Трамвай

Мне сегодня ночью опять приснилось, как он неожидано появляется из-за угла - огромный,  дребезжащий, беспощадный.  Несется прямо на меня. Лязгают тормоза, в попытке предотвратить непредотвратимое. Бледное, с детских лет впечатавшееся в память лицо водителя; жесткий ярко-желтый трамвайный бок перед моими глазами.  Жалкий хруст чего-то, что хрустеть ни в коем случае не должно. Темнота...
Все.
Я просыпаюсь.
 
***

Освещенная лучами последнего, быть может, в этом году,  такого ласкового, притомившегося  за лето  солнышка, я сижу за столиком дешевого кафе в Пренцле. До встречи еще целых полчаса. Я приехала слишком рано. Но здесь, где узкие улочки внезапно вливаются в проспекты, а те  вдруг, наоборот, сужаются в горловину (куда сходятся  оба  ряда с  трамвайными рельсами впридачу);  где тут и там  лавируют  велосипедисты, а желающих бросить машину втрое больше, чем парковочных мест  ( да и те то и дело  исчезают  в связи с капремонтом дома, грозящего обвалиться прямо на них) – приезжать впритык самоубийству подобно.

Однако сегодня мне, похоже, везет.

Я роюсь в сумке. Черт, забыла дома телефон, нехорошо. Мало ли... Телефон – моя неперерезаемая пуповина с цивилизацией. Шлет мне  несмолкающие позывные ее , спаситель мой  и мучитель одновременно.

Я чувствую себя выброшеной на берег рыбой. Несколько секунд  жадно глотаю губами воздух. Весь мир вокруг меня внезапно делается другим – чуждым, бестелефонным. Эдаким  сам- по-себе  миром...

Я откидываюсь на спинку пластикового кресла,  лезу за сигаретами.

Ну что ж. Раз так.  Ладно.  Давайте тогда я расскажу вам про Пренцль.
Пренцль – он же, официально, Пренцлауэрберг – забавный  райончик, вслед за ост-берлинскими работягами  заселенный в девяностые художниками-поэтами и прочей андерграундовской шатией-братией. В  большинстве своем  скваттерами.  Вон как в том доме,  через дорогу: и  без того небольшие оконца местами заподлицо заложены кирпичом, местами просто фанерой -  в три ряда  украшеной (словно в  плиссерованную юбку наряженой) афишами Фрица Калькбреннера.  А с моей  стороны все куда веселей  и глазу отрадней. Старый добрый неоклассицизм. Соседняя дверь - любимая  местными булочная.  Одного хлеба  «Здоровье»,  исправно выбивающего пломбы и ломающего зубы вкраплениями  семечек с орехами,  там продают три сорта. На чудесном кружевном балкончике прямо над нами – столь  же чудесная кружевная старушка. У ног ее присел, свесив мордочку вниз,  кружевной  пуделек.

В  последнее время Пренцль стал  так моден, и, соответственно, дорог, что большая часть тусовки переползла в соседний, менее зараженый неоклассицизмом  Фридрихсхайн. Пустивших   же  здесь многовековые корни  местных,  вкупе с  алкашами и наркоманами,  с кривых переулков  его  с каждым днем  все больше вытесняют Bobo   (borgeois - bohemian) с  их неизменными сигарами и далматинцами. 

Моя барменша – средних лет существо с отпечатком страстей многих наций на лице. Без половых признаков. Слегка покачиваясь в такт однообразно-веселенькой,  струящейся из динамиков под потолком карибской дребедени, она сварила мне отличный кофе. На крутящемся стуле за стойкой восседает мужчина. Сколько ему – сорок? Шестьдесят? Семьдесят? Неделя была холодной, и внутренности бара до сих пор хранят этот холод, в то время как на улице припекает вовсю – и он цедит свое пиво, не снимая ярко-голубой, в желто-красных попугаях, куртки. На голове шляпа – как пишут в классических романах, пирожком. В синюшном ухе блестит серьга. По нему сразу видно, что  беден, хорошо хоть, что хватает на пиво. А может,  ему отпускают в кредит. В супермаркте пиво, конечно, дешевле - но что за пиво дома, в одиночестве, в окружении батарей выпитого шнапса да обшарпаных стен?

Я делаю глоток и чувствую, что время словно остановилось для меня. А тем временем мой телефон надрывается дома вовсю, разрываемый на части  просьбами, полезной информацией, жалобами, просто звонками знакомых – имеющих привычку проявляться почему-то вовсе не тогда, когда мне невыносимо грустно и я скучаю по ним.  Не исключаю даже, что,  по закону всемирного свинства,  именно сегодня проявится кто-то, решивший, наконец, пробить роговеющий слой отчуждения между нами.  Ну что ж,  es tut mir leid*.

Обычно телефон не дает мне расслабиться дольше пяти минут. Звонит Рустик (массажист): перенесем завтрашнее время? - одной моей старой клиентке совсем плохо, нужно срочно...  очень срочно... Пожалуйста!! В последний раз перенесем, клянусь. -  Ну конечно, Рустик. Перенесем. Я не обижаюсь, хоть я еще и не старая, и  у меня тоже все болит. Я же понимаю - дело молодое...

Звонят с работы: опять проблемы. Когда вас ждать? Вы не представляете, чего они опять от нас хотят... – Ну почему же не представляю, отлично я все представляю. Это вы  без меня ничего не представляете...

Звонят из больницы: у нас, увы, нехорошие новости...

Звонит тот, с кем я живу сейчас:  ты где?!..

Я  затягиваюсь поглубже.  Похоже, получилось заразительно: сидящий  через через столик от меня лезет в карман и принимается за самокрутку. Мы встречаемся глазами:  его -  темно-карие, очень цепкие.  И взляд глубокий. Многоуровневый такой взгляд.

***

Она резко поворачивает - начинает на желтый, проскакивает уже на красный. Ничего, они здесь к этому привыкли. Они здесь ко всему привыкли. Главное, это самой не привыкать. Потому что постепенно начинаешь тогда  ездить всюду на красный, будто так и надо.  Просто переходишь на новый уровень, с новым уровнем опасности. Быстрее, выше, сильнее.

На этом участке – до перекрестка, где улица Ветеранов,  Ветераненштрассе, переходит в улицу Инвалидов (Инвалиденштрассе) -  ни за что не нагонишь, все забито. Ну а там, дальше, вообще вечно пробки и толкотня.  Райончик.  До встречи десять минут. Ну ничего, можно встать вторым рядом, сбегать поздороваться, заказать кофе, извиниться, выйти перепарковаться. Вряд  ли успеют отбуксовать.

Вчера весь день лил дождь и болело сердце. А сегодня – погода другая совсем, и, вроде, ничего. Только  бы не позвонили из больницы.  Не надо этого сейчас, и так достаточно.
Который день, месяц, год носится она по этим улицам, проспектам и закоулкам. Ярко-красной кометой вспыхивает и почти сразу же тает  вдали, в  левом ряду автобана. Безошибочно выхватывает  глазом контролирующие вспышки. Играючи, словно пританцовывая, вписывается в малейшие просветы в соседних рядах плотного потока. Das Wandern ist des M;llers Lust, Das Wandern!**  Они слиты воедино с  ее красным конем, им хорошо вместе –  это позволяет ей забыть главное. Снять стресс. Забыть подстерегающее ее в часы досуга ужасное, неотвратимое - сосредоточиться на второстепенном, ежедневном, рутинном. Вперед, вперед. 

Не отрывая глаз от дороги, верным движением выуживает из пачки сигарету. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Никто не уполномочен знать, когда и от чего помрет. Прикуриватель барахлит, не впихивается обратно до конца, зараза. Все некогда заехать разобраться.

Прямо впереди   вихляет очередной велосипедист. Вот ведь товарищи, чувствуют  себя на проезжей части как дома. В отличие  от нее, он явно никуда не опаздывает. И не обогнать его,  пока расстояние между ними не будет  больше положеных полутора метров. А этого, похоже,  не будет никогда.

Теперь она уже конкретно опаздывает.

Нехорошо, для первого знакомства. Хотя, в этом сумасшедшем городе...  Скорее, хуже другое -  по одежке ведь встречают.  Как  говорят друзья немцы,  «Kleider machen Leute» - одежда делает людей. А одежка у нее сегодня,  как назло, не ахти –  юбка  в последнюю секунду оказалась с пятном, пришлось влезть в брюки. А  у них и без того вся страна в брюках. Своими руками лишила  себя неразменного козыря  в виде стройных ног.  Небось  на прошлой презентации, на фуршете, и ляпнула, пятно это. А когда было заметить его  -   ночью, что ли? Спать же хочется. Ну,  хоть немного-то  надо ведь.

Хотя, со сном  вообще черте что творится. За день перегревается, под вечер падает прямо. А до подушки доберется – и ни в одном глазу. Тело благодарно расслабляется, мозг же  включается снова. Крутит-вертит, просчитывает, обкатывает. Из каких щелей, из-под каких половиц достать их, скрытые резервы, способные заткнуть явные дыры... Чтобы, заткнув, создать более крупные резервы. Для затыка еще более крупных дыр. Вперед, вперед - промедление смерти подобно. Конкурент не дремлет.

А тут еще  и звоночки. Хоть бы телефон этот вообще куда-то пропал совсем, к шутам.  То тюлень позвонит,  то олень. А потом позвонил крокодил – и со слезами просил... А потом ночью кошмары мучают. Особенно этот сон, много уже  раз повторявшийся, покою не дает : вот он несется прямо на нее – тяжелый, лязгающий. Надвигается светящейся, жесткой, жестокой, ко всему живому безучастной стеной.

И – все.

***

К кофе я прошу стакан холодной воды, по-итальянски. Это не пижонство – просто после выпитой в завершение  воды остается чувство свежести.  Тот  тип с самокруткой продолжает смотреть в мою сторону. Оценил фишку с водой.  Сейчас, думаю, подсядет. Спросит что-нибудь.

Мимо бредет, метя приспущеными джинсами пыльную брусчатку тротуара,  задумчивая такая девочка. Кепочка, косичка. Голое в бретельке плечо,  непонятной формы  хламида цвета индиго совсем с него сползла. Со-вер-шен-но расслаблена.

***

Каждой клеткой организма она чувствует уходящие в прошлое секунды: кап, кап. Кап.  Они там, в двух блоках от нее,  уже, по-видимому, рассаживаются. Кап.  Велосипедист  все едет перед ней. Кепочка. Голубенькая, с чем-то красно- желтым,  маечка.  Голубенькая, мда... да и  сам – томный  весь донельзя,   сумка эта плетеная через плечо чуть не до земли... Ну денься же ты куда-нибудь, провались сквозь землю, что ли.  Как человека прошу. Ну? Кап. Кап.  Кап! Проклятье.

***

А впрочем, никакая она не девочка, эта задумчивая в хламиде цвета индиго,  ей вполне может быть все сорок пять. Мешки под глазами – пьет, наверное. Вот интересно, как ей удается жить  такой расслабленой?

А может быть, именно так и надо? Как, вообще, надо?   Кто знает? Лично я не знаю.
Не меняя выражения лица, словно повинуясь какому-то внутреннему, из других миров,  сигналу, девица вдруг покидает тротуар и  ступает на проезжую часть.

***

До перекрестка осталось не больше десятка метров, и вдруг  велосипедист тормозит перед булочной.  О! – она тут же давит на газ. Внутренне сжимаясь, и даже внешне  сжимаясь вся:  оба плеча тянутся к шее, словно сливая ее с машиной в  единое целое. На перекрестке уже загорается желтый. Ну же! Не подведи, милая! 

И  в ту же секунду она замечает  какую-то малахольную  в темно-синей хламиде, как во сне    бредущую  прямо ей под колеса.

Внутри у ней  уже тоненько кричит что-то, силясь подсказать, что, дернувшись на скорости  влево,  она не впишется больше в нужную кривую – но ничего, ничего, и эта кривая ее обязательно  вывезет, иначе быть не должно! И в последний миг  боковым зрением  она видит,  как,  тяжелый и лязгающий,  он на полной скорости выносится  на нее из-за поворота.

***

Я вижу ... Нет, сначала  я  слышу. Страшный грохот и скрежет. На перекрестке в двух шагах от меня происходит что- то ужасное. Но ноги мои приросли к земле -  точнее, к этой видавшей виды многовековой  брусчатке. Отсюда мне видно лишь ярко-желтый бок застрявшего среди потока  трамвая; бок, неловко принявший в свои жесткие объятия, словно  впитавший в себя ярко-красное крыло легковушки. Такой же красной, как у меня... И, кажется, это тоже «ауди». Ярко-синее, ко всему безучастное небо.    На мгновение я цепенею.
К месту  аварии, истошно воя, тревожно сверкая мигалками,  мчатся   пожарные, первая помощь, полиция. Их много, очень  много.

...твои руки крепко держат меня и мы танцуем  танцуем на тебе синяя рубашка и твои грустные  такие бесконечно грустные глаза хоть вроде и смеются сколько же в них уровней а музыка сумасшедшая  совершенно ох уж эти латины  точно поезд тянет нас за собой куда-то  далеко-далеко в неизвестность и думать не надо  зачем мы сроду не танцевали а ты совершенно здоров  я  и не помню тебя таким и нет  никакой больницы я  чувствую твое дыхание
 так близко
рядом совсем
голова кружится...
...кружится...
...ты не ушел... не ушел...
мы вместе
наконец

Все.

Я просыпаюсь.

Это был снова не  мой трамвай.




* сожалею.
** В  движеньи мельник жизнь ведет, в движеньи. (В. Мюллер – вокальный цикл Ф. Шуберта «Прекрасная мельничиха»)