Павел Сермяжников и матюги. Или кое-что о мессиях

Жил-был-небо-пылил один тип.

И звали его Павел Феоктистович Сермяжников.

Тридцати семи лет от роду, с виду он был вполне симпатичным парнем и даже профессию имел приличную - фотограф в редакции.
И фотографии у него получились неплохие, и выставки проходили живо, но где бы Павел ни появлялся, рано или поздно начинались проблемы, и в итоге он оказывался в изоляции.

Те, кто его неплохо знал, старались по возможности избегать контакта, другие, кто был пока не в курсе - быстро разбирались в чём дело и так прытко сбегали от Павлуши, как если бы узнали, что он болен какой-то страшной и заразной болезнью.

А ведь, по сути, так оно и было:
Сермяжников был хронически и безнадёжно поражен вирусом мессианства.

"Миссии" бывают разные: религиозно-спасительные,  ебле-развратительные, даже марксистско-ленинские иногда, в зависимости от того – кто, и на чём ёбнется.

Но всё до единой, по мнению Паши были говном и провокацией.
Кроме его собственной.
Его личная концепция была проще, стройнее и, если можно так выразиться, приземлённее.
Но действеннее и эффективнее:
У Павла Сермяжникова был в голове один пунктик: он на дух не выносил матершчинников.

И ненавидел он их настолько сильно, что любое матерное слово в речи других людей приводило его в состояние быка на корриде:
Павел мгновенно взбадривался, принимал боевую стойку и начинал клеймить позором нечестивца..

Причем, мессианствующему Сермяжникову было совершенно наплевать на то, что матерный разговор не касался его лично и беседу вели люди незнакомые.

Мессии, как известно, не выбирают лёгких путей и не сдаются, даже если их душат враги.
Они находят в сопротивлении окружающего мера особую прелесть – это даёт им силы для развития и дальнейшей работы по отёсыванию себя под божество..
А то, как на самом деле выглядят - со стороны увидеть им трудно, практически невозможно.

В проповедях наш Павлик был силён и многотруден, он оттачивал своё красноречием ежедневно и ежечасно. Он полагал, что прежде чем исправлять погрязших в невежестве людишек, нужно освоить тему как можно глубже.
И успешно этим занимался.

Сермяжников читал труды ученых-филологов, где исследовался русский ненормативный лексикон, штудировал опусы эзотериков, которые каким-то непонятным раком выжимали из левого яичка идеи о пагубной энергетике мата, а так же подмечал и записывал "солёные" выражения везде где только мог.

И, частенько, специально провоцировал скандалы в местах, где народец слово в кармане не задерживает.
Пару раз, ясен пень, схлопотал за морализаторство в пятак, но совсем не расстроился, потому как тогда он подцепил в коллекцию пару чудных матерных фраз, а выбитый зуб и фингал вписал себе в плюс как страдания за идею.

А ещё Сермяжников очень любил посещать общественные туалеты в местах, до которых ещё не докатилась волна евроремонтов, делающих нужники сайдингово-однообразными и унылыми.
Паша искал сортиры поколоритнее: с наскальной живописью дрочующих, с матерными частушками порядка: "*** **** ****у тугую, помогал рукой я хую."

При виде таких надписей, Павел наливался праведным гневом и гвоздиком зацарапывал ненавистные матюки так интенсивно, что пару раз поранил себе пальцы, а однажды подскользнувшись на куче дерьма, чуть не сорвался в зловонную дыру.
Но это не стало печалью для стремящегося научить всех правильной речи Павла.

Паша искренне верил, что как только в людях исчезнет потребность употреблять бранные слова, то на земле воцарится равенство, братство и коммунизм с буддизмом одновременно, а так же наконец-то наступит понимание и гармония в отношениях между полами.

Диссонанс в гендерных вопросах как раз и досаждал ему больше всего прочего: девушки Пашу не любили и всячески от него шарахались.

И не удивительно:
Павлуша вел себя с дамами по свински.
Чтобы проверить на словесную воспитанность, он устраивал своим избранницам проверки в виде проливания кофе им на коленки, наступания на ноги и т.д..

Паша научился делать подобные вещи настолько искренне, что девушки сразу даже жалели неловкого кавалера, не понимая, какое иезуитское коварство скрывалось под этими с виду невинными оплошностями.

Если подруга произносила в испуге или от боли ругательство, то автоматически попадала в "чёрный" список, и выбраковывалась ещё, как говорится, на берегу.
А если воздерживалась от резких выражений, то невольно попадала под ещё более изощрённый прессинг.

Паша изводил своих невест невероятными придирками, моралями и в итоге так задалбывал этим, что даже самые стойкие мазохистки сбегали от него в ужасе.
Но, казалось, именно такого поведения и добивался упорный Сермяжников.
Он изначально не верил в чистоту и порядочность женщин, и каждая "трусливая" попытка девушки смыться только убеждали его в своей правоте.

Ужасную истину о лживости и порочности представительниц слабого пола когда-то поведала мама, желая предостеречь сына от ненужных и опасных связей в будущем.
А матушке Пашка верил беспрекословно. Она не могла ошибиться.

Павел искал истину и, получая частенько отпор, всё больше и больше убеждался, что правда таки есть, но она в нём самом.
Он чувствовал в себе великую миссию: «Спасти мир», и как мог - спасал.

Вот только граждане реагировали как-то странно - всё норовили зарядить Паше в табло за поучения. Но Паша не раз читал, что мало кто из великих пророков и святых получили признание при жизни – они получали должное только после смерти.

Религию Сермяжников не признавал, считал фальшивой и лицемерной и мечтал о том, что когда-нибудь, случится так, что люди поймут и оценят личное его усилия по достоинству, а не каих-то там попов или раввинов.

Но сколько веревочке ни виться, конец не за горами.
Когда кто-то вдруг начинает мнить себя богом и спасителем, то рано или поздно бумерангом его настигает им лично запущенный в пространство ****ец.
Именно это и случилось с нашим Сермяжниковым
Потому как было у него одно слабое звено.
Павлик в тайне от всех матерился сам.

Еще в детском саду, услышав от детишек, он тщательно выписал на бумажку и заучивал непонятные, но очень интересные слова.
И однажды, когда у родителей были гости, торжественно ввернул скороговоркой тираду: "***-****а-ёб-твою мать-****ь".
Гости засмеялись, а мама тогда пребольно стукнула сына по лбу и вывела из-за стола.
Позднее, когда гости уже ушли, она всыпала Павлику горячих шлепков ремнём и объяснила, что это были грязные и постыдные ругательства и произносить такое нельзя.

Но как же они ему нравилось – эти «***» и «****а»!
Эти словечки будоражили воображение своей запретностью и будили в мальчике какое-то щемящее чувство причастности к миру взрослых.
Он убегал в глубину сада, усаживался под старой яблоней, и часами повторял милые его слуху выражения на разные лады: то быстро и гневно, то медленно и певуче, как бы любуясь.
И никак не мог понять, почему же взрослые так осуждают произнесение подобного, но при этом сами ругаются и покруче.

Но так как маму Паша всегда слушал, то принял решение больше никогда не произносить мат в своей речи.
Он очень боялся, что ругательства могут вырваться наружу помимо его воли и заметил, что если поправлять речь других, то собственные позывы матюгнуться контролировать легче.
Позднее он забыл об этой уловке, но желание поучать других превратилось в манию.

Постепенно Паша поверил в своё исключительное предназначение – учить людей говорить правильно, без мата.
А то, что он сам иногда матерился, то это он даже не замечал.
Или боялся замечать.

Однажды случилось так, что Сермяжникову нужно было обсудить один неотложный вопрос с начальником. Позвонив шефу и обнаружив, что звука в трубе нет, Павел стал набирать номер снова и снова, и, наконец, так разъярился, что мощно и яростно выматерился в молчащую трубку.

Да уж. Ничего не бывает в жизни тайного, что не могло бы стать явным: у шефа в момент настойчивых звонков Паши шло совещание с сотрудниками.
Мобильник лежал на столе и, почему-то была включена громкая связь.
Сначала шеф нажал клавишу приёма вызова машинально, а потом заинтересовался и решил поиграть: все возгласы назадачливого Павла, включая матерную были услышаны всеми и приняты раскатом хохота.

Въевшийся всем в печенки с поучательством Сермяжников, оказывается сам был не прочь употребить крепкое словцо.
Естественно, слух об этом случае разнёсся быстро и имел внушительный резонанс.
Паша-мессия матерится - это известие стало гвоздём любой корпоративной болтовни, и далее произошло то, что было вполне закономерным исходом: на подъебки и шуточки Павел поначалу оправдывался, и даже заявил, что это не он звонил тогда шефу, но его голос был узнаваем, и отмазаться не удалось.

Тогда он сник, запил и ушел на больничный, с которого так уже и не вернулся в редакцию.
Поговаривают, что он подрабатывает фотографируя свадьбы, но что-то не верится, чтобы озлобленного и унылого человека приглашали туда, где у людей радость и веселье.