Портрет в красном углу

               


                ПОРТРЕТ  В  КРАСНОМ  УГЛУ


Рассказ


На свой первый профессиональный пленер в деревню Любавино Эдик ехал, как в сказку. Ему едва исполнилось семнадцать лет, а он уже учился на первом курсе  знаменитого академического художественного училища. В группе живописцев  был самый юный, вместе с ним у мольбертов в мастерских стояли  бородатые  парни. Родители Эдика, бедные городские интеллигенты, не верили своему счастью, когда  сына зачислили  вне конкурса . Их мальчик рисовал, как только встал на ножки. Они клали ему на стул листок бумаги , давали в ручонку карандаш. И малыш старательно выводил какие-то каракули.


Когда ему исполнилось четыре года, мать понесла  его в местную художественную школу, которая впервые объявила набор в группу самых маленьких одаренных ребятишек - в виде эксперимента. Она держала Эдика на руках, выжидая очередь на экзамен. И он его выдержал, когда мама показала  рисунки малыша, сделанные акварельными красками.


-Что там у тебя?- спросила  женщина из приемной комиссии.


-Звезды`, - ответил Эдик, ударяя на последнюю букву.


«Звезды`», растеклись по бумаге разноцветными подтеками, и учителя рисования нашли в этом что-то особенное. На занятиях, куда  прилежно приносила на руках его мама, он часто ревел, если она отходила от него на минутку, но художественную школу закончил с отличием. И вот теперь уже год простоял за  стационарным мольбертом в училище. 


Обнаружилось, что Эдику не удаются руки, отчего родители пришли в ужас. Они часами по вечерам дома позировали ему сами, чтобы сэкономить на натурщиках,  и сострадали мучениям сына, который  без устали трудился над изображением рук. Наконец,  ему удалось сдать зачет по рукам, но Эдик чувствовал, что  преподаватели теряют к нему интерес. Поэтому нужно было привезти особенные  рисунки  с практики. Иначе впереди маячило отчисление – с бюджетных мест и за меньшее вылетали каждый семестр : в училище старались экономить средства на зарплату преподавателей,  иначе его вообще пришлось бы закрыть. Эдик знал, что если  отчислят, то восстановиться можно будет только на коммерческой основе, а денег в его семье едва хватало на пропитание.


Мать с отцом откладывали для пленера деньги всю зиму. И после сессии Эдик отправился в Любавино, где они , когда он был  маленький, снимали дом на время отпуска. В электричке у него вдруг заболело горло. Но как только он сошел на станции и  потопал по тропинке в деревню,  ему  полегчало. Он еще издали увидел   избы и  огороды, на которых копошились  плохо одетые люди.  Ему нужны были старые лица, он хотел  подметить те крестьянские черты, которые уже  трудно было отыскать, и этим  удивить своих преподавателей.


Собираясь сюда, юный художник был готов к любым невзгодам. Однако трудностей никаких не встретилось, напротив, как только он  вошел в деревню и попросился на постой, ему показали на дом Елизаветы Назаркиной, стоявший на пригорке. «Прекрасное место!- подумал обрадовано Эдик,- солнечное, и колодец рядом. Для хозяйки за водой далеко бегать не придется.» Поднявшись к дому, он постучал в дверь. Открыла  нестарая женщина, рыжая и худая. Вот это Эдика огорчило : он-то надеялся, что будет жить у старушки и по вечерам делать наброски с ее лица.


Елизавета согласилась принять его на постой.


-Живи, если понравится. Только удобства у меня во дворе…


-Не беспокойтесь, это пустяки,-  сказал Эдик .


Наутро он поднялся пораньше, оделся и, выпив чаю,  пошел по деревне. В руках у него была большая папка с чистыми листами бумаги. Ему не терпелось поскорее начать работу. Однако он опоздал – деревня  еще раньше занялась  делами и ей было недосуг  общаться с городским пареньком. Кто гнал скотину на выгон, кто копался в огороде, кто рубил дрова.  Эдик растерянно  смотрел по сторонам и с тоской  думал, что подступиться сейчас к людям нет никакой возможности. Не бросят же  они свои дела и не  остановятся разом на час-другой , чтобы попозировать. И он вернулся к Елизавете.


А та уж и на стол подала – молодую вареную картошку, молоко в кружке, яичницу.


-Рисуешь?- спросила Елизавета, кивая на мольберт.


-Рисую ,- ответил Эдик.- Только  не знаю, к кому подойти. Чтобы посидели со мной часок-другой. Я бы заплатил…


-А ты иди к деду Акиму, он на рыбалку каждый вечер собирается. Ему все равно  делать на реке нечего, только  сигареты смолить. Рыбы у нас давно нет, вытравили всю соляркой. Трактора там моют .


Эдик поспешил к деду Акиму. И как увидел его, так сразу  загорелся рисовать дедово лицо. Вскоре они уже сидели на берегу загаженной речки, и  парень  внимательно наблюдал за стариком, стараясь уловить и запомнить каждую черточку в его лице. Но тот вставал, отсаживался подальше, кашлял и вытирал под носом рукавом пиджака. «Так дело не пойдет»,- подумал Эдик и спросил:


-Дедушка, а вы меня к себе на квартиру не пустите, дня на три?


Аким молчал,  сидел неподвижно, уставившись на поплавок. Эдик подумал, что он не расслышал его вопроса или просто не хочет отвечать. Ему стало неловко. Но вот  Аким оторвал взгляд от поплавка и, улыбаясь, спросил:


- Неужто эта бабища  тебя уже довела? Вот зараза!


-Вы это о ком, дедушка?- удивился Эдик.


-О Лизке, о ком же еще! Кроме нее у нас в деревне квартирантов никто не пускает. А она баба непутевая, бобылкой живет, вот и липнет ко всякому. Только недолго гости у нее задерживаются…


-Почему? – настороженно спросил парень.


-А изводит она их.


-Как?


-Почем мне знать, только изводит. И едет человек обратно уже не такой,  как приехал.


Эдику вдруг захотелось домой, к родителям. Он огляделся :  над рекой стелился туман, пахло бензином, заметно похолодало и горло болело все сильнее. «Что же делать теперь? Вот влип…»- с опаской думал он. Ему становилось все холоднее, но к Елизавете он возвращаться не решался. Наконец, часа в два ночи, когда уж посветлел край неба на востоке, Эдик поднялся, еле разогнув затекшие и замерзшие ноги, и поплелся домой, оставив у реки  неподвижного деда Акима.


Потихоньку пробравшись в дом Елизаветы Назаркиной, он лег в постель, а утром, проснувшись, едва раздвинул тяжелые горячие веки. Увидев склонившуюся над ним хозяйку, испуганно спросил слабым голосом:


-Вам чего?


-Тебе-то чего?- донеслись до него слова , словно сквозь вату. -Горишь  весь, бредил… Простудился, небось или выпил чего неподходящего на реке?  А деда Акима не пересидишь, у него спина каменная.


-Какая?- Эдик не понимал, о чем говорит женщина.


-Каменная, все в деревне об этом знают, недаром он никогда не раздевается, даже в жару сидит на берегу в телогрейке.


Елизавета отошла от кровати, и Эдик облегченно вздохнул, снова закрыв глаза. Но она тут же вернулась из кухни и принесла кружку, подхватила  подушку под головой парня, приподняла и поднесла  кружку ему ко рту:


-Пей!


-Не надо!- Эдик испуганно  оттолкнул было питье, но Елизавета опять приказала:


-Пей.  Это молоко с медом. Врачей у нас нет,  так что лечимся своими средствами. И тебе поможет.


Эдик выпил и молоко с медом, а потом еще и чай с малиной. К вечеру ему полегчало. Он даже решил поработать, чтобы не терять время даром, валяясь в постели. Попросил Елизавету принести ему папку с бумагой и карандаши. По памяти стал  делать наброски лица старика Акима. Но лицо не получалось, и Эдик бросал листы бумаги на пол один за одним, начиная снова и снова. А Елизавета подбирала их, разглядывала и удивленно восклицала:


-Похож! Похож дед, как две капли воды.


Наконец, бумага закончилась, и Эдик попросил принести из сумки новую папку.  Елизавета достала , а вместе с бумагой принесла  еще какой-то листок. Это была  хорошая цветная репродукция, вырезанная Эдиком из библиотечного журнала на свой страх и риск. Так, впрочем, делали все его товарищи, у которых не было денег на покупку дорогих художественных альбомов. А  великие образцы должны всегда находиться под рукой.


-Это что же за святая?- спросила Елизавета,  с умилением рассматривая «Кающуюся Магдалину» Тициана.


-Магдалина ее звали, возьмите себе, если понравилась,-  ответил Эдик, снова углубившись в работу.


-Вы, значит, верующий?- спросила хозяйка, вдруг перейдя на вы.


-А как же,- машинально ответил  Эдик,  изо всех сил работая резинкой, отчего на пол летела бумажная пыль с античными морщинами деда Акима.


-Тогда не могли бы вы мне эту святую перерисовать на картонку или на фанерку? У меня иконы такие старые, что ликов уже совсем не видно. Один постоялец, тоже художник, мне Николая-угодника перерисовал на картонку. А старую я ему отдала, все равно ничего больше не разглядеть…


Елизавета  осторожно сняла  новодел из красного угла и поднесла показать Эдику. Он только взглянул и вздохнул сочувственно:


-Обманул вас этот художник. Старая икона, видно, ценная была, вы бы за нее большие деньги могли получить, а этот задаром выманил. Теперь уж не вернуть. Отчистил и продал…


Елизавета обиженно поджала губы и, осторожно, словно с живого лица, вытерев пыль с нового Николая угодника, сказала:


-Зачем же так, не зная человека, за глаза ругать? Я сама ему отдала, а он меня отблагодарил. Только, конечно, губы зря  у иконы подмазал, это нельзя. Вы все-таки нарисуйте мне эту святую, а я вам  цену за постой сбавлю.


-Да ладно,- согласился Эдик,- нарисую. Бесплатно.



Он даже не стал  разубеждать Елизавету в святости Магдалины на тот момент, в который ее изобразил Тициан. Это было бы равносильно тому, если бы он вдруг решил убеждать ее, что Бога нет.


К вечеру копия была готова, и Елизавета, не дожидаясь, пока высохнут масляные краски,  поместила портрет рядом с новой иконой Николая угодника. Эдик почувствовал, что  горло у него больше не болит и , одевшись потеплее, вышел на улицу. У колодца  мыл в ведре молодую картошку дед Аким. Увидев Эдика, сдвинул на затылок кепку и сказал:


-Что, скрутило тебя? Говорил же…


-Дед, а за что у вас не любят мою хозяйку?- спросил Эдик.


-Шалопутка она, мужиков приваживает ,  аль сам не видишь – рыжая! А рыжая, что меченая, известное дело.


Эдику опять стало не по себе, как прошлой ночью на реке. Он еще походил по деревне, намечая места для  пейзажа,  и пошел обратно. У дома Елизаветы  увидел, что навстречу из калитки  выходит жена деда Акима и направляется прямо к нему. Подойдя она попросила:


-Сынок, а ты мне такую же иконку, как у Лизки, нарисуешь? Я  тебе заплачу, не думай, что даром прошу. А то у меня в красном углу  тоже все образа потемнели, ничего не разобрать. Уж не откажи, больно хочется обновить красный угол, и молиться милее станет, как новую иконку поставлю.



Эдик растерялся. Ему стало стыдно перед  женщинами, которых он, выходит, обманул, шутя. Представил, как они будут молиться на кающуюся грешницу Тициана, и у него даже мурашки по коже побежали. Тут же вспомнил свою бабку, которую они три года назад похоронили. В ее  узелке нашли маленький образок, который она прятала, стесняясь повесить его в их городской квартире.


-Бабушка,- с трудом выдавливая из себя слова, сказал Эдик,- я не могу нарисовать эту икону.


-Да почему, сынок? Ведь не задаром…


-Это не икона, а просто портрет женщины…нехорошей. Грешницы…


-А-а,- покачала головой жена деда Акима и, развернувшись, направилась обратно в дом Елизаветы.


Войдя за ней, Эдик  услышал, как старуха выговаривает Елизавете со злорадством и обидой:


-Эх ты, паскудница! Пускаешь в дом кого не попадя. Какую картину в красный угол повесила? Ты бы уж лучше свою  фотку туда воткнула, все одно, рыжие твои глаза. Правду говорят, Бог шельму метит!


Елизавета Назаркина стояла бледная, так что на щеках высыпали крупные веснушки, до того незаметные под  летним загаром.  Эдик понял : так просто она бабке ее оскорблений не  спустит, поэтому поспешил обратно во двор. Вскоре туда выскочила и старуха, он слышал, как ей вслед что-то мокрое шлепнулось о порог. Жена деда Акима прошла мимо Эдика, на ходу решительно перевязывая платок и туго завязывая его концы вокруг шеи, словно сию минуту собиралась в дальнюю дорогу.


Эдик посидел  еще немного на скамейке, потом вошел в дом. Елизавета гремела на столе посудой, ему она не сказал ни слова. Он увидел, что портрет Магдалины засунут в помойное ведро под рукомойником. Прошел в комнату. Взял свою спортивную сумку и мольберт, тихо попрощавшись, вышел на улицу. Там немного постоял, подумал и направился к дому деда Акима, решив попроситься к нему на постой. Но тот, задвинув на затылок кепку и дымя сигаретой, сказал просто, не стесняясь:


-Не-ет, мил человек, ко мне завтра сноха приезжает, у нее здесь как дача.

-А кто же тогда пустит?-  расстроено спросил Эдик.


-Да у нас давно никто квартирантов не пускает окромя Лизки. Но ведь она непутевая, сам теперь знаешь. И вот со всеми у нее так : окрутит, оберет и выгонит. Но нам-то чужаки ни к чему, от греха подальше…


Эдик пошел  к железной дороге, которая была в трех километрах от чудесной сказочной деревни Любавино. Он не знал, что в сумке у него лежали выброшенные было им многочисленные портреты деда Акима,  подобранные с пола  его  хозяйкой и засунутые  в папку вместе с чистыми листами  ватмана.