чёрт с горянки

               
(легенда для личного пользования)
Чёрта я усадил с собой. На последней парте, в ряду возле окон, где я уже неделю сидел один, определилось  и
его место – «на веки вечные!» Всё, чем я владел  безраздельно, добровольно мной же разделилось надвое.
- Будешь сидеть со мной! – сказал я ему в грязное забитое серой ухо. Удивления на лице не прочёл, хотя вопрос
последовал:

- Зачем?
- Надо!
- Что ещё надо? Что ещё надо?  - нагло переспросил он дважды. Глаза сверкнули воспалённым огнивом - была
надежда на свершение мной какого-то юродства. Пришлось объяснить доходчиво:
- Надо, чтобы ты не обижал Бузю  Моисеевну – ни словом, ни действием….
-Что, пожалел жидовку? Или втюрился? - Тут уж удивление его было безграничным. Он смотрел на меня, 
 как на метеорит,  что грохнулся сверху – ещё идёт космический пар и дым! Глаза большие, блестящие,
чуть на выкате….  Я рассматриваю их и – уже к собственному удивлению – определяю, что они разнятся
окраской. Левый – светло-зелёный с чёрными крапинами, правый -  голубой,  с  брызгами рыжей
 охры. Я говорю ему тихо, но внятно:
- Договоримся! Отвечать на вопросы – по желанию….
- А спрашивать?
- Сколько и что угодно…. Например! Федя, правда, что тебя делали четыре кота одновременно?
- Я из кошкиных?
- У тебя разные глаза! Цветом…. Кто тебя родил – ты не знаешь…. Ты откликаешься на Чёрта.
Он призадумался. Обо всём! Потому, что спросил:
- Почему тебе надо, чтобы я сидел с тобой?
Я вздохнул – глубоко и искренне…. Ответил абсолютно честно:

-

 
                - Меня унизили! Я подумал. Ты постоянно испытываешь боль. Тебя унижают все, и даже ты себя сам….
На следующий день я принёс ему в тонком мешке всю свою одежду и обувь. Мне всё тесное, ему как раз…. 
Попросили велосипед  у своего одноклассника и укатили на пруд. Осеннее солнце уже не располагало к
купанью, но вода была тёплой. Кусочек  хозмыла положили в носок – так оно не ускользнёт. Вытирались и
 сушили волосы чистой простынёй – она старая, жёлтая, но стиранная. Мама не дощитается. Я «подарил»
её Феде. Явились к урокам обновлёнными. Особенно он – не узнаваем! Вместе с табачным смрадом, запахом
пота и пыли, вездесущей грязью на руках  и лице -  исчезло выражение злости. Глаза потеряли  «ехидное злорад
ство» идиота.  Они смотрели на всё и всех только с любопытством. Вот это пруд! Три раза в день несколько сот 
животных пили с него воду. Аккуратно справляли в него свою нужду. Своеобразный коктейль с немыми рыбами
и усатыми раками.  Бульон для дёргающихся  колоний водяных жуков и блох. С миллионами орущих  жаб.
Своеобразный  эликсир, преобразивший Федю-Чёрта  не только внешне, но – видно – и внутренне.
 На одном из уроков я написал ему записку: «Федя, ты какой?» Не задумываясь, он ответил: «Я злой на всех!»
 На перемене сидели на камнях, грелись на солнышке. Я спрашивал Федю:
- Быть злым – есть причины?
- Я сирота! Я всегда голоден! Я нищий! Я, оказывается, имею грехи перед богом за то, что мои предки
совершили  непослушание – они вкусили запретный плод   на древе добра и зла. Это придумали жиды. Всё
подсунули нам. В своей иудейской вере они безгрешны  – чистые, как дети….
Он порылся в грязной своей сумке, извлёк замотанные в газетку два сухарика ржаного хлеба, поделился      
скарбом со мной.
- Немецкий  ведёт у нас еврейка из Германии. Русский язык и литературу – жидовка!  Почему нет у нас своих
учителей?
Из нагрудного кармана куртки я достал два кусочка  - сухарики из белого хлеба. Очередь моя. Пришлось
делиться. Его криво открытый рот зиял  острыми клыками. Передние зубы у него разбиты.
- Как потерял зубы?
- Выбил сосед! Просто так! Для смеха…. Палкой, которой дразнил собак…
-Большой мужик-то?
-Лет сорок…
-Жид?
-Нет!
- Ну вот – приехали! А ты же на их  весь род обозлён….  На  всё племя….
На неделе посетили врача К. Зубы будут портиться – чернеть, гнить. Пришлось рассказать, как было дело.
Родной эскулап обещал посодействовать, снял мерки - будет готовить стальные коронки.  Обидчика прижал к
ногтю: «Тюремное дело! Издевательство над дитём! Лет восемь светит!» Хотя сосед тот был очень пьяным, но
осознал всё по «трезвому». Через неделю Федя уже привыкал к новым коронкам, все остальные  привыкали ви
деть Федю зубастым. Чёрт со стальными зубами! Нонсенс! Оплатил расходы сосед-обидчик. Нам на прощанье
доктор  выделил по бутылке рыбьего жира – чтоб хорошо росли.
Бузя Моисеевна до учительского стола простукивала каблуками этакой цыпочкой. Благо, высокие каблуки не попадали в щели деревянного пола. Останавливалась. Делала паузу – переводила незаметно дыхание. Верилось, что коленки у неё начинали дрожать ещё в учительской. Когда усматривала наличие Чёрта в классе -  они, определённо, начинали подкашиваться. Мужала. Толстая Сашка все эти манипуляции с её входом в класс прочитывала и просто начинала душиться смехом. На Сашку косились вблизи  окружающие  -  уже над ней потешались. Вход  учителя всегда сопровождался определённой весёлостью, можно сказать, оживлением.
После определённой тренировки, формирования устойчивого навыка, Бузя Моисеевна всё выносила. Держалась. Требовалось ещё говорить. Положение учителя русской литературы в восьмом классе как бы обязывало. Перед собственно «говорильней», та пауза, о которой уже вспоминалось, не только успокаивала у неё дыхание, но позволяла всем её саму внимательным образом  рассмотреть. Справедливости ради можно отметить, что она выглядела  неизменно -  всегда одинаково. Лицо еврейской мадонны. Оно несло на себе следы той настоящей матери Христа, которая испытала жизненные страдания за него. И это узнавалось во всём. В бледном цвете, который не столько был спокойным, сколько пресным. Цвет прокури – из скоромного постного теста для причастия. В ореоле чёрных золотых кудряшек. А эта печаль в рисунке глаз и губ! Страждущие блестящие глаза! Всё от той небесной, а не настоящей,  живой учительницы. Откуда всё? И почему? Подрастающее скопище юнцов, особенно мальчишек, даже и не предполагали видеть в ней ту.  Им лучше представить свою молодую царицу на постельном ложе.  Здесь от зари до зари её мяли, вертели и что-то ещё делали с ней….  Но так и не доделали….  Потому-то она и такая….   Они на этот счёт были мастера – умели кратко и ёмко вдуть любую причудливую метаморфозу в ушко своей  подружке….
Однако ж, начиналась и «говорильня». Очень ровным голосом, без интонации: «Здрасте!», «Садитесь!», потом – она всё забывала! Преображалась. Долой страхи. Человек знал, владел такой правдой, за которой цена его собственной даже жизни – по «барабану»…. А потом (!) - «упоение в бою».  Ей это ведомо. Только она могла к сладострастным циникам отвернуться спиной - изучающим на ней  канавку и бугорочки. Обратить чело в проём освещённого утренней зарёй окна и прочитать «Полтаву»  так, как это смог бы сделать он сам – бард! Поэт! На худеньком, миловидном, каком-то новом её лице, чёрные глаза  блестели дорогими агатами, излучали озорство и живость: «Когда это было, Андрей?» «Володя, вспомни…» «Конечно, Надежда знает…»  Поочерёдно, она тормошила  всех.  Лес рук – всем хочется сказать…. Привставали, выкрикивали. Им хотелось поделиться, высказаться. Горели желанием проявить себя, заслужить её одобрение.  Вот он  счастливец!  Это действительное,  триумфальное, уже не регулированное, не редактированное ощущение – читать стихотворение, при всех, как она…. Как она! Если можешь научить читать стихи – ты учитель. Сам поэт….  И понимание всего ко всем придёт…
Нас с Чёртом в классе не было.  Вне – тоже не было. Не было  в школьном дворе, раздольном украинском крае. В галактике Большая Медведица, не было во Вселенной! Федя, как обычно, рассасывал хлебный сухарик. Роль не-Чёрта была для него очень новой и непривычной. Он скучал всем – фигурой, лицом, носом, ушами, не стриженым чубом. Я слушал, вникал, наблюдал. Бузя Моисеевна иногда глядела в нашу сторону. В один из таких моментов, уловив его, Федя на полном серьёзе спросил: « Бузя Моисеевна! Это ваш родственник  по пустыне жидов морочил?»  Та, думая о своём, по инерции сказала: «Да!» Не засмеяться – было нельзя! После этого она очень упорно пыталась нам доказать, что увидеть невидимое, к тому же – несуществующее, да отсутствующее -  не возможно! А быть таковым – мне тяжело. Федя давно не учился. Он никогда не учился. В школе он пребывал. Как на всей нашей Земле. Нравится ей это или нет – вопрос риторический. В дискуссии никогда ни с кем не вступал – не отягощайте себя самомнением! В него другие интересы – выкрутить свою природную злость в – пусть не разумную – потеху….  Я же пришёл учиться. Это мой избранный путь до – пусть не вполне осознанной – но заветной, в конечном итоге, цели. Я любил учиться. Имею к этому способности, тщеславие, жадность.…  Когда меня тоже не замечают, не различают среди «любимчиков», «подлиз», « кумиров»….  Обидно! Всё  из-за Чёрта!
Этого изгоя Феди? «Не сметь прикасаться к ничтожеству!»
Я не предам! Он имеет право «быть»! Ему никто не помог!  Били по щёкам, по психике, по нервам, зубам, по спине   Били, били, били…  Кому не лень! Кто имел больше силы, власти, или думал так….
Феде я сказал:
- Выучи «Бородино»!
-Обалдел!?
-Выстирай сумку  мылом – прёт псиной!
Федя выучил. Сумку выстирал. Я встал и сказал:
- Федя хочет рассказать «Бородино»!
Это на удивление всем. Чёрт – и стихи! Не по теме – мы учим Пушкина. Бузя Моисеевна  остолбенела. « Что тебе снится?» - можно было спросить её прямо в лоб. Может  ей вспомнился жуткий эпизод, когда  Федя действительно, как Чёрт, в слезах, прыгал снаружи в окне и голосил: «Юда! Жидовка!»  Она его выгнала – он боролся за справедливость. Мы молчали, оцепенев в беспомощности….  Без всяких эмоций  теперь Бузя Моисеевна сказала:
-Фёдор, к доске!
Он выходил к доске так, как будто бы каждый – даже маленькая белокурая Юлечка -  решили отвесить ему оплеуху.  Он только не знал – кто будет первым? Чтоб увернуться, среагировать. Всей своей худенькой статью он выкручивал какие-то кренделя, ожидал, что будут смеяться – ведь раньше смеялись!  Ничего не случилось. В звенящей тишине достиг доски, повернулся к окну и голосом уже не детским, а юношеским,  к тому же, ломающимся, произнёс: « Скажи ка, дядя…» Он прочитал стихотворение от начала и до конца. Негромко, но выразительно, без запинок.  «Какая прелесть эта вещь гения – думал я в предвкушении насладиться. - Оказывается, Федя способен быстро запоминать…» Фёдору поставили в тетрадке птичку. Никто не выразил горячего одобрения, равно, как и возмущения. Дальше урок продолжался по плану. Только мы двое – каждый про себя -  знали, что будь наша парта не столь прочной – развалилась бы, рассыпалась, воспламенилась бы от нашего радостного тепла,  внутреннего огня. И ещё мне всё кажется, что   Бузя Моисеевна сама себе говорит: « Сколько же жиру мне за пазуху вылил этот Чёрт…?!»


 Уроки, проходили без каких либо эксцессов. Чёрт учил стихи наизусть – латал старые прорехи в своих  знаниях.
Неприятность произошла на уроках  физкультуры. Мальчики двух классов будут заниматься вместе. Девочек куда-то увели. Разделись до трусов. Федя это сделал впервые. У него в клеточку спортивные трусики, тело худое, но загорелое. Начали с бега по дорожке стадиона.
Двигались «скопом» - каждый старался быть впереди. Легко и умело Алексей с нашего класса подсёк Федю. Тот резко упал  правым боком на бровку дорожки, застонал от боли, свернулся калачиком. Одобрительный смешок пронёсся над толпой. Федя тяжело приподнялся,  отошёл в сторону, прилёг на траву. На втором круге я точно так же – легко и умело! – подсёк Алексея. Оказывается, в этом ничего заумного нет – немного нахальства и отваги. Он упал  правым боком на выступ беговой дорожки своей беззащитной печёнкой, взвыл от нестерпимой боли. Дружки Алексея помогли ему отползти в сторонку и прилечь на траву. Бок у него явно вспух. На меня они смотрели со злостью, кривили губы в проклятьях и матерщине. После занятий меня окружили плотным кольцом. Алексей в мою сторону не смотрел -  рассматривал облака, перекладывал с ладони в ладонь блестящий голыш. Из моих «корешей» никого почему-то не оказалось – их как ветром куда-то сдуло! Не видно и Феди – куда же наш бес исчез!? «Враги» действий ещё не предпринимали. Ясное дело, бить будут сообща. Пока присматривались ко мне -  придирчиво и с любопытством. Их было много. Если скинутся «по кулаку», то  будет достаточно, чтоб не уползти с места. Я неторопливо одевался, застёгивал пуговички, проверял содержимое сумки.  Откуда-то со стороны появился Павел. Большой!  Статью! Невозмутимостью! Спокойствием! Выделяющийся! Он учился в нашем классе, хотя явно был старше всех нас года на два. В дела «мелюзги» не вмешивался, но тут подошёл и протянул мне руку:
- А ты смелый! Не каждый сможет на чужом селе решиться на такое….  – Он пожал мне руку. И видели, и
слышали это все. Потом добавил:
- Алексей не прав! Он понял свою ошибку…. – Обнял Алексея за плечи и увёл с собой,- был ко всем в самом дружеском расположении. Все двинулись за ними. Я остался один. Торопиться было некуда. Ещё горел  золочёный закат, и вниз под гору  блестящим пояском бежала тропа… В балке у родника я увидел всех своих парней, с кем каждый день приходилось ходить в школу. Четверо одноклассников. В своём селе мы окончили семилетку, теперь ходим на чужое село, за семь километров в среднюю школу. Впервые я явственно почувствовал, что среди них друзей у меня нет. Почему-то сжалось сердце, стало обидно за себя. Я прошёл мимо. Они что-то спрашивали, над чем-то потешались, но я только ускорял шаг. Потом побежал. Они свистели и улюлюкали.  Я боялся расплакаться перед всеми. Солнце спряталось в ворох вечерних туч, быстро погасло.  Липкая темнота припугнула птичью общественность – она приумолкла, будто забилась в коротком, но крепком сне. Всё вокруг будто присыпано сажей – проведёшь рукой, измажешься. Не хотелось идти вокруг кладбища, и я  пошёл тропинкой через него. Так было намного ближе. Я прикинул, что «мои» пойдут только вокруг – значит, они основательно от меня приотстанут. Тропа ощущалась под ногами своей твёрдостью и кривизной, своим своеобразным петлянием меж  холмиками. Этим же путём бежал «ехидненький»  сквознячок,  посвистывал сухостоем та полынью на запущенных могилах. Стоит задеть такую ветку, и вокруг разносится пыль чернобыльного смрада. Но не запах, а что-то осязаемое живое я ощутил, почувствовал вблизи, на недалёком расстоянии от себя. Страха не было. Была опасность, что это мог быть больной пёс, что укус его равен неминуемой смерти. Но мог быть и ослабший человек. Тоже больной, перед смертью, может без сознания -  перед стезёй усопшего. Я решил подождать, овладеть этим ощущением, изучить его досконально на своём подсознательном уровне. Вот добавилось в меня новое – я осознал, что меня тоже анализируют, касаются чем-то магнитным, каким-то тяготением, неизвестной природы полем. Ещё четверть часа, и над вселенной взыграет слабенькая, полуслепая молодая луна. Разрежет стеклянным косячком копчёный дерматин этой ночи в невысоком участке неба и, однако, всё каждый своё увидит.  Потом представилось, что жиздется живое не дальше от меня, а совсем рядом – я шагну и наступлю! Раздавить живое – даже жабу или ёжика – ой, как неприятно, наверное. Решил, буду двигать носком ботинка. Попробовал. Куда там – нога не подымается! От земли не отрывается. Могу упасть на землю головой, но шагу не сделать. Напасть какая-то. А живое тут, рядом. Уже, кажется, дышит, сопит. Всматриваюсь в темень в том урочном месте и вижу – Фёдор лежит. Мой одноклассник. Очертания его стати, его фигуры. А лицо в черноте мелом припудрено. Его -  белеет. Лежит на спине, лыбится стальными коронками.  «Фёдор, ты, что ли?» «А то кто!» Когда слова сказал – все сомнения рассеялись. Мне смешно стало. Каким способом, думаю, он оказался тут быстрей моего. А он уже громко ржёт: « Не забывай! Я Чёрт! Люцифер!  Нахожусь  в преисподней, где раньше все мы жили – птице ящеры! Там много ещё  из той плеяды разумных и самобытных. Сами по себе свой мир обустраивают» - А тут, какими судьбами?
-  Как! Вроде дачи! Проведываю! Я из особой породы чертей – праведный! Помогаю! Улаживаю! А вон и конёк мой... – Федя махнул рукой в сторону выхода  из кладбища. Тут и луна предполагаемая тонкой стекляшкой в небе продырявилась – видно стало вокруг. Смотрю – правда конь стоит. Маленький, как пони. У Феди весу килограмм-то сорок, не более... Вскочил на него – стрелой унёсся. Тут и «мои» подоспели, видели всё – рты открыли... Потом меня увидели – я на мраморной плите сижу. Смотрят молча – белые.
- Языки потеряете! – и пошёл домой. Чувствую, толкутся  в пятку мою, страхом исходят. От первого забора в селе –  врассыпную по домам. Только – жух!
 
С нами ещё четверо девчат ходят, в этот вечер домой ушли засветло. Повезло. Я пришёл домой в растерянных чувствах. Лягу спать, думаю, всё развеется. Может припадок у меня, какой. Лекарство – сон.

На следующий день я не стал дожидаться всей «компании». Ушёл в школу сам, на полчаса раньше. Сел в коридоре у окна, стал читать литературу. Пронёсся какой-то шум, все кинулись к выходу. Мне бежать туда же не хотелось.  Позже узнал – дерутся Чёрт и Алексей. Смотреть на мордобой не было желания. Перед уроком появился Федя с разбитым носом, окровавленной рубахой, весь потный и взвинченный. Алексей выглядел приличней – он, явно, одержал победу. «Застирай у крана кровь. Потом не смоется….» - сказал я Феде, памятуя о том, что вчера он  защищать меня не кинулся. Он, как и другие, знал, что «дело пахнет керосином», но предпочёл скрыться. Понятно – он мне не друг! Прозвенел звонок. Начался первый урок второй смены. Я остался у окна читать литературу.
Рядом остановился директор школы. Серьёзный, бледный мужчина, глухой от контузии на фронте – считывал речь по губам.
- Почему не на уроке? – он смотрел на меня изучающе.
- Я жду вас.
- Зачем?
- Я хочу забрать документы. Буду ходить в школу в Р.
- С чем это связанно? Да, а ты там спрашивал уже?
- Нет, но я думаю….
- Напрасно! У них нет мест. Я это знаю достоверно. Учись здесь. Не теряй зря времени…. Иди в класс.
Я молча направился в свой восьмой «А», открыл двери, удивился – все сосредоточились над решением какой-то задачи. Даже Чёрт был занят какой-то  писаниной. Рубаха на груди рябила замытыми пятнами. На меня внимания особо никто не обратил. Я решил читать литературу. Снова какой-то шум. Старая женщина разъясняет какие-то истины директору, вдалбывает в его коробок, та громко – видно знает, что он как тетерев глухой. Директор же забегает ей наперёд,  чтоб считывать с губ – он всё равно ничего не слышит. Эхом резонирует пустой коридор, шесть классов слушает молча. Женщина распахивает  дверь в наш класс, ищет глазами  Федю, потом тычет в него длинным узловатым пальцем:
 - Вон он – рецидивист!  - Федя решает задачу настолько увлечённо, что не видит перед собой появившихся людей. Все остальные  при этом стоят. – Посмотрите,  во что он облачился! В него всё с чужого плеча. Коверкот, батист на подкладке, шелка  - жирную дичь пульнул. Дуплет – пять лет! А ты Фела куда смотрела?
 Женщину молча слушали и улыбались. Тешило всех «богатство» приворованное Федей. Один остроумник добавил: «А ещё сапоги красные сафянцевые!»  Кто-то гоготнул. Фелина уловила  издёвку.
- Перед тобой мать! Бабушка!  Охламон! – Она обратилась к Феде, который, наконец-то, приподнялся, обратил на всех внимание. Директор  решил обсудить,  всё открыто:
- Это ворованное?
-  Нет! Это всё его. – Он ткнул в меня пальцем, как пистолетом. Бабушка открыла в изумлении рот:
- Ты выменял за часы моего сына барахло?
- Бабушка! Как ты можешь! Нет! Нет! Нет! Он просто мне дал. Ему это не нужно, оно ему тесное….
Бабушка начала топтаться на месте, кружиться, искать, где бы присесть? Не держали ноги.  Ей было не по себе. Часы погибшего сына она проверит.   Директор обнял её за спину и повёл на выход. Прикидывала - Федя в выигрыше:
- У вас тут сплошные чудики! Я думала, только  Федя идиот! А их у вас – толпа таких….
На следующую перемену, и, вообще, до конца занятий, по-одиночке и группами, приходили школьники, чтоб посмотреть на дарённую  Феде одежду.    Смотреть и на меня, «обалдуя», который с «барского плеча» кинул ему целое состояние….  Подошёл рыжий паренёк, уставился не моргающими глазами, решился:
- У меня нет обувки.  Случайно,  у тебя нет?
- Случайно – есть! – Мальчишка смотрел недоверчиво – розыгрыш! Но я подтвердил – всё на самом деле!
- У меня есть коньки с ботинками. Твой размер. Ботинки отвинчиваются. Паскаль соображает?
Эти слова повторял чуть ли не каждый после того, как произошёл анекдотический случай – учитель спрашивает, мол, расскажи закон Паскаля. Ученик молчит долго, долго, а потом говорит: «Паскаль соображает!»
- Паскаль хорошо соображает! – Паренёк радостно рассмеялся. Мы договорились о встрече. И о том, что и кому он может отдать из своего. – Паскаль соображает!
Дошло до того – это я забегаю вперёд -  что под чердачной лестницей образовалась  выставка  «вшивных» -«бву-шных», то есть употреблённых уже вещей. Постоянное название: «Паскаль» Мальчишка, которому я отдал коньки с ботинками, художник. Он нарисовал плакат: малыш-мыслитель сидит на колесе, рядом ботинки. Фигурой - «Мыслитель» скульптора Родена.  Подпись: « Паскаль соображает»  Там же,  его  карикатурная  мастерская – хочешь на себя рисунок – приноси что-либо в обмен. Получишь шарж. Там же  -  раздел вышивки девочек. Что-то живое и тёплое во всём этом. Хотя октябрь грозился непогодой.

Все «мои»  со мною поздоровались. Каждый персонально – за  руку. Если был рядом Федя, то жали руку и ему. Смотрели на нас внимательно, не торопились отходить, но темы для разговора не было. Верней, о том, что было вчера, говорить хотелось, и это был повод, но начинать его из них, никто не смел. Мы все  были чужие друг другу. Сгоревшие спички. Сера обуглилась. Кругом чад, да смрад. Я чётко помнил предательство их всех против меня. Поэтому я говорить с ними не мог, и не хотел. Федя тоже предатель, но он Чёрт. Я хорошо отоспался на чердаке своего дома, среди вялых, полусухих яблок, пахнувших прелью. Лесная сухая трава  не давала даже чуточку пофилософствовать – сразу окутывала душным морфием и давила сном. Но и после такого забвения я не усомнился в том, что существует Федя-Чёрт, и он летает на лошадке пони. Вот он рядом со мной, очень заинтересованно пишет в блокноте письмо для «патриции» Жижиной. Потом его отправит через десяток рук во время урока – так уже было. Она спрячет его в карман своей формы – на него не глянет, никакой нерв не дрогнет у неё на лице в связи с этим – и только потом, когда все забудут про полученное ею письмо, начнёт читать. Итог – всё исправит красным карандашом и той же оказией отправит депешу в «сибирь
 декабристу»  Феде. На главном титуле в подготовленной  рамочке синим лебедем -  два. Я её назвал полностью - уж больно важна она для нашего рассказа. Хотя-бы потому, что вся её грамотность будет перетянута вскоре этим  Чёртом.  «Патриция» она -  из-за длинных серых платьев своей мамы и тёти, что любила носить иногда вместо школьной формы. Иначе её не напасёшься. «Патриция»  Люда Жижина – Лужа Жижа – рыжая до цвета меди и бледная до синевы куриных телец ходила по классу тощей «гойдой» и сводила с ума Чёрта-Федю и Алексея. Они  часто из-за неё устраивали «петушинник». «Распилите вы эту доску!» - подсказывали. Но Алексей думал, что она его единоличная собственность – он сосед, и всю жизнь окружал её защитой. А когда многие увидели, что в ней основное ум,  честь, характер в смеси с какой-то там «чертовщиной»,  то начали соглашаться – откормить, в принципе, можно….   Уровень отношений всей троицы стал вскоре несколько другим. Случилось это после того, как средь сухих бурьянов её увидели спозаранку с кем-то совсем чужим….  Юноши стали строить – каждый особенную – свою стратегию завоевания. Она же своей лисьей латышской мордочкой изображала неприступную твердь. Чёрт избрал форму общения – письмо, эпистолярный стиль. Смешинками, а грамотность свою повышал неизменно. Непринуждённый труд  в сочетании с природной памятью делали в учебных делах существенный сдвиг. Лужа Жыжа к тому всему - его очаровывала.  «Чертовски хороша!» - шептали ему и справа, и слева. А она письма его – было видно -  правила с удовольствием. Алексеевы охранные услуги тоже не отвергала, но – тоже замечал каждый – они ей достаточно поднадоели. Это опекунство мамы и бабушки – дабы чего не вышло  с моим чадушком! Именно – моим. В то время, когда  «О, дайте, дайте мне свободу…» вопиет её душа нынче, однако же….   «Просто так» по пустырям да репейникам ночью не шастают…. В целых  четырнадцать  младых своих лет.

- Ты кто? – спросил я Федю глядя упорно в его разноцветные глаза.
- Я Федя! – он редко хихикал как истинный чёрт. И теперь – только улыбнулся, сверкнул стальными коронками под ночной луной. Мы сидели на мраморной могильной плите из давно разрушенного склепа. Шум и писк устраивали под ней совсем не мыши, а наглые бесёнки. Так пояснил мне мой оппонент. Он даже прикрикнул на них. Угомонились  на время. Я ждал пояснений, но их не последовало. Только потом он сказал:
- Был такой случай. Издатель выпускал  газету с всякими кроссвордами, загадками… Победителям обещал призы.  Гонорарчики.  Но никогда их не платил. Придумывал произвольно победителей. Поздравлял их. Кто б мог знать правду? Но газетка зачахла. Почему, как думаешь? – Федя снова улыбнулся, уже блудливо, загадочно….
 А вот ещё послушай. В трёх банках из стекла прорастают посевы зерна. Закрыты герметично. Разница в том, что к ним, каждой банке, по-разному относятся. Одну хвалят, одну ругают. К одной – относятся ровно….   Как думаешь, что произойдёт? – Он скорчил хитрое лицо  и стал ждать.
-Не знаю! – честно признался я. Но знать хотелось.
-В той, которую хвалят – зерно прорастёт великолепно. В другой  обыкновенно. В которой ругали – загноилось, пропало. Почему, как думаешь? – теперь он весело рассмеялся.
- Это может быть и не правдой! Я же не наблюдаю воочию.  Набоч. Наблюдатель очевидного. Я подозреваю, что ты мне хочешь впарить какую-то истину…. И только.
- А ты верь! Чтоб понять, о чём я хочу рассказать. Много позже истину сам поймёшь.
В это  время из щели в полу выскочили двое чёртиков, начали мутузить - что было злости - друг дружку. Федя мотнул в их сторону ногой и выразительно шикнул. Особи крутнулись на месте винтом и исчезли. Я невольно посмотрел на то место,  где они подевались, но на каменной плите не было ни дырки, ни щели. Я спросил Федю уже с досадой:
- Федя, ты кто?
Он вздохнул. Было видно, что ему этот разговор тяжёлый. Со мной он не хочет обходиться как-то по лёгкому, небрежно, несерьёзно. Может и сам хочет в чём-то разобраться, убедится в кажущемся, или просто об этом выговорится. Не было таких людей, которые его-бы ценили, уважали, как истинно личность. А тут повезло. Появился я. И оценил его по-особому. Увидел в нём человека, а не чёрта полосатого…. А ему, видимо, давно уже хотелось, чтобы любили его…. Это переживают все в своей жизни, особенно девчонки. Я читал
статистику – в мегаполисах 20% девушек за всю жизнь ни разу на свиданье, не ходили….  Каково! С их тонкой женской конституцией. Но их много. А тут с самого детства – чёрт, и всё…. Он им и стал.  Уже! И объяснение какое-то нашёл тому, базу теоретическую….
 -Я тебе хотел сказать, что есть  в мире  такое поле, которое зависит от всех. Федя Чёрт! Да, я он! Кто лампочки со столбов поскручивал? Кто скачет на коньке меж кладбищами? И я начинаю в этом энергетическом яйце существовать!  Чёрт! Он ведь такой, как его придумали. Ты мою разновидность дал мне ощутить!
- Я? Ты что, Федя? Разновидность Чёрта! Я доцент, что ли? – Мы вместе рассмеялись на всё кладбище. С высоких  зрелых уже вишен крупными каплями заляпала вечерняя роса. Наверняка  «жмурики» прислушались.
 - Да! Праведные! Вот каких ты выявил чертей. Я к ним и принадлежу, оказывается…. Я – праведный!
- Что-то изменилось в твоей чертовской деятельности? – я смотрел на него во все глаза. Как это интересно, как могла человека заинтриговать  необыкновенная бесовщина. Не зря великие над этим годы кропали – к примеру, Гоголь….   Как можно больше знать обо всём хотелось – перед Федей я рот уже открыл.
- Приходят ко мне наши сельчане – убивать! Я всех их дочерей обесчестил. Малолетки – и те там. Где-то у них шабаш – там всё  случается. Оказывается – я то ни при чём.  Сами закладывают допинг в виде самогона, приглашают жеребчика  Колобка местного – напиваются, совокупляются….  Лужа Жижа им аргументировано выложила. Всё это выложил ей я чуть раньше….
- Теперь что?
- Наш директор обязал медиков проверить всех причастных  на беременность. Местный  Колобок, который жеребчик,  носит металлический  гульфик….   – мы снова смеёмся до слёз. С веток каплет роса – над нею кружится в лунном свете пар. Федя рассказывает:
- Пришли ко мне трактористы. Водитель. Плачут. Разобрали технику на ремонт – я забрал все болты и гайки. Отдай. Я сообразил, кто  это сделал. Тем говорю: «Дам конька покататься - верните мужикам!» От горшка два вершка – такого размаху ребята, но вредные. Чёртики. Вернули. Лошадку чуть не  ухайдакали.  Полночи прошло, всё катались. -  Уже и нам  вздремнуть не мешало-бы. Федя  приглашает, как на подиум:
 - Садись со мной на лошадку!
Легко! Только ветер шумит в ушах, раздувает на плечах рубашки. Прежде чем домой, пронеслись над казацкой могилой - курганом, подивились его крутизне на степном просторе.  «Мои» ставили в пруду на рыбу вентиля, увидели нас в поднебесье, в воду попадали: «Черти носят! Наших!"