Лента негатива

«И будто весь океан в одну минуту    
стал пресным..»
И.Лагутенко


Сегодня я приобрела себе фотоаппарат своей мечты. Самый настоящий, профессиональный и очень дорогой. О нем я мечтала несколько лет. Я откладывала на него чуть ли не всю свою стипендию, и копила различными способами мелкой подзаработкой. Сейчас я верчу его в руках, ощущаю его приятную тяжесть, мягкую ленту и матовые бока. С этого дня все мое окружение стало забывать цвет моих глаз, – глаза цвета корицы все время были за объективом фотоаппарата.

Для меня открылся новый ракурс и новый угол зрения. Я ловила время за хвост и останавливала мгновения. На моих фотографиях были улыбки, морщинки, много смеха и неба. Больше всего под моим объективом было глаз. Я любила глаза. Глаза родных и совершенно чужих мне людей. Мне нравились мимические морщины вокруг них, - некоторых они старили, а некоторых делали совершенно счастливыми. Через глаза я впитывала людей, я их чувствовала и проникалась к ним всем своим нутром. Я ловила полу взгляды и взгляды внутрь. И всегда оставалась за какой-то стеной - за стеклом. Одновременно я ощущала близость и совершенную отдаленность от этих людей. Я придумывала их имена и судьбы. Я любила их всех..

Иногда мне казалось, что наводя объектив на человека, я начинаю чувствовать его на столько, что проживаю, этот короткий отрезок времени, с ним. Я ощущаю биение его сердца и нащупываю пульс. Во мне просыпаются его чувства так, что у меня под кожей тонкой веной бьет ритом его жизни. Но и после, проглядывая полученные кадры, я все еще чувствую его, словно между нами обрелась некая связь, но известная только мне одной. Немой нитью я сшиваю наши жизни и вплетаю эмоции яркими красками мулине в полученные кадры. От этого мне кажется, что мне знаком весь город. Люди становятся для меня родными, а внутри меня бьются волны невероятного океана, захлестывая чувствами. Я стала этим жить. Я стала жить счастьем.

В каждом сделанном мной кадре была жизнь. Яркая и цветная. Совершенно неповторимая. Я наводила объектив на небо и трогала бока улыбающейся радуги, а затем резко спускала вниз и ловила смех маленькой девочки, с ямочками на щеках.

Я научилась видеть ярче и чувствовать острее. Пожалуй, именно это загнало мне под кожу яд, который изъел мне все нутро, и оставил после себя лишь один пепел.

Окна моей спальни выходили на перекресток с оживленным дорожным движением. Дорогу рамкой выводили мощеные улочки, и прямо под моим окном зелеными пушистыми кустами разлегся маленький парк.  Вечерами в нем загорались старые фонари и отбрасывали волшебный свет на весь небольшой перекресток. Углы соседних домов в таком свете покрывались какой-то невероятной сверкающей пылью, и город превращался в сказку. В добрую и наивную сказку.
Также в этом парке в маленькой лавке продавали самые настоящие чудеса: огромную спелую черешню и круглые с цветными завитками леденцы. Здесь часто на лавочках сидели молодые мамочки, а вокруг них щебетали их крохи. Казалось, что в этом перекрестке вечное лето, смех и детство.

И у меня есть целые горы этого детства. И когда я выхожу в этот парк, то я невольно улыбаюсь практически всем прохожим, так как я их узнаю, ведь именно о них я все знаю через свои снимки.

Лето уже практически закатывалось за август, но стояли такие мягкие дни. Теплые и клубничные. Сладко дышалось, и глаза постоянно улыбались.  Я пила на широком подоконнике своей спальни чай и играла с объективом, наводя его на совершенно случайные фигуры, вещи, предметы. Я вылавливала секунды и запечатлела самые настоящие движения, а в них эмоции. Август стал для меня настоящей копилкой солнца. Объектив прыгал от неба и выше, от самой высокой точки к суетливым муравьям. К людям, стоявшим на перекрестке на красный свет, и к людям, которые также как и я, может быть, распивали чай в окнах соседнего дома.

На перекресте, дожидаясь зеленого света, стояла девочка и размахивала, крепко держа крохотной ладошкой, голубую ленту. Накрапывал теплый летний дождик. Ветер подхватывал ленту и тянул вверх, мне даже показалось, что я услышала этот трепет между лентой и ветром. Девочка задирала голову вверх и смешно щурилась от солнца. За ее спиной стояла, наверное, ее мама, в соломенной шляпе с широкими полями и слегка придерживала девочку за плечи. Ветер рванул, и молодая женщина ухватилась за полосу шляпки, не дав ей слететь, а девочка  с мошеной дорожки шагнула вперед – в гул кишащих машин, пытаясь поймать кончик голубой ленты, которую ветер поднимал все выше и выше. Мой объектив замер в режиме замедленной съемки. На каждом моем кадре запечатлено каждый вдох и выдох этой девочки. Каждое движение искривленных губ и обезумевших глаз ее матери. Я до сих пор слышу в  красных красках этих снимках ее крик и чувствую сбивчивое дыхания девочки с голубой лентой. Мне до сих пор кажется, что это секунды длятся и длятся, все еще иногда бьют в висок, когда я навожу объектив на этот перекресток, и я до сих пор на нем вижу крошечное тело девочки с огромной густой красной тенью под ней, и голубую ленту, которая все летает над девочкой.

Объектив онемел холодной сталью и не менял ракурс с перекрестка на что-либо другое. И я все смотрела и смотрела. Внезапно со всей скоростью в стекло фотоаппарата влетела крупная пестрая бабочка. Словно выпав из забвения, я пошевелилась, и фотоаппарат выскользнул из моих рук и полетел на пол. Объектив отлетел, и стекло на нем пошло толстыми трещинами, так же как у меня все нутрии. У меня сжалась кожа, и не могли раскрыться глаза. В голове летели кадры, кадры, кадры, кадры, переходившие на пустые негативные ленты. Внутри все заныло и поплыло красными разводами.  Бабочка вспорхнула и вылетела в окно. Забрав с собой все цвета мира. Я пережила эту маленькую смерть в себе. Что-то во мне умерло и просто улетело куда-то в небо, той самой лентой.

 На моей объективе все те же трещины, но они совсем мне уже не напоминают то, что должны были напоминать. Только вот взгляд мой изменился, и взгляд объектива тоже. Но и этого, наверное, я уже не замечаю.

Я каждое утро так же пила бесцветный чай на своем подоконнике. Я водила объективом по городу и цепляла в кадр хоть что-нибудь. Режим на моем фотоаппарате застрял. Теперь он всегда черно-белый. Взгляд на мою жизнь так же застрял. Теперь он всегда черно-белый. Мои фотографии не отличались от моей жизни. Они были плоские и в оттенках серого, черного и белого. Я не понимала, кто на этих снимках и просто не различала лица людей. Лица стали превращаться в размытые образы, а после и просто в контуры фигур. В этих фотографиях совершенно ничего не было. Они были пустыми и белыми.

Я все реже брала фотоаппарат в руке, хотя он так же привычно болтался на широкой ленте у меня на шее. 

Меня нисколько не удивляло то, что черешня в лавки чудес стала черной, а у детей белые глаза. Что неба совершенно не видно, а дома лишь контуры, нарисованные карандашом  по плотной бумаге.

Я практически уже не видела людей, лишь размытые бледные оттенки их лиц. Вырисовывался лишь контур города и четкие дележи на черные, и белые цвета.

На днях ко мне заходила моя знакомая – детский фотограф. Мы пили чай и разговаривали о прошлом, о прошлом, в котором когда-то у нас с ней было что-то общее. Мы вели скупой разговор и часто отворачивались друг от друга. Мне стало невероятно страшно видеть напротив себя пустоту, или же просто не видеть ее. Почему же отворачивалась она, я не знаю.

Она стала разглядывать фотографии, которыми были обклеены стены моей квартиры, а после брала стопки, которые были небрежно свалены на пол. Сначала она что-то говорила, где-то умилялась, а где-то задавала какие-нибудь мне вопросы, а потом просто замолчала. А после тихо сказала, что я фотографирую смерть. Я не знала, что она имеет в виду, да и спрашивать ее об этом не хотелось. Но, и все же, мне тоже так иногда казалось.

Мне стало казаться, что объектив навожу не я, а он сам ищет себе кадр, сцену, жизнь. Он введет свою жизнь. Разбитую и темную. С трещиной и чем-то неизбежным.

В осенний вечер я стояла босиком на подоконнике и заглядывала за край. Я водила объективом по асфальту и по окнам дома, находившего напротив. Во многих горел свет и это меня как-то согревала. Я заглядывала по очереди в каждое окно. Люди суетились и жили полноценной жизнью своей ячейки. Объектив прыгал от окна к окну, от подоконника к подоконнику, он проскакивал лица и огоньки зажженных газовых плит. Он проскочил и глаза, но снова к ним вернулся. Эти глаза резанули, и меня и объектив, от чего на нем пошли еще трещины, и он буквально стал распадаться на осколки. На такие глаза можно только напороться, одеть себя как на штык, полностью разодрав в мясо свою плоть. Эти глаза мне улыбнулись. Моргнули. Снова улыбнулись, дрогнули уголки губ. И глаза закрылись.

Навсегда. А на его шее еще туже затянулась лента. Встрепенулась занавеска, и завыл ветер. Началось раскачивание. Я раскачивалась босоногая на своем подоконнике, а онемевшее тело с навеки закрывшими глазами у себя в темной комнате, в такт, вылетающей под порывом ветра в окно, тюли.

Эта голубая лента перевязала и всю мою жизнь. Она плотно затянулась у меня на шее, остановив дыхания и выдавая лишь маленькие порции кислорода. А после просто закрыла, перевязав мне плотно глаза. Теперь я вижу лишь пустые ленты негатива.

Выйдя на лоджию своей однокомнатной квартиры, я ощутила слабое тепло солнца кожей. В небе же раскачивался бледный желтый контур шара, то ли солнца, то ли еще чего, - я практически ничего не видела. На груди болтался фотоаппарат. По привычке потянулась к нему и навила объектив туда, где должно быть небо. Я судорожно мотала объективом из стороны в сторону, желая загнать в кадр тень хоть какой-нибудь жизни. За каждым щелчком на дисплее оставалось белый кадр, превращая серию моих утренних фотографий в ленту негатива. Звук не прекращался, он гремел в ушах, закручивался острой и тонкой спиралью по всему телу. А после резко умолк. В одну секунду наступила полная вязкая тишина. 

Я облокотилась на перила и закурила. На груди приподнимался в такт моему дыханию навсегда утративший зрение фотоаппарат, полностью забитый кадрами всего спектра белого света, или же отсутствия его. Я подняла голову к небу и защурила глаза. Ощутив кожей лица капли влаги, я открыла глаза и пыталась разглядеть что это. На мои руки и волосы, на матовые стороны фотоаппарата и  мои пальцы медленно опускался серый пепел. Небо крошило мне в глаза пеплом. Легким и тонким. Он рассыпался в руках и впитывался в кожу. Пепел закрыл собой контуры бледного шара, растворив в себе последний свет. Горизонт ушел во все серое.

Фотографии, небо и мои глаза, - все было в пепле. А весь город накрывало мягкими хлопьями белого снега.

..