Русые волосы и одуванчики

Обычный день, ни чем не хуже других. Даже лучше, потому что сегодня никуда не надо идти. За окном пасмурно и льёт противный осенний дождь. Серёжа пододвинул кресло поближе к окну, и взяв в руки кружку с горячим чаем, предался воспоминаниям. Он всегда предавался им, когда эта кружка, подаренная ему, оказывалась у него в руках. Вспоминал он сначала, скорее всего, о человеке, который подарил ему этот предмет быта. Затем, воспоминания уносили Сергея куда-то вдаль, не исключено, что в самое детство.

Сквозь стекло, покрытое струйками воды, была видна улица. Особенно Сергею нравился мокрый асфальт, в неровностях которого образовывались лужи. Смотря на них можно было легко определить, идёт ли дождь, или нет. Мощные капли заставляли лужи пузыриться, и пузыри эти нередко плыли куда-то, переливаясь различными цветами. Естественно, это можно было увидеть, если подойти к луже поближе. И Серёжа снова погружался в детство, когда лужи можно было трогать ногами, руками, а при случае, даже поплавать, но лучше, конечно, чтобы этого никто не увидел.

Сергей рассматривал огромные монолитные серые дома. Он обожал этот серый, почти стальной цвет, который, намокая, становился темнее. Серые дома плавно переходили в серое небо, стальное небо. Это небо, огромное, с серыми тучами внушало с одной стороны страх и беспокойство, а с другой, успокаивало, дарило некую надежду. Надежду, что после дождя-то будет, конечно, солнце и голубое небо. Но, Серёже пока не хотелось этого, он не был готов к такому количеству насыщенных красок.

Серёжа вспоминал своих друзей, которые тоже любили гулять под дождём, а ещё они любили смотреть на молнии. Собравшись в кучку, они прятались под навесом, или просто под деревом. И тут Серёжа вспоминал свою подругу Наташу. Она тоже любила гулять с Серёжей. А Серёжа любил её русые вьющиеся волосы, особенно намокшие под дождём. Тогда они особенно волнующе пахли. Воспоминания о Наташе всегда сопровождали жёлтые одуванчики. Серёжа даже придумал название этим воспоминаниям: «русые волосы и одуванчики».

Серёжа вспоминал, как иногда его не пускали на улицу, «нет», — говорили ему. С улыбкой, вдруг вспомнил, как боялся сказать своей подруге, что любит её. Вдруг она сказала бы: «нет»? «Нет», — проговорил он в голос. Серёжа встал, прошёлся по комнате. «Нет», — произнёс он ещё раз. «Нет», — сказал он громко, так, что его могли бы услышать соседи.

Неожиданно ему захотелось, чтобы его «нет» услышали. Сергей открыл окно, и слабо крикнул: «Нет». Потом ещё сильнее: «Нет!». Внизу передвигались люди, но никто не поднял голову. «Нет!» — прокричал он ещё раз. Он вспомнил как учился петь, что нужно чтобы голос шёл из живота, и тогда его голос стал сильнее, — «Нет!» Он вспомнил, как в армии его учили, что нужно смотреть вдаль и стараться чтобы голос достиг самой дальней точки. Тогда он посмотрел на небо и крикнул: «Нет!» Он кричал снова и снова, его голос выходил из живота, из груди, из горла. Он снял с себя одежду, видимо, чтобы его «нет» беспрепятственно выходило из тела. Он стоял перед окном и кричал, он ногтями начал раздирать себе грудь, потому что «нет» внутри стало таким огромным, что не могло с лёгкостью пройти сквозь горло, сквозь рот.

Вдруг Сергей понял, что не кричит, а просто тихо хрипит, видимо от того, что сорвал связки. Тогда, стоя у окна он начал размахивать руками, пытаясь показать свое «нет» жестами. Он высунулся из окна наполовину, потом ещё дальше, потом ещё, и выпал из окна, разбавив одну из луж красной краской.

На другом конце города в огромном сером доме, в маленькой комнате,у окна, с ногами забравшись в кресло и укутавшись в плед, сидела девушка. На полу, рядом с креслом лежала старая цветная фотография, на которой стояла девочка с венком из одуванчиков на голове и держала за руку мальчика с кудрявыми волосами. Выдыхая на стекло, она пальчиком медленно выводила слово «нет».