Наследница. повесть. гл. 17 и 18

17.
Анастасия внезапно проснулась. Она решила, что это Степан пришел к ней и толкает, чтобы она подвинулась. Включила бра – никого.
«Домовой шалит», – подумала Настя, выключая свет.
Она устроилась поудобнее, обняла подушку (она любила спать на животе), закрыла глаза, но так и не уснула ни через минуту, ни через час.
«Бессонница? Старею я, что ли? Или нервы сдают? Немудрено, в последнее время все идет не так».
Она лежала и обдумывала проблемы, возникшие в семье в связи с рождением малышей:
«Степа... Что же он думает только о себе и о своих желаниях? А мои желания и нежелания его совсем не волнуют… Неужели он не видит, что у меня нет ни физических, ни душевных сил заниматься сексом? Только подумать – мужику скоро пятьдесят, а запросы… С его-то давлением!
И потом, я же надлежащим образом исполняю свои обязанности. Ой, да сама виновата, все Степа да Степа. Чего Степа хочет, то вынь да положь!»
Настя, разволновавшись, села на тахте и завернулась в махровую простыню.
«Митя и Даша... Он все время просил сына. Получил… с нагрузкой. Но он даже не догадывается, чего мне стоило решиться на этих детей! Ну не могла же я ему рассказать о проклятии! Ни один муж не знал об этом. Умирали дети по разным причинам. То туберкулез скоротечный врачи напишут в свидетельстве о смерти, то коклюш, то, не понимая причины смерти ребенка, напишут «внезапная остановка сердца». Несчастные дети, несчастные родители…
А теперь и я взошла на семейную Голгофу – и каждый день жду… Когда это произойдет? Как? Где я буду в это время? Почему не смогу спасти Митю? Неведомо Степе, каково это – быть каждый день готовой к смерти сына…»
Настя подняла глаза к маленькой иконе, висевшей в изголовье тахты:
– Господи, помилуй мя! Как же тяжело жить так, чтобы никто не знал о моей смертельной печали... Уже сил нету, Господи!
Настя перекрестилась и, обреченно склонив голову, посидела так.
«Лисонька-Василисонька... А может, это ради нее я решила родить мальчика? Она всегда просила брата. Господи, как страшно думать, что Митей я откупаюсь от проклятия… Родовое жертвоприношение… Чтобы с Лисой беды не было. Да нет, ничего бы с Василисой не случилось – до рождения Даши она была наследницей. Фёклина икона защитила бы ее. Да и не было еще в Роду девичьих смертей...
А как Лиса перенесет Митину смерть? Вот уж для кого будет трагедия! Как она трясется над ним... А Дашу не любит. Соперничество? Лиса не хочет потерять икону… Она так часто приходит к ней, сидит, думает... О чем же она с ней говорит?»
Настя собрала рассыпавшиеся волосы и замотала их в тугой узел.
«Да, у Лисы есть характер. Как она лихо тогда – чик и все… и нечем играть. Правильно, что мать ей всё рассказала, проще стало. Теперь Лиса все знает, все понимает. Даже слишком…
Вот только с мальчишками совсем перестала общаться. Боится повторения… Но ведь не сможет же она все время дома сидеть. И дружить будет, и замуж пойдет... И переживет все, что уготовано судьбой. Деться-то некуда...»
Настя встала, завернулась в простыню и принялась ходить по кабинету.
«Галя... Какая-то она странная. Тихушница. Мышка-норушка. Не лицо, а маска. Вроде и старается, и к детям бережно относится. Но не люблю я ее – и все. Даже не понимаю, за что… Нет, видимо, пора менять няню.
Федя… Вот с кем никаких проблем. Незаменим и предан. То ли нам, то ли родному двору. Хозяйственный. Всё копается и копается в огороде. Землю любит. Цветов развел, улей поставил. Мы за ним как за каменной стеной. Детей наших любит как родных. Да что говорить, дети его тоже любят. Ему бы жениться, своих деток завести…»
Настя тепло улыбнулась, вспомнив, как Лиска, подкараулив Федю, окатила того из шланга. Как он ее потом ловил между елок, а поймав, обещал посадить брыкающуюся Василису к сороке в гнездо.
Мысли, пройдя круг, вернулись на исходную – к мужу.
«Нет, так нельзя. Самое странное, что мы любим друг друга, а ругаемся, – Настя невесело улыбнулась. – Старые зануды – бурчим и бурчим... Надо что-то делать. Ну что ж, я первая сделаю шаг к примирению и не буду здесь больше спать – только наверху, даже если поругаемся. – Настя, решительно сбросив простыню, надела халат: – Всё, иду мириться. Тоже хороша! Принципесса!»
С этими мыслями она вышла из кабинета. В свете уличного фонаря блеснул, подбадривая Хозяйку, глаз на шкуре бурого медведя, который лежал, будто загорая, у камина.
Она тихонько поднималась по лестнице на второй этаж, стараясь не наступить на скрипучую ступеньку.
«Пора уже ее укрепить, а то весь дом когда-нибудь разбужу».

Анастасия сразу направилась в детскую. Осторожно открыла дверь – детки мирно посапывали. Поправила одеялки, перекрестила. Постояла немного и вышла, плотно закрыв дверь.
Потом зашла укрыть Василису. Та спала под тонкой простынкой, но все равно раскрывалась. Проходя мимо нянькиной комнаты, Настя услышала стон.
«Гале плохо? Устает с детьми, бедная», – с этой мыслью она потихоньку приоткрыла дверь нянькиной спальни.

Лучше бы она этого не делала…
То, что она увидела, превратило ее в ледяной столб. Свет ночника освещал кадры из порнографического фильма. На постели два вспотевших тела были так заняты друг другом, что ничего не видели и не слышали.
Тетеревиное токовище…
Закрыв непослушной рукой дверь, Настя развернулась и, как замороженная, пошла в супружескую спальню.
– В собственном доме, с Мышью…

Когда через час Степан вернулся в спальню и увидел сидящую в кресле и глядящую в одну точку окаменевшую Настю, которая побелевшими пальцами то заплетала, то расплетала косу, скорее всего, даже не замечая этого, он понял все. И то, что Настя все видела, и то, что она его никогда не простит.
Степан, как оглушенный, лег. Он почти не дышал.
Настя встала с кресла и с силой отбросила косу за спину так, что та, сделав круг, как змея обвилась вокруг шеи. Она посмотрела на почти не дышащего мужа сверху вниз и пошла из спальни. И только подойдя к двери и открыв ее, обернулась:
– Если ты умрешь, я даже не заплачу.
Она закрыла дверь в прошлое и ушла. Вернувшись в кабинет, легла на тахту и накрылась с головой – ее бил озноб. Руки и ноги были ледяные. Уснуть так и не смогла. Она лежала с открытыми глазами и понимала, что прежняя жизнь – в общем-то счастливая, несмотря ни на что – рухнула.

Утром Настя, как и положено Хозяйке большого дома, «на автомате» хлопотала по хозяйству. Сама переодела вспотевших за ночь детей (август выдался жарким) и напоила их молоком. Дети, довольные жизнью, поглядывали друг на друга через сетку кроваток и переговаривались на только им понятном языке, видимо, рассказывая друг другу о своих снах.
Галя из своей комнаты не выходила.
Потом Настя приготовила завтрак для всех. Василиса вопреки своей привычке летом спать до девяти рано пришла на кухню.
– Что-то мне сегодня не спится. Я несколько раз просыпалась. Ма, ты ночью не плакала? А чего папа не идет завтракать?
У Насти не было сил отвечать на вопросы. Было уже семь, но Степан не выходил из спальни.
– Лиса, поди разбуди отца. Проспит на работу.
А сама подумала: «Небось, стыдно на глаза показаться».

И тут она услышала, как Василиса испуганно зовет ее сверху. Настя не выбирая ступенек рванула наверх. Степан был без сознания. Настя послала Василису за Федором, а сама, схватив телефон, вызвала скорую помощь. Машина пришла довольно быстро.
– Обширный инсульт. Мы его забираем.
То, что причиной инсульта стало ночное «развлечение» и последующее за этим потрясение оттого, что Настя все видела, было несомненно.
Да еще ее ярость…
Вот об этом Настя старалась не думать.

Федор помог вынести Степана и поехал в больницу. Василиса ревела в голос и шла за машиной скорой помощи до ворот.
Настя постояла на ступеньках и вернулась в дом. Поднялась к детям, потом зашла к Гале. Та была одета и, видимо, ждала прихода Насти. Она поднялась со стула и испуганно смотрела на Хозяйку своими рыбьими глазами. Насте хотелось разломать ее, как старую и некрасивую куклу, у которой вместо волос – пыльная пакля.
– Ах ты мерзавка, вот ты и сбросила маску. Думаю, это твой последний мужчина. Убирайся из моего дома, мы-ш-ш-ь, – с этими словами Настя вышла.



18.
К обеду в доме появилась новая няня – ее прислали из агентства, в которое наугад позвонила совершенно потерянная Настя.
Екатерина Ивановна была довольно высокого роста, даже чуть выше Насти. Зеленовато-карие глаза заинтересованно и открыто смотрели на Хозяйку дома. Сразу было видно, что это очень доброжелательная молодая женщина.
Дети спали. Первое, что сделала Настя, – это накормила гостью грибным супом. Катерина не отказалась – она и правда успела проголодаться, пока добралась. И только за чаем Катя рассказала о себе.
– Выросла я в хорошем детдоме, директор которого, Любовь Петровна, любила нас как родных. Каждый год на Восьмое Марта мы едем домой, чтобы поздравить свою «маму» с праздником.
– Вам просто повезло с директором.
Катя кивнула.
– Да, настолько, насколько может повезти брошенному ребенку...
– У вас высшее образование?
– Да, после окончания школы я пошла в пединститут, на филологическое отделение. Как раньше говорили: «Если нет дороги – иди в педагоги». Тем более что конкурс там был совсем маленький, да и место в общежитие было легко получить.
– Моя мама всю жизнь проработала историком – и никогда не жалела о своем выборе, – не согласилась с ней Настя.
– Да нет, я никогда не жалела, что выбрала эту профессию: я люблю детей. И знаете – они меня тоже любят. Я говорю это не потому, что хочу вам понравиться, – это чистая правда, – Катерина смущенно поправила юбку.
Катя была одета в костюм «сафари» песочного цвета, который ей необыкновенно шел. Ее светлые, слегка вьющиеся волосы были коротко и очень стильно пострижены. Совершенно освоившись, она уже сама охотно рассказывала о своей жизни.
Где ее родители – она не знала да и не пыталась узнать. После окончания института уехала по распределению в глухую деревню – учителем русского языка и литературы плюс на полставки завучем по внеклассной работе. Попутно она заменяла заболевших учителей истории, географии, пения и физкультуры. Но с большим желанием она шла на замены в младшие классы – она и в детдоме любила возиться с малышами.
Отработав положенные три года, вернулась в Москву. Денег, собранных за время работы, хватило на то, чтобы снять на окраине недорого угол у одинокой старушки, и на скромную еду. Походив по школам, Катя поняла, что все вакансии заняты, а может, и не хотели директора брать человека «с улицы».
Тогда Катя решила искать работу няни, и первый же звонок оказался удачным. Дама из агентства «Наша помощь маме» заинтересовалась ее образованием и пригласила на собеседование. Каково же было удивление Катерины, когда, переступив порог кабинета, она увидела в кресле свою однокурсницу, которая сумела «вырвать» распределение в ближайшее Подмосковье.
Оказалось, что Соня удачно вышла замуж за москвича и за три года сумела (на деньги мужа, разумеется) организовать свое дело. Услугами ее фирмы пользовались состоятельные семьи. Так у Кати появилась хорошо оплачиваемая работа. Правда, первое время она, как и в школе, ходила на подмены. И вот теперь, спустя год, получив отличные рекомендации, была направлена в семью Анастасии.
– Так я оказалась у вас, – Катя поправила волосы.
Насте сразу понравилась эта искренняя и симпатичная няня, и она приняла ее на работу.

Когда Федор вернулся из больницы, Настя попросила его вынести из дома (хоть на свалку) кровать со всеми простынями и подушками, на которых спала Галя. Она даже чашку и полотенца выбросила. Федор, не понимая причины, но чувствуя свою вину перед Настей, все потихоньку и вынес, даже кровать, разобрав ее на части.
Катя вымыла пол, и в комнату перенесли диван из детской и кресла, которые до сих пор стояли, завернутые в целлофан, в мастерской. Теперь Насте почти ничего не напоминало о Гале.
Хотя картина той ночи так и останется навсегда в ее памяти.

Как только позволили врачи, Настя оставляла детей и весь дом на Катю и ежедневно ездила в клинику – ухаживать за мужем. Она с ледяным спокойствием умывала его, поила, кормила с ложечки бульоном. Вот только на ночь никогда не оставалась, хотя и не спала уже которую ночь.
«Пора вызывать мать, – задумывалась она, – а то еще немного, и свихнусь». Но чтобы не рассказывать маме о произошедшей в ее доме беде, Настя попробовала себя лечить.
На вечерней заре она, умытая и гладко причесанная, стала лицом на запад и, повторив материнский ритуал, прочитала нужный заговор:
«Вечерняя Заря-Заряница, Красная девица!
Возьми с меня Бессонницу-Безугомонницу
Крикную, Нощную, Полунощную, Дённую, Полудённую.
На сон, на угомон,
На доброе здоровье!»

Еще не веря в то, что все сделала правильно, Настя легла спать и… проснулась на утренней заре совершенно отдохнувшая.
Получилось!
 
Настина забота была для Степана невыносима. Каково было ему, еще совсем недавно крепкому мужику, быть куклой, которую ворочают и обихаживают! Но и отказаться от ее присутствия он бы не смог. О чем думал он, лежа на больничной койке в отдельной палате, Настя так и не узнала. Как и не услышала от него слов оправдания.
Степан не мог говорить.
Да если бы и мог, то как расскажешь о том, что простушка Галя была легкой добычей? Настолько легкой, что он не смог от нее отказаться. Она так откровенно предлагала себя, «забывая» закрывать дверь в свою комнату именно в те дни, когда Настя, обидевшись на мужа, оставалась спать в кабинете на первом этаже. И надо было ж такому случиться, что впервые он не устоял именно в эту ночь!
Как расскажешь, как он стоял на ее пороге, все еще раздумывая, сделать ли последний шаг, а она, соскользнув с постели, пошла ему навстречу нагая, и он просто кожей почувствовал жар, исходящий от ее молодого тела, изнывающего от желания.
Он услышал от Гали, что любит она Степана уже давно – с тех пор, как поселились они в Большом Доме. Она старалась хоть иногда бывать у них – приносила дяде Феде то молока, то яиц, но так получалось, что Степана не было дома.
Это она попросила дядю найти ей работу у них – хоть кем, только бы чаще видеть его. Да она бы счастлива была полы за ним мыть. Она шептала и шептала, лаская Степана, перецеловывая каждый сантиметр его тела, будто живую воду пила. Никогда еще Степана так не ласкали, и он, совсем потеряв голову, обещал, что еще придет, хоть на часик.
Вот тебе и часики…
 
Настя же все чаще думала о том, что он ей все время изменял, а она, дура набитая, ничего не замечала. Довольно часто он приезжал с работы поздно. Его звонки, что он задержится на деловой ужин, Настю успокаивали.
Да что говорить – она ему полностью доверяла. Да она ж никогда и не подумала о Степе плохо… Не было за что. Или было? А она, слепая курица, дальше собственного носа и не видела? Да и под носом тоже. Такое в собственном доме утворил… Вот уж где посмеялись они над ней, над дурехой.
Как жить дальше, как людям верить, если самому родному человеку верить нельзя, оказывается… А может, и правда, что муж и жена – чужие люди, волей судьбы сведённые под один кров?

Степан лежал, не чувствуя рук и ног, и только глаза жили полной жизнью. Они радовались, когда Настя утром приходила, и плакали, когда она не оставалась на ночь. Степан видел, что Настя вся измучена – она так похудела, что у нее уже не было ни на что сил. Он искал Настин взгляд, чтобы молча молить ее о прощении, но она упорно не смотрела ему в глаза.
 
Степан от инсульта так и не оправился, и к концу сентября на поселковом кладбище появилась новая могила с православным крестом...