Заробiтчани. Глава 9

Глава 9.

Утренний аутотренинг

Зато по утрам – у меня был бодрый настрой на дальнейшую успешную  и плодотворную работу- которая уже к концу рабочего дня переставала быть успешной и такой «заряженной», «заговоренный на результат». Я себя утешал одним, что дескать, если сегодня я у меня ничего вышло- но я уже сделал несколько шагов по направлению к цели, и несмотря на отсутствие результатов- я на пути- и завтра я обязательно  сделаю то, к чему в этот «пустой день» я сделал все нужные приготовления. Этим самоуспокоением и само-надеждой я жил, отодвигая свою мысленную разрядку на будущее- чтобы жить и работать дальше, программируя себя на возможный грядущий успех.

Помню, когда уже было светло- и из снятой квартиры я торопился на учебу. Утром уже начинало рано светать, и мы ехали в метро по Замоскворецкой ветке, когда вагон метро вылетает и пролетает  как ядро Мюнхгаузена- как  шарик в флиппере- как плоский  камушек, пущенный лягушечкой сделать три-четыре касания на глади речной воды - он мчался- по раскинутой эстакаде  над Москвой -рекой эту непродолжительную минуту -когда ты стоишь над  пробегающей огромным потоком течения водой- в озаренном  светом вагоне, только вырвавшимся из подземелья, и видишь эту двигающуюся рябь на воде Нагатинского канала, как рыбью чешую на этой гладкой водной глади- как какие то блестки на девичьем наряде- как mirror -ball в дискотечном зале- который переливается в движении и калейдоскопом преломленных им отражений и солнечных лучей оживляет узоры света, доступные твоему взгляду.

Как в тот первый раз, когда я  ехал к Первой –теперь это был мой маршрут на полгода, уже не маршрут к ней, к ней домой- а мой, собственный, ко мне домой- который я уже мог полноправно записать в «свой» и ожидал ли я с ней пересечься на нашем «взаимном» маршруте- который мы теперь  «осваивали» оба и возвращались домой одним путем и в этом много-миллионном огромном городе имели реальный шанс столкнуться нос к носу, и узнать друг друга- опознать друг друга среди всей этой суеты и нагромождения людей в полной рассеянности, движении и оживлении.

И я привык видеть этот Нагатинский мост, и берега, одетые и обутые в каменные плиты, и все эстакады –акведуки- наземные сооружения над каналом -который был судоходным, и в него можно было видеть разгоняющиеся речные суда, но главное была-  эта удивительная рябь на воде- и я видел этот кусок, как очаг в сказке про Буратино- из этого кромешного Московского подземелья с его тайнами и страхами-той жутью которую нагоняли спустившиеся в подземку диггеры- была минута «стояка» на красоту замоскворецкой Москвы, красоту разлившейся вдоль реки, закованной в каменный берег, и пост-ощущение - удивляться тому, как ты воспринимаешь эту картинку ежедневно, и каждый раз она видится тебе иначе из -за времени, облаков и солнца- что не было  двух одинаковых вечеров и отражений на воде- доезжая до конечной станции иногда уже темнело и смеркалось- так что даже не было по дороге из метро к дому-того уставшего и насыщенного оранжевым закатного солнца- которое прощалось с тобой до следующего рассвета, чтобы благословлять тебя снова в путь и наставлять тебя на позитивный лад, и настраивать тебя на удачу- и так искусно и так незаметно для тебя- что ты принимал это, как порожденное тобой самим в твоей голове-плод твоего разыгравшегося воображения и дикой фантазии. И я стоял в вагоне, как и все остальные пассажиры. Пристально глядел в лица из- за того, что не стеснялся своей открытости и реальной заинтересованности самими людьми- их уникальностью- не подобием- их оригинальностью  неповторимостью.

Сейчас этот Нагатинский  метромост закрыли с 18.09.2011г. на ремонт и реконструкцию. Для меня эти мгновения-эти поездки по этому маршруту были так дороги, потому что по ним я ехал к любимым, ехал с любимыми, ехал с теми, с кем уже был готов навсегда расстаться, и окончательно рассчитаться, ссыпав мелочь отношений, потому что меня  уже отпускали их руки и прощали их глаза и губы, прощали «за глаза». 

Где –то в какой-то обозначенной точке пунктира и есть мое чувство дома, чуткое чувство пойманного под ногой равновесия, сжимающего тисками внутренности чувства, что ты можешь остаться на дольше, и быть самим собой, не  напяливая на себя глупые социальные маски, развлекая себя тем, что тебе доступно, и будучи именно с теми,  с кем тебе хочется жить, кто простит тебе твои промахи и недостатки. Метромост обязательно реконструируют, «освоив» выделенные бюджетные бабки, но никогда не реконструировать мою жизнь, которая на пару минут замирала над этим каналом, на этом мосту, в эту минуту парения в общественном транспорте, как в свободном падении, обретая незаслуженную невесомость,  я старился, в дневном и свете фонарей салона разглядывая нелюдимых пассажиров, которым до кого-кого,  а до меня и вовсе  не было никакого дела.

Я стеснялся показаться любовником, и не прижимался вплотную, бесстыдно глядя в глаза моих спутниц, и запуская им в распущенные прямые волосы свои корявые пятерни, как зубцы  распростертых костяных гребней. Нам никогда не воскресить того что было, не возвратиться в тот ускользнувший от нас мир, в котором мы принадлежали самим себе и только этим и были ценны и самодостаточны.

Мы не ограничивали себя в любви, и в притязаниях на мир, мы не считались со сном и временем, мы разрушали себя вредными привычками и половым воздержанием «друг без друга». Мной сказано, как будто это было «друг против друга» –мы питались этой любовью, как кормами, и забывали обо всем, расплющенные во взаимных объятиях и приправленные острым соусом московской ночной прохлады, от которой становилось зябко, и мы теснее жались друг к другу в своей аварийной тесноте, среди которой опять вспыхивали искры, побуждая нас снова заняться любовью, забыв про осторожность, сон, перепады атмосферного давления  и распорядок завтрашнего бурного и насыщенного дня.

Мы принимали друг друга как пилюли, по нескольку раз в день, запивая друг друга после еды и натощак и нашептывая друг другу нежности. Мы хотели справиться друг с другом, как с болезнью, что нужно было ходить «нашептать, заговорить и отвадить», «выкатать яечко», чтобы обрести нормальный сон и спокойствие души, чтобы зашкаливавшие прежде барометры наконец-то пришли в норму, чтобы мы, расправившись перед простертым перед нами дневным ярким светом, наконец начистоту сказали, что мы любим и кому-то действительно нужны и важны, и нам было горячо и сладострастно, так сладко, что во рту пересыхали слова, и мы даже не стонали, убавив, как на рубильнике громкость, и нам не нужна была показная фальшивая страсть, и мы растирали свои соки по сморщенным резинкам, пытаясь убыстрить мои выстрелы в жадное принимающее меня, выжимающее меня, как тряпку, липкое женское лоно, чтобы сделать меня бессмертным и вязким, оставляющим след на сердце и навсегда врезавшимся в девичью память, как остатки несколько раз пережитого, но так и неразгаданного до конца сна-полуфабриката, небывалой доселе чистоты и плавной эмоции так резонансно окатившему эхом мою  малогабаритную душу.

И то Русая ехала со мной, заночевав у меня после той встречи на «Таганской»- я возвращался в Универ- она домой. То с Юлой- я ехал в Универ- Юля на работу, и после наших ночных встреч мы ехали рядом, не держась друг за друга за руки как полюбовники, но взаимно поглаживая друг друга взглядом. Я ехал, как герой Лео де Каприо в фильме «Дорога перемен» -где американские яппи и клерки ехали в одинакового фасона костюмах  и шляпах на работу на электричке из своих загородных таунхаусов. Я одевался в коричневые брюки от костюма- таскал с собой дерматиновую папку- и мне так хотелось признавать ее кожаной. Такая «Медведково»-фабрика-Русая мне подарила ее не то на двадцатилетие, не то на двадцати- однолетие. Я ее держал в руках, сжимая кистью- не продевая руку в кожаную тесьму. Рубашки у меня были: голубая, бордовая и оранжевая- летом я галстука не таскал- а рукава заворачивал до середины выше локтя- как какой- то американский клерк, садясь в углу парка, давясь сандвичем. Рубашек с коротким рукавом у меня не было –поэтому я так произвольно закатывал рукава- и мне нравилось что эти закатанные рукава демонстрируют мою готовность, мою агрессивность, мою гиперактивность- мою подвижность и мобилизованность к атаке и нападению-всего того, что было нужно агенту.

Ехали вместе до перехода на «Калужско- Рижской» ветке, и везли с собой этот опохмел ночной встречи –ехали, уже возвращаясь к делам и своей обычной жизни после этих ночей, простыней, игристых вин и курения, от этих разговоров, объятий, поцелуев с перетасованной слюной и вирусами. Каждый становился на свое место в своей пищевой цепи- место- которое мне для себя еще предстояло идентифицировать и определить как сектор под солнцем или  в тени дневного светила.