13

-13-

Начинаем где-то на восточном конце Лондона. Фрэнк заказывает мартини с личи. Я такого раньше не пробовал, но хочу сказать, на вкус это – потрясающе.
– Итак, – говорит Фрэнк, когда мы усаживаемся. – Отличный парень, но не твой тип.
– Кто, Руперт? Нет, сейчас уже нет. Но тогда он был именно то, что нужно, – лёгкий, красивый, забавный. И это было сто лет назад, Фрэнк. Нам вместе было весело. Это всё равно, что быть замужем за братом.
– А секс?
На Фрэнке сегодня костюм, с чёрной рубашкой и чёрным галстуком. На любом другом такое сочетание выглядело бы нелепо – как попытка сойти за крутого типа из фильма Гая Ричи. Но Фрэнк в этом обличье выглядит чудно – этакий симпатичный плохиш. Суровый, если не улыбается.
– Да, секс у нас был, – серьёзно говорю я, – милый и весёлый секс. Знаешь, так бывает, когда тебе легко с человеком, и ты его не стесняешься. Мы смеялись до упаду, чудили – называли свои гениталии дурацкими именами.
– Да, – вздыхает Фрэнк, – знаю, но у меня давно такого не было. А жаль.
Ага! Значит, у него были не только бабочки-однодневки. Интересно узнать больше о той женщине, к которой относится этот вздох. Может, он хотя бы изредка о ней вспоминает. Или всё же совсем забыл?
– Тебе никогда не кажется, что у тебя слишком много секса? У меня в прошлом, конечно, были времена, когда я менял мужчин как перчатки, но количество женщин, перебывавших в твоей постели, просто ужасает. Это даже вредно.
– Почему?
– Во-первых, отнимает массу сил.
– У меня сил хватает, – ухмыляется Фрэнк. – Еще мартини? Не увлекайся им, а то завтра будет плохо.
– Да, пожалуйста. Необыкновенно вкусно, да? И не волнуйся за меня. Я тебя запросто перепью, вот увидишь.
Фрэнк поднимает одну бровь, затем подзывает официанта.
– Может, ты всё время ищешь?
– Возможно.
– И кого же? Идеальную жену?
– Похотливую самку, – улыбается Фрэнк, поднимая бокал. – Будем здоровы.
– Будем.
– Я бы даже сказал, жутко похотливую самку, – уточняет Фрэнк.
– А что такое “похотливая самка”? Как это понять? Мне всегда было интересно знать, что ты подразумеваешь под этими словами.
– Это сложно объяснить, – разочаровывает меня Фрэнк. – Некоторых женщин можно назвать похотливыми самками, а некоторых – нет.
– Но почему? Толком можешь сказать, что отличает одну от другой?
– Видишь ли, – говорит Фрэнк, зажигая сигарету, – всё дело в том, что они похотливые самки, просто потому, что не могут по-другому.
– В смысле?
– Ну, они похотливы по своей натуре. Такая женщина не пытается быть похотливой, потому что ей это и не нужно. Она такая от природы. Нельзя быть на людях чинной дамой, а в постели вдруг обернуться похотливой самкой. Это будет притворство.
Принесли вторую порцию мартини.
– Что ты подразумеваешь под словом “похотливая”? Это та, у которой такой вид, будто она минуту назад занималась сексом, а теперь сидит перед тобой и думает, как бы и тебя в постель затащить?
– Иногда, но не обязательно.
– Так что? Как Памела Андерсон?
– Да. Ты смотрел то видео с ней?
– Нет.
– Вот она точно похотливая самка. И дело не в том, как она выглядит. Дело в ее, хм... энтузиазме. То есть женщина может быть очень изощрённой в сексе, но при этом не быть похотливой самкой. Всё дело в отношении.
– Выходит, если ты делаешь кому-то минет с нескрываемым удовольствием, то ты – похотливая самка?
– Возможно.
– Ничего толком не можешь объяснить, – недовольно вздыхаю я.
– Извини, – пожимает он плечами, странно улыбаясь. – Но ведь это совсем не важно.
– Полная чушь! – восклицаю я. – Очень даже важно, иначе ты бы не искал её с таким упорством и меня не раздирало бы любопытство. Так что давай, Фрэнк, выкладывай. Приведи мне примеры. Кого можно назвать похотливой? Как насчет тех голубых трусиков, что приходили к тебе пару недель назад? Она из них?
– Кто, эта птичка-невеличка? Да нет.
– А как насчет блондинки, которая ввалилась в ванную, когда я принимал душ, та, что была до крикуньи? Помнишь? Она такая?
– А, та, – улыбается Фрэнк. – Да, она такая.
– А ещё кто?
– Не думаю, что ты с ними знаком.
– А ты можешь сразу определить, какая женщина окажется в постели похотливой самкой? Среди тех, кто здесь сейчас сидит, есть такие?
– Ты серьёзно?
– Абсолютно. Не мужиков же с тобой обсуждать.
– И то верно. Ладно. Тогда пересаживайся вот сюда, рядом со мной, а то шею себе свернешь.
Я перебираюсь со стула на обитую кожей скамью. Скамейка оказывается к тому же довольно узкой - сквозь джинсы я чувствую тепло, исходящее от ноги Фрэнка.
– Нельзя быть уверенным на все сто процентов, – говорит Фрэнк. – Поэтому у меня в постели и оказались Алые Трусики. Но можно предполагать.
– Голубые Трусики.
– Что?
– На ней были голубые, а не алые трусики.
– Неважно.
– Ты мерзкий тип, – по-дружески сообщаю ему я. – Ну да ладно. Кто? Показывай.
В баре, где мы сидим, собрался обычный контингент: модный молодняк и люди постарше, одетые, как и Фрэнк, в чёрное. В правом дальнем углу за круглым столом скучилась компания девушек, которые не очень вписываются в общую картину бара, хотя явно стараются сойти за “своих”. У них юные, свежие лица, и, несмотря на обилие косметики, стильную одежду и взрослые прически, они более гармонично смотрелись бы на солнечной полянке, резвясь с пони и собачками.
– Ну, ни одна из них явно не подходит под твоё определение. Это даже мне понятно, – говорю я.
– Где?
– Тот большой стол в правом углу. Компания деревенских девчушек. Девичник из Хэмп-шира.
– Та, что в середине, в бледно-розовом, – говорит Фрэнк.
Обзор мне закрывает чья-то голова, поэтому я не сразу могу разглядеть девушку.
– Эта блондинка? Не может быть. - Девушка напомнила мне Крессиду: такая же откормленная, розовощёкая, у неё плотная округлая грудь и доброе лицо. Больше похожа на доярку. – Она похожа на доярку.
– Она – похотливая самка, – отвечает он, – слово даю.
– Но у неё такой целомудренный вид! Нет, я ничего не понимаю. Ты говорил, что такие штучки обычно выглядят вызывающе, словно напрашиваются на секс.
– Нет, Даниэль, это ты так сказал. И ты прав отчасти. Некоторые могут выглядеть вызывающе, а некоторые – нет. Иногда те, что с виду сама невинность, и оказываются самыми ужасными развратницами. А иногда нет. Видишь вон ту женщину в чёрном платье? – он показывает на тощую спичку, с сильно подведёнными глазами. На ней слишком короткое для её возраста платье. – Она тоже.
– Не понимаю, – повторяю я. Жутко становится от того, как точно он может угадать столь интимные черты в совершенно незнакомых женщинах. Бах, бах, бах – та, та, и эта. С этой не стоит связываться. Вот так, легко и быстро. По-мужски грубо. Этому трудно противостоять. Мне нравится эта его черта.
– По ним видно, что они любят секс, – объясняет Фрэнк.
– Откуда ты знаешь? Ведь никто не пытается специально показать своим видом, что секс ему противен. Хотя, как я заметил, на дальних шотландских островах есть такие личности. Но все остальные...
– По ним видно, что они сами тебе отсосут, и просить не надо. Причем сделают это с удовольствием.
– То есть тебе не придется наклонять им голову вниз, в этом смысле? – хихикаю я.
– Точно.
– Ну у тебя и лексикон: “отсосать”. А ещё оделся как джентльмен.
– А я парень простой – что на уме, то и на языке, – отвечает он, и мы оба смеёмся.
– Твоё определение похотливой самки больше подходит для порножурнала, – говорю я некоторое время спустя. – По-твоему, это женщины, которые напрашиваются на секс, и стоит им только прикоснуться к твоему члену, как они тут же кончают от счастья. И вообще без мужика просто жить не могут. Ты мне сейчас напомнил извращенцев, что пишут порнушку в Интернете. “Возьми меня, – умоляла она, – о, возьми меня, я истекаю влагой от желания почувствовать в себе твой огромный, великолепный, шика-а-а-рный член”. Вот какой ты, Фрэнк.
– Наверное, я тебе неправильно объяснил. – Моё обвинение он даже и не думает отрицать. – Всё не так просто, хотя отчасти ты прав – в этом есть элемент чисто мужской фантазии.
– А я?
Фрэнк поднимает бровь и отпивает мартини. И чего он всё время на меня брови поднимает?
– Нет, Фрэнк, серьёзно. Предположим, если бы я был женщиной. Если бы ты сидел с приятелем, а я прошёл, то есть прошла мимо, что бы ты про меня сказал?
– Я закажу тебе кофе. Эти коктейли очень крепкие, а сейчас ещё только девять часов.
– Ты мне что, в папочки заделался?
– Да. – Он хватает официантку, в буквальном смысле хватает её за фартук – и заказывает мне кофе, а себе (ха!) ещё один мартини. Надо понимать, что я уже слишком много выпил и задаю идиотские вопросы, а он выпил ещё не достаточно, чтобы на эти вопросы отвечать.
– Господи, – иронизирую я. – Ты провинциал до мозга костей, просто мужлан. “Мне тройной виски, а для дамы – сок, пожалуйста”. Это уже слишком.
– Не хочу, чтобы тебя вырвало на мои туфли, – резко отвечает он. – И мы не на свидании.
Я раздраженно вздыхаю. Да, пожалуй, с иронией я переборщил.
– Итак, что бы ты сказал про меня?
– Я думаю, ты ещё та штучка, но не знаю, можно ли тебя назвать похотливым, – говорит Фрэнк, все ещё оглядывая зал. – Или даже развратной штучкой.
– Спасибо и на этом. – Я откидываюсь назад и тоже оглядываю зал, но не слишком пристально. Небольшая лекция Фрэнка о мужских предубеждениях смутила меня. Мне кажется, что гетеросексуалы не слишком отличаются от нас геев.
– Фрэнк, ты один такой или все мужчины ведут себя так?
– Все, и не только мужчины.
– Я – нет. По крайней мере, не так, как ты. И Руперт тоже, наверное, нет, и Доминик. Не так грубо. Разве ты никогда не думаешь про себя: “У этой красивые глаза, а у этой – симпатичная мордашка”?
– Бывало пару раз.
– Пару раз? Когда?
– Давненько уже.
Вот, опять мы вернулись к жене, подруге или кем там она ему приходилась. Точно. И даже несмотря на то что я пьян и мне жутко любопытно, я не решаюсь задать вопрос. Вместо этого говорю:
– Ну, вот, я разочарован в мужчинах. Ты всё так жестоко обрисовал. Я думал, у гетеросексуалов всё по другому, нежнее что ли, а у вас всё также.
Фрэнк усмехается.
– Прости, Даниэль. Ты ведь сам просил научить тебя секретам флирта «от Фрэнка». Ладно, нам уже пора. Пойдём. Тут близко, прогуляемся пешком.
Вечеринка, на которую мы отправились, оказалась приёмом в честь открытия персональной выставки очередной восходящей звезды скульптуры. Что ж, сейчас именно это мне больше всего нужно.
Приёмы и светские рауты я забросил с тех пор, как расстался с Домиником. Он обожал все эти церемонии и всё с ними связанное: ощущение избранности, возможность повыпендриваться, блеск, великолепие и всю эту шикарную мишуру. Впрочем, это было частью его работы, но именно от этой, парадной, её стороны он получал удовольствие. Правда, меня немного беспокоит перспектива оказаться там, где мы бывали исключительно с моим бывшим. Вполне вероятно, что я наткнусь на старых знакомых, оттого придётся весь вечер держаться начеку.
Мы поднялись по широкой парадной лестнице Национального музея изобразительного искусства, прошли через главный вход и словно оказались в фантастическом мире.
Само помещение галереи было огромным и больше всего походило бы на рыцарский зал какого-нибудь старинного замка. Эта иллюзия создавалась при помощи сложного освещения: сверху лился интимный свет, а развешанные по периметру зала цветные прожекторы разбрасывали красные, зелёные и белые огни по высоким стенам и своду. Причудливые деревья и кустарники в огромных кашпо заслоняли скучные мраморные стены, превращая их в подобие волшебного сада, заставленное смешными инсталляциями гигантских насекомых из латекса, помещенных в стеклянные кубы. Вид получился несколько сюрреалистичный.
Для удобства гостей в каждом углу устроили мини-бар, а по залу сновала целая армия официантов, одетых в костюмах из латекса, вероятно, чтобы они походили на скульптуры. Однако больше всего они были похожи на работников борделя, чем на насекомых. С серебряными подносами в руках, они ловко маневрировали между гостями, предлагая закуску.
Когда мы входим, в зале стоит дикий шум: гул голосов сотни собравшихся мужчин и женщин – сплошь смокинги и вечерние платья от-кутюр, громкое дребезжание музыки, от которой у меня тут же начинается мигрень. Канапе все чёрные; чёрная икра уложена пирамидками на небольших печенюшках с чернилами кальмара; чёрный хлеб, намазанный каким-то чёрным маслом, и с ломтиками чёрных трюфелей; тарталетки с черешней в шоколаде. Черешня, кстати, вкусная. Из напитков – коктейли с кофейным ликером, неожиданно нормального коричневого цвета, хотя логичнее было бы подкрасить и их чёрными красителями.
– Да уж, назад в прошлое, – говорю я Фрэнку, пока он тащит меня сквозь толпу, приобняв за талию. – Для полноты картины не хватает только Доминика.
– Мы тут ненадолго, – роняет Фрэнк, когда на него, визжа от восторга, накидывается классической красоты блондинка.
Я отступаю на несколько шагов, изображая интерес к паре латексных уховерток (большие опрокинутые фигуры, обозванные “Инсектицид”). Пользуюсь временной передышкой, изучаю буклет, которым меня одарили на входе организаторы, всё-таки мне интересно, какова программа сегодняшнего вечера. Она оказывается вполне стандартной: пара часов на коктейли и осмотр экспозиций, далее ужин и танцы.
Оторвав от листка взгляд, я, к своему великому удивлению, замечаю, что Фрэнк разговаривает уже с брюнеткой – они болтают в кружке из пяти-шести человек. У неё под платьем такой “поднимающий” бюстгальтер, что грудь неестественно бугрится прямо под подбородком. Я пытаюсь встретиться взглядом с Фрэнком, но тщетно, поэтому какое-то время брожу в одиночестве, стараясь вести себя так, как принято на подобных мероприятиях: фланирую по залу, расточаю налево и направо улыбки незнакомым людям и киваю при виде мало-мальски знакомой физиономии, пару раз даже останавливаюсь, чтобы перекинуться словом-другим. Иной раз в самый разгар беседы я отвлекался проверить, что там поделывает Фрэнк, и, естественно, терял нить разговора, а потом ловил на себе удивлённые взгляды: видимо, мне задавали вопросы, которые я просто-напросто пропускал мимо ушей.
Как оказалось, на такой вечеринке нет ни единого шанса избежать встречи с друзьями Доминика. Здесь я насчитал шестерых, включая одного женатика, с которым я имел неосторожность переспать пару раз несколько месяцев назад, пока однажды его жена не вернулась пораньше домой и не застукала нас. Он пришёл сюда с супругой, и она не в восторге от нашей встречи. Мне так и хочется сказать ей: “Дорогая, твой муж отвратителен. И если ты рада, что у тебя есть хоть такой мужик, это ещё не значит, что все вокруг спят и видят, как бы поскорее затащить твоего уродца в постель. Он лысый. У него большое брюхо. Я вообще не знаю, чем я думал, когда спал с ним. Наверное, это было от безысходности и сперматоксикоза. Так что расслабься и не смотри на меня как на врага народа. А это чудовище можешь оставить себе”. Как-то так, но вместо этого произношу:
– Привет, Томас. Рад тебя видеть, – чирикаю я.
– Помнишь Даниэля? – спрашивает муженёк. – Он раньше был с Домиником.
– Да, – отвечает Сара без лишнего энтузиазма, демонстративно пытаясь обхватить благоверного за безразмерную талию.
– Мы с ним как-то ездили в Прагу на выходные, помнишь, я тебе рассказывал? – продолжает муж.
– Что-то не припоминаю, – нахально врёт Сара, поглаживая его круглую щеку и не сводя с меня глаз.
– Неважно, – улыбаюсь я. Да что с ними со всеми, с этими женщинами? Почему они все думают, что при первой же возможности я накинусь на их уродливых мужей и изнасилую не сходя с места? – Приятно было снова встретиться. Мне нужно найти своего друга, – невнятно бормочу я, отчаливая от них.
– Надеюсь, он понял намёк, – шипит Сара за моей спиной. – Поверить не могу, что он пытался и тебя соблазнить.
– Просто он очень одинок, – говорит он громко.
Ну и наглец, учитывая, что это он пригласил меня на ланч и он именно накинулся на меня. Чёрт возьми, это несправедливо! И всё же теперь, когда у меня появилась светская жизнь, я стал более цивилизованным. Ещё три месяца назад я бы повернулся и высказал и Томасу, и Саре всё, что о них думаю. Но сейчас я направляюсь в дальний конец зала, где не так людно, и, к своему изумлению, сталкиваюсь нос к носу с тем, кто устроил весь этот ужасный музыкальный шум. Великолепный Ганста, в ослепительно жёлтом спортивном костюме, весь в золотых цепях.
– Ой, – говорю я. – Надо же. Привет. Я – Даниэль, мы с вами на днях познакомились...
– Да, да, помню, – отвечает Ганста.
– Вы тут играете?
– Верняк. – Он указывает на несколько вертушек, за которыми в данный момент орудует мини-версия Гансты, тоже в спортивном костюме. – Я собирался вам звякнуть. – При этих словах он мизинцем и большим пальцем правой руки изображает телефонную трубку.
– Позвоните, – улыбаюсь я. – Буду рад.
– Тусанёмся, а? Поужинаем там, то, сё?
– Легко.
– Мне пора к декам, – извиняется он. – А какие планы на сегодня попозжей?
– Вообще-то я тут с другом. Думаю, мы потом куда-нибудь ещё пойдём.
– Я с полуночи диджею в Кингз-Кросс, – говорит он, вручая мне пару контрамарок. – Если хотите, заваливайте.
– Хорошо. Если не приду, то созвонимся.
– Стопудово, – обещает Ганста, кивая по-собачьи. – Верняк. Замётано.
Я пробираюсь в другой конец комнаты, подальше от Гансты и его кошмарной музыки, то и дело слыша вслед перешёптывания всех бывших друзей: “Смотри, Даниэль, бывший Доминика”, - что сильно портит мне настроение. Фрэнк увлечённо разговаривает с каким-то мужчиной и, определённо, ему нет никакого до меня дела. Я же никак не могу найти себе места, мне банально скучно, и потому приходится прибегнуть к старой тактике.
Прячась за спинами официантов, моих невольных соучастников, я медленно приближался к Фрэнку, стремясь очутиться в поле его зрения. Просто ноль внимания. А, достигнув нужного места, принялся болтаться там с независимым видом, ни с кем не заговаривая и изображая беспомощного идиота – вот, мол, я один-одинёшинек, поговорить и то не с кем. Фрэнк меня явно видел – неприкаянного, словно буй на волнах, - но даже бровью не повёл, что не может не раздражать. Что ж, если он так увлечён разговором, то придётся подойти самому и поздороваться. Заодно хоть разгляжу получше его собеседника. Я оставил очки дома, поэтому вижу всё расплывчато. Собеседник Фрэнка обладает искусственным загаром, подтянутой фигурой, одет в элегантный смокинг, и вообще кажется очень знакомым, но я никак не могу вспомнить, откуда я его могу знать. Подойдя ближе, я узнаю в нём…Доминика! Невероятно, вот уж не ожидал! Держится словно король вечера, хоть и немного помят. На секунду мне становится грустно, что мой мир так тесен, но потом я впадаю в ярость. Почему он не сказал, что приезжает? Что, трудно было позвонить?
– Чёрт возьми, почему ты не в Токио? – говорю я, как только мне удается пробиться к нему сквозь небольшую толпу.
– Даниэль! А я всё думал, неужели не подойдёшь поздороваться? – Он отрывается от своей свиты. – Я прилетел всего пару часов назад. Парень, что организовал приём, – мой старый друг. Как Хани, Элизабет?
– Прекрасно, Хани строит карьеру, Лиза хорошеет с каждым днём.
– Я тут ненадолго по делам. Не возражаешь, если в выходные приду тебя повидать, когда высплюсь?
– Ты мог бы меня предупредить. Позвонить. Меня могло не быть в городе. Конечно, приходи.
– Пожалуй, приду прямо завтра. Ну, как дела, Даниэль? Выглядишь потрясающе. Только… купи контактные линзы, Даниэль, если уж тебе так не нравится носить очки, прошу тебя, ради меня, - вставляет он шпильку. - Фрэнк говорил мне, что ты здесь, - добавляет он вполголоса, – ты теперь с ним?
– Отлично. Но мы не спим, если ты об этом. А как ты? – Меня очень волнует вовсе не этот вопрос, но я не могу сейчас спросить своего бывшего, хрюкал ли я во время оргазма.
- Как обычно. Токио – прекрасный город. Вдохновляет меня. Кстати, когда я был здесь в прошлый раз, я не знакомил тебя с Кейко?
– Знакомил, мимоходом.
– Она сейчас в отеле, отсыпается, но завтра я бы мог взять её с собой.
– Конечно, приводи.
– Ладно, мне пора. Тебя подвезти? Я с шофёром.
– Нет, мы с Фрэнком сегодня развлекаемся.
– Вы с ним точно нет...
О нет, только не это.
– Нет, Доминик.
– Хорошо. Он тебе не пара, Даниэль. Я его хорошо знаю, даже слишком хорошо, – смеётся он. Все-таки есть у Доминика одна очень неприятная черта. – Он, конечно, молодец. Но я не представляю тебя в компании деревенского парня за кружкой тёмного эля.
Я кидаю на бывшего недобрый взгляд, но он его игнорирует.
– Кроме того, – никак не угомонится Доминик, – он не слишком разборчив в связях. И надёжным его тоже не назовешь.
– Да, – прерываю я его. – Я знаю.
– Хорошо, – повторяет Доминик. – Не сделай себе больно.
Фрэнк проталкивается к нам.
– Не говори ему, что я тебе сказал, ладно? – шепчет Доминик. – Знаешь, информация о клиенте... всё-таки – это профессиональная тайна. И вообще, по-моему, с ним эту тему лучше не затрагивать.
– Спасибо за заботу.
– Всегда пожалуйста, – говорит непробиваемый Доминик. – Слушай, я позвоню тебе утром. Может, вместе сходим пообедать куда-нибудь. Рад тебя видеть.
– Я тоже. Созвонимся завтра. Доминик уходит.
- Как тебе эта тусовка? – спрашиваю я Фрэнка, когда он подходит ко мне ближе.
– Приём ужасный.– Шепчет Фрэнк мне на ухо. – Шампанское сносное, и на том спасибо. Но сюда сбежались главные зануды Лондона.
- Это ты о них? – Я преувеличенно пафосно оглядываю зал. – О нашей надежде и опоре, о высшем свете? О тех, кто спонсирует все эти приёмы и знает толк в искусстве?
 Фрэнк ухмыляется:
- Побойся Бога, Даниэль. Кто приходит на такие вечеринки ради искусства? Да все эти люди заявились с одной целью – завести полезные знакомства или снять кого-нибудь. Только ради этого они сейчас здесь, а не в одном из клубов Сохо. – Я делаю вид, что он меня уел, хотя на самом деле доволен, люблю злить Фрэнка. – А избранные они только потому, - продолжает он, - что у них есть немного лишних денег. Только при чём здесь искусство?
- А ты циничен.
- Ты так считаешь? В нашем распоряжении целый музей, а не только одна выставка непонятных насекомых. Если бы из всего этого латекса сделали презервативы, я тебя уверяю, люди бы получили гораздо больше удовольствия. – В его словах я слышу горький упрёк. - Гуляй по залам, наслаждайся шедеврами сколько душе угодно. И сколько человек воспользовались этой возможностью?
Я огляделся. А ведь верно подметил: здесь шумно и весело, и не протолкнуться, а чуть дальше стоит гробовая тишина. Разве что пара любопытствующих ошивается у входа в первый картинный зал. И это притом, что выставка не отделена от остальной части музея никакими ограждениями, и, более того, нигде не указано, что гости не могут пройтись по музею и посмотреть другие экспозиции.
- С таким же успехом можно было и в баре устроить эту вечеринку.
- Тогда зачем ты привёл меня сюда? На людей посмотреть, себя показать, выяснить, что из себя представляет новое поколение красоток. Но мне здесь ничего не перепадёт – слишком много знакомых, а у меня есть определённые обязательства перед Домиником. Хотя я и присмотрел для себя парочку интересных экземпляров, но это не то место, где мне стоит охотиться.
Я показываю пустой бокал бармену, и тот с улыбкой наполняет его. Фрэнк натянуто улыбается:
- Может тогда посмотрим, куда текут денежки всех этих богатеев?
- Ну, если это поднимет мне настроение.
Фрэнк забирает у меня бокал с шампанским и тащит меня сквозь толпу к главному холлу. Мы взбираемся по лестнице под необъятные своды зала и оказываемся около грандиозных полотен Тициана. Он водит меня по кругу, рассказывая о каждой из картин. Ничего такого, чего бы я ни знал, мне просто нравится слушать его.
Мы минуем картины, рассматриваем витрины с китайским фарфором, тарелками и вазами эпохи династии Мин и застреваем около невзрачного чайничка, приглянувшегося мне, и который, по моему мнению, замечательно смотрелся бы на нашей кухне
- Глазам своим не верю, - говорит Фрэнк. – Только на прошлой неделе видел такой же в универмаге.
Я смеюсь. У меня такое чувство, что я вернулся на пять лет назад, и мы гуляем с Фрэнком по Парижу, как в нашу первую встречу. И не было в моей жизни этих непонятных отношений с Домиником, нелепого расставания и периода затянувшегося одиночества. И у меня всё ещё впереди, и жизнь хороша, и будущее прекрасно.
Свернув направо, мы чуть не заплутали в плохо освещённых залах под завязку набитых статуэтками, керамическими горшками и чеканкой с Кипра. Точнее, это я чуть не заплутал. Фрэнк, похоже, знает музей как свои пять пальцев.
Наконец, мы приблизились к длинному залу. Справа от двери висела табличка «Живопись и скульптура Европы XIX века». Оставив за спиной древних киприотов, мы шагнули почти через две тысячи лет. Сам зал отвечал духу времени выставляемых картин: величественные неоклассицистские колонны, замысловатая лепнина на потолке. Яркий свет, льющийся сверху, подчёркивал, что перед нами искусство нового времени.
Пройдя в глубь зала, мы повернули снова направо и оказались в просторном помещении, где висели картины кисти Дега: сплошь обнажённые красотки, занятые туалетом. Названия замысловатостью не отличались: «Женщина обтирает руку», «Женщина обтирает ногу» и «Женщина расчёсывает волосы». Словом, красотки на картинах предавались главному занятию красоток во все времена – прихорашивались.
Фрэнк остановился у первой же картины, на его лице проступила едва уловимая улыбка, словно он рассматривал фотографию старинного друга.
- Любишь Дега?
Он кивнул:
- Вообще импрессионистов люблю. Мне близко их видение мира, хоть я и предпочитаю работать в более реалистичной манере. Посмотри, какие мягкие краски, отрывистые мазки, тонкая игра света. А особенно мне нравится пастель, как у Дега. Она смелее и свободнее, чем масло. Знаешь, это вообще был великий период.
- Ага, я где-то читал интервью с Хэмингуэем, в котором он говорил, что он старался писать так же, как писал Сезанн.
- Правда? А разве можно писательский труд сравнивать с работой художника? Это же огромная разница.
- А почему нет? Вот ты сказал про отрывистые мазки. А Хэмингуэй любил писать короткими предложения. Зачастую фразы в его произведениях как раз отрывистые. И описания он предпочитал немногословные. Он говорил, что старается писать беспристрастно, объективно, не приукрашивая и не вдаваясь в пространные рассуждения, просто рассказывая о жизни, какой он её видит. В точности как импрессионисты.
- Действительно, если смотреть с этой точки зрения, то очень похоже.
Мы медленно двигались по зале, ненадолго притормаживая перед каждой картиной. Я чувствовал лёгкую неловкость, разглядывая обнажённых женщин в присутствии Фрэнка. Решив разрядить обстановку, попробовал сострить:
- «Плейбой» девятнадцатого века.
Фрэнк внимательно на меня посмотрел.
- Ты что, издеваешься?
- А что, так и есть? Может, ты и не заметил, но здесь везде обнажёнка.
- Разве это главное в картине, Даниэль? Тут важны свет, текстура и техника. Важно изображение, а не сам предмет.
- Тем не менее, это голые женщины. Дега продолжал бы писать своих балерин, если бы его интересовали исключительно нюансы света и тени. Или деревья, поля и натюрморты. Но писал-то он голых баб. – Я уже понял, что шутка не удалась, но не собираюсь признаваться в собственной неловкости.
- Что-то ты перевозбудился…- задумчиво произносит Фрэнк, тем самым, повергая меня в бездну удивления.
- Я просто пытаюсь тебе втолковать, что ребята писали обнажённую натуру, потому что им нравилась обнажённая натура. Это сейчас можно скачать фотки из Интернета или купить журнальчики на любую интересующую тебя тематику. А тогда с этим было туго.
- Ты и правда так думаешь?
Весь вид Фрэнка говорит, что он начинает сомневаться в моих умственных способностях. Но, как ни странно, меня это ничуть не трогает. Более того, я с удивлением замечаю, что совсем не прочь поругаться. Может из-за того, что после долгого перерыва я всё-таки впервые заявился на вечеринку такого масштаба (ну, не очень уж и огромную, но всё же куда более многолюдную, чем вечер у Изабеллы Говард), и, подрастеряв навыки светского обхождения, чувствую себя здесь лишним. А может, просто разозлился из-за того, что Фрэнк бросил меня в самом начале и весь вечер игнорировал, предоставив самому себе. В общем, неважно, по какой причине, но мне вдруг захотелось побыть в шкуре злобного карлика и побренчать на чужих нервах. Вывести Фрэнка из равновесия, тем более что он явно принимает мои слова насчёт Дега и прочих за чистую монету. Посмотрим, какой он в гневе. И потом, любая точка зрения имеет право на существование, в том числе и моя. Особенно моя.
- Разумеется, я так и думаю. Потому что так оно и было.
- Даниэль, но это просто смешно! – возмутился Фрэнк. – Ну, что общего у Дега с «Плейбоем»?
- А в чём разница?
- Да во всём!
- Например?
- А ты сам не видишь?
- Не-а, объясни, будь добр.
- Да, что здесь объяснять, достаточно посмотреть на картины. – Всем своим видом я изображаю непонимание, стараясь не переигрывать. – Ладно, - сдаётся Фрэнк, - во-первых, женщины на картинах – самые обычные, обыденные, даже. Это не похотливые самки с полуоткрытыми ртами. Это здоровые такие женщины, пышные, у них большие ягодицы, толстые бёдра, складки жира на талии и обвислая грудь. Когда ты в последний раз видел таких в «Плейбое»?
- Я и «Плейбой»-то не помню, когда смотрел в последний раз. Да и аргумент так себе. Просто в те времена мужчинам нравился другой тип женщин. Вкусы меняются, это известный факт. Если бы Дега жил в наше время, он бы позвал в натурщицы кого-нибудь типа Наоми Кэмпбелл. Ещё аргументы? – Я старался говорить как можно беззаботнее. Не то чтобы мне так хотелось победить в этом споре, просто…просто мне очень хорошо сейчас с Фрэнком сориться по пустяковому поводу. И совершенно не хочется возвращаться в зал к остальным гостям.
Но Фрэнк и не собирался сдаваться.
- Хорошо. Если ты присмотришься повнимательнее, - его тон уже мог сойти за надменный, - то заметишь, что женщины не позируют. Не смотрят вожделенно на художника. Не лежат, раздвинув ноги. И не ползают на четвереньках, нелепо изогнувшись, и оттопырив задницы.
Так-так, всего за пару минут мы перешли от «ягодиц» к «задницам».
- Они заняты обычными, повседневными делами, заботами. Принимают ванну, вытираются, расчёсывают волосы. Они даже не замечают, что на них кто-то смотрит. К твоему сведению, Дега однажды признался, что писал своих женщин так, словно украдкой подглядывал за ними. Что его купальщицы вели себя естественно и непринуждённо, как кошки. Когда те вылизывают себя.
- Дега украдкой подглядывал, как женщины вылизывают себя? – поразился я, с трудом сдерживая смех.
- Как кошки вылизывают себя, извращенец.
Я не выдержал и громко расхохотался.
- И ещё, заметь, натурщицы не симулируют блаженный экстаз. На большинстве картин, - Фрэнк обвёл рукой зал, - ты даже лиц не увидишь.
- Если подумать, это ещё хуже. Выходит, Дега женщин и за людей-то не считал. Натурщицы были для него безликой плотью. В «Плейбое» хоть подписывают: «Кэтрин, 21 год».
- Ну, это уже ни в какие ворота…- возмутился Фрэнк и, вспомнив про бокал с шампанским (мой, между прочим), сделал глоток.
- Фрэнк, почему тебе претит мысль, что Дега был нормальным мужиком, и любил смотреть на голых женщин? Неужели это хоть в какой-то степени умаляет ценность его картин? Нет, конечно же. А разве женщины не мечтают сами казаться сексуальными и привлекательными? Да, все замужние жалуются, что для своих мужей они только матери и кухарки, и вечно ноют, что мужья засматриваются на малолетних красоток.
- Даниэль, ты ничего не понимаешь в женщинах, вот поэтому ты гей. Женщины хотят, чтобы помимо их сексуальности и привлекательности, в них видели личность. Личность, а не какой-то объект. А в желании казаться привлекательной нет ничего зазорного.
- Тогда нет ничего зазорного и в том, чтобы воспринимать женщину как сексуально привлекательную личность, правда? А если так, то почему Дега не мог писать голых женщин только потому, что ему нравилось на них смотреть?
- Не мог!
- Да почему?
- Потому! Я уже всё тебе объяснил. – Рявкнул Фрэнк.
Ого, как мы завелись. Говорят, что гнев красит женщину. Я бы сказал, что не только женщину, Фрэнк сейчас хорош собой настолько, что на мгновение я готов был в него влюбиться.
- Ты что, меня не слушаешь совсем?
– Не-а, я тобой любуюсь.
– Не отвлекайся. Если бы Дега писал женщин для того, чтобы взбудоражить своё воображение, он делал бы это иначе! Посмотри на эти картины, разве похоже, что Дега был импрессионистом-вуайеристом?
- Но это всё равно голые женщины. И с этим ничего не поделаешь, - невозмутимо гну свою линию.
- Да что ты как заведённый талдычешь «голые» да «голые». Серия, между прочим, называется «обнажённые», а не «голые».
- Вобщем, у тебя кончились аргументы, и ты начинаешь придираться к словам. И, по-моему, обнажённая звучит гораздо более эротично, чем голая.
- По-моему тоже.
Я в изумлении уставился на Фрэнка.
- А что тут такого? – Фрэнк пожал плечами.
- Ты противоречишь сам себе! Пол вечера ты мне доказываешь, что в картинах Дега нет и намёка на эротику, а теперь утверждаешь, что «обнажённые» звучит более эротично, чем «голые».
Кажется, я его доканал. Он шагнул ко мне. Его лицо раскраснелось, и глаза сверкали.
- Во-первых, это ты противоречишь мне. Во-вторых, твои заявлении абсурдны настолько, что я не понимаю, что вообще мы обсуждаем. В-третьих, Дега никогда не был женат и однажды заявил, что женщины безобразны. Сомневаюсь, что ему нравилось смотреть на безобразных женщин.
- Он считал женщин безобразными? – я перебил его.
- В-четвёртых, «обнажённые» звучит эротичнее, чем «голые», но между этими понятиями огромная разница. Эротизм тоньше, сложнее, он не равнозначен похоти. Это всё равно, что сравнивать эротику и порнографию. Вивальди и Мэрилина Мэнсона. Благородное выдержанное вино и ту мочу, что подают в китайском ресторанчике за углом. Всё дело в утончённости вкуса. В умении различать оттенки, чувствовать нюансы и глубину. Всё то, что отличает нас от африканских горилл.
Нет, Фрэнк сегодня в ударе.
- И в-пятых, Даниэль, ты прекрасно понимаешь, что я имею ввиду, поэтому кончай прикидываться.
Я невольно ухмыльнулся.
- А ты знаешь, что я знаю. Так, да?
- Да!
- Откуда?
Фрэнк отвернулся и снова уставился на картину. Рассматривая «Женщину, вытирающую ногу», он сказал:
- Я бы не привёл тебя сюда, если бы чувствовал, что ты думаешь иначе.