Гаудеамус как суть

Позади вступительные. Ну, вот, ты и студент. Романтика профессии. Высокие материи. Учёные разговоры с учёными мужами. Ты этого всего ожидал и ко всему этому готовился. 
Непередаваемое ощущение, когда в транспорте предъявляешь контролёру свой студенческий проездной и ловишь на себе молниеносный любопытствующий взгляд совсем незнакомой тебе девушки. Взрослые и соседи разговаривают с тобой уже совсем по-другому, а некоторые и вовсе начинают обращаться к тебе на «вы».

Всё это было так… и совсем не так! То, о чём ты до этого начитался в книжках и насмотрелся в фильмах, было в твоём студенчестве пусть и яркими, но, всё-таки, эпизодами.

Уже в самый первый день начала занятий, на лекции по высшей математике, слышишь о каких-то там определителях.  Какие, к чёрту, определители? Сегодня у меня праздник, и я его должен отметить!

Но, каток науки, он, ведь, таков: или он тебя раздавит, или ты его оседлаешь. Другого не дано. Постепенно и неотвратимо на тебя надвигаются бесконечные лабораторные и коллоквиумы, контрольные и курсовики…

Вот в такой атмосфере, согбённые под тяжестью собственных проблем (а назовите мне студента, у кого их не бывает), но не теряющие присутствия духа, мы во второй половине декабря приближались к своей первой в жизни сессии.

Для проведения практических занятий группа делилась на две подгруппы. В нашей подгруппе занятия по черчению вёл Николай Иванович, институтская легенда. О нём знали и те, кто никогда у него не занимался, о нём слышали  даже и те, кто никогда его  вовсе не видел.

Во-первых, в его подгруппе никогда не было девушек. Это все знали, и это свято соблюдалось из поколения в поколение.
Во-вторых, учил он нас уму-разуму в какой-то своей особенной манере. Наши занятия начинались с общих разговоров о последних международных событиях, здесь же с его стороны вставлялись и шуточки, и анекдотцы, а, порой, даже и крепкое словцо. Не отставали от него и мы…
Так продолжалось минут пятнадцать.

Затем он начинал объяснять нам материал, и под его руководством мы выполняли практические задания. После этого начиналась проверка выполненных дома чертежей. Проверка шла у одного из нас, но все остальные как бы тоже проверяли этот чертёж вместе с преподавателем. Николай Иванович выявлял допущенные ошибки, а мы все вместе их исправляли. И так переходили от одного к другому. По ходу проверки Николай Иванович мог тебя беззлобно и обозвать, на что мы не только не обижались, но даже находили его выражения более чем уместными.

Излишне будет говорить о том, что нам буквально все завидовали и только печально улыбались, когда мы  им всё это описывали. Надо ли удивляться после этого досрочному получению зачёта практически всей нашей подгруппой?

А вот как он на самом деле обучал нас так, что мы почти играючи осваивали сей предмет и он входил в нас органично и как бы сам собой? До конца я так толком и сам не знаю… Впереди у нас ещё и десятки чертежей, и буквально целые горы расчётов к ним. Впереди и теория размерных цепей, и познавание принципа триединства баз (конструкторской, технологической и измерительной). Много чего ещё впереди. Но, пока мы лишь начинаем учиться. И не только мудрёным дисциплинам…

Куда как труднее и мучительнее происходил процесс обучения (согласно классическим схемам) у многих наших сокурсников. 

Саша – человек очень спокойный и добродушный по натуре, как и все люди высокого роста. Он попал заниматься черчением во вторую нашу подгруппу. Там руководил занятиями Евгений Петрович. Он ничего тебе не объяснял, когда принимал чертежи. Жирным карандашом (а то и ручкой!) перечёркивал неправильно исполненные линии и неверно проставленные размеры. Правда, он не заставлял перечерчивать лист (а это большой труд!), а разрешал наносить исправления на этом же чертеже. От этих манипуляций лист чертежа приобретал довольно экзотический вид: от неоднократных стираний на нём местами появлялись даже дыры, а сам чертёж приобретал такой вид, словно его использовали исключительно для переноски угля. Зато теперь он был грамотно исполненным и получал положительную оценку.

Отступать Сашке было совсем некуда: один зачёт у него уже никак «не прорисовывался».  Без двух зачётов не допускают до сессии, а это, по сути, равносильно «вылету» из института. Печальная статистика только это подтверждала: выбраться из этой, стремительно растущей лавины долгов, удавалось лишь считанным единицам из сотен и сотен…

Для зачёта по черчению ему надо защитить ещё три чертежа. И это за неделю до Нового года. Каждый раз, когда он их предъявлял с очередными исправлениями, они вновь безжалостно перечёркивались.
– Вы мне прошлый раз зачеркнули эти размеры и требовали проставить их по-другому. Я исправил, как вы сказали! Почему опять неправильно?
– Ничего не знаю. Исправляйте. Приходите в следующий раз.

Вот в таком духе каждодневно между ними происходил диалог. Саня бросил все второстепенные дела, даже перестал ходить на лекции. К началу занятий он стал приходить только на кафедру черчения и оставался там до самого позднего часа, когда уже заканчивали занятия вечерники.

Найти и подступиться к преподавателю, когда он занят совсем другими студентами или группами, невероятно трудно, но изощрённости Сашкиных приёмов сыска и способов общения мог бы позавидовать даже сам отец Фёдор в процессе своей охоты за инженером Брунсом.

В день Саше удавалось поймать Евгения Петровича два-три раза. Учитывая то, что преподаватель не только вёл практические занятия, но и читал лекции по начертательной геометрии, то это, я вам скажу, было замечательным показателем. Однако результативность этих встреч по-прежнему оставалась практически нулевой. Не выдерживая такого натиска, наш преподаватель стал  буквально прятаться от Сани.

В ответ на это Сашка начал подкарауливать Евгения Петровича под  дверью аудитории, где велись занятия, или читалась лекция. Только-только заканчивалось занятие, как он буквально врывался в аудиторию, становился поперёк двери и не выпускал преподавателя, пока тот по новой не проверит его чертежи. При этом диалог между ними постепенно переходил на повышенные тона. Затем они оба выходили из аудитории и расходились в разные стороны: Евгений Петрович шёл дальше преподавать, а Саша – в пустующую аудиторию, опять исправлять.

Вновь и вновь между ними повторялось всё это, а однажды они оба, в пылу азарта, потянув каждый в свою сторону, даже разорвали пополам Сашкин чертёж. Пришлось склеивать…

Правда, были моменты, когда Саша после аудиенции у преподавателя выходил из аудитории возбуждённый и весь в испарине, но всё же с каким-то просветлённым выражением лица. Предугадать же развитие событий и результат развязки не решился бы никто…

Последний раз перед сессией я был  на полупустой кафедре тридцатого декабря, по своим делам. Проходя по коридору, слышал из одной из аудиторий их голоса, переходящие, порой, чуть ли не на крик. Скажу честно: слышать такое было как-то даже не по себе…

На первый экзамен, четвёртого января, Саша явился, как ни в чём не бывало. Зачёт он всё же получил. Это знаменательное событие состоялось тридцать первого декабря, причём уже во второй половине дня.
Нам было не до расспросов, а ему – не до рассказов…

Второй семестр проходил у него куда  как спокойнее по сравнению с пережитым.
– Всё нормально. Чертежи сдаю без проблем, а с Петровичем мы теперь лепшие друзья! – таким образом он удовлетворял наше любопытство, и на его лице светилась как всегда добродушная, но несколько загадочная улыбка. 

И верно! Несколько раз видели их, стоящими вместе. Что общего у пятидесятилетнего мужа и восемнадцати годов отрока? О чём они так мирно беседуют? Вы не знаете?