Букет

Нет ничего грустнее и безотраднее ноябрьского утра. Особенно если смотришь на него из теплой постели, едва разлепив глаза. В комнате зыбкие сумерки. За окном мутное заспанное небо. Оно лежит на нашей крыше, греет пухлый бок о печную трубу и вставать не собирается.
 
Во дворе Шарик дрыхнет в своей конуре в ожидании утренней каши и сладко позевывает, не открывая глаз. В розовую собачью пасть с интересом заглядывают галки. Они сидят на ветке тополя и судачат о творящихся безобразиях: о не просыхающих лужах, о том, что вечер теперь наступает прямо с утра, и из всех красок на свете осталась одна – тусклая.
 
Сунув ноги в резиновые боты и закутавшись поверх сорочки в бабушкину кофту, выхожу на крыльцо. В неподвижном воздухе разлит горький земляной запах прелых листьев, и висят – не падают крохотные капли влаги. Бледная кожа тополя вся в испарине. Галки на скользкой ветке мокрые – аж блестят.  Но Шарику до них дела нет – он на меня глядит: где там каша, нету? ­эх… – и опять опускает веки.
 
Вокруг неслышно ступает осень, пугает насморком. Сырой холод заползает мне под длинный байковый подол, леденит голые коленки. Но за спиной – дом, печное тепло и уютный свист чайника.
 
***
После обеда серую морось за окном будто стерли. А за ней – сквозной волглый сад, сизые дали и румяные выси.
– Холодает… – говорит бабушка. – Завтра заморозки обещают.
– И снег? – спрашиваю.
– А как же, – кивает она, – будет и снег.
Значит, завтра уже зима, думаю я. А нынче – осень. Последний раз.
– Шла бы ты на улицу, – говорит бабуля, – пока светло.
 
Во дворе скучно. Дом уже приготовился к холодам: навесил скрипучие ставни, настелил между рамами пушистой ваты. Багряные плети девичьего винограда, оплетавшие его до самой крыши, пожухли и печально обвисли. Бревенчатые стены под ними густо проконопачены мхом. Обойдя дозором наши владения, открываю запретную калитку.
Мне сюда нельзя: измажусь, вымокну, нацепляю репьев! Но никто ж не видит…
 
По ограбленному саду меж нагих почерневших яблонь таскается полуголая осень. Наряд ее почти истлел - всё платье в прорехах, яркие лоскуты застряли в колючей малине, но и их вот-вот утащит бесстыдник-ветер.
Красавица-осень облиняла, сгорбилась, как дряхлая бабка, и характер у нее испортился. Торчат едва прикрытые бурыми лохмотьями суставы сучьев, будто локти, сварливо выставленные вбок, пригорки заплешивели, скрюченные корни вылезли из земли, разворотили всю стежку – что ни шаг, засада!
 
Повернула назад и вдруг заметила в гуще стеблей за корявым плетнем лиловое пятнышко. С середины лета до белых сентябрьских рос, плетень терялся среди темной зелени, из которой торчали душистые шапки флоксов – воздух над ними музыкально гудел шмелиными басами.
Но какие нынче флоксы? Снег завтра! Раздвигаю стебли: в глубине – молодой побег, а над ним едва раскрывшийся лиловый зонтик – зима на носу, а он цветет! Зачем?
 
Оглядываюсь: чуть поодаль в блеклой траве поздние ромашки. А там – кустик мелких синих астр моргает на ветру слипшимися ресничками. Из межи выглядывает желтая головка одуванчика – единственного на весь огород, а может и на целый город… Никто к ним не прилетит – пчелы пропали и мухи уже в ночнушках. Значит, ни семян, ни плодов… А цветы, битые дождем и ветром, все равно тянут венчики к серому небу. Просто так. В надежде на солнце.
 
Стою в раздумьях: сорвать бы, отнести в дом… А бабушка? Сразу смекнет, что я в сад лазила. Ой, что будет! А не рвать – завтра на рассвете их убьют первые заморозки – и я решительно протягиваю руку.
 
Тощий букет в озябших пальцах неказист. Бегу с цветами через сад, через двор, мимо стекленеющих луж, мимо изумленного Шарика в будке – к теплому свету наших окон. Отодвинув занавеску, бабушка смотрит на меня из кухни и грозит пальцем.