Из меня вышел писатель...

Писатель из меня вышел. Все-таки вышел, медленно, не торопясь, одевшись, сосчитав про себя застегиваемые на пальто пуговицы тихо, не хлопая дверью и не привлекая к себе внимания. Вышел, смущаясь, неловко искажая лицо в отражениях витрин. Вышел из меня во внешнюю тишину...
Скажите, не видели ли Вы, куда направился он, так уверенно шагая по скользкой, пустой и кривой ночной улице, которую у нас по недоразумению, ставшему от чего-то всеобщей дурной привычкой, все называют главной? Говорят, в своем плотном голубиного цвета пальто, вышедший однажды из меня писатель, ни капли не промок под дождём. Я ещё часто слышал, что каждый придорожный фонарь до сих пор отвешивает идущему писателю немного изумленный поклон.
Встречал я, впрочем, и двух-трех разговорчивых идиотов, беседовавших с моим писателем в каком-то баре. Он и не хмелел вовсе, покуда собеседники его умудрялись по два раза сменить пространственную плоскость с умеренно вертикальной на бесповоротно горизонтальную. Кажется, у них с вышедшим писателем шел диалог насчет Гессе, которого один из собеседников неуверенно путал с Гессом. Ну, да мир с ними. А что мой писатель?
Он, кажется, управлял одномоторным самолетом, летевшим над Атлантикой. Кажется, погружался с аквалангом, лез на скалы, изобрел самый маленький в мире… Не помню, что он там по слухам изобрел, но это точно было самое маленькое в мире. Он тушил полыхающий храм Артемиды, строил баррикады, был врачом в Вавилоне, был убит на мировой войне, и лежал на Пер-Лашез, допивая из горлышка бутылку им же когда-то сделанного Шато Петрюс. Вышедший из меня писатель воскресал то в Гималаях, то на первом Вудстоке, бывал он и среди иностранных журналистов, ставших летописцами какой-то новорожденной беды.
Он учил читать Далай Ламу, покупал пирожные принцессе Диане…
Я не знаю, куда он все-таки ушел. Хороший из меня вышел писатель. Он умел все. И сделал многое, кроме одного. Так и не написал своей книги. Так и не написал.