Я - Марине

Автор сразу предупреждает вас о том, что, возможно, данная тема является для вас неприятной или возмутительной; автор также советует зажмуриться (чтобы не успеть прочитать ни словечка) и найти (это уже проблема посетителя) курсором кнопку закрытия вкладки; но если вам стало интересно,
Приветствую

---------------------------------

День первый

К лицу прилила кровь - мне душно, сложно дышать, я чувствую каждый квадратный миллиметр своих ушей - могла бы поспорить, что они красные - рой мыслей в голове не дает покоя, живот как будто свело, как будто.
Его взгляд - тяжелый, отрицающий, дрожащие брови, сжатые губы - я его подвела.
Это не он, это я так считаю.
Он же просто обижен; сейчас он вправе обидеться по-серьезному, по-настоящему, совсем как ребенок, без остатка.
Я думаю, я его понимаю: он ждал меня очень долго, полюбил задолго до того, как я родилась, еще сильнее - после, он вырастил меня, беспокоясь, волнуясь и сопереживая, так много времени провел у моей кроватки, он защищал меня, и теперь ему кажется, что его предали.
Просто за то, что он любил.
И себя. Себя сейчас он ненавидит больше всего - ему кажется, что это его вина - он не усмотрел, не понял раньше, он не доглядел, не смог. Ему кажется, он провалил одно из самых главных миссий.
Мне теперь нельзя на него смотреть.
Нельзя дотрагиваться, нельзя быть в одной с ним комнате, нельзя смеяться в ответ на его неуклюжие шутки. Впрочем, в ближайшее время шутить он не будет.
Я его боюсь.
Потому что понимаю, что мне никак - никак ему не объяснить, что происходит, что произошло. Я сама хожу, запутавшаяся.
 Я бы сказала, что всё походит на стыд; будто мне стыдно смотреть на него. Но я не знаю, отчего мне я такая - ведь смотреть на тебя мне нравится.
Но когда я смотрю на него, я почти уверена в том, что это я провалила одно из самых главных миссий.






Мама спит.
Щека болит немного от того, что я слишком сильно прижалась к косяку двери; я не двигаюсь.
Дышит медленно, уставшая после работы, даже не поела, помылась и тут же легла. Каждый день ей приходится идти на эту чертову работу, сидеть на одном месте восемь часов в душном офисе, разбираясь с тем, что, вообще-то, не имеет правильной пользы.
Что ей сказал отец? Сказал ли вообще?
И смогу ли я поздороваться с ней весело и легко с утра?
А папа... наверху, в своем кабинете, смотрит телевизор. Делает вид, что смотрит.
На самом деле в этом доме до телевизора никому нет дела.






День второй

Ты понимаешь меня лучше, чем я сама.
Поэтому ты легонько улыбаешься мне, пока никто не смотрит, и не здороваешься при остальных, будто просто прошла мимо, не заметив. Никто же не знает.
Облегчение. Значит, сегодня никто не поймет, не догадается.
Как только я пытаюсь понять, хорошо ли, плохо ли это, запутываюсь так сильно, что еле могу думать.
Одно помогает - не только я думаю о нас. Еще и ты.
Наконец, перемена - лучшее из изобретений человечества - я иду в нерабочий туалет для девушек. Там чисто, нет никакой сантехники, а , главное, никто туда не ходит.
Кроме нас.
Ты уже тут. Подкралась ко мне сзади, закрываешь мои глаза ладонями - внезапно, я даже не успеваю испугаться.
- Тсс!
Убираю твои ладони с лица, попутно целуя одну.
Теперь мы стоим друг перед другом, и никакая не может решиться первой что-то сказать.
- Как твои? - ты кусаешь нижнюю губу - одна из твоих извечных привычек, без которых мне сложно тебя представить. Брови нахмурены, но глаза веселые - значит, с твоей матерью все не так уж и плохо.
Я пожимаю плечи, прислоняюсь к стене.
- Папа не очень. Маме ещё не сказала, - стараюсь не смотреть в твою сторону; вдруг тебе не понравится то, что ты сказала своей, а я струсила.
Чувствую твою руку на своем плече, медленно поднимаю голову - ты улыбаешься, и мне до сих пор никак непонятно, почему ты всегда мне только улыбаешься.
- Это ничего, - мы обнимаемся, - Я тоже жутко трусила, но после моих слов мама заявила, что я пересмотрела фильмов, и что это пройдет. Ха!
Я смеюсь, потому что ты начинаешь передразнивать собственную мать.
Но тут же вспоминаю о своей.
Как она там?
Как отец?