Я - Марине 2

Автор сразу предупреждает вас о том, что, возможно, данная тема является для вас неприятной или возмутительной; автор также советует зажмуриться (чтобы не успеть прочитать ни словечка) и найти (это уже проблема посетителя) курсором кнопку закрытия вкладки; но если вам стало интересно,
Приветствую

---------------------------------

День второй


Прохожу в гостиную. Света нет во всем доме - мама опять заснула после работы, в спальне родителей темно, а папа - дремлет в своем кабинете, с тех пор, как я пришла, не выходил. Похоже на бойкот.
Я сажусь на холодный пол у дивана в гостиной, сумрак отчего-то кажется таким удобным. Сжимаю голову руками в думах о тебе и отце.
Тебе он нравится. Нравится, что он такой - сосредоточенный, точный, строгий, ты называешь его механизмом. А мне совсем не хочется думать, что он думает о тебе. Никак не хочу такое слышать - а ведь и он, и ты дороги мне.
Слышно, как тикают наши часики на стене гостиной; я напряжена немного, и звук передвигающихся стрелок вдруг начинает раздражать. Неожиданно громкий, неожиданно неприятный. Резкий, хочется, чтобы они перестали тикать.
Потом - как молнией ударило - а ведь именно так чувствует себя мой отец. Ведь как раз часы всегда тикали у нас на полке, часы всегда там были, с тех пор, как я себя помню. А теперь мне хочется скинуть их вниз с балкона.
И он - он же всегда видел меня с подружками - с самого детства. И откуда он мог знать, что однажды одна из них предъявит на его дочь права? Тем более, что он всегда остерегался мальчишек и парней, а мое признание выбило из-под его ног почву, ударило его под дых, заткнуло ему нос.
Как я могу одновременно причинять такое своему отцу и так счастливо лишаться всех мыслей под одним твоим взглядом? Как?
Смотрю на свои шнурки - они расплелись, запутались. Двигаю ступней,  шнурки вяло спадают на пол, безвольные. Вот такая иногда бывает ситуация с тобой - ты запутываешься и оказываешься на полу гостиной в сумраке.







На лестничной площадке холоднее, чем на улице, светло и прокурено.
Ты говоришь мне в трубку, что твоя мать уехала на конференцию в соседний город, и что я могу приехать к тебе.
Прости, я не могу оставить свою мать одну, когда отец стал таким погруженным в себя, когда он еле смотрит в мою сторону, но все еще кривится. Ему, наверное, страшно сказать моей матери, которая верит, что у меня будет парень, свадьба и дети. Возможно, у меня все это будет, но я не хочу так думать. Я не хочу думать, что все, что есть у меня с тобой сейчас, повторится со мной и безликим чужаком; сама мысль отторгает. Более того - мне труднее представить тебя с таким чужаком, и одновременно я понимаю, что могу ревновать. Что я умею ревновать, и что мне это не нравится.
Но ты тут, в трубке рядом, ты огорчена, но все же смеешься, обещаешь завтра взять меня с собой на пляж. На пляж, правда?
Но ведь там будут люди, и ты понимаешь, что нам придется показывать притворную чертову дружбу, так как там будут наши друзья - они почти всегда там. И каждое ненароком сделанное движение - если я нежно поправлю тебе волосы, либо проведу по твоей щеке, если я буду слишком задумчиво протирать твою спину кремом от солнца, либо, забывшись, пройдусь пальцами по твоему бедру - все кончено. Там будет безвестность, которая пугает. Наши друзья - что они скажут? Как поведут себя? Сколько из них окажутся настоящими, и сколько отвернутся? Кто?
Ты поддакиваешь мне с другой стороны телефона. "Да, завтра". "Да, с друзьями". "Можешь не брать полотенце - я возьму". "Можешь не брать шляпку - я возьму зонт". "Можешь не думать об еде - я как раз приготовила кое-что, сгодится назавтра".
Ты хорошая. Что бы там ни думал мой отец. Что бы он ни говорил, и мы докажем, что можем все. В том числе - показать ему, как замечательно было бы, будь он на нашей стороне.
Будь он не так серьезен.





День третий



Я сижу с тобой в машине Димы, на заднем сиденье, и мне холодно. Солнце светит в глаза, солнце ослепляет, сиденье подо мной нагрелось, липнет теплой противной кожей к моим ногам, еще чуть-чуть - и ветер будет обжигающим, надо будет накинуть верх машины.
Но мне холодно.
Потому что я знаю, что там, сзади, на балконе стоит  мой отец и неотрывно наблюдает, как медленно машина исчезает за углом. Стоит там, в утреннем белом поло и светлых брюках, и глаза его под густыми бровями темнеют с каждой секундой. Потому что я знаю, что сигарета в его пальцах сейчас дрожит; он забыл прикурить, он вообще забыл, что вышел, чтобы затянуться.
Твоя рука кажется более горячей, чем мои пальцы; но ты их не выпустишь, потому что знаешь, что я напряжена; ты знаешь, из-за чего.
И уж конечно, ты не имеешь понятия, как мне помочь. Тебе придется шутить старательнее, оглядываться вокруг, чтобы найти хоть что-то в окружающем мире, что отвлечет меня на пару секунд, прежде чем я опять стану думать обо всем грустном.
Это правда будет разбивать тебе сердце - знать, что мой мир не захочет принять тебя?
Но я ведь уже приняла тебя - а, значит, моему отцу придется потесниться. Придется еще не раз уходить в свои нахмуренные мысли, придется смириться со всем.
Ведь так?
Обещай, пожалуйста, обещай, что не пойдешь назад сейчас, когда ты нужна мне больше всего, хорошо?










Я люблю волны. Люблю погружаться в холодную массу. Стараюсь как можно дольше остаться в мутной толще, изо всех сил таращусь в жидкий туман, на песочном дне которого валяются редкие раковинки.
Выныривать всегда тяжелее, чем нырять. Выныривать - значит лишаться на время того спокойствия, что несет в себе вода, несет внутри. Разносортный шум, людской смех, и тут же снова солнце, показавшееся из-за туч.
Вскрикиваю - чья-то рука схватила меня за лодыжку под водой; схватила внезапно, резко, погрузив меня в глубокий страх на секунду.
Смеюсь, хотя мне только что было очень жутко, след от жути остался, но раз смех означает, что с человеком все в порядке, почему бы и нет?
Я хочу показать тебе, что со мной все в порядке.
Твоя голова медленно поднимается над искаженным своим отражением на поверхности. Ты начинаешь улыбаться мне еще под водой, улыбка твоя - сплошное извинение.
- Я хотела тебя развеселить, - говоришь ты, приглаживая мокрые волосы, - а ты испугалась.
Я продолжаю улыбаться, но, по-моему, тебя не обмануть.
Ты оглядываешься на наших - Дима стаскивает девчонок с водного матраца, над поверхностью воды стоит их визг и всплески. Одноклассники дружно гогочут. Мы отдалились от них, словно случайно, хотя пару минут назад переглядывались, думая, догадалась ли вторая, что надо делать.
Дальше - долгое молчание, мы не знаем, что и сказать.
Я чуточку щурюсь, потому что стою против солнца, и твое лицо трудно разглядеть даже на таком расстоянии. Ты стоишь в воде в четырех шагах, видимо, для тебя четыре шага достаточно "дружеские".
- Что ты улыбаешься? - спрашиваешь ты, но и тебе не спрятать улыбку. Впрочем, я тут же перестаю - потому что под твоим носом медленно появляется струйка крови.
Давление.
Ты все еще в легкой растерянности, даже не заметила, что пошла кровь.
Я пальцем провожу по красной капле над твоей губой, отдаляю от твоего лица палец - чтобы ты увидела кровь. Ты ойкаешь, начинаешь размазывать по лицу, разбавляя водой с ладони.
Странная ты. Никогда еще не встречала человека, у которого стабильно раз в день кровь идет носом. Ты уже привыкла, но никогда не носишь с собой ни платочка, ни салфеток. Раньше, когда еще ни ты, ни я не думали о том, что станем ближе, ты просто смущенно улыбалась и периодически шмыгала носом - вот и все. Как будто тебе было все равно, что у тебя идет кровь.
Сейчас ты начинаешь нервничать, утираться, даже отворачиваешься. По-моему, тебе кажется, что меня кровь пугает. Это совсем не так. Тем более, твоя.