Колесница славы

Бердяев, еще в пору своей неполной философской зрелости, укорял русских в отсутствии воли к гениальности. Мы не прощаем, если только таковая воля не заведомая клоунская маска. Но были среди "русских мальчиков" и те, кому воля к гениальности была в высшей степени свойственна всерьез:

"Чеканить, гнуть, бороться, —
И зыбкий сон мечты
Вольется
В бессмертные черты".

Что-то не так в этих, самых брюсовских, строках Н. Гумилева. Они не обаятельны, они отталкивают от автора, заставляют отойти в сторону.

Соблазн труда во имя искусства, целенаправленное алкание бессмертной славы - почему мы это отвергаем, почему отворачиваемся, когда видим, что в ком-то это всерьез (как в Гумилеве)? Почему чувствуем порочность помыслов, в которых сквозит такая убежденность, такая уверенная в своей реализуемости жажда обладания? И, вместе с тем, видим в этом выборе, доведенном до конца, высокий подвиг, уже апостериори?

Или вот, оттуда же:

"И сами боги тленны,
Но стих не кончит петь,
Надменный,
Властительней, чем медь".

Здесь тот же психологический феномен, что в гоголевской "Коляске": некто назвался счастливым обладателем артефакта, сам себе поверил, а потом был застукан теми, кто повелся, пришел проверить, в неурочное время и в неудобном положении. Словно назвать себя поэтом и пригласить послушать свои стихи, но не совладать с антуражем. Это не столько смешно, сколько стыдно до зубовной боли, до стремления искупить свои помыслы самой высокой ценой. Кому-то это удается - как Пушкину или тому же Гумилеву, и мы теперь иначе смотрим на его строки.

Русскому милее фаталистическая вера в авось, в фатум, в внешнее везение "задним числом", тогда все путем, по понятиям.