Жизнь во сне

Стас резко затормозил и чуть не выругался – когда же эта «деревня» научится ездить нормально? И тут же поймал себя на мысли, как он легко разозлился: раньше этот неудачливый «водила» никак не вывел бы его из равновесия. Почему же у него такое настроение? На работе, вроде, всё хорошо, дома тоже. Вероятно, виной всему погода – сырая, холодная, с моросящим октябрьским дождиком, с туманом, ползущим с каналов, со скользкой дорогой, на которой так легко въехать в кого-то.
А может быть это подходит возраст? Как многие благополучные и привлекательные мужчины Стас панически боялся старости. Мысли о морщинах, выпавших зубах и старческих неврозах приводили его в ужас! Нервно бросив взгляд в зеркало заднего вида, немного успокоился: ему скоро пятьдесят пять, а седых волос почти нет. Кожа лица гладкая, покрытая красивым золотистым загаром (две недели назад вернулся с семьей из Мексики). Фигура стройная, подтянутая... Слава Богу, до старости еще далеко!
Станислав Добровольский был любимцем женщин, причем в полном и переносном смысле. Он работал в одном из Питерских родильных домов. Врач от Бога – говорили счастливые мамы, называя своих новорожденных сыновей в его честь Станиславом.
Стас въехал в большие ворота больницы, припарковал машину на служебной стоянке, рассеянно кивнул охраннику и поднялся к себе в отделение. Пешком, это полезно для здоровья. Проходя по коридору, рассеянно здоровался с персоналом и пациентками, открыл ключом дверь кабинета. Повесив одежду в шкаф, облачился в чистый халат, который уже висел на плечиках. Сестра-хозяйка позаботилась. Стас удостаивался такого внимания потому, что был заведующим отделением. И просто потому, что женщины ему всегда симпатизировали.

Было раннее утро, и унылый больничный коридор ещё спал. Две женщины сонно сидели на кушетке и ждали утренних процедур. Одна была уже на девятом месяце беременности, и всё время поглаживала живот и спину. Вторая... Со второй все плохо: серьёзное заболевание, при котором врачи рожать не рекомендуют. Видимо, эта женщина и являлась причиной его душевного дискомфорта. Сегодня будет консилиум, и на нем вынесут жёсткий вердикт. Ей ничем нельзя помочь. А сообщить эту недобрую новость придётся ему. Стас за годы работы насмотрелся всякого и уже сумел выработать в себе иммунитет к чужим несчастьям. Но история этой незнакомой женщины странно беспокоила его. И опять мелькнула неприятная мысль: может, это старость? Он становился чувствительным и сентиментальным, а это первые признаки склероза.

Стас вздохнул. Начался беспокойный рабочий день. Он провел обход, решил пару хозяйственных вопросов. Потом вызывали в операционную на консультацию.
После обеда – консилиум, тяжелый разговор с пациенткой, которая восприняла новость мужественно, пояснив, что это для нее новостью уже не является, она сама обо всем давно догадывалась. Потом звонила жена, забегала дочь, принесла ему тайно от матери сладкие пирожки: отец и дочь были большими друзьями!
Поздно вечером всё стихло. Стас дежурил и с удовольствием предвкушал отдых перед телевизором. Ночь обещала быть спокойной.
Но прежде он навестил своего коллегу из первого акушерского отделения – скромного работника генитального фронта, который уже лет десять не мог справиться с диссертацией, хотя работал упорно, часто задерживаясь на работе допоздна. У Стаса в свое время диссертация прошла как-то незаметно, легко. Он сам удивлялся, но так получалось: ему везде и во всём необыкновенно везло.
Сыграли несколько партий в нарды, напились хорошего кофе, и Стас пошёл к себе в отделение. Было около часа ночи. В акушерском счастливые мамы укладывали в кроватки сытых младенцев, а отделение, где работал Стас, давно уже спало. Ему нравилось ходить ночью по пустым коридорам и слушать, как гулко отдаются его шаги.
Больничный коридор прервался огромным темным холлом. Днем здесь было людно: женщины сидели на диванах и креслах, смотрели телевизор, вязали, разговаривали по телефонам. Или стояли около огромного окна, придерживая животы и с тоской вглядываясь в лица прохожих, выискивая родных. Или просто, без тоски, равнодушно смотрели на людей, на соседние дома, на небо, жуя при этом яблоки или сдирая кожу с апельсинов и бананов.
Сейчас в холле было пусто и темно. Стас медленно подошел к одному из кресел и сел в него, вытянув ноги.
В огромные окна смотрела Петербургская ночь. Серебристая от неона, разноцветная от рекламных всполохов, она все равно была темной и грустной октябрьской ночью. Дождь кончился, и тротуары маслянисто блестели в свете фонарей. Огромное небо было черное, ясное и звездное. Метеоролог сказал бы, что такая погода сулит заморозки к утру.
Стас долго рассматривал небо и вдруг поймал себя на мысли, что никогда не задумывался о том, что осенью оно может быть таким звёздным.
–Так ведь вы, доктор, никогда не смотрите на него, – произнес вдруг очень приятный, спокойный и чуть хрипловатый женский голос.
Стас вздрогнул. В кресле рядом с ним сидела женщина, та самая, с которой он сегодня разговаривал. Ей предстояла операция. Стас готов был поклясться, что секунду назад кресло было пустое, а не услышать, как ходит беременная женщина, обутая в шлепанцы, просто невозможно. Вероятно, он незаметно для себя задремал.
Стараясь не показать виду, что женщина его напугала, Стас осведомился, как она себя чувствует. При этом он поймал себя на том, что последнее время его тон общения с пациентками стал несколько сухим и шершавым. Как язык в похмелье.
Женщина не сразу ответила. Помолчав немного, она сказала:
– Вы, доктор, не беспокойтесь. Я не стану обсуждать с вами вопросы предстоящей операции, жаловаться, плакать и бояться. Мне просто не спится, и я решила немного посидеть в холле.
В общем-то, она опять угадала его мысли! Стасу стало досадно, и чтобы загладить неловкость он спросил:
– Неужели вы совершенно не волнуетесь?
Женщина немного помолчала.
– Нет. Не волнуюсь. Если это произошло со мной, значит так надо, и я это принимаю, как есть. Как данное.
– Вы верующая, фаталистка?
– Да. Я верю в судьбу.
– И как помогала вам эта вера в жизни? Неужели никогда не хотелось схватить судьбу за глотку, чтобы ей не удалось сломить вас?
– Бетховен, – улыбнулась женщина, – нет, никогда не хотелось. Впрочем, меня всегда считали не такой, как все.
– В смысле!
Женщина опять немного помолчала. Потом посмотрела на Стаса. Ему показалось, что в полумраке глаза у нее как-то странно блеснули. И этот блеск, и ее черный контур на фоне серого окна вызвали у него мгновенное чувство дежавю. У него даже немного закружилась голова – четкий контур женской фигуры на фоне окна, серый весенний рассвет, колени, охваченные руками: яркая вспышка в сознании и... все. Но женщина уже опять смотрела в окно, и глаз ее не было видно. Стасу стало не по себе. А женщина, еще немного помолчав, собираясь с мыслями, заговорила.

– Я родилась в Москве. Мой отец художник, мать реставратор. Я у них поздний и очень желанный ребенок. Естественно, мое детство проходило в мастерской отца. Однажды (было мне года три) я взяла с отцовской палитры пастельный мелок и начала рисовать. У отца до сих пор где-то мой рисунок этот хранится. Он его показывал специалистам: художникам и педагогам. Я нарисовала то, что никогда не видела и не могла видеть – силуэты гор на заднем плане, а на переднем сугроб тающего снега и повислые ветки одинокой березы. После этого я не расставалась с карандашом и мелком,  рисовала все, что видела и то, чего видеть не могла. В шесть-семь лет я нарисовала девушку, очень худую, со злым и жестоким лицом. Мама пришла в ужас, а я пояснила, показывая на девушку – Сесиль. Хотя тогда еще не читала романов французских писателей. 
Женщина замолчала. Стас тоже молчал.
– Потом я стала замечать, что в мои мысли постоянно заходит какой-то человек. Мужчина. Очень молодой и красивый. Хоть я и училась в школе для одаренных детей при Строгановском училище, я долгое время никак не могла его нарисовать, получалось только схематичное изображение. Руки не слушались. И только овладев искусством рисунка, уже учась в Строгановке, я смогла его нарисовать. Я сделала сотни набросков его, и только потом поняла все.
– Что все? – спросил Стас.
– То, что во мне живет другой человек. Другая женщина. И то, что я – это она. И, может быть, меня вообще никогда не существовало. А может быть, это была апрельская ведьма? И этот юноша был из ее жизни. Мы разговаривали с ним... Во сне, конечно.
– А о чем вы с ним разговаривали? – осторожно спросил Стас, чувствуя непонятное волнение.
– Не помню. Помню только странное ощущение. Он разговаривал со мной иногда, но сам даже не подозревал, что я существую. Вчера он согласился позировать мне, и я опять нарисовала его.
Женщина помолчала.
–Я уже была старше его, но во сне продолжала тянуться к нему и просыпалась в слезах. Я очень страдала, но не могла приблизиться, он проходил сквозь меня какой-то другой плоскостью. Было очень тяжело после таких снов! Чувство безысходности, самое страшное чувство.
– Но ведь это были только сны, – заметил Стас, – вы не пытались обратиться к ... ну, психоаналитику, например?
– Спасибо, доктор! Я ценю вашу деликатность. Вы ведь хотели спросить про психиатра?
– Да, в общем-то… – смутился Стас.
– Да, это были сны. Но сон иногда бывает, как явь. Мне иногда казалось, что именно во сне я живу, а всё что здесь, вокруг меня – это сон. Когда я рисовала то, что видела во сне, рождались образы совершенно незнакомой мне жизни. И что это, откуда – я не знаю.
Женщина поднялась с кресла.
– Знаете, а вы первый человек, кому я рассказала про это. Почему-то вам мне не стыдно об этом было говорить.
– А почему это должно быть стыдно? – поинтересовался Стас.
– Ну, знаете, люди всё понимают не так, как надо. Меня сочли бы сумасшедшей.
Подойдя к палате, женщина остановилась и посмотрела на Стаса. Потом почему-то улыбнулась и сказала просто:
– Спокойной ночи! – и ушла в палату.

Стас немного постоял, прислушиваясь к своим ощущениям после разговора. Ощущения странные. А может быть стоит начать хотя бы себе говорить правду? И сознаться, что он потрясен рассказом женщины до глубины души? Еще пол часа назад в душе Стаса царил покой и безмятежность. Сейчас ему казалось, что его сознание похоже на стол, заваленный скомканной бумагой. Мысли сбились в кучу, и от былого величия не осталось и следа. Стоя в коридоре, Стас думал о том, как будет тяжело этой женщине объясниться с родственниками, когда же, наконец, починят плинтус, опять передвинули кушетку и заразна ли шизофрения? Нет-нет, спокойно! Сейчас он пойдет к себе в кабинет, ляжет на диван, включит телевизор, поймает какой-нибудь ночной канал и через какое-то время спокойно заснет. И это ощущение, что он не один, которое преследует его уже несколько дней, исчезнет без следа. Но под впечатлением разговора с женщиной он уже физически ощущал, что рядом кто-то есть.
Стаса охватил непонятный первобытный страх, и он застыл на месте. Сердце гулко билось в груди, а рот наполнился железным вкусом. Он осторожно повернулся. Разумеется, в коридоре никого не было. Мягкого золотистого света лампы тускло отражались в линолеуме. В процедурном кабинете горел синий свет. Никого. Тихо, только электронные часы сонно отсчитывали секунды.
– Кто здесь, – негромко спросил он и вдруг подумал: как это, интересно, выглядит со стороны? Высокий, солидный и немолодой мужчина разговаривает сам с собой. В принципе, объяснение есть. Разумеется, этот генитальный чудак из первого акушерского отделения что-то подмешал в кофе. Вот только какого рода это «что-то»? Алкоголь или наркотик с ярко выраженным галлюцинаторным эффектом? Может, и разговор с женщиной ему почудился? А вчера что-то странное заставило Стаса оглянуться, и он чуть было не попал под троллейбус, это тоже почудилось?

Стас зашёл к себе в кабинет, скинул сабо, включил телевизор и растянулся на диване.    Переключая телевизионные каналы, он продолжал нервно прислушиваться к своим ощущениям. Чувство чьего-то присутствия не уходило. Чтобы успокоить взвинченные нервы, Стас налил себе немного коньяка. Действие алкоголя не замедлило проявиться в навалившейся тяжелой дреме. Стас устало закрыл глаза и начал проваливаться в черную пустоту. И где-то глубоко в нём открылся гигантский шлюз памяти, той памяти, которую он последние тридцать лет не допускал в свою жизнь, боясь запятнать и осквернить тот мир, который он создал.
                * * *
Стасик вырос в сибирской провинции, там же закончил институт. С детства его считали баловнем судьбы. Состоятельные родители, хорошая внешность и огромная доля мужского обаяния, которым он беззастенчиво пользовался, покоряя женские сердца. Для Стасика это была своего рода игра. Он был очень любопытным, и его интересовало всё, что скрыто от человеческих глаз.
Поэтому, когда он поймал на себе заинтересованный взгляд немолодой, в общем-то, женщины, то не удивился. Она была химиком, лаборантом на кафедре... ну теперь даже трудно вспомнить, что это была за кафедра. Он помнил её в белом халате, с вечными пробирками в руках. Как-то зимой Стас на машине проезжал мимо трамвайной остановки и увидел её. Предложил довезти до дому. В машине разговорились, и Стас вдруг сделал вывод, что с ней безумно интересно. Потом у него была «чёрная полоса», проблемы с родителями, с учёбой. Стас, сам не зная почему, вдруг пришёл к ней. Она выслушала его, поняла, поддержала. С этой встречи они стали друзьями. Потом они стали больше, чем друзьями, и это тоже было так жутко интересно, захватывающе. Стасом овладело любопытство, что может испытывать женщина в таком возрасте? И главное, как это получается у «них»: ну, например, как она собирается на работу, варит кофе, натягивает колготки, спит, о чем думает, когда моет посуду или вяжет, и т.д. Потом был ноябрьский вечер, и она была настолько счастлива, что Стас сам заразился её счастьем, и ему было очень хорошо. Но вечер прошёл, и Стасом опять овладели сомнения, он мучительно думал о том, что у него есть невеста, девушка из хорошей семьи, которую он любит (или думает, что любит), и хотя они сейчас в ссоре, как-то всё это неправильно. А вдруг узнают родители или друзья, поднимут на смех, начнут издеваться. Но с другой стороны это увлекательно, будет о чём вспомнить в старости. Поэтому рвать отношения, наверное, не надо. Тем более, его «чёрная полоса» может повториться. Но самое главное, в чем Стас даже себе не желал признаться – его никогда так серьезно и искренне не любили. Тогда он не смог в этом разобраться. Да ему и не хотелось разбираться. Самоанализ была не очень сильная черта характера Стасика.

– Да неужели ты задумался над собой? – вдруг четко услышал Стас её голос, и совершенно не удивился.
– Где ты?
– Трудно сказать... Как ты изменился!
– В какую сторону?
– Не знаю. Постарел, поумнел, наверное. Должен же ты когда-то поумнеть! Я пыталась всё это время быть с тобой, но это трудно.
– Каким образом?
– Не знаю, но мы встретились.

Стас вспомнил, как после общения с ней в нем проснулось чувство, что он не такой, как все, а особенный. Неотразимый. Он вдруг понял, что он привлекателен и умен, что женщины очень заинтересованно посматривают на него. И пустился во «все тяжкие». Перед ней он себя виноватым не чувствовал. Их отношения все равно продолжались, поскольку Стас был по-детски, наивно уверен, что она ни о чем не догадывается. Он четко знал – у них не может быть каких-то серьезных отношений. И он никому ничего не обещал. Он молод и здоров, и должен встречаться с девушками. Но, почему-то, не мог Стас преодолеть одну странность: обычно, заводя или продолжая очередной роман, он развлекал свою подругу, вез ее домой, оставался на чашечку чая, потом все такое, и хоть в два, хоть в три часа ночи под любым предлогом старался уехать домой. Не мог просыпаться в чужих постелях. И часто ночью, дома, не совсем проснувшись, он бессознательно ощупывал подушку в надежде прикоснуться к теплой коже или шелковистому локону, а проснувшись окончательно, испытывал щемящее, похожее на тоску чувство.
Тем весенним утром он проснулся у нее и, как обычно, попытался обнять ее за плечи, но понял, что рядом никого нет. Приподняв голову, он увидел, что она сидит на другом краю постели, поджав колени к груди и обхватив их руками. На фоне серого весеннего рассвета ее фигура выглядела по горестному черной. Стас кулаком прижал подушку к спинке кровати и облокотился на нее спиной.
– Почему не спишь?
– Так. Думаю. Ты ведь скоро уедешь, я останусь совсем одна.
Стас удивился. Его отъезд еще у него самого проходил стадию осмысления, и никто об этом знать не мог. Она каким-то чутьем догадалась и уже предчувствовала расставание.
Причем – навсегда.
Стас тогда ничего не ответил, и они долго сидели в молчании.

После окончания института он уехал в Питер. Это был поступок, тем более что родители не одобрили этого, а он всегда был послушным сыном. Он зацепился в Питере, встретил свою любовь. Через несколько лет, приехав домой с женой и сыном, он узнал, что в университетской лаборатории произошел взрыв, погибло несколько человек, в том числе и она. Это известие он выслушал с бесстрастным лицом, выразил свое сожаление и перевел разговор на другую тему. Он даже сам удивился, как спокойно он отнесся к печальному событию. Но утром жена спросила его, что случилось, и почему он во сне так горько рыдал?
Сейчас это неожиданное воспоминание вызвало у него сожаление.

– Ты ещё здесь?
– Да,– она засмеялась,– жду когда кончатся твои воспоминания и ты, наконец, начнёшь посыпать голову пеплом. Ты не вспомнил ещё, что так и не пришёл ко мне, туда... Я очень хотела, чтобы ты хоть раз когда-нибудь подарил мне цветы, но у тебя это не получилось при моей жизни, и после моей смерти тоже.
– Где ты была всё это время?
– Ну... в теле. Но там я была не совсем я.
– А зачем тебе понадобилось чужое тело?
– А как бы я смогла сохраниться? Душа не живёт без тела, всё это сказки доморощенных философов, которые о душе ничего не знают, и знать-то не могут. Обычно душа остается со своим телом и уходит вместе с ним. Когда душа покидает тело, она постепенно растворяется, как дым, как туман... От неё и следа не остаётся. Я заняла другое тело. Я не могла оставить тебя.
– Ты так была привязана ко мне...
– Я очень любила тебя.

Стас молчал. Она тоже молчала. Но Стасу казалось, что она сидит рядом. Так было когда-то, когда он приходил к ней после занятий в институте, ложился на диван, а она садилась рядом и тихонько перебирала его волосы. Ему тогда становилось так спокойно, хорошо. И как тогда, Стас почувствовал, как на него наваливается тяжёлая дремота. Он вдруг вспомнил запах её духов. Ему они очень нравились, но он не знал названия.
Веки стали липкими, как будто их залил горячий сироп. Стас не сразу понял, что это слёзы.

– Ты ещё побудешь со мной?
– Я и так всегда была с тобой.
– А почему я это не чувствовал?
– Чувствовал, только во сне
– Но я ничего не помню. Почему ты умерла?
– Это был несчастный случай. Я не собиралась умирать. Но я ни о чём не жалею.
– Мы встретимся когда-нибудь?
– Нет, не встретимся. Той Вечности, о которой вы любите мечтать и думаете, что попадёте туда после смерти, не существует. Я исчезаю, у меня уже нет сил. Я люблю ...

Внезапно, сквозь туман, Стас услышал крик. Вскочив с дивана, он выбежал в коридор. У дверей палаты женщины, с которой был ночной разговор, стояла пациентка и, придерживая живот, кричала. Стас отодвинул женщину и вошёл в палату. На кроватях сидели перепуганные пациентки, а женщина лежала на своём месте. Сразу было понятно, что она мертва уже несколько часов. Стас потер лоб и посмотрел в огромное окно, где
на сумеречном предутреннем небе тускло догорали звёзды.
В коридоре бегали люди, кто-то плакал навзрыд. Стас медленно отодвинул ящик тумбочки и вынул оттуда лист плотной бумаги. Обычный карандашный рисунок, портрет, выполненный очень профессионально.
Что же, действительно, таким он был в 20 лет.
Только глаза получились уж очень грустные.