О том, чем закончил барон Мюнхгаузен

Лошадь верещала, Мюнхгаузен плакал, дети на берегу делали ставки. Известное место в пределах Васюганского болота было по-хорошему топко. Барон дёргал себя за волосы, но так, чтобы парик не сорвался, ибо он, барон, лыс и стыдлив об этом. Скепсис зрителей рос, ставки пришлось замораживать. Торф разверзался, Мюнхгаузен таращил глаза, лошадь сорвала голос, зловонный консервант заплывал в её пасть. Она закашляла, вены на морде вздулись, а барон ёрзал ступнями о седло - он уже не думал обнимать лошадь ногами "как щипцами", а стоял стоймя на спине утопающего животного. Спор с детьми уже был проигран, на берегу зашуршали фантиками: распределяли выигрыш. Наскоро все собрались и ушли: зябко. 
Барон Мюнхгаузен, честнейший на свете, смотрел на голубику. Она росла. Честнейший на свете погружался, непрерывно и быстро. Его грудь уже была обнята зыбкой нефтяной грязью: больше воздуха набрать в лёгкие он не мог. Впрочем, когда парик, уже отделившись от лысины, кочковался на поверхности,; пузырь размером с айву взорвался под ним, париком, последним криком честнейшего: "блуууааать", - надрывно молвил торфяной гнойник, раскрывшись.