Утаённое знание

                Утаённое знание
               
                Из сборника "Наедине с тишиною"

   Старый Фрол Гордеев проснулся как от толчка. Он широко открыл глаза и с удивлением обнаружил, что на дворе во всю светит солнце. Широкие полосы яркого света, тянувшиеся от окна, уже пробежали по полу, взобрались на кровать и теперь грели толстое стёганое одеяло. Фрол протянул руку, дотронулся до того места, где горел столб света и с наслаждением ощутил его теплоту.
   "Однако, хорошо греет", - подумал он и погладил нагретую солнцем часть одеяла. А затем, спохватившись, мысленно протянул:
   - Э-э, так я проспал? С чего бы это? "
   Фрол повернулся на бок и опустил ноги на пол. Затем, кряхтя, больше по привычке, чем от натуги, он согнулся и сел. Его большие, с вечными мозолями руки, легли на край кровати. Скользнув взглядом по привычному интерьеру комнаты, Фрол не нашёл за что зацепиться взглядом и вздохнул полной грудью. Не глядя, он нашарил лежавшую на стуле одежду и начал одеваться. Ему было уже далеко за восемьдесят. Его широкое, вечно загорелое, лицо изрезали глубокие морщины, а голову укрывали седые остатки некогда пышной шевелюры. Выгоревшие, серые, глаза глядели из-под мохнатых бровей открыто и дружелюбно. Крючковатый нос упирался в тонкую полосу губ, края которых соприкасались с глубокими, косыми  морщинами. Они придавали лицу Фрола излишнюю строгость и смягчались лишь только тогда, когда он улыбался. Подбородок покрывала седая щётка, плохо поддающихся бритве, волос, рельефно отделяя нижнюю часть лица от верхней. И хотя годы оставили свой отпечаток на его потемневшем лице, Фрол не сдавался. Он ходил, не сгибаясь и не опуская широких плеч, и с высоты своего роста взирал на окружающих снисходительно и даже насмешливо. В посёлке он слыл молчуном, хотя те, кто его знали поближе, были с этим категорически не согласны.
   Лет десять тому назад Фрол овдовел и теперь жил со снохой, младшим сыном и его подросшими детьми. Уже несколько лет, он не имел определённых обязанностей по дому, а потому большую часть времени был предоставлен самому себе. Но, вопреки распространившейся по посёлку традиции, он не присоединился к той части своих сверстников, что днями просиживали на лавочках, неторопливо обсуждая как прошлое, так и настоящее, за которым им уже не в силах было угнаться. Фрол пристрастился к рыбалке. Каждое утро, в любую погоду, едва забрезжит рассвет, он надевал свой, видавший виды, плащ, забрасывал на плечо, вместе с вёслами, сноп удочек, брал в руку большое ведро с необходимыми припасами и неторопливо спускался к реке.
   В этом не было ничего удивительно. Многие старики баловались рыбалкой, но с таким упорством, с каким ею занимался Фрол Гордеев, в посёлке не было никого. Глядя со стороны, можно было подумать, что он ежедневно идёт к реке по принуждению. Хотя это, конечно же, было не так. И что ещё важно. В молодые годы, да и попозже, до самого выхода на пенсию, Фрола никто не видел, не то чтобы с удочкой в руках, но и просто так сидящего у реки без дела. Нет, он не осуждал, как некоторые, тех, кто в каждую свободную минуту спешил с удочками к воде. Он просто не замечал их, оставаясь к их занятию равнодушным.
   Всю жизнь Фрол, сколько себя помнил, всё время что-то строил. Он был плотником, в неизвестно каком поколении. Плотником хорошим, знающим своё дело и умеющим работать красиво и быстро. К тому же Фрол не употреблял "горькую", делая исключение лишь в праздник Победы. Но то было не в счёт. Он имел к нему прямое отношение, и в этот день поминал своих однополчан, которых пришлось схоронить за два военных года, а заодно и своих сверстников, что не вернулись в посёлок с той страшной войны.
   Фрол слыл крепким мужиком. Но многих удивило то, что он, едва получил первую свою пенсию, больше на работу не пошёл. Не пошёл не только в стойбригаду, где работал, но и не принял ни одного предложения, от руководства, предлагавшего ему более лёгкую и более денежную работу, лишь бы не потерять хорошего работника. Его поступок удивил многих. А Фрол на все расспросы или отшучивался, или неопределённо махал рукой, словно отмахивался от собеседника, как от надоедливой мухи. Ему не хотелось ни с кем делиться своими бедами ещё в молодые годы, а тем более, сейчас. За всю жизнь, ни сам Фрол, ни его жена никому и нигде не рассказывали, как, в иные дни, он поднимался с постели, что называется, "на зубах". Болела полученная в последнем бою рана. Болела так, что у Фрола темнело в глазах. И чтобы не показать этой своей боли, он так сжимал зубы, что потом долго не мог не то, что двигать челюстями, но просто говорить. Такие дни выпадали не часто. Но за время этой боли, каждый раз, перед внутренним зрением Фрола успевала пробежать вся его жизнь. Некоторые эпизоды всплывали в памяти с такими подробностями, что он, после этого, несколько дней ходил насупленным, как осенняя туча, и был подчёркнуто неразговорчивым. Силой разума Фрол старался понять: отчего разум его высветил столь яркую картину прошлого, о которой он, порой, уже успел давно позабыть? И что за этим стоит? Но ответа не находил.
   Одевшись, Фрол зачесал свои седые волосы, которые он, на манер молодых, стриг не так часто, как это делали его сверстники, и взялся за ручку двери. Он надавил её вниз, но не почувствовал привычного хода щеколды. Удивление вспыхнуло в самых зрачках глаз и тут же погасло. Фрол почувствовал, как задрожала рука в бесплодной попытке одолеть пружину замка и на лбу мгновенно появилась испарина.
   "Что это?" -  пронзила сознание тревожная мысль.
   И в следующий момент левая сторона груди стала наливаться свинцом. Дыхание замерло на середине вдоха. Держась за ручку двери, Фрол левой рукой с силой надавил на грудь, в районе сердца, стараясь, таким образом, сбросить тяжесть и облегчить доступ воздуха к лёгким. Но такая попытка отозвалась острым коликом, пронзившим тело до самых пяток.
   "Сердце!" - вспыхнуло в мозгу.
   Фрол отстранился от двери и, тяжело перебирая ногами, вернулся к кровати. Тело сделалось непослушным. И, прежде чем сесть, Фрол какое-то время стоял, ухватившись, обеими руками, за никелированное бильце кровати. Широко открытым ртом он пытался вдохнуть, разделив попытку на маленькие порции. Но каждая частичка проникшего внутрь воздуха рождала острую, рвущуюся наружу боль.
   "Неужели всё?! - как-то буднично подумал Фрол, с трудом усевшись на кровать. - Или уже пора?!"
   Перевалив апогей боль начала утихать. И он, наконец, вдохнул полной грудью, ощутив лишь слабый её отголосок, уходивший куда-то вглубь тела. Фрол тыльной стороной ладони вытер обильно покрытый потом лоб и сокрушённо покачал головой. Он уже и не помнил, когда последний раз у него прихватывало сердце. Нет, оно, конечно, напоминало о себе. Но чтобы вот так, ни с того ни сего, да с такой болью - это было впервые.
   Постепенно, от груди, во все уголки тела хлынула теплая волна, и Фрол почувствовал, как ожили вначале руки, а потом и ноги. Он снова поднялся и шагнул к двери. На этот раз она поддалась легко, отозвавшись лёгким щелчком язычка на приложенное усилие.
   Двор, залитый ярким, не по-осеннему горячим, солнечным светом радовал глаз. Аккуратно прибранный, с высокими поленницами дров вдоль забора и живописной горой сложенных для просушки ярко-жёлтых початков кукурузы, он свидетельствовал о благополучии и достатке хозяев.
   Надышавшись свежим, настоянным на аромате созревших яблоневых садов, воздухом, Фрол сошёл с высокого крыльца и, задрав голову в сторону одиноко плывшего по небу облака, подумал:
   "Тепло будет. Тихо и тепло, как и положено в конце сентября. А я проспал! Удивительно! Почитай лет десять не случалось, чтобы так припозднился".
   Он сокрушённо покачал головой, зашёл в летнюю кухню и огляделся. В глаза бросилась сверкающая чистотой посуда, длинной чередой разложенная на полках, перевёрнутые вверх дном кастрюли и развешенные на крючках кухонные принадлежности. На столе, под широким белым полотенцем, находился завтрак для Фрола.
   "Настя", - с теплотой подумал он о снохе. И в этой короткой мысли выплеснулась и лёгкая грусть о давно ушедшей жене, и зависть к сыну, что так удачно выбрал себе хозяйку в дом. Фрол с ней ладил. Ладил буквально с первого дня, когда она ещё молоденькой девчушкой вошла в их дом. Настя была не робкого десятка и остра на язык, но хозяйкой в доме стала лишь после смерти свекрови. До того времени она, хотя и делала всю домашнюю работу, воспринимала главенство свекрови как само собой разумеющееся и ничуть этим не тяготилась. После её смерти, Настя легко взяла управление домашним хозяйством в свои руки, стараясь заменить ушедшую во всём. Впитав в себя за годы привычки семьи Гордеевых, она вела себя так, словно была скорее дочерью, чем невесткой. Но внимательному взгляду легко было заметить, что она привнесла в дом изрядную долю лёгкости и веселья. Подражая свекрови, она не упускала ни одной возможности, чтобы не отчитать кого-либо из домочадцев даже за самое малое упущение или провинность. Но за внешней строгостью сквозило совсем иное отношение к этой добровольно взятой на себя каждой хозяйкой дома обязанностью. Смешливая по натуре, Настя беззлобно ругала и мужа, и Фрола, и обоих своих детей по любому поводу, но была готова в любую секунду переменить отповедь на шутку, если в том была хоть малая возможность. Тем не менее, слова её каждый воспринимал по-своему. Муж злился больше на себя чем на жену, дети старались побыстрее скрыться с глаз матери, наперёд зная, что через час она начисто всё позабудет, и только Фрол воспринимал её отповедь с лёгкой улыбкой. Он слушал её внимательно, про себя отмечая наиболее удачные выражения, но так, словно всё сказанное относилось совсем не к нему.
   Есть не хотелось. И Фрол, аккуратно откинув полотенце, потянулся к кружке с компотом. Отпив несколько глотков, он, повинуясь привычке, съел несколько оладьей, не ощутив их вкуса, и поднялся из-за стола.      
   Приготовленные с вечера удочки сиротливо стояли у входа в мастерскую. Тут же на верстаке белело ведро с наживкой, укрытое тонким полотном малёвницы.
   Фрол взял удочки, взвалил на плечо вёсла и уже потянулся за ведром. И в этот самый момент его позвал до боли знакомый голос:
   - Фрол! А, Фрол! А поди-ка сюда!
   "Варя?!" - изумился Фрол, узнав голос жены.
   Он застыл в неудобной позе, не решаясь взять или не взять ведро.
   - Фрол! - снова зазвучало сзади.   
   Фрол резко откинул тело назад и хотел круто повернуться. Вёсла и удочки ударились в стену мастерской и, сорвавшись с плеча, гулко загремели о стоявшее рядом корыто. На какой-то миг это отвлекло. Но краем глаза Фрол успел заметить метнувшуюся за угол летней кухни тень. Внутренне  сжавшись, он вернулся к дому, бросил торопливый взгляд на пустынный двор и прирос глазами к блестевшему на двери кухни замку. Замок был заперт и висел в том же положении, в котором, по обыкновению, всегда оставлял его сам Фрол.
   "Померещилось, " - шевельнулась слабая мысль. Но Фрол не был уверен в ней. Он глядел на закрытый замок кухни и не знал, что делать дальше. Голос Вари был столь естественным и громким, что он ни секунды не сомневался, что слышал его наяву.
   Дохнул лёгкий ветерок, колыхнув седую прядь на голове Фрола. И этого лёгкого дуновения оказалось достаточно, чтобы вывести его из задумчивости. Фрол вскинул голову и стал вглядываться в бесконечную синеву неба. Затем, глубоко вздохнув, он медленно вернулся к обронённым вёслам и удочкам. И в этом его вздохе неприкрыто зазвучала порядком позабытая боль утраты.
   Надвинув на лоб армейскую, привезённую внуком, панаму, Фрол неуклюже отворил калитку и, задирая к верху снасти, старался захлопнуть её ногой. Но этого никак сделать не удавалось, и он рассердился. Ругнувшись про себя, Фрол, наконец, зацепил низ калитки и со всего маха ударил её о притолоку. Калитка гулко звякнула, но не отскочила - сработала добротно сделанная защёлка. Фрол сделал несколько шагов и почувствовал, как снова сжало грудь. Следом заныла давняя рана. Он застыл на месте и, стараясь реже дышать, подумал:
   "Дело плохо. Второй раз за утро прихватывает. Да и Варя чего-то пожаловала. Ещё чего доброго..."
   Фрол не успел продолжить мысль. В глазах стало темнеть, и предательски задрожали ноги. Он выпустил из руки ведро, прислонил к забору удочки и вёсла и, шаря рукой по штакетнику, сделал несколько шагов в сторону врытой в землю скамейку. Тело налилось свинцовой тяжестью, и на лбу снова появилась испарина. Сознание оцепенело, не в силах породить даже слабенькое подобие мысли. Фрол застыл в неудобной позе, боясь даже малым движением усугубить своё состояние. Несколько минут темноты показались ему бесконечно долгими.
   Вскоре боль прошла, глаза снова стали видеть, и Фрол смог вдохнуть полной грудью. И только не весть чем потревоженная старая рана продолжала так же ныть, требуя к себе особого внимания.
   Осторожно покрутив головой, Фрол осмотрел пустынную в этот час улицу и, зацепившись взглядом за раскидистый, уже тронутый осенью, тополь, стал рассматривать его так, как будто видел в первый раз. Взгляд его заскользил от верхушки вниз, задерживаясь на каждой приметной ветке.
   "Сколько же ему? - мелькнула грустная мысль. - Я его ещё с детства помню вот таким же, как сейчас..."
   В дальнем конце улицы показалась машина. Шофёр, молодой совсем парень, поравнявшись с сидящим на скамейке Фролом, просигналил в знак приветствия и, сияя улыбкой, что-то прокричал ему, указывая рукой на удочки. Фрол не понял его, и лишь кивнул головой: то ли соглашаясь, то ли отвечая на приветствие. Машина помчалась дальше, оставляя за собой шлейф сизого дыма, и он осторожно поднялся со скамейки.
   "Нужно идти, - поторопил он себя мысленно. - Уже вон сколько времени, а я всё ещё дома. А сердце?! Сердце - ничего. Сдюжит. На улице не погода - благодать. Посижу у воды, подышу..."
   Бросив взгляд на оставшуюся позади пустынную улицу, Фрол свернул в узкий кривой переулок, полого спускавшийся к реке, и невольно заторопился. Он сделал с десяток шагов и сразу же ощутил нехватку воздуха. И хотя рот его жадно ловил тянувшую от реки прохладу, а грудь, раз за разом, высоко вздымалась, насыщение не приходило. Рваный хрип, рвавшийся из глотки, перешёл на сип и Фрол остановился. Он поводил глазами по сторонам, окидывая расположенные с обеих сторон переулка огороды, поправил разъехавшиеся удочки и пошёл дальше мелкими шажками.
   Сразу за переулком начинался спуск к лодочному причалу. К нему вели широкие, вырытые заботливыми руками не одного поколения рыбаков, ступени. Дальше, на почтительном расстоянии от воды, начинались мостки. Возвышаясь над водой более чем на метр, они уходили вглубь обширного залива, ветвясь по пути более низкими и значительно узкими мосточками, к выступающим колам которых привязывали лодки. С высоты мостки были похожи на огромную ветвь со строго перпендикулярными отростками, унизанными чёрными листьями-лодками.
   Фрол часто пользовался лодкой. А потому место имел в глубине, почти на самом краю мостков. Это избавляло его от излишних манёвров как при выходе на реку, так и при возвращении назад.
   Шаркающей походкой он дотащился до своей лодки и, разложив на привычные места принесённые вещи, устало опустился на переднюю банку. На причале было пустынно. Не видно было ни сторожа, ни его лохматого старого пса, который часто бродил по мосткам, придирчиво осматривая лодки, то ли отыскивая добычу, то ли следя за порядком.
   Прошло более получаса, прежде чем Фрол, приладив вёсла, двинулся ближе к середине реки. Он понимал, что, припозднившись, лишён возможности выбрать наиболее удобное место. К тому же отсутствие многих лодок на причале красноречиво свидетельствовало о том, что сегодня многие решили воспользоваться погожим осенним днём и провести его на реке. А потому Фрол хотел для начала осмотреться. Он прошёл залив, развернул лодку навстречу слабому течению, и стал внимательно рассматривать берег.
   Лет тридцать тому река была совсем иной. Её ширина едва достигала двадцати метров, да и то в самых широких местах. Но потом, далеко внизу, люди поставили плотину, и вода стала прибывать. За год она затопила всю болотистую низину, что лежала по обоим её берегам, и вплотную подступила к поселковым огородам. Ушли под воду заросли прибрежного кустарника, чёрные болотные ямины и узкие полоски возделанной земли, прозванные грядками. А на их месте заиграли тёмные волны, пугавшие своей глубиной и таинственностью. Течение реки сохранилось лишь на самой середине - там, где некогда бежала прежняя речка.
   Лодку сносило вдоль берега. И внимательный взгляд Фрола раз за разом выхватывал среди прибрежных зарослей тростника одинокие лодки с едва различимыми тёмными пятнами рыбаков на них. Сегодня ему не хотелось далеко уходить от посёлка. Но, подчиняясь неписанному правилу соблюдения нужной дистанции одного рыбака от другого, Фрол плыл и плыл вниз по течению до тех пор, пока, наконец, не отыскал приличный участок не занятой территории. 
   Тугие, крепкие ещё стебли тростника зашуршали по бортам лодки, изогнулись, наклонились к самой воде и остановили её, оставив на чистой воде лишь корму. Фрол торопливо переместился в нос и опустил за борт увесистый булыжник, служивший якорем. Затем, вернувшись на прежнее место, он взялся за удочки.
   Время утреннего клёва уже давно миновало. И теперь, чтобы быть с уловом, следовало дождаться того момента, когда к берегу подойдёт, в большинстве своём сытая рыба. Она больше будет играть, чем пытаться найти поживу. И чтобы её поймать, требуется не малая доля умения. За годы, проведённые на воде, Фрол хорошо изучил как особенности реки на добрый десяток километров как в одну сторону от посёлка, так и в другую, так и повадки здешней рыбы. И ему не стоило большого труда, бросив пристальный взгляд на небо, оценив цвет воды и силу ветра, определить тот самый момент, когда стоит быть внимательным, чтобы не прозевать редкую поклёвку. Но так было не сразу. Прежде чем пришло знание, было много пустых дней, когда Фрол, исходив на лодке, казалось, самые надёжные места, возвращался домой, имея в садке всего лишь несколько рыбешек. Разочарование - был итог такой рыбалки. И в такой вот неудачный день у него по-особому болели руки, ныла спина, а то и начинала беспокоить старая рана. Не хотелось глядеть ни на удочки, ни в сторону реки, и даже думать не хотелось ни о какой рыбе. Но проходила ночь, и Фрол забывал свою вчерашнюю неудачу. Он снова возвращался к своей лодке, садился на вёсла и, пока шёл в намеченное место, старался разгадать привычки известных ему рыб, чтобы, сообразуясь с ними, снова попытать счастья и быть с уловом.
   Разбросанные веером вокруг кормы, поплавки, приняв своё, характерное для каждого, положение, застыли на воде, изредка шевелясь на еле заметной волне. Бросив несколько щепоток привады, Фрол не смотрел в их сторону. Он погладил свой бок, сквозь рубашку ощутив широкий длинный рубец, на месте полученной в бою раны, и задумался. Глаза скользнули по тёмной воде, и в памяти всплыла давняя картина.

   Их полк с боями продвигался по Венгрии. Немцы уже были совсем не те, что год, а тем более два назад. Они хоть и цеплялись за каждое удобное место, все же под натиском нашей армии катились и катились дальше на запад, бросая по пути технику и оружие. Фрол, тогда ещё совсем молодой артиллерист-наводчик, второй год воевавший, интуитивно ощущал, что война скоро закончится. Он, как и его сослуживцы, неосознанно рвался вперёд, в тайне надеясь, что каждая взятая ими высота, посёлок, а то и крупный город окажется тем последним рубежом, за которым наступит совсем иная, мирная жизнь. И хотя каждому из бойцов она рисовалась по-разному, общим для всех было то, что она непременно будет счастливой.
   Фрол сидел в кузове машины, спиной к движению, и смотрел, как, подпрыгивая на неровностях дороги, сзади катилось его орудие.
   - Балатон! Балатон! - неожиданно закричали с передней машины.
   Как по команде, сидевшие в кузове бойцы, вскочили со своих мест и, как эстафету, передали дальше по колоне:
   - Балатон! Балатон!
   Фрол вскочил вместе со всеми. Он круто повернулся, подставив лицо холодному пронизывающему ветру, и, от неожиданности, замер с широко открытыми глазами. Величественная панорама водной глади, в обрамлении гор, была столь захватывающей, что лишила его дара речи.
   Машины спустились  к самой воде и остановились. Бойцы на ходу выпрыгивали из кузовов и, не останавливаясь, бежали к тёмной воде. Они  пригоршнями черпали её, пробовали на вкус, издавали восхищённые возгласы, приглашая остальных испробовать холодной воды Балатона.
   Это спонтанная радость длилась до тех пор, пока подкативший на "вилисе" командир полка, сам испробовав водицы, не приказал двигаться дальше. С шутками и весельем колона двинулась по берегу в сторону белевшего за широким заливом посёлка. Она прошла ближайший поворот, и тут неожиданно ударили немецкие танки. Они стояли в узкой роще, что тянулась вдоль дороги, и безостановочно стреляли, оставаясь неподвижными.   
   От прямого попадания снаряда, переднюю машину подбросило вверх и швырнуло к воде. Туда же свернул и шофёр второй машины, прикрывшись тем самим от танкового огня.
   Фрол выпрыгнул из кузова и, повинуясь приказам, пришедшему в себя первым, командиру взвода, начал разворачивать своё орудие в сторону врага. Расчёт поспешил к нему на помощь. Не прошло и двух минут, как заряжающий крикнул:
   - Готово!
   Мельком взглянув на командира орудия, который что-то высматривал с высоко поднятой рукой, Фрол прильнув глазом к панораме, и тут же поймал в прицел немецкий танк. Не раздумывая, и не дожидаясь команды командира, он выстрелил. Выстрел был удачным - танк вспыхнул, став ярким ориентиром для прицельного огня. И словно поняв, что, оставаясь неподвижными, танки станут лёгкой добычей противника, немцы двинулись вперёд. Набирая скорость, танки рванулись к дороге, намереваясь, одним махом, протаранить колону. За ними из лесу высыпали автоматчики.
   Сзади ударило ещё одно орудие. И второй танк остановился. Ответные выстрелы не заставили себя долго ждать, слившись в канонаду.
   Лежавшая на боку передняя машина хоть и была своего рода прикрытием, всё же мешала Фролу, закрывая обзор. Но менять позицию времени не было. И смирившись с её неудобством, Фрол посылал один за одним смертоносный заряд в каждый, даже мельком показавшийся в панораме танк. Наводчиком он был отличным, о чём свидетельствовали два солдатских ордена, полученных за умелые действия, и потому огонь его орудия был губительным для немцев. Они не видели орудия Фрола, а потому весь огонь сосредоточили в глубине спешно разворачивавшейся колоны.
   Неожиданный взрыв впереди отбросил лежавшую машину в сторону. И Фрол увидел, как прямо на него несутся два танка. Лишившись даже такой минимальной маскировки, он ощутил себя совершенно голым перед надвигающейся смертельной опасностью. Орудие переднего танка начало клониться в его сторону.
   "Сейчас выстрелит", - мелькнула отстранённая мысль.    
   Немец поторопился, и снаряд лёг в стороне. Орудие подбросило и завалило на бок. Ударная волна толкнула Фрола в бок, и он больно ударился о казённик орудия. Упираясь руками и ногами Фрол, с помощью подбежавших солдат, поставил его на место.
   - Снаряд! - закричал он, что было мочи.
   Один из солдат метнулся к машине и вскоре вернулся, обнимая опасную ношу. Второй снаряд рванул почти в том же месте что и первый. Забрызганный комьями грязи, Фрол огляделся. Из всего расчёта уцелел только он один. Нёсший снаряд боец лежал на земле, широко раскинув руки. Рядом лежал и обронённый им снаряд. Фрол бросился к снаряду, легко подхватил его на руки и побежал назад. Торопливо зарядив орудие, он метнулся было к прицелу, но не успел ничего сделать. Громада немецкого танка начала вырастать, словно из-под земли. И чтобы его поразить, достаточно было только выстрелить. Фрол дёрнул спуск - орудие подпрыгнуло, выплюнув в грязно-зелёную броню танка огненную стрелу. Горячая волна от близкого разрыва достигла лица. И в следующий момент он ощутил острую боль в боку. Сознание начало затягивать красным туманом, поглощая весь окружающий мир. И сквозь эту красноту упорно пробивалась манящая глубина прохладных вод Балатона.
   В госпитале Фрол узнал, что подбитый им танк на некоторое время застопорил дорогу. И этого оказалось достаточно, чтобы, разворачивавшийся в тылу, полк встретил врага во всеоружии.

   Поплавок на одной из удочек качнулся из стороны в сторону и суетливо задёргался. Фрол встрепенулся, упуская нить воспоминаний.
   "Мелкая краснопёрка", - безошибочно определил он, предоставляя последней безнаказанно лакомиться наживкой.
   Рядом в тростнике защебетала мелкая пичуга. Она звала своих подружек, но те не отзывались - то ли были далеко, то ли уже улетели в тёплые края. И этот её настойчивый зов далеко разнёсся над водой. Вскоре сама хозяйка голоса выпорхнула на крайнюю ветку тростника. Внимательно разглядывая Фрола своими бусинками глаз, она никак не могла сообразить, что это за неподвижная гора появилась посреди воды. Фрол сидел не дыша, боясь спугнуть неожиданную гостью. Но та посмотрела-посмотрела, несколько раз качнулась из стороны в сторону на гибком стебле, а потом, недовольно чирикнув, нырнула в глубину зарослей и пропала из виду.
   "Пора тебе птичка в дорогу, - с сожалением подумал Фрол. - Зима скоро. Твои товарки, поди, уже давно за морем, а ты всё надеешься, что тепло вернётся".
   Подул лёгкий ветерок, вызвав частую рябь возле лодки. И словно дождавшись этого его лёгкого дуновения, правый поплавок без колебаний ушёл под воду. Фрол мгновенно подсёк и приличный окунь, растопырив плавники-перья, влетел в лодку. Снимая его с крючка, Фрол неотрывно следил за поплавками, зная, что в это время года окунь один не ходит. Он не ошибся. Через секунду другой поплавок, так же стремительно, как и первый, пошёл под воду, а за ни ещё один и ещё.
   Клёв был скоротечным. Фрол успел выхватить все лишь пяток окуней - и всё. Поплавки снова замерли на успокоившейся воде, соединившись со своим  дрожащим отражением.
   Опуская окуней в садок, Фрол снова подумал о зиме. В самом начале своего увлечения рыбалкой, он считал это время года пустым. Считал до тех пор, пока собирая однажды тростник для ремонта крыши на сарае и летнего плетня, не повстречал на реке заезжего рыбака. Тот наделал во льду маленьких лунок и ходил от одной из них к другой и то и дело выдёргивал из-подо льда увесистых окуней.
   "Странно, - подумал тогда Фрол. - Наши тоже ходят на реку. Малька добывают, рубят узкие проруби, сидят с короткими удочками, оснащёнными крохотными поплавками... Правда, изредка что-то ловят, но чтобы так..."
   Набрав два увесистых снопа, он оставил их на льду, и неторопливо подошёл к рыбаку. Тот оказался таким же, как и он, пенсионером, но бодрым и весьма общительным. И они покалякали, по-стариковски, обо всём. При этом Фрол не преминул поинтересоваться, как это у него так ловко получается рыбу зимой ловить без малька. На что получил весьма пространный ответ со многими уточнениями и подробностями.   
   Через несколько дней Фрол засел на целый день в мастерской и тщательно выпиливал из разных металлов блёсны на подобие той, что были у того рыбака. На другой день, чуть свет, он уже был на речке и усиленно дёргал коротким удильником, ежесекундно ожидая поклёвки. Но не тут-то было. Он проходил полдня и ничего не поймал. На следующий день всё повторилось в точности - ни одной поклёвки. Фрол уже начал сомневаться, а не пошутил ли над ним тот заезжий пенсионер. Но едва об этом всплывала зыбкая мысль, он тут же вспоминал выхваченных им, прямо при нём, увесистых окуней, и продолжал добросовестно дёргать блесной.
   В бесплодной попытке выловить хоть что-нибудь прошла целая неделя. Над Фролом уже начали подшучивать домашние. Но он не сдавался, надеясь упорством добиться желаемого.
   Тот день запомнился Фролу навсегда. Было воскресение. Слабый мороз и солнце не мешали ребятне гонять шайбу по заливу, сопровождая свою игру криками, топотом ног и резкими ударами самодельных клюшек о лёд. В другое время Фрол ушёл бы от таких соседей подальше. Теперь же, не обращая ни на кого внимания, он нарубил лунок рядом с играющей ребятнёй и начал работать удочкой. В одной из них, после нескольких движений, Фрол ощутил, как блесна за что-то зацепилась. Он попытался освободиться от зацепа - резко дёрнув удильник. В ответ на другом конце удочки кто-то усиленно задёргался и потянул вниз.
   "Рыба!" - пронзило сознание.
   Фрол рванул удочку на себя, не понимая, что таким образом рискует остаться без рыбы и блесны. На его счастье, леска выдержала, а рыба взяла надёжно. И вскоре, к своему неописуемому восторгу, Фрол буквально выволок на лёд килограммовую щуку. Окрылённый успехом, он с ещё большим усердием начал играть блесной и вскоре поймал приличного окуня. Больше в этот день он не поймал ничего. Но это было не столь важно. Важно было другое - Фрол убедился, что зимой можно ловить рыбу, не утруждая себя поисками малька.
С того дня и началось. У него словно с глаз пелена упала. Фрол как-то сразу понял свои ошибки. Теперь он начал выбирать места, сообразуясь с тем, где и как он ловил окуня по осени. Вместо обычного дёргания удильником, он стал им играть, сообразуя движение руки и с погодой, и с временем дня, и ещё не весть с чем, чего нельзя было объяснить словами. С каждым днём его уловы становились всё увесистей. И хотя случались и пустые дни, Фрол не унывал. Он знал, что к следующей зиме он, ещё более тщательно, пристально изучит повадки речных хищников, изучит их пути и места стоянок.
   Так и случилось. Через несколько лет слава о нём, как он непревзойдённом мастере зимней ловли, распространилась по посёлку. Многие охотники подкатывали к Фролу, стараясь ласковым словом, а то и подношением выведать у него секрет успеха. Фрол видел эти потуги и внутренне смеялся. Нет, ему не жаль было обо всём рассказать. Но всякий раз, когда появлялось желание поделиться с кем-то своим умением, червь сомнения начинал шевелиться в сознании:
   "Какой же ты рыбак? - думал он об очередном охотнике выведать секрет его успеха. - Хочешь рыбу ловить и ничего не знать о ней? Так лучше в магазин иди. Там всякая рыба есть. Выбирай, какую хочешь, и сколько угодно. Там не надо знать, где она в какое время ходит и на что возьмёт. Бери деньги вместо наживки - и лови".   
   Вскоре по посёлку поползли слухи, что у Фрола какие-то особенные блёсны. Он удивился, услышав про то от сына. Фрол живо вспомнил, какими невзрачными железками выглядят его блёсны по сравнению с магазинными. Но с того дня он стал поддерживать распространившийся слух, никому не показывая своих блёсен. Едва завидев, что к нему направляется кто-либо из рыбаков, он брал блесну в ладонь и уходил подальше, демонстрируя, что ему не до досужих разговоров. Ну а если попадался настойчивый любитель "поговорить" он так и разговаривал с ним, держа блесну в зажатом кулаке, терпеливо дожидаясь, когда собеседник уйдёт. Такое его поведение вызывало у многих осуждение. Но Фрол не обращал на это внимания, раз и навсегда решив, что так будет лучше.
   Поплавок дальней удочки резко дёрнулся в глубину, тут же всплыл и начал удаляться от лодки. Фрол выдержал паузу и подсёк. Отливающая бронзой, с алыми плавниками-флагами, в лодку влетела приличная краснопёрка.
   "Красавица пожаловала,  - мысленно протянул он, любуясь добычей. - Эта тоже стаей ходит ".
   Фрол поймал ещё две краснопёрки и увесистую плотву. Этого уже было вполне достаточно, чтобы, возвращаясь домой, можно было, при необходимости, продемонстрировать улов.
    В десятке метров от лодки в воздух выскочил небольшой сазан. Он блеснул на солнце крупной чешуёй и гулко плюхнулся обратно. По воде пошли широкие круги.
   Фрол усмехнулся и начал готовить донку. Зацепив на крючки приличный ком наживки, он раскрутил груз и запустил его чуть дальше того места, где сыграл сазан. Бросив леску на дно лодки, Фрол повернулся  назад и, нашарив в ведре нож, потянулся за ближайшим стеблем тростника. Он не успел его срезать. Ударяясь то в ведро, то в борт, в лодке загрохотало мотовило донки.
   "Взял! - пронеслось в сознании. - Так сразу?!"
   Фрол выпустил стебель и рванулся в другую сторону. Он безуспешно пытался поймать прыгающее мотовило до тех пор, пока оно не застряло в выступе шпангоута. Торопливо схватив его в руку, Фрол резко выпрямился и потянул на себя. Он ощутил сильную потяжку большой рыбы и попытался перехватить леску другой рукой. Но в руке был нож и два растопыренных пальца не поймали леску. Фрол выругался и отшвырнул нож далеко в нос лодки. Леска натянулась и отозвалась тоненьким звоном. Стараясь ослабить натяжение, Фрол рывком наклонился вперед. И в тот же момент ощутил как внутри него что-то с шумом разорвалось. Не осознавая что это, он невольно разжал пальцы. Мотовило выпало, гулко ударилось о ведро, потом, повинуясь увлекающей силе, выпрыгнуло за борт и, оставляя за собой широкие усы, понеслось по водной глади прямо на середину реки. Фрол проводил его застывшим взглядом, не имея сил даже шелохнуться.
   Он не ощущал боли. Просто тело стало чужим, и в нём не было места для чувств. Отделившись от него сознанием, Фрол с напряжением стал вглядываться в глубину тёмных вод. Он силился что-то вспомнить, но вертевшаяся в голове мысль постоянно ускользала, так и не успев сформироваться во что-то реальное. Вскоре взгляд его потускнел, голова завалилась на бок, и тело начало клониться к борту. Руки в последний раз царапнули лодку, изображая остаток какого-то желания - и всё. Фрол медленно сполз за борт. Мягкая прозрачная вода, легко расступившись, приняла его в свои объятья и бесшумно сомкнулась над ним, обещая покой и тишину.

   Лодку Фрола нашли далеко за посёлком. Она сиротливо уткнулась в песчаную отмель и отзывалась на удары набегавших волн легким вздрагиванием. Торчащие из уключин вёсла издали были похожи на обломанные крылья. А уцелевшие удочки и наполовину забитый песком садок со снулой рыбой, дополняли общую унылую картину.
   - Отходил старый Гордеев на рыбалку, - протянул не молодой уже мужик, поглаживая борт лодки. - Отходил.
   - Да, - поддержал его более молодой спутник. - Но рыбы успел поймать - дай бог каждому. Что зима, что лето - всё ему нипочём. Ловил в любом месте и сколько хотел. Не иначе как знал что-то...
   Пожилой грустно улыбнулся. 
   - Походи и ты столько годов на реку каждый день, да в любую погоду - тоже будешь что-то знать.
   Он вытащил вёсла из уключин, собрал удочки и, жестом пригласив своего спутника, начал стаскивать лодку в глубину.

   Зимой, когда река стала, и первые, самые нетерпеливые из рыбаков, потянулись на лёд, Настя, зная равнодушие своего мужа к рыбалке, отдала блёсны старого Гордеева своему брату. Тот принял подарок с горящими глазами. Но вскоре принёс их обратно. За неделю лова ни один, даже самый никудышний окунёк, не соблазнился гордеевскими железками. По посёлку поползли слухи, что Фрол, всё-таки, знал что-то особенное, но не захотел никому передать своего знания, опасаясь за реку.