Батюшка Дон кн. 1 гл. 17

Осужденный по бытовой статье по фамилии Сирота выделялся статью и красивой внешностью. Формально он ничем не отличался от остальных отбывающих наказание в исправительном лагере, но пользовался неограниченным доверием лагерной администрации. Работал он бригадиром погрузки леса в железнодорожные вагоны.
- От него многое зависит! - предупредил начальник лагеря нового ответственного за взаимоотношения с железнодорожным ведомством СССР. - Когда в вагон грузишь пиломатериалы, можно любую подлянку сделать. Например, так их сложить, что через несколько сотен километров груз развяжется, и железная дорога сделает возврат или вызовет представителя на станцию и заставит закреплять груз.
Лейтенант Ухов, новый непосредственный начальник Сироты недавно приехал в северный город с молодой женой Людмилой. Она окончила хореографическое училище имени Вагановой в Ленинграде и считала себя непризнанной звездой балета.
- Если бы не ты! - упрекала она мужа. - Я бы блистала на сцене Кировского театра.
Ухов любил её, считал красавицей и носил на руках. К новой работе он относился серьёзно. На первых порах всё шло нормально, бригадира, ответственного за погрузку он уважал, понимая:   
- У «хозяина» жёсткий план, поэтому он Сироту ценит, как хорошего работника!
Лейтенант даже обеспечил ему жильё рядом с железнодорожной станцией, чтобы «зэк» мог не возвращаться в лагерь, когда контролировал отгрузку леса.
- Это моя жена Людмила! - познакомил он Сироту, когда случайно столкнулся с ним на вечернем выгуле скучающей женщины.
Женское сердце загадка. Людмила влюбилась в красавца «зэка», словно кошка в валерьянку. Они начали встречаться в комнате Сироты.
- Ты совсем обнаглел?! - злился Ухов. - Соблазнил мою жену, эту святую женщину!
Как водится муж перепробовал все средства. Бил изменницу, застав в её постели «зэка», и голого гонял его по городу, не очень метко стреляя из охотничьего ружья вслед. Убивать осуждённого он опасался, полковник ценил рабсилу.
- Только я сам могу увечить заключённых! - предупредил его начальник лагеря.
Вскоре у неё родился ребёнок. Когда женщина ругалась с «зэком», она говорила, что дочка не его, а прежнего мужа и уходила жить к нему. Через пару месяцев ей надоедал лейтенант. Тогда он узнавал, что дочка не его, и Сирота обратно принимал взбалмошную бабу.
- Так от кого всё же дочка? - вопрошали оба измученных мужика.
Однако женщина хранила гордое молчание. Через год Людмила внесла разнообразие и уехала на Большую землю к маме. Лейтенант и Сирота помирились и бухнули вместе. Но через месяц она вернулась и продолжила по очереди сожительствовать с двумя мужчинами. Причём у неё возникла крамольная идея.
- Я хочу возобновить балетную карьеру! - заявила она Ухову. - Если ты устроишь мне ведущую партию в постановке балета «Жизель», я останусь с тобой…
В городе имелся драматический театр, в котором служили осужденные артисты. Лейтенант поговорил с полковником и театр приступил к репетициям балета.
- Это будет событие регионального значения! - заверила Людмила любовников.
На премьере они сидели в зрительном зале рядом. Спектакль шёл удачно, пока на середину сцены не вышел плюгавый мужчина среднего роста в безобразно обтягивающих трико.
- Он раньше танцевал в Большом театре… - шепнул Ухов.
Встав в позу, он вытянул правую руку, приглашая свою партнёршу
на сцену. В балетной пачке выпорхнула Людмила. Женский балетный костюм, состоящий из корсажа, застёгнутый сзади на крючки, и пришитой к нему многослойной юбки из жёсткого тюля, посаженной на трусики, смотрелся на ней нелепо.
- Однако жена набрала вес… - лейтенант посмотрел на неё со стороны.
Крепко сбитая женщина явно превосходила по росту и весу своего партнёра. Годы роковых страстей и роды сказались на ней негативным образом.
- Как бы чего не случилось… - вздохнул Сирота.
Людмила разбежалась и подхваченная за талию руками балеруна,
взлетела над его головой в позе ласточки. Так они стояли секунд пять, она, сияя праздничной улыбкой, он, покраснев от натуги.
- Молодец мужик! - захлопал Ухов. 
Внезапно верхняя часть прекрасной половины дуэта перевесила и начала накреняться вперёд, вызывая радостное оживление уже засыпавших зрителей. Партнёр, согласно всем законам физики, сделал шаг вперёд чтобы обрести равновесие.
- Держи! - крикнул Сирота.
Но Людмила продолжила падать вперёд. Партнёр, в свою очередь, предчувствуя всевозможные последствия катастрофы, продолжал делать шаги с растущим ускорением.
- В этой гонке он не учёл одного, - понял лейтенант, - всё на свете имеет свой конец…
Конец пришёл и сцене. К этому моменту балерун уже практически бежал. Летела Людмила, широко раскинув руки и с широкой улыбкой на лице. Подбежав в краю сцены он, повинуясь сиюминутному инстинкту самосохранения разжал руки во избежание совместного полёта, и выстрелил несчастной партнёршей прямо в оркестровую яму.
- Это конец! - застонал Сирота.
Глаз наблюдателя запечатлел плавную траекторию полёта. На лицах музыкантов читался ужас.
- Вашу мать! - раздался крик Людмилы из оркестровой ямы. - Я ноги поломала дирижёру…
Публика впала в истерику и откровенно каталась под стульями. Самые стойкие нашли в себе силы аплодировать. Невозмутимо поклонившись, балерун с достоинством ушёл за кулисы.
- Это бог отомстил ей за наши мучения! - внезапно прозрел Ухов.
- Что ты такое говоришь? - возмутился Сирота. - Она пострадала ради искусства.
- Если хочешь, - предложил лейтенант, - забирай её с дочкой себе! Она мне надоела…
- Очень мне надо… - фыркнул «зэк».
Они начали драться за право не жить с балериной. Полковник тоже присутствовал на премьере и волевым решением прекратил постыдное представление:
- Смирно! Завтра утром оба ко мне.
В итоге Ухова понизили в должности, а Сироту перевели заведующим производством. Теперь с ним иногда общался бригадир лесорубов Григорий Шелехов.
- С жиру бесятся! - вяло заметил он, когда узнал историю Сироты. - Мне зараз до баб никакого интереса нету…
Однажды Шелехов докладывал результаты дневной работы заведующему производством. Сирота слушал невнимательно, переживая своё падение. Внезапно он опёрся пальцами о край своего стола, грозно приподнялся и крикнул:
- Как стоишь? - заорал бывший кассир, случайно выбившийся в лагерное начальство. - Стань, как следует! Прямо!.. Теперь докладай.
- Чего орёшь? - опешил Григорий. - Чай не следователь, штобы орать…
- Ты как разговариваешь?
- Пробую гутарить с тобой по-человечески…
- Да я тебя Шелехов сгною!
- Попробуй.
- И бригада твоя будет теперь горбатиться на самых дрянных делянках!
Григорий опомнился и, став прямо, как в юности перед офицерами, доложил по форме. На душе у него всё переворачивалось, хотелось врезать возомнившему себя пупом земли чванливому «зэку». Только мысль о голодных членах бригады удержала его, и до хруста сжимая ноющие кулаки, бригадир выслушал получасовую лекцию об уважении к начальству.
- Чай не барин, - уговаривал он себя, - потерплю…
Вскоре начальник лагеря по какому-то пустяковому поводу снял хама с халявной должности, и растратчик вскоре погиб от удара ножа синего от наколок «блатного», не слишком расторопно выполнив приказание главного из воров в законе.

***
Неопровержимый факт продолжительного укрывательства Мишки Кошевого от правоохранительных органов имел неожиданные последствия. На шумном комсомольском собрании от него потребовали публичного отречения от отца «врага народа». После отказа сделать это, его единогласно исключили из членов ВЛКСМ.
- Таким отщепенцам не место в главном резерве нашей родной партии Ленина-Сталина! - сказал секретарь хуторного комитета комсомола.
- Это ошибка! - попробовал защититься Кошевой.
- Партия не ошибается…
Бывшие дружки демонстративно сторонились изгоя. Новый председатель колхоза намекнул, что для него осталась работа только пастухом колхозного стада.
- Извиняй, Михаил! - отводил глаза таганрогский пролетарий Митин, знавший его отца. - Сам понимаешь, трактора я тебе доверить не могу…
- Да мне бы лишь семью прокормить.
Мишка понимал это, но в душе сильно обижался. Ведь он был абсолютно уверен в невиновности отца и верил, что всё скоро наладится. Однако время шло, отношение к нему не менялось, и Кошевой продолжал зарабатывать скудные трудодни на надоевшем до чёртиков пастбище.
- Как жить-то дальше? - часто гадал он.
Когда снова обратился к председателю за помощью, тот, заговорчески понизив голос, посоветовал:
- Шёл бы ты Михаил в армию.
- Меня не возьмут…
- Возьмут, - Митин, воровато оглянулся по сторонам, хотя они сидели вдвоём в пустом помещении правления колхоза. - У меня в Вёшенской военком старый знакомый, я могу договориться. Тебе двадцать лет есть?
- Двадцать один.
- Вот и ладненько, - обрадовался бывший красноармеец. - Иначе тебя неизвестно забрали ли бы в армию, а без службы мужчиной не стать…
- А как же мать, жена?
- Чудак, что им сделается? - удивился матёрый председатель. - Будут спокойно жить в Татарском, мы их не бросим.
- А, кто же их будет кормить?
- Вот странный человек! - сказал изумлённо Митин. - Ты же своё денежное довольствие им пересылать будешь, в нашей армии служат на всём готовом… Там тебя накормят, оденут, обуют - не жизнь, а сказка!
Мишка дал согласие, примерно через две недели его вызвали в контору прямо с пастбища.
- Иди домой и быстро собирайся, - велел Митин. - Через полчаса транспорт идёт в станицу.
- Зачем?
- Там формируется команда для отправки в кавалерийское училище, тебя тишком включили в списки.
- Век буду помнить! - искренне обрадовался Кошевой. - А как же попрощаться с родными, они ведь сегодня на прополке буряка?
- Напишешь с дороги, - отмахнулся задёрганный председатель. - Беги скорее, смотри, уедут без тебя…
Мишка бросился к родному куреню, открыл висячий замок, сбросил одежду и надел на себя ненужное старьё.
- Сойдёт и так… - лихорадочно думал новобранец.
В последний раз оглядел знакомую до боли обстановку, объёмную печь с лежанкой, самодельный стол и железную кровать. Решительно захлопнул тревожно скрипнувшую дверь и побежал к конторе…
- В училище снова стану человеком! - подумал он на бегу. - Я докажу всем, что Кошевые добросовестно служат Советской власти!
По приезду к районному военкомату их посадили на грузовик, крытый брезентом, и повезли на железнодорожную станцию. Мишка сидел у заднего борта и пристально смотрел на кривые улочки Вёшенской, увидел изломанный берег Дона и помахал ему, словно прощаясь, занемевшей рукой.
- Когда снова увижу? - гадал он, сдерживая слёзы.
На врачебной комиссии, когда призывники разделись до трусов, доктор Спицын подозвал к нему девчат-медичек и воскликнул:
- Девушки, где ваши глаза были? - доктор постучал кулаком с глухим утробным звуком в его грудь. - Это же настоящий богатырь!
- Поздно, доктор, - засмеялся довольный Кошевой. - Я женат…
- Жалко, одним завидным женихом меньше.
Мишка был весь обвит мускулами, будто резиновыми жгутами. Их команду быстро погрузили в вагоны-теплушки воинского маршрута и отправили в долгий путь.
- Куда нас интересно везут? - гадали недавние колхозники.
- На кудыкину гору, - поддевал Кошевой, - воровать помидоры…
Все призывники были будто на подбор. Рослые, сильные, крепкие и грамотные, меньше семи классов образования ни у кого не было. Среди них ехали двое учителей-добровольцев. Они, чтобы попасть в кавалерию, пришли к военкому-капитану с верёвками в руках и объявили:
- Если не возьмёте в эту команду, то мы повесимся тут же!
Все парни мечтали щеголять в длиннополых шинелях, с шашками, при шпорах, в легендарных будёновках с синими звездами.
- Главное не в пехоту, - рассуждали призывники. - Будем всю службу пыль глотать…
В Сталинграде к ним добавилось пять товарных вагонов-теплушек полных призывниками. Под Барнаулом прицепили ещё шесть вагонов. В Новосибирске полностью сформировали огромный воинский маршрут.
- Куда нас везут? - недоумевали уставшие от бесконечной дороги пацаны. - Завезли, чёрт знает куда!
- Обратного пути всё равно нет… - успокаивал товарищей Мишка.
Спустя неделю пути дождливым утром, по вывеске они обнаружили, что находятся на станции Шилка. Рядом располагался город Сретенск, место ссылки дворянских семей. Перед вагонами стояли командиры в коротких шинелях с алыми петлицами.
- Пехота! Мы в кавалерию! - поднялся ропот. - Не выйдем из вагонов!
Кошевой принялся уговаривать своих земляков:
- Идём, ребята, в стрелковую часть, в полковую школу. А там, глядишь, появится зелёная улица в высший командный состав.
Все вразнобой зашагали по льду реки Шилка, на ту сторону в гарнизонный городок 833-го запасного стрелкового полка Забайкальского военного округа. Перед казармами команду выстроили и объявили:
- Кто в пулемётную роту, делай два шага вперёд!
- Выходим! - крикнул Кошевой землякам. - Ребята, давай всем гамузом.
Вышли все, кто ехал с Дона, человек тридцать, целый взвод. Мишка сделал роковой шаг, теперь ему надо было служить не два, а три года. Кошевой оказался в полковой школе младших командиров. В процессе учёбы происходил естественный и жёсткий отбор кандидатов в военные училища.
- Если выдержишь эту бешеную гонку, войдёшь в строку военной жизни, - поучал ротный старшина Пащенко. - Будешь отличным командиром.
- Мне бы три года отслужить, и домой! - рассуждал он поначалу.
Особенно тяжело Мишке пришлось в первые месяцы службы. На плацу эхом отдавались резкие звуки команд. Ноги чеканили широкий шаг, сжатые в кулаки руки были прижаты к бёдрам, сержанты выкрикивали команды. На курсантах рабочая солдатская униформа, стальные каски и сапоги.
- Направо, шире шаг! - раздавалась зычная команда.
Командир взвода был болен, его заменил рябой сержант командами:
- Кругом!.. Быстрый шаг... Стой!.. Строем, быстрый шаг!
- Чем больше морда и живот, тем крепче армия и флот, - пошутил он.
- Разговорчики в строю!.. Подравнялись!.. Равнение на средину! - сержант явно хотел отыграться на новобранцах. - Пошевеливайтесь... Направо!.. Эй, там, в чём дело?
Кошевой от усталости ошибся, он повернул налево.
- Всем шаг назад, марш!.. Упали на живот! Отжались! Раз, два, раз, два... Направо равняйсь! - заорал широкоплечий сержант.
Мишка, виновато моргая, посмотрел на ребят, а рябой крикнул:
- Эй, там! Как фамилия? Да, я к тебе обращаюсь!.. Ты, долговязый брюнет с крючковатым носом.
- Кошевой.
- Кошевой? - гаркнул злой сержант. - Что это, чёрт побери, означает?
- А что не так?
- Рядовой Кошевой, так нужно было ответить. Понятно? - буквально прорычал он. - Как фамилия?
- Рядовой Кошевой, товарищ сержант!
- Вот так и обращайся к вышестоящему командиру, - сказал рябой и скомандовал: - Шаг вперёд... бегом марш!
 

***
Фамилии у людей разные. Большинство получены от имени прародителя рода. Много связанных с деятельностью предков. Есть фамилии красивые, смешные и нелепые. А есть говорящие!
- Дал же бог фамилию! - удивился Григорий Шелехов, когда познакомился с расконвоированным инструктором по валке леса Ручка.
Он должен был обучать лагерников передовым методам повала сосен. Умелому обращению с основными средствами производства на лесоповале - топору и пиле.
- Эту науку мы легко освоим! - придирчиво оглядев ученика, сказал он.
- Быстрее бы…
- Быстро только кошки родят.
Что он делал в рабочее время, никто не знал, но теперь, когда Григорий был в состоянии заплатить ему за науку, специалист приходил на лесную делянку, как в класс, и занимался с ним, причём основательно.
- Одно занятие - одна пачка чая! - установил инструктор плату за обучение.
Ручка очень любил напиток шнырь. Это крепкий чифир со сгущёнкой. Обычно его заваривали по особому случаю - день рождения, праздник или освобождение. Штырь довольно дорогой напиток для «зэка», поэтому он научился добывать желаемое, преподавая новичкам специфические знания.
- Делается шнырь так, - объяснил Ручка. - На трёхлитровую банку заваривается пачка чая. Когда чифир приготовится, его процеживают и добавляют банку сгухи. Получается терпкий вязкий напиток. По консистенции он напоминает малагу. 
Шелехов обладал самой твёрдой лагерной валютой - массивным куском украинского сала и легко менял его на чай и сгущёнку. Давно сидевший в лагере Ручка знал все тонкости арестантского быта.
- Но не всегда бывает достаток в чае… - пожаловался лесной специалист. - Иногда приходится поднимать нифеля, то есть делать чай на проваренной заварке. В изоляторах чай важен так же, как и табак. Все усилия арестантов направлены на то, чтобы эти продукты радовали узников каземата. Для того, чтобы чай было легче протащить под крышу, приходится изготовлять терьяк.
- А энто што такое? - не понял Григорий.
- Делается крутой чифир. А потом он выпаривается до тех пор, пока не станет похожим на пластилин. В изоляторе можно будет вскипятить кружку воды при помощи лезвий и проводков, а в кипяток добавить кусочек этого пластилина. Получится что-то вроде чифира. Иногда в чифире варят майки или даже робы. Потом можно будет оторвать кусочек материи и сварить её в кипятке.
- Короче, голь на выдумку хитра, - согласился Шелехов.
В начале занятий учитель сильно удивился неуклюжести ученика:
- Как ты рубишь?.. Будто саблей машешь…
- Завсегда этак рубил.
- Это тебе, брат, не уголёк добывать!
- Там малость, полегши, будет, - заметил потный, несмотря на приличный мороз ученик. - Хучь тоже скажу тебе не сахар.
- Про сахар лучше не вспоминай! - занервничал инструктор, в прошлой жизни московский кондитер. - Да не так... Недотёпа!
Он из-за пояса выхватил топор и двумя точными ударами подрубил вековую сосну так, что после подреза пилой с другой стороны и чуть ниже линии заруба, она легла ровненько, будто срезанная косой былинка.
- Ловко, - одобрительно засмеялся казак, - я этак никогда не сумею…
- Сумеешь, как миленький!
В результате от двуручной, поперечной пилы Григорий перешёл на большой, лесоповальный лучок, которым можно работать одному. Столетнюю сосну он перепиливал за несколько минут. Он премировал учителя пачкой чая и напоследок спросил:
- А ты за што сюда загремел?
- Проходя мимо Кремлевской стены, мой шестилетний сын спросил: «Зачем такая высокая стена?» «Чтобы бандиты не перелезли», - ответил я. «Отсюда?» - поинтересовался сынок. «Оттуда!» - ляпнул я.
- И што?
- Охрана услышала наш шутейный разговор, а мне впаяли «десятку» …
Благодаря работящему москвичу Шелехов научился валить деревья так, чтобы при раскряжевке не зажимало пилу, валить их туда, куда нужно, располагать подруби и срезы в зависимости от неравномерно растущей кроны, наклона дерева, силы ветра.
- Всякому делу можно научиться! - у него теперь были силы думать.
После обучения Григорий смог выполнить суточную норму валки леса, казавшуюся ранее недостижимой. Теперь он работал один, предупреждение о попытке побега сняли.
- Благодарствую за предупреждение! - сказал он новому бригадиру, передавая часть продуктов из домашней посылки.
- Ты всё же поосторожнее…
Поработав полгода, мог воткнуть в почву заостренный кол в метрах двадцати от намеченного к рубке дерева и в двух-трёх случаях из десяти, вогнать его в землю гладким, скользким стволом тридцатиметровой сосны. А если промахивался, то всего на полметра.
- Вишь, как пришлось мне в жизни! - часто размышлял он. - Сначала я пахал землю, потом воевал. Опосля выучил горняцкий труд, зараз научился лес валить… Всякую деятельность приходилось осваивать основательно, иначе не выжить. Интересно, ежели останусь живым, чем судьба распорядится ишо заниматься. Так, пожалуй, я и до большого начальника дорасту, чем чёрт не шутит!
Вскоре он пересёкся с подлым доносчиком, бывшим комендантом лагеря. Каторжники, опоздавшие на утренний развод, попадали на работы уже не в свою бригаду, а в первую попавшуюся. Их обычно ставили собирать сучья, жечь костры. Работа эта была не очень тяжёлая, но невыгодная - пайка урезанная. Как-то на такую работу в бригаду Григория попал «зэк», попивший немало его крови.
- Вот и поквитаемся! - обрадовался Шелехов и прикинул перспективы.
Он, как раз собрался валить строевую сосну и увидел, что метрах в тридцати по направлению, куда та должна была упасть, доносчик собирал сучья. Григорий и решил рассчитаться с ним за донос по лагерному.
- Мне энто бригадирство даром не нужно, когда сам за себя отвечаешь даже лучше, - рассудил он, - но за подлянку надо отвечать!
Спас опального коменданта от смерти, а Шелехова от позднейших угрызений совести, небольшой шквал, налетевший, когда сосна «пошла». Падение строевой сосны всегда завораживающе и величаво. До наклона ствола градусов в тридцать она падала медленно, прямой и даже маленький порыв ветра мог легко изменить направление её падения.
- Какая сила! - восхищались каторжане, наблюдая смерть дерева. - Век стояло, а падает за секунды…
Падение красавицы ускорялось, сосна прогибалась, подобно гигантскому луку. Её хлёсткий удар о землю можно было сравнить с ударом многометрового хлыста.
- Может быть, поэтому и называют хлыстами стволы поваленных и обрубленных от сучьев деревьев, - ненароком подумал он в это мгновение.
Миновав тридцать градусов наклона, сосна падала быстро, и её ничто не могло отклонить. Когда она перешла роковую границу, Григорий дико завопил:
- Эй! Сосна идёт!
- Всем смотреть вверх… - автоматически отозвался бригадир.
- Эй, ты там! - Шелехов кричал громко, чтобы все увидели, как он предупреждал окружающих.
B расчётах Григорий исходил из теоретического положения, если доносчик, то, значит, трус. А трус растеряется и замрёт на месте.
- Берегись! - раздались голоса лесорубов.
Стройная сосна, пройдя с глухим свистом последние метры, легла с тяжёлым ударом и заключительным сиплым вздохом кроны. Григорий запрыгал на месте и закричал:
- Эй! - он бросился к месту падения. - Сюда все!.. Человек под деревом!
Имея впереди срок более восьми лет, незачем к ним добавлять два. Все прибежали к кроне, а бывший комендант стоял, как мраморный столб, белый, словно бумага. На расстоянии полуметра от него упал неохватный ствол, а с двух сторон торчали суки, каждый толщиной в предплечье мужчины.
- Ты што ж, падла?
- Я не слышал…
- Тебе кричат, а ты идёшь! - Григорий подскочил к нему первым и смачно врезал по физиономии. - Ах ты, сука! Глаза разлепи… Ах, ты, гад!
Доносчик посмотрел на него, узнал и, видимо, кое-что понял. С тех пор, увидев издалека Шелехова, он спешил перейти на другую сторону или просто куда-нибудь свернуть.
 
Продолжение http://proza.ru/2011/12/20/1036