Отчаяние

Оно имеет вкус и запах, цвет и фактуру. Оно имеет понятие о времени и месте, причинах и последствиях. Оно осознает факт своего существования. У него нет только одного свойства.

Оно не имеет выхода.

Это тупик. Банальный по своей сути. Безразличный к действиям.

Отчаяние глухо и немо, но власть его неумолима.

И все попытки вырваться из этого омута разбиваются о холодную кирпичную стену, маленькими хрустальными осколками рассыпаясь по сырому асфальту.

Надежда, тем не менее, отказывается умирать. Априори.

Останавливаешься на секунду, задержав дыхание в легких, ошалело оборачиваясь по сторонам, перекладываешь в сотый раз всю свою прошлую жизнь в поисках причины, даты, события, жеста, слова, взгляда. Как будто это понятие может хоть чем-то помочь. Перебираешь в голове людей, к которым можно обратиться за помощью. Придумываешь тысячи поступков, которые, казалось бы, в силах направить ситуацию в другое слово. Подбираешь слова для действий, как в театре раз за разом репетируя основную партию. Но все ничтожно. Уже. Как быстро то… Когда? Не успел заметить. И все снова и снова. Слова, поступки, жесты, взгляды, люди. Вопросы… Надежда.

Не понимаешь, что это только НАЧАЛО. Не осознаешь.

Периодами отчаяние затихает. Когда устает мучить клетки мозга своим присутствием. Разум, душа, тело берут передышку в жестокой бескомпромиссной борьбе. И тогда отчаяние обретает другую форму. Телу кажется, что это помогло, но все это всего лишь обман. Иллюзия.
Фикция. Обманка. Фальшь. Псевдожизнь.

Вены наполняет обманчивая субстанция радости. Бокал, еще бокал. Вино, красное или белое, не суть важно. Мартини, сок, мартини. Коньяк в кофе, кофе в коньяк. Забытье. И уже кажется, что, в принципе, все достаточно терпимо. Реальность плывет перед глазами,  искусственные слезы выносят боль на поверхность, натянутая улыбка бодрит окружающий мир. И вновь яркие остроумные до пошлости шутки, смех и желание опустить руку в жесте «да пошло оно все…» создают ореол несокрушимого человека. Дрожащая душа собирается в комок, забиваясь глубоко в сырой чулан подсознания. Пережидает всплеск боли.  Это повторяется вновь и вновь. Потому что в самый первый раз это принесло облегчение. В приступе новой боли рука как у испытуемой мартышки вновь тянется « к кнопке», запускающий этот механизм отторжения понимания  реальной действительности. Это превращается в систему. Постепенно начинаешь понимать, что уже не помогает. Глаза не хотят плакать, губы улыбаться, пальцы в немом приступе агонии впиваются ногтями в живую плоть. Начинаешь понимать, что затягивает. Что уже не представляешь и дня без вожделенного напитка, ранее дарящего успокоение. Страх. Страх остаться с этим один на один.

Агрессия. Оказывается, она пряталась где то глубоко внутри, булькая и плескаясь, дожидаясь своего часа. Как шампанское в бутылке, оно выдавливает пробку силой перебродившего напитка. Агрессия вследствие обид на весь окружающий мир – почему Я? Злость при взгляде на ни в чем неповинных счастливых людей. Неосознанная, сокрушающая, безумная в своей силе. Неудержимая, бесконтрольная, независимая. В чем-то она быть может права, но в большей своей сути эгоистична. Мысленно хватаешь себя за руки, останавливаешь в очередном выплеске энергии, находишься в постоянном поиске громоотвода. Иногда происходит настолько дикий губительный разряд, что вновь приходит страх. Страх, что однажды это случится. Что агрессия накопит в себе такую силу, что сможет разбить все преграды, преодолеть все выработанные годами, привитые обществом, взращенные любовью и дружбой, рамки естества.  Страх сорваться и окончательно потерять все. Опять страх.
 
Новый этап. Таблетки. Белые, желтые…  Круглые, треугольные, вытянутой формы. С выдавленной наверху надписью и без нее. Прозрачные капсулы с цветными гранулами внутри. Слабые, разрешенные. Сильнодействующие, по поддельным рецептам. Глотать перед едой, после, в момент приступа психоза, класть под язык…  Держишь их на ладони и долго смотришь. В первый раз их очень трудно проглотить, кажется, что они встанут где посредине гортани, перекроют дыхание. Боишься, что проснется какой то новый «Я». Незнакомый тебе доселе. И потому опасаешься, что не сможешь контролировать свои поступки. Но себя настоящего боишься тоже. Кого сильнее уже не понятно. Непроизвольно сглатываешь комок слюны пересохшим ртом и делаешь этот шаг в обволакивающую вату. От некоторых просто спишь. От других можешь наконец остановить спазм слезных желез, уже давно выработавших свой ресурс. От последних все плывет перед глазами и становится уже не важно кто ты и что с тобой происходит. Как в бреду, в тумане. Испытываешь кайф от отступающей боли. Понимаешь безумцев в рубашках с длинными рукавами, часами лежащих на кровати, уставившись в потолок. Увеличиваешь дозу постепенно согласно рецепту, потом, поддавшись внезапному порыву ужаса от происходящего, бросаешь резко. Страх. Надежды нет. Отчаяние давит снова.

Общение. В первые моменты паники кидаешься к каждому встречному как потерявшаяся собачонка. Скуля и поджимая хвост внутри самого себя. Снаружи широко улыбаясь навстречу несколько независимо. Как будто это не ты ищешь общения. Поддержки. Впитываешь энергию от простых разговоров, беспечных бесед «ни о чем», спонтанному смеху, скабрезным шуткам. Давишься, но глотаешь. Внутри просыпается человек – «душа компании». Просто потому что ты всегда весел. Всегда выслушаешь, всегда поймешь, всегда поддержишь. Затем этого мини-допинга становится мало.  Идешь на более близкий контакт. Глушишь боль, словно неразбавленным спиртом, обескураживающей откровенностью. Тебя слушают. Этого пока достаточно. Живешь на этой системе некоторое время.  После, как тонущий в болоте наркоман, уже не можешь без этих каждодневных исповедей. Раскладываешь как пасьянс свою жизнь на события и даты, на мысли и предчувствия. Порою чувствуешь себя как нудист на обыкновенном пляже среди бикини и парэо. Катарсис наступает внезапно. Однажды утром просыпаешься и понимаешь, что увяз в этом «по самое не хочу» и что каждое произнесенное тобою слово приносит только боль. Почти физически ощущаешь досаду от окружающих тебя людей.  Замыкаешься мгновенно. Превращаешься в человека-чемодан. Человек-чулан. Человек-ширма. Человек-ничто. Отгораживаешься от всего мира наглухо, законопатив каждую щелочку ветхими улыбками слегка растянутыми губами. Бездна одиночества.

Музыка. Всегда тяготея к музыке, пробуя ее на вкус каждый миг своего бытия, забиваешь все мелкие поры своей тщедушной дрожащей жизни этой субстанцией. Как обезумевший от наступающей смерти человек всеядно кидаешься в поисках нового лекарства, метода, процедуры. Не можешь прожить и секунды, не отгородившись аккордами в голове. Музыка становится всенепременным спутником жизни. Вынимаешь наушники только на время сна. Но даже во сне слушаешь музыку. Смешиваешь убийственный коктейль из классики, жесткого репа и дикого хард-рока. Редкие вкрапления ирландской музыки. Почему то. Не понятно. В голове стучит.

Сон. Постоянные странные переходы от жуткой бессонницы, когда спишь по паре часов в сутки, даже дремлешь, к глубоким почти летаргическим мутным снам. Не понимаешь, что хуже. Бессонница, в моменты наступления которой мучаешь свой разум мыслями, просто потому что нечем отвлечься. Нет возможности посмотреть в сторону. Забить сознание фразами по типу – я подумаю об этом завтра. Безмерно устаешь, выматываешься. Задыхаешься. Или сны. Яркие, настоящие. Ни одного момента, который мог бы разбить «ненатуральность» картинки. Почти действительность. Практически всегда снятся события, которых боишься. Люди, которых не хочешь видеть. Просыпаешься от слез. От крика. От боли. И опять задыхаешься. Перепугавшись однажды, опять возвращаешься к таблеткам.

Пища. Внезапно превращается в «неприятного старого товарища». Ей не рад, ее избегаешь. Теряешь килограммы. Балансируешь на грани здоровья. Повинуешься апатии, когда при виде еды испытываешь жуткую тошноту. Порою не ешь несколько суток. Опять страх. Но мысль о еде вызывает только рвотные спазмы. Заставляешь себя есть насильно, через «не могу». Склоняешься над унитазом вновь и вновь, выворачивая свой желудок до боли, до желчи. Потребляешь как можно больше жидкости, чтобы было чем блевать. ****Ь. Я – мечта застарелых толстушек. Я боюсь вставать на весы, ожидая увидеть колебание стрелки не в ту сторону. Боишься одевать вещи, которые не носил больше месяца. Обувь с прошлого сезона. Боишься испытать страх от осознания своего физического состояния. Пульс бьется где то глубоко в ключице. Живот как у дистрофиков в научно-популярных журналах. Косточка на плече, о существовании которой ранее и не подозревал. Волосы, остающиеся на руке, ногти, которые не могут подрасти из-за общего недостатка всех минимально важных элементов. Люди, малознакомые, участливо спрашивающие - что с тобой. Скрываешь свое тело под объемными одеждами. Таишься от родственников и друзей, избегаешь вопросов о своей худобе. Страх, что не в силах остановить это.

Я – дохлый цыпленок в яйце, застывший на второй неделе своего развития вследствие сбоя работы инкубатора. Ошибку уже не исправить.

Я – грязная лужа на подсыхающей трассе. Слегка подернута льдинкой. Ежесекундно раздавливаемая колесами машин. Бездушно.

Я – бутылка из под дешевого портвейна «три семерки». Толстое мутное зеленоватое стекло, заляпанное жирными отпечатками пальцев. Среди шеренги таких же собратьев у стены на старой газете с заплесневелыми остатками еды.

Я- старый заношенный «донельзя» свитер в самом дальнем и темном углу шкафа. Когда то давным-давно бесконечно любимый и удобный. Коричневый. Финский. «Добуржуазного» производства. Стопроцентная шерсть. Сорок восьмой размер. С пейзажем из домиков на лицевой планке. С растянутыми локтями и катышками вдоль всей поверхности. Забытый и уже не нужный. Но выбросить жалко. Я жду момента, когда меня отправят на помойку. Меня жрет моль.

Я- тот самый мамонтенок, который потерял всех, однажды проснувшись в оттаявшей льдине. Я не знаю кто я, куда мне идти и зачем вообще я нужен. И кому... И нужен ли… Смысла существования нет.

Я – выцветший от времени, покрытый ржавчиной комбайн у колхозных складов. Меня «выбили» согласно заявкам Госплана. Но не успели использовать по назначению. Конец Союзу. Развал сельского хозяйства. Я умираю безцельно и медленно вместе колхозом, когда то зажиточным и передовым. Стекла выбиты. Галки свили гнездо у меня в кабине.

Я- открытая во время ремонта банка с краской. Оранжевая. Эмаль масляная. Два с половиной килограмма. Для внутренних поверхностей. Крышка закрыта не плотно, кисточка торчит из зияющего отверстия. Я засыхаю. Каменею. Кристаллизируюсь.
 
Я – дерево, надломленное бурей. Мои ветки мертвы, покрыты лишаем и грибком. Превращаюсь в труху медленно среди буйной молодой поросли.

Быть может моя боль и отчаяние несравнимо с чувствами, которые испытывают, когда хоронят близких людей. Я не знакома с этим.

Я сдохла сама. Однажды.

В моменты, когда меня «накрывает с головой», я как подснежник весной пробиваюсь сквозь толщу отчаяния и хватаюсь за эту маленькую пухлую ладошку. Она пахнет ромашкой и цветными карандашами. И мы идем по темнеющим улицам, держась за руки. Она болтает о чем то о своем, детском, малозначительном, но чрезвычайно важном для нее в этот момент. И шаркает ногами, хотя я ей это строго настрого запретила.