восьмая нота - 1

 
                первая глава               


 
                ... да кто Вам сказал, что восьмой
                ноты не существует?
                Семь нот - это проституция человечества перед   
                числом семь. Просто надо знать, где её искать ...
                а уж как найти - дело техники ...
               
               
                - из авторской неопубликованной      
                энциклопедии парадоксов ...
               




                ПРЕЗЕНТАЦИЯ НЕПРЕЗЕНТАБЕЛЬНЫХ
      
         Если бы среди тараканов проводились чемпионаты мира по нахальству, то моя квартира считалась бы самой плодовитой по воспитанию наглости усатых тварей. Эти бандиты раскованно прощают присутствие хозяина на кухне, милостливо оставляя за мной право, распоряжаться спальней по своему усмотрению, без их вмешательства на эту жилплощадь.
      
        Надо сказать, что я живу в однокомнатной хрущевке. Так вот, прусаки свой нос в дортуар не суют - так уж у нас заведено. Они, по-джентльменски, не вмешиваются в мой газават с клопами ... А может там жрать нечего? Но это их тараканьи дела и я им тихо благодарен за мягкость в территориальной политике внутриквартирного жизненного пространства.
      
        Ах! Если бы такие чемпионаты проводились! Да я тогда бы стал сверхуважаемым тараканьим дрессировщиком на свете с огромными финансовыми перспективами! А отсюда вытекают и самые шикарные последствия - да хотя бы отпадёт ежедневный променад по злачным местам, с зорким высматриванием бутылочного блеска и нарушителей территориально-бутылочной конвенции. Да вы не подумайте, что я - профессиональный собиратель пузырей ... отнюдь ... я - ночной сторож некоего хозяйственного заведения, ценность которого штукатурка да ржавый амбарный замок.
      
        Но … на отдыхе, во время прогулок, попавшая на глаза стеклотара с царской небрежностью отправляется мной в авоську, а встретившиеся нарушители территориальной конвенции, судя по габаритам, или в глубокий нокаут, или к такой матери, что будет почище отруба, поскольку уши зевак жадно слышат скандальные вещи, равно как и глаза видят, а это для нахалов как раз тот случай, когда на миру смерть далеко не красна ...

        Так вот, этой черной работой я не стал бы заниматься, даже как сейчас - любительски ... между прочим ... Я бы заимел средства ... Я и компании выбирал бы уже не по критерию «на троих» ... Уж мы за бутылкой бормотухи пофилософствовали бы с Цар Царычем на нашу любимую тему ... уж мы разложили бы по косточкам человека ... Уж мы бы дознались-таки, хомо сапиенс - «цар» природы, или «идиёт». Так выражается мой друг - старый еврей. «Цар Царыч» - это его кликуха, а зовут его Соломоном.
         
        В лучшие времена он работал на кафедре биологии сельхозинститута у нас, в Оренбурге ... Работал ... Но неразборчивая кичливость своей национальностью, помноженная на бурное отрицание актуальности политучебы профессорско-преподавательского состава, восстановила справедливость - институт был освобожден от смутьяна, а система политучёбы на крови беспартийного жида окрепла еще больше. Сам же изгнанник, кандидат биологических наук, не поверивший Дарвину и начавший успешно набирать черновой материал о происхождении человека, был приглашен на улицу с уникальными возможностями распрощаться с антидарвиновской темой.
      
        Что осталось у него от старой жизни, так это презрение к богатству, выражающееся через личный афоризм - «Деньги не пахнут, вот руки, которые их держат, иногда воняют». Кроме афоризма у него был закадычный и в условном, и в переносном смысле этого слова, друг - Костя Аладин, поддерживавший его в институте не только сочувствием в его жестокой борьбе с ветряными мельницами парткома. Частенько бывало, что я ... а я и есть тот Костя Аладин ... симпатизировал его пьяной дребедени, где искалось место человека - на царской вершине природы, или на её вонючих задворках.
      
        Это был настоящий еврей - от имени до потрохов. А уж о его речи стоит поговорить особо. Еврейский акцент произношения гласных окрашивал его речь в яркое своеобразие и притягивал внимание слушающих. Моё, во всяком случае, точно. Например  «двери» он произносил как «двэри», «замок» - как «замёк». Ударение в его речи было пролонгированным и на ключевых словах, иногда неправильным, но оправданным специфической стилистикой еврейской речи на русском языке. Ваш рассказчик, кстати, слушал его с большим интересом, упиваясь и еврейским колоритом, и содержанием монологов ...
         
        –  Ты знаешь, мэньшинство ... врагам бы их болячки ... часто право, но мынусь его в том, что оно в меньшинствэ, и только поэтому оказывается неправым - произносил он,
обычно остограмившись по первой, и протягивая траур ногтей к луковице - я, все-таки
склоняюсь, что человек не «цар» природы .. .(за что и получил от меня кликуху «Цар Царыч»)... а «идиёт»... Ты посмотри, Константин, - жуя не морщась четвертинку луковицы и одной рукой крутя мою пуговицу, а другой величественным философским жестом нечаянно сбивая пустую бутылку на пол, заводился Царыч. В этом месте он непонимающе отвлекался на упавший пузырь ... но на мгновение, дальше, как ни в чем не бывало - ... ведь надо иметь
потрясающе идиотское мышление, чтобы «изобрэсть» блестящий шедевр глобального
непонимания, но апломба: «... мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее -
наша задача». Думаю, что «изобрэсть» здесь имеет корень «брэд» -
      
        В такие моменты я, с полным стаканом понятно чего и коркой хлеба для занюхивания, уютно устраиваюсь между пружинами старого кресла, а Соломон, на удивленье твёрдо, вышагивая из угла в угол и катая ту, упавшую, по полу, горит нездоровым вдохновением ...
          - Ведь мы по уши в матушке природе, и её же хотим переделать! Не-е-ет! Давай называть вещи своими именами - не переделать, а объявить войну ... - вытянутая рука по ленински указывает в паутину угла комнаты ... - а кому войну-то?! Да самим себе! - ставя стакан на стол, подытоживает еврей и, вздохнув, - Господь глубоко ошибся, вручив людям разум, они его или пропьют, или потерают, но перед этим успеют, им воспользовавшись, наложить себе такую кучу дэрьма, что разгребая его во спасение, зароют друг дружку заупокой. Я не понимаю, как это гадить тому, кто тебе делает добро. Ведь приро-о-ода дает нам жизнь, не генеральные секретари партии, а мы её за это лупим и чернобылями, и аральскими морями, и целиной. Да на хрена мне такая сраная цивилизация! Я лучше в пэщере буду жить, жрать сырое мясо и папоротником от солнца укрываться, а на старости лет собою вскормлю кого-нибудь.
        – Меня, например - это я так поддерживаю его претензии к испорченному умом человечеству.
        –Да и то! - подхватывает идею альтруизма Цар Царыч - хоть польза будет, ведь на твои бутылки пируем, надо же как-то компенсировать.
        –А ты что, думаешь пьянствовать в своей пещере?
        Соломон не готов к такому вопросу и это ставит точку в его разглагольствованиях. Сникнув и плеснув остатки в глотку, он, «спрыгнувший на землю», устало вопрошает -Слушай, я покормлю твоих клопов сегодня, а то уже поздно - моя Мирка боится ... наверно закрылась на все запоры.
        – Да ради Бога ... - меланхолично отвечаю я, прекрасно зная, чего боится и, тем более, желает его дочь - перезревшая красивая девка, не знающая отбоя от мужиков ...

        Мирка была тяжёлым крестом, взваленным на худые отцовы плечи его женой, два года назад отмучившейся с сукиной дочерью и ни с кем не уживающимся, опустившимся мужем, улизнув от них в мир иной.
        – Покорми-покорми! Они у меня скоро забастуют с кровавого однообразия, а ты, кстати, у них будешь вроде деликатеса -
        На том и спать ложились ...
      
        Надо сказать, что я и мои друзья, чей круг ограничен Цар Царычем, ели только на кухне, но не надо путать кухонную трапезу с крепкими возлияниями, что вершились уже в комнате …  да из графина … да при посуде и стаканАх (ударение в «стаканАх» на последней согласной - не дань браваде, а изыски уличного воспитания, правда, в единственном числе этого слова из разнообразия мы аристократически ударяем по первой «а»).
         
        Из уважения к нашей компании, а я другой альтернативы не вижу, тараканы проживали у меня только на пищеблоке. Но зато как проживали!!! Например, один из них, тараканий ариец по кличке «Ефимий» квартировался в каменном куске хлеба, появляясь оттуда только по моему лёгкому троекратному стуку пальцем по столу. Я, уважая его, никогда не обманывал и к стуку всегда присовокуплял чего-нибудь вкусненького - или крошек сыра, или шкурку ливерной колбасы. Ефимий выползал, радостно кивал усами и деликатно, в гордом одиночестве, принимался за трапезу. Кстати, когда он священнодействовал с чем Бог послал, ни один усатый плебей не рисковал подходить к нему, заполошно мыкаясь поблизости и зорко наблюдая за аристократом. Но когда уж Ефимий, оттрапезничав, салютовал мне, пытаясь влезть передними лапками на какую-нибудь крошку, и этим желая принять вертикальное положение (а это у него вместо «спасибо»), вот тогда, ожидавшие своего часа хамьё, стремительно срывались в сторону остатков, убедительно доказывая, что «Голод - не тётка», и «Нахальство - второе счастье» - поговорки далеко не человеческого изобретения.
      
        Правда, с Фимкой приключился один неприятный инцидент, который не имеет большого отношения к повествованию, да и часто касаться его, из уважения друг к другу, мы с Ефимом не очень-то желаем. Но поскольку бумага существо безропотное, а вы, имея времени свободного вагон, не зная куда его девать, поскольку сподобились до моего чтива, то и убейте лишнюю минуту на небольшое отступление от повествования - вас не убудет. А случилось это, когда дворовый алкаш с кликухой «Слива» однажды зашел ко мне попросить стакан ...
      
         ... Все предметы и явления обязательно имеют и отрицательные стороны, и положительные - как палка - всегда о двух концах, или медаль - непременно с обратной стороной. Безусловно, Слива вписывался в этот постулат, но только с самого края - ещё чуть-чуть, и он был бы исключением, поскольку имел всего лишь одну малюсенькую положительную чёрточку, почти что переходящую в точку. Правда, он не тужил от этого, но слегка тяготился, когда надо было пускать её (почти точку) в оборот. Ни много, ни мало, речь идёт о субботнем умывании, поскольку в другие дни такой ритуал у Сливы напрочь отсутствовал. К омовению допускались только выпуклые части лица, минуя шею и уши, поскольку на шее навечно был прописан фиолетовый фурункул, а уши оставались девственными от воды по простой, но убийственной сливовой логике - зачем же их мыть, когда и так всё хорошо слышно. Запахи, щедро распространяемые Сливой, были пикантного, мягко выражаясь, характера, но до того ядрёные, что распивавшие с ним коллеги никогда не закусывали, а яростно (и, кстати, бесплатно) втягивали трепещущими ноздрями насыщенную концентрацию специфической ауры, чем и были довольны. Правда, как только пузырь опустошался, у всех … вдруг … возникали неотложные дела, и компания, морщась, поспешно расходилась, оставляя алкаша в рассуждениях об одиночестве.
      
        В этот роковой раз (напоминаю - он пришёл за стаканом) я изменил своему обыкновению сразу, дабы не нарушать, относительно запахов, микроклимат квартиры, выполнить его просьбу. Поскольку наступало время кормёжки Ефимия, я решил сначала управиться с Фимкой, а уж потом только распрощаться со стаканом. Проходя с алкашом на кухню, ваш рассказчик успел похвалиться ритуалом тараканьего обеда, но на дальнейшее времени не хватило, так как Слива сам трижды постучал по столу. Мне стало любопытно - что же получится...
      
        ... Из хлебной корки показались усы, но потом, вместе с незнакомцем увидев и меня, и потому успокоившись, бодренько выскочил таракашка. Владелец пикантной ауры хмыкнул - Сейчас мы тебя покормим - и не успел я глазом моргнуть, как этот фрукт вынул из кармана древних штанов не менее древнюю, с прилипшим табаком, спичку и положил её перед насекомым. Фимка, доверчиво, по тараканьи думая, что это из области угощений, обследовал усами спичку и пристально уставился на меня. Затем развернулся и, не удостоив нас влезанием на крошку, достойно, не суетясь, направился в свою пещеру.
      
        – Раскумекал сволочь усатая! - начал, было, Слива, но мой правый кулак, не считаясь с хозяином, так приложился под глаз алкаша, что названный фруктом взвизгнул, раскинул руки и, заодно сшибая стул, влепился в стенку, но не размазался по ней, а благополучно поехал вниз и этим задирая сзади на голову вонючий свитер. Дальнейшие события носили банальный характер, из коих я понял, что вонючка обладает зачатками мышления, поскольку не стал вопить: «За что!?» - а, прижимая левую клешню к глазу, а правую - к сердцу, неуклюже раскланиваясь перед тараканьим жильём, быстро ретировался.
      
        ... Неделю Ефимий показывал характер ... Я тоже, кое-что понимая из физиологии рефлекторных механизмов, поскольку в свое время окончил скакательно-кувыркательную академию - не трогал Фимку. Только через неделю он начал осторожно высовывать усы из хлебного жилища на мои извиняющиеся постукивания. Шевеление усами говорило о многом. Ну, например: «... ты меня прилюдно предал, но я, имея благородное сердце, и чувствуя твою частичную невиновность, прощу тебя, но ради Бога, дай зажить ране ... и не стучи ... ещё не время ... я сам дам знать.
        Дней через десять все встало на свои места, но в дом теперь впускался только Царыч. Кстати сказать, мы с Царычем - два сапога пара. Он - биолог от Бога, я тоже - не лыком шит. ...
      
        Теперь, надо полагать, самое время продолжить автобиографические изыски. Хотя они и не имеют конкретного отношения к повествованию, но дотошный читатель наверно имеет право знать, что я за фрукт и с чем меня надо употреблять - где это видано, чтобы два уважающих себя собеседника говорили, хотя бы о погоде, с легким поклоном друг другу не представившись. А здесь, которую страницу перелистывает читатель, но мои координаты для него плавают в каком-то странно-туманном диапазоне - от амбарного замка до скакательно-кувыркательной академии ... Так вот, в ВУЗовском дипломе написано, что я - тренер по тяжёлой атлетике. Да и как спортсмен, я не хило поднимал штангу - однажды даже сподобился стать вторым призёром Советского Союза. Но это, как в компании сперматозоидов - только один имеет право на продолжение жизни, остальные - летальные статисты. И в статисты на первенствах Страны нас определял олимпийский чемпион в легчайшем весе, человек, которому природа отказала в нервах - Алексей Вахонин - у него бесполезно было выиграть. Но перед самим собой я остался честным - как спортсмен я выложился до предела. Дальше надо было думать о самообразовании - диплом тренера меня не устраивал (меня … а не отдел кадров Оренбургского сельхозинститута, на кафедре физкультуры которого я имел унылое счастье быть старшим преподавателем).

        К тому же, три года, проведенные в заочной аспирантуре Ленинградского НИИ физкультуры, в человековедческом профиле основательно подковали меня, поскольку, имея взбалмошный, неуправляемый и легко увлекающийся характер (по молодости, не сейчас) я в этом заведении занимался не тем, чем надо бы заниматься благочестивому аспиранту ... Кое-кто догадался, и правильно ... что ваш рассказчик занимался не только (и не столько) экспериментами, да крапаньем статей в НИИсовский сборник, сколько восполнял для себя фундаментальные (да и прикладные) пробелы вузовского обучения в провинциальном институте.
      
        К месту сказать, отбор в аспирантуру стратегически проводится по длине и волосатости устраивающих тебя рук, а тактически - зависит от изворотливости ума, раскованности языка поступающего да степени усидчивости копчиконосного органа. В стратегии я был слепым щенком дворовой беспородности, но в тактических качествах – матерым волкодавом, и они полностью заменили мою стратегическую инфантильность. Для самообразования форма обучения в заочной аспирантуре меня полностью устраивала. Владея немалой долей хитрости, на библиотеки - Ленинскую, Салтыковку, НИИсовскую (а про неё и говорить нечего - она всегда на сессии под боком) я выкраивал намного больше времени, чем мои законопослушные братья по аспирантуре. Внешне всё выглядело пристойно - я ничем не отличался от своих аспирантских сокурсников и два раза в год, приезжая в Ленинград, тоже имел отчет о проведенных экспериментах в форме статьи. Но коллеги привозили три-четыре экземпляра под копирку - сколько выдержит машинка, а ваш рассказчик - три-четыре вариации на одну тему. По форме-то они были разные, а по содержанию - как щенки одного помёта.
      
        Руководитель... (у меня была …ница), ознакомившись с одним из них, и не зная о
существовании других, чтобы не уронить своей значимости, кромсала мой опус как Бог черепаху, менторски советуя, что выбросить, а что внести новое. Конечно, я понимаю -пропустить статью в набор с первого раза пахнет полным неуважением к самой себе. Что касается меня, то я с демонстрацией легкого удивления - как же ваш рассказчик сам не мог до этого дойти, соглашался с женщиной, поскольку памятовал одну очень умную пословицу - «Если женщина не права - попроси у неё прощения». Но мало кто знает обратную сторону этой пословицы - «…Но если она права, то просить прощение бесполезно». Конечно, я не артачился и, после общения с дамой на почве моей статьи, тут же уходил или в институтскую библиотеку, или уезжал в Салтыковку. А шеф (.... иня), уже забыв обо мне, занималась с другой жадиной до престижных должностей за счет науки.
      
        Дня через два я подсовывал метрессе сестру первого чтива. Хозяйка цокала языком и восклицала - ... Вот это другое дело! Но в этом месте надо высветить коэффициент, ведь он работает на положительный результат, а здесь завуалировать последние две цифры - они же портят вам всю картину! ... Я опять полностью и с восторгом соглашался - моё послушание принималось шефиней за недюжинный ум, а через два дня появлялся третий печатный «родственник». Здесь уже моя повелительница, понимая, что неча насиловать периферийного аспиранта, пора, мол, и честь знать, с доброй улыбкой подмахивала мой опус  и статья уходила в набор. А я - ... я опять в библиотеку ... !
      
        Тем не менее, через три года, диссертация была в полной кондиции - и подводные рифы математики были благополучно преодолены, и бабушка блокадница за умеренную плату аккуратно, да грамотно напечатала мой труд, и на отлично сдан последний академический экзамен по Теории физвоспитания (в «Лесгафта» - не в своем НИИ ... международным светилам ... я всю жизнь буду гордиться этой пятёркой!). Уже в Оренбурге, в родном ректорате ломали голову - этично ли оставлять на кафедре свергаемого заведующего и досрочно объявлять в областной газете конкурс на замещение этой должности ... Уже враги показывали зубы через улыбки, протягивали руки при встрече и предлагали подружиться домами. Я даже стал ходить на работу в галстуке, я даже приобрёл шикарный кейс, в котором очень уж удобно носить пузыри. Уже много чего изменилось в мою пользу ... Но это здесь, в Оренбурге, а там, в Ленинграде ... однажды ...
      
        ... Да, теперь я точно могу сказать, что это был поворотный день в моей судьбе ... Предупреждаю - это ещё не интрига, уважаемый читатель. Она начнёт закручиваться где-то в начале второй главы. Заходя в квартиру вы ведь осматриваетесь, здороваетесь с хозяевами, снимаете обувь, может быть знакомитесь с туалетом, собакой, да много вещей делается в прихожей уважаемыми гостями и не менее уважаемыми жильцами, вот и сейчас мы с вами находимся в прихожей, но до гостиной уже ближе, чем на первой странице ...
      
        ... Мы уютно устроились в малюсеньком кафе на Невском ... возле Думы. Мы - это, понятно я и мой приятель Мирон, выходец из оренбургской провинции, но прошедший все научные огни и воды (с нашей точки зрения) и до того хваткий, что завоевал-таки Питер, завладев кафедрой физвоспитания в Ленинградском ветеринарном институте.

        Про таких древние римляне говорили - это настоящий ПУП - Пришёл, Увидел, Победил! А может это и не римляне ... а может и не говорили ..., но Мирон был настоящим ПУПом. Перед такими ПУПами за их деловые качества надо шляпы снимать, а мы их загоняем в подполье, обрезаем инициативу и презираем за непохожесть на нас, мол, мужик напрягается только для себя - а мы не для себя? - Для дяди? А это что, зазорно??? А вы покажите, кто в открытую старается себе на пользу? - Граждане! Да мы все с двойным дном!!! Для меня все эти три года Мирон был незаменимым поводырем в учёной чащобе столичного города ... Но в этот день он перегнул палку ...
      
        ... Погода была слякотно-омерзительной, но классической для Ленинграда ... В ногах уютно устроился булькающий символ базара за жизнь, на столе гора пончиков и легальная бутылка минеральной, нагло маскирующая ту, что под ногами ... Он жадно расспрашивает, я меланхолично отвечаю ...
        – А что сейчас Галка Глебова? ... - он в каждый мой приезд задаёт этот вопрос.
        – Ну ... Галка ... - отвечаю я раздумчиво и невозмутимо - ... она стала Галиной Николаевной ... Её воспитанники уже мастера спорта ... - свою любовь к Галке Мирон, подперев подбородок, переносит на меня, а я, зябко передергивая плечами, продолжаю - ... с третьего курса она ушла из мединститута ...
         – Ну и дура - мироновская лапа тянется за очередным пончиком.
         – ... ушла в физкультурный, окончила его ... - он, не давая мне договорить, повторяет (уже который раз) - ... ну и дура ... а могла быть классным врачом. Это Юрка Дубовкин её подбил, тоже мне, тренер - глаз положил на бабу и воспользовался своим влиянием. А что в физкультурном она ближе к нему будет? Да ближе, чем на страховке, уже не будет - Алла Марковна, его половина этого не допустит - как глянет свинцово, так сразу дрожь в коленках просыпается. Ну, ладно ... - и, как будто не зная - а сейчас?
          – А сейчас в меде … на кафедре физкультуры …
          – Красивая женщина - закатывает глаза Мирон.
          – Она о тебе того же ...
          – Иди, ты ... - он морщится, как от зубной боли ...
         
        ... Окно запотело, по нему текли прозрачные струйки. За стеклом молчаливо куда-то подпрыгивая, исчезали, пятна людей и проплывали сердитые силуэты машин. Под столом кой-когда булькало ... потом, после короткого «... Ну, будь!», с тарелки исчезал очередной пончик ...
          – Как думаешь защищаться, простота, – выдыхает Мирон после очередного стакана.
          – Как и все - с трибуны, перед ученой публикой да ВАКом - не понимая, куда он клонит, отфутболиваю ему.
          – Я не об этом - он барабанит пальцами по столу, а взгляд становится трезвым и серьёзным - это парадная сторона, но через чёрный ход проникнуть всегда легче, только надо знать, где он, и как его открыть - Мирон, довольный собой, развязно откинулся на спинку заскрипевшего стула - перед тобой, Константин, человек, досконально знающий топографию чёрных ходов в ленинградской науке - на мой заинтересованный взгляд он продолжил - я знаю кому ... где ... сколько ... как ... и чего ... дать.
        – Давай так ... - я взял предпоследний пончик, а тарелку с оставшимся, по-барски, с пренебрежением, оттолкнул Мирону - ... будем считать, что твою топографическую информацию в принципе (на этом слове ваш рассказчик делает ударение) я принял к сведению.
        – Как руководство к действию, - протестующей ладонью остановив тарелку, жестким и утвердительно давящим тоном, поправил меня Мирон - поскольку я уже кое-что предпринял.
        – Рано ... - не желая портить вечер, остановил я его и, уже решительно, но не твёрдо поднимаясь из-за стола - ... конкретности давай при следующей встрече ...
      
        ... Вся ночь у меня зациклилась на одном и том же сне. Будто я еще в детстве ... где-то с большим трудом достал огромный лист бумаги и вот теперь с упоением рисую почему-то горы, отгоняя от себя мысль для кого это радостное старание. Рядом та, в чью честь затеяна художественная канитель, это Галка Глебова. Она же радостно смеётся и беззастенчиво выдает мои мысли: «Нарисуешь хорошо - мне понравится, тогда и выйду за тебя ... А, потом ... - она прижимается ко мне всё тесней и тесней - ... я и так тебя люблю ... без картины ... Ты сам вбил себе в голову, что обязательно нужен этот пейзаж. Ты же настырный ... ну давай, рисуй» - пожимает она роскошными плечами и обдавая жаром своих влекуще полных губ. Я балдею от её близости, понимаю, что картина - мой каприз, но ничего не могу поделать - рисую и рисую. И вот, когда работа почти уже закончена, появляется Мирон. У него тоже лист в руках, и тоже кисточки. Он по-хозяйски окидывает взглядом мой пейзаж и говорит мне, застывшему от ожидаемого ужаса, что вот-вот произойдет что-то непоправимое: "Ты, Костик, эту гору неправильно нарисовал. Давай-ка я подправлю» ... И принимается исправлять. Меня начинает трясти от бешенства - это уже не мои горы ... к ним притронулся кто-то другой ... у меня уже нет картины! Мне нечего дать Галке, а значит я её теряю. Мирон, кривляясь, хохочет и сквозь хохот, прерываясь от этого, говорит мне: «Правильно, ты теряешь её, и причина тому - я ... я ... я!»
      
        Я хочу нарисовать всё снова (упёртости во мне хоть отбавляй), опять где-то достаю бумагу, но ... который раз всё кончается хохочущим Мироном ...
      
        ... На другой день, рано, нажравшийся сном, я решительно упаковал свою сумку, ничего не понимающим спросонья будущим «локомотивам от науки» сказал - ... Чаушки, мужики! ... - а на вопрос «этажерки» бабы Мани - надолго ли? - уже в дверях, вешая сумку на плечо - ... Навсегда!!!
      
        Зная, что лютые враги подчас вскармливаются хлебом дружбы, я, не позвонив Мирону, уехал на вокзал ...
      
        ... До посадки оставалось два часа и мне пришлось бесцельно бродить по перрону, когда сзади кто-то налетел на меня, схватил за шиворот и не успел я отреагировать, как лицом к лицу столкнулся с Мироном.
      
        – Бежишь?! Падла!!! ... Хоть бы звякнул! ... Высчитывай тебя, стервеца ... – и, немного успокоившись - ... что за бабьи выходки! ... Останься! Ведь я уже всё сделал для тебя - лесгавтовцы, где будешь защищаться, крепко мной повязаны, да и моя команда ни кому не даст хавальник открыть, эксперты давно уже обласканы поллитровым номиналом и дадут добро даже вечному двигателю, члены ВАКа черные шары с моей помощью в ресторане порастеряли ... Да ты что ерепенешься, петух оренбургский!!! - звереет Мирон.
      
        Я молча, весь его монолог, то перекатывался с пяток на носки, то поправлял на отмахивающемся Мироне шарф, то ломал спички на ветру ... А Мирона заносило всё дальше и дальше. Чтобы разозлить меня, он затронул больную тему: «Сколько я ни уламывал Глебову, она всё тебя, остолопа ждала, а ведь не пошла за тебя замуж!»
      
        – Не было предложения, вот и не пошла – выдержал я его удар ниже пояса, а он,
пропуская мою реплику мимо ушей продолжал визжать: «Да за тебя умная баба никогда не
пойдёт - она высматривает не что, мужик в штанах прячет, а на чём шапку носит!»
        Мирон вскидывал руки, плевался, бил меня по пальцам, когда я тянулся к его шарфу ...
      
        – А ты подумал, что теперь будет в Оренбурге?! - всё ещё надеясь меня уломать, вопил знаток топографии - у твоего проректора по науке сердце крепкое? ... Да ты на план
подготовки научных кадров родного института кучу дерьма наложил, праведник!
      
        Он много чего говорил, если можно вопли с разбрызгиванием слюней назвать речью: и о железной клетке, в которой надо показывать таких, и о перспективе хлеба с водой, и о веревке с мылом - он ещё много чего говорил витиеватого и интересного в стилистическом плане, но ... не печатного ...
      
        Один и тот же таджик, продающий на базаре виноград, всегда говорит на разных языках. Когда он, выказывая свое расположение и театрально жестикулируя руками, торгуется с вашей милостью, его можно понять - он в своей тарелке, но разозлите его и он, хватаясь за нож, обольёт вас таким компотом таджикско-русской лингвистики, да ещё с таким азиатским акцентом, что его компаньон, этнический двойняшка в ватном халате, недоумённо зацокает языком. Так вот и всё непечатное, щедро повалившее из Мирона -легко объяснимо ... Он был ... (в этом месте мне надо извинительно и глубоко вздохнуть, поскольку до этого места я держал вас в неведении ... а вам поддержать свою челюсть - не исключено, что от неожиданности она через секунду отвалится) так вот, он был ... профессиональным вором ... да-да ... вором ... но в далекой молодости. Правда … потом, самостоятельно, без помощи из вне, как Мартин Иден у Джека Лондона, дошел до своего потолка образованного человека (сэлф мэйд мэн - человек, сделавший себя сам) -образованного, но всё-таки невоспитанного, поскольку, по моему мнению (а я его никому не навязываю), образование - компетенция окружающей среды плюс личная заинтересованность. А вот воспитание - это уже из другой оперы, это вотчина наследственности, генов, и здесь исключение из правил только доказывает о существовании этих правил.
      
        Мирон исключением не был и сейчас во всю позорил своего джеклондонского двойника. Чем ещё отличался он от Мартина Идена, так это своим громадным эпикурейством, но не об этом сейчас - я ещё вернусь к его хобби при случае, но сейчас - не время ... Сейчас ваш рассказчик смотрел на него ... кричащего, топающего ногами, размахивающего ручищами ... и думал только об одном - Интересно, полезет он за мной в вагон, или нет? -нет, не полез, выдержал-таки марку, но рассопливился, суетливо стал совать в мои руки никелированную «выдру», которой можно беспрепятственно открыть любую дверь в поезде, и вообще сник и сменил тактику разговора на незначащие темы.
      
        Что касается меня, то при повышении голоса и резких движениях, мою персону мутило от вчерашних подстольных пузырей, брюхо пучило с пончиков, хотелось возлияний и проблеска чего-нибудь слегка хорошего. Я мял в руках билет на поезд ... На нас опустилась та самая пауза, когда уже всё сказано, а мысли, что с удовольствием пошли бы на ум, иссякли, и тишину стыдливо отталкивают цепляющиеся за выдох междометия.
      
        Вдруг мироновское поведение развернулось на сто восемьдесят градусов и он, тоскливо глядя на мой билет, жалобно захныкал, но уже никого не стесняясь в своём воровском жаргоне ...
        –  Эх! - Мне бы сейчас такую вытирку ... конечно, имея в виду не конкретный билет, а скорее всего моральный фундамент под него ... - да я бы прямо сейчас ... прям вот с этого бана ... - шумно, через ноздри вздыхая, он развёл руками, желая охватить ими весь вокзал ... - потанцевал бы в Оренбург! И икру в Оренбурге перед глухим фармаком не буду метать ... - а я, зная Мирона по нашему темному прошлому, понимаю, что он действительно плюнет на грандиозное позорище блудного сына и, играя роль безобидного неудачника, стартанёт с нуля, может быть, даже с бродяжничества - ... Да я, для понта, прикинусь мешковиной и начну всё с начала, даже если придётся воровать ... - подтверждает он мои предположения - ... Знаешь, как надоело быть шестёркой у ректора?! ... - отчаянно бьёт он себя в грудь, а ваш рассказчик не может представить себе Мирона мальчиком на побегушках ... - Надоело быть подставкой в его примочках, переть буром для начальника ... - уже почти в истерике брызгал слюной мой кореш - а пуще всего рисовать дикого фраера! - тут уж у меня глаза сами на лоб полезли - Мирон ... и вдруг человек без убеждений - ... Да-да! Дикого фраера, это чтобы не видеть, как закрывается бушлатом от самой плёвой работы его любимый спиногрыз на кафедре физкультуры!
      
        Мы отошли к чугунной тумбе ... Меня, кстати, тоже забрало от ностальгии, но не по дому, а по прошлой босяцкой беготне, но чувства - чувствами, а дело - делом и Мирона в таком виде нельзя было отпускать одного.
      
        – Эх! - выдохнул я откуда-то из глубины и, на этом же выдохе, порвал билет. Мирон
вытаращился на меня, а я гаркнул в его гляделки - Пошли в кабак ... тоска зажглась ...
вдвоём заливать ловчее!
      
        В тусклой вокзальной забегаловке, под шум суетящейся толпы и моего уходящего поезда, Мирон, быстро осоловевший, спотыкаясь в словах и мотая не слушающейся головой, уже цивилизованно, не как на перроне, мямлил, сдувая пену из кружки на не реагирующего, с мутной тоской в глазах, мужичонку.
        – Тебе, Коська, легче - ты ещё только думаешь стартовать в научное дерьмо и не путай его с наукой ... - разъясняет он мне холеным пальцем перед моим носом ... - а твой друган - Мирон развязно тычет себя в грудь - аж на середине дистанции и уже нахлебался досыти ... - и, ни с того, ни с сего - ... Из-за тебя пришлось три зарплаты выкинуть на пузыри, да рестораны, и всё нужным людишкам, а столкнулся с твоим «непонимэ» и своим циррозом печени.
      
        Ваш расказчик прекрасно понимал, что Мирон не такой человек, чтобы предъявлять мелкие счета, а потому не обижался, не лез в бутылку, но когда надоело слушать, да и смотреть на его слёзы в расказчикову жилетку, без логики отпарировал -
        ... - Ты тоже порядочная свинья! Когда я отказался от Галки (а мои соображения тогда были ой какими вескими - нельзя брать бабу пустыми руками, к её ногам я должен был бросить титул чемпиона Советского Союза), ты почему её не подхватил?
       – Почему не подх ... не подхв ... - эхом повторил он, но запутался в последнем слове и размазано махнул рукой.
       – А потому ... - я назидательно поднял палец вверх - ... потому, что ты загорелся сраной наукой и укатил в Питер. Ты мне скажи ... - мы оба икали, внимательно смотрели друг на друга и не перебивали, если кто-то из нас говорил. А говорил сейчас я - ... скажи, ты где-нибудь двинул спортивную науку? ... Помог, хоть одному сборнику, стать чемпионом мира или олимпийским чемпионом? ... А? ... - он пытался поймать меня за жестикулирующий палец, промахивался, и это давало мне право на изобличение визави, выражающего свой протест через ловлю моего пальца.
      
        – Я тебя спрашиваю! Помог, или нет?! ... А! ... Вот то-то! ... А Галка живая ... ей мужика подавай ... вот и пошла за теннисиста, который настольный. Сейчас она пичкает своих бабёнок «химией», лепит из них никому не нужных мастеров спорта и как сидорову козу лупит своего мужика Ваньку за не сложившуюся жизнь ... За Галку мы с тобой оба в ответе. Из-за нас она хлебает, да и Ваньку этого уже все за глаза называют подстольным теннисистом ... - Мирон вворачивает - И поделом! Не тронь чужого! - Я отмахиваюсь - ... А всё почему? ... - зная, что сейчас наступит кульминация, мы дружно тянем паузу ... - А всё потому, что занялись не тем делом. Ты польстился (в этом слове я запутался) столичной жизнью и солидной должностью (а она солидная?), а я (не раскрывая козырей, шлепнул первое, что пришло на ум), как последняя проститутка изменил своей спортивной специализации ... Это всё она ... - имея в виду НИИсовскую хозяйку, погрозил я в грязный угол ... - Дорогой Костик, профиль тяжёлой атлетики у нас уже занят тремя аспирантами -передразнил я её - переходите на лёгкую атлетику - Мирон, чуть ли не в кружку кивая головой и с трудом подчиняя себе губы, ткнул в меня пальцем - Оч-ч-ч ... пхож-жа - Да и к биоритмам ... - это я уже в свой адрес - из-за которых вся диссертационная кутерьма, душа не лежит! ... А Галка! ... - я мечтательно закатил глаза и безнадежно махнул рукой ...
      
        ... Как на следующий день ваш рассказчик оказался в поезде, а Мирон - неизвестно где, не помню. Последнее ленинградское воспоминание - где-то на задворках кинотеатра, между отхожим местом и мусорным баком я втолковывал мычащему, сосредоточенно застёгивающему неподдающуюся, пардон, ширинку Мирону: «Пойми, остолоп, у тебя же раньше, когда мы бегали жульманами, хватало ума сдернутый мной лопатник не выдавать за свой? ... - Мирон, заталкивая ту пуговку, но не в ту петельку, перманентно теряя под ногами почву, но не нить разговора, мычаще соглашается - Конечно ... - тобой уведенный бумажник, хоть и толстый, он всегда твой, а мной уведенный, пусть и тощий - но мой. Об чем вопрос?
        – Так что же ты мне мою тропинку на диссертацию топчешь своими ногами? ... Это же ложка дёгтя для меня ... Это уже не моя диссертация! ... Эх, ты! - Так и прошёл в загуле этот день ... а может два ... я уж не помню.
      
        ... Вот такой я несладкий фрукт. Не стоит, наверно, объяснять почему и как я полетел вслед за Соломоном. Но одно с Цар Црычем богатство мы, всё-таки, заимели - блестящую возможность называть вещи своими именами. А вы таковую имеете?