Демон великой степи

                Исторический роман-хроника

                книга первая.

                ГЛАВА ПЕРВАЯ.
                ОХОТНИКИ ЗА ГОЛОВАМИ.
                I
Кирхо резко осадил бебе и тот пропахал когтями землю:  - Смотри! - Крикнул он своему спутнику, указывая копьем на Запад.   Тот проскакал метров двадцать дальше Кирхо и потому  повернулся  к нему всем корпусом,  удивленный внезапно оборвавшейся скачкой. Судя по золотистому пушку, окаймляющего его лицо - это был юноша. - Смотри Забка,  - И Кирхо снова показал копьем на Запад. Юноша проследил глазами направление - копье указывало на  небо.  Что-то  спускалось  с  небес, оранжевое, не похожее ни на что виденное ими ранее.
- Это не птица, нет. - Сказал Кирхо, провожая глазами, полет оранжевого объекта пока тот не скрылся за горизонтом.
- Надо посмотреть. - Сказал юноша, дотрагиваясь до большого кожаного мешка, висевшего на перевязи - Может это демон воздуха?
Кирхо подъехал к юноше: 
- Глазам,  увидевшим в воздухе  необычное явление, доверять нельзя, - сказал наставительно. Затем его взгляд скользнул по руке юноши,  едва заметная улыбка тронула его губы.  - Хорошая голова, хороший был воин. Теперь ты взрослый человек.
С этими словами Кирхо пустил бебе в галоп,  когда зверь  буквально складывается пополам, а его задние ноги выбрасываются вперед на длину сложенного вдвое,  огромного леопардоподобного  тела.  Где-то  за сотни  метров  от  них таким же стремительным галопом бежали две самки две подруги бебе. Зачем гонятся за призраками, когда дома их ждет слава и почести?
Между тем загадочный предмет, спускающийся с неба, первыми  заметили  племена,  живущие по берегам реки Гихон, кочевые племена степи - Мело и род Кху, живущий в несколько днях скачки от селения Кирхо и Забка. Разное говорили, но ни чего хорошего от этого небесного знамения не ждали.
Скачка по  степи  охотников за головами продолжалась с раннего утра до обеда и после короткого отдыха,  до ночи.  Утром следующего дня, на горизонте появились горы,  а потом стали различимы деревья на них. Затем появились силуэты ветряных мельниц, вынесенных за пределы поселка.
Ближе  к  селению стали попадаться стада «бебе» и можно было различить среди них юношей - пастухов в высоких седлах, в таких же в которых сидели Кирхо и Забка. Но до селения было еще не меньше трех часов бешеной скачки по ровной,  как стол степи, покрытой жесткой и упругой травой.
Неделю тому назад Забка охранял стада молочных и ездовых  бебе,  а сегодня он возвращался в селение уже мужчиной.  Осталось совсем немного,  очень немного,  но это не многое так волновало юношу,  что сердце  его готово было выскочить из груди.
В поселение Кирхо и Забка прибыли в сумерках.  На плоских  крышах каменных строений сидели и стояли многочисленные соплеменники. Появление Кирхо и Забка было встречено сдержанным гулом радостных голосов.
Прибывшие,  не  обращали внимания на эти приветствия.  Не снижая темпа скачки, они направили своих бебе к центру селения, где возвышалось над всеми  остальными  здание  «мужского дома».  Всадники остановили своих «скакунов» у деревянной перекладины,  ловко спрыгнули с седел и в минуту-другую освободили животных от упряжи, а седла уложили на перекладины.  Бебе тут же умчались в степь.
Между тем, на опоясывающей здание веранде, стояли мужчины в одеждах   воинов и спокойно смотрели на прибывших.  Они явно их ждали, но ни чем не  выказали  свое  нетерпение  этой процедурой.  В руках были копья и длинные,  в человеческий рост, луки. За поясом тяжелые стальные мечи в ножнах, одежда состояла из кожаных высоких сапог, кожаных брюк и кожаного же жилета,  одетого на платяную рубашку. Кирхо был одет и вооружен так же и только Забка был в матерчатой юбочке по кален,  босой, а торс прикрывал кусок ткани,  скрепленный на груди  резной,  деревянной застежкой.
Забка взял в руки кожаный мешок,  тот  самый  который  поглаживал, когда  Кирхо  указал  ему на спускающийся с неба оранжевый предмет и стал подниматься по ступеням «мужского дома». Следом шел Кирхо. Навстречу  Забка вышел Хранитель «мужского дома»,  военный вождь племени, Менту.  Символ его власти - корона из перьев «огнекрыла» придавала  и без того высокому и широкому в торсе воину еще большую высоту, и мощь.
Позади его стоял жрец в священных,  пурпурных одеждах.  Здесь  он  был вторым, а в своем, родовом храме Пта, первым.
Забка протянул Хранителю кожаный мешок.  Менту развел руки с оружием  в стороны и таким образом обозначил собой знак огня - урим.  Это было ритуальное движение,  неизменное с глубин тысячелетий.  В  правой руке было  копье,  в левой руке - лук.  Воины,  стоящие рядом с ним приняли оружие Хранителя.  Освобожденными от оружия руками,  Хранитель коснулся своей груди и это тоже был символический жест, поскольку считалось, что связывающее родовое начало находится в области сердца.  Жест означал  готовность принять юношу в сообщество мужчин, соединить в одно целое его сердце с сердцами других,  ведь слово «юноша»- перн, вовсе не означало молодость  на языке аборигенов,  точный смысл его - «оторванный» или - «неприсоединенный», в просторечии - «юбочник». Этим же словом - «перн» называли девочек, не достигших брачного возраста.
Хранитель вытянул обе руки к мешку Забка и тот с подобающим поклоном передал его в руки Хранителя.  Все процедура проходила в полнейшем молчании.  Хранитель запустил правую руку в мешок и вытащил за  волосы отрубленную  голову и показал её воинам.  Терраса словно взорвалась от восторженного рева голосов, его подхватили люди на крышах своих домов.
Выждав полагающее время, он передал голову хранителю голов,  старому воину Мунча и тот унес его в свою потайную комнату для обработки. Головы должны храниться долго, а это одно из тайных искусств мужского дома.
                II
Так Забка стал мужчиной, стал воином и желанной добычей для юношей из соседнего племени Кху, вступающих в возраст мужчин, но не только из близлежащего степного племени Кху, но и юношей из далеких краев необъятной степи.  Завтра утром Забка наденет на себя штаны, обуется в сапоги из выделанной шкуры бебе, опояшется мечом, будет иметь право, есть мясо и ни одна незамужняя женщина в селении,  не откажет ему в  любви, если он захочет её. А та из них, что родит ему сына, станет его женой, а если родятся двое мальчиков,  то Забка снова выйдет на охоту за головами  потому,  что  каждая  рожденная  жизнь - это честная сделка со смертью. Свидетель его чести - воин Кирхо, родивший трех мужчин трижды ходил на охоту за головами. Девочки не в счет, да кто их считает?
Зеленоглазая Лели давно ждет, когда Забка станет мужчиной. В селении так мало свободных мужчин! Очень мало! Нужно не упустить свой шанс и стать полноправным человеком и Лели,  и особенно её мать - Турма, об этом только и говорили,  когда узнали,  что Забка отправился на охоту за своей первой головой.  Редко,  но бывали случаи,  когда приходили в селение люди из далеких племен и предлагали за девушек множество  ценных вещей.  Согласия девочек не спрашивали,  особенно тех, кто не смог своим брачным танцем пленить сердце мужчины и оставались девственницами  более двух лет со времени своего первого танца.  То,  что в их род приезжают из других родов покупать девочек,  удивляло и  пугало  Лели.
Удивляло,  словно женщины там,  за пределами Великой степи,  не рожают девочек.  Пугала неизвестность и привязанность сердца к  месту  своего рождения,  к людям,  которых знаешь с детства. Мать говорит, что такое бывает, когда духи плодородия похищают у мужчин женское семя. Бывает и наоборот, говорила мать. «Все плохо, что ведет к крайностям», - говорила мать.
Сегодня мать водила Лели к горячим источникам и всю  дорогу  долго, нудно объясняла ей науку любви. Лели и без её поучений знает, как угодить мужчине, но матушке все кажется, что её дитя несмышленое. Еще как смышленое!  Долгими  ночами  об этой науке говорило её тело и научало её. Но разве об этом прилично говорить матери?
Лели усмехнулась своим мыслям.  Странные все-таки взрослые зачем-то говорят слова, когда все понятно и ясно без слов. Лели всегда удивляли взрослые,  они скажут и тут же повторяют сказанное,  словно забывают о том,  что сказали.  Когда тебе шестнадцать лет, и ты видишь на  мужчине штаны,  на ногах обувь, то разве твое тело молчит так же как, когда ты видишь босоногого юношу в юбке? Ведь юноша в юбке - это ведь ни чем не лучше твоей подружки. Какая уж тут любовь, если ты нормальный человек, а не какой-нибудь урод наподобие безумной Тейлы.
История с  Тейлой  потрясла Лели,  да и не её одну!  Ей исполнилось двенадцать лет, и она все понимала.  Тейла затащила на себя юношу!  Вот что  сделала эта поганка!  И правильно,  что их связали спинами  друг к  другу и бросили в тухлое озеро!  Жрец сказал,  что  племя,  потакающее извращенцам,  обрекает себя на болезни и непременно вымрет.  И он прав. Ведь вымерло же племя «Огненного горна», нарушившего священное правило не добывать голов юношей и не убивать женщин.  Племя это было горное и жили они в горах,  где из недр бьют горячие ключи и славились тем, что знали тайны железа.  И вот их нет.  Они вымерли в одну зиму еще тогда, когда Лели было три года.  Лели рассказывала мать,  как они напали  на поселение и убивали женщин и детей.
- Эти были дикие люди,  Лели! Подумать только! Они ели человеческое мясо!  Детское и женское мясо, для них, видите ли, самая что ни на есть вкуснятина!  Демон недр наказал это племя за безумие.  Кто был  в  тех краях, говорит, что все они лежали мертвыми в своих домах и кузнях.
И еще мать рассказывала, что несколько месяцев женщины перетаскивали из того селения в своё,  ценные вещи. Жрец говорил, что эта награда за страдания от набега.  Все погибли - это Лели прекрасно знала, и  матушка зря утруждает себя повторными рассказами,  но она была воспитанной девушкой, и неприлично было перебивать взрослого человека.  Поэтому, Лели молча слушала, хотя дорога до горячих источников занимала два часа ходьбы, а мать говорила без устали.
- Ты должна ему понравиться, Лели.  Завтра на танцах вас будет не менее двух десятков, а он один. Помни, каждый мускул твоего живота, каждое движение твоего зада, поворот головы, рук - все должно быть подчиненно одной теме. Она должна все время звучать в твоей голове...
И тут Лели,  к удивлению матушки,  подала голос: 
- Да знаю я, знаю! Вот так!  - И забежав вперед матери, она сделала несколько танцевальных движений.  Такая ребяческая выходка дочери развеселила Турму и она, отбивая такт ладошками, принялась сама исполнять «танец невест».
Лели остановилась и тихо прыснула в ладошки, ей показалось смешным, как её мать предлагает себя воображаемому мужчине.  Опомнившись, Турма перестала танцевать и смущенно сказала: 
- Не видя перед собой мужчины, разве можно как следует станцевать.
- Нет маа, ты хорошо танцуешь, тело еще тебя слушается.
Лели специально польстила матери, чтобы та не обиделась за случайно вырвавшейся смешок.
- Это ты хорошо станцуй,  да не просто хорошо,  а лучше других, а я свое  от  танцевала.  -  Буркнула Турма,  мысленно упрекнув себя за не сдержанность, и скорым шагом направилось к селению.  У «мужского  дома» им встретился Кирхо.
- Лели будет завтра танцевать «танец невест»? - Спросил он Турму.
- А чем она хуже других?
- Да ни чем.  - Согласился Кирхо, продолжая стоять поперек дороги, он явно не хотел уходить с их пути.
- Ты что-то хочешь сказать? - Спросила Турма. - Если хочешь, то говори. Может ты добыл еще одну голову и хочешь взять еще одну в жены?
- Мне от моих уже тошно,  Турма.  Я «свидетель» Забка и хотел  бы, чтобы ему понравилась твоя дочь.
- Я тоже этого хочу, и она этого хочет.  - Турма кивнула  на потупившуюся Лели.  Она смотрела в землю, посмотреть в глаза мужчине означало бы слишком многое, чего она не могла себе позволить.
- Когда я добыл третью голову, от чего ты не танцевала, Турма?
- Я танцевала, когда ты добыл свою первую голову. Ты забыл?
- Нет. Я помню твое тело и потому спросил.
- Я родила вот её, - она кивнула на дочь. Лели вздрогнула. - А Керма,  родила мальчика.  Она стала твоей женой, но это был второй танец.  Что мне рожать еще одну девочку?
- Ну почему...  - Кирхо смутился.  - Керма после мальчика  родила двух девочек.
- Мог и так прийти по праву мужчины, - упрекнула  Турма.  -  Все  вы вспоминаете,  но  вспоминаете поздно.  Мое солнце уже коснулась земли, Кирхо. Тебе есть еще что сказать?
- Удачи тебе Турма и тебе Лели. 
Он дотронулся до головы  девочки своей  тяжелой ладонью.  Первый раз в жизни Лели узнала,  как тяжела и горяча ладонь мужчины.  Это было мгновение, но жар проник сквозь копну волос в голову и она легонько закружилась.  Теперь Лели была уверена в том, что она и ни кто другой завершит священный акт становления Забка настоящим мужчиной. Она станцует, как не станцует ни одна девушка в их поселке. Она лишит его девственности и примет в себя его семя. «Хорошо бы,  если  бы демон плодородия убил бы у Забка все женские семена!» - Подумала Лели.
                * * *
После встречи с Турмой,  Кирхо направился к храму рода.  Здание храма сработанное,  как и все дома в поселении из розового камня,  что  добывался  в близлежащем карьере. Храм представлял их себя куб, накрытый сверху куполом.  В незапамятные времена был возведен этот храм и многое,  что в нем есть, представляло тайну.  Таких куполов люди рода Пта возводить не умеют.  Их жилища были с плоскими крышами и перекрытием из  бревен  векового дерева -  тинса.  Сверху  на эти бревна наносят раствор из обожжённого в карьере и молотого камня, а потом укладывают дерн. Крыши домов, излюбленное место отдыха в вечерние часы,  когда скот и птица ухожена и заперта на первом этаже дома, в хлеву.
В центре  купола  храма  стоял шест с перекладиной - «урим» в форме буквы «тау».  Это был насест для священной птицы рода  -  «огнекрыла».
Племя Кирхо называлась именем этой птицы - Пта.  Кирхо хотел рассказать «мудрому» - еще один эпитет жреца,  - об оранжевом предмете спускавшимся с небес. Чем больше размышлял над увиденным Кирхо, тем сильнее становилось уверенность в том, что это нечто было предметом.
Храм стоял  на возвышении и Кирхо точно знал,  что до дверей храма ведут двести двадцать ступеней по числу дней в году. И нельзя перешагнуть ни через одну,  как нельзя прожить год и пропустить в нем хотя бы один день.  Ступени были невысокими, и ему пришлось перестраивать свой шаг под их высоту и длину.  У дверей его встретила девочка,  как все не вступившие в возраст совершеннолетия,  босоногая в  коротенькой юбочке  с наброшенным на голое тело куском материи,  стянутой на груди деревянной застежкой.
Жрец принял Кирхо у алтаря. Дневной свет попадал в храм из проемов в куполе здания.  Посеребренные, медные счетоводы подобно зеркалам отражали  свет  и  фокусировали его на алтаре.  И серебро, и медь – тайна храма, тайна его создателей.
Алтарь был искусно вырезан из цельного куска бледно-розового полупрозрачного камня и являлся точной копией человеческого сердца.  Карминовые  прожилки  внутри  камня создавали иллюзию кровеносных сосудов и если долго смотреть на алтарь,  то увидишь, как по ним пульсирует кровь - кровь рода Пта.  «Сейчас так не умеют резать по камню», -  подумал Кирхо, останавливаясь перед ним.
Над алтарем распростер свои огненные крылья Пта.  Это было  чучело, но  выглядело  все  так,  что он вот-вот взмахнет своими двухметровыми крыльями и вырвется из его клюва грозный клекот - боевой  клич  воинов племени Пта.
Жрец сидел рядом с алтарем в кресле.  Он, молча, показал  Кирхо  на стул возле своих ног.  Кирхо сел, и ножны меча ударились о камень пола, и алтарный зал ответил эхом.  Акустика здесь была такая,  что  шепотом сказанное  слово  отдавалась набатом.  Говорить не нужно было,  мудрый умел читать, что есть в сердцах и голове, пришедших в храм.
Жрец возложил  на  голову  Кирхо руки и впал в священный транс при этом и сам воин погрузился в странное,  дремотное состояние, в котором время останавливается. Очнулся Кирхо тогда, когда у алтаря горели две толстые сальные свечи, это значило, что уже наступила ночь.
Жрец жестом  позвал Кирхо проследовать за собой.  Мудрый, вывел Кирхо на пандус храма.
Девочка-служанка вынесла   плетенный из лозы стул. Усевшись на него, жрец впервые произнес слова.
- Я прошел дорогами твоих последних дней.  Я видел то,  что  видели твои глаза.  Я выслушал твое сердце, воин. Ты видел знамение, знак великих перемен.  - Жрец замолчал,  но не давал знака, чтобы Кирхо ушел.
Стемнело, и на небе появились первые, вечерние звезды. Племенам, живущим в бескрайних степях, нужно было уметь различать их.  Ярче всех  и быстрее  всех  движется звезда Арс,  кочевая звезда,  не имеющая среди звезд своего собственного дома.  Прямо перед храмом на высоте  человеческого  локтя  от  горизонта пламенеет Кур,  указывая путь в скованные снегами страны.  Оттуда текут две великие реки.  Если  встать лицом  к звезде,  то по правую руку течет Гихон,  по левую Мар. Если скакать на сменных бебе в правую сторону к Гихону,  то дорога займет ровно  тридцать дней. Путь к Мару - двадцать дней. Но разве выдержит это человек?
Поэтому торговые караваны «юбочников» уходят на полгода,  а  то  и  на год, чтобы добраться до самых отдаленных мест и привести оттуда ценные товары. Юбочникам с небритыми лбами безопасно путешествовать по степи. Убить юбочника – опозорить себя.
Великая степь  принадлежит  всем племенам и тем,  кто живет в предгорьях и тем,  кто живет по берегам рек до тех мест,  где круглый  год демоны обращают воду в драгоценные, но не долговечные камни и в холодный пушистый мех, называемый снегом. Многие из племени Пта прожив век, не видели этого чуда.
Кирхо бывал в этих местах,  когда ходил на охоту за своей  второй головой и пришел оттуда без «свидетеля».  И охота эта заняла почти год странствий среди племен,  жаждущих, как и он, заполучить голову воина. Тем ценнее и редкостнее была его добыча, и она сразу возвысила Кирхо в глазах родичей.
Воины тех  племен  носили косы по плечи и одевались в меха зверей, роющих длинные норы, и только лбы их были выбриты, как у всех воинов степей. В тех местах Кур поднимался над горизонтом на три человеческих локтя и взору открывались новые звезды,  а те, что оставались позади,  падали за черту горизонта.
Все знали,  что земля круглая как головка сыра, но никто из племени Пта ни чего не мог сказать,  что находится по ту строну Гихона и Мара,  как не знали они,  что находится по ту сторону гор.  Незнание заполнялась легендами, которые рассказывали в сезон дождей, люди, вдохнувшие в себя духа воздуха,  духа ведений и морока. Кирхо мечтал увидеть то место, где Гихон разрезает горы и прокладывает путь за пределы их. Он собирался в свой последний поход за головой тех, кто одевает на себя блестящие чешуей одежды.  Таких голов еще ни кто не имел в  роду.
Он хотел это сделать, но демон, спустившийся с неба, занимал его теперь больше, чем эта мысль.
Жрец кашлянул и дотронулся горячей ладонью до колена Кирхо:
- Завтра,  - сказал тихим, но твердым голосом жрец, - я соберу совет старейшин рода.  Время перемен не самое лучшее из времен. Сказать по правде, в мое сердце проникает страх,  а страх парализует волю,  как  яд  гада впившегося в стопу.  Если не убить гада и не вынуть из него желчь,  не растереть её с маслом,  а потом не скормить укушенному - он  умрет.  Я буду  просить  совет,  чтобы он отправил тебя и твой десяток воинов на поиски предмета спустившегося с неба.  Ты должен доставить его в поселок.  Я буду на него смотреть, и тогда, может быть призрак страха уйдет из моего сердца».
Жрец замолк,  но  по-прежнему не отпускал Кирхо.  Наступило время второго,  ночного зрения и мир преобразился, что-то смутно угадывалось дневным зрением, но отчетливо, пурпурными тонами обозначилось нагретые за день места.  Картина привычная с детства.
Кочевая звезда сместилась от храма к дому мужчин, еще час и она уйдет за зубчатую черту гор, с которых каждую  ночь,  в  долину,  волнами спускался холодный воздух, оставляя на всем свой знак - обильную росу. На ночь табуна бебе угоняли далеко в степь - животные не любили  насыщенного влагой горного воздуха
Жрец заговорил в третий раз за этот длинный вечер:
- Демоны воздуха, расплывчатые создания, не имеющие плоти, а имеющие только их образы.
- Я знаю мудрый,  встречал их на своих путях по степи,  - откликнулся Кирхо,  уже  тяготясь  затянувшейся  беседой со жрецом.  Он хотел сегодня, ночью прийти в дом Турмы.  Это желание возникло еще  тогда,  когда  он увидел её, проходящую мимо мужского дома. Сейчас оно стало ясным и отчетливым.  «Велика все-таки магия женского тела», - подумал Кирхо,  и жрец прочитал его мысли.
- Ты зря избегаешь Турму,  - сказал жрец, и в голосе его послышалась едва уловимая ирония.  - Ни ты, ни она не можете знать, на какой стороне поставит свою мету демон плодородия.  Девочка,  мальчик прах - пыль на ветру,  но эта пыль забивает глаза, оседает на земле и становится почвой.  На голом камне ни чего не растет.  Камень обжигают на огне – так обжигается мужчина и женщина на огне своего влечения. Камень перемалывают в пыль стальными пестами на ветряных мельницах - так  перемалывается мужчина на брачном ложе. Если эту каменную муку смочить водой, то получается раствор мертвой  хваткой  сцепляющей  каменные  блоки.  Так строят  жилища,  так  строиться  тело рода.  Страсть и влечение – сила, скрытая в каменной муке. Иди. - С этими словами жрец подтолкнул в спину Кирхо.  Тот встал и, исполнив церемониальных поклон, начал спускать по ступеням.
Лели спала, разметавшись на постели, а Турма не могла уснуть. Встреча с Кирхо разбудила память,  а память оживила тело.  Она, накинув на плечи  платок,  вышла  на  веранду и, усевшись в плетеное кресло, стала смотреть,  как вызревают в расщелинах гор темно фиолетовые клубы тумана,  как карминово-красным светом проблескивают точки запоздавших прохожих и серебряными свечами вздымаются к небу потоки нагретого воздуха из труб домашних очагов.  Красными,  пульсирующими струями на фоне все возможных оттенков красного, обозначились и проступили из глубины тела вены и артерии её тела.
Сердце Турмы говорило, что сегодня, именно сегодня к ней придет Кирхо,  и она снова увидит завораживающую картину ночного,  мужского тела. От этого воспоминания Турма невольно простонала - это её плоть откликнулась на зов сердца.  Она вглядывалась в проулок, ведущий к её жилищу, пока не увидела фигуру человека с ясно различимыми «холодными» линиями ножен меча,  колчана со стрелами и лука за спиной воина.  Это мог быть только Кирхо. Турма быстрее, чем подумала об этом, сбежала по наружной лестнице  в  дворик, и  едва  Кирхо вступил на мощенный битым камнем двор, она заключила его в объятия.

                (ЗАПИСЬ ПЕРВАЯ.)

                Из дневника Данила Семеновича Патрушева.

Пояснение от автора. Падение с небес. Кирсиновая хижина. Чемпионский удар в челюсть капитана. Суд и честь. Загадка капитана Грея.

                Пояснение от автора.

Дневник  велся на протяжении двадцати лет. Видно, что он редактировался, да и сам Патрушев пишет об этом. В текст дневниковых записей вносились комментарии Данила Семеновича. Он выделял их скобками. Как видно из этих вставок - они вносились в художественно оформленный и хронологически связанный текст. Комментарии вписывались в разное время и через день, и через месяц, и годы спустя. Только незначительная часть из этих вставок оставлена мной. Именно эта "не полнота" послужила поводом включить "записки" в роман с предлогом - "из". Поскольку какой-либо хронологии в дневниковых записях указано не было, то я привожу эти записи в последовательной нумерации сквозь весь роман.

                I (1)

"Воланчик" зашипел, съежился и превратился в груду кирсиновой ткани. Я вывалился из него, как "дюймовочка" из бутона тюльпана, только в этой "дюймовочке" было около девяносто кило веса и почти два метра роста. Впрочем, "воланчик" носил официальное название: "космический тюльпан" и предназначался для экстренного спасения, с низкоорбитальных объектов космонавтов. "Воланчик" - жаргонное слово.
Я поглядел в лазурную синеву неба, откуда только что сверзился, а потом окинул взглядом, окружающий меня мир. Он не показался мне внушающим оптимизм, а оптимизм в моем положении был необходим. До самого горизонта простиралась степь, поросшая низкорослой и жесткой травой. Эту жесткость я чувствовал даже сквозь бахилы скафандра. Ни деревца, ни намека на источник вод. Местное светило, или по звездному каталогу "Турпан-2", стояло в самом зените. Я глянул на наручные часы, они показывали двенадцатый час, но это было условное время суток космического корабля, бывшего мне когда-то домом. Термометр на наручных часах показывал 20 градусов по Цельсию - не много для такого солнцепека, где-нибудь, в средней полосе на моей Родине, было бы за тридцать.
"Турпан-2" звезда такого же класса, как и Солнце. Просто планета, на которую я сверзился из космоса, находилась чуть дальше от звездной печки, чем Земля и чуток менее массивной. Это чувствовалось. На звездолете была земная гравитация, а здесь меньше. Не много, но меньше.
Эти умозаключения пришли в мою голову в то время, когда мои руки были заняты делом, а дело было такое - превратить ткань "воланчика" во временное пристанище. Дело для меня непривычное, хотя об этом мне бубнили на лекциях по технике безопасности еще тогда, в астронавигационной школе, на Земле. Интересно, сумею ли я найти на небе хотя бы пятнышко своей галактики под названием "Млечный путь"?
Я одернул себя за праздные мысли. Итак, нужно взять в правую руку баллон с наполнителем, найти помеченные оранжевым цветом ниппеля, подсоединить... Так. Теперь открыть вентиль баллончика...
Через полчаса хижина была готова и надо сказать, эти ребята - конструктора спасательного аппарата, не зря едят свой хлеб. Очень удобный получился "шатер" наподобие монгольской юрты, с лежаком, столиком и единственным круглым окном наподобие корабельного иллюминатора. В основании хижины лежал обруч диаметром в три метра, образованный наполнителем и кирсиновой тканью. Пол и стены - кирсиновая ткань, но только на полу и в самом верху свода кирсиновая ткань имела такую микроструктуру, что могла пропускать воздух, но не пропускала воду. Вообще-то кирсиновая ткань настолько плотна, что из неё делают оболочки аэростатов и воздушных шаров, наполненных самым летучим газом - гелием. Образованные наполнителем дуги, отходящие от "обруча" основания, высотой в три метра, образовывали каркас хижины. Затвердевший в кирсиновой ткани наполнитель не уступил бы в прочности, аналогичной по толщине титановой балки.
Если входную дверь, точнее - полог, задернуть застежкой, то истинная крепость! Я вынужден, как улитка тащить на себе свой домик, свою раковину без которой я был бы беззащитен. Для подтверждения этой мысли, что хижина моя крепость я со всей силой ударил ножом в стену - хоть бы хны! Ткань спружинила и оттолкнула от себя клинок ножа.
Это все от нервов и эта выходка с ножом - от нервов. Кирсиновую ткань не берет бронебойная пуля и плазменный резак. Все это я знал и без эксперимента.
Вот только все мое жилище легкое, необычайно легкое, если поднатужится, то можно в одиночку тащить его по плотной и жесткой траве, а такая перспектива вполне просматривалась. Если не закрепить анкерами, то сильный ветер может понести палатку по степи, как он носит на земле высохшие клубки "перекати-поле".
Сказать, что я устал, после всех этих дел, начиная от свободного падения из космоса на эту планету, до того момента как, арматура кирсиновой ткани приняла в себя наполнитель и превратилась в хижину - значит не сказать ни чего, у меня едва хватило сил раздеться. Космический скафандр, именно в нём я летел сквозь атмосферу, снял сразу, едва выпал "из воланчика", а вот остальную одежку, уже снимал в своей хижине. Первое дело снял с себя бронежилет, затем "водолазку", ну вы знаете такая трикотажная одежонка, наподобие комбинезона с застежкой от пупа до горла и с капюшоном на голову. Хорошая вещь! Воздух пропускает, а воду нет!
Оставшись в трусах и майке, я упал на лежак и провалился в глубокий сон. Проснулся от жажды. Судя по тому, что солнечный - вот привычка, но ведь не скажешь же - "турпановый", падал в мое окошко, я проспал до вечера. Аварийный запас воды был рассчитан на трое суток, при желании можно растянуть на пять, но эти соображения не прибавили мне оптимизма. Если не найду источника питьевой воды, то что три, что пять – все равно - считанное время.
Все-таки капитан не был законченной сволочью, а ведь мог бы выбросить меня, в чем мать родила, Да что там выбросить! Мой поступок тянул на смертный приговор!
Все началось с пустяка. Капитан Грей вошел в кают-компанию и все кто был там, приветствовали его вставанием, так было заведено. Я решил показать ему свой характер. Все встали, а я сидел и надо полагать, нахально улыбался ему в лицо. Он побледнел и вышел. Вечером я узнал, что меня понизили в должности и дали мне самую унизительную судовую роль. Я стал "служителем утилизатора". Утилизатор на корабле, надо вам сказать, то же самое что отхожее место в коммунальной квартире. Так из второго помощника капитана по астронавигации, я стал ассенизатором! Иронические взгляды, насмешки, хоть кого выведут из себя. Даже эта белобрысая стюардесса Казимира, которая силком лезла в мою постель, стала презрительно фыркать при встрече!
Женщины поразительные создания! Для них важен не мужик сам по себе, а его общественный статус! Ну да черт с ней! Теперь все, и всё - отрезанный ломоть! То есть меня "отрезали" и "ломоть", конечно же, я.
На беду мою, в одном из корабельных переходов мне встретился капитан, когда я находился в самых, что ни на есть расстроенных чувствах. Мой прямой свинг правой был хорош! Точно такой же, как в бою с Петриком Беем за звание чемпиона мира в среднем весе. Да, я когда-то занимался профессиональным боксом и это уж должен бы хорошо знать капитан Грей! Нокаут был чистейшим! Если бы ребята из службы охраны бросились на меня, то уверяю вас, я бы уложил и их как миленьких, хотя они разные там штучки-дрючки изучали, но кто устоит супротив парализатора?
Парализатор, надо вам сказать откровенно, такая вещица, что часов пять лежишь и только лупишь глаза: все соображаешь, а ни рукой, ни ногой пошевелить не можешь, а потом еще сутки отходишь.
Нет, капитан, конечно, сволочь, но без этой штуковины меня не оставил. Вот он - лежит на столике, похожий на зеркало, отражающее в себе тьму, только без подставки-упора. Зеркало - это фотоэлементы, а если посмотреть с тыльной стороны, то обнаружишь нечто похожее на перчатку. Его так и носят - одевают на правую руку, а под указательным пальцем кнопка пуска, а чуть дальше, где кончается безымянный палец, антенна - излучатель. Эффективное поражение на расстоянии ста метров, расхождение луча на этом расстоянии десять метров. Это я к тому говорю, что меня в этом переходе, ребята из охраны "грохнули" с пяти метров, так что я не только утратил способность двигаться, но и сознание потерял.
Потом меня судил, и суд вынес мне смертный приговор. Сурово? Да! Но таков устав судна! Об этом бы мне следовало думать раньше, а не кипеть обидой, затуманившей мне рассудок. Нет, капитан, конечно же, сволочь и, хотя челюсть у него треснула, а вот дал мне шанс выжить.
Попив воды, я еще раз проверил, чем я располагаю. Из оружия - хороший десантный нож и парализатор. Из средств защиты: кирсиновый легкий бронежилет, космический скафандр тоже можно занести в этот разряд и, разумеется, само жилище. Для поддержания жизни - десять литров воды, пятнадцать сухих пайков и аптечка со стандартным набором лекарств. Иммуностимуляторы и прочая, прочая медицина. Не густо. Да забыл, часы и вмонтированный в них термометр и компас. Электронный блокнот для записей с фотоэлементом для питания и такой же карманный фонарик.
Это, по какому разряду занести? Должен сказать, что именно электронный блокнот подтолкнул меня к тому, что я принялся писать этот дневник, иначе отупеешь.
До поздней ночи я сидел у своего кирсинового шатра, задрав голову в здешние небеса. Кое-что высмотрел. Например, я нашел звезду, на которую направлена ось вращения этой планеты. Я видел прохождение ближайшей и, похоже, единственной планеты по небосводу. Я слышал отдаленный гортанный рев, вероятно принадлежащий живому существу. Рой ночных насекомых несколько раз кружился вокруг меня, но побрезговал моей плотью. А может здесь все насекомые исключительно вегетарианцы?
Нет! Черт, возьми, этого Грея! Не могу понять, от чего мне, обездвиженному, не вкатили смертельной гадости и не отправили в проклятый утилизатор! Это для меня загадка!
Говнюк Епихондов, вечно заискивающей передо мной, требовал моей смерти. Моя бывшая любовница вторила ему и ни кто, исключительно ни кто не сказал обо мне доброго слова! Что я такого им сделал? Не им же сломал челюсть? А вот тот, кому челюсть сломал, тот оставил меня в живых. Оставил, чтобы я погиб в мучениях? Но на кой черт он положил в спускаемый аппарат парализатор? Ни хрена не пойму!
От этих неразрешимых задач разболелась голова, а может быть от парализатора, от спуска - ведь трясло меня так, словно я был привязан к спине кенгуру! Насмотревшись и наслушавшись звуков этого, нового для меня мира, я вошел в хижину и задернул за собой застежку полога. Нужно что-то выпить на ночь, успокаивающего и обезболивающего.
Корпус столика из той же кирсиновой ткани с отвердителем внутри располагался посреди палатки, и пристегивалась к её основанию круговой застежкой и таким образом внутри стола образовывалась пустота, получался рундук - это я говорю для тех, кто имел дело с кораблями. Именно там все и находилось, и аптечка, и парализатор, туда же я затолкал скафандр и прочую одежонку. Всему были свои отделы, свое место. Там же находился запас воды. Этот рундук закрывался крышкой с такой же круговой застежкой, и крышка служила столешницей.
Включил фонарик, расстегнул застежку крышки стола, откинул и в глаза бросился шланг, торчащий из емкости с водой, захотел попить, но удержался. Вытащил аптечку и стал разбирать надписи и читать инструкции. Клочок бумаги, не относящейся к медицинской тематики, я заметил не сразу, уже после того, как выпил две таблетки слабенького транквилизатора и стал укладывать лекарства обратно.
Сердце мое екнуло, скакнуло к горлу и забухало в низу живота. Я развернул вчетверо сложенный листок.
"Говнюк! Ты такой же говнюк, как и твой отец - Патрушев, звездный капитан первого ранга. К счастью он погиб до твоего рождения, а то бы я сделал ему подарок, указал координаты твоей будущей (не говорю, что скорой!) могилы"
Вот такое письмо написал мне капитан Грей. Не ответив ни на одну загадку, загадал еще три. Выпитые таблетки притупили во мне все чувства, и меня потянуло в сон. Упав на свое ложе, я подумал, что если бы не слой поролона подо мной, то ложусь я на каменный алтарь. Всю ночь мне снились кошмары, связанные с алтарями и жертвоприношениями, мерзкие рожи, с каменными ножами из абсидана.
На следующий день, натянув на себя "водолазку" я осмелился отойти от своей хижины на сотни метров. Мог бы и не ходить. Везде было одно и то же - жесткая трава высотой чуть больше двадцати сантиметров, росшая плотно, от чего поверхность походила на огромный ковер. На небе ни облачка! Но одно открытие я все-таки сделал. Утром, когда я встал, то обратил внимания, что на наружных стенах моей хижины выпала обильная роса и тонюсеньки струйки влаги стекали к основанию моей хижины. Я слизнул несколько капель - вода! Если бы её собрать, каким-нибудь образом, то литра три-четыре наберется, воды за ночь. Проблема воды - вот что меня мучило!
Я попробовал переместить свою хижину, уперся руками в арматуру, она подалась, но не так легко, чтобы уподобится улитке и тащить на себе этот дом по степи до близлежащего источника воды.
Весь день ломал голову над проблемой воды. Приходили только шальные мысли, как то выкопать ножом яму и перевернуть хижину острием в низ, чтобы конденсат, стекая по стенам, собрался в ней. Я даже попытался выкопать яму, более того, я её выкопал! Но встали две проблемы. Хватить ли сил у меня перевернуть хижину и вторая, не впитает ли земля всю воду, что будет стекать со стен?
Я уже подумывал над тем, как из бронежилета сделать приемник воды, когда стало очевидным для меня, что мне не справится с первой проблемой, не перевернуть моей хижины и самое главное, не удержать её в таком противоестественном положении.
Следующий день был не лучше этого, разве что жажда мучила сильнее и я пил воды больше, чем следовало бы. На третий день меня охватила паника. Я готов был бежать куда угодно, но только бы знать, что впереди есть вода! Ни когда не думал, что вода - самый бесценный минерал на свете! Я удивлялся тому - от чего это я не пил воду из фонтанов, водопадов, рек и озер, а проходил мимо.
На четвертый день я совсем обезумел и не от самой жажды - нет! А от знания того, что воды у меня осталось только на один день. И вот этот день настал. К вечеру я выпил остаток воды, точнее, запил ею сильнейший транквилизатор и впал в состояние похожее на транс.

                ГЛАВА ВТОРАЯ.
Совет воинов в мужском доме. Жрец и вождь. Решение принято. Безумная Тейла. Уродство сердца и уродство тела. Танец невест. Лели стала женой Забка.
               
                I
В полдень следующего дня в жилище Кирхор появился воин из тех, кто дежурил в "доме мужчин".
- Тебя призывают на совет, - сообщил посланник, давно ожидаемую Кирхор весть. Кирхор пришел утром под неодобрительные взгляды всех его трех жен. На права мужчины ни кто бы, ни смел, посягнуть, но и у жены есть свои права на своих мужей. Недаром существует пословица, что приобретая жену, мужчина приобретает на свое тело коросту, расчесывать её придется всю жизнь. И сладко и больно иметь жену. Что делать, если так устроена жизнь, что мужчина только на половину человек, вторая его часть в женщине. Принял бы воин, посланец Совета почтительную позу обращаясь к Кирхор, если бы у того не стояли в "мужском доме" три отлично выделанных головы и все головы воинов разных племен, что увеличивало их ценность. Был там и такой редкостный экземпляр, как голова воина снегов с длинными в локоть, косами! Таких голов в мужском доме было только пять. Только пять из двух сотен! Это значит, что только пять воинов из всего племени могли встать вровень с ним и говорить как равные. Из этих пяти, только трое имели по четыре головы, а Хранитель Менту - пять! Двести юношей пасли стада "прыгунов" в прериях, двести юношей пришли им в замену и каждый в свое время, вступит в зрелый возраст и станет мужчиной, или погибнет на охоте за головами. Когда умирает воин, то умирают вместе с ним и добытые им головы. Их закапывают в землю на глубину роста умершего воина. Место для захоронения выбирает сын и сын же, в одиночку, совершает погребальный обряд. Ни кто не должен знать место упокоения воина, даже сын не смог бы отыскать его в бескрайной степи.
Сын выбирает в степи место по голосу своего сердца и выкапывает в земле могилу. Отрезает ножом голову отца. Затем расстилает в могиле шкуру "прыгуна и на нее, укладывает обезглавленный труп. Затем вынимает из кожаного мешка головы и аккуратно выкладывает их возле остатков шеи. Затем труп покрывается сверху такой же шкурой, могила закапывается, а сверху укладывается дерн. Женщин хоронят дочери, и обряд женщин отличается от мужского только тем, что у женщин не отрезается голова.
Черепа воинов рода вываривают в специальном растворе и из них выкладывают пирамиду. Эта пирамида в подвале мужского дома - свидетельство об ушедших и тайная связь с ними. Кирхор помнил, что в ночь своего посвящения до первого луча света провел в священном для всех месте. Этой ночью там был Забка.
Кирхор, пока шел к мужскому дому, вспомнил своё пребывание там. В полночь он увидел, как язычок пламени вспыхнул в глазнице одного из черепов, погорел там, затем переместился в другой череп, а затем в третий, показывая Кирхор длину его семейного древа. Тогда Кирхор насчитал тридцать поколений. Говорят, что длиннее не случалось насчитать ни кому. Не сложный расчет показывал, что род Пта возник полторы - две тысячи лет тому назад. Теперь только череп Кирхор может увидеть это место. Только череп, своими глазницами увидит нового воина и мигнет ему тайным пламенем, если это будет наследник его крови.
Совет пяти, или совет старейшин открыл Жрец. Он вкратце изложил суть дела и потребовал предпринять все усилия, чтобы спустившейся с небес предмет, был доставлен в селение.
- Если он не упал в Гихон. - Сказал Менту, Хранитель мужского дома и добавил: "Мы найдем его, мудрый, а если его нашли люди из других племен, мы воткнем свои копья в сердца их воинов".
- Ты хорошо сказал Менту. - Жрец внимательно поглядел на него и добавил:
- Сказал в полном согласии со своим сердцем. Я только напомню, что война убавляет количество мужчин с обеих сторон, но не прибавляет голов в этом доме. Только охота, одиночная охота под надзором "свидетеля" угодна демону плодородия, освящающему наши брачные ложа. Безумие войн мы должны избегать, об этом знают все племена от берегов Гихона до берегов Мара, от снежных стран до предгорий и только горские племена почитают за честь вести войны, но что взять с этих дикарей! Война - это признание своего бессилия, отсутствие ума и хитрости. Война - последнее прибежище отчаявшегося человека и верный признак вырождение рода.
Жрец умолк. Все углубленно вслушивались в себя, в эхо слов сказанных мудрым, оставивших след в их душах. Торопить это эхо не пристало голосом человеческих уст. Оно осторожно и пугливо. Когда солнечные пятна сместились на локоть, Менту разлепил свои тонкие губы и сказал:
- Мы благодарим мудрого, за то, что он еще раз напомнил нам о законе жизни. Менхо опытный воин и знает все о законах жизни. Только крайняя нужда, вытекающая из твоего повеления, мудрый, заставить его пролить свою и чужую кровь. В нападении немного чести - верно, но тебе ли не знать, мудрый сердце человеческого, быстрого на гнев и ленивого на милосердие?
- В делах воинов я не советчик - ты это знаешь. Ни кто не должен хватать за руки воина, если в его руках обнаженный меч. Мое дело предупредить, чтобы воин не обнажал меча, если его дому не грозит опасность. Что я и сделал Хранитель!
После этих слов, Жрец встал и вышел из мужского дома.
- Ты все слышал Кирхор? - Хранитель повернулся к нему, - бери свой десяток воинов, ездовых "бебе" и завтра на рассвете отправляйся на поиски. Я хочу, чтобы ни кто не узнал о цели твоего пути и, особенно из чужих племен. Я не хочу, чтобы ваш отряд  стал объектом охоты "юбочников".  Я хочу, чтобы вы все вернулись к своим женам вместе с упавшим с неба предметом. Я все сказал.
Хранитель отпустил всех и задержал только Кирхор:
- Возьми несколько запасных бебе, вдруг эта штуковина окажется тяжелой и её придется тащить через всю степь. Если её уже прибрали к рукам люди из другого племени, попробуй выкрасть. Если не получится - торгуйся, если не выйдет торг - напади.
Менту мог бы всего этого и не говорить, но сказанное слово налагает ответственность и Менту не хотел от неё уходить. Через пять дней я пошлю по вашему следу десяток воинов Менга, еще через пять, десяток воинов Бенва. Цель их - помочь тебе, или отвлечь охотников за головами и первое, и второе - все помощь.

                II
Заботы предстоящей компании закружили Кирхора, и он чуть было не забыл, что сегодня, вечером, состоятся "танцы невест" по случаю появления нового мужчины и он, как "свидетель" мужества Забка, обязан присутствовать на этих танцах.
Танцы проходили за поселением в рощице вечнозеленых плодовых деревьев круха. Поляна и сама роща являлась священным местом. Считалось, что в этих местах пребывает демон плодородия - Кай. В сезон созревания плодов эта рощица кипела юношами - перн, девчатами - койя и уважаемыми в роду, женщинами. Роща, посвященная богу плодородия Кай, по приданию в сезон созревания плодов круха, давало здоровье, красоту и удачливость, молодым. Считалось, что заготовленные впрок плоды круха избавляют женщин от бесплодия и женщины торопились их заготовить, бог плодородия отпускал на это три дня в году.
Юноши и мужчины не ели этих плодов потому как у мужчин выпадала растительность на лице, и изменялся тембр голоса. Они становились женоподобными. Все эти предания шли из глубин древности, с той поры не одно поколение священных деревьев сменилось, а любителей проверить на себе действие плодов круха среди юношей и мужчин не было.
После всех потрясшего случая с безумной Тейлой ходили слухи, что она сама объелась этих плодов и юношу накормила ими, от того и приключилось это безумие, но что из того, даже если бы это было правдой? Если это было так, то "правило меры и запрета" только подтверждают свою изначальную правоту, а если это не так, то тем более безумие, охватившие Тейлу и юношу - целиком их вина! Горшечник разбивает бракованную посуду, не тем ли больше должен разбивать собственный брак человек?
Физическая немощь и уродство, по мнению всех здравомыслящих людей, еще не причина для "выбраковки". В обществе каждому найдется работа по его силам. Горбун Муске отличный горшечник, хотя не воин и жена у него из тех, кто пережила срок невесты и осталась  девственницей. Но кто скажет, что они не приносят пользы? Заббу упал из седла бебе, будучи мальчиком и остался на всю жизнь хромым, но кто как не он следит за работой ветряных мельниц, разбирается во всех тонкостях мельничного ремесла? И жена у него из тех, "выбракованных", а вот их сын - Забка стал воином, и сегодня для него будут исполнять танец невест самые лучшие девушки рода! Его отец - Заббу не взял жизнь за жизнь, как воин и потому вынужден был ждать, когда Пта принесет новую душу для его младенца. Месяц ждал и Пта сел на "урим" храма. Все видели. Тогда его сын получил имя Забка и право жить.
Уродство сердца - вот истинное уродство и как бы прекрасно и сильно не было тело, нравственные уроды должны беспощадно уничтожаться. Все может быть искуплено, любой проступок искупается равным ему наказанием и только для тех, кто нарушает четкие и ясные нравственные запреты - прощения нет.
Заббу часто говорил своей жене Суре, что «жизнь не справедлива - это верно, но она не злонамеренна». Только Творцу этого мира понятна конечная цель всего, ни люди, ни демоны её не знают. Ко всему можно привыкнуть и во всем можно усмотреть хорошую сторону. Вначале обидно, что ты всю свою жизнь носишь юбку и не имеешь права носить обувь. Обидно, что до старости тебя называют юношей, хотя у тебя растет сын - будущий воин и борода скрывает уста. Но, в конце концов - рассуди Сура, босые ноги привыкают к земле, а тело к свободной одежде. Руки привыкают к труду, а не к эфесу меча, слух привыкает к унизительному обращению, и ты уже не замечаешь унижения. Что из того, что нам запрещено есть мясо? Мудрый тоже не притрагивается к нему. Мясо разжигает сердце и притупляет зрение рассудка. Мясо старит человека сильнее, чем бег времен. Кто есть мясо, того оно ест. Моя голова, с не выбритым лбом, не представляет ценности для охотников за головами и в этом тоже можно усмотреть хорошее. Я могу свободно и безбоязненно путешествовать по Великой степи, от Гихона до берегов Мару, от гор - до племен, живущих на краю снегов. Войны идут узкой дорогой, а все остальные - широкой. Все племена на Земле, Сура - одно целое мыслящее тело, через которое Творец познает самого себя.
Так говорил хромец и многие очень многие слушали его и дивились тому, что знал этот хромец мелящий муку для камней.
Заббу был из тех, кого природа и боги одарили мудростью. Недаром сам жрец часто приходил к Заббу и они, уединившись, подолгу говорили о чем-то.
                * * *
Кирхор пришел в священную рощу вовремя. На небольшом возвышении стояло два плетенных кресла, в одном сидел Забка в одеждах воина, а в другое сел Кирхор. Это стало сигналом к началу "танца невест". Грохнул барабан, взвизгнули дудки, запищали сопелки и на площадку одна за другой, из белоснежной палатки стали выскакивать голые девчата-перн. Танец невест продолжался до той поры, пока тень от мужчин, сидящих в креслах, не перечеркнула танцевальную площадку. Это послужило сигналом к окончанию танцев. Сразу смолк барабан, и прекратилась музыка. Все замерли в ожидании. Девчата выстроились в линию и их острые груди вздымались от глубокого дыхания. Они стояли, положив руки на плечи подруг, и ждали. Казалось, что сам воздух наполнен этим ожиданием, как бывают наполнены грозовые тучи небесным огнем. Зрители, завороженные танцем и загипнотизированные ожиданием, застыли наподобие каменных истуканов, что вырезают себе в качестве демонов-покровителей горские племена.
- Ну, воин, - прошептал Кирхор, - выбирай для себя цель и смотри, чтобы твое копье было твердым и верным и не прежде времени извергло из себя семена жизни.
Забка встал с кресла и неспешным шагом, даже с некой показной ленцой, как предписывал этикет, направился к шеренге девушек. И без того напряженное ожидание достигло такого накала, что казалось, еще чуть-чуть и по шеренге девушек пробежит молниеносный разряд.
Забка давно уже выбрал девушку и шел прямо к ней. Это была Лели. Он встал в полуметре от неё, две три секунды смотрел в зеленые глаза с расширенными от экстаза танца зрачками, потом повернулся и неспешным шагом направился к белоснежной палатке. Лели пошла за ним и не было таких в мире сил, ни в ней, ни извне её, которые остановили бы это медленное, завораживающее действие.
Как только Забка остановился перед Лели, остальные девочки одна по одной, потихоньку исчезли с площадки и растворялись в толпе зрителей. Матери утирали им слезы и успокаивали, что это только начало и впереди у них еще много танцев. Хуже и горше было тем, у которых это был последний танец девственниц. Эти оказались "выбракованными", но не вычеркнутыми из жизни. Вон мать Забка - Сура, тоже когда-то была "выбракована", но каким счастьем светится её лицо и как почтительно обращаются к ней другие женщины! Она родила мужчину-воина, хотя муж её и не был полноценным мужчиной! Её обнимает мать Лели не менее счастливая, чем она.
«Если не везет в жизни тебе - гласит поговорка, - то это не значит, что не повезет твоим детям».
Все знали, что происходит в палатке, а воображение дорисовывала картины происходящего. Вот Лели начинает снимать с Забка его воинское одеяние и делает это неспешно, но как обжигают тело Забка эти неспешные действия! Главное не опозориться и не излить свое семя в собственные трусы. Это самая дурная примета!
Ни кто не уходил, разве что ушли те, для кого истекло время танцев. Тень от опустевшего кресла уже перечеркнула всю священную рощу, когда из палатки вышел Забка и небрежно, словно сорванный пучок листьев отбросил от себя кусок окровавленной, белой ткани. Воину не пристало хвастаться тем, что его копье твердо и бьет в цель, добывая кровь.
Он, молча, подошел к Кирхор, и они пошли прочь из священной рощи. Забка говорил как воин. Он спрашивал о предстоящем путешествии Кирхор, делился с ним своими соображениями о мельком увиденном предмете, подающим с неба, но ни слова не было произнесено о том, что было в палатке. Зачем? Мужчины знают.
Но не все окончилось с уходом Забка и зрителям предстояло стать свидетелями заключительного акта. В палатку вошли мать Лели и мать Забка, подобравшая брошенную тряпку сына. Этой тряпицей Лели вытирала копье пронзившую её плоть, когда Забка поднялся с неё, излив во чрево горячее семя.
Матери сняли простыню с брачного ложа и по форме пятен крови рассудили о предзнаменованиях, прикладывая кровь тряпки, к крови на простыне.
Затем спросили у Лели, не было ли чего такого, позорящего Забка, как мужчину. И последнее, мать Лели подала дочери одежду женщины - длинное платье из узорной ткани, а мать Забка подала ей обувь и поясной ремешок, инкрустированный цветными камешками. Затем острыми ножницами были обрезаны волосы на голове. Обрезанные волосы положили в окровавленную простынь и туда же положили тряпочку, брошенную Забка со следами его семени и крови Лели. Все это свернули и увязали, как увязывают и сворачивают младенца.
Этой ночью в потаенном месте, Лели похоронит свою девственность, и демон плодородия оценит обилие крови и пышность её волос. По этим дарам он и определит, какому семени отдать предпочтение в её чреве, повременить или нет, отложить на потом, может быть на годы материнство Лели. Все это было так серьезно, так значимо для трех женщин в палатке, что лишнего ни кто не говорил. Матери оставили Лели в палатке. Глубокой ночью она закончит предназначенное ей дело. Маленькая лопатка давно стояла в углу палатки и на этот раз она дожидалась рук Лели.
Когда они вышли, самые терпеливые услышали из уст матери воина ритуальную фразу:
- Чести и достоинства роду не был нанесен ущерб.
На этом все закончилось, только белая палатка будет стоять здесь до самого утра, а утром придут девушки, уберут её и унесут в "общий дом", до следующего танца невест.
А Забка будет приглашать Лели в собственный, каменный дом. В один из многих, которые строят всем родом, для будущих мужчин. И не только Лели будет приглашать, но и тех женщин, которых захочет его сердце. Все незамужние женщины племени имели право посмотреть в глаза нового война. Даже "теви" - "отвергнутые", "выбракованные" имели на это право. Может, повезет, и воин обратить внимание, а демон плодородия подарит ей ребенка мужского пола. Тогда она станет его женой по праву рождения мальчика. По обычаю, только воин имеет право сделать из девочки - женщину, но она должна поглядеть ему в глаза, предложить себя.
Девочки, пережившие возраст "невест" могут стать товаром в межродовой торговли и уйти навсегда из рода, возможно далеко за пределы великих рек Гихона и Мару.
               
                (ЗАПИСЬ ВТОРАЯ.)
                Из дневника Данила Семеновича Патрушева.
Внезапное пробуждение. Атака парализатором. Вода. Встреча с аборигенами.

                II (2)
Очнулся я от того, что мне показалось, будто кто-то переворачивает мою хижину. Что-что, а вестибулярный аппарат у меня всегда работал отменно и даже сильнейшие свинги не отправляли меня в нокаут. Когда мою хижину несколько раз приподняли и резко опустили - сомнений не было, кто-то пытается её перевернуть. Это новое обстоятельство пробудило меня к жизни, обострило все чувства, и тут я услышал - клянусь - членораздельную человеческую речь! Пусть совершенно не понятную, но, несомненно, человеческую! Животные ревут, мычат, кричат, воют, но только человек - го-во-рит! Там за тонким слоем материи, кто-то переговаривался на певучем языке с резкими цокающими звуками!
Как я тогда одевался - боже мой! Так скоро не одеваются курсанты военных училищ по тревоге, так скоро я натянул на себя все, вплоть до скафандра и только потом одумался, что скафандр не позволит мне использовать парализатор. Я снял скафандр остался в "водолазке" и бронежилете, одел на руку парализатор. У меня и сомнений никаких не было в своих действиях: раз есть люди - есть вода, но есть люди, намерения которых мне неизвестны, языка которых не знаю и прочее, прочее. Меня с детства учили, в случае угрозы бить первым.
Я открыл застежку и чертом выскочил из палатки, мгновенно окинул взором окружающее пространство, и еще не успев ни чего толком сообразить, пустил в ход парализатор, направляя излучатель на все, что схватывал мой глаз.
Не больше минуты прошло, прежде чем я стал понимать и оценивать последствия моей атаки. Первое, что бросилось в глаза - туши странных животных, потом увидел несколько человек, двух или трех, затем увидел, как от моей хижины удаляются скачками, как гигантские кошки, те самые животные, которые лежат невдалеке от моего жилища. Потом заметил на спинах их всадников.
Не буду врать, я повел себя не самым достойным образом, я кинулся искать воду и нашел её почти сразу в кожаных бурдюках, притороченных к седлам животных. Много воды. Я пил и плескал её себе на голову.
Только напившись и,  простите меня за натурализм, помочившись, я стал ясно и отчетливо понимать, что моя встреча с аборигенами произошла не самым лучшим образом. Вовсе не так, как нам читали лекции по полеоконтактам. Что все это будет иметь последствия и, увы, не такие на которые я рассчитывал.
(Насчет "увы" я оказался прав, а вот будто я и на самом деле на что-то рассчитывал, - лукавство!)
Недалеко от туши животного, головой похожего на верблюда, но с конским хвостом, и с огромными кошачьими лапами, лежал человек. Судя по тому, что на широком поясном ремне висел меч, а рядом с ним лежало копье и за спиной лук с колчаном полным стрел - это был воин. Он смотрел на меня широко открытыми глазами. Огромные зеленые глазища, как у кошки! Одежда от обуви до жилетки состояла из хорошо выделанной кожи. Волосы на лбу были тщательно выбриты, до темени.
Красивая, круглая голова, покоящаяся на мощной шеи. Обнаженные сильные руки с набухшим узором вен. Лицо и особенно глаза притягивали к себе. Он чертовски был красив! Орлиный нос и четкая линия губ, чуть полноватых, крепко сжатых и бледных. Подбородок из тех, которые называют "квадратными". Такие типы хорошо переносят удары в челюсть. Одиночным хуком, или свингом такого не уложишь на пол ринга - нужна серия точных ударов. К такому после первого, точного удара нужно "приклеиться", так как приклеивается банный лист к заднице. Опасный тип. Я нагнулся над повергнутым воином и вытащил меч из ножен. Очень удобная рукоятка и замысловатый, витой эфес, широкий сужающий к концу клинок. Меч хорошо сбалансирован. Рукоятка, судя по всему из какого-то медного сплава, я не очень-то разбираюсь в этом, а вот клинок, явно из стали и отточен до бритвенной остроты.
Я ударил по лезвию клинка своим десантным ножом - ба! Да это - остро отточенная жестянка! Не сильно и ударил, но клинок ножа ушел на сантиметр в тело меча! Впрочем, я несправедлив к мечу аборигена, десантный нож спокойно перерубает строительные и монтажные гвозди.
Может показаться, что я занимался не тем, чем следовало, но кто бы сказал, чем следовало мне заниматься? Я осмотрел еще одного человека, такого же рослого и красивого и точно так же вооруженного, но этот осмотр ни чего не добавил к увиденному ранее. Пять часов - не меньше, они ни смогут и рта открыть. Я занялся практическим делом. В первую очередь внес в свою хижину запасы воды, что находились в бурдюках и думал, думал, как ни когда раньше, что же мне делать?
Наиболее настойчивой и самой бесполезной была мысль, да и не мысль вовсе, а воспоминание об одной давней лекции. Бородатый тип из академии говорил, что "Господь Бог всех людей во Вселенной создает по образу и подобию своему, так что выдумки фантастов, о мыслящих океанах, камнях, рептилиях и прочей экзотики, сущий бред".
Говорить то говорил, а вот примеров привести не мог! Не только человека, но и подобия его во Вселенной не обнаруживали! Жизнь была, но разума, в человеческом понимании, у этой жизни, не было!
Ни кто же ведь всерьез не считает, что пчелы, муравьи, дельфины и киты обладают разумом сравнимым с человеческим! Я держал собаку, и мне все время казалось, что она иронически посматривает на меня. Иногда я разговаривал с ней, как с человеком, но в глубине души своей, я точно знал - это животное не имеющее разума!
Бытовали среди матросов звездного флота разные легенды о "предтечах", о сгинувших цивилизациях и даже легенды о камне Предтечь - "эроль" способным читать человеческие мысли. Я наслышался подобных баек предостаточно, чтобы относиться к ним скептически.

                ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
                Нападение демона, увиденное глазами воина Кирхора.
                I
Кирхор лежал на спине и силился пошевелить рукой - не получалось. Выскочивший из оранжевой палатки демон отнял у его и бебе силы. Он не мог повернуть головы и увидеть, что случилось с его отрядом, и тешил себя мыслью, что воины успели скрыться, скрыться и поведать Мудрому, что увидели их глаза.
Кирхор мучительно переживал свою оплошность. От чего он не взял во внимание тот факт, что спустившаяся с небес палатка, заключает в себе демона? Разве могло быть иначе? Проклятая спешка притупила осторожность. Они скакали полтора суток на сменных бебе, пили и ели, спали в седлах, очень, очень спешили!
Кирхор видел, как демон в облике человека пил и расплескивал воду, а когда он подошел к нему и поглядел в глаза, Кирхор приготовился умереть. Готовность принять смерть всегда живет в воине, в конце концов, его голове будет оказана честь, а его смерть даст жизнь другому мужчине, но умереть от рук демона! То, что он умрет - Кирхор отчетливо понял, когда демон взял в руки свой нож, но вместо того, чтобы отрезать ему голову - ударил своим ножом по лезвию его меча!
Это действие повергло Кирхор в ужас. Он усмотрел в этом магию демона! Демон хочет не только и не просто его смерти, он хочет лишить весь род Пта оружия и для этого перерубает клинки мечей! Кирхор ждал, что демон сломает его стрелы, древко его копья, порвет тетиву лука, но демон ни чего такого не сделал! Он даже не отрезал его головы!
Демон принялся снимать с "прыгунов" бурдюки с водой и уносить их в свое жилище. И опять сердце Кирхор зашлось в страхе. Демон хочет отравить источники вод, откуда набрана вода!
Воображение Кирхора разыгралось, он явственно увидел, как люди в его поселении умирают, попив воды из источника вод. Воображение превратила последние часы его жизни в нравственную пытку. Он ведь не сомневался, что вскорости, так, или иначе - умрет. Долго, несколько часов Кирхор не видел демона, хотя слышал его шаги, дыхание и даже голос демона, похожий на человеческий. Кирхор от страшного, нервного напряжения впал в забытье, а когда вышел из него - удивился, что еще не умер и особенно тому, что пальцы на руках начинают оживать, что он может прикрыть глаза и пошевелить, в иссохшем рту, языком.
Демон сидел на траве, рядом с Кирхором и в лице демона он не увидел жестокости.
Демон ему улыбался. Необычный сосуд держал в руках демон, похожий на овощ, что выращивают на своих огородах женщины.

                Из дневника  Данила Семеновича Патрушева.
                (Запись третья.)
                III (3)
Сказать по правде,  я очень сожалел,  что лекции о  полеоконтактах, слушал не внимательно,  как бессмысленные, ни на чем не основанные досужие рассуждения профессоров.  Я извлек из своей памяти все,  что она сохранила.  Извлек даже такую экзотику, что мимика - самое универсальное средство общение, если не владеешь языками.  Профессор так и  говорил, «Не знаете, что делать, так хоть улыбайтесь. Изображайте, как можете дружелюбие и приветливость!»
Вот я и пошел изображать из себя добряка. Налил в прозрачный баллон воды и уселся напротив повергнутого воина.  Пора бы ему и отходить  от парализации  и тут я заметил, что он пошевеливает пальцами рук,  а лицо, как и прежде - каменная маска!
Заговорил я с ним,  пусть привыкает к моему голосу. 
- Ну,  брат, ты меня не проведешь.  Признаюсь,  что выдержка у тебя отменная,  да  вот только  ты  еще  сутки  будешь похож на младенца.  Такая брат коллизия приключилась.
Улыбаюсь, словно  девушку пытаюсь очаровать своими роскошными зубами,  а потом решил придать ему сидячее положение,  все-таки  пролежать пять  часов  на  спине  и вместо мягкого матраса чувствовать колчан со стрелами и в придачу древко лука...
 - Сейчас,  дорогой мой мы посадим тебя, - приговаривал я, приподнимая его под мышки. 
- Тяжел чертяка, по тяжелее меня будешь, - вот так.
Я прислонил его к «стене» своей хижины. 
- Пить хочешь?
Я продемонстрировал,  что такое пить и несколько раз повторил - «пить»  и  десять раз - «хочешь»,  а потом поднес баллон к его губам. Мужик на удивление оказался сообразительным,  он сделал несколько больших глотков. Не забывайте,  что я все время,  как заведенный повторял - «пить»,  «пить», улыбался и жестами поощрял его. И тут я заметил, что он с нескрываемым удивлением смотрит на мою правую руку.
- Рука, кисть,  пальцы, а это вторая рука и то же на ней, вот смотри -  я подсунул под самый нос ему левую руку,  демонстрируя, что значит - палец и кисть, - но он все время пялился на мою правую руку.
- Да такая же она,  такая - вот! 
Я сунул ему под нос свою  правую руку,  но реакцией был явный испуг.  Ладно - решил я, после разберусь, что тебя так удивило и испугало.
Не забывайте,  что в метрах тридцати лежали еще два человека. Я решил  приволочь  их  и  усадить рядышком,  устроить, так сказать учебный класс.  Приволок одного,  не входя в подробности его эмоций,  пошел за третьим и только стал наклоняться,  как получил сильнейший и очень болезненный удар в спину.  Инстинкт не подвел,  перевернулся,  откатился метров  пять в сторону и увидел лежащее на траве древко стрелы.  И тут же в бок ударилась следующая стрела.  Описывать как,  какими скачками и бежал до  своей хижины - не стану,  потому как не помню.  Вбежал и закрылся. Вот тут-то я понял,  почему так пристально смотрел этот  воин  на  мою правую руку!  На ней не было парализатора! Я ведь настолько расслабился,  настолько уверился в своей неуязвимости,  что  вышел  безоружный.
Легкий озноб прошел по моему телу, если бы стрелок попал мне в голову, в шею, словом в любое, не защищенное кирсиновым бронежилетом место, то всё, конец моим приключениям! Эх, как же я себя частил! И было за что! Я совершенно забыл, с кем имею дело! Это были воины! А я - идиот!
Успокоившись, поглядел в окно. Обзор, не ахти какой, но увидел в пятидесяти метрах трех воинов на этих странных верблюдах-кошках, с луками в руках и с наложенными на тетивы стрелами.  Вот почему я не заметил! Я же возился с этим паралитиком,  и обзор местности закрывала моя палатка, а они использовали её, как прикрытие! Но как они быстро, словно из ниоткуда появились!  Ведь когда я вышел, то оглядел все пространство и не мог бы не заметить на этой ровной,  как столешница  степи всадника на верблюде!
Встал вопрос, что же мне делать, уложить и этих? Труда не составило бы.  Пока я раздумывал всадники, а там вдалеке показались еще трое наездников,  стали обтекать мою хижину,  словно понимали, что я вижу их.
Конечно, я бы мог надеть скафандр и только хохотать, над их усилиями поразить  меня стрелами,  но ведь и сам я не смог бы ни чего с ними сделать. Аркан мне на шею и скачка по степи превратит меня в кусок отбивной. И все-таки я не видел иного выхода, как надеть скафандр и выйти к этим людям в скафандре. Иначе я на несколько дней превращусь в сиделку возле паралитиков, а сколько их будет - этого и предположить нельзя!
Я вышел и тут же был осыпан градом стрел,  Скафандр,  в отличие  от бронежилета  был  жестким  и потому все эти стрелы не доставили мне ни каких проблем.  Десантный нож я закрепил на поясе,  на случай если эти сукины дети набросят на меня аркан.
«Сукины дети» были всего на расстоянии тридцати метров от меня. Они гарцевали на своих верблюдах-кошках вокруг палатки, как бедуины в Аравии вокруг остановленного ими купеческого каравана.  Стрел не жалели и стреляли они точно,  а один сукин сын ухитрился метнуть в меня тяжелое копье и чуть не сбил меня с ног.  Я пожалел, что вышел не с парализатором в руках.  И вдруг,  этот мужик,  кому я улыбался и кого поил, что-то крикнул гарцующим вокруг палатки воинам.  Крикнул раз, другой и их  как  ветром сдуло - умчались в степь прихватив с собой того парня, возле которого я получил два болезненных тычка стрелами в  спину  и  в бок.
Я убедился,  что их отчаянный галоп в степь мероприятие  надолго  и всерьез,  вошел  снова  в  свою матерчатую крепость и снял с себя скафандр.
Одно и очень важное наблюдение я сделал из пятиминутного пребывания  под  обстрелом, ни одна из стрел не попала мне в голову!  Похоже, что у них западло считается выстрел в голову.  На этот  раз  я  вышел, одев на руку парализатор. Меня все - таки смущало их внезапное появление в такой близости от палатки.  И еще,  я понял,  что прислоненный к моей  хижине и напоенный мной воин - командир этих «сукиных сынов».  Я не понимал слов, но интонация многое говорила!

                ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
                СТРАННЫЙ ДЕМОН.
                I
Демон был  странный  - он улыбался и всячески пытался показать мне, что не хочет делать зла.  Он пришел,  сменив свою руку и держал в ней  сосуд с водой.  Он хочет меня напоить своей водой - вот что я понял!  Он не разрубил моего меча, не сломал моих стрел и копья - странный,  очень странный демон. Если бы он не менял свои руки, не мог колдовским образом отнимать у людей силу,  то я бы подумал - это человек.
Нет - люди не птицы и в небесах не живут!
Демон приподнял и посадил меня, сунул в губы сосуд с его водой. Может быть - выпью  и  стану разуметь его речь?  Я попил и тут же услышал сигнал и понял,  что мои воины готовы предпринять атаку на  демона.  У него новая рука - пусть попробуют. Демон притащил Хурсо и посадил рядом, а своей воды ему не дал, и ушел.
- Как себя чувствуешь Хурсо?
- Плохо командир, очень плохо весь цел, а сил во мне нет.
- Это демон, Хурсо. Демон воздуха, облекшийся в плоть.
- Тогда его можно убить.
- Я слышал сигнал готовности к атаке.
- И я слышал, командир.
- Он напоил меня своей водой Хурсо, и я боюсь,  что от этой воды я потеряю себя и начну говорить и делать,  что скажет мне демон. Ты убей меня тогда, Хурсо.
- Зачем ты пил?
- Он странный демон,  Хурсо.  Он улыбался мне,  словно я женщина и говорил мне. Я подумал, что от его воды начну понимать его речь.
- Я увидел,  как демон, спасая свою шкуру, бежал в свое жилище. Быстро и ловко бежал,  так что много стрел целовали землю, а не шкуру демона.
- Я видел, что его шкура толстая и стрелы его не берут. Я боялся, что он сменит свою руку, но демон сменил одежду.
- Мои воины  атаковали его по всем правилам военного искусства,  но я понял, что этого демона убить нельзя. Вот что я понял и приказал своим воинам скакать в поселок и рассказать Мудрому все, что они видели.
- Мы остаемся один на один с демоном Хурсо и попробуем понять, зачем он пришел в этот мир.
- Мы будем пить его воду, командир?
- Если не будем,  то умрем от жажды. У нас нет выбора, как нет выбора у ребенка, когда он в руках взрослого человека.
- Я чувствую, командир, что силы возвращаются ко мне.
- Если он это заметит,  он легко отберет твои силы, Хурсо. Ты сам видишь - это не поле битвы сил, а поле битвы хитростей.
- Я воин,  командир, простой воин и в хитростях игры с демонами ни чего не смыслю.
- Тогда молчи и смотри, смотри внимательно. Я тоже не знаю хитростей против демонов, но знаю другое - демоны между собой враждуют. Я не знаю, но может мне подскажет, что делать тот демон, который с ним во вражде.
- Ты мудрый. Я это всегда знал.
На этот  раз  демон вышел, сменив свою руку,  а в той, что у него не сменялась, держал сосуд с водой. Он подал его Хурсо.

                Из дневника  Данила Семеновича Патрушева.
                (Запись четвертая.)
                IV  (4)
- Пей, - я протянул баллон с водой не командиру, как я его окрестил, а другому.  - Я хотел тебя напоить, но твои друзья решили меня убить.
Я вытащил из колчана стрелу и изобразил целую пантомиму.  Не знаю,  не уверен,  дошло ли до них,  но он принял в дрожащие руки баллон и с жадность опустошил его наполовину.
- Как  тебя зовут?  - Я ткнул пальцем в грудь «командира»,  а потом несколько раз ткнул в себя приговаривая - Данил,  Данил. 
Эти  парни оказались на редкость сообразительными, и вскоре я узнал, что «командира зовут Кирхо, а второго - Хурсо.
До захода солнца мы толмачили друг другу отдельные слова и пытались из них выстроить элементарные фразы.  Вечером я разделил с  ними  свою еду и снова чуть не поверг их в шок, саморазогревающими консервами. От угощения ими они отказались.  А зря.  Я ни от чего не намерен  отказываться. Мои учителя по выживаемости, в навигационной школе говорили:  «Все, или почти все, что употребляется в пищу птицами и животными годно и человеку. Если плод дерева поклеван, можете смело его есть».
Да, я совершенно забыл упомянуть, что их «верблюды» ожили и вечером мирно  щипали траву вокруг палатки.  Кирхо несколько раз делал попытку встать на ноги,  но получалось только вставать на четвереньки.  Он чего-то настойчиво просил у меня, но понять было сложно. Абстрактные понятия на пальцах не покажешь - это я понял,  пытаясь объяснить им, кто я такой и как попал сюда.
Было еще одно удивление,  связанное с тем, что я включил фонарик. И опять они много чего лопотали между собой.  В общем, я вымотался с ними так,  что не было ни каких сил далее «контактировать». 
Я ушел в  свою хижину, оставив их снаружи. Почему-то я был уверен, что они ни куда не уйдут,  даже если упрямый Кирхо к утру будет в состоянии  ходить.  Все равно у него не хватит сил влезть на своего верблюда,  а пешком далеко не уйдешь.  Правда оставалась вероятность того,  что под покровом ночи вернутся его товарищи,  но это меня не очень заботило. Воды мне теперь хватит на месяц,  но самое главное - я разжег любопытство! Они не отстанут!

                ГЛАВА ПЯТАЯ.
                РАЗГОВОР В НОЧИ
                I
Над Великой степью взошли звезды, и демон ушел в свое жилище. Кирхо отполз в сторону и помочился,  привстав на  четвереньки.  Кирхо  был удивлен  тем, что демон ни кого не хочет убивать, и ему не нужны человеческие головы.  «Почему?»  - Недоумевал Кирхо. И еще одного он не мог понять, почему демон постепенно возвращает им силы, а не сразу, как он умеет их отнимать?
«Кажется, я дал ему ясно понять,  что произошло недоразумение и хочу всего-то пригласить демона в свое поселение и представить  его  Мудрому?» - Подумал почти вслух воин, а сказал своему товарищу по несчастью другое:
- Все, кажется, объяснил, а он не понял.
- Разве не удивительно, командир, - откликнулся тот, - что демон Данил не разумеет человеческой речи и говорит на непонятном языке. Может это и не демон вовсе, а?
- Люди не живут на небесах Хурсо, а я лично видел, как он спускался  с  такой  высоты, на которую не залетают даже огнекрылы!  Нам лучше считать, что он - демон по имени Данил, он много умеет и сила его огромна,  но чего-то он не умеет.
Кирхо хохотнул, - ты умеешь подоить бебе, а демон этого может и не уметь. Может он не умеет возвращать силы человеку сразу...
- А отнимать умеет? - Перебил его Хурсо.
- Отнимать умеет, когда сменит свою руку.
- Если отсечь ему эту руку...
- Ты хорошо мыслишь Хурсо, правильно видишь и понимаешь увиденное, но что мы приобретем, если отрубим ему эту руку гнева?
Хурсо задумался, Кирхо не торопил его с ответом, он сам размышлял об увиденным здесь и не заметив как, уснул.

                II
«Ночи в степи холодные.  Бебе хорошо, траву поедят и напьются росной травой, а людям плохо, - размышлял Кирхо. - Скоро отряд Менга подойдет,  тогда рассказать нужно, что демон Данил зла не хочет. А чего он хочет?  -  Кирхо покачал головой и сам же себе ответил:  «Этого я не знаю. Это Мудрый узнает».
Поднялся Хурсо и, превозмогая боль в суставах, подошел к командиру: - Я думал над твоими словами,  командир, - сказал воин, присаживаясь рядом. - Демон Данил нам нужен с «боевой рукой», зачем отрубать?
- Я тоже так думаю,  - согласился Кирхо,  - но не знаю,  зачем мы ему нужны.
Он задумался, а потом сказал:
- Он взял в свою палатку всю нашу воду. Ему, Хурсо нужна наша вода, зачем?
- Колдовать, наверное, командир, - ответил воин.
- Ты думаешь, он колдует?
В вопросе Кирхо звучало сомнение.
- Не знаю, командир. Жрец как-то говорил, что демоны не пьют молока бебе, но пьют воду. Как ты думаешь, он будет пить молоко?
- Раз Мудрый так сказал, значит так и есть. Ты подоишь подругу моего бебе,  Хурсо и предложишь демону молоко.
- Хорошо, командир. Мы проверим, но сначала я разомнусь немного. Демон Данил почти всю силу мою вернул.
Хурсо  запрыгал  то на одной ноге,  то на другой.  Это было начало пляски воина, и Кирхор не удержался, и вступил в круг.
- Ий!  Хо!  - Весело выкрикнул Хурсо и сделал воображаемый выпад в сторону товарища.
- Ий! Ай! - Ответил ему Кирхо и поставил блок воображаемым мечом.
С полчаса они притаптывали траву,  показывая свое искусство  «выпада», «ухода» и «удара».
- Хоп! – Смеясь, сказал Хурсо и сел, - всё командир, сердце в горло вошло.
Когда огненный  шар Бога Рида встал в полный объем над степью,  Хурсо встал и пошел к бебе,  рядом с которым стояла его самка. Приученное животное не отходило от людей дальше, чем на сто метров. Хурсо вытащил из притороченного к седлу вьюка небольшой бурдючок  и  умное  животное село на задницу, выставив свои молочные железы для дойки. Хурсо взял в зубы бурдючок и принялся доить бебе. Животное тихо, благодарно урчало.
Ей нравилась дойка. Хурсо не видел, как из палатки вышел демон Данил и только тогда, когда он стал громко и возбужденно разговаривать с Кирхор, он обернулся.
- Где твоя боевая рука, Данил, - спрашивал командир.
- Я её оставил в палатке, - ответил демон.
- Дай погляжу, как твоя боевая рука крепится к плечу.
- Она крепится к кисти. Вот здесь.
Демон показал на запястье. Кирхо внимательно осмотрел руку.
- Но я не вижу, места крепления.
- Она одевается,  как сапог на ногу.
Кирхо недоверчиво покачал головой, но больше не спрашивал о «боевой руке».
- От чего ты не можешь лететь по воздуху, как раньше, Данил?  - Удивленно спрашивал Кирхо демона,  - ты лети по воздуху, а мы будем скакать по земле.
И опять пришлось удивляться ответу демона:
- У меня закончились запасы колдовского порошка, - ответил демон.
- Сделай еще, - посоветовал Кирхо.
- Я могу это делать только там, - демон ткнул пальцем в небо.
Кирхо  его не понял,  ему показалось,  что демон хитрит и не хочет выдавать свои тайны.
- Ну что же, - подумал Кирхо, - пусть хитрит, пока…
Хурсо добросовестно подоил самку и подошел к ним:
- На, пей. – Хурсо протянул бурдючок с молоком демону Данилу.
Удивлению их не было предела,  он попил молоко! И это ввело обоих в сильное смущение.  Они не могли себе допустить,  что Мудрый ошибался и демоны то же, как и люди, пьют-таки молоко!
- Он  не  демон,  - тихо сказал Кирхо и добавил.  - И человеком он быть не может. 
Получилось глупо,  но разве можно сказать что-нибудь умное в таком деле?
Демон попил и стал снова объяснять, отчего он не может  лететь по воздуху.  Кирхо уже решил для себя этот вопрос и не удивлялся тому, что демон воздуха потерял способность летать в своей стихии. Воинское искусство включает в себя хитрость, а хитрости безо лжи не бывает.
- Нужно привязать мой дом к скакуну,  - говорил демон, но когда Кирхо с живостью принял это предложение, демон отчего-то пошел на попятную.  Кирхо  предложил ему седло своего бебе,  это повергло демона в ужас.
- Хурсо,  покажи ему,  что нет ни чего страшного в том, чтобы скакать по степи в седле.  - Сказал Кирхо, подразумевая в отказах демона какую-то еще не понятую им хитрость.
Демонстрация скачки еще больше обеспокоила демона, и он ушел в  свой заколдованный дом,  а то,  что палаточный дом заколдован в этом Кирхо не сомневался.  Он уже в тайне попробовал материал дома и огнем и мечом и даже своими зубами. Крепкий.

                III
Охотники за головами из племени Кху напали внезапно, используя ту же тактику, что и воины Кирхо. Они подобрались к ним, прикрываясь жилищем демона.  Бебе умеют подкрадываться, распластавшись по земле и слившись цветом  с травой,  они могут ползти сотни метров,  в полнейшей тишине.
Они взяли Кирхо и Хурсо в «круг смерти» и только жилище демона мешала немедленному её приходу, да еще традиция, священная для всех племен степи.  Убить воина должен тот, ради которого затеяна охота, остальные -  «свидетели» этой охоты.  Юноша,  возмечтавший стать мужчиной должен был первым добыть себе это право и не прежде чем он отсечет голову, ни кто не может добывать себе голов.
Боевой клич  рода  Кху и рода Пта оглашал окрестности демонской палатки.  Уже две стрелы юнца впились в тело Хурсо и воины племени Кху, оттесняли  от повергнутого,  пока еще невредимого Кирхо с тем,  чтобы нож юнца вскрыл горло воина.  Именно в это время выскочил  из  палатки демон с «боевой рукой» и отнял у воинов Кху силу, остальные бежали.
Хурсо умирал - это было ясно для Кирхо,  ни кто не выживает, если стрела  попала  в живот,  а вторая торчит из спины.  Не сразу – иногда умирает долго, но умирает. Если вытащить стрелу, то умрет скоро. Это и хотел  сделать  Кирхо  по закону милосердия и затем чтобы переломить стрелу,  и тем самым лишить стрелы врагов «остроты зрения».  Но из палатки снова выскочил демон Данил с колдовскими предметами.  Он разложил их вокруг Хурсо.
«Наверное, он хочет взять себе его душу и через это вытянуть всю родовую линию Хурсо.  Все души связанные с его родословной» - Эта мысль повергла  его  в ужас. 
Хурсо был в сознании и тоже догадался об этой страшной угрозе.  Он захотел умереть, что бы его пура не досталось демону,  но смерть приходит по своей воле, особенно к беспомощному человеку.  Кирхо стал решительно протестовать и вызвал этим такой всплеск демонской злобы, что его мужество дрогнуло. Он вынужден был со стороны наблюдать,  как демон совершает свой колдовской ритуал над его товарищем.  Демон  беспрерывно говорил на своем демонском языке,  но он знал мало человеческих слов, а из тех, что понял Кирхо, получалось так, что демон хочет сохранить жизнь Хурсо.  Конечно,  велика демонская магия, но какой смысл сохранять жизнь воину,  если её выпивает оружие другого воина? Разве выжив, он останется прежним? Нет - он уже не воин, хотя и мужчина.
Демон извлек стрелы и Хурсо не умер, более того - он уснул, а раны  на его теле не источали кровь!  Это было так же удивительно и непостижимо, как «боевая рука» демона! Теперь можно заняться этими неудачниками.  Кирхо подошел к недвижному воину и произнес речь достойную, чтобы привести её полностью.
- Ты, наверное, хороший воин - незнакомец, но я об этом не узнаю, так как демон отнял силы не только у твоего тела,  но и у твоего языка. Но я знаю, что ты меня слышишь. Можешь помереть со спокойной душой, твоей голове  будет  отдана  соответствующая ей честь.  В нашем мужском доме прекрасно и твоя голова увидит его. Это будет первая голова для нашего демона,  который нам служит.
После этих слов, Кирхо подошел к юноше и плюнул на него:
- Ты, который ни когда не станешь мужчиной, если выживешь - скажи своему Хранителю, что грозный демон, отнимающий силы служит роду Пта. Сам «огнекрыл» прислал его нам с небес.
Больше говорить этому неудачнику нечего, разве что помочится на него,  но в это время подошел демон Данил и повел себя настолько странно,  дико и несообразно, что Кирхо совершенно растерялся. Он не хочет головы воина!  Кирхо пытался ему втолковать,  что он - «свидетель»  и без  головы  даже демон - не мужчина,  так как не может иметь женщины.
Говорил здравые вещи, известные даже несмышленым детям, но демон только сердился.  Кровь бросилось в голову Кирхо, когда он понял, что демон предлагает ему - «свидетелю» взять «чужую  голову»!  Большего  оскорбления чести воина не бывает, и Кирхо не помня себя, и страха перед «боевой рукой» нанес удар кулаком и целил  в голову демона.
Очнувшись на  траве,  Кирхо не очень удивился такому исходу дела, удивился другому - демон не применил свою боевую руку,  а  ударил  его тоже кулаком,  как делают все разгневанные люди, выясняя свои отношения. 
Кирхо лежал на траве, и размышлял об этой странности, так не укладывающейся в его  представление  о  демонах.  У  него  даже появилась кощунственная мысль, что сам Мудрый не все знает об их природе. Может быть, поэтому он и хотел, чтобы демон предстал перед ним.
Кирхо встал.  Челюсть болела, будучи опытным воином, он высоко оценил  удар и ту удивительную ловкость и тактику которую применил демон.
Его рациональный ум уже представлял себе,  какие выгоды могут получить воины, если их обучить таким приемам. В боевых столкновениях  не только оружие воина играет роль, но и кулак, быстрая подсечка и крепкие пальцы на горле врага.
Размышляя над этим, Кирхо подошел, к лежащему у палатки Хурсо - он спал. Опытным глазом Кирхо осмотрел еще раз его раны,  дотронулся пальцем до прочной и тонкой «кожи». 
Эту «новую «кожу» на раны Хурсо положил демон. 
«Пусть спит», - решил Кирхо раздумывая над  тем,  что же делать с воином из племени Кху и как убедить демона, чтобы он не боялся скакать в седле. Позволить себе благодушные размышление  он  не  мог - ускакавшие воины могли вернуться и потому Кирхо, оставив спящего товарища, обошел вокруг  палатки,  зорко  вглядываясь  в степные просторы и убедившись,  что угрозы нет,  остановился около повергнутого воина кху.
- Я не знаю,  что мне делать с тобой,  - сказал воину Кирхо. – Твоя голова - не моя добыча,  а демон не желает твоей головы. Убить тебя, не взяв головы, просто так - глупо. Ты и твои родичи не крали наших стад, не нападали на наше селение - ваш род и мой - живем по законам  степи. Что делать?  Что ты скажешь,  когда вернешься?  Скажешь - моя голова - плохая голова? Как ты будешь жить, с этим, воин?
Кирхо  как  бы  видел себя на его месте и не хотел попасть в такую ситуацию, из которой для воина был один выход - стать худшим из мужчин, имеющим  право носить брюки,  есть мясо и приходить в мужской дом.  Он станет насмешкой в глазах воинов, как утративший на «охоте» не силу, а свою  честь.  Если бы его сейчас в этом беспомощном положении убил Кирхо, то он бы утратил свою честь, так как убил без нужды и необходимости.
Кирхо задумался.  Появление демона менял ясный, веками проверенный обычай,  существовавший у племен степи. Такого не бывало, чтобы голова воина не имела добытчика,  или кому-то пришла нелепая мысль отказаться от законной добычи?! Демон отказался.

                Из дневника  Данила Семеновича Патрушева.
                (Запись пятая.)
                V (5)
Утром, в окно своей хижины я увидел забавную картину -  Хурсо  доил когтистую верблюдицу!  Она сидела на заднице, подложив под себя великолепный,  черного волоса хвост и развела в стороны свои  передние  лапы (простите,  ноги),  чтобы облегчить доступ к своим соскам! Похоже, что они не собирались давать деру. Нужно объяснить им, растолковать, что я не  прочь  съехать с этого места в такое,  где растут деревья и журчит вода.  Я вообще не прочь наладить с ними деловые контакты. Двое ослабленных  мужиков,  мне показались не столь большой угрозой для меня, и я вышел из палатки без парализатора.  Кирхо внимательно рассматривал мою правую руку,  даже все пальцы на ней пересчитал. Он настойчиво спрашивал меня, как и почему я меняю свою руку?  Я объяснил ему,  что руку не меняю, а меняю кисть и, сделав свирепое лицо, показал, что кисть у меня меняется, когда я сержусь.
Если вы думаете,  это объяснить было просто,  то считайте - вам повезло,  что не попадали в такую ситуацию. Уж не знаю, хорошо ли он понял меня, но больше не спрашивал о моей «боевой руке».
Потом подошел Хурсо и протянул мне кожаный мешок с молоком.  Молока он  надоил  литра три, и на цвет оно было желтым,  как сливочное масло.
Что делать,  надо привыкать к туземной пищи. Я осмелился и сделал глоток.  На  вкус молоко напоминало сливки и отдавало сильно мускатом.  Я выпил еще и передал бурдючок Хурсо.  Молоко горчило. Вот будет потеха, если меня прохватит понос, или случится, чего-нибудь похлещи в виде дизентерии! Впрочем, на этот случай есть кое-что в аптечке, но все равно это не фонтан!
(Написал и вдоволь похохотал над ассоциацией.  Фонтан, да еще какой фонтан!  Только из того места, где должна быть относительная и контролируемая стабильность.  Как видите, я не терял присутствие духа и  даже смеюсь  над  собой,  особенно  тогда,  когда приходиться редактировать прошлые записи.  Глупые люди,  не попадавшие в такой переплет, в  какой попал я,  начнут охать и ахать, как же так рискнул пить молоко, добытое из сосков невиданного животного,  да еще приведут с десяток здраворассудочных аргументов,  что и воду я должен бы пить не прежде чем сделав химический и бактериологический анализ.  Поглядел бы я на этих умников, умирающих от жажды у воды.)
Я стал им толмачить о том,  что неплохо бы продумать вариант  моего путешествия  по степи вместе с моим домом.  Они удивительно быстро это поняли и, как мне показалось, обрадовались.  А вот у меня радость так же быстро улетучилась, когда я понял, что эти верблюды ходить не умеют, а только скачут на манер гепардов, когда они преследуют добычу.  Это, каково будет мне в палатке, если её  с ежесекундными остановками будут дергать метров на десять – таков примерно прыжок этого «верблюда». Самой палатке это, не принесет ни какого вреда, но я в ней буду летать, как теннисный мячик!
Кирхо, когда понял причину моих  колебаний,  предложил  мне  седло своего скакуна. Хрен, как говорят, редьки не слаще, душу из меня и так вытрясет, но уже  в седле.  Хурсо раз-два прогарцевал передо мной, но эта демонстрация еще больше убедила меня, что в седло мне заказано садиться, даже, если к нему приторочить меня веревками.
Я взял  паузу  и  решил все хорошенько продумать,  но только что-то стало появляться в моей голове, как услыхал шум и крики. И опять пришлось мне демонстрировать чудеса облачения. Я выскочил наружу с парализатором в руке и увидел, что пятеро всадников кружились возле моей палатки и осыпали дождем стрел моих аборигенов. Я действовал парализатором куда быстрее, чем настучал по клавишам моего блокнота эти строчки и  трое из пяти нападавших вместе со своими «верблюдами» лежали повергнутыми на траву. Двое дали деру.
Объяснять мне ни чего не надо было, я уже знал, что есть «хорошие - пта» и есть «плохие - кху.» Эти явно были из «плохих». Дальше начались такие «заморочки», что я чуть не свихнулся.
В первых в теле Хурсо сидели две стрелы, и по всему было видно, что он намерился умереть. Пришлось вернуться палатку,  вытащить из аптечки хирургический инструмент, вкатить этому парню смесь  транквилизаторов  с  анальгетиками,  ну,  а дальше совсем пустяк - операция для студента первого курса медучилища!
Этим, нехитрым приемам скорой помощи учат каждого, кто, так или иначе,  связан с космофлотом.  Ведь и на самом деле, огромные средства тратит Земля на космические программы вовсе не из праздного любопытства, а из сугубо практических целей. Во вселенной много планет и много соблазнов.
(Это я написал для пущего пафоса, мол не лыком шит и понимаю значение космических программ для судьбы землян,  а сказать по правде,  так не хрена не понимаю, уж простите меня за мою прямоту!)
Но если вы думаете,  что я исключительно занимался спасением «хорошего пта», то совершенно напрасно!
Невредимый, но страшно злой и бледный,  Кирхо  все время показывал мне на повергнутых «плохих кху» и совал в руки нож,  не двусмысленно показывая, что я должен сделать и притом собственноручно всем трем - «секир башка».
И это вы думаете всё!  Так нет же! Вид хирургических инструментов и простого шприца вызвал панику у обеих!  О, как я орал на них! Как грозил своей «боевой рукой».  Наверное, в этот раз я действительно походил на демона.  Впрочем,  парализатор пришлось снять, одной рукой и спичку не зажжешь.  Я извлек наконечники стрел из  несчастного  парня,  залил места  ран специальным клеем и поставил укол универсального антибиотика.
Только после этого,  сопровождаемый Кирхо, пошел посмотреть на «плохих кху».  Один из них ни чем не отличался от моих  аборигенов,  разве что  голова была выбрита от вершины правой ушной раковины,  до средины головы. Второй был в юбке и с головой небритой. Нужно ли говорить, что оба глядели на меня и моего аборигена с ужасом в глазах.
Хурсо что-то говорил «выбритому»,  поминутно показывая на меня,  а когда  прерывал,  как я понял по интонации,  свой возвышенный монолог, совал мне в руки свой нож и явно предлагал мне,  отсечь этим ножом голову «нехорошего кху». Того, кто в юбке Хурсо словно не замечал. Я уже подумал было, что это женщина или девочка, но не сложно было заглянуть под юбку, чтобы убедиться в том, что это мужик.
Сами понимаете, мне не хотелось начинать свою жизнь посреди степи с убийства недвижимых, парализованных и потому не опасных в данное время людей,  даже если они «плохие кху».  Только Кирхо не желал этого понимать!  Он допек меня до того своей настойчивостью, что я сказал (показал) что, мол, если хочешь, то сам отрезай ему голову, а меня - уволь!
Надо было  видеть  его лицо!  Я,  кажется,  не желая того нанес ему страшное оскорбление.  И что же вы думаете?  Кирхо  попытался,  говоря мужским языком,  дать мне в рожу, не смотря на то, что я демон и успел сменить руку!  Пришлось повторить свой коронный удар - уклон влево  от прямого свинг Кирхо и короткий крюк левой же в челюсть. Напомню, что на правой руке у меня был парализатор, и я не мог пустить в ход свою правую руку.
Удивиться мне  пришлось  тотчас, и было чему!  Этот парень устоял на ногах, только далеко откинулся назад туловищем, так что пришлось, вдогонку, еще разок врезать левой, а этого хватит и не такому стойкому на удар, как этот абориген. Я ушел в палатку и закрылся. Решил, пусть сами разбираются, а что от «демона» получил по зубам, то какой же я буду «демон»,  если мне будут по зубам давать? Здесь, таких прытких, судя по всему немало.
Я  устроился на лежаке и стал анализировать все,  чему стал свидетелем. Все вроде бы понял, но вот что так обидело Кирхо, так и не смог понять. Ну, нужна ему голова,  пусть бы отрезал,  не мне менять их варварские обычаи,  хотя какой прок в голове - не пойму!  И вот ведь что, ему ни какая-либо голова нужна, а выбритая! На второго он - ноль внимания и два - презрения, даже плюнул ему в лицо. А с этим говорил, хотя и на повышенных тонах,  но в его тоне не слышалось унижения. В этом что-то важное скрывается, а вот что - ускользает от понимания!
               
                VI (6)
Я проспал до заката и вышел из палатки тогда,  когда её тень вычертила на степной траве длинный треугольник. Кирхо сидел верхом на своем «верблюде»  и  по всему было видно,  что он не хотел еще раз допустить оплошность.  «Плохие кху» были живы и дела Хурсо шли на  поправку.  Он  уже вставал на ноги.
Этим вечером я сделал поразительное открытие,  касающееся себя. Оно пришло мне тогда,  когда я спал, и получило подтверждение в яви.  Хурсо подошел ко мне и сказал:
- Ты дал мне жизнь демон Данил, и я твой должник.
И вот то,  что в моем сонном мозгу звучало в виде бессмысленного набора чужих слов, стало понятным. Я стал понимать не отдельные слова, а речь этих аборигенов! Пока только понимать, но и это удивительно!
( Я действительно  был удивлен этим.  Но разве не такое же удивление было у меня после сеансов суггестопедии в астронавигационной школе?  А ведь только при помощи этой древней, но весьма эффективной техники, да еще препарата - диамит,  можно было запомнить лоции звездных систем. И сейчас,  стоит  мне закрыть глаза,  произнести магическую фразу -  ключ открывающей кладовую моей памяти, и перед  взором  предстанет  динамика гравитационных полей от звездной системы Тау Кита, до Эриды.)
Я осмотрел раны на теле Хурсо. Под защитой биоклея появилась розовая плоть новой кожи.
- Заживет Хурсо  и  останется только бледный рубец. 
Сказал,  без всякой надежды на то, что он поймет. Он и не понял ничего, но, наверное, догадался и ответил мне:
- Ты дал мне свою, хорошую кожу и мне уже почти не больно.  Завтра я сяду на своего бебе. 
Он помолчал,  а  потом спросил:
- Зачем ты не взял головы воина и тем обидел его честь?
Ну что ты будешь делать!  И как втолковать ему,  что мне головы  не нужны?  Что это дикость,  отрезать головы. Я попытался ему втолковать, что если «плохой кху» - враг,  то его нужно просто убить,  чем  меньше врагов,  тем лучше. И еще, я пытался ему втолковать, что пленных лучше обменивать на что-либо,  чем отрезать им головы.  Я  даже  использовал слова из его языка,  чтобы донести до этого варвара свою мысль. С полчаса бился и что я получил в ответ?
- Глупо убивать воина просто так. Отнял жизнь, а взамен не дал новую жизнь.  Если так жить, то людей в степи не станет. Ты мудрый и сильный демон и это должен знать. Ты смеешься над Хурсо, ты - шутишь!
Я решил этот вопрос отложить до следующего раза, когда сам могу говорить так,  как стал понимать.  У меня была уверенность в этом. Ни на чем не основанная,  но была.  Ведь что-то проснулось во мне?  Я слышал про таких людей,  которые говорят на десятках языков,  так почему же и мне не выучить хотя бы один, тем более что я стал его понимать?
(Просто не могу утерпеть, чтобы не прославить самоуверенность,  превосходящую разумение! Если хотите - переходящую в наглость! Только так и можно выжить в чуждом тебе мире,  если ни чего, решительно ни чего о нем не знаешь!  Эта моя рекомендация для грядущих робинзонов.  Никоем образом не предавайтесь размышлениям. Только и исключительно - действуйте и действуйте так, словно вы все, решительно все знаете.)
Меня же занимал более практичный вопрос, связанный с транспортировкой моего жилища в места более располагающие к жизни.  Надо сказать  у меня была одна идея.  Она возникла в тот момент,  когда я в экстренном порядке открывал аптечный отдел,  чтобы извлечь из него  хирургический инструмент,  Я обнаружил там два рулона эластичных бинтов,  предназначенных для временной фиксации переломов.  Мелькнула мысль об амортизаторах,  мелькнула и пропала, вытесненная скоротечными и драматическими событиями.  Перед тем как выйти из палатки я обдумал  её  практически.
Была еще одна мелочь,  которая не давала мне покоя: у меня вылезла щетина на лице и нещадно зудела. Обычная процедура бритья могла перерасти  в  неразрешимую  или  крайне утомительную процедуру.  Я попробовал бриться скальпелем, но едва поднес его к горлу - желание тут же пропало.  Ну что ж,  - решил я тогда, - буду обрастать и через месяц другой стану неотличим от этих аборигенов.
(Сколько же все-таки нитей и ниточек привязывают нас к привычному с детства образу жизни! Все рвется! Все!)
По привычке  одел бронежилет и вышел наружу с эластичными бинтами в руках.  Размышлять:  ахать да охать - не моя стихия, я привык действовать.  Кирхо, видимо выезжал в степь, пока я занимался не свойственным для меня делом - размышлял.  Он гигантскими скачками приближался к палатке и осадил своего «скакуна» возле Хурсо.
- Завтра утром сюда прибудет отряд Менга. Очень удивятся они, увидев в живых воина Кху и «юбочника», - сказал Кирхо своему товарищу.
- Еще как удивятся, - живо откликнулся Хурсо. - Но еще больше удивятся, если демон Данил начнет говорить о том, что головы не нужны.
- Разве он такое мог сказать?  - Кирхо был удивлен  и  не  скрывал своего удивления.
- Он много чего мне пытался сказать такого,  от чего у меня  волосы на затылке дыбом становились.
А теперь представьте мое дурацкое положение.  Я стою и все понимаю, а  они думают,  что я по-прежнему ни чего не понимаю,  но и это еще не всё! Я не могу вмешаться в их диалог и сказать: «Господа воины, головы мне  не  нужны,  а  на  ваш,  варварский обычай мне наплевать с высоты птичьего полета.  Я всего-то хочу, чтобы меня доставили в более или менее приличное место, где есть вода и еда.»
И на самом деле - это был тот минимум моих желаний, ниже которого я опускаться,  не намерен.  Что же касается нравов этих племен,  то к ним нужно приглядеться внимательно,  а не действовать наскоком.  Это-то  я понимал при всей моей любви к действиям!
Выслушивать нелестные отзывы о моей нравственности со стороны  этих варваров  я не стал,  мне хотелось до ночи опробовать свою идею насчет транспортировки моей хижине с использованием амортизаторов из эластичных бинтов.
Я привязал один бинт к «ушам», предназначенным для крепления палатки к земле с противоположной стороны моего лежака.  В этом был смысл, я хотел  «ехать»  лицом вперед и при нужде смотреть:  вперед же:  в свое единственное окно.  К средине этой амортизационной дуги привязал волосяную веревку, которую мне подал Кирхо, внимательно наблюдавший за моими действиями.  Я потянул за веревку, и бинт растянулся раза в  два  и  затем с помощью Кирхо мы сдернули палатку с места. В средине этой импровизированной упряжи я сделал  еще  трехметровую  вставку  из  трижды свернутого бинта.  Здесь рывки от прыжков «скакуна» будут сильнее. Упряжь получилось длинной метров двадцать,  а при растяжке  до  движения палатки увеличивалась до тридцати метров.  Если учитывать,  что прыжок «скакуна» равен девяти-десяти метрам, то сама палатка должна скользить по  степи  без рывков.  Таковы были мои размышления и по большей части они оправдались.
Кирхо не  меньше моего загорелся желанием тут же опробовать упряжь. Он прицепил конец веревки к седлу «скакуна», дождался, когда я вошел в палатку и тут,   рвануло и понеслось мое жилище, по степи, только трава свистела под днищем!
Сказать, что я совершенно  не  чувствовал  рывков,  было  бы  явной ложью,  но  они были вполне сносны и даже позволяли,  если привыкнуть, двигаться внутри палатки.
Кирхо проволок  меня  не  менее двух километров и видимо вспомнил о Хурсо,  остановился. Я выглянул из палатки и знаками показал, чтобы он отцепил веревку.  Я еще не очень-то доверял этим варварам,  а остаться без ничего... Бррр! Если учесть здешние нравы.
Кирхо подъехал ко мне и сказал: 
- Я приведу Хурсо, он еще не может сидеть в седле.  Если ты захочешь,  возьми его к себе  в  палатку.  На рассвете поскачем в наше селение, и ты увидишь лес. деревья и горы.
Эта мысль показалась дельной,  только проблема в том, как мы вдвоем расположимся на лежаке?  На полу лежать нельзя,  потому как все неровности степи, все клочки и кочки трав «играли» под тонкой материей моего пола. В этом я убедился только что.
Кирхо ускакал,  а я ломал голову над этим вопросом.  На столе можно сидеть  и упершись в стенку палатки ехать спиной вперед,  но рывки все время будут выдергивать это сидение из-под задницы. Решение было только одно:  перецепить «упряжь» на другую пару «ушей»,  тогда сидящий на столе будет ехать лицом вперед,  а рывки будут отбрасывать его  назад, то есть к стене. Хурсо придется привязать к лежаку, иначе лежак с каждым рывком будет выдергиваться из-под него.
Немного клея  и несколько кусков материи из аптечных запасов решили вопрос с «креплением» моего клиента к лежаку. Для себя сделал «держалки» в виде петли,  как это было в «допотопном городском транспорте» на безмерно далекой Земле.
Кирхо и Хурсо появились уже тогда,  когда село солнце. Из их разговора я понял,  что воин и юноша из племени Кху остались в степи на волю духов  ночи и дня.  Помимо этого я понял еще одно,  что такое положение дел для воина Кху было хуже смерти.  Ну,  хуже не хуже - это уже  меня мало трогало, я больше был озабочен практической стороной предстоящего путешествия по степным просторам.
               
                VII (7)
Утро следующего  дня  мне запомнится надолго.  Свист жесткой травы под днищем палатки, привязанный к лежанке Кирхо с выпученными от страха глазами и я, как египетский фараон на троне, только в руках моих не урей и прочие символы власти,  а помочи, в которые я вцепился  и  пытаюсь усидеть на ерзающем подо мной «столе».
Если я - демон в глазах моих аборигенов,  то этот «демон»  выглядел весьма  жалко и уж ни как не солидно.  Представляю, каково было бы мне, не придумай я амортизаторов! А вот дальше, дальше произошло событие, о котором стоит рассказать подробнее.
Движение внезапно  прекратилось, и через минуту я услышал чужие,  не ведомые мне голоса.  Только голоса, но их было много. Мелькнула мысль, что это «плохие кху» вернулись,  чтобы отомстить за своих товарищей. В палатке я был в трико, и нужно было срочно надевать  бронежилет,  вооружаться парализатором, но меня поташнивало и качало, словно я обожрался дермовым вином.
Внезапно все  стихло и меня словно обожгло - не успел!  Хурсо проснулся и тоже вслушивался,  поземному синюю,  утреннюю  тишину  степи.
Внезапно он засмеялся и сказал: 
- Это воины Менга,  демон Данил.  Не надо руки гнева - это свои.
Вот так, у меня появились «свои», но парализатор я все-таки оставил на руке,  когда выходил из палатки.  Кирхо был от меня в тридцати метрах,  верхом на своем «скакуне-бебе»,  а возле него я насчитал десяток всадников.  Говорили все разом, и из обрывков слов я понял,  что  Кирхо рассказывает им всю историю «поимки демона Данила».  Он то и дело оборачивался к палатке, жестикулировал, а когда увидел меня, то закричал:
- Данил, не отнимай у воинов силу, они свои!
Свои так свои. Я не стал подходить к этим «своим», чтобы не смущать их первобытные души.  Через минуту из палатки вышел Хурсо и бегом направился к соплеменникам.  Я остался один, и мне ни чего  не  оставалось делать,  как удивляться буйной фантазии Кирхо.  Многое я понял тогда об их представлениях о себе из тех обрывков фраз,  которые доносились  до меня.
В первых: я не совсем демон, а почти человек, вот только странный. Странность  моя заключалась в том,  что я отказался от трофея – головы воина.  Что я мгновенно отнимаю силу,  но не могу так же мгновенно  её возвращать.  Порадовало меня и то,  что я,  оказывается,  неуязвим для стрел и копий. И уж совсем удивило воинов Менга, что я пью молоко скакунов - бебе!
Минут десять я пребывал в гордом одиночестве,  слушая «сочинение» о себе Кирхо пока он,  в сопровождении воина,  не направился ко мне. Это был тот, кого Кирхо называл - Менга.  И тут я столкнулся с проблемой, я не знал, как приветствуют друг друга эти воины степей? Общение с Кирхо и Хурсо не давали мне повода усвоить церемониальные обычаи, но я хорошо  запомнил лекции на этот счет и потому стоял,  как каменная статуя, если конечно статуи могут изображать  улыбку  и  демонстрировать  свою незлобивость.
Жест Менга был понятен и прост,  он вскинул правую руку  вверх  с раскрытой  и повернутой в мою сторону ладонью.  Ответить ему я не мог, так как у меня на правой руке был парализатор, а я знал, что Кирхо уже успел рассказать о моей «боевой руке», или «руке гнева».
- Зачем ты сменил руку дружбы Данил на руку гнева? 
Спросил  меня Кирхо,  останавливаясь в двух метрах от меня. Я попробовал ответить на их языке, хотя мне с трудом давались цокающие звуки.
- Я думал,  что на тебя напали «плохие кху», Кирхо. Я очень спешил, а сейчас я вижу - друзья и нет нужды в «боевой руке».
- Ты знаешь язык людей? - Удивленно спросил меня Менга и укоризненно посмотрел на Кирхо.  Я понял этот взгляд, ведь Кирхо говорил, что я не знаю речи людей.  Нужно было как-то выручать Кирхо. По крайней мере «нужно» - было по моим понятиям.
- Скоро  узнаю лучше,  - заверил я Менга и добавил с напускной важностью.  - Надо было поколдовать. 
Слово - «поколдовать» столько раз было  произнесено  в мое присутствие,  что выговорил его четко и ясно. Зачем? Ну, сами посудите, как я мог разочаровывать этих сынов природы?
- О, да! - Менга кивнул головой.
И вот  тут-то я почувствовал,  что еще минута и я упаду в ноги этим воинам.  Эта скачка,  эта «болтанка» оказывается, вымотали меня сильнее, чем я думал.
- Я буду спать Кирхо, и пока буду спать, пусть все так и останется.    Я увидел,  как усмехнулся Менга. Ну конечно, разве он мог поверить, что демону нужен сон! Ну, да и черт с ним! Я повернулся, и ушел в палатку, задернул за собой полог, и рухнул на освободившейся лежак.
Проспал часа три,  до обеда, подкрепился остатками корабельного рациона и вышел из своей хижины только в одном бронежилете. Не было особой причины не доверять Кирхо,  но в глазах стояла картина,  мчавшейся по степи палатки и я,  одиноко стоящий по колено в жесткой траве.  Без ничего!
Вот поэтому я машинально отстегнул карабин от амортизатора, и это не ускользнуло от внимательного глаза Кирхо.
Он подошел ко мне:
- Ты не хочешь ехать в наше селение? Ты обиделся, или твое колдовство сказало тебе что-то важное?
- Нет Кирхо. Я хочу, чтобы твой скакун-бебе довез меня до тех мест, где растут деревья,  где есть вода. Как только ты будешь готов, я прицеплю свой дом к седлу твоего «скакуна».
И тут к нам подъехал улыбающийся во весь рот Хурсо. С высоты своего «скакуна» он предано смотрел на меня.
- Ну как ты,  Хурсо?
Мог бы и не спрашивать! Все и так было ясно. На  этих  аборигенов земные лекарства действовали самым чудесным образом.
- Ты вернул мне жизнь демон Данил,  а теперь возвращаешь мне силы. Только ведь ты не демон, да?
Я был озадачен этим вопросом, так как привык к тому, что я - демон.
- А кто же,  по-твоему, я?
- Ты из тех,  кто живет по ту сторону Великих гор. Ты - человек, не знающий законов степи.
- Вот как, - только и нашел, что ответить этому воину.
 - Но ты самый могучий колдун из всех людей Данил. И самый добрый.
Не только я,  но и Кирхо ошалело смотрел на своего товарища. Забавная была картина и самое главное,  что я не знал,  что мне делать!? То ли поддержать идею Хурсо, то ли настоять на том, что я демон.
- Тебе солнце ударило в голову,  - сухо сказал Кирхо.
- Нет,  командир.  Во мне звучал голос Верма, когда я лежал привязанным в палатке Данил.
- Кто такой Верма? - Спросил я Хурсо.
- Разве ты не знаешь, верховного жреца рода Пта? - Удивился Хурсо.
Ну что ему ответишь? Соврать?
Выручил меня Кирхо.
- Голос сердца рода?  - Не то спросил,  не то утвердительно  сказал Кирхо. Он был явно испуган.
 - Я не знаю точно,  но разве я мог спутать с кем-то голос  Верма, командир?
- Тогда он колдовал на тебя Данил. - Звонкий голос Кирхо сразу сел и слова превратились в шепот. 
Я не видел повода огорчаться. Ну и что? Какой-то дикарь колдует на меня. Занятие профессиональным боксом, требует железной устойчивости психики,  в этом смысле - вся шумиха вокруг матча есть не что иное, как колдовство.
(И опять воздам должное собственной самоуверенности! Глупцы те, кто думает, что  знание-сила, сила как раз в неведении! Если бы я, всё изначально знал об этом мире,  куда меня выбросил капитан Грей,  то я бы сошел с ума, прежде чем умер от жажды посреди озера.)
Подошел Менга  с бурдюком,  наполненным молоком и протянул его мне. Раздумывая об услышанном только что, я машинально взял бурдючок и снова мой язык,  мое нёбо ощутили пряный запах теплого,  парного молока. На этот раз я выпил столько, сколько смог.
Хурсо был в седле.  Удивительно, как они ухитряются сидеть на этом, скачущим как гепард,  верблюде? Впрочем, я и на лошадке не усидел бы - не тот опыт жизни. Я прицепил карабин к амортизатору. Менга очень внимательно обследовал «веревку», которая растягивается. Похоже, он ни чего не знал о том,  что верховный жрец племени Верма, колдовал на меня, а Хурсо слышал его голос.
Как бы  то  ни было,  а это сообщение не выходило у меня из головы, даже тогда,  когда моя хижина со свистом понеслась по удивительно ровной, словно грейдером спланированной, степи. Лежать пристегнутым, было куда лучше, чем сидеть в позе египетского фараона.
Не скажу,  что размышления о верховном жреце этого племени оставили меня равнодушным:  было одно, смущающее меня обстоятельство - это внезапное  понимание языка Кирхо и Хурсо.  Тогда я не придал этому значения, даже обрадовался, а сейчас...
(А что сейчас, когда редактирую эту запись? Не то же самое? Едва ли загадки этого мира разгадаю и за год, и за два,  а может быть и за  всю свою оставшуюся жизнь.  Эта,  по крайней мере, так мной и остается неразгаданной.  Я становлюсь пессимистом и это опасно! И мысли не допускаю  до себя,  о земле,  о знакомых, чтобы не впасть в ностальгическую истерику. Только психоза  для полноты моего счастья еще не хватало!)
С легкой тревогой в душе и загадкой в голове я уснул. Уснул спокойным и крепким сном,  а когда проснулся,  то степная  трава  продолжала свистеть под тонкой, кирсиновой тканью моей палатки.

                ГЛАВА ШЕСТАЯ.
                КОЛДОВСКОЙ ОБРЯД В ХРАМЕ ПТА.
                СОВЕТ ВОИНОВ.
                I
После ухода отряда Кирхо,  утром на вторые сутки,  жрец Верма,  в  храме родового божества - Пта, совершал один из самых тайных обрядов - обращение к "сердцу рода".  Верма долго колебался, прежде чем решится на это.  Первый раз в жизни он обращался к священному алтарному камню, когда горцы напали на родовое селение Пта.  Они  пренебрегали  законом степей,  и головы воинов не представляли для них ни какой цены.  Их железные стрелы,  выпущенные из арбалетов,  пронзали и уродовали черепа.
Воины степей не наносят ударов оружием по голове противника,  чтобы не воспрянул к жизни из темных глубин Ничто, безглазый дух мести - Зида и не стал нападать на правого и виноватого. Вот тогда Верма обратился к "сердцу рода" и алтарный камень показал всю свою древнюю мощь.
Горцы бежали,  охваченные ужасом, тем более сильным, что причин для него явных не было.  Верма тогда чуть не умер, алтарный камень, чтобы ожить - выпивает сок жизни из тела жреца.  Верма  был  черноволос,  а встал с алтаря - седой.
Дневной свет попадал в храм из проемов в крыше здания.  Посеребренные,  медные  световоды  подобно зеркалам отражали свет и фокусировали его на алтаре. Верма обнял алтарный камень и прижался к нему обнаженной грудью. Камень выпивал из груди Верма тепло и от этого тепла разгорался.  Белым облачком тумана от чучела  "огнекрыла"  отделился  его бессмертный двойник - Пура (душа) и волей Верма последовал за отрядом Кирхо.  Жрец видел глазами, летящей над отрядом птицы. Время уплотнилось и то,  что происходило часы – там, в степи, в этом магическом соитии человека и алтарного камня, и "пура", давно умерший птицы, занимало минуты.
Верма был свидетелем всего того,  что произошло с Кирхо и его отрядом. Магия алтарного камня, похоже, была бессильна против человека-демона,  спустившегося с небес,  или не хотела проявлять свою силу. Бессильна,  потому,  что  не было в земле Трама - так люди степей называли свою землю,  "пура" этого демона.
Такие представления  были  в сознании Верма,  так он понимал и так описывал мир и внешний и свой внутренний.  Собственное,  "пура" демона прочно  держалось  в  его теле.  Нужно было понять язык демона и через этот язык установить контакт с его "пура". 
Когда Верма погрузился  в его "дарму" (разум), то впал в беспамятство от обилия чуждых ему образов. "Пура" жреца и "пура" человека-демона общались в мире первопричин, и  это представление было представлением жреца обо всем, что происходило.
Это общение - он понимал,  - было скрыто от "дармы" жреца и "дармы" человека-демона,  так  далеки  друг от друга эти миры и так непроницаема для "дармы" стена,  разгораживающая их.  Но вещее и всевидящее  сердце говорило  ему,  что  эта стена в скорости рухнет и от этого само вещее сердце холодело в страхе.
На этот раз,  как и в случае с нападением горцев из алтарного камня не выходил,  вместе с зеленым лучом его дух в образе и подобие человека.  А предание говорит,  что такое бывало прежде и это плохое,  худое предзнаменование.  Дух являлся, когда род поступал не так, как предписывал ему обычай и тайное знание  алтарного камня.
Сколько прошло времени,  о том ни кто не знает потому, что у "пура" нет того отчета времени,  которое ведет "дарма". "Пура" не умеет говорить,  точнее все языки мира сходятся к "пура" и в ней исчезают, превращаясь  в чистые образы,  и такие же чистые чувства.  Так учит тайное знание алтарного камня, идущее из глубин тысячелетий. И еще; оно говорит  о том,  что "пура" всегда возвращается к месту своей обители,  то есть к голове человека, покуда она не превратилось в землю.
Вот почему для всех степных племен голова человека является священной и желанной добычей.  Это учение говорит о том,  что "пуры" рода  и семей  умеют  узнавать  друг друга,  и  судьба  "пуры"  в своем вечном странствии в мире, о котором человек ни чего не знает, кроме того, что он есть, связана с судьбой рода и семьи.
Вот почему в подвале мужского дома, в ночь посвящения юноши в мужчину-воина, в черепах его родственников  загорается огонь.  Это "пура" умершего дает знать о себе и приветствует "пура" - родича.
Алтарный камень и на этот раз оставил в живых Верма, только состарил его еще на десяток лет и дал ему ясно понять,  чтобы он поспешил с выбором себе приемника.
Жрец сидел на лежанке,  накрытой  шкурами скакунов-бебе, укутанный одеялами из их шерсти.  На столике,  в глиняном горшочке дымилось томленое молоко и Верма пил его маленькими глоточками,  стараясь не обжечь свои посиневшие губы.  "Дарма" еще не полностью вернулась к нему, и потому в его голове не было слов. Когда возвращается "дарма", она приводит за собой "рой" слов.  Они,  как мелкие мошки, что толкутся в вечернюю пору в низинах,  заполняют собою всю голову.  Человек  начинает думать и думает он вот этими, роящимися и клубящимися словами, выстраивая из них цепочки смыслов.
Это было удивительно чувство - отсутствие слов,  а вместо этого непередаваемая полнота ВСЕГО ЧТО ЕСТЬ. 
Верма  наслаждался,  купаясь  в свете, из которого вышел свет и жар домашнего очага,  и свет дня, и тысячи других источников света. Такое состояние скоротечно, "дарма", повелительница мира вещей, знает свою власть и ревниво оберегает её. Даже в безумие она не оставляет человека,  иначе он не жилец  на  свете.
Безумие - увечье "дармы",  так говорит алтарный камень, так понимает и жрец Верма и с этим пониманием засыпает.
Когда в  селение  прибыли,  потрясенные  увиденным  воины  Кирхо и предстали перед жрецом на ступенях храма, он все уже знал. Более того, в  голове Верма уже было много слов из языка человека-демона, и он полагал,  что и этот - "человек с летящего звездного дома",  знает  язык племени Пта. Он конечно демон, но не демон мира "пура", а демон плоти, обитающей в звездных мирах.
               
                II
Вечером, в  мужском  доме состоялось собрание всех воинов племени, и Верма говорил к ним.  Говорил не все,  а ровно столько, сколько нужно было, чтобы успокоить свой народ.
- Там, за горами,  - говорил жрец, - есть племена, умеющие летать по воздуху и отнимать у людей силы,  оставляя им жизнь.  Священное сердце нашего рода сказало мне,  что нам не следует ни бояться этого человека, ни злоумышлять что-то против него. Он все-таки человек, а не демон воздуха,  наводящего миражи и строящего иллюзии. Он из мяса и костей, как все живое. В давние, давние времена,  - продолжал жрец,  - когда  Творящий  Дух жизни сделал человека:  мужчину и женщину - эти мужчина и женщина были и его "амат" (прародители) и "пура" всех людей  на  Траме  и восходит  к "пура" этой первой супружеской пары.
Если мы будем мудры и терпеливы,  если наше селение станет для него родным домом,  а наши женщины понесут от него, то это усилит нашу мощь и влияние в степи".
Когда Верма закончил свою самую длинную в жизни и самую необычную речь,  хранитель мужского дома,  Менту встал с кресла и по  его  лицу зазмеилась нехорошая улыбка.
- Ты - мудрый,  но в твоей речи было мало мудрости.  Если это не демон,  а человек и человек могучий и сильный, то разве его голова в нашем мужском доме не даст нам его силы и могущества?  Ты, говоришь так, словно у тебя "дарма" стала хромой и совсем забыла наши обычаи.  Разве этот человек из-за гор стал воином,  чтобы иметь право на женщину? Откуда  возьмется новая "пура" у его ребенка,  если он не выпустил её из другого? Ты знаешь, если родится ребенок мужского пола, от "юбочника", то умрет кто-то из воинов нашего рода, или уже умер.  Ты хочешь разбудить духа мщения?  Может быть "пура" этого  человека овладела  тобой  и ты уже не прежний Верма?  Какое нам дело до других родов, если вопрос не касается охоты за головами?
Менту  сел и в раздражении крепко ударил торцом копья по полу: 
- Я возьму голову этого человека,  или отдам ему свою, и тогда пусть  будет по-твоему Верма.
Такого еще не случалось на памяти собравшихся. Разве что в преданиях  говорилось  о  таком,  но ни чего хорошего из этого противостояния между жрецом, и вождем для рода Пта не было.
Из алтарного камня выходил дух и тогда стены храма сотрясались от его грозного рева. И слово этого духа было словом высшего закона.
- Ты, Менту,  разрубаешь наше племя надвое,  - сказал Верма тихим голосом.  - Напомнить тебе историю нашего рода, или сам вспомнишь, что происходит, когда жреческого слово, идущее от родового сердца, встречает рассерженный стук копья?
И хотя голос жреца не был таким громким, как  голос Менту,  он от этого не потерял своей силы.  Холодный озноб проходил по спинам тех,  кто его слышал.
- Ты хочешь рева и угроз духа алтарного камня?  - Продолжал жрец свою речь,  - Ты, может быть, и услышишь его леденящее дыхание в своем сердце, повергшее в бегство горцев. Посмотри на меня?  Посмотри внимательно и увидишь, что я дорого заплатил за свои слова. Чем ты заплатишь, Менту? И еще, зачем ты искажаешь верные слова,  Менту?  Разве не знаешь, что закон жизни и смерти, закон возвращения "пура",  касается только перн - не совершеннолетних? Девушек,  не  испытавших свою судьбу в танцах невест и юношей, не испытавших силы своей руки и остроты глаза в "охоте за головами". Тебе напомнить  о  том,  какое решение принял мой предшественник относительно перн Тейла,  которая обезумев от страсти, нарушила закон рода? Не пристало  упрекать  род Верма в том,  что они не знают и не почитают законов. Всегда бывало наоборот, и вожди племени хотели  перемен.  Ты  что  стал жрецом,  раз принялся рассуждать о том,  откуда берется "пура" у новорожденного?  Ты подсчитывал и сопоставлял умерших воинов  и  рожденных юбочниками мальчиков, которые стали воинами?
- Я ответил тебе,  жрец. Я - воин, что ты спрашиваешь, чем я заплачу?  Мне не нравится все, что ты сказал здесь Верма. Очень не нравится.  Но  я не сделаю так,  чтобы опозорить себя.  Если я приму решение убить этого человека, то и ты, и все узнают о моем решении. Я потребую танца Зида, как и положено, когда нет между нами согласия. Дух кровной мести пусть будет судьей между нами,  жрец, и тем,  кого ты не считаешь демоном! Если он не демон - тем хуже для него и лучше для нас!
Менту,  тяжело дышал, едва сдерживая свой гнев, в котором была изрядная  толика страха,  страха вовсе не смерти и не страха перед неизвестным ему человеком, а перед тем, что сулит роду Пта будущее.
Верма не стал с ним спорить - зачем? Человек действует так, словно он свободен,  но результат его свободы предопределен. Вот и он, Верма поступил так,  как считал нужным и сказал все, что должен был сказать, а  что из этого выйдет - этого ни он,  да и ни кто в мире знать не может.  Одно непреложно,  с этого момента начнется новый отчет  времени.
Какое это будет время?  Уж точно - не прежнее! Когда-то давно, до того времени как огнекрыл сел на его урим и он стал Верма,  у  него  было другое имя и был сын и этого сына звали Менту.
               
                III
Вечером, слух о размолвке между жрецом и хранителем  мужского  дома растёкся  по  селению,  а к обеду следующего дня все,  даже "юбочники" стали его обсуждать.
Забку - мельник давно хотел выменять пряжу,  что напряла его жена, Сура на пару суповых горшков.  Вот почему он оказался в  доме  горбуна Муске, где и узнал про вчерашнее собрание в мужском доме.
- Ты,  Забку,  - говорил горшечник  выставляя  свои  позванивающие горшки на струганную доску, - частенько беседуешь с Верма. Что ты думаешь обо всем этом?  - И не дожидаясь ответа,  продолжил, - я так думаю,  что ни чего хорошего.  Демон он, или человек, но утром забегал в мою мастерскую воин из десятка Кирхо и наговорил такое, от чего волосы дыбом становятся. Если это человек, то отчего его не берет ни стрела, ни копье?
Он вопросительно посмотрел в лицо мельника, но оно было внимательным и непроницаемым.
- Сурме, так звали этого воина, - продолжал горшечник,  - уверял меня, что две стрелы выпустил с расстояния в тридцать шагов и все точно попали в цель!  А теперь скажи мне, может ли это быть человеком,  когда с такого расстояния стрела уходит на две трети  в тело бебе? 
Но Забку упорно молчал.  Горшечник решил,  что сказанного мало и продолжил. 
- Воин мне сказал, когда они хотели вызволить Кирхо и Хурсо,  когда они по всем законам воинского искусства напали на этого,  с позволения сказать, человека, то грудь его и спина приняли удары копий и стрел, и он стоял как каменный истукан!
Муске умолк,  Больше сказать ему нечего было,  он и так  упрекал  себя,  что слишком много слов выплеснул на голову мельника.
- Ты  выплеснул на меня самый большой из своих горшков новостей.  Я стою весь мокрый от них, - ответил мельник. - Люди могут говорить самые невероятные вещи,  но Верма,  в отличие от них - знает, что говорит. Я не видел мудрого и не слышал его слов.  Прежде чем сказать,  что я думаю,  мне нужно послушать мудрого. И тебе советую его послушать. Двери храма открыты для всех. Одно несомненно плохо, что Менту не согласен с мудрым. Плохо уже то, что он был когда-то его сыном! Всегда плохо, когда руки не слушаются головы, а голова не слушается сердца.
Мельник потянул к себе с доски два горшка. - Я возьму вот  эти два горшка.  - Забку щелкнул по ним ногтем.  - У них хороший звон и служить они будут долго.
- Ты прав, Забку, а я поддался слухам, да и моя жена - Вегама прибежала всполошенная с поля.  Женщины сначала скажут,  а потом  думают, что же слетело с их языка? 
Забку только усмехнулся этому - он знал, что у горшечника мысли так же появляются на самом кончике языка.
Вернувшись от горшечника,  Забку оседлал своего бебе и объехал все пять своих мельниц.  Помощниками у него были "выбракованные"  "юбочники",  как  и  он  сам.  Освободился только к вечеру и не заезжая домой прискакал к храму Пта. Подъем по храмовым ступеням успокоил, Забку.
"Кто может поколебать эту твердыню?" - Думал мельник, - разве руками человеческими сложены эти камни?  Разве кто-нибудь  знает,  из  чего сделаны  эти  своды?  Разве алтарный камень - сердце рода Пта дело рук человека? Даже сам мудрый не знает ответов на эти вопросы. Сонмы демонов - ничто перед магической силой этого храма".
Верма сидел перед дверями в плетеном кресле,  плотно  укрыв  тело шерстяным пледом. На ногах жреца были двойные, вязаные носки. Он постарел и так сильно постарел, что Забку едва узнал его.
- Что, дружище не признал сразу?  - Спросил жрец, едва сдерживая иронию,  направленную в свой адрес. Голос остался прежним, а вот тело его усохло и на лице только один нос,  да горящие глаза остались прежними. - Магия алтарного камня выпивает из нас силы жизни,  как "боевая рука" того человека,  которого мы ждем, выпивает её из всех, на кого он направит руку, в час своего гнева.
- Ты говоришь о том демоне,  о котором нынче все говорят? – Спросил мельник и устыдился такого ребяческого вопроса.  Очевидно же, что жрец говорил об этом.  Он сел в ногах жреца потому,  что стоять становилось неприличным.
- Он не демон,  Забку, его нет в мире "пура", где обитают демоны, и куда  мы  уйдем,  каждый  в  свое время. 
Верма хотел сказать этому  "юбочнику" того, чего он не сказал воинам, но удержался. Он все скажет своему  приемнику,  которого  еще  предстояло выбрать.  Он и сказал об этом. 
- Мне нужен приемник, Забку. - И увидев его вопрошающий взгляд, пояснил,  - да, нужен и как можно скорее.
Догадка мелькнула в голове Забку,  но он ухватил только её кончик.
- Мое время и время  Менту подходит к концу. И это горько созновать потому что я не вижу того, что будет потом.
Несколько минут  прошло в обоюдном молчании,  а потом жрец неожиданно для калеки сказал:
- Ты умный Забку,  если бы ты не был калекой,  а, следовательно, был  бы воином, то я испытал бы тебя. Кто знает, может быть, огнекрыл выбрал бы тебя моим приемником.
- Нет,  я боюсь мира "пура",  мудрый.  Иногда бывает, что "дарма" у меня темнеет и колышется, как воздух в полдень над степью и тогда меня охватывает страх...
- И тогда, - перебил его жрец, - тебе в голову приходят разные новшества для твоих мельничных механизмов. И не только ведь страх, а, Забку?
- Это так,  мудрый,  не только.  Редко,  но бывает радость, что вот увидел, как можно сделать.
- А как ты думаешь,  можно сделать что-нибудь, чтобы летать по воздуху, как летает "огнекрыл"?
- Не  представляю себе такого,  хотя летает же в сильный ветер сорванная с веревок одежда и даже целые шкуры бебе.
- Там за горами,  живут люди, которые умеют летать по воздуху и вот одного из них к нам занесло.  Ты еще увидишь его Забку и его летающий дом.
- Но он, говорят, отнимает у человека силу.
- Но не убивает, а Хурсо даже вернул к жизни.
- Ты и это знаешь,  мудрый. - Удивленно сказал Забку, поднимая голову, чтобы увидеть лицо Верма.
- Я знаю главное, что этот человек не хочет нам зла, но он принесет нам зло. И еще я знаю, что нет в мире такого зла, которое было бы вечным,  или не превратилось бы в добро.  И нет в мире вечного добра, или такого,  которое бы не превратилось во зло.  Одно перетекает в другое и когда переполняется, то обращает свое течение вспять.
- Во истину - ты мудр.  - Прошептал Забку,  - но мудрость избегает сильного тела и мне тревожно, что Менту так дерзко говорил с тобой. Ведь он твой сын.
-  Был. Сейчас он Вождь, а я Верма. Он поступал свободно,  Забку. Мы свободные люди, так нам кажется и  как  каждый  свободный человек,  он выбирает свою судьбу.  Нам всем предстоит не легкий выбор,  Забку.  Исход его не ясен для  рода  Пта. Спросить же алтарный камень я уже не смогу.  Точнее сказать,  спросить то спрошу,  но свое знание унесу в область "пура",  где нет речи и  откуда  только можно безгласно подать знак близкому тебе сердцу.  Сердце же не знает речи, хотя управляет "дарма". Только "дарма" имеет речь.

                VI
Забку вернулся к полночи, перегруженный разными мыслями. Сура, его жена, попыталась разговорить мужа, но он отмалчивался, а утром оборвал причитания  жены  о  том,  что "демон" отнимет у всех силы и придется, умереть от жажды и голода.
- О,  уйми свой язык, Сура! Разве над нами не витает Пта? Разве алтарный камень перестал охранять наш род? Разве у нас погиб мудрый и мы остались,  как дети без присмотра старших?  Кто мы,  демоны или  боги, чтобы  противится судьбе?  Делай жена,  что должно тебе делать и пусть будет то, что будет.
Первыми в селение прискакали воины Менга.  Их потные, загнанные до изнеможения бебе стояли возле мужского дома с их снимали  упряжь.  Все кто  не был занят по хозяйству собрались поодаль и оживленно комментировали все что видели их глаза, но, к сожалению, плохо слышали уши.
В мужском  доме Менга неспешно,  как и подобает воину сообщал подробности встречи с демонам Данил.
- Он не злой и пьет молоко, как человек, - говорил командир второго десятка Менга. - Он резал Хурсо и вытащил из его тела две стрелы. Он остановил  у него кровь и убрал боль,  а потом дал ему "новую кожу" на ранах.  Он вернул ему силу воина и Хурсо не стал калекой, как это бывает с каждым,  кто выживает от стрелы,  или копья.  Хурсо теперь его должник жизни.  Он сам сказал мне об этом. Демон Данил несомненно воин, но...
Тут пафос доклада Менга несколько снизился.
- Он, как говорил Кирхо отнял силу у них, а потом вернул её, но не взял их голов.
И это странно,  вождь.  Он отнял силу у воинов племени Кху,  но так же отказался от их голов.
- Хватит!  - Оборвал его Менту.  - От чего ты не ударил его копьем, или мечом,  когда стоял с ним рядом?  Почему ты веришь сказкам про его неуязвимость?  Он околдовал Хурсо и Кирхо.  Тебя околдовал. Надо решать, что с ним делать, скоро он будет в селении.
- Ты  - вождь  - Менга,  почтительно склонил голову,  - но почему рассуждаешь о том,  что ведомо только жрецу?  Раз я околдован и говорю не свое то это дело жреца. А если я говорю своё, то говорю правду.
- Жрец Верма говорил вчера и говорил так, как говорят люди с покалеченой "дарма".  - Оборвал его Менту, - он старый и мудрость начала его покидать, как это бывает в старости. Пусть воины Бенва перехватят отряд Кирхо. Пусть ему скажут, чтобы он отвез этого демона к источнику горячих вод.  Я не хочу, чтобы он появился в селении. Это мое решение. Я пойду к Верма и скажу ему, чтобы завтра же он избрал себе приемника.  Нам нужен новый жрец и нам не нужно ни каких перемен, которые он обещает.
Десяток Бенва тут же направился в степь и встретил Кирхо  в  часе скачки до селения.

                Из дневника  Данила Семеновича Патрушева.
                VIII (8)
Палатка внезапно остановилась.  Я выглянул в свое окошко, но увидел  только голую степь. Что там еще? Кирхо говорил, что скоро прискачем в селение.  Удивительно пустое пространство!  Я не успел ни одеться,  ни выйти,  как  палатка снова пришла в движение.  Вскоре её стало так качать,  так подкидывать,  что мне казалось, вот-вот она перевернется на бок.  Мне хотелось закричать: "Эй вы, что там ошалели что ли?!"
Но это было бессмысленно, да и недостойно демона. Я уже понял, что нельзя показывать свою слабость,  иначе потеряешь достоинство в глазах аборигенов. Когда палатка остановилась во второй раз, душа моя еще оставалась в теле,  но само тело меня не слушалось,  вся требуха в нем поменялась местами. Так что несмотря на разноголосицу, доносившуюся до моего слуха из-за тонких стен моей хижины,  я не решался выйти из неё и ограничился только наблюдением в свое окошко.  Видно было не много,  но увиденное несказанно обрадовало меня.
В первых я увидел зубчатые, покрытые деревьями вершины гор.  Во вторых я увидел деревья  и  кустарники, удивительно похожие на земные.  В третьих я увидел множество людей,  в основном воинов и такое же множество скакунов-бебе.  И еще, очень меня удивили силуэты ветряных мельниц на горизонте.
Я стал приводить себя в порядок и вслушиваться в голоса, доносящиеся снаружи.  Немного понадобилось времени, чтобы понять, моему появлению здесь не очень-то рады. Я мысленно похвалил себя за сдержанность, в которой моей заслуги не было.  Хорош бы я был, если бы выскочил из палатки с распростертыми объятиями. 
Скажу откровенно,  что я  колебался между двумя сценариями моего появления здесь,  Первый,  как мне представлялся, миролюбивый, что-то вроде торжественного пира по случаю моего появления в этом селении. Второй... второй... Что ж... Выскочить из палатки с парализатором и уложить всех на землю.  Показать свою силу и власть. Кирхо и Хурсо наверное об этом говорили, но может лучше не говорить, а продемонстрировать? Как жаль, чертовски жаль, что я так бесшабашно относился к лекциям о полеоконтактах!
Я выбрал нечто среднее между этими сценариями.  Я решил не спешить. В конце - концов,  я всегда успею пустить в ход парализатор,  если  им вздумается  перевернуть мою хижину вверх тормашками,  или обложить её сухим хворостом.  И сделаю это не выходя из палатки - кирсиновая ткань проницаема для модулированного,  ультразвукового лазера - так по-научному называется мое оружие.
Вот почему я преспокойно начал изучать остатки моего аварийного запаса еды, и очень обрадовался,  когда нашел баночку  тушенки,  и  ломоть хлеба в вакуумной упаковке.
Утолив голод  я  еще  раз  внимательно осмотрел местность из своего окошка и остался доволен открывшимся мне видом. Это была далеко не голая и унылая степь,  а обильное разнообразной растительностью, роскошное по ландшафту,  предгорье.  Голоса за моей палаткой давно  смолкли.
Конечно, я не верил, что меня оставили без надзора, без присмотра. Более того,  я увидел несколько фигур воинов метрах в ста, ста пятидесяти, явно выставленных для охраны.
Я очень беспокоился, что ни Кирхо, ни Хурсо не дают мне знать о себе. Они были единственным звеном, соединяющим меня с этими аборигенами.
Мне не хотелось потерять эту связь, я полагал, что они мне кое чем даже обязаны!  Во второй половине дня, ближе к вечеру я решил рискнуть и выйти,  чтобы осмотреться, не много чего увидишь в иллюминатор диаметром в двадцать сантиметров.
Я колебался, выйти мне вооруженным парализатором или в одном только кирсиновым бронежилете?  Ни сколечко не сомневался в том,  что о  моей "руке  гнева"  всем  уже известно и не сомневался в зоркости глаз моих охранников. Я принял компромиссное решение, укрепил парализатор на поясе жилета так,  чтобы в любую минуту он оказался у меня на руке.  Как рукавицу заткнул за пояс. Вышел из палатки.
Океан запахов  ударил  в мои ноздри и зелень листвы,  среди которых  угадывались плоды, ошеломили меня. На юге стеной вздымался хребет горной цепи,  а от него сбегали отроги,  поросшие густым лесом.  Метрах в пятистах парили горячие источники,  а в пятидесяти метрах,  в зарослях кустарника  весело  журчала речушка,  укутанная в одеяло легкого пара.
Палатка стояла на поляне рощицы и лучшего места для её я и не  мог  бы придумать.  К  северо-востоку,  в  двух  - трех километрах угадывались строения и заходящее светило золотило купол самого высокого из них.  В противоположной  стороне,  там, где горы обрывались скальными уступами, поднимались густые клубы дыма и дымовой шлейф уходил в степь.
Я машинально отцепил карабин с волосяной  веревкой  от  эластичного бинта, служившего мне амортизатором, и стал отвязывать сам бинт от ушей палатки.  Я хотел накрепко закрепить её в этом, воистину райском месте.  Я уже отвязал бинт, когда услышал шаги, распрямился и увидел, что к палатке идут двое.  В одном я узнал Кирхо, а второй в багровой одежде  вольно спускающейся с плеч,  мне был незнаком.  Он был стар, этот второй и я не ошибиться предположив,  что это жрец по имени  Верма,  о котором мне говорил Хурсо.
Я приветствовал их так, как это сделал Менга, вскинув правую руку с открытой и повернутой к ним ладонью.  Позади Верма и Хурсо,  метрах  в полста  позади их,  шли две женщины с плетеными корзинами за плечами. Значение этих корзин было ясным и понятным, и мой желудок  это  выразил совершенно недвусмысленно. Я хотел есть. Сто граммовая баночка тушенки и ломоть хлеба не слишком уж впечатляющая еда для здорового мужика весом в девяносто кило.
Если бы грянул гром и между нами ударила молния я бы не так был поражен, как тем, что услышал из уст жреца:
- Здравствуй человек с летящего звездного дома.
Жрец протягивал мне руку для земного приветствия  и говорил, пусть и с акцентом, но на русском языке!
Кирхо был удивлен не меньше моего,  услышав из уст жреца "демонскую речь".
- Ты конечно: удивлен, звездный житель, что я знаю твою речь, хотя в твоей пура есть много речений,  но моя дарма выбрала то, на котором ты говорил в младенчестве. 
Он смотрел на меня завораживающим, гипнотическим взглядом.
- Разве не удивляет тебя то, что ты знаешь речь рода Пта?
Жрец остановился рядом со мной и я взял его ладонь в свою. Мы пожали друг-другу руки, как старые добрые приятели, но на самом деле – это было не так. 
Передо мной был  сильный человек,  к тому же себе  на уме.  Он  смотрел в мои глаза не мигая, и трудно было отвести взгляд от этих черных,  уходящих в пропасть воронок. Трудно, но возможно и я это сделал,  повернув голову к Кирхо. 
Все спуталось в моей голове,  мысли заскакали от капитана Грея с его запиской,  до упоминания  Кирхо,  что жрец  колдовал  на  меня.  В этот момент я был совершенно беззащитен и беспомощен,  настолько шокировала меня речь Верма.  А он словно  хотел совершенно лишить меня всяческой воли,  продолжил:
- Я вижу, что ты попал на Трама не по своему желанию, да?
Я проглотил комок в горле и сдавленно спросил:
- Что ты еще мне скажешь,  старец?  - Конечно,  с языка рвалось другое,  я хотел спросить: "Откуда он знает русский язык, но это было бессмысленно".
Подошли женщины  и  одна  из них поставила раскладной стул.  Жрец с достоинством сел на него.  Кирхо ни чего не понимания,  стоял рядом  с Верма.  Я оказался в дурацком положении и не знал, куда себя девать. И в то же время я все ж таки приходил в себя и готовил достойный ситуации ответ.
- Садись, - жрец иронически улыбнулся, - как у вас говорят, в "ногах правды нет".  Найди свою правду сидя.
Он жестом обвел  пространство возле себя. Меня это озлило.
- Я привык разговаривать на равных и не привык сидеть в ногах у кого-либо, -  огрызнулся  я,  потому что не находил достойного выхода из ситуации.
(Моя самоуверенность и как я писал - достойная восхищения наглость, моя беспечность и радость тому, что стал так быстро понимать речь Кирхо,  получили хороший удар в точку "солнечного сплетения".  Но я тогда выстоял  и не лег на ринг.  Воздадим же хвалу профессиональному боксу, который делает человека устойчивым и не только к ударам в челюсть,  но и к ударам судьбы!  Самое тревожное,  но и упоительно счастливое время начинается в тот момент, когда профессионал начинает ни кому не проигрывать!  Все  катиться как "по маслу" и на этом-то "масле" можно легко подскользнуться,  да так,  что и не встанешь. Мой тренер по боксу Курт Джонс,  попыхивая своей трубкой любил повторять: "Что-то давненько тебе, мой друг, хорошо морду не чистили.")
- Я уже стар и не могу сидеть на траве, как молодой. - Сказал жрец, - ноги у меня не складываются так, как у молодых и спина не держит мою голову. 
И опять едва уловимая усмешка скользнула по его лицу.
- Перед жрецом рода Пта не унизительно сидеть на траве ни кому. Я хотел бы с тобой разговаривать долго,  к тому же нам не помешает добрая еда,  а стоя едят только животные.
Для подтверждения своих слов, жрец указал на бебе Хурсо, пощипывающих травку на моей поляне.
Молчаливые, испуганные женщины, смотрящие себе под ноги, сноровисто расстилали,  по правую руку от жреца, шерстяной ковер и вытаскивали из корзин свертки,  и глиняные сосуды.  Кирхо первым подал мне  пример  и уселся на ковер поджав под себя ноги: 
- Ты не бойся Данил,  Верма ни чего плохого не сделает... 
Он оборвал свою речь,  явно не договорив что-то.
- А я и не боюсь, Кирхо.
Ответил ему на его языке и уселся напротив, лицом к спине жреца. Тому пришлось развернуться так, чтобы видеть нас обоих.  Я был удовлетворен этой маленькой, но важной дипломатической победой. Хорош бы я был, если бы плюхнулся этому колдуну в ноги.
- Гордость твоя вышвырнула тебя из твоего звездного дома.  – Сказал жрец, - ты не признаешь власть, да?
- Откуда ты все это знаешь,  старец? 
Спросил я, едва сдерживая в себе тревогу,  переходящую в злость. Уж слишком проницателен этот колдун!
- Да же если это и так, что из этого следует?
Ответил ему с намеренной дерзостью.
- Когда-нибудь ты это узнаешь,  если судьбе и  духам  будет  угодно открыть это тебе,  но сейчас я хотел бы, чтобы ты вкусил нашу пищу, да будет тебе она полезна и приятна.  Остальное оставим на  потом,  когда тело твое насытится.
(О да! Я узнал и узнал очень скоро! Это - "когда-нибудь"! Но не будем забегать вперед, даже тогда, когда просматриваешь прежние записи.)
Еда состояла из мяса,  овощей и какого-то странного сыра, рассыпчатого и вкусно пахнущего дымком. Огромное деревянное блюдо было завалено свежей, в росинках. травой. Меня удивило такое обилие очень вкусных пряных трав.  Я не большой знаток гастрономических тонкостей и поэтому опускаю детали этого,  позднего ужина.
(Если бы я знал,  как и где приготовляется этот сыр, то вряд ли уминал бы все это с таким аппетитом!)
Я успел  разглядеть  женщин,  их грубоватую красоту лиц и изящество движений,  когда они подкладывали в мою большую глиняную тарелку снедь и забытое чувство плоти шевельнулось во мне.
- Тебе нравятся наши женщины, да?
Спросил, с поразившей меня простотой Кирхо,
- Это теви.
Я что-то невразумительно промычал имитируя,  что рот мой  забит  до отказа.  Кушанье и на самом деле показалось мне вкусным, но промычал я вовсе не потому,  что не мог ответить,  я не знал, что  ответить  этому простодушному воину.
Жрец молчал,  потягивая из глиняной кружки какой-то напиток.  К еде он  не притронулся. 
Вечерняя заря в этих местах долгая,  в отличие от утренней,  когда солнце внезапно выпрыгивает из-за зубчатой стены горного массива.  Разговор со жрецом продолжился даже тогда, когда тень от моей палатки, от деревьев легла на близлежащие отроги гор. О чем говорили? Так, кажется ни о чем.
- Спасибо  за  угощение.  - Сказал я,  вставая на ноги.  - Все было очень вкусно. Ваша пища прекрасна, как и место, где мы её вкушали.
Я старался, как мог, выглядеть дипломатичнее.
- Я рад,  что тебе приглянулась наша еда.  - Ответил жрец.
- Эти, - он кивнул на женщин,  - будут приходить сюда утром и вечером, и приносить еду.  Они - теви,  то есть из тех, кому не повезло в брачных танцах. 
Он на мгновение замолчал, а потом пояснил:
- Тебе многое нужно понять из наших обычаях,  поэтому я прошу тебя,  не появляться в селении. 
Жрец сделал паузу и продолжил: 
- Я знаю,  что ты из железного дома плавающего среди звезд,  но я сказал, что ты от туда.
Он махнул рукой в сторону гор. 
- Я сказал так,  чтобы мой народ поверил, что ты человек.
Я не деликатно,  даже с вызовом прервал его: 
- А ты в этом сомневаешься?
- Я не сомневаюсь.  Зачем?  Моя "пура" и твоя "пура" общались между собой и они все знают друг о друге. "Дарма" всего знать не может.
- Ты говоришь загадками, старец.
- Нет, я просто не знаю нужных слов на твоем языке, поэтому называю по-своему.  Есть мир тел, и есть мир духов, куда мы уходим после смерти. Пура живет в мире духов, где нет различий в языках.
- Ты говоришь о душе, да?
Жрец задумался, а я иронизировал про себя. С тех пор как моя покойная матушка за руку водила меня в церковь,  я никогда не вел таких умных разговоров о душе.  Однако ирония иронией, но было что-то в словах жреца,  что беспокоило меня. Его пожелание, чтобы я не ходил в селение как нельзя лучше совпадало с моим,  я хотел все хорошенько обдумать. К тому же,  то ли от пряных трав, то ли от обильной пищи меня стало клонить в сон. Я вовсе не хотел оказаться где-нибудь в подвале, или в яме и потому,  может быть и не очень-то прилично, но за то поспешно и своевременно, оборвал жреца.
- Я прислушаюсь к твоему совету,  старец,  а сейчас я хотел бы удалиться в свое жилье. 
С этими словами и решительно направился к  палатке, оставив Кирхо и жреца одних.
Застегнув полог,  я на всякий случай приготовил шприц-тюбик с антидотом.  Кто  его знает,  не подмешали ли мне в еду какое-нибудь усыпительные снадобья.  Но нет - это было обычное состояние сытости на фоне тех потрясений, которые мне довелось испытать за эти сутки.
Я лежал и вслушивался в ночные,  непривычные для меня звуки  и  как мог,  как  умел обдумывал своё положение.  Силуэты ветряных мельниц на фоне степных просторов,  дымовой шлейф у обрыва скальных пород, светящие фосфором, расширенные от страха глаза Хурсо, разговор со жрецом на родном языке...  Этот жрец загадал мне множество загадок и  каждая  из них готова своротить набекрень мозги.  А эти девушки... как их - "теви", что ли, не дурны, нет...
Проснулся я от острейшего ощущения опасности. Мне показалось, что в мой затылок направлено острие копья.  Я вскочил с лежака и метнулся  к столу,  где лежал парализатор и карманный фонарик. И в этот момент мою хижину потряс страшный удар.  Она даже сдвинулась с места,  а в дрожащем,  прыгающем свете фонарика я увидел, что кирсиновая ткань, как раз напротив лежака, где когда-то  покоилась  моя  голова,  дрогнула.  Удар копья  был четко рассчитан,  но нападавший не знал свойства кирсиновой ткани, его обманула её призрачная тонкость и видимая непрочность.
Куда дольше я записывал это,  чем прошло время между ударом копья и тем временем, какое понадобилось мне выскочить с парализатором наружу.
Я бил  им,  что называется по "площадям",  описывая широкие дуги на уровне роста человека.  Бил и слышал,  как замолкало все стрекочущее и певшее  в  ночи.  Минут  пять  я безумствовал вокруг палатки в гневе и страхе. И только тогда, когда в уши вдавилась смертная тишина, я опомнился и сел возле своего жилища на траву.
Сердце стучало у горла и недосказанное Кирхо,  стало  понятным.  Не всем  я  нужен  живым в этом роду,  кому-то нужна моя голова.  И опять злость подкатилась к сердцу и мне жутко,  безудержно захотелось припадать хороший, памятный урок этим дикарям.
До рассвета я не сомкнул глаз и увидел величественную картину, когда светило - "Турпан-2" выскочило из-за алмазного наконечника скальной гряды и залило светом все вокруг,  только в предгорьях стояла тьма, да белые  клочья  тумана в низинах.  Там,  где раньше виделись клубы дыма стояло бледное зарево огня, и  изредка  доносились  глухие  раскатистые звуки.
В пятидесяти метрах от меня лежал воин,  широко  раскинув  руки.  В правой руке было зажато копье. Я подошел к нему, По моим понятиям - это был юноша лет 18-20 не больше.  Я думал увидеть в его глазах страх, а увидел  равнодушие,  какое  бывает у обреченных,  перегоревших всяческими страхами людей.
- Дурак,  - сказал я негромко. Какое-то странное спокойствие пришло ко мне,  словно я тоже перегорел этой ночью. - Мне не нужна твоя, бестолковая голова, да и ты не нужен.
Больше я ни чего не сказал,  обошел палатку по периметру полянки  в надежде  найти  еще кого-нибудь,  но кроме мелких птах,  да необычайно крупных бабочек,  лежащих на земле,  ни чего не обнаружил. Эти вряд ли оживут - подумал я, равнодушно переступая через, яркого оперения, тушки птиц. 
Охранников не было видно.  Если луч парализатора достиг их,  то уже слабым,  так что вполне возможно, что они уползли восвояси. Не успел я обойти всю полянку, как увидел две верховые фигуры и одна из них истошно орала:
-Это я, Хурсо, Данил!
Вторым верховым был Кирхо.
О, как орал, как топал ногами Кирхо возле парализованного воина! Он плевался и очень много из его слов я так и не  понял.  Хурсо  сбивчиво объяснил мне, что военный вождь их племени - Менту более чем недоволен тем, что Данил пришел в их род.
- А этот, - он кивнул в сторону повергнутого,  - захотел стать самым могучим воином и взять твою голову. Дурак!
Хурсо плюнул себе под ноги.
- Обидно, что Кир-Хо его свидетель. Мы узнали об этом ночью, когда  в мужской дом пришли едва живые воины охраны, которых приставил к тебе Менту.  Они подняли такой вой!
Хурсо снова плюнул себе под ноги.
- То же дураки!  Они пропустили Забка. Им было интересно! Теперь им уже не интересно!
В отдалении появились еще всадники и Хурсо поскакал к ним  навстречу. Кирхо перестал ругаться и плеваться, оставил парня и направился ко мне.
- И это я, у такого безмозглого был свидетелем?! - Кирхо ударил себя в грудь кулаком.
- Да успокойся ты,  отлежится.
Сказал я дотрагиваясь до руки воина.  У меня напрочь прошла ночная злость и я подумал, что нет худа без добра.
- Молодые всегда глупые.
- Это точно. - Согласился Кирхо, а потом в его глазах сверкнул огонек. - Он смелый, этот Забка, недаром я стал у него свидетелем!
- А что это такое - "свидетель"? - Спросил я Кирхо.
- Свидетель он и есть свидетель, - ответил воин и тут же захохотал.
Эти люди удивительно быстро меняют свое настроение. 
- Это  как  отец,  даже  больше.  Это – человек, сделавший из юноши воина. 
Он посмотрел мне в глаза и переспросил:
- Так понятно?
- Немного,  - согласился я. - Но ты его не очень-то ругай, Кирхо. - Ты правильно сказал:
- Смелый, но дурак. Доживет до твоих лет - поумнеет.
(Если бы я знал, о чем я говорил Кирхо! Если бы я знал! Тогда бы... тогда  бы скучно было жить.  Ведь не об этом воине-юноше я сказал,  а о себе сказал! Вот, только вопрос, поумнел ли я?)
- Я боялся твоей мести,  Данил.  Я думал, ты ворвешься в деревню, а там много женщин и детей.
- Я не хочу ни кому зла,  Кирхо, но за себя постоять могу. Я воин - Кирхо и с женщинами сражаюсь только в постели.  А вот с твоим командиром, или как он там, Менту, что ли? Я готов встретиться и выяснить отношения. Так ему и передай.
- Ты хочешь танца Зида?
- Нет, друг мой я горю желанием набить ему морду.  Ты это понимаешь?
- Я выразительно сделал два-три удара в воздух.
- Вот так!
- Очень  понимаю.  -  Кирхо  дотронулся до своей скулы,  куда я ему  однажды въехал, - но он вождь, так не получится.
- Очень даже получится, не сомневайся!
- Он вождь - заталдычил свое Кирхо. - Только танец Зида - можно.
- Ну, я не танцор и ваших, тем более танцев, не знаю.
- Как,  ты не знаешь демона мести, Зида?
Удивился Кирхо, словно я  обязан был знать всех их демонов, с меня лично, достаточно было одного жреца.
- Я еще не выучил всех ваших слов и обрядов, Кирхо, но будь уверен, что вскоре все выучу.
- Танец Зида,  случается редко среди нас, - сказал Кирхо, и в голосе его была нескрываемая печаль. - Это танец мести.
- Коли уж заикнулся,  то расскажи мне про этот обычай? - Я уселся с ним прямо на траву.
- Верма расскажет,  если захочет, а я скажу как воин - это бой безоружных,  бой на смерть голыми руками и ногами,  на ограниченной площадке, на высоте, а вокруг острые колья.
- Бокс что ли?! - Невольно вырвалось у меня.
- Я не знаю,  что такое "бокс",  но знаю точно,  что после этого ни чего хорошего не бывает.
- А почему? - Вопрос сам собой вырвался.
- Потому что в того, кто победит вселяется Зида
- Ну, это не так...
Я почему то вспомнил свою стремительную карьеру на профессиональном ринге,  вспомнил капитана Грея и   удар левой в голову Кирхо. 
- С тобой же ничего плохого не произошло,  а со мной тем более.
- Не болит? - Я дотронулся до его подбородка.
- Ты хороший воин Данил и я хотел бы поучиться у тебя приемам рукопашного боя. Только ты не понял: танец Зида это танец смерти.
(Но  я  пропустил тогда мимо ушей это замечание Кирхо.  И на самом деле,  думал я тогда, неужели я стану столь глупым, чтобы танцевать на какой-то площадке до потери сознания и хуже того, до смерти? Нет, если по-честному драться - так я думал тогда, то драться, а не танцевать. Я все перевел к шутке. А зря.)
Я засмеялся: 
- Ну,  да! Научи! Чтобы врезать мне хорошеньким свингом в челюсть и тем расквитаться со мной!?  Тебя, другого научи...
Я встал, следом поднялся и Кирхо.
- Нет,  - сказал воин,  - чтобы уметь то, что ты умеешь. Ты тоже не умеешь,  как я.  - И тут же Кирхо сделал молниеносную подсечку, я едва успел на это отреагировать.
- Жаль,  - сказал Кирхо.  - Ты хитрый и ловкий,  но все равно ты не сможешь так точно и так быстро стрелять из лука, как я.
- Это точно.  - Тут я согласился с ним,  - но мне и незачем пускать стрелы.  Пойди и собери в этой роще все,  что я этой ночью превратил в живые трупы.
- Твоя правда,  Данил.  Тебе незачем учится стрелять из лука и метать копья,  встречать и отражать удары мечей.  Я об  этом  говорил  в "мужском доме",  Ты один стоишь всех наших воинов,  но ты один жить не сможешь.
- И эта  правда, Кирхо - не смогу.  Да и зачем мне жить  одному, когда есть ты,  есть Хурсо?  Думаю, и другие поймут,  что со мной лучше дружить, что я лучше живой, чем моя мертвая голова.
- Голова не бывает мертвой,  пока воин добывший её жив.  Пока она в мужском доме.
Уверено и даже насмешливо сказал Кирхо.
- Но ты прав, ты живой лучше, чем мертвый. Дураки этого не понимают. Жаль.
Как раз в это время подъехали воины в  сопровождении  Хурсо.  Воины очень настороженно смотрели на меня.  Я их понимал. Они перекинули Забка, как мешок с овсом в седла и ускакали.
- Много будет разговоров сегодня в селении, - сказал Хурсо слезая с бебе.
- Да их и так не мало, - согласился Кирхо. - Никогда столько не было.
- Люди разделились,  кто на стороне Менту, а кто на стороне жреца.
Сказал Хурсо обращаясь ко мне. 
Это плохо. Мне только что сказали, - продолжал Хурсо,  - что через два дня состоится обряд выбора правопреемника Верма. И он сам сказал об этом утром в доме мужчин.
- Ладно,  Данил,  - Кирхо дружески дотронулся до моего плеча.  – У нас  с Хурсо много дел в селении,  а для охраны тебя я поставлю воинов из своего десятка. Менга, ты его должен помнить, после этого случая с нападением Забка так же обещал тебя охранять.
Как мне хотелось сказать:
- Может не надо, ребята меня охранять?
Но я  промолчал.  Чувствовал,  что в роде Пта вызревает огромный гнойник и мне,  ни кому другому,  предстоит его вскрыть и выдавить  гной.  Нужно только потерпеть, чтобы он созрел.

                IX {9}
Ближе к обеду пришли молчаливые "теви",  нагруженные съестным.  Мне очень хотелось с ними поговорить,  но я боялся  попасть  опять  в  какую-нибудь историю.  И все-таки не выдержал и спросил:
- Что я такой уж безобразный,  что у вас глаза страхом заполнены?
Я  соврал,  потому что  глаз  этих женщин я как раз и не видел!  Они все время смотрели в землю.
Та что  по выше откликнулась и. не поднимая головы от земли сказала:
- Ты могучий колдун-воин, так говорят в селении.
 - Правильно говорят. - Подтвердил я, - но врут, что я колдун.
- Жена Хурсо,  Кальма говорила, что ты вытащил стрелы из его тела и дал ему новую кожу на раны. А ты говоришь - не колдун.
- Как тебя звать, теви?
- Койя.
- Видишь ли. Койя, у нас колдунами называют тех, кто портит, калечит людей, а тех кто вылечивает людей от ран, называют - врач. Только тогда, когда хотят мне причинить зло, я становлюсь воином и сражаюсь своим оружием, отнимающим у людей силу.
- Такого оружия нет в роде Пта, - откликнулась Койя и  впервые  глянула мне в глаза.  Они были зеленые, с золотым отблеском, как у Хурсо, чуть удлиненный, и несоразмерно большие для такого лица.
- У тебя красивые глаза, Койя, - вырвалось у меня само собой и чтобы замять это я сказал:
- Теперь такое оружие есть в роде Пта. Я встану рядом с Хурсо и Кирхо, если на вас нападут "плохие кху".
- Нет,  не встанешь. Военный вождь Менту этого не захочет. Так все говорят.
- Что я ему сделал плохого? Скажи мне Койя?
- Он боится,  что все будет теперь не так, как было прежде. Он хранитель мужского дома.
- Ну и что?  Пусть хранит,  что там есть в этом доме.  Мне до этого нет дела.
- Там головы наших предков,  там  происходит  таинство  превращения юноши в воина.  Ты не взял головы воина. Об этом все знают. Так не бывает.
- У нас нет такого обычая Койя. Мне не нужны чьи-либо головы.
- Тогда ты не можешь быть мужчиной и носить штаны, но ты их носишь, значит, ты - колдун!
Очень уверено заявила эта теви,  словно и на самом деле нельзя быть мужчиной, не отрезав чужой головы.
 - Глупости все это, Койя.
- "Юбочники" имеют жен и детей, но это не совсем мужчины.
- Кто такие "юбочники"? Я уже не раз слышал, да и видел мужчин, которые не носят штанов и одеваются так же, как женщины и дети.
- Это те,  кто не ест мясо,  не носит оружия, обуви и штанов. Очень не красивые, хотя и похожи на мужчин.
- А чем же они провинились, что на них юбки одели?
- Не сумели добыть головы на охоте в год свой зрелости, или покалечились до того, как вошли в возраст воина.
- Ты скажи о себе Койя,  - вмешалась в разговор вторая. - Ведь и ты, и я - теви!
- Что значит - теви?
- Так называют девушек,  которых не выбрали в жены в год их брачных танцев. Мы - "выбракованные", - Койя вздохнула.
Не просто было вот так,  с лету,  разобраться в брачных обычаях.  Я хотел  обстоятельнее расспросить их об этом,  но теви собирались в обратный путь, чтобы приготовить мне свежий ужин. После их ухода я долго размышлял над тем,  что мне рассказали эти прехорошенькие "выбраковочки".  Обычай мне показался до крайности нелепым  и  самое  главное  не очень-то рациональным с точки зрения демографии. Хотя, что я знал о демографии? Так обрывки из школьной программы.
Потом я узнал,  что мои суждения были поспешными, здесь была иная - "управляемая демография", но это потом, а сейчас...
Оставлю при себе, о чем я думал лежа в своей палатке.  Впрочем, я  не долго  предавался  мечтаниям,  их  вытеснили мысли о Менту – хранителе мужского дома. Эти мысли заставили меня выйти наружу и занятся обыкновенной гимнастикой. Я не хотел оказаться перед Менту раскормленным боровом.  Очень быстро вспотел. В такой форме и трех раундов не выдержал бы. Я рванул бегом до дымящих источников, совершенно потеряв всяческую осторожность. К счастью ни чего не случилось, а купание в горячей воде придало мне энергию,  самоуверенность,  а следом пришел и мой увядший, после встречи с жрецом, оптимизм.
Я наконец-то закрепил палатку и сделал десятки необходимых мелочей. Я сделал некое подобие стола и стула, из срубленных деревьев, раскалывая пополам подходящие стволы десантным ножом. Нарубил гибкого кустарника, типа лозы, все это вплел, оплел, вкопал, укрепил... Словом я обживал свою поляну, свою рощу и ни кто мне не мешал. Я видел воинов, но они располагались вне достижимости стрел и  моего  оружия.  В  другом случае,  это бы ничуть меня не обезопасило, но я верил Хурсо и Кирхо.
{Нельзя жить совершенно никому не доверяя - хотя это самое мудрое правило,  -  всех без исключения подозревать в подлости.  Но жизнь вся соткана из исключений,  а правила всего лишь печальный опыт  прошлого, который ни чему не учит в настоящем. Скоро я в этом убедился, дважды поставив на кон, собственную жизнь}.
                X {10}
Теви возвращались в селение, от палатки воина Данил, в страшном смущении. Жрец говорил им, что это человек из другого племени, что он воин и потому нет ни чего плохого, если он выберет одну из них, или обоих для своего брачного ложа.
- Может быть, вам повезет,  - сказал жрец,  и его семя даст жизнь  в вашем чреве, мальчику.
И вот Койя решилась и посмотрела ему в глаза,  а  он  вместо  того, чтобы  наложить  свои руки на её груди,  или отвести свой взгляд от её глаз, стал спрашивать о разных глупостях, известных даже ребенку! Разве  неизвестно,  что  от вида "юбочника" остывает даже самая горячая кровь?  Разве ему неизвестно,  что теви - это девушка,  пережившая  в своей девственности возраст "брачного танца"?
Так думала Койя, а подруга  Лайма успокаивая её. Они так договорились между собой, что первой глянет в глаза чужаку-воину, Койя.
- Он не отвел глаз,  Койя и даже сказал, что ты красивая. Может ему нужно принести ему плодов круха?  Может, в нем нет силы,  чтобы сделать из тебя женщину?
- Нет, Лайма, нет! - Выкрикнула Койя, - я такая невезучая, что мужчины  обходят  меня  стороной и только "юбочники" ловят мой взгляд.  Я больше не пойду к его жилищу! Иди одна, может тебе улыбнется счастье!

                XI {11}
В суете дел я не заметил,  как пришла теви. Она была одна, той разговорчивой Койя с ней не было.  Пробежка до источника, гимнастика возбудили аппетит, и я поглощал еду с особым рвением.
- А эта, теви Койя, почему не пришла? - Спросил я между куском мяса и горстью пряных трав. - А тебя как зовут?
- Лайма, - ответила девушка уставившись взглядом в землю.
- Ты и в прошлый раз смотрела на траву. Почему? - Спросил я, подвигая к себе принесенное блюдо.
- Разве мое лицо не лицо человека?
- Койя поглядела на тебя, а ты ни чего не понял. Ты хочешь, чтобы я на тебя поглядела?
- Что за глупость, конечно, хочу увидеть твое лицо.
- Тогда смотри. 
Она подняла голову и тут я увидел в  уголках  её глаз слезы.
- Я тебя обидел,  теви?
Удивлению моему не было предела.
- Ну что я такого сказал, или сделал!?
- Ты обидел Койя, оскорбил её честь, - прошептала девушка.
- Но чем?  Чем я мог её обидеть?! 
Уже взревел я, начисто потеряв интерес к еде.
- Ты говоришь так, словно смеешься. Все знают, - прошептала она едва слышно.
- Ну, вот что! - Я взял её за плечи и повернул к себе, - мне надоели эти намеки, эти недоговоренности. В чем дело?
- Она посмотрела тебе в глаза,  а ты, словно не мужчина, не наложил своих рук на её груди, воин Данил.
- Так что ли? - И я схватил её груди, как хватают груди шлюх в портовых кабаках матросы. А дальше... Ну что дальше? Я оставил её в своей палатке до утра.
{Она была моя первая,  в нескончаемой череде женщин, на этой планете.  Я запомнил её,  да и как мог забыть,  если от неё у меня  родился сын.  Единственный сын. Вот так. Но я забежал вперед собственной истории, да и истории всех племен степи, очень сильно забежал.}

                ГЛАВА   СЕДЬМАЯ.
                ВЫБОР ПРИЕМНИКА ЖРЕЦА ХРАМА ПТА.
                I
Верма готовился к выбору приемника.  Обряд  был  хорошо  известен.  Обычно его проводили на площадке возле храма Пта,  как раз перед началом каменных ступенек.  В обряде участвовали только воины рода, только мужчины. Верма имел три головы, когда на его урим сел "огнекрыл". Три сына остались без отца и три жены  остались  безмужние  -  его  жертва "сердцу рода" - алтарному камню.  Когда пура покинула тело его наставника, он взял себе его имя. Таков обычай. И тысячу лет тому назад жрец рода  Пта носил имя Верма,  и тот, кто придет после,  будет носить это имя.  Он забыл своих детей во имя всего рода, забыл своих жен. Сердцем своим забыл, но дарма помнила. Вот и сейчас размышляя над будущем рода Пта, Верма остро переживал размолвку с Менту. Появлялась мысль снова приложить своё сердце к алтарному камню и дать ему выпить остаток жизни.  Как избавится от памяти? Менту его старший сын, как выкинешь это знание из головы?  Сегодня Менту сказал в мужском доме, что после выборов преемника он предложит чужаку "суд Зида".
- Пусть,  - кричал он,  - пура наших предков сделает выбор будущего рода Пта.  - Я не хочу полагаться только на тебя,  жрец.  Ты заговорил языком чужака,  ты пророчишь нам перемены.  Пусть они придут без меня, если так решат наши предки.
- Но захочет ли чужак сразиться с тобой по правилам? – Засомневался Бенва,  - если он не захочет расстаться с боевой рукой,  то ты погиб, вождь.
- Он захочет, – ответил  Менга. - Он мне сам сказал об этом.
Вот такой разговор был в мужском доме, а Верма видел печать смерти на лице Менту.  Видел,  но ни чего не сказал потому, что знал - говорить бесполезно.  Скажешь и только отнимешь силы у Менту,  а  то  что должно быть - будет.  Алтарный камень все сказал пура Верма,  но пура не все говорит дарма, а только то, что считает нужным. Она отмеривает, а не выгребает все подчистую из своих запасов.
Верма сидел в кресле у алтарного камня и дарма его  путешествовала по лабиринтам памяти;  своей и чужой. В чужой памяти было много странного, не понятного, ужасающего и все обрывками без начал и концов.
- Надо будет  показать  чужака  алтарному  камню,  - подумал Верма. Именно так и подумал: не чужаку показать алтарный камень, а чужака показать алтарному камню. Он был уверен, что "сердце рода" умеет разглядывать тех, кто приходит к нему.
- Нужно успеть до поединка. - Это сказал вслух и добавил к сказанному,  -  нужно успеть передать преемнику тайное знание алтарного камня и много еще чего.
Это -  "много" привело Верма в отчаяние.  Выдержит ли пура и дарма приемника "прямой путь"? Не терпеливые, избирающие такой способ обучения  в девяти случаях из десяти становятся безумными.  Нет,  Верма не станет так рисковать,  он выберет "срединный путь", слишком уж большие ставки в этой игре за будущее.
«Печать смерти на лице Менту,  а отблеск её на мне.  Разве я смогу выбрать  и обучить второго?  Всё!  Пока не обучу - ни каких поединков! Менту не уговорю,  уговорю чужака обождать.  Только бы Пта не оставил меня. - Он посмотрел на чучело огнекрыла, сидящего на урим. - Ты выберешь,  да? – Спросил он огнекрыла и  ему показалось, что в глазах птицы вспыхнул огонь, тот самый,  что  зажигает огнекрыл во время своей ночной охоты на земляных  свиней - тюльке.
                II
В этот же вечер жрец в сопровождении двух юношей-послушников явился  к палатки Данила Патрушева и настойчиво стал приглашать его в храм бога Пта.
- Это очень важно для нас обеих, - говорил жрец на родном языке Данила, слегка смягчая гласные.
Дорога до храма заняла не больше получаса ходьбы и прошли её молча. Данил заметил, что охрана, приставленная к нему, вроде как не заметила  исчезновения своего подопечного, более того, ему показалось, что они не заметили и приход жреца.
Восхождение по каменным ступеням было утомительным делом,  но любой путь имеет конец.  Жрец принял Данила у самого сердца святилища, рядом с камнем рода Пта.

                Из дневника  Данила Семеновича Патрушева.
                XII {12}
Разговор начался не сразу и потому я имел возможность оглядеть  это  просторное помещение,  хотя взгляд мой то и дело останавливался на алтаре.  Своды храма, да и сама структура этого камня по форме очень похожая  на сердце,  что-то напоминали мне.  Но что - сообразить не мог.Сидел я в плетенном стуле напротив жреца,  лицом к алтарю и  ждал  его слов.
Неожиданно он спросил меня:
- Тебе знакомо сердце нашего рода?
- В каком смысле,  мудрый? - Я не нашел ни чего иного, как ответить вопросом на его вопрос.
- В том смысле,  в котором на твоем языке говорят - "знаю". - Пояснил жрец, но от этого пояснения, скажу откровенно, прозорливости у меня не добавилось, а почему, объясню позже.
- Я вижу его впервые.
- Я не об этом. Ты знаешь истинную природу этого сердца?
- Ты задаешь мне странные вопросы, мудрый.
Я стал немного раздражаться потому что...,  потому что начал догадываться,  что передо мной оригинально выполненный огромный компьютер и если я  что-либо  в  этом смыслю,  но  не просто компьютер которыми оборудованы звездные корабли, а что-то невообразимо более мощное. Но сам камень... Уж не легендарный ли камень предтеч - Эроль? Легенда, соединенная с электроникой и вакуумным источником её питания? Да еще, пожалуй, спутником на станционарной орбите, как раз над этой деревней и храмом!
- Люди, живущие среди звезд, - тихим, умиротворяющим голосом произнес жрец,  - раздражительны и знают так много ни чего не значащих  для меня слов.
- Ты читаешь мои мысли?  - Спросил я еще больше  раздражаясь  из-за перспективы,  что от этого человека и мысли скрыть невозможно. И тут у меня мелькнула когда-то слышанная мной фраза:  "Жить с открытой душой" и она связалась с моим нынешнем положением. 
Не очень приятное состояние.  Попробуй удержи в повиновении толчею мыслей, которые приходят ни откуда  и  уходят в никуда,  и только самая малость оформляется в виде слов?
{Силы небесные!  Я и не заметил,  как своих записках начал философствовать. Этого мне только не хватало!}
- Нет,  не я читаю, - ответил жрец, - а то, что ты в уме своем назвал - компьютер и камень Эроль.  Я всего лишь человек,  который служит ему. Он читает твою пура, но мне говорит немного, только то, что считает нужным.
- Расскажи мне историю этого храма,  который явно несотворен  родом Пта? 
Спросил я жреца,  потому что понял и то, что своды храма очень похожи на гигантскую антенну радиотелескопа.  На это хватило моих познаний,  как школьных, так и тех, что получил на курсах по астронавигации.
- Он был всегда, - ответил жрец. - Вот и все что я могу сказать тебе. И хотя то, что ты знаешь много больше, чем знаю я об этом алтаре и храме,  что само по себе важно, но гораздо важнее, другое.
Жрец сделал паузу и знак слуге.  Тот вышел и оставил нас одних.
- Твой поединок с моим бывшим сыном... 
И тут я от удивления вскочил с кресла.
- Сядь,  - властно сказал жрец.  - Да, Менту был когда-то моим сыном.  Он  пожевал  свои  тонкие губы,  словно они превратились в пергамент и шуршат,  а не издают звуки. 
- Был. Был моим сыном до тех пор, пока огнекрыл не выбрал из сотен воинов меня. Сейчас весь род Пта - мои дети. Так вот,  твой поединок может... нет, не так... должен состояться только тогда, когда Пта изберет на мое место приемника.
- Я вовсе не жажду драки с ним,  но говорят,  что её не избежать.  - "Хреновый из меня дипломат!" - Вот что я подумал тогда!
- Я сказал только одно - поединок не должен  состоятся  раньше,  чем Пта изберет моего приемника. Разве я не ясно сказал?
- Все мне говорят о каком-то танце, но я воин, а не танцор, жрец.
- Он  вождь рода и только танец Зида может разрешить его и мое противоречие относительно тебя?
- Сказать по правде так это вы меня искали, а не я вас.
- Это не так и ты знаешь.  Если бы не пришел Кирхо, то ты помер бы от жажды среди воды. В танце Зида все решает судьба и у тебя есть время понять, что это такое и подготовиться.
И тут  произошло  то  самое,  что потрясло меня и моего собеседника чуть ли не до полуобморочного состояния.  Внезапно,  чуть в стороне от нас,  на  не  далее  чем  в трех метрах вспыхнула голограмма.  Капитан Грей… Да! Да! Капитан Грей усмехаясь, смотрел на меня.
- Ну,  что паршивец,  - произнес он на лингве, то есть на том языке которого не знал жрец.  - Ты,  как я вижу добрался до сокровенного.  Я так и предполагал.
Честное слово!  На физиономии его была написана издевка и какое -то садистское удовлетворение!  Мне не в чем было упрекнуть себя, любой бы на моем месте походил на барана,  которого внезапно схватили за задние ноги и подвешали для разделки на шашлык!  Мне,  в этот момент, было не до реакции жреца на явление капитана Грея,
- Ну  ладно,  пока  ты находишься в состоянии нокаута,  - продолжал Грей.  - Послушай маленькую историю. Пять тысяч лет тому назад по времени этой планеты, здесь был проведен сверхсекретный проект под названием "НОЙ" Я и твой отец были руководителями  этого  проекта.  Надеюсь, тебя не поражает, как какую-нибудь кухарку такой порядок вещей?
И опять эта издевка на лице,  словно он  считает  меня  совершенным идиотом,  не  знающим  ни  чего о теории суперотносительности времени, когда скорости перемещения вещественных тел выходят за пределы  световых,  по  сути дела "прокалывают" евклидовское пространство-время Вселенной.... 
Ну ладно,  я еще раз повторюсь, что был не в таком состоянии, чтобы достойно ответить этому мерзавцу.
- А это ты зря,  - откликнулся Грей на мои мысли о нем. - Какой же я мерзавец, если снабдил тебя всем, чтобы ты смог выжить? Да и не просто выжить, а продолжить мой, понимаешь, мой эксперимент! - Он сделал паузу,  ему видно нравилось видеть меня таким: растерянным и подавленным.
- Задумка была проста,  - продолжал капитан,  - заселить планету, пригодную для жизни человека,  самыми что ни на есть примитивными, в техническом и социокультурном отношении народами, с планеты Земля. Как бы повторить нашу историю после всемирного потопа. Вопрос стоял так - любая ли человеческая цивилизация развивается в парадигме прогресса, как наша, или есть альтернативы? Если есть альтернативы, то какие они? Потом в это дело вмешались гуманисты и возглавил их твой отец.  Им,  видишь ли, показалось, что обязательно Каин убьет Авеля, а Исаак обманом отберет у Исава первородство. 
И опять эта усмешка,  усмешка похожая на на ту,  что бывает у сумасшедших людей.
- Гуманисты, они ведь любят только цивилизованного человека, только и исключительно себе подобных, а все остальные для них,  в лучшем случае - гоминоиды. Немало труда было положено, чтобы исчезла вся документация и все люди, причастные к этому проекту. 
 Он  опять  сделал паузу,  достаточную для того,  чтобы я все-таки сказал ему, что я думаю обо всем услышанным.
- Если ты думаешь,  что я стану марионеткой в твоих замыслах, то ты очень  ошибаешься  на мой счет!  Я слишком прост и не так учен,  чтобы разбираться в таких материях,  но у меня есть твердый кулак,  отменная реакция  и  чувство собственного достоинства.  Я был,  есть и останусь свободным человеком, даже здесь.
Он усмехнулся:
- Хороший ответ. Лучший из всех, какие я ждал от тебя. Попробуй.
Голограмма исчезла.  И  только теперь я обратил внимание,  что Жрец пребывал в глубоком обмороке.  Мне пришлось громко крикнуть: 
- Эй! Кто есть! Помогите мудрому!
Ну, а дальше - дальше была дорога до моей поляны,  до моей надежной крыши над головой,  до моей крепости и убежища и полный хаос в голове.
Как изобразить этот хаос на бумаге?  Хватит и того, что я нашел в себе силы написать, что произошло в храме Пта. 
Должен сказать, что меня хорошо воспитали в том смысле, что во всем, даже в самом загадочном, следует искать рациональное объяснение, а не цепенеть, словно кролик под взглядом удава. Нет, я вовсе не отвергаю мистику! Я её оставляю, как последнее прибежище для потерпевшего поражения рассудка! Мистическое вовсе не то, как мир есть, а то, что он есть! Согласитесь: это существенная расстановка акцентов. И я, перечитывая давние записи, отчетливо понимаю, что с таким подходом не прогадал!
               
                XIII {13}
В день  избрания  приемника жреца бога Пта все воины,  какие есть в племени,  образовали огромный круг перед ступенями храма.  Они  стояли, взявшись  за руки,  точнее на расстоянии вытянутых рук и в правой руке вместо копья был урим высотой метра в три.  Собственно говоря, руки  их связывало древко урим.  Тот, кому принадлежал урим, то есть его правая рука была выше, чем рука соседа, державшаяся за чужой урим. Воинов было не меньше, чем две с половиной сотни и потому круг был огромен.
Зрители в том числе и я,  расположились на ступеньках храма.
{Скажу по чести, под рубашку одел кирсиновый бронижилет. Кто его знает как оно все обернется. Очень хотел взять парализатор, но про него все знали. Как его спрячешь? Так что пришлось рискнуть. Сразу скажу, что все обошлось на этот раз.}
Стояла абсолютная,  буквально звенящая тишина.  Все,  что могло издавать шум,  даже ветряные мельницы в муку перемалывающие камни - все было остановлено.  Круг  образовался еще до восхода солнца и вот уже наступил полдень,  а воины и зрители, казалось не чувствовали хода времени, словно все превратились в едва дышащие, живые статуи. Сказать по правде я уже настолько изнемог от этой тишины и ожидания,  что стал поддаваться некому  всеобщему  гипнотическому воздействию и потому пропустил момент, может быть самый необычный, когда с высоты бездонной синевы неба вдруг - мне так показалось - ринулся вниз огненный сгусток. Я очнулся только в тот момент, когда этот,  пикирующий огонь расправил свои  огненные крылья,  и я впервые увидел живого огнекрыла,  садящегося на урим какого-то воина.
Цепь моментально  распалось  и  воины  опрометью бросились бежать с места священного действа, оставив только того, на чьей урим сел огнекрыл.  Этот панический бег  произвел на меня не менее впечатляющее зрелище,  чем само ожидание и  он так же безмолвен,  как и сама процедура ожидания. Похоже, ни кому особо не хотелось, чтобы на его урим села огнекрылая птица.
Да, совсем забыл.  Жрец все это время сидел в  плетеном  кресле  в центре круга.  Так вот, он встал и подошел к избраннику. Огнекрыл продолжал сидеть на уриме воина и, казалось, не обращал внимание ни на  кого.
Жрец взял  левой рукой урим избранного и они вместе  понесли  этот шест с крестообразной перекладиной и сидящим на нем огнекрылом,  в храм.  Я уже знал, что из этого огнекрыла сделают новое чучело и оно займет место над алтарем в  замен прежнего,  но не знал,  зачем это?  И почему свободная, мощная и столь редкая птица приносит себя в жертву какому-то,  пусть и сверхсовременному компьютеру?
{Может быть я все упрощаю в силу своего  примитивного  знания?  Эти "головастики" из секретных институтов может быть выдумали что-то столь сложное,  что сравнивать это напичканное микрочипами "сердце  рода"  с компьютером, такой же абсурд, как мою голову с компьютером звездолета?
Пять тысяч лет развития местной цивилизации, а итог: копья, щиты и луки, урим, огнекрыл и ветряные мельницы перемалывающие камень в цементную пыль...  Во что же меня перемелет и преобразует этот  мир?  Чертов капитан Грей и чертов его проект!  Благодаря суперотносительности времени все эти люди для них - все равно, что капля воды из лужи под микроскопом. Тут столетия - а там час-другой, не более!
Пожалуй, катапультировавший меня матрос звездного карабля еще и не оторвал свои руки от рычагов катапульты.}
Старый и новый жрецы прошли в полуметре от меня,  но ни один из них даже не посмотрел в мою сторону.  По-моему они находились в неком состоянии транса.
{Все время  придумываю  подходящие слова,  чтобы хоть как-то объяснить то,   чему был свидетелем. Вопроса, кому объясняю и для кого это пишу - не ставлю. Иначе ведь не только руки опустятся, но еще и то, что работает, и, судя по реакции Лаймы, вполне исправно. Шучу.}
Но я  видел, что приемником стал ни кто иной, как Забка тот самый юноша, что ночью попытался пронзить меня копьем сквозь ткань палатки.
А это значит,  как нашептала мне этой ночью Лайма - зеленоглазая Лели стала вдовой.  Бог Пта взял в слуги её мужа.
Об остальном  не трудно догадаться - это значило,  что мой поединок {тьфу ты!} мой танец Зида с Мен-Ту состоится скоро,  очень скоро, настолько скоро,  что мне нужно спешить,  чтобы понять условия по которым проходят эти "танцы", где нет ничьи.
- Зида - дух мести принимает в жертву только смерть, а не кровь, как многое другие духи.
Так объяснил мне  Кирхо,  которого  я  попросил припадать мне несколько уроков этого смертного танца. Да танца, именно так на местном языке называется поединок мести - "танец во имя  Зида", если уж быть буквально точным.
Утром Лайма ошарашила меня тем,  что сказала:
- Тебе нельзя спать со мной. Я буду приносить еду и уходить.
- В чем дело, Лайма?! - Помниться, я даже отшвырнул в сторону недоеденный кусок окорока земляной свиньи.
 -  Когда воин готовится к бою,  или как ты - к "танцу  Зида"  он  не должен  спать  с женщиной. 
Она была очень удивлена моей реакцией на такое, по её понятием, обычное дело.
{Поразмыслив, решил дописать это место в дневнике следующим замечанием.  Не только тут многое было связано с половым воздержанием, но и на Земле самые аскетичные верования, дающие паразительные примеры владения телом и духом, так же связаны с половым воздержанием, хотя есть и примо противоположные. Спрашивается: в чем тут дело? Я не знаю ответа на этот вопрос, но что-то в этом есть, но что?}

                XIV {14}
Я приступил к ежедневным тренировкам по собственной методике:  утренние пробежки до обильного пота,  потом купание в источнике,  легкий завтрак под сочувственный взгляд Лаймы.
Однажды я не выдержал и спросил её:
- Ты смотришь на меня так, словно не веришь в то, что я сокрушу Менту? Разве я слаб?
- Нет ты - сильный, но Менту - хитрый и то же, сильный воин.
- Чего же ты боишься?  Ты не веришь в меня?
- Я  боюсь,  что дух Зида войдет в тебя,  когда ты убьёшь Менту и тогда ты  не  будешь  так ласков и так нежен ко мне. 
Сказала теви и провела своей рукой по моей щеке.
{К стати проблема с бритьем оказалась не такая уж сложная,  их ножи легко принимали бритвенную остроту,  хотя в ходе бритья их  приходилось все время "править" на ремне из шкуры бебе.}
- Ваши духи - это ваши духи. Меня они не касаются.
Ответил ей со всей самоуверенностью,  но в моей душе после того,  что произошло в храме,  что я видел в день выбора нового жреца, много чего поубавилось из самоуверенности.
Лайма ни  чего  не ответила,  только все реже и реже смотрела мне в глаза, а когда смотрела, то я видел все ту же - печаль и сочувствие.
А вот  общение  с Кирхо вселяла в мое сердце, куда больший оптимизм. Он приходил вслед за Лаймой и начиналась вторая часть моих тренировок, уже  с  ним.  В первый же день он самым подробным образом объяснил мне правила этого "танца".
- Это будет помост на высоте в четыре роста человека.  Помост в десять больших шагов воина на десять.  Вокруг помоста в землю будут вкопаны острые колья высотой в локоть человека. 
Кирхо внимательно посмотрел на меня, понимаю ли я все что он говорит. Пока понимал.
– Колья вкопают очень часто,  Так часто,  что пройти между ними можно,  встать можно,  но лечь нельзя. Есть правило, по которому устанавливают колья и их количество.
Второе правило: воины "танцуют" - он упорно избегал слова - "поединок" - По пояс голые,  в боевой обуви...  - Тут Хурсо постучал ладонью по голенищам своих сапог.  - И в брюках с широким кожаным поясом, закрывающим от ударов живот.
Характерным жестом тронул свою челюсть и сказал на этот раз на  самом деле,  ошеломившую меня весть: 
- Бить в голову запрещается Данил. Это не уличная драка,  а ритуальный танец, где все должно быть по правилам.
- Куда же я должен наносить удары,  черт возьми!
Тут мои нервы не выдержали,  ведь на что я рассчитывал,  в чем у меня был опыт и несомненное преимущество, мигом исчезли!
- Куда  угодно и чем угодно,  но лучший и самый красивый удар – это удар носком боевого сапога между ног в половые органы! А вообще-то танец  сводиться  к  тому,  кто сумеет столкнуть с помоста противника на острые колья.
"Вот так, - подумал я. - Что-то среднее между древневосточной борьбой гигантов - сумо и вольной борьбой, с элементами низкопробных приемов уличной драки".
Так оно и оказалось,  когда Хурсо стал мне показывать  на  практике самые  хитрые приемы этого "танца".  Не удивительно,  что он все время недовольно цокал языком,  а я неизменно оказывался вытолкнутым за пределы нашего импровизированного ринга.  Единственное, что я мог реально противопоставить ему,  так это встречные,  короткие хуки в грудь, но я не мог себе позволить бить Хурсо в полную силу. Он вздрагивал на мгновение от удара, приостанавливался, но на время вовсе недостаточное для такого  же повтора с другой руки.  Да и я боялся повредить кисть.  Дня через три наших тренировок он сказал: 
- Мне кажется Данил ты уже сбил мое сердце с привычного ему места, но все-таки ты не выиграл у меня ни одного танца.
Так было  до обеда.  После совместного с ним обеда,  Хурсо уходил с Лаймой и я,  однажды,  глядя им в след, уловил в себе нечто похожее  на чувство ревности.  Часа два я спал, а потом снова была пробежка до горячего источника.  Я нежился в его целебных водах и усиленно  думал  о том,  как  же мне переиграть соперника на его поле и при этом играя по знакомым ему с детства правилам?  Не  скрою,  приходили  мысли  прийти ночью в его дом с парализатором и вкатить ему такую дозу после которой он, если выживет, то на всю жизнь останется паралитиком. Но я прекрасно понимал,  что  если не сыграю по их правилам,  то так низко упаду в глазах этих варваров, что мне только и останется или бежать, или стать жестоким и кровавым диктатором, сутками и ежедневно, ожидающим внезапный удар ножа в спину, или чашу с отравой в питье.
Перед закатом,  остыв  от  ванн я занимался акробатикой,  Занятие с Хурсо показали, что некоторые акробатические приемы оказывались эффективны против, прямолинейной тактики этих "танцев". Раз или два я просто перепрыгнул через Хурсо,  когда он низко наклонясь - "набычившись", устремился на меня.  Это раунд был выигран мной - Хурсо далеко выбежал за воображаемую черту помоста по инерции. Но уже во второй раз, он держал туловище и голову так, что я понял - этот трюк уже не пройдет.
За неделю до назначенного поединка, я рано утром делал пробежку далеко за пределы горячего источника и там в зарослях леса соорудил нечто похожее на помост высотой в три с половиной  моих  роста,  то  есть почти в четыре метра.  Я отрабатывал там кувырки - лицом вперед с последующим приземлением на ноги и спиной вперед,  как бы лицом к противнику.  В этом был свой резон, ведь могло быть так, что мы оба вцепимся друг в друга и будем падать с помоста на колья.  Нужно ухитрится  и оказаться сверху Менту, будь он проклят!
Ни к одному из своих боксерских поединков я не готовился  так  тщательно, более того с таким остервенением, как к этому и никогда не испытывал таких сомнений, и таких соблазнов воспользоваться своим техническим арсеналом.  Я выжал из себя всю дурную воду,  стал легче килограммов на десять и поджарист,  как борзая собака. Я ухитрился, подпрыгивая с места делать до двух оборотов в воздухе.
Но не пойму, почему я эти новшества скрывал от Хурсо? Можно было бы опробовать на нем такой прыжок с переворотом,  чтобы оказаться за спиной противника.
Что-то удерживало меня от этого, но что? Это осталось загадкой. Наверное,  я все-таки сомневался в Хурсо. Где-то подспудно сидело во мне сомнение. К счастью, совершенно беспочвенное!
И так повторю: я намеривался просто перепрыгнуть через Менту, он к счастью оказался  ростом много ниже Хурсо. Перепрыгнуть с переворотом в воздухе, чтобы оказаться у него за спиной. Ну, а дальше нужно ему помочь водрузить своё тело на колья!

                ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
                I
В мужском доме,  перед "Хранителем" сидел воин и пил пряный тонизирующий напиток.
- Так ты Сурме говоришь,  что демон, как человек занимается тренировкой?
Спросил Менту.
- Да, вождь и очень интенсивно, а наставником у него....
- Знаю,  знаю! - Перебил его Менту. - Хурсо слеп, демон его околдовал,  Он уже многих околдовал. Разве он в случае моей гибели пощадит черепа наших предков?  Разве он станет хранителем наших воинских заветов и обычаев?  Этот неизменный в тысячелетиях порядок придет в движение. Скажу больше. Сердце рода говорило с ним.
Воин побледнел и рука с чашей напитка дрогнула. 
- Спросишь, как я узнал, да? Скажу. Я был у черепов наших предков.  Провел там ночь в созерцательном молчании и  в себе я услышал голос: "Если можешь, то повергни пришельца на колья."
А о том, что дух выскочил из алтарного камня мне рассказал храмовой слуга.
Менту отпил от своей чаши и продолжил: 
- Меня многие отговаривают, даже жрец говорил,  что будто бы нельзя противится переменам. Он говорил:
- С нами ли, или без нас, но время перемен стучится в наши двери и никто не в силах вынести этого стука. Пусть так, но по словам храмового слуги, дух вовсе не был на стороне этого пришельца. Нет. Он ему угрожал! Вот так!
Воин осторожно  и  почтительно прервал речь Менту: 
- Вождь,  у нас есть стрелы,  а демон перестал одевать на себя колдовские одежды. Прикажи и мы пронзим его плоть десятками стрел.
- Ты мудрый воин Сурме и слова твои источник воинской  мудрости  и так  следовало  бы  поступить,  но ты забыл мои слова - я слышал голос своих предков и они четко сказали:
- Если можешь, то повергни пришельца на колья. То есть - в этом есть судьба, о которой, в других словах, но о том же говорит жрец. Нет, танец Зида должен состояться по всем правилам,  и  на тебя возлагаю обязанность подготовить место для него.  Скажи мне, что знаешь: насколько готов демон к этому поединку?
- Он не готов к нему, вождь, хотя проливает обильный пот.
- Проследи, чтобы он не применил свои колдовские штуки.
- Нет, вождь. Мне доподлинно известно, что и он хочет исполнить танец по правилам,  в которых,  - тут Сурме не удержался и улыбнулся, - ни чего толком не понимает.
Последние слова были приятны сердцу Менту,  они  успокоили  его  и сняли все сомнения в собственной правоте.
Посвящение Забка в жрецы. Танец Зида.

В храмовом комплексе,  перед алтарным камнем сидели: Верма, бывший жрец  и новый - Забка.  Перед ними стоял низенький столик с топленным молоком в маленьких горшочках.
 -   Малое время ты побыл воином,  Забка,  - Сказал жрец. - Ты видел огненный шар, спускающий с неба и огнекрыл - он кивнул на чучело птица, выбрал тебя.  Все это наводит на размышления. И хотя у тебя нет детей, все от мала до велика теперь твои дети.  Выбор сделан, но это лишь малая  часть.  Заботы  рода быстро старят человека, в том числе и общение с алтарем.
Все это -  серьезный удар по твоему телу,  Забка, но зато «ударом» просветляет ум и открывает  глаза на мир. 
Верма отхлебнул глоток молока и осторожно поставил горшочек на стол.
- Вот, теперь твоя пища - топленое молоко и дикие орехи, плоды с огородов. - Он опять сделал продолжительную паузу. 
Забка был растерян. Проснулся он в помещении храма и не помнил, как в него вошел, и кто его уложил спать, кто срезал с его головы волосы. Внутри его зияла пустота, и эта пустота наполнялась словами Верма.
- Времени у нас мало,  Забка. Очень мало, чтобы идти в тайны храма медленным шагом, как шел я.  Нам придется прыгать с обрывов, Забка. Это похоже на путь воина. 
Жрец замолчал,  как бы прислушиваясь к чему-то в себе и то, что он слышал там было тревожным.
- В предании об этом храме говорится, что будет грандиозное явление на небесах, и оно приведет с собой век перемен.  Знаешь ли ты,  что дух алтарного камня вышел и говорил с Данил на языке звезд?  О чем говорил - не знаю, может он откроет тебе эту тайну? Данил тебя любит, может и скажет, если захочет. Как бы то не было, а перемены лучше совершать молодым, если они неизбежны. Да, теперь это твой дом, а это - он указал на свое место - твое место.  Ты должен в определенное время всегда быть  рядом  с алтарем.  Даже тогда, когда ты немощен, тебя должны приносить и садить на это место храмовые слуги. 
И опять была длинная пауза. 
- Чего ты не пьешь молоко? Остынет.
Забка после этих простых и понятных слов, которые он не раз слышал от своей матери,  очнулся и отпил добрую четверть молока из,  действительно, уже остывающего горшочка.
- Да, нам нужно успеть,  - повторил жрец эту, пугающую Забка фразу. - Успеть до танца Зида, который неизвестно еще чем кончится.
- Ты, мудрый не знаешь этого?
Это был первый вопрос нового жреца.
- Узнать можно,  но на это у меня уже нет сил,  - ответил Верма.
- Да и зачем?  В мире всегда происходит только то, что должно произойти. Если знающий,  что его надворные постройки сгорят, возьмется  предпринимать какие-то меры,  то в лучшем случае они сгорят не сегодня, а завтра.
- Какой же толк в знаниях,  если они не влияют на предопределенное? И разве человек не должен предпринимать осмысленную,  разумную предосторожность?
- Мальчик мой, мой друг, мой приемник, я говорю о предопределенном, а если кому в голову взбредет разжечь костер в доме, то это его безумная воля.  Умение различать,  что предопределено и то,  что случайно - это главное, что народ ожидает от Верма, от мудрого.
- И все-таки, какой прок в знании предопределенных событий? - Спросил Забка,- если они неотвратимы?
- Хороший вопрос.  Я бы ответил на него так: знающий не удивляется, не огорчается, не делает лишнего, а самое главное, не пугает народ неизбежным.  Народ,  мой друг, должен пребывать в слепоте. Только слепой народ способен к жизни.
- Ты говоришь такие вещи,  которые говорят только безумцы. Как же я в слепоте своей выйду на охоту за головами,  буду пасти скот,  строить здание?
- Ты меня не понял, мой друг, я говорю не о физической слепоте, а о слепоте сердца.  В сердце своем народ должен быть слепым.  Ты сказал о  безумных, а кто не сойдет с ума, если будет знать своё будущее?
- Сердце видит будущее? Я правильно тебя понял?
- Именно так,  но не всегда,  а по воле алтарного камня и в этом ты сегодня же убедишься,  Забка.  Сегодня. И это знание состарит тебя на годы.
Сказано было так, что сердце юноши упало и затрепетало где-то в области пупка, а потом подскочило к горлу.
- Да,  да!  Не пугайся! Жрец - это тот, кто похоронил себя для рода вживе. 
И  этим подтвердил самые худшие опасения юноши. 
- А теперь приступим к общению с алтарем.
Сказал и встал с кресла.
- Иди сюда, - он властно потянул Забка за рукав к себе.
– Распахни грудь!
Он буквально разорвал до пояса его рубашку. Руки у жреца были сильными,  а движения столь властными, что Забка не мог противится.
- Теперь приложи свое сердце вот к этому месту алтаря. 
Жрец буквально прижал  юношу к красной,  едва пульсирующей точке. 
- Холодно,  – спросил жрец и сам же ответил на свой вопрос потому что губы Забка онемели.
- Страшный холод,  пьет твою кровь, но ты терпи, не бойся.
Сознание Забка унеслась в миры, которые были хорошо известны Данилу Патрушеву, но ему они казались столь дикими и фантастическими, что зрительные образы не имели названий на языке его рода.  Вместе с  тем  он слышал  обращенную  нему речь каких-то людей в странных одеждах и даже понимал её,  но понятие не укладывалось в сознание и как бы сказал Верма - "оставалось достоянием его сердца", его пура.
Это была основа, на которой,  если угодно будет алтарному камню, он наложит слова, имеющие смысл для рода Пта.

              Из дневника  Данила Семеновича Патрушева.
                XV {15}
В ночь перед "танцем Зида", я уже по иному и не называл этот поединок,  я спал удивительным глубоким и спокойным сном в своей кирсиновой палатке. От одного соблазна от одной хитрости я не устоял и вкатил вечером изрядную дозу из последних запасов транквилизаторов. Вторую хитрость этого рода приберег на утро. В аптечке нашлись две ампулы стимулятора апидоксина, средства запрещенного к применению в самых отвязанных  боксерских  поединках. 
Он  ускоряет немного реакцию,  притупляет чувство боли и повышает выносливость сердечной мышцы к  долговременным нагрузкам.  Я  считал  себя в праве иметь такую фору на том основании, что не я выбрал оружие поединка, меня даже об этом не спросили.
Утром, как  всегда первой появилась Лайма с горшком тушеного мяса и с изрядным пучком пряной зелени.  Я почти ни притронулся  к  еде.  Это дурной знак и дурной вкус наедаться за два часа до боя.  Лайма молчала и меня угнетало, как ни когда это молчание.  У меня плохо с юмором,  но тут я превзошел самого себя.
- Слушай,  Лайма. - начал я свою юмореску. - У меня к тебе просьба. Когда меня снимут с кольев,  а судя по твоему виду ты в это веришь, то сделай такое же вкусное рагу из того органа, которой по твоем уверениям "самая лучшая часть моего тела" Сделай и съешь, хотя ты и женщина!
Лучше бы мне заткнуться со своим юмором!  Лайма вскочила,  и  рыдая убежала. От  этого  настроение  стало еще хуже,  накатывала злость,  а злость,  если её не контролировать делает из человека быка, достойного шпаги тореадора в его загривок.
Пришел Хурсо и Кирхо,  а с ними еще два мрачного вида воина. Что-то вроде секундантов с двух сторон.  У Хурсо был сверток с одеждой воина. Он демонстративно развернул его на лужайке.  Днем раньше я примерял  и сапоги, и брюки с необычайно широким ремнем. Хотел оставить у себя, но воин мне объяснил,  что мои противники боятся, как бы чего я не наколдовал, Облачаться нужно в их присутствии.
Мне нужно было сделать укол стимулятора,  а для этого я  должен  на минуту зайти в палатку. Не тут-то было! Они все последовали за мной. Я попытался объяснить, что мне нужно только сменить трусы.
- Вот это!  - Я расстегнул ремень джинс и показал на трусы. Начался спор,  а не заколдованные ли трусы я хочу одеть чтобы,,,  ну  понятно, если вы помните самый коронный прием в этом танце.
Хурсо меня выручил, хотя вряд ли догадался зачем мне нужно оказаться  одному в своей палатке.  Он наклонился к одному из воинов и что-то прошептал тому на ухо,  Потом все отошли от меня шагов на  двадцать  и Хурсо принялся что-то им втолковывать.
Минут через десять он подошел ко мне один и сказал,  не скрывая усмешки:
- Я  им  сказал  Данил,  что всякий кто хоть на минуту зайдет в твою хижину на год потеряет свою мужскую силу.  А вот то, что ты называешь - трусы, все-таки придется тебе одеть при них и вот эти.
И он словно фокусник вытащил из своего брючного кармана  плавки  из тонкой шерсти. Я не стал спрашивать, откуда у него эти плавки - я знал, их сшила Лайма.  Вот только когда и зачем отдала она их Хурсо, оставалось для меня загадкой. Наверное, он встретил её по дороге сюда, и скорее всего она принесла их мне и если бы не моя дурацкая шутка...
Я нырнул в палатку,  задернул замок и вкатил себе двойную дозу стимулятора - минута,  ну от силы полторы. Вышел я из палатки голым. Одевался  под четырьмя парами бдительных глаз.  Вязаные чулки под сапоги были тщательно проверены, не избежали этой участи и плавки. Как славно, что на этой планете не додумались до контроля на допинг!
Когда мы подошли к помосту на который с двух сторон были  приставлены деревянные лестницы, тело мое звенело от избытка мощи и рвалось в бой. Набитые до мозолей кулаки представляли  собой  увесистые  гири.
Голова работала четко и ясно. Я презрительно глядел на колья. Я был на все сто уверен в себе.
На помост мы взошли одновременно с разных его сторон и только взошли сразу же,  устроители этого смертельного шоу,  убрали лестницы. Менту был килограммов на двадцать тяжелее меня и это не был жир, а мышцы, Он явно не зря славился, как лучший воин рода. Столкнуться с ним грудь в грудь на средине помоста означало бы удариться грудью о скалу, которая мчится на тебя с такой же,  как и ты скоростью. Между тем, как говорил  мне  мой наставник с этого обычно и начинается танец.  Хурсо не раз демонстрировал мне этот прием - наставив свою голову в  мою  грудь тараном,  он  как хороший спринтер брал с места приличную скорость,  а кому неизвестна формула, что сила удара ровна - массе,  помноженной  на квадрат скорости?
Нырок под широко расставленные руки с ударом кулака в область сердца - это единственное, что останавливало Хурсо, но это не  избавляло меня от клинча,  где удары коленом в пах были обычным делом. Хурсо был гибок и младше чем Менту, а встретится с этим железобетоном на средине ринга в клинче... Легкий озноб прошел по моей спине.
Но все  началось не так.  Хотя после короткого трубного рева Менту бросился на меня точно так же,  как это делал Хурсо,  широко расставив руки,  а я на него, готовности к сокрушительному удару правой в сердце и нырку под его левую руку,  а если успею, нанести удар в спину, сзади в область почек. На самом деле я сделал все не так.
Почему не так,  объяснить не в силах!  Во первых я чуть запоздал со стартом и потому...  Нет,  я не могу объяснить, отчего я сделал прыжок через Менту за мгновение да того,  как мы бы столкнулись?  Может быть от того, что увидел летящий на меня низко склоненный таран и не разум, а само тело приняло за меня решение?  Это был еще тот прыжок,  превзошедший все, что я делал на тренировках.
{Самое время по иронизировать,  перечитывая эти строки.  Я  прыгнул так, словно в моей заднице стоял пороховой ускоритель!}
В изящном кульбите с тройным сальто в воздухе, я приземлился на ноги за площадкой, посреди кольев. Тяжелые боевые сапоги  сломали несколько кольев.
{Слово - "изящный" произнесла Лайма ночью и честное слово,  мне такая оценка понравилась, да и сейчас нравиться.}
Стоит ли говорит о том,  что Менту не встретив ни малейшего сопротивления слетел с этого помоста и плашмя упал на острейшие колья.  Как говорили старые люди - это был самый скоротечный из  всех,  когда  либо состоявшихся, на памяти рода, "танец Зида".
Особенно удивляло людей племени,  {а меня будто нет!?} два  обстоятельства  и в каждом из них они видели свой,  особый знак и смысл.  Во первых мое удачное приземление пусть на ноги, но посреди кольев! Попади нога на кол и пусть выдержали бы подметки сапог,  я все равно бы не удержал равновесие и упал бы на те же колья,  только по ту сторону помоста, где корчился и издыхал в муках на Менту.
{Вот дурак! Впрочем, как все фанатики обычаев! Себя, принявшего этот вызов я дураком не считал.  Дураки в таких случаях погибают, а кто остается жив, тот не дурак, нет.}
Второе, ну со вторым тут больше суеверий чем смысла.  Люди толковали,  раз я не нанес удара по Менту,  то демон мести теперь в меня  не вселится. Это особенно радовало Лайму и она всю ночь в промежутке между любовными играми,  то и дело возвращалась к этой теме.  Она призналась мне, что сшила и заговорила эти самые плавки. Мы долго смеялись и над моей дурацкой шуткой и над её заклятиями, которые не понадобились.
{А жаль,  между прочим, что этот гигант так и не испытал силы моего удара. Вот вопрос, осталось бы на месте его сердце, или нет?}
                XVI {16}
Утром у  моей  палатки  была целая делегация воинов и я,  на всякий случай,  поддел под шерстяную рубаху кирсиновый жилет. Многих я уже знал. Это были командиры десятков, а так же Хурсо,  уроки которого мне не понадобились, а вот его преданность... Да с этим везде сложно, везде дефицит.
Они звали меня на общее собрание воинов в мужской дом.  Правда один въедливый  законник все-таки сказал,  что вообще то я не воин и у меня нет голов врагов и прическа моя, не прическа воина.... Но его мало кто слушал.
На этот раз я был терпелив и даже благодушен,  чтобы там не говорили,  а "демон Зида",  если он и есть, может спокойно отдыхать. Я с час стоял и выслушивал их речи в основном, касающиеся столь, по их мнению, необычного исхода.
Когда все выговорились я сказал:
- И на самом деле, какой же я воин? По  всем  обычаям  я "юбочник",  но я из другого мира и потому ношу ту одежду, к которой привык и такую имею прическу,  которая у нас принята. Обо всем другом - умолчу,  чтобы не оскорблять ваши чувства,  но это - другое, имеет для меня такое же важное значение, как для вас ваши обычаи. На самом деле, что мне делать в доме воинов? Выберите себе другого вождя, а мне хорошо и на моей поляне. Будет трудно, и я встану рядом с вами со своей боевой рукой. Если кого-то расстраивает тот факт,  что я не нанес удара по Менту, то я, за милую душу могу нанести этот удар по любому, кто этого хочет. На сколько мне известно,  то в уличной драке, или в бою с врагом можно наносить  удар в голову,  но только не оружием,  а кулаком.  Так что я всегда к услугам любителей острых ощущений.  Я глянул на Кирхо и тот понял мой взгляд.
Он вышел чуть вперед,  повернулся к своим товарищам и  тоном  столь убедительным и слогом столь кратким расставил все на свои места: 
- Кто хочет чтобы его убили, пусть пробует - я не хочу.
Менга командир десятка вышел вперед и сказал: 
- Многие хотят чтобы ты стал вождем воинов.  не смотря на твои убедительные доводы и не менее убедительные возражения. Сильнейший должен быть вождем.
Я его перебил: 
- Но не все,  верно? Не все хотят? А главное - я не хочу! От чего бы тебе не стать вождем?
Вопрос вырвался у меня произвольно, не обдуманно, но наверное попал в цель.
Он на мгновение смутился, но только на мгновение:
- Верно не все, но закон есть закон,  вождя избирает большинство.  Менту тоже многим  не нравился,  но его воле подчинялись как своей. А кто говорит о том, что у тебя нет голов,  у тех нет своей головы. У тебя уже есть одна голова -  голова лучшего воина нашего племени Менту.  Мы совершим положенный обряд посвящения в воины.  К тому же танец Зида и то удивительное, что было, говорит, что дух рода хочет видеть тебя вождем.
Все это мне очень и очень не нравилось!  Очень! Я не хотел играть в эту  игру,  придуманную капитаном Греем для этих людей.  Я ответил им, что подумаю и это мое - "подумаю" удивило даже Хурсо.
                XVII {17}
Тем не менее,  на следующий день я вынужден был  повторить  эти  же слова,  но уже в мужском доме, в присутствии всех воинов рода. Воздержусь от описания моих впечатлений о самом доме,  о внутреннем его  убранстве,  довольно скудном и аскетичным,  да и сказать по правде,  мне было не до разглядывания.  Хотя парализатор находился у меня на поясе, а под рубашкой был кирсиновый бронежилет,  чувствовал себя в зале собраний, не очень уверено.
Намного легче  мне  стало,  когда я вышел на площадку перед мужским домом и увидел у навеса с седлами,  Хурсо. Следом за мной вышли командиры десятков и мне,  уже перед ступенями мужского дома, еще раз пришлось самым решительным образом отказаться от такой почетной должности.
Когда командиры  десятков ушли,  чтобы продолжить собрание и разрешить вопрос о вожде,  Хурсо спросил меня: 
- Ты это серьезно не  хочешь быть вождем?
- Вождем кого? - Я провокационно переспросил Хурсо.
- Вождем самого сильного племени в степи. - С гордостью ответил воин.
- Вождем охотников за чужими головами? Самым главным охотником?
- Конечно.  Что же тут такого? В этом сила рода и его продолжение в веках.
- Ну да,  ты мне еще скажи,  что пура убитого вселяется в ребенка и что этой духовной материи не так много,  то есть она  почти  неизменна количественно от древних времен и до наших дней?
- Но ведь это же так! - Воскликнул Хурсо и для пущей убедительности ударил руками по своим ляжкам в возмущении, что я такой непонятливый.
- Ты хорошенько думай, друг мой, прежде чем повторять не тобой придуманное. Мы прошли до навеса над седлами, что напротив мужского дома. Я прыгнул и сел на перекладину и пригласил к себе Хурсо.
– Посидим  в тени у седел и поразмышляем.  Забка родился от юбочника не имевшего головы и стал воином,  а нынче готовит себя к сану жреца, так откуда же взялась его пура?  Откуда взялась моя пура, если у нас нет такого обычая,  хотя там,  откуда я родом,  надо признать,  мы убивали и убиваем немало людей.  Нет, мой друг, я не хочу быть вождем твоего народа.
- Чего же ты хочешь? Всю жизнь провести в этой палатке с Лаймой?
- Нет,  но об этом,  если и кто узнает первым,  то это будешь ты, а вторым  будет Кирхо.  Не торопи меня с моим решением воин,  оно должно созреть.
Хурсо задумался.  Да  и мне стоило подумать и хорошенько подумать, и особенно над последними словами капитана Грея:  "Хороший ответ. Лучший из всех какие я ждал от тебя.  Попробуй."
И эта усмешка, словно и на самом деле мне не избежать участи марионетки.
Мы расстались с ним на площадке перед мужским домом и я пошел краем селения к своей роще, а по дороге так явственно и так отчетливо пришла мысль: "От чего бы не разрушить их "мужской дом", не уничтожить алтарный камень и вообще с четырех сторон не подпалить  бы  этот  мир!  Вот тогда,  - подумал я,  - точно,  в меня вселится бы "демон Зида". Может этого и хотел капитан Грей?  Что он хотел? Ведь хотел же он что-то? Не мог не хотеть!"
Я остановился около цветущего куста риоли, что-то похожее на родную черемуху,  только  эта цветет и плодоносит круглый год.  В одном месте ветвь распускаются цветы, в другом они опадают и появляются ярко-оранжевые ягоды,  говорят совершенно не съедобные. В запахах я не разбираюсь,  но пахнут цветы приятно, такой терпкий запах, как у хорошего табака.
Нет, я в жизнь не курил, но мой давний приятель, тренер по боксу  Курт Джонс ,  позволял себе одну единственную трубку табака.  Так  что запах я помню. Вообще, удивительно много чего помню. Вот отца не помню и мать смутно, как видение облачное...
Я улёгся  на мягкую траву под этот куст риоли и предался воспоминаниям о своей прошлой, минувшей теперь уже в вечность, жизни. Я расслабился от этих воспоминаний, "потек"...
И тут я услышал голоса: разговаривали двое, видимо воины из охранения.
- Жаль, - сказал один из них,  - что Менту отказался пустить в  ход лук и копья.
- Ты, дурак Сурме!
Оборвал его ругой голос. - Это пробовали и Хурсо, и Менга и люди племени Кху, да и умерший ныне воин, Забка, ставший Верма - пробовал.  Менту поступил мудро и достойно вождя,  а  ты мыслишь как воин и потому не видишь последствий своих мыслей.
- Ты,  Куску говоришь обидные для меня слова, но они ни сколько не убеждают....
Я не слышал продолжения этого разговора,  воины минули куст  риоли, не  заметив меня.  Прошлые воспоминания уступили место воистину "злобе дня". 
Я еще раз задал себе вопрос: 
- Почему, что заставило меня таким счастливым  образом и так мгновенно поменять избранную заранее тактику боя?  Почему все получилось так,  словно мой рассудок не участвовал  в поединке?  Может все дело в стимуляторе? Как бы то не было, а все – от парализатора и до последней ампулы апидоксина в аптечке,  изначально и наверняка  обдуманно было положено по приказу капитана Грея.  Если тут есть связь,  то нужно сказать - этот капитан далеко видит,  А если это так... Надо признать: я запутался окончательно в своих предположениях, а скорее в воображениях....
{Не совсем так,  у меня тогда промелькнула одна мысль, но приводить её я не стану.  Она действительно только промелькнула и не повлияла на ход всего последующего. Да и вспомнил я об этом, страшно сказать, почти через три года после того,  как были написаны эти строчки.  Вот что делает с дневником,  частое заглядывание в него и вписывание комментариев, постфактум!}
- Итак, - думал я,  - условия заданы, игроки расставлены, канал связи действует,  да еще какой канал! Невообразимой мощи! И только ли канал? Эти суеверия,  эти "пуры" и "дармы"... Где в этом моя воля? Нет, нужно ждать. Ждать покуда я не понял, где я, а где не я.
{Хороший вопрос для отставного боксера, ставшего  волей судьбы астронавигатором и затем человеком  выброшенным из обжитого мира в мир внешний, кандидата на пост вождя почти в первобытном племени!!}
Близко к  вечеру  я  вернулся на свою полянку и к удивлению увидел, что Хурсо сидит за моим импровизированным столом,  а рядом с ним седло и упряжь бебе.
Он встретил меня упреками:
- Ты будешь ждать, а внутри нашего племени будет нарастать раскол. Если в доме некому крикнуть на бездельника, на наглеца,  дать по рукам,  то каждый будет считать себя самой важной персоной  и  свое  мнение  самым правильным. Почти на одном дыхании произнес мой друг видимо, заранее обдуманные слова.
Я сел напротив его.  Я тогда довольно мрачно и жестко сказал своему другу: 
- И тогда,  Хурсо, когда все в доме передерутся и перессорятся, тогда поймут,  что все что держалось - держалось исключительно на воле хозяина этого дома, что ни кто сам по себе ни чего не стоит, когда черепа,  хранящиеся  в подвале не смогут образумить и сплотить народ,  а обычаи превратятся в ничто,  тогда только народ становится качественно иным,  готовым принять в себя новое, открывающее перед ним грандиозные перспективы.
Он растерянно смотрел на меня, а я еще добавил ему вдогонку  к сказанному: 
- Вот,  я сказал тебе первому из того немногого, что я хотел бы.  Я буду ждать Хурсо.  Еще жив прежний Мудрый и готовит себе замену.  Подождем.  Время все раскрывает, раскроет и нам свои загадки.
Когда Хурсо  ушел явно неудовлетворенный моим отказом и озадаченный моими рассуждениями,  я отправился к горячему источнику,  чтобы  полежать, подумать и подумать не наспех, а основательно.
На этот раз я был внимательней к окружающему меня миру, то есть замечал в кустах и в кронах деревьев пестрых птах и огромных бабочек зарывшихся в бутоны вечно цветущих плодовых деревьев.
Вглядывался в вершины близлежащих гор,  словно щетиной покрытых лесом, видел в расселинах плотный туман,  словно с небес спустились кучевые облака и застыли в этих ущельях.  Обратил внимание и на то, что за полтора месяца моего нахождения на планете я не видел на небе облаков, а все что напоминало облака, все стлалось, все прижималось к земле, или висело туманом среди гор. 
Я шел к источнику вдоль весело журчавшей речонки,  как всегда укутанной легким паром.  Она поворачивала на восток около моей полянки и вдоль гор текла к Гихону. Меня давно занимала мысль, а вот проверить её  не  было времени,  а есть ли в ней какая-нибудь съедобная рыбешка? Что-то не припомню в меню Лаймы рыбных блюд? Наверное, нет.
Горячих источников было более десятка и они цепочкой уходили на Запад в сторону поселения и даже дальше.  Моя "ванна" в этом  ряду  была самая восточная,  так что, следуя извивам речонки, я все время "забирал" к востоку от своей полянки. Там же на Востоке в ночное время, полыхало зарево костров,  разведенных в каменоломнях.  Там обжигали камень, наверное, известняк и отправляли обожженные глыбы на  мельницы. 
{Кажется, уже повторяюсь с этим сюжетом.}
Лежа в горячей воде я думал о том,  что спонтанно сорвалось с  моих губ  во  время разговора с Хурсо и усиленно вспоминал подробности моей первой встречи с капитаном Греем.  И чем детальнее были эти воспоминания, тем явственнее становилось, что это не я нанялся к нему на работу астронавигатором, а он сам нашел меня.
Ретраспективные воспоминания - опасное занятие! Опасное потому, что факты отбираются под заданную концепцию. Однако было же письмо капитана Грея, которое я с первого прочтения запомнил наизусь:    "Говнюк! Оставляю тебе шанс выжить.  Ты такой же говнюк, как и твой отец Патрушев,  звездный капитан первого ранга.  К счастью он погиб до твоего рождения, а то бы я сделал ему подарок, указал координаты твоей будущей {не говорю что скорой!} могилы.  Оставляю тебе  жизнь,  говнюк только  потому,  что  не хочу, чтобы меня мучила совесть,  что я мщу не своему обидчику, а его сыну. Остальное тебе знать незачем."
Как все это сложить с явлением Грея в Храме Пта и с его "пояснениями"? Логика всей этой скудной информации ускользала от меня.
Ну не мог же Грей предполагать,  что я сверну ему челюсть и как раз  сделаю  это невдалеке  от  этой  планеты,  где пять тысяч лет тому назад поставили эксперимент на выживаемость?
Что я знаю о своем отце?  Ничего! Я - уличный мальчишка, беспризорник,  закончивший школу в благотворительном учреждении, в которое  меня за шиворот привел полицейский. 
Я - профессиональный боксер,  начавший свою карьеру с уличных боев, когда стороны ставили на своего фаворита и мне  доставались  жалкие крохи от заработанных моей кровью и болью денег.
Да,  я сколотил некое состояние. Я не был уже столь бедным, чтобы спать, зарывшись в мусор, и есть объедки с чужого стола. Нет, у меня был свой дом и нечто подобие жены,  когда пришел ко мне Мукада,  тот самый Мукада,  который известен своей школой  по  астронавигации  и  сказал: "Скучно жить на Земле,  парень!  Сколько можно размахивать кулаками на потеху публики? Есть планеты, много планет и все они твои."
Он соблазнил меня, этот узкоглазый змей-искуситель! Или я уже внутренне был готов к искушению? Ни чего себе - далеко идущее пророчество!
Вот  она моя планета,  но на ней уже за пять тысяч лет до моего рождения,  оказывается, побывали и мой отец, от которого осталось только фамилия и отчество,  и капитан Грей!  От этого много чего осталось.  Как жаль,  что я профан в электронике и тем более в компьютерной  технике!
Как  хорошо было бы разобраться во всем этом сплетении мистики и обыкновенной информатики, или чего там еще.
{Вот именно - "или чего там еще"! Чего там еще, было куда больше чем электроники!}
На обратном пути я все время поглядывал на Восток и  во мне созревало решение.  Оставалось только выбрать время и это время не заставило  себя долго ждать.  Не далее чем через три дня Лайма сообщила мне новость: "Верма сменил свое старое тело на новое".
Я не понял и переспросил её:
- Что это значит?
- Забка стал Верма.  Вчера состоялся в мужском доме совет,  и  он присутствовал там, как жрец храма. Говорят, он стал старым.
- Еще о чем говорят в поселении?
- О  тебе  говорят.  Ни  кто не понимает, отчего ты не хочешь стать вождем?  Говорят - это плохо. Очень плохо! Все говорят и "юбочники", и женщины, и юноши-пастухи.
Она вздохнула и добавила к сказанному:
- И я не понимаю.
- А если бы меня не было, то неужели не нашлось бы достойного воина, чтобы выбрать вождя? - Спросил я Лайму.
- Нашлось бы,  но ты вот - есть.
Она провела своей нежной ладонью по моей груди.
- Ты есть и главное - был "танец Зида".

                XVIII {18}
Утром, не дожидаясь приглашения,  я отправился в храм Пта.  Слуги, стоящие  у храмовых дверей удивленно посмотрели на меня,  но, не сказав, ни слова распахнули двери. Я прошел уже известным путем в алтарный зал и там увидел сидящим у алтаря нового жреца. 
Сказать,  что это был тот самый юноша,  который пытался проткнуть меня копьем,  было бы  большой натяжкой.  Это был человек по виду лет на десять старше его, хотя многое и напоминало того юнца.
Я, не спрашивая разрешения, сел напротив его, как раньше сидел напротив бывшего Верма, когда явилось галлографическое изображение капитана Грея. Честно говоря я ожидал повторения этой впечатляющей сцены.
- Почему ты не хочешь стать хранителем мужского дома,  военным вождем племени? - Спросил меня жрец, не высказав удивления моим появлением в храме.
- Потому, что я не знаю разгадки вот этой штуковины.
Я указал рукой на мерцающий алтарь.
- Ты не жрец - зачем тебе знать? - Спросил мудрый.
- Но кое что, я все-таки знаю и это знание меня смущает.
- Ты человек звезд, а этот алтарь был в нашем роду тысячелетия. Что же тебя смущает?  И что может дать тебе,  твоё звездное знание о нашей святыне?
 Он  поднял голову и посмотрел мне в глаза.  Я выдержал его тяжелый взгляд, но не хотел, чтобы он перешел в детскую игру, "кто кого переглядит".
- Есть вещи,  которые нельзя сказать на вашем языке. 
Я  старался придать  своему голосу твердость и уверенность в себе,  вместе с тем я хотел быть понятым и правильно понятым. 
- Я слышал,  что плоды  круха туманят головы мужчинам и женщинам,  а те,  кто много съест, становятся безумными. Там, среди звезд делают такие вещи, которые лишают человека собственной воли.
- Делают безумными? Я правильно тебя понял?
Он, от удивления даже привстал с кресла и наклонился туловищем в мою сторону.
- Такие люди не безумны, жрец, но они во власти чужой воли.
Пояснил ему, как мне казалось, важное отличие между психически больным человеком и тем, кто хотя и в здравом уме, но действует по чужой воле.
- Они одержимы духами.  Понимаю.
Новый Верма, задумался. Я не торопил его,  зачем? Но пауза явно затягивалась, и я как бы продолжил его мысль об одержимости.
- Вот именно, жрец, они одержимы чужой волей. Почему я должен стать вождем  племени  и следовать тем обычаям,  которые мне не свойственны? Тогда я стану одержимым духом мужского дома.
- У  тебя нет выбора. 
Сказал,  как отрезал этот "новый мудрый".
- "Танец Зида" и все, что сопровождало этот танец  указывают,  однозначно, что  Пта и все духи нашего рода хотят,  чтобы ты стал военным вождем и продолжателем наших славных традиций и священных обычаев.
- У свободного человека выбор всегда есть,  Верма,  хотя бы такой - не делать ни какого выбора! Я привык действовать на собственное усмотрение и отвечать за свой выбор.
Знали бы вы, что стоило мне не ответить ему резко и дерзко!  Мне не нравился этот пацан, пусть и постаревший на десять лет. Не нравился уверенностью в собственной правоте. Люди ведь только на словах,  за альтернативы,  а на деле будут стоять на своем, столько, сколько смогут.  Я не люблю альтернатив,  особенно если они не мои, но меня касаются.
- Ты считаешь себя свободным? - Жрец не скрывал иронии.
- В некотором смысле, мой ответ будет утвердительным.
Я уже начинал "закипать", но еще нашел в себе волю выдержать тон дипломатической беседы.
 - Я пришел к тебе с тем, что сообщить о своем решении. Я ухожу от вас.
Жрец вздрогнул.  "Нет, хоть ты и мудрый, а многого не знаешь. - Подумал  я  с нескрываемым удовлетворением.  - И этот чертов алтарь,  то есть капитан Грей, наверное, вот так же вздрогнул."
Сказать по правде я ждал появление Грея и даже приготовил несколько язвительных фраз, типа: "Ну что, сволочь - съел?" Но напрасно.
Наконец жрец разлепил свои поджатые губы:
- Ты хочешь уйти один? Уйти к другим племенам?
- Нет, мудрый. Я хочу взять с собой десяток воинов, чтобы ни у кого не возникли подозрения,  будто я замыслил предательство. Более того, я прошу твоего содействия.  Я пойду вдоль гор до Гихона. Я хочу видеть и знать эти пространства. Я хочу получить ответы на вопросы о связи этого  мира  с миром звездным.  Я хочу,  чтобы твое племя Пта созрело для грядущих перемен.
Я выдержал соответствующую паузу и попробовал поставить убедительную точку в этом разговоре.
- Неужели ты не понимаешь, что пришло время перемен, а человеческого материала для этого еще нет? Менга - хороший воин - выберите его в вожди. Вот мой ответ и совет тебе, мудрый.
Следующая пауза,  которую  взял жрец была долгой.  Я уже хотел было встать и уйти, когда жрец сказал:
- Хорошо, но и ты дай мне время обдумать сказанное и лучше будет,  если ты воздержишься от изложения своих планов даже Хурсо.
Я обещал.  А куда мне спешить? Сезон дождей придет в эти края через 90 суток, так сказал мне Хурсо, указывая на движение близлежащей к Траму  планеты - Арс,  которую здесь называли "кочевой звездой".  Да и не пугал меня этот сезон!  Впрочем,  нужно восполнить упущенный эпизод из нашего общения с Хурсо,  между прочим важный.  Не помню,  что помешало мне сделать своевременно эту запись?
Помниться, мы сидели с ним у погасшего костерка на котором я приготовил шашлык,  из принесенного Хурсо  зверка.  Это  и  была  "земляная свинья"  - так я для себя перевел это короткое на многосмысленное,  до занудности слово - тюлке: "Тот, кто имеет много жира под кожей и внутри, и живет в норах".
Это был грызун размером раза в три больше сурка и с таким же  длинным и плотным мехом.
Так вот, костерок угас, а мясо было съедено. И тут самое время сказать, что соли эти люди не знали, а вместо соли использовалась трава с большим содержанием в себе не хитрого, но столь необходимого компонента  для жизни,  как хлористый натрий.  Отчасти именно этим объясняется обилие пряных трав в их рационе и в особенности этой  травы,  которая по праву называлась, "травой жизни" - кайхо. Точный, дословный перевод звучит так же нудно как и перевод слова - "тюльке". "Трава жизни подаренная  демоном  плодородия  Кай".  - Так это краткое слово понимается аборигенами.
Мы ели некое подобие шашлыка и обильно заедали мясо этой самой травой - кайхо, которую в больших количествах приносили мне Койя.
- Звезда Арс  будет  проходить  вон  там. 
Кирхо указал мне на три звезды,  образующих в небе правильные треугольник.
- И пока она не покинет место трех воинов, с неба будет идти вода. Плохое время. - Пояснил Кирхо,  - но кочевая звезда там долго не бывает. Тридцать проходов бога Рида над нашими головами и всё.
- И много воды и как часто идет с неба?  - Спросил я в  тот  вечер, еще не имея представления о том, что мне придет в голову мысль о путешествии по этой степи.
- Промокнуть можно.  - Хурсо пожал плечами,  словно вопрос не стоил обсуждения.
- Почему тогда плохо?  - Не унимался я, хотя такое определение, что "можно промокнуть" мне ни о чем не говорило.
- Бебе не любят, когда трава днем мокрая.  - Пояснил Хурсо.
Я задумался.  На глаза мне попалась глиняная тарелка,  оставленная на столике теви:
- Скажи Хурсо, а за день воды нальет полную эту тарелку?
Я протянул посудину Хурсо.
- Не  всегда,  ответил он. 
И тут я расхохотался,  да так что мой друг вполне мог подумал, что я сошел с ума. То что он сказал, было естественным и ни чуть не смешным,  но мне то знающему, что такое тропические, муссонные и прочие атмосферные осадки, легкий, или как говорят на земле -"слепой дождичек" в сочетании с - "плохое время", показалось смешным.
- Разве я сказал глупость? - Хурсо обидчиво отвернулся от меня.
- Да, нет, Хурсо. Я смеялся над самим собой. Я думал, что воды с неба  падает  в  это плохое время гораздо больше и эта посудина трижды и сотни раз наполниться водой за день.
Теперь наступила очередь смеяться Хурсо:
- Правда, смешно ты подумал. Если бы столько воды падало с неба то мы дышали бы этой водой.
                XIX {19}   
На следующий  день  я озадачил Хурсо тем,  что попросил его научить меня верховой езде на скакунах-бебе.  Он привел мне хорошего  самца  и прочитал длинную и весьма полезную во всех смыслах лекцию.
- Мы их называем бебе,  а не так как ты - "скакун".
С видимым удовольствием,  что ему есть чему поучить меня, начал рассказывать Хурсо.
- Под седло годны только самцы.  Но дело в том,  что они живут парами,
как муж и жена.  Поэтому всегда рядом с оседланным бебе бежит его самка.  Они умные и потому хорошо обучаются. Они понимают несколько простых и коротких команд.  Я потом тебя научу этим  командам.  Их  нельзя назвать  домашним скотом - это скорее наши партнеры по жизни.  У самки болят молочные железы, и они сами приходят к человеку,  чтобы их подоили,  приходят из степи и видят человека в первый раз, но понимают, что только он и может подоить их. Поэтому они всегда держаться рядом с человеком и так было всегда. Они рожают один раз в год, но детеныш питается молоком матери только до тех пор, пока у него не  появятся  первые резцы. Это на втором месяце, а молоко у матери образуется круглый год.
В степи у них нет врагов,  кроме человека. Едят они траву, но если попадется  мелкое  животное,  то  они с удовольствием съедают и его.  Их нельзя заставить выполнять тяжелую работу сверх  того,  что  они  сами считают нормой.
И тут я перебил Хурсо, уж очень мне показалось странным, чтобы даже умное животное понимала что-то в каких-то нормах работы.
- Как же они определяют эту норму,  Хурсо?
Я  даже  съехидничал:
- Может, вы с ними договор заключаете?
Но простодушный мой друг и ответил по-простому:
- А ни кто не знает. Если бебе везет арбу с камнем или другой поклажей,  он останавливается, и ты понимаешь - он считает свою работу выполненной.
- Ты хочешь сказать,  что Вы их ни как не принуждаете к труду?
Я на самом деле хотел спросить есть ли кнут, железные удила и прочие человеческие  премудрости  принуждения к повиновению рабочего скота,  но как-то после вступительной лекции Кирхо мне показалось, спрашивать такое неуместным.
- Принуждаем?  Да ты что? - Искренне удивился Хурсо. - Самцы в благодарность  за то,  что мы доим самок исполняют работу, которую мы просим.  Я же говорю - они умные и когда с ними проводишь много  времени, то кажется - они понимают человеческую речь,  но это, конечно, ерунда. Просто они очень умные и гордые,  и беззащитные как дети. Да, да! Я не оговорился!  Ведь если вовремя не подоить бебе, то она умрет от воспаления молочных желез! Я уже говорил, что они привязаны к человеку. Мы и они - один мир.
Уроки езды, помимо озадачившей меня лекции которую я привел в кратком изложении,  включали в себя подробное изложение устройства упряжи.
Я постараюсь быть предельно кратким и  все  изложить  своими  словами.
Седло делалось из дерева и кожи,  как собственно седло для лошади,  но
подпруги были две,  первая перехватывала туловище у  передних  лап,  а
вторая у задних. Хурсо объяснил это тем, что в беге бебе дышат животом и мышцы живота должны быть свободны.  Не было  уздечки,  а  управление "скакуном-бебе"...
{Боже! Как называть это животное с лапами гепарда и мордой  верблюда?  Все время путаюсь. "скакун", "прыгун", "бебе"! Как бы то не было, а это животное представляло для меня сущую загадку}.
Короче это "бебе" управлялся речью,  командами. Их насчитывалось не
менее двух десятков от элементарных: направо-налево, до "стой" и "вперед". Под седло подстилалась попона из валяной шерсти. На передней луке седла,  что была в два раза выше чем задняя,  были ручки за которые ездок держался во время скачки, Были короткие стремена. Вот, пожалуй, и все.  Ни привычной уздечки, ни шпор, ни хлыста это диковинное животное не  признавала.  Именно  так и в такой форме ответил мне на мои вопросы-расспросы мой наставник по верховой езде.  Стало  быть  так  оно  и есть.
Грозное на вид животное было удивительно терпеливым и  покладистым.
Уже  через  час общения с ним я впал в ту же глупость веры,  о которой говорил мне Хурсо. Мне стало казаться, что бебе, которого привел Хурсо вполне понимает,  что имеет дело с совершенным дилетантом,  не умеющим даже четко отдать команду, не то что правильно сидеть в седле, распределив  тяжесть  тела пропорционально:  на стремена и на переднюю часть седла, то есть, слегка наклонив туловище вперед.
Но что же вы хотите от меня, если я ни когда не садился в седло лошади? Хурсо был терпелив и невозмутим, а мой скакун, мой бебе, снисходительно ироничным.
- Хурсо, а как вы передвигаетесь ночью,  когда бебе уходят пастись?
Спросил я своего наставника,  после очередной пространной лекции по уходу за этим животным.
- Ночью спят. Разве ты не знаешь? И ночью, кому нужно ходят ногами, как это делают женщины.
- Значит, после заката седлать бебе нельзя?
- Нет,  он тебя не послушает,  - ответил Хурсо, но я почувствовал в его ответе недоговоренность.
- Ты мне не все сказал. Хурсо.
- Я не сказал тебе о роде Мело, Данил.
- Расскажи мне о нем, Хурсо.
- Они кочевое племя степи и самое загадочное из всех племен, потому что они здесь, рядом и их как бы нет.
- Ты скупой стал на слова, Хурсо. Расскажи подробнее.
- Я же сказал, что в их жизни много загадок и они не такие, как те, кто живет оседло.  Мы не можем сделать из молока то, что ты назвал сыром, а мы называем - купр, а они могут. Ни кто не может кроме их. Тайна.  Еще  одна тайна,  они могут заставить своих бебе подставить спину под седло для скачки ночью,  а мы не можем. И самая большая их тайна и самое грозное их оружие,  это бебе, которые могут сражаться как воины.
Вот почему в мужском доме только одна голова из  этого  племени.  Кому хочется быть растерзанным бебе?
- Но ведь это только животное и оно смертно,  его можно убить стрелой, копьем...
- Твой  бебе возмутиться и на чем ты вернешься домой?  И еще Данил ни когда не проливай молоко в доме,  где ты живешь,  это  может  дурно кончиться.
Было видно,  что Хурсо не хочет говорить на эту тему. Я не стал настаивать. Главное я понял, что степь не такая уж безлюдная, как мне показалось в начале. А на последние его слова я не обратил внимание, мало ли какие суеверия бытую у них.

                XX  {20}
В обед пришла Лайма и мы вместе с ней ушли к горячим источникам,  а я  сказал Хурсо,  что мои ездовые уроки мы будем проводить каждое утро до обеда.  Я чувствовал,  что он хочет спросить меня и спросить о многом,  ведь не глуп же был и мог понять для чего я надумал учиться верховой езде, но не спрашивал. Чтобы как-то ответить на эти немые вопросы и при этом не нарушить обещание, данное мною жрецу, я сказал ему:
- У нас еще много времени,  друг. Не будем спешить и с моим обучением верховой езде, тоже."
{В этой записи,  пусть и задним числом,  должен отметить, что после поединка  с  Менту, охранение моей полянки было снято.  Так что лишних глаз не было, не должно было быть, по крайней мере, я так считал.}
Пока я нежился в горячей воде источника,  Лайма ушла к горам и вернулась часа через полтора с охапкой трав.  По дороге к своему жилищу я вспомнил разговор Хурсо и решил узнать, что Лайма знает о племенах Мело.
- Дурная примета, говорить об этих людях, даже смотреть в их сторону плохо, если встречаются они в степи.
- Вот даже как! - Вырвалось у меня, - а вместе с тем вы с ними торгуете. Кстати, от чего не можете сами делать сыр? Казалось бы, чего уж более простого.....
И я начал рассказывать известную всем технологию приготовления сыра.
- Ты сказал сам, не знаешь что,  - прервала мои разглагольствования, весьма непочтительно, моя подруга.   - Если молоко сутки стоит, в нем поселяется куриз и делает его ядовитым.  Если стоит дольше,  то он выпускает свои цветы полные  вредной пыли.
Сказала Лайма таким тоном,  словно поясняла очевидное даже для ребенка.
Я замолчал, потому что до меня дошло, что род Пта в отличии от этих загадочных Мело,  не знает о существовании молочно-кислых бактерий.  Но и  этот  ответ вызвал  у меня сомнения,  бактерии ведь не знают границ и человеческих тайн. На земле, где ни оставишь молоко под открытым небом, а чрез сутки получишь простоквашу.
{Еще будет время убедится, что тайна племени Мело не только в сыре.}
Вернулись мы с Лаймой под вечер, и велико  же  было  мое  удивление, когда  возле  палатки я увидел скакуна и еще одну особь этого же рода. Лайма, всплеснув руками, крикнула:
- Он привел к тебе свою подругу! Познакомся.
Помнится, я  уже  рассказывал,  как доят этих бебе.  Она явно хотела чтобы её подоили и ни кто-нибудь,  не Лайма, которая в этом знала толк, а именно я! Она садилась на зад лицом ко мне, всякий раз отворачиваясь от Лаймы и выставляла на показ свои молочные железы,  так  удивительно похожие на женские груди!
Вот тебе  и свобода,  о которой я так распинался перед жрецом!  Ах, как хохотала Лайма,  когда я принялся осваивать, на мой взгляд, совершенно  не  мужское дело.  Ну конечно - в некотором смысле мужское,  но ведь это не женщина, а животное!
- Ну, от чего,  ну почему я не научила тебя этому, когда ты гладил и целовал мои груди! - Смеялась Лайма. - Это же так просто!
От этой  простоты я даже вспотел и все-таки додаивать бебе пришлось Лайме.  Когда я доил бебе,  то самец - ну не вру! Презрительно фыркал! Потом,  после  дойки  они неслышным,  стремительным галопом умчались в степь.
Лайма  посоветовала:
- Пей  парное молоко,  это лучшее из всех лекарств в мире. Уже через полчаса она станет обычным молоком.
А я не мог, перед глазами стояли чашеобразные, голые молочные железы бебе, каждая величиной с детскую голову, где вместо носа - сосок.
Надо сказать,  что  Лайма принесла в палатку большой матрас набитый шерстью с примесью каких-то трав,  потому что спать вдвоем  на  лежаке было тесно.  Вот мы и лежали на нем посреди палатки,  но сон не шел ко мне. Лайма спала, а я как всегда надиктовал свои впечатления дня в записную книжку.
Однажды Лайма спросила меня:
- Ты говоришь слова к звездному демону и он слышит тебя через вот это окошко, в котором появляются знаки?
Ну, что я мог ей ответить?  Я сказал:
- Именно так и есть Лайма, но только не демону, а таким как я.
- И они тебя слышат? - Удивлению её не было предела, даже миндалинки глаз расширились.
- Нет, но они когда-нибудь смогут это услышать.
Похоже это её успокоило, но только не меня.  Как не скрывал, как не хитрил с самим собой, а потаённое само выскочило: "когда-нибудь...
{Тогда, я остро ощутил потерю всего,  что когда-то составляла добрую часть моей жизни.  Я понял,  что уже не увижу прозрачный хрусталь байкальского льда на станции своего детства - Слюдянки... Но стоп!}

                XXI {21}
Утром, перед  приходом Хурсо Лайма меня ошарашила сообщением о том, что она беременна и по обычаю предков уже не сможет разделять  постель со мной. Она сказала это таким голосом, нет таким тоном, что мне показалось,  будто она обрадовалась.  И обрадовалась тому, что ей, как она сказала:
- Теперь  нет нужды заниматься любовью пока нашему ребенку не исполниться три года!
- Так я тебе был в тягость,  да! - Выкрикнул я. - Ты хотела от меня только одного, чтобы я сделал тебе ребенка?!
Я много чего наговорил ей тогда.  Много.  И все от того, что я мало знал, да что там! Совсем не знал обычаев.
Она плакала и объясняла мне все - раз, другой. третий, пока не пришел Хурсо и не привел скакуна со своей подругой.  Увидев наше  состояние, он деликатно удалился, а Лайма кричала мне в ответ на мои упреки.
- Ты мужчина,  воин!  Разве может быть у мужчины одна женщина?  Мое сердце теперь здесь - она хлопнула себя по животу. - Теперь ты и я одно! Разве я тебя предела? Разве я украла у тебя твое сердце?
Но я плохо понимал её, а потом подумал: "Может это и к лучшему? Самое большое - через месяц я покину это селение".
Между тем  Лайма не унималась,  в этом наверное все женщины похожи:
- Я пришлю к тебе Койя!  Только не оскорбляй её, как это ты сделал тогда.  Она хорошая,  ласковая и добрая.  Она заменит меня на твоем ложе.  Почему ты такой мудрый и сильный, а бестолковый?
- Ну, хватит!  - Прервал я её,  - ты наговорила столько,  что у меня вспухла голова.  В конце концов,  ты свободный человек Лайма, но у нас принято мужчинам заботиться о своих детях и о матерях своих детей.  Ты меня огорчила так своим отказом жить со мной,  что у меня не  осталось времени обрадоваться тому, что ты мне родишь сына. Когда это будет?
Слово о сыне вырвалось,  случайно,  а может быть от того что у меня не было детей,  а я очень хотел ребенка и именно сына? Не знаю. Однако ответ Лаймы был однозначен и так определенен, что опять поразил меня.
- Конечно сына и думаю что скоро,  дней девяноста не больше.  Перед сезоном дождей.  Разве я могу оскорбить тебя рождением девочки? Сына и только  сына  потому  что,  только тогда я стану твоей законной женой.
Первой среди всех твоих жен,  Данил. Твои заботы начнутся, когда сыну исполнится  три года,  а сейчас все заботы - это заботы моей семьи и в первую очередь меня.
Лайма присела ко мне на колени:
- Ну что ты?
Она  обняла меня и прижалась свей бархатной щекой и моей щетине и прошептала на ухо:
- Ты сильный воин и сильный мужчина, а сердце твое мягкое,  как глина горшечника. Этак любая женщина слепит из тебя свое подобие.
Ни о каких тренировках по верховой езде и речи быть не могло. Лайма ушла в полдень,  а я целый день приводил в порядок свои записи, что-то уточнял, что-то дописывал, что-то выбрасывал, переставлял местами, пока солнце не село за далекой западной рекой  Мару.  На  этот  раз  мне вполне  хватило  места на лежаке.  Уснул не сразу.  Долго разбирался в своих чувствах к Лайме и опять всплыл огромный вопрос и поколебал  мою самоуверенность в собственной свободе.
Засыпая я видел лицо капитана Грея,  его усмешку,  его записку, какие-то видения из детства,  юности, слова, жесты, хари, морды, сидящая на заднице бебе с огромными молочными железами... На этом я и уснул.
{Перечитываю написанное в этой главке и опять возвращаюсь к вопросу зачем я пишу, да и не просто пишу, а вылизываю записки, придаю им "художественность"! Может перестать исповедоваться? Нет, я должен, я обязан вести этот дневник,  хотя бы для того чтобы напрочь не забыть язык своего детства и не залопотать вслед за Лаймой,  Хурсо!  Не стать мыслить и видеть мир так,  как они его видят, тогда точно, пойду и нарежу себе столько голов,  что можно устроить из них пирамиду!  И не  просто вести,  а  возвращаться и вылизывать каждую строку!  Всё потеряно,  но хоть язык родной остался!}
                XXII {22}
Утром пришел не Хурсо, а зеленоглазая девушка Койя и принесла вместо Лаймы еду.  Я еще не отошел от вчерашнего...
- Господи! - Подумал я, увидев теви,  - как все у них ясно и просто! И как много несу я в себе условностей прежней, земной жизни! А что если она посмотрит мне в глаза? Ведь тогда, тогда...
Я вспомнил её первое посещение меня,  с Лаймой мой разговор с ней и её взгляд. Вспомнил объяснение Лаймы значение этого взгляда для мужчины  и  её последнюю просьбу не обижать эту теви.  Но Койя не поднимала головы и сноровисто расставляла,  на импровизированном столе, еду. Она ушла молчком,  между нами не было проронено ни одного слова.  Только и осталось, что тончайший аромат чистого женского тела и непривычное для меня стыдливое чувство робости.
Потом появился  Хурсо и вскоре бебе пришел сам и привел свою подругу. Мне пришлось подоить бебе, и опять Хурсо докончил эту процедуру за меня:
- Научишься.  - Сказал он, - каждый воин умеет это делать, даже десятилетний перн может.
Скакун, или бебе умел ходить легким крадущимся шагом и мгновенно из этого положения, поджавшись, как это делают леопарды, совершать молниеносный  бросок.  Перед  тем,  как прыгнуть он издавал предупреждающий звук и тогда держись, что есть мочи за луку седла,  напряги ноги уперев их в стремена - рывок будет такой,  словно тебя выкинули из пращи.  Он мог буквально стлаться по земле,  подкрадываясь к чему либо.  И просто идти неспешным шагом.
- Это молодой, и сильный бебе. - Говорил мне Хурсо. - Он привыкает к тебе,  а ты привыкай к нему. Он будет приводить утром и вечером к тебе свою подругу на дойку.
Хурсо усмехнулся:
 - Только ты сжимай молочные железы не так,  как это делаешь с женщиной, а крепче и ребрами ладошек как бы подтягивай молоко к соску. Так ты выдоишь полностью. Бебе любит сильные руки,  а ты боишься, что сделаешь ей больно. Не бойся, ты сделаешь ей только приятное. Ты видел, как я одеваю на его седло?
Хурсо несколько  раз снимал и одевал седло и повторял соответствующие команды бебе. До обеда и я успел несколько раз повторить эти уроки, и даже разок рискнул испытать на себе ощущение внезапного прыжка бебе. Я промолчал,  что сильно ударился спиной о заднюю луку.  К чему  жаловаться? Нужно учиться.
Хурсо ушел перед приходом Койя.  В обед был таким  же,  как  завтрак безмолвным и теви не поднимала своих глаз. После её ухода я снова правил свои записки в дневнике,  потому что появлялись какие-то новые соображения, всплывали подзабытые детали, реплики. Потом ходил к горячим источникам и, возвращаясь от туда решил, что коли тут такое правило, то не зачем мучить девушку, попрошу чтобы она посмотрела мне в глаза. Что я и сделал за ужином. В эту ночь она осталась в моей палатке.
Дня через три после этого,  Хурсо сказал мне, что после долгих споров,  временным вождем избран Менга. Он опять очень неодобрительно отнёсся к моему отказу и пояснил:
- Тебя бы не только уважали, но и боялись. Менга мало кто боится и чуть больше - уважают.
Через неделю я уже более или менее сносно держался в седле и неплохо выучил язык команд в том числе и ненавистное мне: "Ке-ке" – команду на  доение.  Я уже отваживался выезжать {надо бы написать - "выскакивать"} до трех часов без остановки в степь и заметил, что она не такая уж пустынна. По крайней мере, мелких зверюшек и нор было предостаточно.
У меня не очень большие познания в почвоведении,  но  судя  по  кучкам почвы у норок, степная почва представлял из себя чернозем. Это наводило на размышления,  но все они упирались, а точнее обрывались у порога моего незнания. Незнания, как оказалось настолько глубокого и обширного,  что все размышления были куцие и наивные.
Например: я представил себе эту степь засеянную пшеницей и тут же задавал себе вопрос,  а может ли расти пшеница в степи,  где не бывает дождей?  Потом встал вопрос,  а какой хрен даст тебе семена пшеницы? А следом другой, а на каком хрене ты будешь пахать?  Эти бебе явно не тот скот на котором  пашут!
Это я все написал именно для того чтобы показать,  какого  сорта  и какой глубины {глупины!} были мои мысли!

                XXIII {23}
Сегодня случилось то,  чего так долго ждал,  почти сорок дней с тех пор. как ушла Лайма. Пришел слуга жреца и сказал, что мудрый ждет меня вечером. До вечера оставалось не так уж и много времени, чтобы еще раз обдумать  свое  решение  отправиться вдоль подножия гор к великой реке Гихон.  Сказать откровенно,  я стал привыкать к  Койя.
- Женщины видят сердце мужчины куда как лучше,  чем мужчина думает о себе.
Это я слышал и от земных женщин, но полагал по молодости лет, что  все сердце у мужчины в штанах.  Наверное, так оно и есть и все же, все же...
Лайма была права,  из меня выходил хреновый воин потому, что я привязывался сердцем к женщине. Надо научиться, хоть в этом соответствовать принятым здесь приличиям. По всей видимости, у меня было огромное сердце величиной с гостиницу, и в каждой комнате могла бы жить женщина, которую любило бы моё сердце. Мне бы родиться тысяч за двадцать лет тому назад и стать сказочным султаном.  {Это не шутка - это издевка над самим собой!  Меня еще не раз и больно ткнут носом в мое "огромное сердце".}
Меня тянуло в пасторальную,  тихую,  семейную жизнь в окружении небольшого гарема и не менее десятка,  а то и двух огольцов,  называющих меня - папа!  Всё,  буквально все располагало к этому. Я мог построить себе дом по своему вкусу,  хоть здесь в этой роще на берегу  вертлявой речушки,  хоть у её истока, оформив в каменные берега свой любимый горячий источник.
Но перед  моими глазами стояли горы и растиралась бескрайняя степь, а на Западе и Востоке две реки, текущие с Севера на Юг прорубили в них русла и уходили неизвестно куда.  И может быть самое важное - я не мог забыть ухмылку капитана Грея и его ехидное: - "Попробуй!"
Как не попробовать,  если тебе только тридцать лет и тебя распирают силы,  а изнутри поджигает любопытство?  У меня нет пылкой фантазии  и все звездные сказки о камне Предтечь - Эроль, читающей мысли человека,  не раз приходили в мою голову,  когда я вспоминал об алтаре храма Пта, но для меня оставались сказками.
Я не верил в существование миров "параллельных",  или "перпендикулярных" нашему - я знал  другое,  если звездный корабль берет световой барьер, как берет звуковой барьер авиолайнер.  Эвклидовское пространство-время, остается позади звездолета, как звук остается позади лайнера,  а внутри лайнера наступает абсолютная тишина и собственные, не имеющие к внешнему миру, звуки.
Звездолет на  суперсветовых  скоростях  начинает  двигаться  в квази-пространстве и в таком же, не имеющем отношения к нашему миру, времени.
Но выдумывать нелепицы о том, что это другая Вселенная – оставлю на совести богатых фантазией людей. Их сказки хороши, но как сказки, а правда в том,  что двигаясь в этом квазипространстве,  можно попасть в глубокое прошлое Вселенной, в том числе стать частью той  самой  сингулярности из которой она возникла.  Все дело в энергии,  потраченной на движение в этом пространстве.  Чтобы прийти к сингулярности нужно потратить энергию,  эквивалентную всей массе Вселенной. Поэтому эти рывки в квазипространство называют "проколами".  Лист тончайшей бумаги и игла...
Ну вот, прочел сам себе лекцию для учащегося третьего класса по физике...  Зачем? Наверное, за тем, чтобы успокоиться перед предстоящей встречей. Определиться. Встать твердо на ноги.
                XXIV  {24}
Койя проводила меня до храмовых ступенек и между обычной болтовней, о чем судачат в деревне сообщила,  что у Лаймы все хорошо. В этой болтовне промелькнуло одно сообщение о том,  что трое юношей на днях отправляются  за головами и уже девочки на выданье готовятся к "танцу невест". Сказала не без зависти в голосе.
- Ты  недовольна мной Койя?  - Спросил, чтобы хоть чем-то поддержать разговор
- Ты будешь мужем Лаймы. Все говорят, что она родит мальчика, а мне всегда не везет.  Я хотела бы тоже родить тебе мальчика,  но ....
И тут она замялась и я понял почему.
- Но у меня одна голова,  голова Менту, да? И ту я не принял должным образом, так что ли?
Она, молча кивнула головой и убежала,  оставив меня перед  ступенями храма. И  чтобы сделать простое сопоставление,  что Лайма забеременела тогда, когда на моем счету не было ни каких голов! Но верующие, где бы они не были - верят, а не анализируют.
Я уже начал подниматься по этим ступенькам, когда услышал характерный звук галопирующего бебе. Я остановился. К храму мчался всадник, и я узнал в нем Хурсо.  Следом за ним оседланным бежал мой скакун, мой бебе! Я понял, стряслось что-то важное, и сбежал со ступенек храма.
- Скорее!  - Крикнул Хурсо,  понуждая меня сесть на скакуна. Таким испуганным и возбужденным я его еще не видел и  потому  подчинился.  С места мы пустились в направление моего жилища.
- Одевай руку гнева Данил! - Крикнул Хурсо, едва выпрыгнув из седла,  и видя моё замешательство, чуть ли не повелительным тоном приказал:
- Не медли, Данил!
Я нырнул  в  палатку  и  стал лихорадочно искать фонарик - было уже темновато, а потом судорожными движениями напялил поверх шерстяной рубашки  кирсиновый  бронежилет и едва успел надеть на руку парализатор, как услышал гомон голосов на поляне.
Первое, что  увидел  -  это три копья,  вонзившиеся в землю и рядом Хурсо и его с обнаженным в руках мечом,  а напротив его воин -  его  я узнал сразу - самый придирчивый из секундантов Менту - Сурме.  Остальные и сколько там было - не знаю - находились метрах в ста пятидесяти. Они  быстро  усвоили  эти сукины дети,  что мое оружие не достанет их, собственно говоря,  как и их стрелы и тем более копья. Поскольку Хурсо и его противник были рядом, я не мог применить парализатор и тем самым помочь своему другу.  И, тем не менее, я вплотную подошел к  ним  и  мог метров с пяти нанести смертельный и точный парализующий удар.  И честное слово,  я бы давил и давил на кнопку излучателя до тех пор  покуда бы  не разрядил аккумулятор - такое бешенство и такая ненависть вспыхнули во мне.
Но Хурсо крикнул:
- Это мой бой! Не мешай!
Мечи сталкивались над их головами и останавливали рубящий  удар,  мечи сталкивались внизу,  предотвращая подсечный удар, Сталь сверкала в полутьме закатного зарева и звон стали и тяжелое дыхание бойцов - вот  и все что царствовало в мире звуков.
Наверное, это было красивое зрелище,  если бы я сидел на  трибуне  в качестве  зрителя  поединка гладиаторов.  Но мне нужно было смотреть в оба.  Эти сукины дети умеют подкрадываться  беззвучно.  Поэтому  я  на мгновение  отвел взгляд от этого завораживающего действия и, как оказалось, в дальнейшем, не напрасно!
В качестве  профилактической меры я трижды под разными углами очертил парализатором круг в центре которого сражались Хурсо  и  Сурме,  и где  был сам.  Поединок на мечах продолжался уже минут пятнадцать и не видно было, чтобы кто-то из противников получил ранение, настолько искусны они были в фехтовании этим древним и грозным оружием.
"Все решит заход солнца".  - Такая мысль мелькнула  у  меня,  когда раздался характерный звук металла рассекающего живую плоть.  Меч Хурсо развалил тело Сурме наискось от левой ключицы к основанию бедра.
Хурсо пал  на  калено  и к моему удивлению стал пить горячую кровь. толчками вылетающую из рассеченной аорты, еще пульсирующего сердца.
Я отвернулся  и отошел от него к палатке,  не забыв еще раз обвести парализатором черту за которую переступать моим врагам не положено.  Я сел  за  столик,  на котором еще несколько часов тому назад Койя с нежностью смотрела мне в рот, в которой я запихивал приготовленное ею кушанье. И это воспоминание, с увиденным только что, вызвала спазм и меня вырвало.
Хурсо подошел ко мне через полчаса и небрежно бросил кожаный мешок.
Я понял, что в нем.
- В храме жреца тебя хотели убить. - Это были первые слова объясняющие почти все. - Они хотели войти в твое жилище и уничтожить твою боевую руку и все, что там есть.
"Ну, это вряд ли,  потому что не зная секрета не открыть вход в  палатку.  - Подумал я, - разве что огромный костер над палаткой, но кирсиновая ткань не горит.
Но я это только подумал.
- Верма  возрожденный  в Забка советовался с алтарным камнем.  - Продолжал Хурсо, - мне об этом сказал вождь.
- Менга,  что ли?
Я был удивлен. Раньше я имел врага в лице военного вождя, но союзника в лице жреца, а нынче все наоборот!
- Да. Откуда бы я знал? Я едва успел. Если бы не успел, твоя голова уже была бы в кожаном мешке.
- Военный вождь открыто выступил против жреца, или послал тебя тайно?
- Нет.  Думаю, никто не знает, что он сказал мне. Он сам послал десяток Сурме, чтобы они уничтожили твой дом.
В голосе Хурсо зазвучала ирония, - только не сразу. Ты понял?
- Как ты думаешь, что теперь будет?
- Плохо будет.  Ты зря не стал вождем. Будут узнавать, откуда я узнал.  - Хурсо глубоко вздохнул. - Жрец все равно узнает. Менга - временный вождь и есть много недовольных им.
Он пристально всматривался в темень и я знал, что эта тьма вовсе не тьма для его глаз,  а мир ночи,  где все мертвое черно, а живое дает о себе знать теплом своего тела.
- А ты, верно сделал,  что пустил в ход свою боевую руку.
С удовлетворением отметил Хурсо. - Вон там, - он показал в тьму. - Я насчитал четверых парализованных и недвижимых. А остальные, видимо убежали – не видно.
Впервые я спросил у него совета:
- Что ты предлагаешь? У тебя семья, у меня Лайма и Койя.  Жрец узнает или уже узнал.  В простом народе его авторитет высок. Что будем делать, друг?
- Ты спрашиваешь меня?  Ты, спустившейся с небес, спрашиваешь простого воина?
Удивлению Хурсо казалось не было предела,  настолько он был уверен в моем всезнании!
- Действительно,  Хурсо,  я знаю очень много такого о чем хотел бы, да не смогу рассказать, потому что ты меня не поймешь, да и слов таких нет на твоем языке,  но я очень мало,  почти ни чего не знаю о  жизни, вашей Хурсо, жизни. Потому и задал эти вопросы.
- Ты  спрашиваешь  о женщинах,  но женщины есть женщины,  что может случиться с ними?  Дела воинов - это дела воинов и их не  касаются.  У них свой мир,  свои обычаи и те,  кто им следуют,  те живут по обычаям предков. Зачем говорить о пустяках?
- Ну что ж,  поговорим о серьезном.  Кроме моей,  по твоему ошибки, что я не стал вождем, что еще плохого нас ждет?
- Ты можешь стать вождем Да Нил. Одень свою боевую руку, и свою боевую одежду, и сядь в доме мужчин.  Все поймут, что пришла сила, что демон мести Зида сидит в сердце твоем и ждет только повода,  чтобы кровь смутьяна омыла твои губы и гортань, наполнила твое чрево.
- Вот этого и ждал от меня новый Верма.  Я ответил ему отказом. Он сказал - подожди.  Я дал слово и ждал.  Он припал грудью  к  алтарному камню и тот сказал ему: "Жрец! Если от тебя уйдет Данил, то твоему роду грозит катастрофа!  Если не можешь удержать,  то убей!" -  Вот  что сказал жрецу алтарный камень. Хурсо.
- И ты это знал и пошел?! -  Почти выкрикнул Хурсо.
- Нет,  Хурсо, тогда я не знал - это я сейчас знаю. Я бы с удовольствием рассказал, откуда я это знаю,  но ты все равно не поймешь  меня, друг мой!
- Алтарный камень говорит правду.  Почему ты ему не веришь?  Почему ты не хочешь слушать слова мудрого?
- Я отвечу Хурсо на твой вопрос,  но это знание не вашего  мира,  а мира  из которого я пришел.  Я знаю,  кто и зачем сделал этот алтарь и для какой цели соорудил храм.
Наверное, мой  друг  с  радостью  перенес бы еще один мой удар в челюсть, но это был удар в душу. Он ошалело смотрел на меня фосфорцирующими в темноте глазами.
- Пойдем ка в мою палатку,  друг.
Я взял его за руку и он словно тряпичная кукла поплелся за мной. А что вы хотите? Если святой угодник вдруг узнает,  что нет Бога,  как он перенесет это? Или напротив самый разнузданный атеист-сквернослов вдруг разом уверует?
В палатке я зажег фонарик и подвесил его к своду. Если бы дело было на Земле, то достал бы хорошую бутылку водки, маринованную селедочку и пару ломтей черного хлеба... {Вот ведь, что делает память - не забыл!} И  мы бы в один миг все проблемы решили,  а уж такую пустяковину,  как вера в компьютер и галлаграфию - запросто!
Хурсо был растерян и подавлен и это было разительно с тем, каким он был собранным,  яростным в поединке,  как по животному  в  захлеб  пил кровь врага.
Я положил его на лежак, вытащил аптечку и стал перебирать скудные остатки лекарств.  Сейчас бы  пригодилась  ампула  стимулятора апидоксина,  но  увы...  Был  транквилизатр - хорошее средство,  чтобы снять стресс и крепко выспаться.  Но у меня было много вопросов к Хурсо.  Я еще раз посмотрел на него и решительно отказался от всех вопросов в пользу транвилизатора.  Хурсо спокойно и даже обреченно протянул мне  руку,  увидев в ней шприц.  Он уже знал,  что это такое и главное, главное он безгранично верил мне.

                XXV  {25}
Рано утром,  куда раньше обычного, прибежала Койя. Сказать, что она была встревожена, или возбуждена - значит все упростить до пошлости. В ней переплетались, сменяли и бурлили все чувства, начиная от страха, и заканчивая  восхищением.  Боюсь, что у меня не хватит ума воспроизвести её монологи.  Монологи, наполненные страхом,  тревогой,  восхищением  и всей этой смесью которую она тут же выплеснула на меня,  расставляя на столе мой, столь ранний завтрак.
Да и нужно ли? Главное: все ждут, что я непременно появлюсь в селении и поотрываю головы заговорщикам. Все и женщины, и юбочники, и воины замерли в ожидании моей мести.
Я не выдержал и впервые вспомнил язык своего детства и громко  сказал, показывая фигу в сторону селения:
- А вот, хер вам!
Койя это  поняла  по-своему:
- Ты вождь по праву "танца Зида" – все знают.  Приди и накажи,  чтобы воины рода не обнажали мечи друг против друга! Не плели заговоров и интриг! Собери их в свой мощный кулак, как ты собираешь в него свои пальцы. Так говорят даже юбочники. Это я слышала от горбуна горшечника Муске и от Забку - смотрителя мельниц,  а с ним советовался прежде сам мудрый.
«Да, - подумал я, - хорошие сети ты расставил на меня капитан Грей, очень хорошие и очень соблазнительные. Наверное, огромное пари заключил ты на меня."
- И опять в слух вырвалось у меня по-русски,
- Но  хрен что у тебя выйдет!
Я оставил часть еды для Кирхо,  который похрапывал в моей палатке и выслушав все от Койя,  сказал ей:
- У меня к тебе будет важное задание.  Во-первых,  скажи военному вождю пусть пришлет безбоязненно  двух-трех человек  и  пусть они заберут оглушенных мной,  но живых воинов и труп Сурме.  Скажи - я свидетель его поединка с Кирхо.  Скажи так же, что я приглашаю  вождя и жреца к себе в обеденное время.  Добавь - что слово чести я ни чего колдовского против них не предприму,  но пусть приходят одни. Пусть с ними придет горшечник и смотритель мельниц. А ты принеси еды столько,  сколько нужно, чтобы  плотно  поесть  всем  приглашенным. Пусть теви помогут тебе.  Да, скажи женам Кирхо, что он цел и невредим и побудет весь день у меня в гостях.
Койя была  горда  таким поручением,  ведь она думала,  что я сделаю так, как о том шумит молва, то есть стану вождем. Если бы она знала, о моих намерениях,  то, наверное, не уметнулсь с моей полянки с быстротой молнии.
После её ухода я зашел в палатку.  Кирхо сидел на лежаке и кулаками протирал свои глаза.
- Хорошо спал? - Спросил я его.
- Так не спал давно.  - Откликнулся Хурсо.  - Все силы вернулись ко  мне сразу.  Ты хитрый. Твоя боевая рука отнимает силы, но не дает сна, а жало иглы, дает крепкий сон и возвращает силы.
- Иди умойся, подкрепись и у нас с  тобой будет длинный разговор.

                ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
                ЖРЕЦ И ВОЖДЬ.
                I
Койя исполнила поручение Данила в течение часа и как умная  девушка начала с самого непоседливого, со смотрителя мельниц Забку и не ошиблась,  она встретила его выходящего из дому.  Промедли маленько,  и  он ушел бы к своим мельницам
Она скороговоркой выпалили:
- Тебя уважаемый мастер и  кроме  тебя, еще  уважаемого  мастера  горшков,  и еще вождя рода Пта и еще Мудрого призывает к себе на обед человек со звезд Данил. Он честью своей поклялся, что не сделает ни кому вреда.
У него тут же возникло масса вопросов,  но девушка  уже  мчалась  в направлении горшечника. Минуту другую стоял мастер в раздумии, а потом побрел в ту же сторону, в какую только что умчалась быстроногая Койя.
- Ладно, - решил он,  - ум хорошо, а два лучше. До обеда далеко, поговорю с Муске.  Странная весть.  Необычная весть,  - бормотал он всю дорогу, глядя себе под ноги.
Горбун был еще более удивлен и даже раздосадован таким  приглашением. Он встретил Забку в просторной вынесенной от построек ограде, где сооружал печь для обжига разнообразной посуды.
- А и тебя достали!  Нет, ты мне скажи,  у нас есть вождь или нет? У нас есть мудрый или нет? Почему я должен оставлять свое дело, которое, поверь мне, куда менее терпеливо, чем бебе переполненная молоком...
Надо было знать Муске,  чтобы не прерывать  его  речь,  ведь  если прервать,  то будет еще хуже.  Забку сел на чурбан рядом с кучей древесного угля приготовленного для печи и слушал, пока не выговорит  горбун все, что он думает по этому поводу.
- Порядка совсем не стало!  Ну, совершенно не стало! Разве можно как попало складывать горшки для обжига и как попало наваливать уголь?  Ну, любой дурак - даже этот - он кивнул на  хромоного  пацана,  знает,  что нельзя.  Разве могу я седеть за одним столом и о, ужас! – трапезничать вместе с вождем?!
Он говорил,  а руки привычные к труду делали свое дело.
- До обеда совсем ни чего времени осталось, а разве этот дурак - он ткнул пальцем и попал в спину пацану,  тот отскочил, потому что палец  горшечника  не уступил бы в твердости гвоздю, - сможет как следует сделать печь?  Вот ты пришел и сидишь,  наверное, ждешь, что я думаю обо всем этом?  А я ни о чем не думаю,  у меня руки думают, вот что я тебе скажу. Ну ладно. Эй ты, Виса!
Он обратился к парнишке громко, словно тот находился за версту от него.
- Это тебе экзамен. Угробишь посуду, пережгешь или не дожгешь я возьму себе другого в ученики, более толкового и расторопного чем ты.
Он еще раз прочел парнишке лекцию и похоже тот знал  её  назубок  и оглядываясь, бормоча под нос ругательства вместе с Забку направился к своему дому.  Уже подходя к дому, горбун сказал нечто новенькое, но уже по отношению к руганному переруганному ученику:
- Парень он толковый, но хвалить ученика ни в коем случае нельзя.
- А я своих  хвалю, - откликнулся Забку.
- Ну и дурак!  - Тут же парировал горбун,  - портишь людей смолоду. Возомнят о себе черте что! Уж, какой богатырь был Менту, а ума не хватило, что бороться с демоном может только полоумный.
- Ты считаешь,  что он демон?  - Спросил Забку, у него  на  этот счет было иное мнение.
- А то нет! Он по-человечески хоть раз поступил?
- Он пьет молоко, и Лайма от него понесла.
- Ты дождись,  кого она родит!  Только демон  может  таким  образом прыгнуть и перелететь через человека, как птица и так рассчитать, чтобы его ноги стали промеж кольев!  Ты ослеп среди своих шестеренок!
И уже обращаясь к своей жене, крикнул во всю мощь своих легких горбун:
-  Эй, Тейма,  ты,  что не видишь что у нас гость!
Его жена Тейма рожала только девочек и только одна - младшая нашла себе мужа-юбочника,  а старшая так и состарилась вместе с матерью. Тейма вышла  к  ним с подносом. На подносе стояли горшки с топленом молоком и сыры. На втором подносе принесла свежие пучки пряной зелени и запеченные клубни редкого растения - дебо. Его собирали в горах на склонах, где не рос лес.
- Не везет мне, - пожаловался горбун, - Кроме горба все как у мужика,  а вот мальчиков не рожает, как твоя жена. Скажи мне, может ты все-таки добыл чью-то голову, но спрятал, или тайно пронес в храм?
- Болтун ты известный Муске, хотя и мастер отменный, что тут говорить. Разве новость, что у юбочников рождаются мальчики?
Муске почесал свою бороду и сбавив тон, согласился:
- Это-то для меня и загадка!  Откуда берутся души мальчишек,  если они не взяты силой или хитростью?  Ведь известно, что в роду не может быть больше мальчиков, чем черепов в мужском доме!
- Между тем их раз от разу больше.
- Так ты и подсчитал!  Может это души тех,  кого убили  горцы?  Они ведь не берут голов.
- А между тем у них рождаются мальчики,  - сказал Забку, разламывая надвое клубень дебо.
- Давно я не лакомился им.
- Ты совсем заморочил меня, ветролов! Отцы и деды, и деды наших дедов так считали...
Но его перебил Забку:
- А вот гончарного круга не знали, не знали,  что обожженная, размолотая и смешанная в определенной пропорции с щебнем, песком и водой каменная мука снова превращается в камень.
На какое-то время разговор прервался  -  трудно  говорит  с  полным ртом, а потом, потом время неумолимо стало приближаться к полдню.
- Знаешь что Муске,  пойдем ка мы с тобой к мужскому дому,  а  там как решит вождь
                II
Пока горшечник выговаривал своему ученику,  Койя прибежала к  дому мужчин и  остановилась уставясь себе под ноги,  через воина,  передала,  что ей есть, что сказать вождю. И она выпалила все ту же скороговорку, которой только что огорошила смотрителя мельниц и горшечника.  Убежать так же, без разрешения она не могла.  Перед ней был не юбочник, а воин и она ждала его повеления, не поднимая головы от созерцания своих босых ног.
Вождь вышел  сам потому,  что ни кому кроме воинов входить в дом не разрешалось.  Он спустился по ступеням громко бухая по тесаным доскам тяжелыми сапогами и спросил:
- Кроме уже сказанного тобой, что еще можешь сказать? Что видели твои глаза и слышали твои уши?
Койя совершенно растерялась. Она слово в слово повторила все что сказал ей Данил.
- Ты видела Хурсо? - Спросил вождь.
- Нет, - замирая от страха, ответила девушка.
- Ты видела убитого Сурме?
- Нет, вождь.
- Что тебе еще говорил Данил?
- Он несколько раз сказал что-то на не понятном  мне  языке  и  это все, о великий воин.
- Ладно, иди по своим делам, а я сам передам приглашение Мудрому.
Менга вернулся в мужской дом и подошел к Кирхо - командиру десятка: - Мне нужно с тобой поговорить без посторонних ушей.
Они удалились в самую дальнюю из комнат,  где хранилось оружие: луки,  тетивы,  стрелы,  копья, кожаные доспехи, мечи, рукояти клинков и прочее, необходимое воинское снаряжение.
- Что случилось вождь в эту ночь?
Спросил Кирхо. - Все говорят, кто во что горазд.
- Многое,  даже не знаю с чего начать.  Начну с неотложного.  Пошли трех - четырех своих человек к поляне,  где располагается Данил.  Там лежат пораженные рукой гнева воины.  Они живы.  Их нужно просто унести оттуда.
- Но, как это? Почему?
- Подожди  Кирхо,  я не сказал главного - убит Сурме и убил его в поединке на мечах Хурсо. Его тело тоже нужно забрать.
- Но, что же случилось такого!
- Все уже знают, а ты не знаешь?
- Я на самом деле ни чего не знаю,  если не считать  за  правду  ту болтовню, которой мне уши прожужжали с раннего утра!
- Так вот,  эта болтовня - правда!
Менга передернул плечами как от озноба.
- Только одну правду не знает ни кто, кроме меня, а теперь пожалуй и жреца.  Это правда и она в том, что я предупредил Данила, о готовящемся  убийстве  его,  а гонцом послал Хурсо.  Сейчас Данил зовет на обед к себе меня,  жреца и зачем-то ему понадобились юбочники,  правда люди почтенные: горшечник Муке и смотритель мельниц Забку. Ты сам понимаешь, что его сын теперь стал  Верма. Данил поклялся честью, что ни чего худого не сделает.  Как думаешь, ему стоить верить?
-  Ты же его знаешь?
- Верить ему можно,  вождь. Он достаточно сильный и уверенный в себе,  чтобы прибегать к оружию слабых - хитрости. Зачем ему хитрить? Но разве не безумие овладело жрецом и этим, пышущим злобой дурноголовым Сурме?
- Сейчас не время упреков, а время действий. Придет время, если оно придет, и я все расскажу тебе,  а сейчас сделай необходимое.  Ты знаешь, Данила и он знает тебя, может быть он захочет, чтобы и ты присоединился к его обеду?  Что он задумал? Все, решительно все ждут его мести, а он приглашает на обед!? Это странно!
- Может быть и странно,  но не глупо,  вождь! Я все выполню, как ты приказал.
В знак повиновения он ударил себя правой рукой в грудь и произнес
- Тар!
Мужской дом,  к этому времени, переполнили воины, и все они были облачены  так,  словно им предстояло отразить нападение на селение.  Все посматривали на нового вождя, и в глазах читался вопрос: "Что делать?"
Нужно было открывать Большой Совет воинов,  но Менга медлил. В его сердце не было согласия, он не знал что сказать, а вождь всегда должен знать,  что сказать и нести ответственность за сказанное,  потому  что слова вождя, когда он их произносят, являются приказом. Если вождь колеблется, сомневается - это плохой вождь.
С открытием Совета медлить было нельзя, и Менга решился,  объявил о начале Совета.
В самом большом зале, куда вмещалось более трехсот человек, воины расселись на низенькие,  деревянные скамейки, вделанные  в пол.  Только  командиры десятков за исключением Сурме и Кирхо, один обезглавленный Хурсо лежал в сотни метрах от полатки Данила, а другой скакал на бебе к его полатке.
Остальные  сидели перед ними на небольшом помосте,  а чуть выше  командиров  десяток,  в кресло  сел  Менга в полной боевой одежде и с атрибутами вождя рода.
Корона из перьев огнекрыла колыхалась огненным пламенем над его  головой.  Пообок  его  стояло два воина - личные слуги и почетный эскорт вождя.
Менга встал и распростер в стороны руки с оружием и таким образом обозначил собой знак огня - урим.  Стоящие пообок воины приняли из его рук оружие.  Вождь приложил ладонь к сердцу  постоял  несколько секунд,  а  потом сел.  Совет был открыт,  но первое слово на нем было словом вождя.
- Воины,  -  твердо  и ясно начал свою речь Менга.  - Прежде чем я скажу свое слово,  слово вождя,  я хотел бы выслушать слова командиров десятков  тех,  у кого есть, что сказать о том,  что происходит в нашем роду.  Но время Совета будет коротким, хотя вопросы могут быть длинными. Перед обедом я должен быть в храме.
Первым встал командир десятка Бенва и сказал:
- Демон упал с  неба на нашу степь. Этого не было никогда. У нас нет преданий и нет обычая, как должны мы поступать.  У нас есть только наш алтарь -  вечно  живое сердце нашего рода.  Менту не стал слушать Мудрого и погиб. Мы послушались мудрого и сидим, ждем мщения, которого, несомненно мы заслужили. Демон не делал нам зла,  а мы все время напрашивались на мщение. Разве не чудо, что он победил такого могучего воина, как Менту не коснувшись его тела? Разве не чудо, что взлетев в воздух он упал на ноги меж кольев?
Его речь перебил командир десятка Турза:
- Ты не отвечаешь, ты задаешь вопросы.  Ты спрашиваешь, а кого? Мы - воины у нас умные, смелые и сильные руки.  Разве ты спрашиваешь своих воинов, когда ты их ведешь в бой,  или на другое дело достойное воина?  Нет - ты их голова, а они продолжение твоих рук.  Разве мы не избрали себе вождя?  Пусть говорит вождь, а наше дело исполнять им сказанное.
Его поддержал совет гулом одобрения.  "Все правильно, - подумал Менга.  - Должность налагает ответственность и мне от неё не уйти, но она же дает право на тайну. Не обязательно все говорить как есть."
Менга поднялся с кресла и опять перья огнекрыла огненным  сполохом качнулись над его головой.
- Слова, сказанные Бенва - это зоркий взгляд в даль,  откуда  может появиться враг,  но и верно сказал Турза и поэтому я говорю свое слово, слово вождя. Всем заниматься своими обычными делами ни какой мести Данила не будет.  Заткните рот юбочникам и сами будьте воинами, не говорящими пустое.  Бывало и раньше, когда военный вождь и Мудрый спорили, но это спор тех, кто отвечает за весь род. Когда в спор втягиваются те,  кто должен исполнять ему предначертанное от  рода,  тогда  род раскалывается и одна часть его уходит в степь. Это древний обычай.
Я напомню вам,  что Кху, живущие в степи, на Запад от нас, когда-то ушли из рода Пта.  Давно ушли,  тысячу лет тому назад и унесли с собой часть  голов,  из мужского дома,  наших общих предков,  чтобы основать свой.  Все люди степи произошли от одного корня,  но раздоры  в  роду, когда руки и другие члены рода начинали командовать головой рода, приводят к разделению. Я и мудрый, не сомневайтесь - разрешим все наши споры о дальнейшем пути рода. Я все сказал и мне пора идти к мудрому.
Далеко не все остались удовлетворены речью  вождя  тем  более,  что вождь  был  временным  и  слова  его  хотя  и были словами облеченного властью,  однако же не внушали того трепета и почитания, как слова Менту. А самое главное - вождь ни чего не сказал о поединке между Хурсо и Сурме.
                III
Горшечник и смотритель мельниц пришли к мужскому дому в тот момент, когда начался Большой Совет.  По дороге сюда они выслушали много такого, что казалось им невероятным. Из самых невероятных дел был поединок между Хурсо и Сурме и не то,  что обычай запрещал такие поединки - нет,  а то, что он прошел без положенного ритуала,  а это походило на убийство.  Обычай требовал справедливости:  глаз за глаз,  ухо за ухо, даже  в обычных ссорах среди юбочников,  а убийство воина каралась позорной смертью - подвешиванием за руки на урим и такое не  могут  припомнить даже самые старые люди рода.
Муске и Забку расположились на низенькой скамейки у перекладины с навесом от солнца,  для седел бебе.  Животные не терпели,  когда их не распрягали тот час по исполнению дела.  Так что под навесом седла хранились недолго,  воины обычно уносили их в мужской дом.  Нынче вся перекладина,  длинной метров в двадцать была в седлах, а это значило, что все воины собрались в мужском доме. Такое бывало редко и от того у Муске и Забка пропала охота спорить.
Они сидели молча и ждали появления воина, чтобы через него передать вождю  обуревавшие  сомнения  в целесообразности их участие на обеде у демона Данил.
Но первого, кого они увидели был сам вождь,  сбегавший по ступенькам лестницы в военной одежде и особым свистом вызывавший своего  скакуна. Это был особый свист почти не различимый человеческим ухом, но его бебе слышали на расстоянии часа бешеной скачки.
Муске и Забку встали,  и сделали несколько  шагов  в  направлении вождя. Этого хватило, чтобы он их увидел и, топая по земле тяжелыми сапогами, подошел к юбочникам.  Муске не поднимая головы,  так  требовал этикет, уставясь глазами на свои босые ноги, еще больше сгорбясь, сказал:
- Нам передала теви Койя, что демон Да Нил требует нашего присутствия в кругу почтенных и мудрых,  Мы не знаем, как нам быть потому что - такого не бывало раньше.
Забку только кивал своей склоненной головой подтверждая этим слова горшечника.
Менга обдумал этот вопрос и потому ответ не  нужно  было подыскивать.
- В чужих родах - чужие обычаи и вы это знаете не хуже меня.  Дела обмена приводят вас в чуждые нам роды.  Данил - человек  со звезд и следовательно из чужого нам рода.  Поэтому будьте там и ведите себя так, чтобы не уронить чести и достоинства рода Пта, хотя вы и носите юбки.
В это время появился бебе вождя и тот стал его седлать. Чужому, скакун этого бы не позволил сделать. Из мужского дома выходили войны, условным свистом призывали своих скакунов и их бебе то и дело появлялись возле  навеса  с седлами.
Горшечник и смотритель мельниц посчитали за лучшее покинуть это суетное место. До обеда оставалась совсем не много времени и они решили потихоньку двинуться к роще, где находился странный дом демона Данила.
- Ну  что  я  тебе говорил?  - Ворчал горшечник,  - вождь он и есть вождь,  видишь, как правильно все рассудил. Так что считай, что мы идем продавать наши горшки...
- У меня нет горшков, у меня каменная мука...
- Поэтому ты и дурак.  - Заключил горбун, - а вот я когда был моложе, всю степь со своими горшками обошел..
- Далеко  бы  ты ушел,  пустомеля,  если бы я не сделал повозку для твоих горшков!
Горбун, сраженный этой правдой, на минуту замолчал,  но разве он мог бы вынести, если бы последнее слово оставалось за кем-то, а не за ним?
- Повозку ты сделал - правда, но горшки в повозке были мои и своего бебе выучил я ходить шагом, а не скакать. Да и не в этом дело.
- А в чем же?
- А в том, что вождь сказал.
И он повторил слово в слово заключительную фразу Менга.
- Нужно больше слушать и меньше говорить.
- Это ты себе скажи,  пустомеля.  Я то, уж точно буду слушать,  а не языком слова молоть.
Навстречу им отчаянным галопом проскакали воины из десятка Кирхо, но зоркие глаза Забку не увидели среди них командира.
- Наверное, там остался.  - Забку махнул рукой в направлении рощицы, которая уже вырисовывалась на фоне гор.
- Он и Хурсо первыми встретились с Данилом.
- Вот,  вот,  - подхватил горбун эту мысль,  - потому то и говорят, что демон их тогда и околдовал. Зачем старый Верма потребовал привести демона в селение? Пусть бы его взяли себе люди Кху.
- Ну да,  с его "боевой рукой" так же  именуемой  "рукой  гнева"  и пришли бы в наше селение...  Дурак ты Муске,  хотя,  спору нет, лучше твоей посуды я не знаю.
Когда до рощицы осталось рукой подать,  Забку предложил передохнуть в тени цветущего куста риоли.
- Не хорошо, если мы придем вперед всех.
На этот  раз  горшечник хотел что-то возразить своему приятелю,  но передумал.

                IV
Новый Верма, который недавно носил имя Забка и был воином, лежал  в  беспамятстве  у  алтарного камня.  Верма рисковал жизнью для того чтобы узнать правду  вынужден был в  течение  дня  дважды приложить свое сердце к алтарю.
Первый раз,  когда он обратился к алтарному камню,  то ему  ясно  и недвусмысленно было сказано,  что хранителем мужского дома должен быть тот, кто выиграл в "танце Зида". Потом, после разговора с Данил, после  его  ухода,  из алтарного камня вышел луч света и явственно явился перед его взором алтарный дух!  Он был в гневе!  Верма  дважды  терял сознание перед лицом этого ведения, ярость которого была беспредельна, а угрозы столь страшны, что именно они вышибали из жреца сознание.
Когда тщательно  продуманный план рухнул,  ему пришлось снова обратиться к алтарному камню,  чтобы узнать правду. Но что делать теперь с этой правдой?
Он понимал,  что с этой правдой может умереть и понимал, что храмовые слуги только через определенное время войдут в алтарный зал, и если он к тому времени еще будет жив,  помогут. Храмовые слуги едва привели в чувство.
Теперь он знает правду,  но у него нет сил, ни встать, ни произнести слово  правды.  Не напрасно он рисковал.  Дух алтарного камня говорил ему и он узнал, что роду грозит катастрофа из-за отказа Данила принять титул вождя.
Как ни слаб был жрец, а вызвал верных людей из воинов и согласился с ними,  что Данила нужно убить, а его волшебные вещи сжечь. Все казалось было продумано до мельчайших деталей. В этот вечер он ждал Данила, чтобы исполнить волю алтарного камня.
Чаша с сильнейшим ядом была готова, лучники и копейщики спрятаны за ширмы. Храмовые слуги уже доложили, что Данил поднимается по ступенькам храма. Воины чтобы разрушить его дом были отправлены, и вдруг появляется всадник и все рухнуло!
Когда-то он был молод и звали его Забка и отец  его,  и  мать  его плакали  от счастья,  когда в честь появления нового воина в роде Пта, танцевали девушки свой брачный танец, и он выбрал зеленоглазую Лели.
Теперь он стар,  почти как тот, чей дух он носит в своем теле и чье бессмертное  имя стало его именем - Верма.  Он силой воли удерживал в себе жизнь и не напрасно,  пришли слуги, подняли жреца, уложили на лежак  и  стали растирать его тело согревающим бальзамом.  Потом напоили его топленым молоком с настойкой из целебных  травах  и  жрец  уснул.
Проспал он до следующего утра,  но был еще так слаб, что не мог самостоятельно стоять на ногах.  Его снова промассировали согревающим бальзамом,  он немного поел из зелени и запил все это топленым молоком. Он лежал в ясной памяти и сознании и вспоминал ту страшную картину,  которую ему пришлось пережить и пережить дважды.
Именно в это время раздумий к нему подошел слуга и  сказал,  что  в храм пришел Менга. С мудрым хочет говорить вождь рода.
- Проведи его,. - прошептал Жрец, - а меня усади среди подушек, чтобы я не столь жалко выглядел.
Менга вошел один в комнату в одежде воина,  но без лука и копья  с одним мечом на перевязи. В комнату, где полулежал обложенный подушками жрец и едва вошел,  как был встречен вопросом:
- Зачем ты совершил предательство Менга?
Это был сильный вопрос, мощный удар, хотя нанес его беспомощный человек.  Менга ожидал этого вопроса,  но не ожидал, что встретит совершенно разбитого, беспомощного человека.
- Алтарный камень выпил из тебя жизнь, но почему ты не считаешься с тем,  что он мог выпить твой разум?
Спросил Менгу, стараясь придать голосу жесткость.
- В преданиях есть рассказы, что такое случалось с Верма. Но я пришел к тебе не для спора - дело сделано и все решили духи небес и земли.
- Нет,  - прошептал жрец,  - это сделано тобой и потому ты  знаешь, как поступают с предателями.  Сердце рода ведет нас уже не одну тысячу лет по путям жизни. Мы - люди племени Пта в отличие от всех других родов степей имеем, храним и верим в эту святыню.  Это ты обезумел,  а не я.
Такой монолог окончательно лишил силы жреца, но Менга понимал, что Верма отлично его слышит и рассудок у его не исчез.
- Я говорю, что пришел не за тем, чтобы с тобой перепираться. Я пришел передать приглашение тебе от Данила на дружественный обед.  Он велел передать, что мести за попытку покушения на него не будет. Он поклялся честью,  что не предпримет ни чего худого против  тех,  кого  он пригласил.
Он сделал паузу,  но жрец если и хотел что-то ответить у него не было на это сил.
- Я вижу, что алтарный камень переполнил тебя своей мудростью, но не дает силы ни отвечать, ни действовать. Так вот, я незнаком с мудростью, но твердо знаю, что в жизни побеждает не тот, у кого много ума, или мудрости,  как у тебя, а тот у кого больше сил, тот кто способен действовать.  Я не предал род Пта,  а спас его. До начала обеда еще час - прикажи своим слугам - они дадут тебе питье, чтобы у тебя хватило силы, хотя бы на носилках прибыть в известное тебе место.
- Нет,  - прошептал жрец, - нет, Это убъет меня, а я хочу дожить до того времени, когда твое тело, предатель, поднимут на урим.
Менга ни чего не ответил на эту угрозу, а вышел из комнаты в смежную, крепко прикрыв за собой дверь. Там, в подчеркнуто покорном поклоне, встретили  его храмовые слуги.
- Что же вы так плохо следите за здоровьем Мудрого? - Строгим тоном спросил их Менга?
- Он  дважды  в сутки прикладывал свое сердце к алтарному камню,  - попытался оправдаться старший из слуг.  - Мы удивлены,  что он остался жив.
- Тем более вы должны дать ему хорошее лекарство, возвращающее силы.
- Великий и могучий вождь, мы и так делаем все возможное.
- Все ли?  - В вопросе Менга уже звучала угроза.
- Давали ли  ему толченые плоды круха вскипяченные в молоке?
- Нет, великий и могучий вождь - это очень сильное средство.
- Сильная болезнь требует сильных средств,  а впрочем, я полагаю, вы хорошо знаете свое дело. Жаль - молодого выбрали, а он так быстро состарился,  что находиться наполовину здесь и на половину в стране предков.
Из дневника  Данила Семеновича Патрушева.
                XXVI  {26}
Пришел Хурсо, освеженный речной водой и я его усадил за столик, где под накрытыми листьями находились остатки моей утренней трапезы.  Несмотря на все, что произошло вчера, аппетита мой друг не потерял.  Вот бы мне такие  нервы и такое самообладание. 
Он небрежным движением сапога подтолкнул кожаный мешок под импровизированную столешницу, так, словно он мозолил ему глаза, и не было там отрезанной головы Сурме.  Обезглавленный и рассеченный напополам труп уже с утра обживали мелкие насекомые,  любители падали. А он бодр, свеж и по всему видно, что даже доволен исходом дела.
{В скобочках отмечу одну,  пролетевшую тогда мысль. Что цивилизация не только утончает наши вкусы, она истончает наши нервы. Мы становимся слишком чувствительны,  до сентиментальности и вместе с тем куда более жестоки, чем дикари.  Дикари не знают лицемерия мы же и часа прожить не можем, чтобы не лицемерить.}
- Была Койя и через неё, передал приглашение пообедать у меня Мудрому. - Сказал я Хурсо, когда он уселся напротив меня за стол.
- Вождю и двум, как мне говорили самым авторитетным юбочникам - горшечнику Муске и мельнику Заббу.  Ты мне говорил, что они самые уважаемые люди. Заодно...
В это время послышался характерный звук галопа скакунов.
Хурсо словно  ветром сдунуло с места и он бросился надевать на себя воинские одежды и недоуменно поглядывал на меня, от чего это я не вооружаю свою "боевую руку". Под его недоуменным взглядом я уже был готов бежать в палатку,  но в это время услышал крик из-за деревьев и зарослей кустарника: 
- Это я Данил, Кирхо!
И через полминуты на полянке появился всадник.  Его бебе остановился буквально в десяти  метрах  от трупа Сурма.
Он легко выскочил из седла и остановился возле  рассеченного  тела. Облаченный в воинские одежды,  неспешным шагом к нему шел Хурсо. Интересно было наблюдать эту картину осмотра трупа со  стороны,  а  скупые комментарии которые до летали до меня, обо многом говорили.
- Он бросил в меня два копья,  одно за одним с обеих рук. Вот они.
Хурсо показал на торчащие в земле копья.
- Хорошо, точно бросал.
- Он был хорошим воином. - Заметил Кирхо.
- Очень хорошим, да, - согласился Хурсо. - Но время было не хорошим для  него и удачным для меня. Время зла,  когда глаза начинают видеть мир двояко. По этому и промахнулся. На палец моей руки.
Уточнил Хурсо.
- Хороший  удар  меча.  Очень хороший! 
В голосе Кирхо не было ни грамма сожаления, наоборот - восхищение.
- Он бросился сам на меня с обнаженным мечом.
- Ты сказал так,  словно оправдываешься? Разве двух копий не достаточно, чтобы самому обнажить меч?
Хурсо смутился и замолчал.
- Да, хороший удар, - Кирхо прищелкнул языком. - Ты нанес его с потягом на себя,  да?  Не повезло Сурма.  Да. Но голову его поставим на почетное место, все-таки это был очень сильный воин.
Только после этого, оставив труп Сурма для пиршества насекомым, они направились ко мне. Я посчитал нужным сказать:
- Я был свидетелем этого боя, Кирхо и по правде скажу: ни чего в жизни не видел более страшного и более красивого, чем это мелькание клинков и  звон  стали,  леденящий душу.
- Ты  умеешь красиво говорить Данил.  Так говорить,  словно сам все видишь.  Я рад,  что ты жив, но не рад тому, что происходит в роде Пта. Если  ты  не против,  я отлучусь на минуту и дам команду своим воинам, чтобы они убрали труп и помогли тем, кого лишила силы твоя "боевая рука".
Минут черед пять труп завернули в холстину и унесли  на  палках,  а все  остальное  не  имеет значения. 
Когда Кирхо подошел снова ко мне, я сказал ему:
- Тебе наверное известно что я пригласил на обед Вождя племени и Мудрого и еще горшечника, и мельника, и тебя прошу остаться.
- Все ждут, что ты начнешь мстить за наше коварство. Это законная месть.
Сказал Кирхо, кивком принимая приглашения и усаживаясь рядом с Хурсо напротив меня.   
 - Я скажу вам больше - не только все хотят, чтобы я поступал  согласно вашим обычаям и вашим верованиям, но и дух алтарного камня хочет, чтобы я делал не то, что я хочу, а то, чего он хочет. Но я человек звезд, а  не  человек племени Пта.  Более того,  я уже сказал часть из своего звездного знания Хурсо и это был удар в его пура.
Я поглядел на Хурсо и тот кивнул головой,  добавив:
- Мир стал переворачиваться и голова моя не вмещает твоих слов Данил.  Разве ты жрец рода, чтобы говорить с духом алтарного камня?
- Тем не менее, это так - я говорил Хурсо. Сейчас скажу вам еще одну часть звездного знания, и оно так же ударит в  ваше  пура.  Так  что найдите в себе мужество вынести этот удар. Так вот, пять тысяч лет тому назад очень, очень давно, огромные звездные дома населенные тысячами человек спустились на эту планету.  Из них вышли звездные люди, обладающие и властью и звездными знаниями.  Среди тех, кого они привезли сюда, были полудикие племена с подобной как Трам,  земли.  Они поселили эти племена в разных местах и не только в степи,  сообразно с тем, чем они занимались прежде. Каков был их труд, обычаи и образ жизни. Звездные люди дали им новый язык и новые способности воспринимать мир. Вы и есть потомки этих племен. 
Тут я сделал паузу, чтобы перевести дух и дать моим собеседникам осмыслить сказанное.  Я видел, как кровь отлила от  щек  Хурсо и Кирхо,  но мне отступать было некуда,  я был прижат к тонкой, пусть и сверхпрочной материи своей палатки. У меня не было выбора,  кроме как открыть им глаза. Нет не совсем, но хотя бы частично!
- Они построили Храм Пта и установили в нем надзирателя и  соглядатая. Они сказали вашим предкам - это сердце вашего рода - следуйте его указаниям.  Так вы и жили, и не было в вас собственной воли. Я хочу пройти по  этим  землям, и, может быть, обнаружу еще свидетельства пребывания на этой земле звездных людей.  Теперь вам понятно, от чего я не хочу быть  вождем?
Выплеснут за раз столько информации, переворачивающей тысячевековые  представления и ждать,  что тут же получишь разумный ответ, или разумный вопрос - глупо.  К тому же в рощице появились три стройных фигурки теви с огромными корзинами в руках.
- А вот и наш обед идет. 
Сказал я, стараясь вернуть воинов с тех небес куда только, что зашвырнул их мой монолог.
Стол был явно мал и потому,  растелив на земле попоны и  накрыв  их материей, теви стали расставлять принесенную еду. Делали как всегда, не поднимая глаз,  чтобы случайно не встретиться с глазами мужчин  и  тем самым не выказать свое желание к интимной близости.
Койя сделала мне знак и я пошел с ней к палатки,  оставив ошарашенных Кирхо и Хурсо,  которые казалось не замечали ни чего вокруг. Какие же тяжелые непривычные для них жернова, перемалывали сейчас в муку, их вековечные представления о мире?
- Я встретила горшечника и мельника они сидели  под  кустом  риоли. Бояться  прийти раньше вождя и жреца.  И не положено им сидеть рядом с воинами и есть то, что предназначено для мужчин.
- Тогда  накроешь им отдельно.  И вот еще что ... 
И тут я оборвал себя,  Этот вопрос лучше поставить перед Кирхо и Хурсо.
- Ладно, - я поцеловал её, - если все будет хорошо, а я думаю, что все будет хорошо, вечером после ужина ты останешься спать со мной.
Я подошел  к столу, за котором сидели в задумчивости воины и сказал:
- Вот что друзья мои!  Еще много времени для раздумий, а мне нужно приготовиться к встрече гостей. Помогите мне делом.
Я не стал дожидаться традиционных вопросов: что делать, да чем помочь.
- Мне нужны пять седел скакунов,  чтобы было на чем сидеть – видите - Я показал на расстеленное полотно. - Не лежа же вкушать пишу?
Практическая и четко поставленная задача - лучшее средство от любых размышлений.  Одно седло было уже у меня - это седло моего бебе. Через полчаса  соединенными усилиями Кирхо и Хурсо появились еще четыре седла.
- Вождь  прискачет  на бебе.  - Пояснил мне Хурсо и только произнес эти слова.  как на поляне появился скакун и с него легко спрыгнул  Бенва  и  принялся  тут же расседлывать свое скакуна - таково правило.  И только после этого,  повернувшись лицом к нам, приветствовал нас, вскинул правую руку с открытой и повернутой к ним ладонью.
Мы точно так же приветствовали его.  В это время робко из-за кустов появилось в начале фигура горбуна-горшечника,  а потом мельника. Часть седел уже была расставлена на скатерти и две теви побежали  за  седлом вождя. Место ему и жрецу было приготовлено особо, но первые слова вождя были о том, что жрец находиться присмерти.
Это меняло всю за ранее обдуманную мной тактику. Ведь я хотел вынудить жреца подтвердить некоторые свои положения, которые я приберег на этот случай.
Теви усадили горшечника и мельника за стол,  но они могли все видит и все слышать. По праву хозяина мое слово должно быть первым. Заботливая Койя нет нет да и намекала мне на этикет и вот числе и о том,  что по существу дела,  говорят в конце трапезы.  Но я не знал о чем  говорить,  если не о деле? И, тем не менее, я начал речь с традиционного обращения,  чтобы не травмировать пустяками души  людей,  укорененные  в традиции.
- Великий и всемогущий вождь,  достойные воины и остальные присутствующие  на  этом скромном обеде мира и согласия.  Я искренне сожалею, что нет с нами Мудрого,  мне будет недоставать его мудрости, а вот почему,  скажу чуть позже. Я знаю, что о серьезном говорят после насыщения и потому поберегу серьезные слова.  А сейчас время обеда. Воздадим должное искусству приготовления пищи равному которому нет ни где в мире. 
Вот и вся была моя речь. К стати сказать ели молча, словно старались покончит с этим делом, и перейти к разговору по существу.
Койя, все время крутилась позади меня,  тогда как другие её подруги обслуживали гостей,  меняли блюда. Улучив момент Койя шепнула: - Достойная речь.
«Ну и ладушки,  что не провалился с первого шага" -  Подумал  я.  - Главное не провалиться на последнем".
Все когда-нибудь подходит к концу и когда падали топленное молоко - это был знак для меня - говорить о деле.
- Начну о деле.  И начну с истории, чтобы освежит все в своей и вашей памяти,  тем более самые основные свидетели здесь,  я  имею  ввиду Кирхо и Курса,  да и ты, благородный вождь можешь выступить свидетелем перед лицом правды.  Правда первая - я спустился с неба в степи, которая принадлежит всем. 
Правда вторая,  что род Пта посчитал, что упавшее с неба должно принадлежать ему.
Правда третья, не я напал на отряд, Кирхо,  отправленный  захватить меня. 
Правда четвертая,  я действительно принес неприятность,  нападавшим на меня,  но ни кого не лишил  жизни. 
Правда  пятая,  когда напали люди Кху и ранили Хурсо,  то я при помощи звездных духов {хотел сказать технологий!} покровителей моих,  излечил его. 
Правда шестая, что я согласился чтобы воины Кирхо доставили меня в селение,  не потому что я этого хотел,  а потому что они, то есть вы этого  хотели. 
Правда седьмая и заключается она в том,  что юный воин сын почтенного Забба решил добыть мою голову.  И я его оставил в  живых.  Правда  восьмая  она заключается в том,  что бывший вождь Менту воспылал ко мне ненавистью,  хотя я ни чего  плохого  ему  не  сделал. Правда девятая заключается в том,  что по обычаям вашего рода я не являюсь воином, но я и не юбочник и уж конечно не женщина!
{Это было  удачным  ходом так как смешок прокатился не только среди воинов, но прыснули даже теви.}
Я -  сам  по себе!  Но из уважения к вождю я принял вызов на "танец Зида",  а вот он вышел сражаться неизвестно с кем? И не нашлось ни одного здраворассудочного в роде,  кроме ушедшего от нас Верма,  который бы отговорил его от безрассудного дела.  Я сумел избежать главной  для меня опасности. Я выиграл танец так, что в меня не вселился дух мести. 
{Этот пассаж был данью их представлениям. Где же он теперь  этот дух в каком месте обитается, дух, не нашедшей во мне пристанище?}
О, это  была длинная речь и я в ней сказал то,  что говорил вечером Хурсо и то, что сказал сегодня днем Кирхо и Хурсо
- Я сказал вначале нашего обеда, что сожалею, что нет среди нас жреца.  Из меня плохой художник,  но я попытался бы нарисовать ему  облик того,  кто выходит из алтарного камня,  духа "сердца вашего рода",  то есть одного из тех,  кто стоял у истоков вашего появления на этой планете. Если бы он был здесь - я спросил бы..."
И в этом момент моей речи, четверо храмовых слуг вбежали с носилками на поляну и жрец вздымая правую руку к небу вдруг неожиданно  твердым и ясным голосом крикнул:
- Вот оно гнездо предателей!!
Все вскочили со своих мест,  а я успел шепнуть Койя:  "Немедленно в палатку и принеси мою боевую руку!"
{Переписывая и дописывая эту главку,  должен сказать,  что я не зря обучил сначала Лайму,  а потом Койя секретам застежки палатки.}
Как и подобает воинам: Кирхо, Хурсо и Менга рассредоточились, обнажили  мечи и настороженно вглядывались в заросли.  Хотя от копий увернешься,  а вот от стрелы - вряд ли.  И не зря они  вглядывались  туда. Жрец всего лишь на минуту другую опередил преданных ему воинов,  а это очень много!  Очень! Стреляли на бегу, плотно, но с большой дистанции, по-этому стрелы падали на излете.  Но дистанция стремительно сокращалась, а жрец как безумных хохотал. Может и вправду был уже безумен?
Когда первая стрела вонзилась с сапог Хурсо, а вторая срезала у меня мочку уха, я уже надевал на руку парализатор. Вот что такое минута, и  даже  полминуты,  когда рядом с тобой сообразительная и хорошенькая особа!
Остальное - не интересно,  разве что забавно, жестоко и противно...
Лучше все спрятались от стрел и бед горшечник, и мельник. - они залезли под стол и сидели там до тех пор покуда... 
Ну,  это история не для изнеженных цивилизаций душ.  Что делать, каковы обычаи, таковы и нравы и  их  самой  пространной лекцией не переменишь. 
Не знаю уж огорчатся мне,  или напротив радоваться,  что я не видел,  как отрезали головы у парализованный воинов, как радовались этой кровавой добычей и пили горячую кровь из пульсирующих артерий. Дело в том, что одна стрела нашла свою цель - это была теви, уже и не помню её имя. Койя смотрела на меня как на мага и умоляла сделать чудо.  Я попробовал,  я два часа сражался за жизнь этого невинного создания,  но увы и рана, и возможности моей аптечки... Она умерла, Срезанная стрелой мочка моего уха и то, что я не смог сделать чуда изрядно подорвало веру в то, что я демон. Уже и это хорошо.
Чем же мне закончить эту первую часть своих мемуарных  записей?  Не знаю.  Отложим точку на тот момент,  когда мой небольшой отряд сделает свой первый привал на пути к Гихону.
{А это произошло не так скоро,  что еще раз ставит под сомнение мою свободу.  Чертовски неприятно чувство - подчинение обстоятельствам! Но ни чего, будем считать, что это тактические уступки.}

                Глава десятая.
                Без жреца

Воины были так разъярены, так ожесточены, что горшечник и мельник  буквально обмирали от страха под столом.  Войны резали головы поверженным и тут же пили их горячую кровь и сами погибали от срел, копий и мечей.
Им казалось, что в этой роще собрались все воины рода и сам демон Зида в облике Верховного  вождя  носится  между ними на своем скакуне,  а меч его купается в крови и не может  насытиться кровью. До слов ли тут?
И потом, когда эта кровавая карусель все дальше  и  дальше откатывалась от рощи в сторону селения,  они не решались вылезти из под стола.
Потом пришел  Данил и плачущая Койя. 
Он как женщине,  потерявшей своего ребенка сказал вот такие странные слова. Эти слова горшечник и мельник запомнили накрепко и часто повторяли всем, кто хотел знать о том сражении у палатки демона.
- Койя мое сердце плачет по этой девочке как  и твое.  У  меня закончились нужные лекарства,  а без них я бессилен.  Я всего лишь человек и ты это знаешь - знаешь,  но не веришь и ждешь  от меня чудес. Но чудес не бывает.
Уши Муске и Забку слышали эти слова полные горечи  и  печали, но мало что поняли.  В это время Данил и Койя обнаружили двух,  скорчившихся в страхе гостей.  Данил буквально за шиворот вытащил их, но повел себя не как мощный и страшный в своей мощи воин,  а как равный ими и это удивило юбочников по контрасту с тем, что они только что видели и слышали.
- Мы перепугали вас почтенные,  - миролюбиво сказал Данил, - но это произошло  не  по  моей  вине.  Не  знаю,  останется ли в ваших головах что-нибудь из сказанного здесь мной,  но мне говорили, что у вас светлые головы и вы видите то, что еще на горизонте, тогда как обычные люди видят только то,  что у них под носом. 
Он говорил  неспешно,  но сердца их еще не нашли привычного им места. 
- Вот я и хочу,  чтобы вы говорили не то, что под носом, а то, что на горизонте. Нынче пролилось много крови,  но видели ли вы, чтобы женщина родила ребенка и при этом не пролила кровь? 
Большую,  долгую паузу сделал  звездный  человек, - говорил Забку, чтобы сказанное им было усвоено.
Тогда  Забку кивнул ему головой в знак что понял,  а сказать еще не мог,  губы одеревенели от страха. Данил продолжал говорить им,  как равным себе:
- Рождается новое, а старое расплачивается за это кровью.  Так везде,  даже в звездных мирах,  которые показывает  вашим Мудрым алтарный камень - это так.  Вы оба люди дела, люди ремесла и знаете, что такое знание.
И на эти слова они оба кивнули ему головой в знак того,  что понимают что такое знание. 
- Так вот, я хочу уйти от вас в странствие длинной в годы, чтобы найти знание. Если бы не ваши годы, я бы пригласил вас с собой, а так прошу: отпустите со мной по одному толковому вашему ученику,  знающему искусство  верховой езды  и  достаточно  здоровых,  чтобы вынести тяжести похода.  Вот моя просьба к вам.  А остальное из того здесь услышали, не так уж и важно, если сразу всего не поймете.
- Вот какую длинную и какую достойную речь сказал Данил, - пересказывая слушателям, любил повторят Муске, подчеркивая при этом, что Данил обращался лично к нему. 
У горбуна была отличная память,  даже  на интонации  и когда он рассказывал,  то слушатели невольно воспринимали горбуна за настоящего Данила.
А сейчас  они  шли  по  пустынным улочкам, и изредка перебрасывались фразами по-большей частью касающимися,  кого же послать с  этот  поход длинной в годы за неведомыми знаниями.
Въедливый характер Муске стал проявляться едва они отошли от рощицы: 
- Пойдут, а вернется или нет - вопрос? Да, и какие знания горшечного дела у народов включительно до Гихона?  Везде моя посуда идет  нарасхват!
- А я видел одну вещицу,  вернее обломок, похоже от чаши для питья, который прозрачен как вода.
- Ну, ты врешь!  Из самой тонко-молотой глины не сделаешь прозрачную как вода чашу!
- Ладно.  Ловлю на слове. и приглашаю назавтра от ужинать у меня. И если мне скажешь, от чего этот осколок и из чего - то, то!
- То я попрошу у тебя все, что хочу!
- А если не скажешь? Если не объяснишь из чего и что это было такое?
- Тогда я отдам тебе самый большой свой сосуд для хранения воды.
У своего  дома горбун спросил: 
- Так ты отправишь своего человека в этот поход?
- Пошлю и самого толкового механика, - твердо сказал Забку.
- Ну, тогда и я пошлю,  - нехотя согласился Муске. Не мог же он уступить ему?
На том "мужики в юбках" и распрощались, хотя не всё, по мнению горшечника,  необходимое было им сказано. Нынешняя ночь для его жены станет ночью длинной и напыщенной речи,  в том числе и о том, как он доблестно вел  себя во время кровавой драки воинов жреца и демона Данила, который вовсе не демон,  а человек живущий среди звезд. 
Он  расскажет своей Вегаме и о том, что, род Пта, и все другие роды в Великой степи, и за её пределами,  когда-то были звездными людьми.  Он много чего  ей расскажет,  а она разнесет сказанное среди других женщин и от того будут споры и драки промеж них.
У мельника Забку тоже состоялся ночной разговор со своей женой Сурой, но короткий и неприятный.
- Что хорошего,  что демон убил жреца, а?
Спросила жена. Поставив перед мужем чашу топленного молока.
- А ведь когда-то я носила его под своим сердцем.
- У нас сын умер, когда его выбрал "огнекрыл", что ты говоришь пустое, женщина?
- Он умер, но у нас был Мудрый, а теперь храм Пта пустой!
- Это плохо, кто спорит, - согласился Забку.
- Плохо? И это ты называешь плохим? Неужели у нас нет воинов, чтобы убить этого демона?
- Он не демон,  Сура.  Он пьет молоко,  как человек и у него как у человека течет кровь. Я видел, когда стрела срезала ему мочку уха.
- Жаль, что она не попала ему в глаз!  - Выкрикнула жена.
- Он  человек  Сура и по его словам мы и он - одной крови.  Поэтому Лайма понесла от него.
- Посмотрим  еще,  что  выйдет из её чрева.  Может сам демон Зида и тогда наступят у нас времена о которых предупреждали жрецы с  древнейших времен. Ты, что память утерял?
- Ты мне надоела,  женщина. - Забку отодвинул чашу с недопитым молоком  и  пошел в спальню.  Он и сам мог бы насочинять тысячи таких же вопросов,  на которые теперь некому ответить.
Старый Верма ушел в мир пура,  а новый - в этом был уверен мельник,  сошел с ума. Не выдержала дарма столь частого общения с алтарным камнем.  Если бы был жив старый Верма, то он сказал бы следующее... и в засыпающем мозгу мельника отчетливо прозвучал голос его друга:
- Для людей Великой степи начинается "Век перемен": век слез, надежд, радостей, горя и крови. Прежний народ вынашивает в своем чреве, новый народ, как Лайма ребенка. Могут ли роды быть бескровными?

                II
Местное светило - Турпан стояло в зените.  В тени, круглый год цветущего кустарника - риоли,  в собственном садике, командир десятка Кир Хо пил топленное молоко.  Напротив его с такой же чашей топленного молока сидел Хурсо.  Старшая жена Кирхо уже принесла им третью чашу, а разговор мужчин все продолжался. Жене, даже если она старшая не положено сидеть, слушать мужские разговоры и глазеть на своего мужа, если он занят,  что же говорить, если присутствует посторонний и при том воин?
Поэтому только легкий шорох одежды. да мгновенное мелькание рук, когда она убирала со столика пустые чаши и ставила новые,  выдавало её  присутствие.
Однако, одна фраза мужа заставила её вздрогнуть и она не так  стремительно, как раньше отошла от столика.
- Неужели это правда,  что Данил берет с собой эту вдову  Лели? - Спросил Хурсо.
- Да,  И я немало потратил слов, чтобы отговорить Лели  и  уговорить Турму. - Ответил Кирхо.
- Что за загадки ты мне загадываешь командир?!
- Лели хочет,  чтобы её продали в другой род. Ты знаешь - она овдовела с той поры, когда Пта село на урим Забка. Она не успела даже понести от него.
Именно это услышала Керма - жена Кирхо.  Хотелось услышать  больше потому,  что её муж часто стал оставаться на ночь в доме матери Лели - Турме.  Керме было не жалко,  да и право такое у мужчин есть - кто  бы спорил.  Другое беспокоило жену Кирхо,  а вдруг Керма понесет и родит мальчика? Она еще в том возрасте, когда женщины могут рожать.
При это  мысли она сделала на правой руке пальцами ограждающий знак и прошептала: 
- Не допусти этого всемогущий демон Кай!  Если  случится такое,  то у Кирхо появится еще одна жена, тем более, что в схватке с воинами жреца её муж добыл три головы! Уж лучше бы демон Данил забрал с собой Турму!
Этикет не позволял ей подслушивать разговор мужчин  и  она,  смиряя свое любопытство вышла из садика и стала смотреть на мужчин с веранды.
С веранды все было видно, но ни чего не было слышно.
- Так вот,  - продолжал Кирхо, - вначале я уговаривал Лели, что это не решение,  не выход из её положения.  В конце-концов я пообещал  ей, что сам найду достойного мужа, тем более, что у многих появилось право на еще одну жену.
- Но из этого у тебя ни чего не получилось.  - В голосе Хурсо едва проступала ироническая нотка.
- А  ты сам не думал,  что можешь взять её в жены?  У тебя, где были твои глаза?
- Мои глаза, командир, всегда смотрят прямо, а вот её глаза при нашей встрече, всегда смотрели себе под ноги. Да и о том ли мы говорим с тобой?  Конечно  -  это  странно,  что она пойдет с Данил и еще более странно, что он хочет её взять с собой, но есть дела важнее, чем это. Я хочу сказать тебе главное,  зачем пришел. Пора сказать главное, командир.
- Хочешь, угадаю? - На этот раз ирония была настолько открытой, что
Хурсо побледнел от обиды.
- Не сердись, друг. - Кирхо положил на его плечо свою руку.
- Ты хочешь меня спросить, от чего я не иду с Данил? Я тебе отвечу: об этом просил меня Менга. Ты хочешь знать какими словами он остановил меня? И это скажу. Он сказал: "Род Пта встал на одну ногу, а ты хочешь, чтобы на этой ноге отрубили самый большой палец?"
Кирхо еще с минуту иронически поглядывал на Хурсо, пока не понял, что до его дошла мысль сказанная вождем.
- Не сердись, Хурсо - ты хороший воин и я бы доверил тебя десяток, но вождем тебе не бывать.  Ты смотришь и видишь отлично на  расстоянии полета стрелы, а вождь видит едва заметную пыль на горизонте и по этой пыли определяет меру опасности,  или напротив, спокоен, потому что пыль подняли бебе, спешащие на дойку. Сколько воинов в нашем роде?
Неожиданно спросил Кирхо и сам же ответил на этот вопрос: 
- Около двух сотен,  а сейчас как минимум еще на десяток меньше. А сколько вообще народа в нашем роду?
И опять не дождавшись сказал:
Более трех тысяч. Кто их считал?  Воины сила рук и ног рода, но разве всегда голова слушается ноги и руки?  Нет,  только тогда,  когда в сердце входит страх. Жрецы испокон веков были авторитетами для женщин, теви и прочих "юбочников".  Воинов боялись,  да!  Уважали, да! Но слушали мудрого. Теперь его нет. Вот и получается, что мы встали на одну ногу.
- Ты как всегда,  мудр,  командир,  а я действительно, только воин.
Мне будет трудно без тебя в этом походе. Ведь кроме Лели, Данил берет еще двух юбочников: одного от горшечника, а другого от мельника. Зачем берет - не пойму? А вот о Лели подумал - правильно берет! Как без женщины  в долгой дороге? Я что ли буду собирать травы?
- Вот, вот и я об этом подумал, когда мне сказать нечего было Лели.
- Кирхо отпил из чашки молоко и продолжил:
- Сказать по правде, то и я многое не понимаю из того что он делает Хурсо,  хотя уши мои все слышали,  а память моя все из сказанного удерживает. Я скажу даже больше, что бы и говорить не следует.  Дело в том, что после гибели нового Верма,  дух алтарного камня несколько раз выскакивал и был в таком гневе, что  служители  храма,  частью разбежались,  а частью забились в самые дальние от алтарного зала комнаты. Я не знаю, что нас ждет, Хурсо, но готов побиться об заклад, что в этом нет ни чего хорошего.
- Тогда и я скажу, командир такую же дохлую новость. Я был свидетелем разговора двух старых воинов. Речь шла о танце Зида. Не стану повторять,  что он был необычным.  Речь шла о приметах.  Воины неуверены, что этот дух вселился в Верма и был с его гибелью возвращен обратно в миры пура.  Они не считают,  что Менга законный вождь. Законный вождь, по их мнению,  Данил. Об этом говорят и все особенности танца Зида и его исход и десятки примет.
- Все это известно вождю Хурсо, вот поэтому мое место рядом с ним, чтобы тебе не было тягостно в походе друг, и ты не думал,  что  я  тебя бросил, я подкину тебе еще двух юбочников.
И опять в глазах командира десятка блеснул огонек иронии.
Хурсо  был настолько ошарашен и даже оскорблен таким предложением, что даже вскочил со скамейки с сжал кулаки.
- Не  надо надо мной издеваться,  командир! 
Выдохнул из себя эту фразу Хурсо, как сказочный дракон гор выдыхает ядовитое облако.
Но Кирхо все тем же невозмутимым голосом спросил:
- Как ты думаешь, Хурсо, созрели ли мои мальчики для того, чтобы стать воинами?
- Зачем  ты  виляешь,  зачем ты путаешь меня? 
Жевлаки ходили под смуглыми скулами воина.
- Зачем  спросил?  Что  за странный вопрос Хурсо?  Ведь кажется ты учил воинскому делу и Мин Хо и Тир Хо, или я ошибаюсь?
Только сейчас  до Хурсо дошло все происходящее.  Он сел и обхватив голову руками, сказал: 
- Они будут отличными воинами, командир. Не хуже, по крайней мере,  меня.  Но нужно еще дождаться их посвящение в воины. Нужно, чтобы они добыли свои первые головы.
- Так в чем же дело,  Хурсо? - Перебил его Кирхо, - разве по пути к Гихону все роды вымерли, и негде стало добыть  стоящей,  моих  сынов, головы?
Наступила томительная минута молчания. Кирхо не прерывал её. Более того, он был готов ответить и на вопрос о посвящении в воины, но этого не понадобилось.
- Ты промыл мне глаза,  командир и сделал для меня самый ценный подарок, какой только мог.
- Да, я оторвал от себя два куска сердца и прилепил их к твоему.
- Я буду помнить об этом всю свою жизнь. командир.
- Пусть она у нас будет долгой Хурсо.
- Тар! - Хурсо ударил правой рукой себе в грудь.
- Тар! - Ответил ему тем же воинским приветствием Кирхо.
- Я пошлю своих сыновей в лагерь Данила завтра на рассвете.  На лучших  бебе.  У них будет все, что нужно воину для похода.
И все.  Не было в привычке воинов прощаться и говорить слова, расслабляющие сердце.  Может быть они чуть дольше обычного смотрели друг - другу в глаза, но Керме уже не пришлось выносить новую, горячую чашу с топленным молоком.  Она с облегчением вздохнула, когда калитка захлопнулась за Хурсо, и его бебе огромными прыжками умчал  всадника.
Знала бы она, что вместе с пылью и ветром он уносит и двух её сыновей, но кто спрашивает матерей о сыновьях?
Из дневника  Данила Семеновича Патрушева.
                XXVII {27}
После памятных, кровавых событий на сборы ушло больше десяти дней. Я рассчитывал, что со мной пойдет Хурсо и Кирхо,  но Кирхо прислал вместо себя двух своих сыновей.  Это могучие,  как и их отец парни. Мельник и горшечник прислали своих учеников, но это, конечно, не первый сорт. Один из них хромой,  а у другого бельмо на глазу.  Надо посмотреть -  ведь  убрать бельмо - простенькая операция,  если дело не зашло слишком далеко.  Но это все потом,  потом. Есть главное, а главное для меня - вывод,  с палаткой мне придется расстаться.
Нужно было отобрать самое необходимое и продумать как все это упоковать, чтобы все было под рукой.
Навьючить на бебе как на лошадь или на мула не получается, но и это нужно было придумать.
Я ограничился малым. Набором лекарств который практически не осталось и кой-каким набором хирургических инструментов. Конечно, я взял парализатор, кирсиновый бронижелет и  вот эту электронную записную книжку, и фотодиодный фанарь.
Все остальные  вопросы разрешались Хурсо.  Но это все запевка,  все это можно пропустить,  кроме моего посещения храма Пта.
О!  Это  было нечто из ряда вон выходящее!
Во первых должен сказать,  что Верма не перенес удара парализатора, ведь я не особенно выбирал цели, не до того было.  Тело его унесли храмовые слуги,  но не те,  конечно, которые попали под парализующий луч. Где-то в подземельях этого храма он и покоится рядом с другими жрецами.  Так вот, в день перед выходом в задуманное мной путешествие,  у меня промелькнула мысль,  увидеть еще  раз лицо капитана Грея и вдосталь похохотать над ним.  Я пошел и очень сожалел,  что случись так и появится его  галаграмма,  бесполезно  будет повторение моего хука правой в челюсть. Очень мне этого, до зуда в казанках, хотелось.
Коварство с каким меня заманивали прошлый раз, кое чему меня научило,  так что я, на всякий случай, под низ вязанной рубашки поддел кирсиновый  бронежилет.  Шел  я безоружным,  надеясь только на силу и ловкость,  а в крайнем случае,  то и на быстроту ног.  Но все мои опасения оказались  напрасными,  Я  поднялся по знакомым мне ступеням и увидел, что двери храма настеж распахнуты,  а около их, как бывало раньше, нет храмового слуги. Еще больше удивило меня то, что я ни встретил ни единого человека в храме, пока шел в алтарный зал.
Я вошел в зал и оглядел его с порога.
Вначале не заметил ни каких изменений, все так же проблесками светился алтарный камень, все так же рядом с ним стояло кресло жреца, но - стоп! Над алтарем не было чучела огнекрыла!  Сказать по правде для меня была загадкой связь  этой  редкостной и красивой птицы с алтарем,  который - а в этом я уже был уверен! - был хитроумной машиной, способный мгновенно связываться с любой точкой  Вселенной,  если  конечно  иметь  в виду  ту область пространства-времени,  о которой хоть что-нибудь знает человек.  Наверное, в ней еще содержалось немало такого, о чем я и не догадывался, но все-таки - это была машина, к тому же пяти тысячелетней древности!
Словом я вошел в зал и нагло уселся в кресло жреца.
{Я хотел написать - смело уселся в кресло жреца, но это было бы ложью. Все-таки было  во  мне некое легкое дрожание в коленках,  как бывало перед боем с именитым противником. Тогда мне на помощь приходила именно наглость.}
Сижу минуту,  другую, поглядываю на алтарный камень и вдруг - вырывается  зеленый луч и передо мной встает во всей своей красоте капитан Грей! Я не случайно написал - во всей своей красоте, потому что он был в мундире капитана при всех регалиях и честное слово - производил впечатление!
- Мерзавец!  Поддонок! - Это были первые и самые что ни на есть печатные слова с которых он начал свою речь. - Как жаль, что я не послал тебя в утилизатор!
Тут я делаю большой пропуск и не  только  потому что звездные капитаны могут закручивать такие замысловатые ругательства от которых вянут уши даже портовых шлюх - это само собой,  но потому, что я не прерывал его речь. Продолжу с приятных оценок моей особы.
- Я и не предполагал,  скот ты вонючий, сын мерзавца, что окажешься таким  везунчиком!  Я вышвырнул в космос эту вонючую шлюху - Казимиру, которая ухитрилась сунуть тебе парализатор!  Ха-ха-ха!  А ты  подумал, что я такой добрый?  Я думал, что ты будешь играть по моим правилам, а ты...
Ну и это я опускаю потому что этот надутый индюк мне уже надоел.
Ответил я ему в том же стиле:
- Индюк ты надутый!  Хватит с меня  и того,  что ты играл мной с того момента, как я поступил в астронавигационную школу.  Ты - шакал вычислил меня.  Хотел руками сына  угробить дело  его  отца.  Под тем или иным предлогом ты все равно бы вышвырнул меня на эту планету. Ты специально шел к ней!
И тут он захохотал, дико с подвывом и я понял, так могут выть только душевнобольные люди.  Сквозь этот вой прорывались отдельные  фразы:
- А ты:  ты знаешь,  ха-ха-ха!  В чем...  в чем было, было - у..у! Дело твоего отца?  Ха-ха-ха! Это моё дело! Мой эксперимент! Мой!
Капитан Грей был маньяком.  А как же иначе?  Только  у маньяка  хватит терпения и изобретательности для того чтобы жизнь свою положить для реализации своей сумасбродной идеи!  И в это именно мгновение я и понял, в чем она состояла! Он хотел доказать, что при определенных условиях возможно бесконечно долгое существование  человечества без прогресса!
Он перестал  хохотать и совершенно спокойным и рассудительным тоном спросил:
- А почему бы и нет? Были и на земле народы и немало их было, которые жили  тысячелетия  в первобытной простоте своей!  Им прививали заразу прогресса,  мечом, кровью, голодом и соблазнами, а я хотел прививать:  при помощи найденного мной камня Эроль и сверхсовременных технологий,  первобытную стабильность, Создать гармоничный мир и доказать всем, что он может быть!
- Ты хотел лишить людей собственной воли,  сделать их марионетками! Вот что ты хотел!  Поздравляю! Ты почти добился своего! Но только почти!  Ты видел и знал этот народ только и исключительно глазами  жреца, которого ты буквально приковал к этому сидению, но что ты знаешь о других народах и племенах?
- Я все знаю!
Гордо, даже слишком гордо ответил мне капитан Грей.
- А ты ни чего не найдешь.  Ни-че-го! Кроме своей смерти. Уж об этом я точно, позабочусь! Этот мир мой!
- Не уверен,  что ты такой всемогущий.  Не уверен,  что ни чего  не найду и то,  что ты все знаешь,  в этом я так же не уверен.  Если тебе нечего сказать мне,  то встретимся через три года и поговорим о  твоем знании.  Меня этот разговор уже утомил.
- Завтра. - Сказал Грей и добавил, ну что ж, пусть завтра, но я думаю,  что ты помнишь мою записку и мое обещание вернуться?  Так что не думай, что моя игра проиграна. Я тобой еще поиграю, говнюк!
- Не завтра, а через три года, вшивый ты капитан.
Поправил я этого шизофреника.
И опять он захохотал.  Мне это все надоело.  Я встал и направился к выходу,  а в Грей уже в спину мне выкрикнул:
- Для тебя три года, а для меня завтра! Не забывай - ты старишься, а я нет!
В этом он несомненно был прав,  его корабль двигался с субсветовой скоростью,  а если еще у него оставался концентрат энергии вакуума, то он мог и возвращаться в прошлое.  Вот только сколько бы раз он не  пытался вернуться в прошлое,  меня уже там он не застанет. Прошлое – это такая тонкая материя....
Ну вот, опять начал рассуждать о том, о чем и сам знаю по верхам!
Я возвращался к себе переполненным чувствами и мыслями. Немного интересного для меня сказано было капитаном Греем, но вполне достаточно, чтобы все обдумать.
                * * *
P.S. Совершенно необязательная приписка, касающая моих амурных дел. Должен сказать я совершил два опрометчивых шага.    Во первых я решил навести Лайму.  И что же?  Её мать,  а главное её отец - этакий убеленный сединами, но еще могучий воин, не пустили меня на порог!  Не положено, де мол - смотреть воину на беременную женщину, пока ребенку не исполнится три года!
А какое презрение ко мне читалась в глазах отца  Лаймы!  Черт!  Это надо было вынести!  Я уходил под эти презрительные взгляды! Я, ни чего плохого не замышлявший!  Во мне бушевала буря проклятий в адрес  этого мира!
Второй удар от Койя я вынес куда легче. Я думал, я хотел... Боже! Я желал хоть маленькой, хоть крошечной сценки расставания между влюбленными,  как это описывают в романах на Земле?  А где Земля?  Где вообще все, что сделало меня таким. как есть?
Это случилось ночью в моей палатке.  Мы лежали с Койя на шерстяной подстилке,  толстой и мягкой,  как матрас.  Она умела любить,  что тут скажешь?  Наверное поэтому я и хотел, ждал сцены расставания. Я сказал ей:
- Койя завтра мы расстанемся с тобой на целых три года.
{Я был так уверен в себе,  что не допускал и мысли,  что все  может быть иначе,  чем того хочу я.  Еще раз повторяю в назидание всем,  кто окажется в моем положении,  только и исключительно самоуверенность может спасти вас!  От ошибок не спасет ни какая глубокая рассудочность и ни какой прежний опыт!  А вот если вдариться в размышления, в самоанализ, то пропал! Я никогда не был так близок к гибели, как в те минуты, когда предавался размышлениям.}
Сказал специально,  как  будто  она этого не знала!  И что же?  Она оторвала губы от сосков на моих грудях и совершенно  спокойным,  таким убийственно  будничном  тоном ответила: \
- Я знаю.  Все воины уходят по своим делам. Ты великий воин и у тебя должны быть великие цели и походы твои в степь, к Гихону равны твоему величию.
Ну, выслушал бы это и ладно!  Так черт дернул,  спросил:
- А тебе не жалко, ведь ты останешься одна?
- Жалко? - Она отстранилась от меня словно у меня изо рта пахло поганым.
- Почему жалко? Ты хотел сказать, что я буду гордиться тобой, а сказал такое обидное слово.
Словом я заткнулся и больше на эту тему не произнес ни звука.  Койя ласкала меня всю ночь и хотя я молчал и периодически делал свое  мужское дело,  тем не менее,  рано утром  уходя, она сказала, словно нож в сердце воткнула:
- Ты сильный мужчина и мощный воин, но сердце твое не достойное тебя. Она прилипает к каждой женской груди.
Все! И так написал в этом посткриптуме о себе такое,  что лучше  бы оставить в себе.  Поставил точку и задумался.  Для кого и зачем я пишу так подробно эти записки? И удивительным был ответ. Я еще надеюсь вернуться на Землю! Вот ведь как - умом понимаю - это невозможно, а между тем душа моя надеется на невозможное!  Неужели я  начинаю  ломаться  и прошлое подрывает меня изнутри, подкапывается под меня, как крот? Разве эти дни числом более ста,  пресыщенные событиями, не должны бы стереть из моей памяти прошлую жизнь?  Пусть этот вопрос останется вопросом.  Вот,  теперь все.  Теперь следующую запись я уже сделаю на своем первом, ночном привале по дороге к Гихону.

                XXVIII {28}
Как не хотел я выйти в свой поход рано утром,  но мелких  неурядиц, связанных  по большей частью со мной,  а точнее с моим вьючным багажом было достаточно много,  почти до полдня пришлось их  устранять. Кирхо был незаменим!  Я торжественно объявил,  что он моя "правая рука", что всеми понималось верно, как "рука моего гнева".
                * * *
Но вообще то эту запись следовало начать не с этого, а днями четырмя  раньше.
{Теперь вам понятно,  что я не каждый день делаю записи и поэтому приходиться прибегать либо к скобкам  и  вставлять  упущенное, чтобы  не  нарушалась  хронологическая последовательность,  либо как в этом случае начав рассказывать о только что  произошедшем,  перескакивать в прошлое, в упущенное мной. В конце-концов, перед кем я оправдываюсь? Пусть и этот вопрос повисит!}
И так.  Дня  за  четыре  до отправления на мою полянку пришла Койя в сопровождении двух особ. Одна из них не старше Койя надеялась когда-нибудь стать женой Забка.  Вторая была её матерью.  Они остановились у моего стола и все время простояли с низко опущенными головами. Койя с полчаса посвящала меня в премудрость обычая "танцев невест",  вздыхая о том, что ни Лайме, ни уж тем более ей с этими танцами не везло.
- Лели повезло,  - говорила Койя, - но огнекрыл украл у неё будущего мужа. Она не хочет жить. Она хочет, чтобы ты продал её в чужое племя и это её выкуп за мужа тебе, Данил.
Целый час она мне вдалбливала о том, что со стороны Лели это очень, очень  благородно,  оплатить  собой  преступления  пусть  не мужа,  но все-тки воина,  который выбрал её в священном танце невест.  Отдельные реплики матери и Лели - не в счет, в них было больше эмоций, чем доводов.
Сказать по правде все эти ссылки на благородство и,  как бы сказали на Земле,  "на разбитую молодость" меня не очень убеждали.  Я тогда не ответил ни "да", ни "нет".
Вечером я рассказал об этом посвящении Хурсо и тот неожиданно  стал на сторону Лели и его матери.
- Это хорошая мысль, Данил. Очень хорошая!
- И чем же она хороша? Чем же она понравилась тебе? Отряд маленький а тут женщина...
Я хотел  рассказать  ему,  сколько  неприятностей, сколько интриг вносит женщина на Земле,  окажись она в составе небольшого экспедиционного отряда, но не сказал. Не сказал потому, что нравственные  установки женщин Трама и нравственные ценности женщин земных, как сказали бы умники - не коррелируются.
- Она не в тягость будет, Данил, потому что женщины знают, где растет трава жизни - кайхо.
- А ты не знаешь? - Я вложил в эти слова с пол пуда иронии, но Кирхо неожиданно заявил:
- Я знаю,  но я не найду,  разве что случайно, а без неё человек слабеет. Юбочники, отправляясь в дальние походы по делам торговли берут мешочки с сушенной травой,  да и по пути заходят  в племена, где пополняют запасы этой травы. А женщина - она знает.
Я ни чего не понял из этого: знает - не знает и долго перепирался с Хурсо.  Сказать  по правде,  не хотелось мне соблазнов женского тела.
Однако Хурсо был настойчив и убеждал меня,  что сама судьба дарит  нам возможность иметь в составе отряда женщину.
- Они многое знают,  - талдычил мне Хурсо, - но не знанием ума, как знают мужчины,  а знанием сердца. - Я даже хотел взять с собой старшую жену, но она сказала мне, что ждет ребенка.
- Ну, взял бы вторую. - Оборонил я, раздумывая над сказанным.
- И вторая ждет. - Смущенно ответил мне мой друг.
- Тогда возьми в жены Лели.  - Посоветовал я ему. - И все будет хорошо.
- Нет,  не могу, хотя Лели прекрасная женщина и была бы очень хорошей женой,  если бы родила мне мальчика. Не могу по праву мужчины входить к ней в спальню и просить,  чтобы она поглядела мне в глаза.  Она не поглядит, Данил.
- От чего же?  Ты сильный и хороший воин.  Не пойму, от чего она не поглядит на тебя?
- Она обрекла себя в жертву. Она выкуп тебе за мужа. Ты - можешь, а другой не может. Это выбор её сердца.
Вот так в моем отряде появилась эта зеленоглазая, как и Койя женщина. Остается добавить одну подробность, правда не существенную, что её мать часто посещает наш общий знакомец - Кирхо. Об этом мне сказал Хурсо.
                * * *
Вернемся таки  в  день  только что прошедший.  Хурсо отвечал у меня буквально за всё,  начиная от внутреннего распорядка и заканчивая, как бы  сказали  на  Земле - военной разведкой.  Меня это как нельзя лучше устраивало.  На дневку мы остановились миновав карьер,  где  добывался камень, кажется на земле такой камень называется - мергель.
Я остановился перед этим карьером,  где горели костры и сновали десятки людей и бебе.  Было видно, что карьер древний. Я подозвал к себе подмастерье смотрителя мельниц, Турка - так звали этого подслеповатого на один глаз мужчину, лет тридцати пяти и попросил его пояснить детали этой работы.
Из его пояснений следовало,  что камень отрывают от материковой пароды при помощи деревянных клиньев из особого рода дерева  -  мусек  и забив их,  в предварительно высверленное отверстие,  начинают поливать водой.
- Клин,  - пояснял Турка давно мне известное, - набирает в себя воду и делается раза в три больше и он рвет камень.  Потом куски камня складывают определенным образом вперемешку с дровами и обжигают.  Обожженный камень складывают в кожаные мешки и бебе везет их на мельницу.
- Он указал мне на одну из повозок очень напоминающую арбу.  -  Старые бебе возят, так как молодые все время норовят бегать.
На огромном, сколько  хватает  взгляд,  склоне  горы,  подработанной карьером  росли деревья.  Я такие видел в национальном парке на Земле, их там назвали - секвойа. Так что вопрос о том, откуда берется топливо,  отпадал сам собой.  Срубленной дерево с такого крутого склона само себя доставит в карьер. Смущало другое: такие громадные деревья должны иметь мощную корневую систему, и мне не понятно было,  как же она могла пронизать камень гор и из этого камня извлечь нужное питание?
Турка догадался,  наверное по моему взгляду,  скользившему по склонам гор, что я думаю именно об этом.
- Все это, - он обвел рукой лесной массив, - одно дерево, только тел у него много.  Одно тело умирает, а другое рождается. Это лесной род - Кесту,  так мы его называем.  Они держаться друг за друга корнями. Все горы, которые избрал на жительство род Кесту, одеты сверху их корнями. Они разрешают жить возле своих корней только тем растениям,  которые в смерти своей, дают им пищу.
Остановка возле  карьера  и особенно краткая лекция юбочника Турка, была очень полезной для меня.  Хотя бы уж тем,  что в этом мире  видимость может быть обманчивой, а любая земная аналогия не применима.
Дневки я решил делать длинными часов по три, чтобы отдохнуть, оглядеться, еще раз посмотреть свои записи, подумать. С этим - "подумать", у меня дела обстоят плохо. Больше вопросов.
{Я хотел понимания и это казалось мне естественным,  и более того - важным. Но хорошо, что я начинал действовать, прежде чем понимать!}
Эта дневка  для меня вылилась в очередное упражнение по расседлыванию своего скакуна и его же оседлыванию. Остальным пришлось потрудиться куда больше,  расседлать вьючных бебе,  а их было ни чуть не меньше чем ездовых,  Самки,  или как здесь принято говорить,  "подруги" не  в счет, то есть до тех пор не в счет, пока не подошло время их дойки.
Между тем в моей голове созревал первый мой приказ по отряду. Вечером,  был установлен кожаный шатер,  наподобие тех,  что строят народы севера на Земле.  Двенадцать четырехметровых шестов, связанных кожаным ремнем  на верху составляли остов шатра.  Шкуры бебе с вделанными в их петлями накладывались с верху и связывались проушинами  петель.  Такие же шкуры, сшитые мехом внутрь расстилались в шатре в виде постели. Таких шатров в нашей экспедиции было два,  но сейчас был установлен один шатер для меня,  все остальные, в том числе и Лели улеглись под открытым небом.
Надо сказать, что Лели сама расседлывала и оседлывала своего скакуна и пока все были заняты вьючными  животными  и  непременной  вечерней дойкой их "подруг", успевала развести костер, Когда мужчины заканчивали свои дела и шли к к костру,  то ужин был готов. А сама Лели исчезла в наступающей ночи.
Как бы сказали любители пикников, горячего не было, если не считать печенных клубней дебо.  Не было по понятным причинам,  глиняная посуда совершенно не годится для такого рода путешествий, а металлической они не знали. Все это обильно запивалось свежим молоком и заедалось огромными пучками трав. Поразительно, сколько можно выпивать молока за раз!
Единственный  шампур  с  мясом  тюльке Хурсо разделил между мной и им. Юбочникам мясо есть не полагалось.
Теперь самая пора перейти к моему первому приказу,  точнее к причинам его породившим.  Дело в том,  что юбочники потому и юбочники,  что носили юбки и ходили голоногими.  Мне это не нравилось,  мне это казалось непрактичным,  а я знал, что по крайней мере сыновья Кирхо, везли в своем багаже одежду воинов.  Я  предполагал,  что  запасливый  Кирхо прихватил несколько экземпляров штанов и сапог. Большего и не надо было!
И вот тут,  прежде чем объявить свой приказ о "ношении штанов и сапог всем без исключения, я хватился, что нет Лели.
- Хурсо, - обратился к своему заместителю по "хозчасти", - я не вижу Лели?"
- Она ушла в ночь по своим женским делам. - Тоном столь будничным и равнодушным ответил мой друг, словно я спросил о чепухе.
- Какие же ночью могут быть дела, Хурсо?
- У женщин - могут.
Опять с раздражающей меня уверенностью ответил мой зам. Все остальные участники нашего похода с интересом смотрели, чем кончится этот разговор.  Я решил поговорить с ним наедине, позже.  Мне не хотелось показаться дураком в глазах моих  спутников,  или выставить  таковым  Хурсо.  Я сделал паузу.  Исчезновение Лели и ответ Хурсо внес определенную сумятицу в мое намерение  экипировать  всех  в одну форму.  Поэтому я начал издалека и спросил Хурсо:
- Как ты считаешь, одежда воина лучше, или хуже одежды юбочника для похода?
- Воин лучший человек в роду, Данил и смешно спрашивать. Лучшему и принадлежит все лучшее и пища, и одежда.
- Хороший ответ Хурсо.  - Я похлопал его по спине в знак одобрения.
- Но я думаю, что здесь в этом походе у меня есть законное право определять что лучше, а что хуже? Так Хурсо?
- Да, так. Ты здесь вождь и твое слово - закон для всех.
- Тогда выслушайте мое  слово.  Я  приказываю  всем,  исключительно всем,  даже  Лели,  которая ушла по своим делам в степь,  завтра утром быть в одеждах воинов.
После этих слов я повернулся и пошел в свой шатер из кож,  или  как его  называли  здесь - Мело.  На пол дороге обернулся и крикнул Хурсо: - Освободишься, зайди ко мне!
Я зашел  в свое жилище из кож,  вытащил на ощупь из вьючка электрический фонарик,  зажег его и пристроил в верху  в  месте  переплетения шестов.  После чего лег не раздеваясь, только снял сапоги, на довольно таки жесткое ложе. Подвернул в головах шкуры и засунул под них парализатор,  и свою электронную записную книжку. Я намерен был на диктовать хотя бы вкратце события сегодняшнего дня.  Но тут же уснул,  так и  не дождавшись Хурсо. Проснулся перед рассветом.
{Должен заметить, что наручные часы с встроенным в них компасом были  совершенно  бесполезными,  в смысле определения времени.  Сутки на Траме длились тридцать часов!  Об этом бы  стоило  сказать  где-нибудь раньше,  когда я понял,  что мои часы показывают что угодно, но только не время суток!  Тем не менее, я все-таки ими пользовался. Час для меня был часом по моим часам,  и расстояние я по привычке измерял в километрах.
Надо сказать,  что в языке аборигенов деления времени на единицы меньшие чем: "до обеда", "после обеда", или "вечером", "утром" "в обед вчерашнего дня", "завтра утром", "завтра в обед", "завтра вечером" и - "давно",  "в будущем" - не было.
Годовой цикл делился на две неравные части,  "сезон дождей" и "сухой сезон". Более длинные периоды они считали,  как  и мы же по годам,  но в обыденной речи не употребляли такие привычное для нас выражение,  как "десять лет тому назад, или сто, тысячу". Какой-либо хронологической памяти о своей истории у них не было,  хотя предания без временной привязки  существовали.  Говорили  об этом так:  "Очень, очень давно это было... Или совсем недавно это было"
Приспособится к такому счету времени и такому  суточному  ритму  я так и не смог полностью. Вот вам и причина от чего я проснулся так рано.}
Эти записки я диктовал до того времени,  покуда не услышал голоса в лагере  и характерное покашливание Хурсо перед пологом моего шатра.  Я крикнул ему, чтобы он зашел.
Хурсо с порога стал объяснять, что приходил вчера вечером в мою палатку, но я спал, а будить меня он посчитал не нужным делом.
- Ладно, не оправдывайся. Все было правильно, - успокоил я Хурсо. - Только скажи мне, какие такие женские дела могут быть по ночам у Лели?
- Она собирала съедобную траву для нас,  Данил. Днем ей некогда, а ночью самое время.
Я чуть было не сказал очередную глупость,  что ночью темно и в темноте как можно собирать траву? Но вспомнил вовремя, что эти люди видят в ночи, как кошки, а может и лучше кошек. Между тем Хурсо явно чего-то не договаривал, переминался с ноги на ногу.
- Ну, выкладывай, что там еще?
- Приказ твой исполнен и я одел и обул всех юбочников, хотя это было непросто,  особенно с Турка. Он не умеет носить одежду воина и отказался от сапог.  Я думаю,  что ты напрасно такое приказал. Они долго будут привыкать.
Он замолчал.  По тому, как смотрел Хурсо куда-то  в сторону,  а  не прямо мне в лицо,  как это бывало раньше,  я понял что есть еще один сюрприз из этого сорта и даже догадывался от кого.
- А Лели вообще отказалась исполнять мой приказ, да?
- Да.  Она  плакала  и говорила:  "Зачем её так унижать?" Она сама стоит у входа и хочет вымолить себе прощение.
- Я хотел,  как лучше Хурсо. - Я пошел на попятный.
- Скажи ей, что пусть она, если хочет, не исполняет этот мой приказ.
Лицо моего  друга просияло от радости,  а я сделал себе крепкую зарубку на будущее, прежде чем отдавать приказы, посоветоваться с ним.
Хурсо вышел,  а я продолжил диктовку.  Надо успеть,  а то скоро мой бебе приведет свою подругу на очередную дойку.
XXIX {29}
Утренняя дойка.  Я уже ловко держал в зубах  небольшой  бурдючок  с вставленным во внутрь ободком из гибкой лозы,  уже сдавливал и тянул к соску молоко из груди {сказать - вымя,  язык не поворачивается},  этого животного.  Тянул с какой-то садистской сладострастностью, когда в голову влетала мысль о женщине, которая по логике вещей давно бы должна влететь, а то только жужжала и крутилась около.
Во время этой дойки,  под внимательным взглядом моего скакуна,  мне пришла в голову и четко оформилась мысль, что такие животные, как бебе не  могут  возникнуть  в  природе естественным образом.  Моих скудных, школьных познаний по биологии хватало на понимание,  что такое естественный отбор и симбиоз. Несомненно, бебе и человек являли собой симбиотическую структуру, в которой животное было в куда большей  зависимости от человека, чем человек от неё.
Но человек появился на этой планете не эволюционным путем. Несколько пассажирских звездолетов с представителями земных племен еще не утративших связь с природой, были доставлены сюда для эксперемента, которого не было ни когда и не где...
Да. Именно так! И несколько "головастиков", владеющих методами генной инженерии,  плюс представитель местной фауны в  образе  совершенно дикого бебе...  Я был уверен,  что где-нибудь, может быть за пределами этой плоской как столешница степи, есть дикие бебе, или животные очень на них похожие. Жажда странствий разгоралась во мне. Я хотел, я жаждал свободы!  Зачем мне чужое бремя?  Зачем мне искусственно созданные божества?
За утренним завтраком я исподтишка оглядывал своё воинство и  заметил что сыновья Менга, довольны одеждой воинов, чего не скажешь о Виса и особенно о Турка.  Это было видно по тому,  как скованно они  держались.  Я уже было пожалел о своем решении,  но подумал, что человек ко всему привыкает, а такая одежда, как одежда воина все-таки больше подходит  для  скачке на бебе,  чем юбка.  Я поглядывал на Лели,  которая ухитрялась смотреть исключительно себе под ноги и, тем не менее, исправно  подавать  еду и мне особенно жалко стало её.  Я решил поговорить с ней отдельно, но не сейчас, а в обед, или вечером.
Этот разговор состоялся в обед.  Я отвел Лели в сторонку, чтобы нас не слышали.
- Садись, - сказал ей,  сам усаживаясь на траву. - Мне Хурсо сказал, что я будто тебя обидел, предложив одеть штаны?
И не дожидаясь её ответа,  продолжил:
- Я этого не хотел. Там, в звездных мирах, женщины, когда садятся в седла на таких ездовых животных,  как бебе, то все надевают штаны. Так на много удобнее, чем в юбке.
- Надо мной будут все смеяться.  - Ответила Лели, уперев взор в собственные коленки.
- Как же они будут смеяться, если я приказал? - Я попытался придать своему голосу весомость с нотками угрозы в адрес, посмевших бы смеяться.
- Все равно мне стыдно, - прошептала Лели. И пояснила:
- Это как воину одеть юбку и пройтись с ней по селению.
Хотел ответить так,  как принято на земле:  "Стыд не дым,  глаза не выест." Но промолчал. Спросил о другом:
- Ты видишь, или чувствуешь траву?
- Вначале я чувствую, - Лели дотронулась до носа, - а потом вижу.
На этом наш разговор и закончился, хотя у меня было еще что сказать ей и еще больше,  о чем спросить. Сказать по правде я был смущен, если вообще как то определить мое чувство.  Эта покорность и в то же время, на мой взгляд,  совершенно дурацкие,  если не сказать резче,  обычаи и нравы, делали из меня сентиментального дурака. И я понимал, что дурак, но ни чего с собой сделать не мог.
                * * *
Весь наш  путь проходил вдоль левого берега речонки,  исток которой как раз и был возле горячих источников недалеко от  моей  полянки.  По правую  сторону  её,  как-то не естественно круто вздымались лесистые горы и уходили за горизонт к Востоку. Горы - многоярусная стена, начинающая с лесов и заканчивающая горными, снежными пиками.
Однажды я спросил Хурсо:
- Ваш род высоко поднимался в горы? Вы знаете, что есть там, за этими лесными массивами?
- Нет,  - ответил Хурсо. - Мы люди степей, а не гор. Там чужой мир. Там живут народы гор. Когда-то мы торговали с одним из горских племен. Эта была хорошая торговля. Они умеют делать железо. Они колдуны и волшебники. Про них много сказок и я не знаю, где правда, а где нет.
- А почему сейчас нет торговли с этим племенем?
- Демон  гор  убил их всех в наказание за набег на наше селение.  Я был еще перн, но там был. Все лежали мертвыми у своих очагов и горнов. Потом бебе не любят ходить в горы. Там нет вкусной травы, и они от горных трав болеют.
Хурсо покачал головой, словно осуждал меня за такой вопрос  и еще раз повторил:
- Нет,  мы не ходим в горы, разве что женщины, да и то недалеко.
Я не очень-то верил в демонов гор, но видимо что-то было такое, раз все погибли?  Может быть выход какого-нибудь газа? Ну, например, сероводорода? Теплые источники дают основания предполагать, что такое возможно.  Вот только спросить не у кого.
Вечером все повторилось:  расседлывание бебе, дойка "подруги", ужин у костра,  уход Лели в ночь.  Мясо для нас с Хурсо... Вот только вечер выдался долгим, и я смог отредактировать ранее  надиктованный текст.  Думаю, что и завтрашней день станет повторением этого дня.  По моим представлениям мы за день проходим  {проскакиваем}  не  менее  60  километров, тридцать с утра и столько же после обеда.
Хурсо говорит,  что до Гихона таким темпом мы будем идти  не  менее тридцати  дней!  Да хоть бы сорок!  Куда мне спешить?  Я спросил его о том:  ходил ли кто-нибудь из его племени этой дорогой,  по  которой  мы идем?
Он ответил - нет.  Торговцы идут севернее, выменивая товары у степных племен. Хурсо не знал, есть ли роды, живущие, как и его род, у подножья гор,  то есть на мой вопрос о вероятности встречи с другими племенами, Хурсо не мог точно ответить. Ответ его был таков:
- Скорее всего, мы не встретим здесь ни одного племени.  Разве что у Гихона, где он прорубает себе дорогу сквозь горы.
Мне ни чего не оставалось, как лежа в этом жилище из шкур предаться размышлениям.  Размышлениям,  которых я очень боялся. И не зря боялся. Ни когда, как этой ночью так не трещала моя голова, вспухшая от мыслей, как горная речонка от ливневого дождя.
Можно сказать,  что эти мысли у меня опять родились во время дойки. Бебе  пришли  на  закате и самец требовательно пробебекал у моего шатра-мело. Можно смеяться, конечно, но мне отнюдь было не смешно. Я, вылезая их жилища вспомнил,  что Хурсо,  вручая мне это животное сказал, что теперь я и он - одно.  Я не понял эту фразу,  но сейчас хорошо  её понимаю.
Как бы вам объяснить,  ну это тоже самое,  что собака для  таёжного охотника.  Так вот,  он привел {а может она привела его?} свою подругу на вечернюю дойку.  Повторяю: доить самку бебе и при том, дважды в день стало моей святой обязанностью.
Так вот суть моих размышлений опять свелась к  тому,  что  на  этой планете Трам когда-то поработали классные генетики! Черт возьми! Разве на земле есть племена, видящие во тьме,  как кошки?  И есть женщины  за версту чующие носом и различающие травы? Разве такой симбиоз между человеком и животным возможен, когда человек появился здесь всего ничего – пять, ну пусть 10 тысяч лет тому назад?!
Вот о чем я думал в эту ночь.  И чем больше думал,  тем  явственнее вырисовывалась картина этого проекта - "Ной", будь он не ладен!
Тут не только социальный эксперимент, о котором мне талдычил Грей, тут запрещенный  в  звездной федерации,  генетический эксперимент на людях и на местных животных проводился.  Вот и ответ, от чего огнекрылу понадобилось садиться на этот шест.  Летает, летает в поднебесье и вдруг видит - круг и людей с этими уримами.  Срабатывает  инстинкт,  обусловленный геном  и он летит на этот круг,  садиться,  а коли сел то - всё!  Этот урим его как бы гипнотизирует.
Может и людям, что-нибудь такое встроили... Начинает человек делать
не положенное,  ну его и "ломает",  "корчит",  он начинает болеть... Может быть, эти выдумки о мальчиках,  за которых нужно убить мужчину,  имеют под собой какую-то генетическую основу?
Всё. Точка.  Выпил таблетку снотворного и отложил к чертовой матери этот блокнот! Охереть можно от таких дум!

                ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
                I
Уже на  следующий  день после ухода экспедиции Данила Патрушева,  в
дом Лаймы зашла её подруга Койя.  Живот у  Лаймы  округлился  и  Койя,  усевшись  на  против подруги в плетенный стул с завистью сказала:
- Ты родишь ему обязательно мальчика - это точно, а я невезучая, я ему рожу девочку.
- Как, ты тоже ждешь? - Спросила Лайма, нежно поглаживая свой живот.
- Похоже,  что так, - откликнулась Койя, но в голосе её было больше горечи, чем радости.
- Хорошо, если бы родила мальчика. Мы бы стали его женами, - сказала Лайма. - Мой уже ногами колотит
- Ты везучая, Лайма, а я нет. Я вчера спала в его доме. Там его запах остался.  Ты бы сходила в его дом.  Сыну нужно чувствовать хотя бы запах отца.
- Ты смеешься что ли,  подруга?  Меня из дому не выпускают. Во двор только.  Отец говорит,  что мое дело выносить и родить будущего  вождя
рода Пта. Он так уверен в этом, что и мне так кажется.
- Так, наверное, и будет,  Лайма. Данил великий воин и его сын будет таким же.
И опять повторила свою заунывную фразу:
 - Ты везучая Лайма, а я нет.
Мать Лаймы  Кербо уже дважды заглядывала в комнату дочери.  Ей явно
не нравилось,  что пришла Койя и наверное своими словами  расстраивает дочь. Койя это чувствовала, хотя сидела к двери спиной.
- Я думаю,  - задумчиво произнесла Лайма, - если ты родишь девочку, то он все равно тебя возьмет в жены.  Я знаю его сердце - оно нежное и мягкое.  Он всех женщин, с которыми переспит,  возьмет в жены, а уж кто родит ему сына или дочь,  к тем он прилепиться своим сердцем. Не забывай с ним ушла Лели, а ей всегда везет.
- Ну, уж,  не хотела бы я, чтобы мне так везло! - Решительно заявила Койя, - кто может завидовать её несчастью?
- Ты думаешь, что Данил её продаст в чужой род? - Спросила Лайма и потому как спросила, Койя поняла, что не продаст.
- Он не такой, как все, - Койя кивнула головой в подтверждение своих слов и слов Лаймы.
- Это ты правильно сказала, Лайма и потому он не стал вождем рода и не продаст Лели.
- Он будет вождем рода.  Это я знаю. - Сказала так, словно и на самом деле ей известно будущее. - И Лели станет его женой.
- Откуда ты можешь это знать? - Удивилась такой самоуверенности Койя.
- Он мне сказал.  - Лайма погладила свой живот.
- Его сын мне сказал. Сон такой был.
- Расскажи сон? - Попросила Койя.
- Нет, не расскажу, подруга и не проси.
В комнату, в третий раз вошла мать Лаймы и проворчала:
- Ей отдыхать надо, а ты с разговорами... расстраиваешь...
И ворчала,  пока Койя не ушла. Лайма действительно расстроилась, но
расстройство её не касалось Койя, а относилось ко сну, который она видела накануне.  Сон был многослойный, и проснулась Лайма от  страха.  И этот страх передался младенцу, и он сильно пинал мать изнутри чрева её.
О сне она и матери своей ни чего не сказала.  Побоялась, что родители
посчитают её безумной.  Да и разве может такое присниться здраворассудочному человеку? Лайма пожалела, что слово о сне само собой слетела с языка.
  * * *               
Мужской дом был в заботах и хлопотах, сразу четверо перн-юношей готовились в поход за головами.  Только их наставники были спокойны. Они должны  были уйти в степь с интервалом в сутки и каждый наставник хранил в тайне свой план этого похода. Через месяц, а может быть и раньше они должны были вернуться в селение. Девочки-перн готовились к первому в своей жизни танцу невест. Эти приготовления объединили род и на время  приглушили остроту потери Мудрого и тревогу по поводу осиротевшего храма и страшные рассказы храмовых слуг  о  появлении  духа  алтарного камня.  Редко когда бывало так, чтобы сразу четыре юноши-перн вступили в возраст воинов. Праздник невест должен быть самым большим за последние десять лет.
Не обошлось и без сетований на отсутствие мудрого на проводах охотников за головами. Уходили, как заведено было на рассвете.
                * * *
Прошло небольше пяти суток с момента ухода последних  охотников  за головами, как в селение прискакал перн-пастух и сообщил, что воины соседнего племени Кху угнали десяток молодых бебе.
Это случалось  и  раньше  и это понимался как вызов.  Менга срочно собрал в мужском доме совет командиров десятков и подробно доложил  им о происшествии.
- Они хотят разом получить много голов. - Мрачно проворчал Бен Ва, - они хотят войны.
- Они узнали, что Данил ушел из селения. - Уверенно заявил Кирхо.
- Они хорошо знают, что такое рука гнева. Они выждали ровно пять дней, чтобы Данил ушел как можно дальше. Я думаю, что тот воин, головой которого побрезговал Данил,  очень авторитетный воин и не мог стерпеть этой обиды. Я думаю, вождь - это месть.
Менга внимательно всех выслушал. Мнение было единым. Напасть и наказать этих наглецов. Это соответствовало его тайному желанию - утвердиться в качестве удачливого вождя. Но он хотел, чтобы решение о нападении хорошенько созрело.
Поэтому он скептически спросил Кирхо:
- Как они могли узнать о том, что Данил ушел из селения?
- Как? В роду Кху много людей и особенно юбочников, связанных родственными связями с нашими юбочниками,  вождь. Я думаю, они все знают. В том числе они знают, что мы утратили Верма.
- Ты хочешь сказать, что у нас в роду есть предатели?
- Именно так,  вождь.  Не тебе говорить, что после танца Зида много появилось недовольных тем, что Данил отказался стать вождем. Частью они убиты, но убиты воины, а среди юбочников много сторонников ушедшего от нас Верма.
Это была правда и было видно,  что часть командиров согласны с этой правдой, но согласны не так, как хотелось бы Менга. Нужен был быстрый и успешный рейд в соседнее племя.  Нужно привести много голов. Это Менга  понимал.  И сидящие перед ним командиры десятков это понимали,  но решение оставалось за ним.  Решение, которое нельзя было отложить и  на полсуток.  Оно должно быть принято здесь и сейчас.  Менга впервые почувствовал на себе бремя окончательного решения.
- Я сам поведу воинов.  Я решил,  Я поведу свой десяток и со мной в рейд завтра на рассвете, выходят десятки: Кирхо, Турбе, Серта и десяток Нурза.  Все остальные десятки отдаю под командованием Бенва. Я оставляю его вместо себя. Собирайтесь не шумно, тайно и вечером за час до заката все должны быть готовы выступить в рейд.
Но выступить  тайно не получилось.  Едва Менга закончил свою речь, как от мужского дома, взяв с места в галоп, умчался бебе в седле которого сидел воин.  Он был из тех, кто участвовал в нападении на Данил, из отряда жреца.  Ему чудом удалось избежать участи  своих  товарищей.
Луч парализатора только лишил сил, но он сумел уйти к горячим источникам и там переждать всю кровавую бойню. Там, Гендо поклялся отомстить за смерть жреца и товарищей. Время мщения пришло раньше чем он ожидал.
Оставалось только не потерять своей головы прежде чем она скажет  все, что он услышал, скрываясь в зарослях риоли под верандой мужского дома.
Как хорошо,  что у Менга такой громкий и зычный голос!  А вот то, что говорили другие, он плохо расслышал, да и не важно, что они говорили!
                II
Селение рода  Кху располагалось к Западу от селения рода Пта в степи.  Горы отсюда были видны,  как дымка на горизонте,  дня три быстрой скачки на бебе. Выбрано место не случайно, в пологой лощине, идущей от самих гор и дугообразно загибавшейся к великой реке Мару на Запад, тек водный поток, почти ручей, немного оживающей в сезон дождей.
Этот ручей был источником воды для рода Кху,  но самое главное,  по берегам его рос кустарник. Из его ветвей делали каркас жилища и сверху обмазывали его глиной,  смешанной с пометом бебе.  Именно этот кустарник,  дающий жилищу остов и крепость, как кости человека дают ему крепость, назывался - Кху. Отсюда и род принял свое название.
В отличие от рода Пта тут не было столь строгого деления на юбочников и воинов.  Род едва насчитывал две тысячи человек вместе с детьми.
Однако благодаря тому, что каждый мужчина имел право носить одужду воина и оружие,  то в случае чрезвычайной необходимости он мог мобилизовать не меньше воинов чем род Пта и даже больше.
Воин Олету, головой которого побрезговал демон, стал вождем племени.  Он  повел старшего сына Олеву на охоту за головами,  но вмешался демон,  а воин Пта опозорил Олеву на всю жизнь помочившись на него. У нового  вождя было три жены и одна из них Лойка,  проданная из племени Пта,  родила ему сына - Олеву так и не ставшего полноценным наследником отцовской, воинской доблести. Такое смывается только кровью!
Он и его сын Олеву отлежавшись в степи, и вернулись в  селение  с пустыми  мешками для голов и рассказали о демоне.  Как не странно,  но именно потому и стал вождем,  что имел печальный опыт общения с  демоном.  И  еще;  Олету умел говорить и не только о том,  что видели его глаза, но и то, что хотела бы видеть его душа.
Он рассказал о встречи с демоном так,  что всем стало ясно – судьба в образе демона, упавшего с небес ясно указывает, что воин Олету должен стать вождем. Он и стал им.
Олету ждал своего часа и дождался,  когда пришли радостные  известия,  что  в роде Пта смута.  Олету стал готовится к мести.  Одно его удерживало, -  это присутствие в роде Пта демона,  спустившегося с небес.  И вот родич его жены - юбочник Серда, владелец крупных мастерских по выделки кож и пошиву кожаных изделий донес, что демон отказался от титула вождя и ушел из селения к Гихону. Он же расказал поразительную  историю "танца Зида".  Олету решил - наступило время мщения.  Он был уверен, что оскорбленный дух мести Зида пришел к нему и стучится в его сердце.
Нападать на селение он остерегался по той причине,  что  там  стоял храм  Пта  и он помнил хорошо предание о храме.  Как говорили старики, что покуда в храме есть жрец, ни кто не сможет взять селение Пта. Этот храм был общеродовой,  для всех людей степи,  святыней. Просто род Пта узурпировал право владеть ею. Так считали многие племена в степи, даже те,  кто жил по берегам Мару и Гихона и у самых снегов на Севере. Сила жрецов бога Пта была известна,  но нынче род Пта утеряли своих Верма, а значит и силу. Это вдохновляло Олету, но и призывало к осторожности.
После нападения на пастухов, вождь ждал рейд на его селение и готовился к нему.  В отличие от воинов рода Пта, где каждый воин был меченосцем,  в роде Кху мечей было мало,  а после гибели горного племени и вовсе поступление этих изделий прекратилось.  Но войны Кху делали лучшие в степи луки и стрелы,  и славились как искустные стрелки, способные выпускать три стрелы пока первая еще в воздухе.
Ножи для  разделки мяса тюльке вполне годились,  чтобы ими отрезать голову,  но не могли противостоять мечу.  Тактика ведения боя  воинами
рода Кху исключала прямое столкновение с врагом.  Вот почему вождь готовился встретить воинов Пта на дальних подступах к своему селению. Он выслал около двадцати человек в дозор на сменных бебе.  Дозорные находились в полудневном переходе от селения рода Пта. Все кто мог - готовили стрелы, кололи прозрачный камень на наконечники для стрел. Варили быстро твердеющий клей из блестящих пластин в которые одеваются водные демоны реки Мар.
Вождь сказал,  что иначе воины Пта вырежут всех. Он говорил что они обезумели и потому потеряли Верма,  а законного вождя взял себе демон Зида.  Страх сплотил род.  Три эшелона защиты приготовил Олету и даже провел учение, прежде чем устроить провакацию по угону бебе.
Олету так распределил свои силы:  первый эшелон отстоял от селения в  трех  днях пути и состоял из пятидесяти самых лучших лучников рода.
Пять десятков!  Второй эшелон был значительно больше, хотя качественно хуже, так как в него входило немало юбочников, но в нем было сто человек,  десять десятков!  И в дне перехода был третий эшелон  не  больше первого, но в нем были мечники.
Лучный бой определял тактику,  заключающую в ложных отходах и охватах нападавших.  Все это было отрепетировано Олету.  Он ждал, когда в его западню попадутся самоуверенные воины Пта, не знавшие поражений.
                * * *
Между тем Гендо гнал своего бебе вдоль горной  гряды  не  удаляясь далеко в степь. Он знал путь в селение Кху по лощине вдоль реченки, но да неё было два дня бешенной скачки.  Бебе бежит  быстро,  но  требует дневного, не менее двух часового отдыха. Гендо ближе к обеду прижался в горной гряде. Он не хотел ни кому попадаться на глаза ранее времени, но больше всего боялся стрелы в спину ли,  в бок. Он хотел сам увидеть первым воинов Кхе и продумать,  как дать им знак, что ему нужно встреиться с вождем,  что он имеет важные сведения. Бебе был недоволен тем, что всадник избрал путь среди зарослей кустарника, когда в часе скачки к Северу приволье степей с вкусной и сытной травой.
На следующий день,  к вечеру Гендо достиг  лощины  и  заночевал  у ручья.  Утром  перебрался на западную сторону ручья и до полдня скакал вдоль горного хребта и только  после  полуденного  отдыха  повернул  в степь  на  Север.  Ночевал в степи и к своему счастью утром увидел небольшую группу женщин, возвращающихся с корзинами полными трав из ночного похода.  Карзины на головах и выдали их,  прежде чем они заметили одинокого воина из рода Пта.  Это не очень их испугало, воины не интересуются женскими головами.  Гендо подехал к ним и сказал:
- Передайте своему вождю,  что у меня есть для него важные сведения и я  его  буду ждать здесь.
Женщины ушли, а Гендо расседлал скакуна и лег, подложив под голову седло.  Женщины придут в селение не раньше чем после полудня,  так что вождь появится здесь ближе к вечеру,  а то что он появится, в этом Гендо не сомневался.  Одного боялся,  чтобы раньше вождя его не обнаружил какой-нибудь воин.  Гендо устал и как не боролся с усталостью, уснул.
Так  во  сне и умер,  а голова его оказалась в кожаном мешке перна Алима,  который увидел спящего Гендо и не раздумывая отрезал ему голову, забрал драгоценный меч и седло. Такой удачной охоте может позавидовать кто угодно.  Вождь,  действитель прибыл ближе к вечеру и нашел  только безголовый труп.
- Жаль, - сказал Олету,  - очень жаль, что мы теперь не узнаем, что он хотел мне сказать.
- Наверное что-то важное,  - откликнулся на эту реплику воин, оторвавшись от бюрдючка с парным молоком.
- Это не трудно догадаться Амисе, труднее понять, что?
Обратную дорогу  вождь размышлял над тайной обезглавленного трупа и еще раз просчитывал,  все ли он предусмотрел.  Он думал и  не  находил изъянов в своей тактической расстановке сил.

                III
Отряд Менга выступил пятью десятками и учитывая, что воины Кху отличные лучники, у каждого за спиной был щит из четырех слоев дубленной кожи, натянутой на круглый обод из прута "железного" дерева бурка, Высохший до звона прут нельзя было разрубить мечом, а самые острые стрелы с кремневыми наконечникми застревали уже во втором слое  кожи.  Это было надежное средство от стрел.
В бебе не стреляли по той причине,  что раненное животное само становилось  яростным  бойцом,  а  если учесть и самку,  то получлось два разъяренных зверя.  Даже бебе врагов становились  непослушными,  когда видели раненного и разяренного в своей ярости сородича. Бывали случаи, когда они сбрасывали своих седоков и убегали в степь. Они как бы говорили,  что дела людей - это дела людей, а не их. Это намного усложняло правила ведения боя в седле и применение лука.
После обеда  отряд Менга рассредоточился и шел в направлении селения Кху пятью группами,  на расстоянии прямой видимости и только вечером соединялся вместе, чтобы утром снова принять походный строй.
Жесткая зависимость воинов от своих скакунов-бебе,  определяла  как сам  ритм,  так и организацию дневного движения,  организацию ночевки.
Передовое охранение выставлялось  не  менее  в  получасе  галопирующей скачки,  с  таким  расчетом,  чтобы основной отряд мог успеть оседлать скакунов и приготовится к сражению.
Именно на рассвете, когда ночное зрение слабнет, а дневному не хватает света, воины Кху напали соединенный отряд Менга.
Они нападали тремя лавами,  с Севера,  с Запада и с Юга, острием их схождения был лагерь воинов Пта. Дальние дозоры их не обнаружили и потому у Менга и его воинов времени было в обрез.  Когда все уже сидели в седлах,  а самцы недовольно бебекали, потому как остались недоенными их  самки,  нападавшие были в трех полетах стрелы,  или в трех минутах галопа.  Менга направил десяток Нурза на северный отряд, десяток Серта на южный, а сам со своим десятком и с десятками Кирхо, Турбе помчался нвстречу  Западному.  Едва  появившееся  над  горизонтом  солнце сверкнуло  на  обнаженных мечах.  Но нападавшие,  осыпав воинов Менга стрелами,  сделали широкий круг и пустились наутек,  увлекая за  собой преследователей.  Таким образом отряд Менга раскололся на три не равные части и в каждой из них были потери убитыми и ранеными.  Воины Кху зря стрел по степи не раскидывают. Еще больше стрел сидело в щитах.
Менга нужно было во чтобы то не стало сойтись с врагом в  рубке  и тут  преимущество  было бы на него стороне.  Но именно этого не хотели воины Кху.  Отступая,  они веером рассредотачивали свои ряды и  вскоре отряд  Менга гнался за двумя воинами.  Через три часа преследования, бебе Менга решительно встали.  Хочешь не хочешь,  а покуда не подоешь их подруг, они не сдвинуться с места.
Это было первое и серьезное поражение Менга.  Трех воинов недостичатались они в своих десятках и еще пятеро были легко ранены.
- У них нынче очень умный вождь,  - проворчал  Менга,  выпивая  из бюрдючка парное молоко. Еще более встревоженным был Кирхо.
- Нужно вернуться командир, - сказал он.
- Куда вернуться? - Переспросил Менга.
- Вернуться в селение, вождь. Разве не видно, что они хорошо подготовились. У них запасные бебе, "подруги" которых во время подоены, а у нас их нет. Они нас ждали. Зачем нам играть по их правилам?
И в подтверждение его слов на горизонте замаячил еще один отряд воинов Кху, как видно на отдохнувших бебе. Было ясно, что внезапного нападения  не получится,  до селения еще трое суток скачки и за эти трое суток от отряда ни чего не останется.
- Мы вернемся, себе на горе и позор Кирхо. - Скрипнув зубами ответил вождь.
- Это так, - Кирхо в знак согласия и даже покорности, кивнул головой,  - но скоро обеденный отдых бебе и  тогда  нас  перестреляют  как тюльке.
- Надо этих,  - Менга ткнул рукой в сторону  нападавших,  взять  в "Кольцо смерти" и стягивать его пока наши мечи не достанут до их поганых тел и сделать это до обеда.
Это был известный прием, когда врага окружали и двигаясь по спирали
сжимали в плотное кольцо.
Нападавших было не больше чем их и, хотя двигались они цепью,  чтобы до поры до времени оставлять противника в неведении о своей численности,  Менга определил численность по звуку. Хотя, казалось бы бебе бегут по степным пространствам бесшумно,  но для опытного воина,  каждый удар когтей о почву был слышим.
То, что шли они цепью,  а не широкой лавой и не так как утром тремя
отрядами, было удачей для воплощения замысла Менга . Когда до неприятеля осталось не больше пяти полетов стрелы и они начали переходить  в лаву,  десятки  Менга поскакали на встречу им вогнутой,  расходящей в стороны подковой.
Воины Кху  поняли,  что  их  берут в "кольцо смерти",  но с большим опазданием и вихрь всадников закружился вокруг их,  сжимая и сбивая  в кучу.  Нападавшие были обречены и они это понимали и потому стрелы летели с убийственной скоростью и точностью.  К обеду все Кху,  числом в сорок  воинов  были уничтожены,  а отряд Менга потерял убитыми девять человек и еще с десяток получили ранения,  некоторые такие, что Менга вынужден был отправить их назад в селение, с отрезанными головами Кху.
Каждый воин пометил особым знаком свою добычу.  Но прежде  чем  отправить, раненных и убитых, нужно было дать отдых бебе.
Это, послеобеденное время было самым уязвимом временем  для  воинов Пта. И действительно, едва закончилось это время, как на горизонте появился новый отряд.  Бебе неохотно подставляли свои спины под седла  и презрительно фыркали когда к седлам привьючивали трупы.
Из пятидесяти воинов в отряде осталось чуть больше тридцати.  Таких
потерь род Пта давно не видел с тех самых пор, как горцы напали на селение. Не очень вдохновляло то обстоятельство, что род Кху заплатил за это сорока головами. О судьбе десятков Серта и Нурза ни чего не было известно. Когда легко раненые ускакали в сторону селения Пта, вместе с трупами,  стало ясно, что на этот раз воины Кху сменили тактику и идут на отряд Менга широкой, но давольно жидкой лавой.
Менга  решил прорвать эту лаву в центре и двигаться дальше к селению Кхе.  Он стремился ворваться в самое сердце противника и там уж ни кто,  защищая свои дома,  не увернется от настоящего боя.  Это удалось без особого труда,  чего не скажешь о потерях.  Легко ранены были  три воина, а за спиной нависал отряд Кху. Кирхо было ясно, что они попали
в хорошо расставленную ловушку и эта победа несла на своем конце - поражение. Скоро наступит вечер и тогда отряд Менга окажется совершенно беззащитным. Бебе покинут его до утра. Правда и бебе противника свято чтут закон ночи, чего не скажешь о людях. Стрелы одинаково точно летят в цель, что ночью, что днем.
                IV
Олету,  вождь племени Кху верхом на своем бебе слушал донесение из степи и не смотря на печальное известие  о  гибели  четырех  десятков,
возглавляемых опытном воином,  Амисе,  остался доволен. Главное – его план работал, и отряд Пта все глубже и глубже  залезал  в  ловушку.  От двух десятков,  которых направил Менга на Север и Юг, осталось половина,  а вторая рассеяна по степи и движется к своему селенью.  Осталось жалкая  кучка,  не больше тридцати воинов вместе с вождем Менга и тем самым воином, что оскорбил его сына возле дома демона. Олету предвкушал  радость  с какой он отрежет голову вождю и этому воину.  Нет,  он предоставит это сделать своему сыну Олеву и сделать нужно так,  чтобы оба этих воина видели и осознавали, кто отрежет их головы и почему.
Но вождь ошибался по крайней мере относительно тех десятков из  отряда Менга, которые пошли н Юг и на Север. Они действительно, преследуя веером отступающих воинов Кху рассеялись по степи,  но  потери  их были не столь значительны,  как описывали вождю его сыновья,  Олеву и Олесе, воглавлявшие эти отряды, хотя Олеву и не был полноценным воином.
Стрелы Кху взяли свои жертвы,  но всего-то три человека убитыми,  в обоих отрядах Нурза и Серта,  вернее тяжело раненными и в знак милосердия, чтобы не мучились напрасно, добитые своими товарищами. Еще пятеро  с  легкими ранениями были отправлены в селение вместе с трупами.
Примерно столько же потеряли воины Кху.  Но сыновья вождя,  как  и  их отец часто видели ни то,  что есть, а то что хотело бы видеть их сердце.
Утром на следующий день после сражения, отряды Нурза и Серта соединились и пошли на Запад севернее отряда Менга.  Их было  не  много, всего  двенадцать воинов и Серта добровольно отдал право командования Нурза, старшему по возрасту и опыту, а к тому же и потерявшему меньше всех убитыми и ранеными.
Олету этого не знал,  доверившись своим  сыновьям.  Завтра,  решил вождь  Кху,  он  нападет на отряд Менга,  но прежде запретит поражать
стрелами двух воинов:  вождя и обидчика сына, облик которого он запомнил на всю жизнь.  Готовясь к мести - он узнал его имя - Кирхо.  Старые опытные воины видели его в отряде Менга. Их он хочет взять живыми.
Олету  строил планы и планы эти были грандиозными.  Он думал,  раз его род вышел из селения Пта, то почему юы ему туда не войти? Женшин и детей и юбошников он оставит, а вот воинов всех вырежит и добавит их к черепам общих предков.
"Будет один род." - Думал Олету, направляясь к отряду  мечников.  С отрядом мечников и лучников он встретит отряд Менга до обеда и до обеда все должно решиться.
                * * *
Кирхо решил поговорить начистоту с вождем.  Он ясно  понимал,  что этот рейд обречен,  но как найти слова,  которые бы убедили Менга? Он подошел к вождю. Менга лежал на попоне, а голова покоилась на седле. Менга  повернул  к нему голову и сказал сам то,  что хотел сказать ему Кирхо.
- Ты пришел сказать мне,  что завтра наши  головы  украсят мужской дом рода Кху?
- Нет,  вождь я хотел сказать,  что через пять - шесть дней,  может десять,  когда радость вождя Кху по поводу наших голов пройдет, головы всех воинов рода окажутся присоединенными к головам наших общих, с родом Кху, предков и воины рода Кху возьмут наших жен себе.
- Как! - Менга сел, а потом вскочил на ноги. - Ты думай, когда говоришь!
- Ты мне сказал - я у тебя "вторая нога".  Ты сам знаешь,  мы попались в ловушку и нужно много ума и хитрости,  чтобы из неё улизнуть. Я хорошо думал. После смерти Менту я только тем и занимаюсь, что думаю. Мы нарушили все пресказания, которые дал нам "танец Зида" и неужели ты считаешь, что духи рода нас за это не накажут?
- Но ведь Данил решительно отказался!
- А что это меняет,  вождь? Он поступил так, как хотел. Над ним похоже не властны духи,  но мы в их власти.  Похоже, что в роду Кхе появился  сильный вождь и разве он ограничется нашими головами?  Разве он не захочет прийти в наше селение и стать вождем и  покровителем  храма Пта?  Найдутся,  кто этому обрадуется.  Ты забываешь, что когда-то они вышли из нашего рода. Вот какие мои мысли, вождь.
 - Ты предлагаешь бежать утром,  заявится в селении и пряча от стыда глаза войти в мужской дом? Что я там скажу, Кирхо?!
- Бежать - да! И бежать, как можно рано утром, но не в селение, а к Востоку и так бежать,  чтобы догнать неспешно идущего Данил и вернуть его в селение. Только в этом, вождь, я вижу спасения рода Пта.
Менга задумался. Кирхо не стал прерывать словами размышления вождя.  Минут пять длилось молчание, а потом Менга сказал:
- В твоих словах правда,  Кирхо и я так решил,  ты иди со своим десятком и догоняй Данил, а я завтра умру. Я не могу отступить, это моя тропа, мой выбор и моя расплата. Только пусть ни кто из воинов не знает, куда ты ушел.
- Тогда я умру вместе с тобой, вождь.
- Ты только что говорил мудрые слова, куда же делась твоя мудрость? Не со мной ты умрешь,  а со всем родом Пта.  Спаси, если сможешь  всех, твой меч меня не спасет,  ты это знаешь. Я не по воле духов, а по воле большинства одевал на себя одежды, и головной убор вождя и я,  Кирхо, обречен.  А что может быть лучше для воина, чем смерть, принятая в сражении?
Из дневника  Данила Семеновича Патрушева.
                XXX {30}
Пошли третьи сутки моего путешествия к Гихону.  Хурсо недоволен тем, что мы медленно движемся,  а я,  честно сказать,  еще боюсь скачки  во весь  опор  и  потому задаю отряду чаще рысистую пробежку,  чем галоп.
Хурсо говорит,  что охотник за головами проходит  за  сутки  на  треть большее расстояние, что наши бебе жиреют от такой езды на них.
- Куда ты спешишь?  - Спросил я его. Он проворчал мне что-то про сезон дождей, когда у бебе портится настроение.
Но я вопреки ворчанию Хурсо остановился на целую дневку и вот почему.  Ну  во первых у меня впереди была масса времени,  а во вторых:  в этом месте водный поток,  вдоль берега которого мы двигались, принимал в себе воды такой же реченки,  текущей с гор.  Я хотел проверить, есть ли в реке рыба, уж больно соскучился я по рыбным блюдам!
Когда-то я спрашивал об этом Хурсо, но он только брезгливо передернул  плечами и сказал,  что в этой речке нет ни чего такого, что можно было бы есть.  Но это он говорил еще там, на моей поляне.
И действительно, откуда ей быть в минерализованных водах горячего источника. Но здесь... Словом в это утро мы остались на месте своей ночевки. Я объявил день отдыха.
{Я ловлю себя на мысли, что рассуждаю по-прежнему, как человек с планеты Земля. Видишь ли, рыбы захотел! Увидел горную речушку и вспомнил про хайруза,  про форель.  Можно поехидничать: а рака в соответствующее место не хочешь? Можеть семгу в собственном соку, или суточного посола кижуча? Кстати соли то и нет! Вот тоже проблема! Сколько этой травы - кайхо не жру, а все кажется пресным!}
Часа за два до обеденного времени я решил пройти вдоль  горной  речушки,  прихватив с собой на всякий случай парализатор. Мысль была такая,  чтобы испробовать его,  если представиться случай, на обитателях этой реченки.  Что-то я не слышал, действует ли парализующее излучение сквозь воду, или нет? Хурсо оставил в лагере, а взял с собой сына Кирхо - Кирга. Нашли перекат-шиверу повыше впадения горной реченки и почти не замочив ног, перешли на правый берег.  Я обртил внимание  на  то, что  какая-то  мелкая живность,  виде водных насекомых в речонке есть, это вдохновило меня. Кто-то должен их жрать! Так устроена природа, или как говорила моя учительница в гимназии - "трофические цепи" на вершине которой стою я - человек!
Как уже писал, речонка протекала и местами "подсекала" горную гряду и в таких местах "подсечки" обнажались горные породы.  И опять я остро пожалел, что  ни чего не смыслю в геологии!  Может, переходя по шивере, по галечнику и песку я шел не просто по песку, а по золотым и платиновым россыпям!
{Это нужно взять на заметку и на следующей дневки попробовать поромыть с кубик этого песка.  А что?  Шкуры есть, а говорят золотишко, да платина в этих шкурах застревает!  Надо подумать,  как устроить промывочный..., ну обзовем это - станок.}
Поднялись мы вдоль горного ручья метров на триста.  Лощина по которойон  сбегал  поток резко сужалась и где-то в километре двух,  видимо превращалась в каньон, сверху доносился характерный шум воды. Справа и слева круто вздымались горы и этот странный лес кесту,  начинался метрах ста от реченки.  Долина и сами берега густо поросли травой почти в человеческий рост и разнообразным кустарником,  в том числе и уже знакомыми мне кустами риоли и круха.
Ни чего  удивительного,  что бебе не любят этих мест:  сыро и трава высокая. Речонка была не широкой, не более двух метров, но злой, быстрой и вместе впадения в нашу, довольно спокойно текущею речонку, вымыла в её левом берегу большую заводь.  Вода в  ней  вертелось  колесом.
Омут. Вот я и решил попробовать извлечь из этого омута,  если не рыбу,
то хотя бы местного черта.
Я вытащил из-за пояса парализатор и стал одевать его на руку. Стоит ли говорить,  что Кирга смотрел с интересом, как я одеваю свое грозное оружие посверкывающее в лучах солнца плоскостью солнечной батареи.
Повторяю, что я совершенно не знал,  проходят или нет  парализующее
излучение сквозь воду.  Я попробовал, и ни чего не произошло,  то ли ни
рыб ни чертей в этом омуте не было, то ли лучи не проникали сквозь воду.  Короче, мы прошли еще немного вверх, ломая сочные стебли трубчатых,  наполненных водой растений, пока не увидели водопад. Не большой, вода падала метров с десяти,  но сколько же шума и гнева было в её падении!  Мы повернули к лагерю. Не доходя до места впадения горного потока метров тридцать, Кирга вскрикнул и схватил свое капье на изготовку. И тут я увидел "черта из омута"!
Он полз  навстречу нам,  подминая своими кракадильями лапами растительность.  Лучь парализатора прежде чем копье Кирги  остановило  это существо.  Ну,  а теперь попробую описать эту "рыбину", чтобы впредь у меня не появлялись мысли о семге и даже о простой сельди.
Представте себе  дождевого  червя  толщиной  в  человеческий торс и
длинной в три метра. Теперь приделайте этому червю две пары кракадильих ног. А теперь прилепите к одному концу широкий кожистый хвост-плавник. А другой конец этого червя украсте жаберными щелями, как у акулы.
И в довершение этого описания,  вообразите, после жаберных щелей, оконечником всего - рыло муравьеда. Тело было из синя-черным с проблесками мелкой чешуи.
Так вот,  захотите ли вы после такого описания отведать  мясо  сего создания,  или  предпочтете  оставаться на молочно-растительной диете?
Это творение вод Трама было живо. Кирга с опаской обошел его стороной, а следом и я, жутко разачарованный тем, что всплыла не форель, а черт.
Встреча с этим существом вызвала у меня приступ брезгливости и  легкой тошноты.
Кирхо, узнав о нашем приключении, сходил и посмотрел это чудище.
- У него только один зуб. - Сказал вернувшийся Кирхо.
В отличии от меня он не  побрезговал  обследовать  парализованное существо.
- Но в нем яд. Вот.
Он показал нам кусок толстой ветки. И действительно в характерной вмятине поблескивала кармино-красная капля.
- Я слышал рассказы о демоне вод, - продолжал Хурсо, - а увидел в первый раз.
- Он,  что ожил?  - Я был очень удивлен вовсе не тем,  что существо
оказалось с ядовитым зубом,  а тем, что паралич так быстро прошел! Ведь я "ударил лучом" с расстояния меньшим, чем пять метров!
- Нет, но рот разевавает и скоро без воды сдохнет, наверное.
Лели вместе  со  всеми  смотрела на это вещественное доказательство ядовитости "водного черта" и вдруг не ожиданно для всех попросила Хурсо отдать кусок дерева ей.
У меня мелькнула мысль: уж не хочет ли она с помощью этой капли яда покинуть нас навсегда.
- Зачем тебе этот яд? - Спросил Хурсо.
- Мазь делать, когда твои руки и ноги тебя слушать не будут.
К этому объяснению Хурсо отнесся очень серьезно и даже  сходил  еще
один раз и принес целых пять веток с укусами этого речного черта,  который оказался очень живучим.  Потом мне он пояснил, что женщины знают такое,  чего  не знает ни один мужчина.  Меня такой ответ не устроил и вечером, я второй раз говорил с Лели.
Сидели мы на седлах возле моего шатра.  Члены моей экспедиции были
заняты, подозреваю,  что  "глубокой  разведкой"  степных пространств и
охотой на земляных свиней - тюльке. Хурсо о чем-то разговаривал с подслеповатым Турка.
{Надо бы хорошенько посмотреть его глаз, может быть это простое бельмо?  Эта мысль отбросила меня...  нет  -  забросила  в звездалет. Я вспомнил Казимиру..  О,  черт!  Кончится это когда-нибудь или нет?  Может и аптечка с нехитрыми лекарствами, и хирургическим инструментом её рук дело?  Вот тебе я Казимира! Вот тебе и мои оценки!}
Лели по обыкновению смотрела себе под ноги и мне расхотелось  спрашивать о яде этой нечести, которая, к стати, под вечер сдохла. Так мне сказал Хурсо,  который в отличие от меня не страдал брезгливостью. Более того, он подумывал над тем, чтобы снять шкуру с этого черта! Может и снял, с него станется.
- Скажи Лели,  не ужели  тебе  хочется быть проданный в чужой род?
Вот с какого вопроса начался наш разговор.
- Мой муж "танца девушек" дважды хотел тебя убить.  Ты продашь меня
и получишь выкуп за это.  Так делают все рода,  живущие в степи.
Она вздохнула, - ведь ты не захочешь взять меня в жены. У тебя есть Лайма, Койя - зачем тебе я?
- А ты хочешь,  чтобы я наложил свои руки на твои груди? - Это была
ритуальная фраза и по другому сказать на их языке я не мог.  Это сам с собой  я говорю и пишу на родном для меня языке,  а с ними приходиться говорить на их языке, что далеко не одно и тоже.
- Как я могу хотеть, или не хотеть? Я жертва тебе. Это как ты захочешь, - прошептала Лели.
Может кого-нибудь такой ответ привел бы в восторг,  но  у  меня  он вызвал  только  жалость.  Я не мог вынести вот этой обреченности,  вот
этого, всецельного преклонения перед нормой обычая!
- Ладно, Лели, оставим этот разговор. Он мне не нравиться потому, что в твоем голосе тоска звучит. Я хочу спросить тебя вот о чем, откуда ты знаешь, что  яд  этого  водяного демона помогает от болезней в руках и ногах? Тебе об этом мать говорила?
- Нет,  я  это  почувствовала.
- И она  пальцем дотронулась до кончика своего носа.  - Я смотрела и видела,  а потом почувствовала,  а сердце мне подсказало,  что если смещать этот яд с жиром тюльке, то получится очень хорошее лекарство.  Еще лучше, чем яд гада,  или лекарство из его печени.  Но  печень гада помогает от его укуса,  а этот яд, смешанный с жиром тюльке помогает от болезней,  когда ноги и руки распухают от холода  или тяжелой работы.  Я просила Хурсо и он вынул печень и показал мне...
- Печень этого речного демона, что ли?
- Да я смотрела и чувствовала.  Очень полезная печень, даже если её
поджарить и съесть. Мясо - нет. Оно хуже, чем мясо тюльке, а местами в
нём яд. Плохое мясо.
Я посмотрел через её плечо на мирно беседовавших Хурсо и Турка,  на костерок и понял,  что на этом костре поджаривается печенка  черта  из омута!
Вот так! С двумя женщинами считай жил, а не хрена в них не понял! И
пусть мне  теперь  скажут,  что здесь не было генетика с его шприцами!
Люди то они люди, но и не совсем чтобы...
На этом собственно мой разговор окончился.  Лели ушла в степь собирать для нас всех траву кайхо,  а я подоив "подругу" своего бебе, подсел к костерку, опасливо поглядывая и принюхиваясь к розовым кусочкам, нанизанным на прут.
Из степи вернулся Тирхо младший из сыновей Кирхо. В отдалении сидел пугливый и замкнутый юноша горшечник, хромоножка Виса.
Неожиданно, Хурсо объявил:
- Шкура у водяного демона хорошая, прочная и много тоньше,  чем у бебе и легко снимается, как шерястянной чулок с ноги.  Я говорил с ним, - он кивнул на Турка, - как шкуру сохранить, но он не знает и я не знаю - жалко.
- А  кто  знает?  - Равнодушно спросил я,  занятый мыслями о Лели и смущенный ароматным и притягательным запахом печени.
- Юбочники знают,  которые этим занимаются.  - И пояснил,  - это их секрет.
Что-то промелькнуло  в  моей памяти и исчезло.  Всплыло после того,
как я умял три куска печени, сочной и необычайно вкусной и этому вкусу трудно  подобрать известный мне аналог.  К тому же я не большой знаток гастрономических блюд.
Вернулся из  степи  и  старший  сын Кирхо - Минхо и бросил под ноги Хурсо тушку тюльке,  что-то сказал ему,  а мне не хотелось уходить  от костра.  Я лежал и смотрел, как тлели угли, обращаясь в золу. И вот тут
я вспонил,  что один мой приятель рассказывал,  что шкуры выделываются золой,  если нет соответствующих реактивов.  Он был заядлым охотником, этот не состоявшийся боксер.
Я окликнул  Хурсо.
- Ты говорил,  что не знаешь,  как сохранить эту шкуру, попробуй обильно посыпать внутреннюю сторону золой, сверни её и пусть она дня три так полежит.
Чтобы не очень то обнадеживать Хурсо, да и самому не попасть  впросак,  я  добавил  к  сказанному,  -  может что-нибудь путное получится.
Отряд Менга,  чтобы вести вождя Кху в заблуждение зашел с запада и ночевку устроил на расстоянии четерех часов скачки от селения.  В  это время два десятка воинов Декара и Менада заночевали около гор у начала лощины, по которой текла речушка.  Они прошли той же дорогой, по которой шел к своей смерти Гендо,  но не стали переходить этот ручей.  Лощина, по мнению Декара,  прекрасно скрывала их от глаз воинов Кху.  Оставался еще один ночной привал, а на следующий день, к обеду они рассчитывали напасть на селение Кху.
                * * *
Отряд Менга,  действительно появился неожиданно  для  воинов  Кху,
развернувшись  в  лаву на самом урезе лощины в низу которой располагалось селение, в десяти минутах галопирующей скачки бебе. Он мчался попологому склону,  выставив копья и прикрывшись круглыми щитами.  Воины Кху, которые заметили отряд, теперь стреляли не в нападавших, а в бебе и по этому все стрелы нашли свою цель.
С отрядом Менга было поконченно в считанные минуты,  а обезумевших и  разъяренных бебе добивали после.  Одно только огорчало Олету,  что живым не пришлось схватить вождя племени Пта. Пять стрел торчало в его теле, а меч Менга был весь, по рукоятку, в крови. Еще больше огорчился Олету, когда среди воинов Пта он не нашел обидчика сына.
Потери Кху были не велики,  всего то три воина и шесть юбочников, в обмен на первоклассных воинов Пта.
На следующий день, точно так же был уничтожен отряд десятков Декар и Менад и только двое воинов спаслись бегством.  Горы шкур бебе ждали очереди на выделку в доме единственного в роде выдельщика кож - Имза.
Для отрезанных голов воинов Пта пришлось делать в мужском доме  специальную полку, и много было хлопот у хранителя голов - Умра. Не простое это дело, искусство сохранения голов.
Теперь Олету  мог  не  только мечтать войти в селение Пта и взять его,  но к тому были все основания.  Тем более,  что в его дом,  через пять дней после одержанной победы,  пришел юбочник Серда,  родсвенник Лойки и сообщил,  что в селении теперь насчитывается не более чем семь десятков  воинов и часть из них готова перейти на его сторону.  Но Олету еще колебался,  а главное,  бебе рода ни как не могли прийти в себя от запаха мяса и крови,  от запаха свежих шкур. Без них не преодолеешь степные пространства.
Олету имел воображение и хорошо себе представлял, что оставшиеся в селении воины Пта могут применить против его ту же  тактику,  перебить бебе и с крыш своих домов расстрелять нападавших. Падение с галопирующего бебе практически смертельно,  ведь именно так погибли воины  Пта, напавшие  на  его селение.  Ни стрелы,  ни тем более мечи Кху взяли их жизни,  а именно падение на полном скаку, лишило воинов Пта, даже тех, кто  упал удачно,  способности к сопротивлению.  У Олету хватало и на это понимание.
Началась затяжная интрига в основе её лежал план восстания недавольных воинов, юбочников и служителей храма, сложившимся положением дел. Олету пришлось давать гарантии своим сторонникам в роде Пта.
Его жена Лойка тайно вернулась в дом своего отца,  побывала в храме Пта, где служители показали ей алтарный зал и рассказали о гневном духе алтарного камня. Дом её отца, юбочника Карсе стал центром заговорщиков,  а родственник Серда,  агитатором.  Мастерские по выделки кож, которым владел Серда и мастерские по пошиву  кожанных  вещей,  давали ему хороший повод для встречи с воинами. Работа по разложению воинского союза была не простой, даже те, кто был недоволен Менга, после его гибели, колебались,  требовали гарантий и восстановления в  храме  Пта нового Верма.  Но никто не знал,  как это можно сделать,  что бы жрец был "законным", то есть способным стать "мудрым". А самое главное, они боялись возвращения Данила и его мести.
Нужно было придумать нечто из ряда вон  выходящее,  такое  чего  не бывало в веках,  чтобы парализовать волю Данила и заставить его играть по навязанным ему правилам.
                * * *
Спасшиеся бегством  воины  из  отряда  Декар рассказывали Бенва о том, как были расстреляны их бебе при атаке на селение.  Такая тактика ведения боя  была  в  новинку,  раньше на это ни кто не решался,  да и раньше воины встречались в степи верхами, на скакунах и ни кому в голову не приходила дикая идея убить скакуна своего противника.
Бенва был простым воином, не искушенным в делах связанных с межродовыми отношениями. Рассказ уцелевших воинов настолько потряс его, что он растерялся и не знал,  что нужно,  что следовало бы делать в  такой ситуации.
Совет командиров десятков, хотя и продолжался весь  день  с  раннего утра до  поздней  ночи ни чего не дал,  кроме увеличившегося раскола и прямых упреков в адрес Бенва. Авторитетов не было и всякий считал себя в праве поступать так, как ему казалось нужным.
Мужской дом превратился в проходное место и хранитель голов, старый воин Менча страдал от такого порядка вещей,  когда не соблюдался этикет и субординация.  Он ворчал,  а на молодых воинов иногда и покрикивал, когда они вели себя слишком, по его мнению, развязано.
                * * *
Лайма родила сына, но роды были тяжелыми, и когда бабка-повитуха перерезала пуповину и передала ребенка в  руки  матери  Лаймы,  её  дочь скончалась.  Смерть дочери не очень огорчило мать,  а тем более отца - ребенок мужского пола - хороший размен на дочь-перн с духами, дарующими жизнь. Ребенок был крупным, горластым и нужно было срочно найти ему кормилицу. Это была первостепенной важности забота.
Так судьба свела одну из дочерей горшечника Муске,  родившей в это же время дочь,  с сыном Данилы Патрушева. Вегама - жена горбуна, к которой обратилась мать Лаймы,  Кербо была горда этим, но а главное, что её  дочь  Медза и муж дочери,  юбочник Мела,  работавший в кожевенной мастерской Серда,  не прочь были породнится,  через молоко метери, со столь могущественным человеком, как Данил.
Между тем нрав горбуна, после того  как он отправил с Данилом своего подмостерья,  резко  изменился.  И без того не осторожный в словах, и не справедливо строгий к ученикам он поносил теперь всех и вся.
- Дурак! - Кричал на весь двор горбун! - Разве не видешь, что горшок получается кривым?  Разве так укладывают посуду для обжига?  Разве это дрова! Нет! Мне теперь не найти среди вас такого расторопного и умного как был Виса!
Сорвав злобу на своих учениках,  Муске решил воспользоваться приглашением Зуббу и посмотреть на его диковинку. Пошел он без особой надежды застать смотрителя мельниц дома.  И на самом деле, встретила его в полисаднике Сура - жена мельника.
Она встретила его враждебно:
- Твоя жена и дочь видно обезумели, раз решили, чтобы молоко вашей дочери вскормило это демоническое отродье.
- Это ты - дура!  - В сердцах ответил ей Муске. - Может сын Данил, когда войдет в возраст воина,  выберет в танце  невест  свою  молочную сестру.  Но может случится и так, когда Данил вернется, то он все изменит и не будет у нас больше ни юбочников ни воинов. Ведь роды Мело и даже  Кху  не имеют такого строгого деления,  вот почему наши воины не смогли взять их селение. У тебя короткие мысли женщина!
- Это ты,  глуп и слеп! Все в селении говорят, что вождь Олету намерен захватить наше селение.  Не думаю,  что он обрадуется тому,  что Лайма родила сына этому демону!
- Не думаю,  что найдется такой глупец, который не испугается гнева его боевой руки! Олету, если не глуп, не войдет в это селение, женщина!  А если глуп, то найдет здесь смерть и погибель!
Муске плюнул в лицо и ушел к своим горшкам.
"Удивительно, - думал он по дороге домой, - как могла такая женщина родить Забку сына?"
Но еще больше раздражало Муске, что его язык как всегда выболтал лишнего

              Из дневника  Данила Семеновича Патрушева.
                XXXI {31}
Вчера, ночью случилось происшествие, изрядно перепугавшее меня и открывшее еще одну сторону жизни на этой планете. Но довольно вступлений!
Длиная  ночь  приучила меня вставать рано и делать записи в дневнике.
{В котором нет ни дней, ни дат!  Впрочем, нужно подумать и не начать  ли лето, и месяц исчисление, со дня моего появление здесь?}
Так вот я лежал на шкурах и, не  зажигая  электрофонарик,  размышлял
над одним,  очень меня занимавшим вопросом.  Я думал о золоте, которое может быть в песках отмелей этой безымянной речушки.  Что  я  знал  об этом?  Практически ничего!  Я знал,  что "золото моют" и даже вспомнил учебный фильм по истории земной цивилизации, на котором вдоль русло речек  ползли  огромные  машины и ковшами сдирали все в реке до коренных пород.  Ковши поднимались и сыпали все что зачерпнули в чрево  машины.
Там шла промывка.
Конечно, мне было известно, что золото наряду с осмием самый тяжелый металл, что она растворяется в ртути образуя амальгаму,  а сам процесс растворение металла в ртути называется - амальгамация.  Но эти знания не давали практического решения.
И вдруг земля подо мной зашевелилась. Я вскочил,  выхватил из  подголовья парализатор и стал торопливо надевать его на руку.  Все это происходило во тьме крамешной!  Я чувствовал, как земля посреди моего шалаша вспучивается,  словно кто-то живой и мощный выталкивает её. Действовал я гораздо быстрее,  чем надиктовал эти строки,  да и  неведомый мне  гость  из глубин земных не медлил.  Я ударил лучом парализатора в область предполагаемого, непрошенного гостя, ударил еще раз, уже откидывая кожаный полог шатра. Отбежал метров на двадцать и стал ждать. Из тьмы, словно приведение показалась фигура человека - это был,  дежуривший по лагерю Хурсо.
{Стоит сказать,  что ночи здесь темные,  так как небо Трама скупо на "звездный свет", это не земное небо с его "Млечным путем".}
Сбиваясь с пятое на десятое, я рассказал Хурсо о том, что кто-то вспучил землю в моей палатке.
- Ты молоко в доме из шкур пролил,  да? - Неожиданно спросил Хурсо и
очень удивил меня "вопросом не по делу".
Он еще раз повторил вопрос и направился в моё жилище,  обнажив меч и выставив  в  боевое  положение копье. Ему, в отличие от меня, не нужен был дневной свет. Так что я не видел, как Хурсо вошел в палатку.  Пробыл он там не больше пяти минут, показавшиеся мне часом.
Его фигура снова выплалы из тьмы и он повторил в  третий  раз  свой вопрос, но  уже в утвердительной форме:
- Ты, конечно пролил молоко Данил.
Я взорвался:
- Чего ты заладил, молоко, молоко!
- Не сердись,  пролил,  а недалеко под землей охотился удеган - житель земных недр. Он любит молоко и чувствует его запах на расстоянии.
Он съел землю политую молоком и мог съесть тебя,  если бы  ты  неуспел надеть свою боевую руку. Сейчас он мертв. Будет день, попробуем достать его из земли.
Я не стал расспрашивать Хурсо,  а пошел к потухшему кострищу и,  попыхтев  над угольями с минуту другую, разжег его.  Я сел на седло перед затеплившимся огнем и только тогда попросил  Хурсо  рссказать  мне  об удегане.  Я вспомнил,  что Хурсо говорил мне,  что проливать молоко на землю - дурная примета, но тогда об удегане он промолчал.
- Ты его днем сам увидешь, Данил
- А на кого он охотится под землей? - Последнее время из Хурсо слова нужно было клещами тянуть.
- На тюлке охотиться.  - Он замолчал,  словно раздумывая  стоит  ли продолжать разговор и решив, что стоит продолжал:
- Бывает,  что у бебе молоко на землю бежит,  он чует и подкрадывается  осторожно,  а  потом выпрыгивает и откусывает у бебе вымя. Он сильный зверь, чуткий, хотя и слепой.
На рассвете я увидел его и содрогнулся от вновь нахлынувшего на меня ночного страха. Огромная гусеница толщиной в человеческий торс торчала на полметра из вытолкнутой ею кучи земли широко раскрыв пасть усеянную треугольными пластинами зубов.
Мой шатер переместили на другое место, а все мужчины принялись окапывать мечами, ножами пространство вокруг удегана.
- Зачем? - Спросил я  Хурсо, - нам нужна эта тварь?
- Надо.  - Ответил мой заместитель коротко. Эта краткость и невозмутимость изрядно меня бесили, но я терпел.
Вскоре пришла из степи Лели и очень обрадовалась  двум  обстоятельствам сразу:  первое, что меня удеган не сожрал. Она так и выразилось - "не сожрал" и еще тому, что "в нем много чего полезного есть".
Меня же,  откровенно скажу,  от его вида тошнило, еще больше чем от водяного демона - червя на крокодильих ногах.
К сожалению, сколько раз не пытался порыбачить с помощью парализатора ни чего путного не выходило.  Я понял,  что вода отражает луч,  а червь на крокодильих ногах выполз вовсе не от шока моего оружия.  Тому были какие-то другие причины.
Я пошел к речке.  Туман закрывал зеркало воды, но река рассказывала о  себе бормотанием,  обтекающей камни водой,  выплесками её на галечно-песчаную отмель.  Это невидимая работа длинной в  тысячи  лет  меня привлекла, она направила мои мысли на поиски золота.
Это была странная мысль - найти золотые россыпи на планете, где люди  за пять тысячелетий не додумались ни до денег,  ни до письменности.
Все исчисляли в натуральных единицах:  столько то мешков мелких камней для  обжига,  столько  то  тесаных камней для стен,  столько то тушек тюльке, или шкурок северного пушного зверька, "земляной белки" - тангу,  столько то головок сыра, сапог, штанов, материи на юбки, сотканные из травы бумбаса, мечей, горшков и т.д.
Утренний ветер  с  гор,  зашевелил туман,  разорвал его покрывало, и в прогалах показалась вода.  Стал отчетливее шум переката,  звонче выплески воды на галечную отмель.
"Так как же моют золото?" - Эту мысль оборвал крики  Хурсо,  зовущий на завтрак.
«И зачем мне оно нужно?"  - Задал я себе вопрос по дороге к костру.  Умолчу, какие ответы приходили мне на ум и так выгляжу смешным.
{Нужно будет своего сына обучить грамоте, может быть и пишу для него, когда встанет взрослым? Вот как! Я впервые подумал о своем сыне, о Лайме!  Пуповина памяти,  связывающая меня с Землей, усохла, но еще не отвалилась напрочь.  Еще живу и надеюсь,  хотя... Какие могут быть надежды?}
Усевшись на седло перед костром, я с подозрением рассматривал деревянные палочки-шампуры с кусками мяса.  Хурсо поймал мой настороженный взгляд и сказал:
- Нет, удегана не едят, а зубы его прочнее железа.
В подтверждении своих слов он показал мне зуб этой  гусиницы-переростка. Эта была треугольная пластина с равными гранями.
- Только осторожно, зуб острый, а рана долго болит.
Предупредил меня Хурсо.
У зуба,  действительно  была  бритвенная острота и неслыхання твердость.  Мой десантный нож едва мог сделать на нем отметину,  а он ведь мог, как алмаз резать стекло!
Весь день неспешной езды я высматривал отмели,  перекаты на безымяной речке,  ставшей  из  ручья с парной водой,  довольно полноводной и своенравной. Я заносил в свой дневник притоки и часы {мои часы!} переходов от одного к другому.  Тому, первому я дал имя - "чертов приток", а вот остальным,  да и самой речки не находил названия. Мысль моя крутилось вокруг золота, повторю еще раз, хотя я не мог дать себе отчета, зачем мне это нужно?
К вечеру созрел план некого приспособления,  должного по моему мнению отделить золото от песка, учитывая их разный удельный вес. Оставалось выбрать место для лагеря, напротив подходящей песчаной отмели, а лучше переката. По моим соображениям перекат сам по себе должен разделять гравийно песчаную фракцию по её удельному весу.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

Двое "охотников за головами",  перн Терма и его "свидетель", опытный воин Зурву обнаружили стоянку кочевого народа Мело.  Они  сделали засаду и терпеливо ждали, когда появится одинокий воин.
У этого народа было много бебе и воины не брезговали выходить в охранение вместе с перн. Бебе было их главное богатство и еще, они умели делать из молока бебе не только масло - толек,  но и сыры - купр. Копченые сыры были главным товаром этого народа, не имеющего вождей.
Жили и кочевали они семьями и самый старый в семье являлся главным, но в делах жизни главнее его была самая старая женщина. Она умела немного колдовать,  не много лечить больных,  всего по немногу, но достаточно,  чтобы её слушались не только женщины,  но и молодые воины. Раз через два сезона дождей они собирались вместе в верховьях реки Гихон и там в течении месяца обменивались новостями, заключали браки и торговали с племенами севера и прибрежными племенами.  Там же было и их общеродовое  кладбище,  на котором они предавали земле трупы своих родичей,  умерших за время кочевья.  Народ мело,  до предания тел  умерших земле,  зашивал их в кусок грубой ткани, и переодически, чтобы не портились, прокапчивали на дымном костре.
Они не  имели  обычая "охоты за головами" и всякий считался воином, если он имел жену и детей.  Род делился на две  большие  группы,  одни выбривали себе затылки с правой, а другие с левой стороны. Те, кто выбривал затылок с правой стороны именовали себя мело-ю,  а кто с левой - мело-у
Все эти сведения нашептывал в ухо перну Терма много чего  повидавший на своем веку воин, Зурву укрывшись за горячим боком своего бебе.
- Дикие люди и дикие нравы у них, они не знают учения света Пта, хотя  признают силу нашего храма - Нашептывал воин на ухо своему ученику.  - Они опаснее чем Кху и если начинают погоню,  то от них не  убежать. Не уйдешь. Они приучили своих бебе носит седла и ночью. Есть у них бебе-воины...."
                * * *
Кухте, так  звали  самую старую женщину в семье мело-у.  Беспокойно вглядывалась в открытый полог своего  шатра.  Было  время  полуденное, стадо  бебе  улеглось на отдых, и пережевывала повторно траву,  которую только что съела,  отрыгивая на землю мокрые комки и подбирая их снова языком-лопаткой.
Дети играли вокруг шатров,  а мужчины сидели на седлах возле костра в  котором тлел помет бебе.  С утра она почувствовала это беспокйство, но не могла понять причину. Она уже несколько раз прикладывалась обнаженным телом к земле, слушала землю, но ответа не находила.
В мело  зашел  её  внук,  перн Тадир и прихватив бюрдючок с молоком ушел кормить удегана.  Сегодня была его очередь следить  за  животным.
Тайна удегана была тайной рода Мело.  Только они знали, как обращаться с животным,  странствующим в темных глубинах земли.
Тадир  обошел все мело-шатры семьи и составил бурдючки в неотличимом от других,  мело-шатре. В центре его зияло отверстие в которое мог пролезть Та Дир.  Затем снял,  подвешенный на кожанной веревке бубен и начал выстукивать на нем "ритм зова".  Удеган был не только лишен зрения,  но и способности издавать звуки, но слух и обоняние превосходили возможности человека.  Удеган чуствовал запах молока за час скачки  на бебе!
                * * *
- Колдуют,  - прошептал перн Терма, услышав приглушенный расстоянием звук бубна.
- Нет, - так же прошептал Зурву, - они зовут удегана.
- Зачем нужно им слепое существо земли? - Спросил перн
- Разное  говорят,  но  ни кто не знает.  - И вдруг встрепенувшись
сказал:
- Смотри. В их направлении шел воин.  Терма потянулся к луку.
- Стреляй вот сюда.  - Зурву ткнул себя в горло, где сходятся ключицы, образуя углубление.
- Не торопись.
                * * *
Удеган жил в семье Кухте вот уже десять лет и исправно,  раз в  три дня отрыгивал,  обычно с голову ребенка, плотную массу теле - творога, из которого мело делала свой знаменитый по все степи сыр -  купр.  Это был еще один пример симбиоза, на планете Тарм, когда жизнь животного и жизнь человека строится на паритетных началах. Удеган вылез настолько, чтобы  была возможность свободно разинуть свою огромную пасть.  Но то, что поверг бы любого в страх,  для Тадир было обычным делом.  По телу удегана  прошел  спазм, и теплый шар теле вылетел из его пасти,  Та Дир ловко,  на лету,  подхватил его и положил на деревянное  блюдо.  После этого стал вливать свежее молоко в пасть чудища.
                * * *
Выстрел перна  Терма был точен и кочевник-воин упал замертво,  не издав звука.  Отдохнувшие бебе охотно приняли на себя седла и седоков.
Степная  трава слилась в единое полотно если смотреть под ноги.  В тот момент,  когда перн Терма и воин Зарву прыгали в седла, из мело удегана вышел Тадир с деревянным подносом на котором лежал круглый,  как мяч, дымящейся теле. Он и увидел "охотников за головами".
Пронзительный крик  огласил селение,  а через десять минут в погоню были спущены боевые бебе, практически следом ускакали в погоню три воина.
                * * *
Девять всадников  мчались по степным просторам на Восток - это были воины из десятка Кирхо.  Увидев на горизонте, кожанные шатры-мело кочевого  народа,  они обходили их стороной,  а вечерами скупо обсуждали судьбу воинов Менга и особо охотно делились соображениями, как далеко ушел  Данил на Восток.  Получалось,  что нагнать его они могли только через шесть - семь дней.
На пятый день,  после обеда, они заметили в степи две группы людей,двое явно уходили от преследователей.  Впереди мчались  два  бебе  без всадников.  Воинам  Кирхо вся картина была понятна до мельчайших подробностей,  хотя расстояние было приличным. Десяток воинов Пта и преследователи  охотников за головами,  неизбежно должны были встретиться, если резко неизменить направление скачки.
Соображать нужно было быстро,  так как от боевых бебе,  этих гончих собак степи еще ни кто не ушел.  Их можно было только убить,  но тогда вполне реально потерять собственных бебе, а еще хуже найти в них новых врагов.
Кирхо  приказал пяти воинам идти на выручку охотником за головами, а сам с тремя воинами взял севернее,  чтобы избежать встречи с преследователями.
С ними вернетесь в селение и дайте надежду всем.  Скажите,  что  Данил вернется.
Это было последнее напутствие воинам, остальное решит случай и удача.

              Из дневника  Данила Семеновича Патрушева.
                XXXII {32}
Эту запись  делаю  после  двух дней мытарств с решением технических вопросов по промывке песка. В уме все было гладко и ясно, а на практике получилось далеко не так,  как задумывалось. Простого - железных лопат не было! Опускаю все детали промывочного устройства созданного в соавторстве  почти  всей экспедиции,  чтобы не вызвать иронических усмешек сведущих в этом деле людей.
Скажу словами моего кумира, тренер по боксу Курта Джонса:
- Мальчик, не важно как технически был нанесен удар,  важно, что он "достал"  противника.
Моя установка за световой день работы дала полкило рассыпного золота! При этом "крупинки" были величиной с хорошее кофейное зерно до половины горошины и вполне ощутимая "мелочь".
Правда, все ли это золото, или часть "золотишко" - платина, сказать не берусь. Взял, что называется только "крупняк", а все что небыло похоже на золото,  но по удельному весу было близко к нему, ссыпал в отдельный кожанный мешок.
Сейчас, когда сижу и перебираю пальцами намытое золото, начинаю понимать, от чего в моей голове появилась  сумасбродная  мысль  поискать золотые россыпи,  но я придержу её. Главное я знаю, что золото на этой планете есть.
А вот чего пока не увидел,  так это следов бывшей деятельности землян, моего
отца,  и капитана Грея. Пора бы мне сказать, что я надеялся обнаружить что-нибудь подобное храму Пта.
Раздумывая над такими вопросами, начинаю понимать, что слишком поспешно ушел  из селения,  не разрешив как минимум две загадки,  загадку горного племени,  знавшего толк в рудном деле и загадку храма. Наверняка в  его подвалах и многочисленных помещениях есть ответы на многие мои вопросы, нужно только уметь их увидеть и главное - понять.
Личное. Мои отношения с Лели приобретают характер затяжной болезни.
Она боится посмотреть мне в глаза,  опасаясь пренебрежения, а я ни как не могу избавиться от комплекса верности.  И это глупо.  Койя показала мне мою глупость,  но потому и болезнь,  что не могу. Вот уж не думал, что буду болеть этим!  Обреченность, беззащитность, покорность здешних женщин мужской воле меня обезаруживают.  Состояние такое,  словно  мне предстоит дать хорошую встрепку человеку,  связавшему самому себе руки и ноги, и умоляющему не щадить его!
Надо признать, что по моей воле ни чего здесь не происходит, хотя я многому причина.  Это любопытно: я – причина, имеющая собственную волю, имеющая собственные намерения,  но сама не свободная от тех следствий, которые она же и пораждает! Не это ли имел в виду капитан Грей, ухмылясь словно демон из преисподни моим намерениям быть свободным?!
Лели ждет, Хурсо осуждающе смотрит, а вчера так прямо спросил:
- Намерен ли я продать Лели?
Я ответил ему:
- Будет так, как захочет сама Лели.
В ответ он пробурчал что-то вроде того;
- Разве может женщина что-то сама хотеть?
Припомнилась мне пословица из моего родного языка:  "Курица не птица, а баба не человек." - Наверное самый точный перевод бормотания Хурсо по этому поводу.
С правой,  южной стороны все тот же горный хребет с небольшими распадками,  заросшими  травой  в рост человека и чавкающей болотиной под ногами.  Иногда река подгрызала скалы и для сведущего в геологии человека,  наверное, в этих скальных обнажениях что-то прочитывалось бы по истории планеты Трам. Для меня камень и есть камень. Решил дальше идти без дневок, хотя бы с неделю.
Да, вчера  на  небе появилась,  впервые!  Небольшое облачко!  Я его разглядывал с нежностью.  Хурсо сказал, что наступает сезон дождей. Ну-с такого нежного пухлого как младенец облачка,  разве может пролиться дождь? Разве что слезы.

 ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.
                I
Олету назначил время военного совет в мужском доме сразу после захода.  Именитые воины сидели на лавках и ждали появление вождя, самого, пожалуй, удачливого из всех вождей, что имел род Кху.
Он появился  не  один  с  ним было трое воинов из рода Пта и один юбочник.  Род Кху не был так строг к появлению юбочников в мужском доме,  как  это было у Пта.  Незнакомцы сели поодаль высокого сидения на которое уселся Олету.
- Эти люди,  - вождь небрежно кивнул в сторону сидевших незнакомцев, - принесли нам хорошую новость. В селении Пта нас ждут. Пора соединить в целое наши роды,  как это было в незапамятные времена. Поскольку род Пта известные гордецы и ни во что не ставят юбочников,  то мы наводним это селение нашими юбочниками и разместим их в домах тех, кто не ищет нашего союза.  Врагов перебъем и головы их украсят мужской дом наших общих предков. Таков мой план.
Ни кто из воинов не возразил ему и Олету уже намеривался покинуть собрание, когда  с места поднялся авторитетный воин Амере,  тот самый что организовал защиту селения.
- Хороший план,  вождь. - Сказал Амере. - Что и говорить. Не трудно будет взять селение Пта,  верно.  Трудно будет в нем оставаться долго.    Ты забыл о демоне, спустившимся с неба.
- Нет, достойнейший воин, не забыл. Демон Данил ушел с горсткой людей к Гихону и намерен ходить по земле не менее трех сезонов дождей. А за это время с ним может случиться всякое,  если  мы  поможем  случаю.
Есть и еще обстоятельство, которое позволит нам говорить с ним на равных, но я воздержусь от произнесения его вслух.
На этом Совет закончил свою работу.  А с утра следующего дня в сторону селения Пта поскакали юбочники Кху,  приторочив к седлам вьюки  с традиционными товарами и так день за днем, пока в селении Пта не оказалось более пятидесяти юбочников Кху.
                II
- Надо совершенно ослепнуть,  - ворчал горшечник Муске, после посящения его мастерской уже третьего покупателя Кху,  - чтобы  не  видеть это нашествие.  Куда смотрят вождь, какой бы он не был и куда смотрят воины? Мне что ли горшками защищать свой дом?
После размолвки с женой мельника у него совершенной испортился  характер, а тут еще новость, что Койя родила дочь от Данил и у неё возникли какие-то непонятные, запутанные отношения с его дочерью.
- Ты бы разобралась Вегама,  что они там чудят,  не мне  же  в  эти женские дела соваться?
А дела,  действительно были странными,  у его дочери Медза, забрали сына Данила  и отдали его Койя, которая только что родила дочь.
Мать Койя - Зурба прямо сказала матери Лаймы - Кербо, что Койя имеет больше прав вскормить своим молоком сына Данила, чем кто-либо иной.
- От его семени появилось в груди моей дочери молоко и пусть она родила девочку - это её позор, но её молоко - это молоко для сына мужчины, давшего  ей своё семя."
Так замысловато аргументировала Зурба своё право. Наконец все заинтересованные стороны встретились в доме  Койя.  Мужчин по  понятным  причинам не было - это дело женщин вырастить мальчика до трех лет.
Топленное молоко  и прозрачные ломтики подсущенного сыра на блюдце, располагали к доверительной беседе. В смежной комнате стояла кровать с младенцами, а рядом стояла кровать Койя. Её ни кто, ни о чем не спрашивал, да и зачем спрашивать перн, родившую девочку? Она могла найти некое  подобие сочувствие только у Вегамы - жены горшечника,  но у той в этом раскладе, был свой интерес, правда шансов не было.
Женщины вспоминали прецеденты, обычаи и пришли в выводу, что у Койя и на самом деле больше прав на ребенка, чем у кого-либо. Правда Вегама наслушавшись своего мужа о этом "звездном человеке", заметила:
- Это мы так рассудили, а вот как рассудит Данил, мы не знаем. Одно несомненно, если он вернется,  то всем,  кто принял участие в судьбе его сына,  он воздасть по трудам их.
После этих  слов  говорить  не о чем было, и женщины собрались уходить.  В это время на лестнице раздался топот сапог воинов, и в комнату вошло сразу четверо.  Такое было неслыхано, чтобы в дом воина, кто-либо входил без приглашения хозяина и тем более в его отсутствие.
Инстинкт, въевшейся в кровь и плоть обычай, не смотреть посторонним мужчинам в лицо буквально парализовал женщин.  Они даже не увидели, кто вошел, разве что Вегама метнула по их лицам взгляд и уставилась в пол, как велит обычай и повелевает инстинкт.  Женщины только слышали  плачь детей,  топот ног,  но все это происходило где-то за порогом их сознания.  К тому же это нашествие было скоротечным. Очнувшись женщины от детского  плача.  В соседней комнате на кровате заходилась в реве девочка, рожденная Койя, а ни её самой, ни сына Лаймы не было.
Первой опомнилась  Вегама и приказным тоном сказала;
- Вы обе - немедленно в мужской дом!  А девочку я заберу и отдам её Медза! О, позор на наши головы!  Да обрушатся на этих воинов крыша их дома, да будут в постель их жен заползать гады....
Проклятие сыпались из её  уст,  а руки сноровисто пеленали младенца.
Когда она вышла с ним на крыльцо,  то увидела,  как  в  направление мужского дома, крича и стеная бегут Кербо и Зурба подхватывая горстями уличную пыль и посыпая ею свои головы.  Вслед за ними бежали  женщины, мальчишки и девчонки перн,  понимая, что произошло, что-то из ряда вон выходящее.

                III
Отец Лаймы  - Терда,  обеспокоенный,  как он выразился – нашествие юбочников Кху в селение,  пошел в мужской дом,  хотя по старости  лет, мог и не ходить.
По дороге он зашел в дом к своему сыну, Терке и встретил того, выходящим из ограды дома.  Терке был женат, имел сына, которых не далее как пятнадать дней тому назад ушел за своей первой головой.
- Похоже в  селении нет ни только мудрого,  но и вождя.  – Проворчал Тер Да.  - Надо ослепнуть, что бы невидеть сколько юбочников Кху в селении. Между прочим, они не плохие лучники,  а из за угла ножом пырнуть может и перн-несовершеннолетка. - Выговаривал отец своему сыну по дороге.
- Эти Кху повырежут нас.
- Мы  и  так потеряли почти половину воинов,  отец.  – Оправдывался сын, - а юбочникам разве запретишь торговать? Это их дело.
- Все так,  но ведь такого не было,  да еще тогда, когда между нами война? Надо ослепнуть...
Отдаленный жуткий  вой  женских  голосов  оборвал ворчание старика.
Отец и сын тревожно переглянулись, и каждый инстинктивно коснулся рукой рукояти меча.
Терда и его сын прибежали к мужскому дому одновременно  с  их  матерью и матерью Койя - Зурба, которых едва узнали. Женщины довели себя до состояния полувменяемости и Терда стоило немало трудов,  чтобы  понять, что же произошло в доме Койя и Зурба. Из мужского дома вышел муж Зурба - Келту, следом другие воины и на площади возникло столпотворение.  Того  на ком лежала обязанность вождя - не было.  Бенва лежал у порога своего дома и пять стрел торчали в его спине.  Чуть дальше, уже за оградой, лежало тело его старшего сына.
Спустя полчаса, когда толпа перед мужским домом, превысила все мыслимые размеры,  казалось,  что сюда сбежало все население рода Пта. На крышах домов,  выходящих к площади появились стрелки и стали методично расстреливать воинов, отличая их по характерным выбритым головам.
В это же время в селение Пта тремя потоками вошли воины Кху.  Уже к вечеру гора голов воинов Пта лежала возле мужского дома, а кто уселел, те сбежали в горы.  На следующий день продолжалась  зачистка  селения.  Род Пта практически перестал существовать.    Добыча была, огромной и Кху нужно было время, чтобы её освоить.
                VI
Воин, вошедший в комнату Койя сказал:
- Женщина, ты пойдешь с ребенком Данил со мной.  Если не станешь кричать по обыкновению женщин, то ни тебе, ни твоему ребенку мы ничего плохого не сделаем.
Воин завязал  её глаза крепко взял рукой за запястье,  другой рукой она прижимала к себе ребенка Данил.  О своей девочке она не подумала, но воин спуская её по ступенькам сказал:
- О твоем ребенке позаботиться твоя мать, а ты заботься об этом.
Её усадили в повозку, но везли не долго. Повязку сняли в помещении, где все было обставлено так,  чтобы можно было жить. Кровать для малыша, стол с ворохом сущенных листьев перо для пеленания малыша, лоскуты материи, большой глинняный тазик для купания, только у дверного проема в  котором не было двери,  стояли два воина,  один лицом во внутрь,  в комнату,  другой наружу.  Мечи их были обнажены. Приведший воин сказал ей:
- Здесь ты будешь жить,  а дверь на против - выход на веранду и во внутренний двор,  где ты можешь гулять с ребенком. Трижды в день будет приходить к тебе женщина, не имеющая языка,  но она слышит. То что тебе нужно, можешь сказать ей. Все разумное исполним.
Дворик оказался  по сути колодцем заросшим кустами риоли,  травой и огненный шар бога Рида только на пару часов заглядывал во внутрь  его. Койя понимала,  что её не вывезли за пределы селения,  но не могла понять, где она. Из колодца виделось только небо.
Дни потекли  один  за  одним  и  Койя  привыкла жить под постоянным взглядом охранников,  но чаще сидела с малышем на веранде или прохаживалась  по  дворику  - десять шагов от веранды до стены и десять вдоль стены. Утром и вечером немая женщина приносила горячую воду и Койя купала малыша. На ночь заносили очаг с тлеющими углями и ставили посреди комнаты для обогрева. Ни кто её ни о чем не спрашивал, не беспокоил.
                V
Олету - вождь племени Кху,  приказал  называть  себя  замысловато, "Тот кто объединил роды,  Вождь вождей, хранитель храма Пта, могушественный, непобедимый..."
Иначе говоря: "Пет Пта хум, надум, самит, кер, надор."
Он сидел в мужском доме Пта в ярких одеждах вождя и отдавал  приказания.  Перед его "прозорливые очи" - еще один эпитет, который он принимал благосклонно,  явился воин Амисе,  которому он поручил выкрасть ребенка  Данил  и  устроить его с матерью в потаенном помещении храма Пта.  Старший жрец рассчитывал, что Олету сделает его Верма и потому показал это помещение, мало известное даже рядовым служителям храма.
Амисе ежедневно докладывал Олету о том, как ведет себя Койя и каково состояние малыша.  Между тем,  Олету через три дня после взятия селения Пта, когда резня прекратилась, послал отряд самых опытных воинов вдогонку отряду Данил. Возглавил его Амере.
- Два вопроса нужно решить.  - Наставлял Олету своего  эмиссара.  - Первый  и  самый  лучший - это сделать то,  что хотел сделать законный вождь этого опозорившегося рода - Менту,  что хотел сделать последний в роду Верма - убить этого человека,  если он человек.
Второе,  если убить нельзя,  то нужно договориться.  Чтобы он был уступчив,  скажешь, что жизнь его сына в его руках.  Скажи так же, если он убъет тебя, и ты не явишься передо мной, то сын его умрет.
                * * *
Не только для воинов, но и для юбочников Пта наступили тяжелые времена.  Воины и даже юбочники Кху входили хозяевами в дома и даже оставались в них,  если им приглянулась перн.  И хотя был приказ Олету не убивать юбочников, он не запрещал насилия обычного.
Иногда это вело к трагическому исходу и убивший воина, или юбочника Кху принужден бежать в горы, или в степь. Женщин в обеих родах стало втрое больше чем мужчин.  Особенно беспокоило Олету то обстоятельство, что род Пта,  если его сосчитать по головам, невзирая на пол и возраст был в двое больше,  чем его род.  Это обстоятельство заставляло Олету все чаще и чаще становится на защиту людей из рода Пта.
Олету  приказал,  чтобы ни одного юбочника не трогать,  а особенно тех, кто искусный в ремеслах. Избиению подлежали только воины.
Он ругался  и грозил своим воинам суровой расправой за мородерство: "Вы обожретесь падалью и вас вздует!  Вас разорвет!  Хватит крови!  Вы умножаете врагов!"
Его слушали с почтением,  но грабежей не прекращали, слишком уж, по мнению людей Кху, богато, даже раскошно жили люди Пта.
Даже те,  кто получил от него ярлык: лапку - тангу землянной белки, не могли считать себя в безопасности. Стрела летит быстрее, чем достанешь из кармана свидетельсто о праве на жизнь
- Давайте, хватайте! - Кричал горбун очередным грабителям, мечась по двору своей мастерской,  но они только отпихивали его.
- Можете мне голову  срубить,  но  когда сломаются эти горшки, уже ни кто не сделает вам новые!
                IV
Смотритель мельниц сам пришел к горшечнику Муске, потому что остановил  мельницы.  Карьер перестал давать камни и костры в нем потухли.
Они сидели  за тем же столиком что и сорок дней тому назад,  только сейчас Муске с удивлением рассматривал диковинный  кусок  прозрачного камня, изяществом и формой очень напоминающего осколок сосуда.
- Твоя правда, ветролов, - нехотя признал горбун, - это человек делал. Сильный колдун, наверное, что сумел воду превратить в камень.
Забу покачал головой:
- Нет,  от огня вода превращается в горячий воздух,  а это плавится и течет.  Чтобы снять возрожения горбуна, он сказал:
 - Я пробовал, только огонь должен быть сильным таким, какой бывает в горнах у горцев.
- Ну от такого огня и мои горшки начинают плавится и течь.
Заметил  горбун не выпуская из рук прозрачной драгоценности.
- Вот только отдать тебе выигрыш не могу,  эти псы - Кху забрали самые лучшие самые большие мои сосуды.
- В эти дни я много думал, вспоминая слова Данил,  о  кровавых  родах.
Муске оборвал его:
- Одно дело говорить со стороны глядя, и совсем другое дело самому рожать...
Получилось смешно, и Забку не замедлил  подколоть  горшечника:
- Ты пробовал рожать, Муске?
- Я пятый день рожаю!  Дурья твоя голова! - Взорвался горбун. – Вот только что  приходили  трое  и  унесли необожженную посуду!  Я сказал:
- Всё! Больше я не сделаю ни одного горшка!
- Ты  не слышал ни чего о Койя и о сыне Данил?  - Спросил мельник, пропуская мимо ушей оскорбительные слова.
- Как же не слышал! Все говорят, только сдется мне - все врут.
- Много людей ушло в горы.  Думаю это не конец крови.  - Сказал Забку. - Еще Данил вернется.
- Да,  но лучшие воины Пта лишились своих голов,  а их  перн  горят местью.
- Ты думаешь, новый вождь этого не понимает?
- А что он сделает?
- Ты затушишь свою печь,  обжегши на половину посуду? - Спросил Забку, явно намекая на что-то.
- Зачем же я её разжигал? - Удивился горбун.
- Вот и я думаю, зачем? - С этими словами Забку встал и не говоряни слова больше направился к сорванной с петель калитке.
                VII
- Нет, вождь, нет. - Скрипучим голосом выговаривал Олету, хранитель голов Умра.
Я знал твоего отца и отца твоего отца и тебя, когда ты еще плохо стоял на ногах. Ты хочешь остановить занесенный над головами рода  Пта меч?  Зачем ты его поднимал?  Разве простят тебе перн гибель своих отцов? Ведь они только по обряду еще не воины. Вчера трое напали на наших юбочников и в куски изрубили, головы унесли. Куда унесли? Может в горы? Может они, там, сделали свой мужской дом?
- Мой меч, почтенный и так много крови выпил. - Олету было тягостно слушать этого сморшенного старика.  Все говорили о его мудрости,  а этот сомневался, выговаривал. И не слушать его, выгнать, он не мог.
- Много крови для оружия не бывает,  вождь, её всегда мало. Если ты не уничтожишь отпрысков своих врагов, твои власть всегда будет шаткой, как стул без одной ножки.
Чтобы прекратить  этот неприятный разговор,  Олету примирительным тоном сказал:
- Хорошо, я подумаю над твоими словами Умра.
- Думай скорее,  долго думать нет времени.
С этими словами Умра ушел. У него было много дел, очень много.
VIII
Пять человек  из отряда Кирхо пустили своих бебе на перехват боевых животных, изготовив луки для стрельбы.  Иначе не остановить их,  взявших след.
Трое воинов  во главе Кирхо удалялся к северу и такой курс отрезал преследователей от места предполагаемого столкновения их  с  охотниками за головами и становища.  Не зная замысла, невесть откуда появившегося отряда Пта,  преследователи остановились.
Тонкий вибрирующий звук костянного  рожка  пронесся  по степи и боевые бебе,  резко остановились, пропахав когтями на траве рваные полосы.  Пятеро воинов, из отряда Кирхо,  шедших на перерез боевым животным стали по пологой дуге заварачивать на юго-запад пристраиваясь в тыл уходящим голопом  "охотникам  за головами". А отряд Кирхо стал огибать группу кочевников по дуге с севера на юго-восток, оставляя шатры мело на северо-западе.
Вечером, охотники за головами и часть отряда Кирхо встретились. Оставив позади себя охранение из двух  лучников,  они  расположились  на начлег. Перн Терма и его "свидетель", опытный воин Зурву слушали рассказ воинов и десятка Кирхо о последних  событиях в степи. Известия не  вселяло оптимизма в сердце Зурву.
- Не меч,  а стрела и хитрость побеждает нынче в степи.  -  Заметил Зурву,  выслушав итог боя отряда Менга с воинами Кху.
- Менга хороший воин, кто говорит, но зачем он разделил пальцы на руке на три части?
Обсудив эту тему, воины улеглись спать под открытом небом на пружинящую подстилку жесткой травы, накрыв её попоной, подложив в изголовья седла. До селения Пта им оставалось четыре дневных перехода.
                * * *
Кирхо  шел  к  юго-востоку и уже на горизонте вырисовывался горный хребет,  когда они стали расседлывать своих бебе,  доить их "подруг" и готовится к ночи. По расчетам Кирхо через день - два он если не настигнет отряд Данил, то обнаружит его следы.
                IIX
Олету  обдумывал предложение Умра и чем больше думал,  тем больше склонялся к мысли, что оно правильно. Воины Кху среди населения Пта были щепотью  и не очень-то хотели жить в каменных домах, а жен и дочерей убитых воинов было много,  столько много,  что если бы они все жаждали любви храбрецов  Кху,  то для этого не хватило бы их мужской силы.  Но этого не было.  Напротив, они ненавидели воинов убивших их мужей и сыновей.
Олету прохаживался вдоль кресла вождя, иногда садился в него и задумывался. Юбочники и женщины всегда были в стороне от дел войны, особенно в роде Пта. Таков общий закон степи, особенно касающейся женщин и детей - перн.  Вечером Олету позвал к себе Амисе.
Они сидели в полисаднике,  где Лойка,  жена Олету накрыла им стол. На  глиняном  блюде стояли печенные,  горячие клубни дебо,  отливающие желтизной с капельками пота,  ломтики подсущенного купра,  а  в  чашах топленное молоко. Пара цельных тушек тюльке зажаренных на вертеле, были обложены горой свежепромытой травы кайхо.
Олету  не  стал  соблюдать  этикет стола и потребовал чтобы Амисе обстоятельно доложил ему о пленнице храма Пта - Койа и сыне Данил.
- Пришлось удушить её мать - сильно вопила.  - Закончил свой доклад Амисе.
- У  меня был Умра,  так тот потребовал удушить не меньше четверти рода Пта, - буркнул Олету. - Это не входит в мои планы.
- Воины не хотят жить среди каменных стен,  вождь, - сказал Амисе, отрывая ногу тюльке.
- Сам  вижу.  Мы  засунули в свой рот слишком много мяса и не можем его прожевать. 
Он усмехнулся, потому что Амисе и на самом деле набил свой рот мясом и травой так что раздулись щеки.
- Когда прожуешь и проглотишь, Амисе, то я хотел бы услышать твое мнение и твой совет.
Амисе пришлось заработать челюстями энергичней.  Олету ждал. Лойка наклонившись к своему мужу шепнула:  "У калитки стоят Серда, Карсе и Имза. Что мне сказать им повелитель?"
- Пригласи их, поставь сидения, принеси еще еды,  женщина.
Так что  породумать  ответ на вопрос вождя у Амисе было достаточно времени,  хотя его и коробило присутствие за столом юбочников,  да еще из рода Пта.  Когда гости уселись, ответ был готов у Амисе.
- Не нужно спешить Великий вождь, - он не мог при посторонних обращаться с Олету, как это делал только что без соблюдения этикета.
- Хороший совет.  Однако не всегда дельный.  Ну, а у вас какое мнение? Должны ли воины Кху уйти к своим женам?
- В горах и в степи много твоих врагов Великий вождь.  – Откликнулся Карсе на правах отца Лойки. 
- Ты уйдешь - они вернутся и всем отомстят.
- Ты считаешь, что они, поправ обычаи степи тронут и юбочников?
- Все нынче переменилось и нет обычаев крепких,  - подал голос  выделщик кож  Имза.
- Выходит прав Умра, требуя избиения тех, кто не доволен мной и воинами Кху? - Правильно  я понял?
К такому прямому вопросу никто не был готов. Юбочники смутились.
- Вот, когда  нужен прямой и честный ответ,  то его не даждешься.  - Олету покочал головой в знак сожаления. - Все приходится решать самому.
- Ты – мудрый, - льстиво сказал Серда.
- Да, нет, - Олету покачал головой, как бы отрицая эту лесть.
- Мудрого нужно избрать и с этим не нужно тянуть.
- Но как же его избрать, - заметил Амисе, - если нет Верма?
- Мы изберем его по своему обычаю,  - сказал Олету, -  обратившись к духам огня.  Ты,  - он ткнул пальцем в Амисе,  - будешь слушать,  что скажут моими устами духи огня.
- Но ты не готов к этому Великий вождь.  - Заметил Ами Се, - слишком обильна была твоя пища, вождь, в последнее время.
- А кто сказал,  что я намерен обратиться к духам огня  сегодня  или завтра? Ты сам сказал, что нужно подождать. Я начну готовиться и думаю  мне хватит три-четыре дня. 
Он перевел взгляд на юбочников и сказал:
- А вы,  почтенные  должны всем,  кто меня поддерживает среди юбочников вручить им тангу и пусть смело жалуются на каждого, кто посмеет оскорбить их.  Ты  -  он ткнул пальцем в своего тестя - будешь судьей между юбочниками Кху и Пта.  Установи на площади урим и вешай за руки всякого, кто посягает на охранную силу моей танги.  Воинов буду судить сам.
Об этом моем решении объявите всем и скажите, что я готовлюсь к обращению к духам огня, чтобы он дал нам Верма. Все.
Олету встал со своего кресла и пошел  в  дом,  где  когда-то  жил прежний вождь Бенва.  Гости еще некоторое время ели и пили,  обсуждая решение вождя. Они сходились на том, что  это было мудрым решением.
   
                ГЛАВА ТАКАЯ ТО***
Плотные волны тумана спускались с гор,  с неба сыпалась легкая изморось, было зябко. Шли двадцатые сутки путешествия Данила Патрушева к великой реке Гихону. Он стоял возле своего шалаша из кож - мело, когда в разрывах тумана уведил стаю странных существ, спускающихся со склона горы.  Облик существ напомнил ему древние легенды о кентавра, рука Данила машинально потянулась за парализатором.  Подошел Кирхо и Патрушев указал ему на стадо странных существ.
- Это верды.  - Спокойно ответил воин,  как будто в появлении этих существ не было ни чего удивительного.
-  Ты об них мне ни чего не рассказывал.
Кирхо пожал плечами. Эта манера пожимать плечами, раздражала Данила. Очевидное для Хирхо было вовсе не очевидным для него. Туман между тем сбился в клочкастые,  ползущие по земле облака и склоны гор  стали просматриваться отчетливее.
- Они живут посреди  лесного рода -  Кесту и считают себя их детьми.
- Так они разумны! - Удивился Данил.
- Не так, как люди.  - Ответил Кирхо. - У них нет человеческой речи и они не строят себе жилищ.
- Они опасны?
- Нет,  они  пугливы и странно, что они появились рядом с человеком, эти пожиратели клубней дебо. Я видел их издали, да и многие видели, но издали.
- Что ты еще знаешь о них? - Спросил Данил.
- Они хоронят умерших между корнями Кесту. Вот, пожалуй, и все.
- Практически ни чего, да?
- Горы огромны, а мы люди степей. Кто знает, что есть в этих горах.
Между тем два десятка кентаврических существ столпились на противоположным, от  лагеря,  берегу.  К Данилу и Кирхо подошли остальные члены экспедиции, с любопытством разглядывающие странные существа.
Руки, выступающие из туловища были короткие без локтевых суставов, а головы сидели на плечах без шеи.  Если бы не эта надстройка из туловища  рук  и головы, то можно было бы принять их вид за горных козлов, спустившихся с гор к водопою. Головы были большие, а волосы на голове переходили в гриву. Отряд Птрушева и странных существ разделяла река. Верды стояли молча и только огромные глаза на плоском и казалось безгубым и безротом лице светились, как нагретые уголья.
И вдруг в голове у Патрушева прозвучали слова: 
- Ты, человек из  легенд подойди ко мне, сыну вечного дерева.
Это было так неожиданно,  что Данил тряхнул головой  и  огляделся вокруг себя, словно искал, кто это сказал.
- Он завет тебя. - Скаазал Кирхо и в голосе его послышалась почтительность, когда произнес слово - "Он".
Речку еще можно было переходить вброд по галечным перекатам.   Данил, не снимая с руки парализатора направился на другой берег, изумленный не только видм существ и неожиданностью их появлений,  сколько телепатическими способностями вердов.  Галька проседала под сапогами Данила и легкая муть уносилась потоком в заводь.
Когда Данил  оказался  на противоположном берегу из стада выступила одна особь с явно выраженными мужскими половыми признаками и  направилась к нему.
- Стой, где стоишь. - Послышался мысленный приказ и Данил ему подчинился. Только  теперь Патрушев разглядел,  что в руках существо держит нечто напоминающее коробку изпод обуви.
- Мы смотрели за тобой с гор.
Произнес верд, - и поняли, ты человек из древних легенд,  а древняя вещь должна принадлежать древним людям. 
И как бы предупреждая вопросы Данила,  сказал, - я не знаю что это такое,  но оно - твоё. 
С этим,  верд положил коробку на  землю, мгновено отпрыгнул и вся стая, едва Патрушев успел моргнуть глазам, исчезла среди огромных стволов.
В этой  коробке  могло быть все что угодно, вплоть до взрывного устройства и потому Данил долго колебался, прежде чем решился взять  её  в руки и открыть крышку.
Предмет, находящейся в коробке, был ему знаком, довольно убогая старинная версия  такого же, как у него электронного блокнота. Вот только блока питания у него не было.

 Далее идут фрагменты не оконченного романа

От автора.
С полным правом считаю, Данила Семеновича  Патрушева соавтором этого романа и посвящаю роман памяти  этой,  незаурядной личности. Памяти моего далекого предка.
...............................................
Этот электронный блокнот, способный с голоса воспроизводить текст, редактировать его,  сыграл в моей судьбе немалую роль. Вот и сейчас на закате дней своих я просматриваю его,  как это делал всю свою жизнь  и вписываю в скобочках свои комментарии к тексту.
                * * *
а через плечо было перекинута, как мне показалась - пестрая лента.  Когда она подошла ближе, то я увидел, что это плоское чещуйчатое существо
                Золото. Промывочная машина.
               
Продолжение будет