Белый день

С первым снегопадом, когда ветки садов мягко запушистились зимним убранством, когда на всю белую округу радостно вскрикнул утренний поезд и ранние люди, приехавшие из города, протоптали от станции до села первую голубую тропинку, в окно бабушки Егоровны кто-то постучал... Раз постучал, второй...

Бабушка по ту сторону окна раздвинула занавески, отшатнувшись, постояла там недоумённо, подслеповато пощурилась. Исчезла в глубине комнаты. Появилась снова, в очках. Ей из рамы окна улыбался незнакомый городской человек в бобровой шапке с проблесками инея на ней. Бабушка снова исчезла и появилась уже на крыльце. Скрипнула входной дверью и молчаливо появилась. Как мышка из норки. Заморгала жидко-голубыми глазами, во много раз увеличенными стёклами очков.

- Доброе утро! – сказал ей городской человек.

Бабушка молча кивнула.

- Я смотрю, всё село затопило печи, а над вашей крышей нет характерного дымка, - сказал городской человек в бобровой шапке, по-прежнему улыбаясь. – Вы ещё не топили?

Бабушка Егоровна потопталась на месте, отрицательно качнула головой.

- Замечательно! – сказал городской человек, ставя в угол крыльца свой портфель. - Тысячу лет печь не топил! А тут вижу из вагона – Бог ты мой, всё запорошенное снегом село в чУдных столбиках дыма! Так и защемило, и повлекло в незабвенное детство! Неудержимо! Несказанно! Бесповоротно! До боли в сердце! До зуда в руках!.. Дайте ключ от сарая!

Обескураженная его дивной речью и деловым напором, бабушка Егоровна поспешно исчезла за дверью и юркнула к иконе Божьей матери, что висела в углу её чистенькой светёлки. Упала на колени, истово крестясь, cтала  молиться.

А городской человек, немного подождав её на крыльце, вошёл в сени, снял с головы бобровую шапку, повесил её на вешалку, потом – пальто; пошарил по стенам глазами, сорвал с гвоздя висевшую на нём  связку  ключей и ушёл к сараю...

Когда лицо бабушки снова осторожно выглянуло из-за занавески на её окне, со стороны дровяного сарая уже во всю неслись звенящий стук топора и треск раскалываемых поленьев. А от калитки к дому бежала засидевшаяся в девках молодая соседка Варька. В накинутом на плечи белом полушубке, с непокрытой головой. Бежала, бежала, бежала...

- Бабушка Егоровна, - запыхавшись, спросила она, влетев в дом, - кто это?

Бабушка пожала плечами.

- Кабы б знать! – потеряно ответила она. – Постучался.

- Не из вашей родни?

- Нет.

- Чудеса! – сказала молодая соседка Варька. – Я видела, как он шёл cо станции. Вначале постоял у забора одного дома, потом у забора другого,  у третьего... Хорошо одетый, высокий, ладный, городской! И всё смотрел и смотрел на печные дымы, что вились над крышами, и дышал так ненасытно, будто ему не хватало морозного воздуха. А как свернул к вашему дому, подумала, что, может, кто-то из вашей родни приехал. Нет?
 
- Нет, - сказала бабушка, подперев кулачком подбородок.. – Откуда? Будто не знаешь! Стала бы я тебя когда христом богом молить, будь у меня хоть кто-то!.. У меня из родни – я одна.

Варька ухватилась за непокрытую голову, растрепала рыжие волосы.

- Вот и я думаю! – не то испуганно, не то радостно сказала она. – Чудеса!.. Думаю, откуда у вас  вдруг такая родня! Значит, чужой... Боже ж ты мой! Что делать-то будем, а? Бабушка Егоровна, что будем делать?

Сверкающие всепоглощающим любопытством глаза раскрасневшейся молодой соседки Варьки, её долгожданный приход и её же полная зависимось от того, что она сейчас услышит в ответ, вернули бабушку Егоровну в покой заснеженного белого дня за окном... В родной двор, где со звоном стучал послушный cильным рукам колун-топор и посреди которого, вытянув шеи, кудахтающей стайкой чутко застыли разноцветные куры – чёрные, рябенькие, красненькие... В дом, где она была полноправной хозяйкой.
 
- А тебе-то что? – спросила она, оживая. - Месяцами тебя не докличешься, соседку такую, а теперь... Тебе-то что?

- Как же ЧТО?! – Затараторила молодая соседка Варька. - А как зарезать вас захочет потом? Сколько их теперь шляется по свету таких, бесприютных!

- Раз! Раз! – донёсся со двора бодрый голос нежданного гостя-дровосека. – Раз! Раз! – Он, похоже, там во всю разошёлся.

Ожившая бабушка Егоровна, не то от его хозяйского голоса, не то от заполошной скороговорки Варьки-соседки невольно вздохнула. Вздохнула успокоенно, легко.
 
- Угу! – сказала она с лёгкой насмешкой. – Сколько их, таких высоких, ладных, городских... о которых ты с детства мечтаешь!.. Не зарежет. Я помолилась... Может, Бог его мне и послал, коли вам всем до меня нет никакого дела –  в магазин и то порою не допросишься сходить... куркули.  Шла бы ты, Варька, домой – как-нибудь обойдёмся без рыжих! Я теперь не одна! Я теперь, если хочешь знать, - размечталась бабушка Егоровна...

С заснеженного двора, со стороны сарая, где ладный горожанин колол дрова, послышалась песня. Слегка приглушенная небольшим  расстоянием и двойными рамами окна, но живая, привольная.
 
Молодая соседка Варька предостерегающе глянула на бабушку Егоровну, замахала на неё руками. Обе помолчали, послушали:

                Выйду на улицу – солнца нема,
                Парни молодые свели меня с ума.
                Выйду на улицу, гляну на село, -
                Девки гуляют, и мне весело.

Варька остудила ладонями свои пылающие щёки.

- Я сейчас! – сказала, не дослушав песни до конца. – Хлеб купить? А колбасу мягкую, какую любите? А мыло есть ещё у вас? А манная крупа?

И, застегнув на все пуговицы свой полушубок, убежала, громко хлопнув дверью в сенях.

Личико бабушки Егоровны снова появилось в окне. Внимательно понаблюдало за бегущей к калитке девушкой Варькой. Бегущей, бегущей, бегущей!.. Прислушалось, повернувшись бочком... Cухонькая ладошка нетерпеливо приставилась к уху:

                А теперь под вечер аж пятки горят,
                Ноженьки резвые в пляску хотят.
                Я пойду на улицу, к девкам пойду,
                Голосом звонким я им подпою...

(из книги "Белый день на дворе", издательство IGRULITA Press, USA, 2013)