Включите воспроизведение

Снова включен. Снова выключен, включен. Свет. Свет, направленный на уворачивающегося человека. Благоразумный и чувствительный никто знает, что должен. Должен дрожать, гореть и звенеть. Без причины. Поклонись, поклонись же. Без причины.

Разодетый и раздетый. Ты всё такая же при включенном свете. Такая же при выключенном. Сожмись и раздуйся, словно металлическая мембрана в лоне личиночного сердца, пропитанного сахарными трубками, по которым течет жилистый ликер. Ты ненастоящая.

Что ты чувствуешь сейчас?
 
Нет стоящей причины.
Почему.  Нет?

Пластиковые пакеты и бумажные. Набитые до отказа и пустые. В каком из них ты? Догадываюсь, что. В точности там, куда мы отправились. Этого вполне достаточно, чтобы. Последняя остановка, подводящая итог. Разделенные и позабытые. Отражения наши во власти моих снов. Думал, что это в тебе есть. Думал, что если буду стенать до тех пор, пока. Ты не найдешь и не откроешь дверь. Мне. До тех пор, пока, ты не почувствуешь меня снова. Пока я не увижу тебя в месте, куда мы отправились.

Пожмем же руки освежеванной патоке. Слишком хороша, чтобы. К тебе прикасались снова и снова. Перебираешь своими лапками, словно червь в залежавшемся именинном пироге. Слои, прочь. Сквозь бисквитные этажи наружу так, чтобы была видна окольцованная батарея. Ползешь по моей ноге, нервируешь эпидермис, застреваешь подколенная. Отвратительная и удлиняющаяся. Довольно! Слои, прочь. Подайте сюда чьи-нибудь очки. Голодная официантка, облаченная в костюм толстой комнатной мухи, улыбается мне:
- Ты заманил меня  в эту западню, мужчина с женским смехом? Ну, так, прочитай мне что-нибудь из своего романа.
- Я хотел, чтобы ты взглянула на кое-что, - отвечаю я.
«Зачем на этом останавливаться. Зачем вообще на чем-то останавливаться. Пусть каждый склеит себя с каждым на нашей разбитой дороге, поросшей терновником».

Я взял её под руку и повел в пыльный угол. В том месте, где мы примерим новую кожу. Голубые и черные птицы прячутся в падали, проглатывая всю вину и ощущения.
Чем больше мы пытаемся стереть, тем больше. Чем дольше, тем сильнее проявление.

- Ты знаешь все ответы, зачем тогда спрашиваешь?
- Потому что мне нужен кто-нибудь. Что-нибудь, - улыбается она.

Рыжий несносный котяра с клубком ниток играет и ругается матом, подобно тебе. Чем больше, тем сильнее, тем невыносимее обертка досадного отчаяния.
У меня есть в запасе твой бесконечно повторяющийся голос. Какая же дурость заставляет меня плестись за тобой.

Раз. Раз – два. Нет стоящей причины. Почему, нет?

Посасывая пальцы, впитавшие лиловые соки,  устремляюсь в пыльный угол. Ты со мной?
Я мог бы бесконечно называть тебя своей Блестящей Девкой, своей Вильгельминой, если бы я хоть что-то чувствовал, будучи в.

Сгусток надменной никотиновой рвоты.
"Прощай тогда", - я думал.
Освобождение без дальнейших хлопот, а что?
Проваливай, что ж.
Пустые ветреные голоса безнадежно вчерашних людей.

 
Пустые ветреные голоса.
 
Твой туберкулез, ждущий на следующей остановке. Наша кровавая мокрота на рассвете. Я ждал там.

Однажды мы вернулись домой слишком уставшими, и заснули голыми на полу. Ты закинула на меня правую ногу, а левую согнула в колене так, чтобы моя рука была между твоих ягодиц. Я мог чувствовать тепло твоей задницы и думать про себя, как же чертовски мне повезло. Я притворялся спящим, чтобы всё оставалось на своих местах – в моих руках. Сквозь синий сумрак комнаты на нас надвигались ветры нашего времени, сквозь занавесочные звуки тишины. Безнадежно упаднической казалась мне перспектива тревожной дремоты, и я легонько приподнял твою голову. Широко раскрытые глаза цвета удушья и ты, изнуренная и обнаженная.

- Если хочешь, можем раскумариться, - предложил я.
Ты кивнула и понимающе улыбнулась, мол, не помешало бы.

Помню, как усадил тебя  в брезентовое кресло, а сам сел на пол напротив. Мы были безнадежно наги так, что мне пришлось тяжело податься вперед и высунуть язык, чтобы не отдаться порыву сиюминутной искренней истерии.

- Подожди, - сказал я, - нужно подняться по лестнице на чердак, там должно было оставаться немного.
 
Я поднялся на ноги и, вглянув на наши мятые тряпичные тела, потянулся к лестничному проему. Думалось, что небо было цвета зеленого океана, что каждый мускул парализован и выведен из строя. Прислушиваясь к своим шагам, я представлял, как вернувшись, смогу снова прижаться к твоим бедрам, покрытым мелкой утренней дрожью. Я быстро нащупал в кармане чьей-то куртки маленький пластиковый пакетик. Тихим и бесстрастным виделся мне этот день, едва ли не самым совершенным из всех прожитых мною.

- Этого должно хватить на двоих, - сказал я.
- Что это? – процедила ты сквозь зубы.
- Чумовые колеса, как ты любишь.

Открыв один глаз, ты посмотрела на меня. Взглядом, ощупывающим изнутри, ты обозначила тайное единомыслие, и, сползая с брезентового кресла, расположилась на полу в позе Будды. Вспыхнув божеством и переносясь в замедленное гравитационное поле, я наблюдал твой приход.

Твой туберкулез, ждущий на следующей остановке. Наша кровавая мокрота на рассвете. Ты со мной? 

Я знал, что до завтрашнего вечера сюда никто не придет, что сегодня мы могли бы проваляться обездвиженными до самой ночи. А потом я бы дал тебе еще одно чумовое колесо.

Закинувшись чем-то подобным, я отключился. Пока меня разбудил приглушенный голос незнакомца:

- Снимай свое тряпье и заткнись, - скомандовал он.

Я открыл глаза и увидел тебя, стоящую на коленях. «Как?» – подумал я, - «Мне было совестно просить её о сексе, а этот чудак вот так просто овладевает ею». Но всё, на что я был тогда способен, это бог весть как доползти до ближайшей стены и, найдя точку опоры, молча наблюдать разворачивающееся действо. Я не мог найти в себе силы противостоять чужаку, и поэтому я просто смотрел.   

- Чего уставился, - сказал он мне, - мы с ней старые знакомые.

И я просто смотрел, как они набрасываются друг на друга, изгибаются в издевательском смехе. Как она лениво улыбается, напрашиваясь на пробуждение в чужой постели. Я видел всё это. Её с затуманенными глазами цвета удушья и себя, одураченного.

- Вон отсюда, ты, исполнитель пассивных ролей, - сказал он, - уж не хочешь ты, чтобы мы остановились на полпути?

И ваши тела вновь отбросили тень на моей наготе, издавая ритмичные звуки учащенного сердцебиения.
Я лежал в позе морской звезды, и думал, что когда очухаюсь, первым делом засуну карабин ей в задницу. Своей Блестящей Девке, своей Вильгельмине. Я видел, как она второпях натягивает на себя мою рубашку, при этом лицо её расплывается всё в той же ленивой улыбке.
«Какого черта», - крутилось у меня в голове, - «Какого черта».

Твой туберкулез, ждущий на следующей остановке. Наша кровавая мокрота на рассвете, смешанная со спермой старого знакомого.

И тут ты поворачиваешь ко мне и говоришь:
- Почему бы тебе не почитать нам что-нибудь из своего романа?
- Да, ты же вроде писатель, - добавляет твой знакомый.

Я просидел голыми яйцами на холодном полу около двух часов и, скорее всего, просижу еще столько же, пока ко мне не вернется способность ворочать конечностями. И я говорю:
- Прощай, тогда.

Твой туберкулез, ждущий на следующей остановке. Эпилепсия твоего старого знакомого. И наша общая кровавая мокрота. Всё это – на кафельном полу чьих-то апартаментов.
Пока ты второпях натягивала на себя мою рубашку, а твой дружок восседал на брезентовом кресле цвета незамысловатого совокупления, скрестив ноги, я представлял, что улицы в этот момент, должно быть, пустые и чистые, словно после проливного дождя. Я чувствовал, что с каждым разом всё легче и легче становится дыхание. Опускаясь в прозрачную атмосферу расцветающего сна, я видел нас с тобой на перекрестке потрескавшихся бетонных дорог. И ноги едва касались земли. Да, всё это я видел. Видел до тех пор, пока твой старый знакомый не разразился хриплым кашлем и не повалился на пол, теряя в полете сознание.

Твой туберкулез, ждущий на следующей остановке. Наша кровавая мокрота на рассвете. Я ждал там. Раз. Раз – два. Нет стоящей причины. Почему, нет? Включите воспроизведение.

И тут ты нагибаешься, чтобы отвесить оплеуху старому знакомому, и я вижу твои раздвинутые ягодицы. Если бы я умел писать картины, я бы изобразил на холсте пояс Ориона, внутри которого бы горела маленькая черная звездочка – твоя душа в форме сфинктера. Светящиеся половины, возбуждающие тьму. Раз – два. Тело, расколотое пополам.

- Нам лучше поторопиться, - говоришь ты, помогая мне подняться.
- С ним такое каждый раз, после того, как он спускает? – спрашиваю я.
- Да, - отвечаешь ты своим мягким ртом, смыкающимся вокруг моих губ.

«Какого черта», - думается мне.
Раз. Раз – два.

Что ты чувствуешь, будучи вне?  Не хочу об этом говорить.
Включите воспроизведение.