Клавдия Ивановна

Смыслом своей жизни Клавдия Ивановна, крупная дама шестидесяти лет, считала сочувствие и жалость.

В этих вопросах к пенсионному возрасту она настолько натренировалась, что можно сказать, стала мастером своего дела.

Величественно-скорбная фигура Ивановны возвышалась во дворе с раннего утра и до позднего вечера.
Даже неблагоприятные погодные условия не могли препятствовать её "великой миссии": сделать мир добрее и лучше.

Клавдия Ивановна сочувствовала всем:

- президенту ("ах, как же ему бедненькому достаётся за всех нас: не спит, не ест..")
- соседу дяде Коле ("Коленька старается, всё в дом тащит, а жонка его - змея неблагодарная, всё по курортам денежки просвистывает")
- внучке ("сколько сейчас бедным детишкам задают уроков, все мозги повысушивают!")
- дочке бывшей сотрудницы ("как же я твою дочку, Маша, жалею, ты не представляешь, это ж надо было случиться, что хорошей девочке такой козлина в мужья попался, боже-боже, как же ты неровно делишь...", - всплескивала полными руками Клавдия и закатывала глаза не обращая внимания на попытки Маши прервать поток её фальшивых слез.)
- дереву во дворе ("ах, ты ж моя тротинушка, что ж ты такое кривое-то выросто?") и т.д....

Казалось, не было ни одного явления или существа, неохваченных волной "милосердия" пожилой дамы.
Если человек, на которого проливалась сия благодать по незнанию, из вежливости, или из скрытого душевного мазохизма - начинал вникать в слова Клавдии Ивановны и, что ещё печальнее, увязать в беседе, то Клавдия плавно переходила к иному этапу: она начинала жаловаться уже на свою жизнь.

И, боже упаси, если этот незадачливый собеседник попавшись на крючок "великодушной" Клавдии не проникался её личными бедами и не начинал поливать её душевные раны елеем искренней жалости и ответного участия! Горе было ему - такому "бесчувственному" и "жестокому" человеку.

"Несочувствующих" женщина тут же записывала в ряды "моральных уродов" и тщательно доводила информацию об этом печальном факте всем, кто имел неосторожность попасться на её миссионерском пути:

- "Как это можно?! Эта Танька с первого этажа видно сама детей не растила! Когда я рассказала о том как ночей не спала, сама не ела, но кровиночку здоровенькой вырастила, а мой козел бывший вкусно жрал да по ****ям шарился, то эта жестокосердная фашистка сказала - что я могла бы и развестись! Ну как это понимать?!"

- "Ты слышала, что ответил мне Колька? Он сказал, чтоб я засунула советы в себе в зад, а он сам разберётся со своей женой?! Причем он сказал "в жирный зад". И это у меня зад жирный? Пусть на себя сначала посмотрят: у его благоверной не попа, а гузка куриная засушенная. Это же надо, а я ещё им сочувствовала, тварям неблагодарным!" - продолжала пребывать в пафосном гневе раскрасневшаяся Клава.

Но главным козырем воиствующей "жалетельницы" было то, что она когда-то отказалась от карьеры и личной жизни ради своего мужа, покойного уже Максима Николаевича, того самого "козла", о котором рассказывалось выше.

Клава родилась в деревне, но сильно стремясь стать городской, она благополучно поступила в торговый институт на экономический. На последнем курсе, путём некоторых хитрых ходов и "внезапной" беременности, ушлая девица благополучно вышла замуж за преподавателя того же института, где она училась. Родила дочь и после декретного не работала ни дня.

Мужем она манипулировала настолько плотно и умело, что постепенно у него случилось что-то вроде раздвоения личности: на работе все считали его солидным доцентом, умницей, любимцем студентов и коллег, перспективным научным сотрудником.

Дома же это был: "вечный лентяй", "неблагодарная скотина", козёл, "задеспотировавший" жизнь невинной фиалки - своей супруги. Клавдия была всегда права, а если муж пытался доказать ей, что это не так, то на него обрушивался ещё более неукротимый шквал обвинений и упреков.

Если в первые годы семейной жизни он ещё пытался как-то бороться со своей женой и ситуацией, в которой чувствовал себя крайне неуютно, то потом, забитый постоянным чувствовом вины и "осознанием супружеской ответственности", (эту фразу начитанная Клава подцепила в какой-то книжке о советской семье и активно вворачивала её там где надо и где можно было быи обойтись) Максим Николаевич тупо смирился, и уже даже не огрызался на придирки жены.

Лет к пятидесяти доцент приобрёл брюшко, одышку и гипертоническую болезнь, которая в итоге и привела к обширныму инфаркту.

Удивительно, но факт: вечно брюзжащая Клава вдруг совершенно переменилась по отношению к заболевшему супругу:

Рассказы о её героической роли в спасении этого святого человека надолго стали темой №1 в любых разговорах, в которые ввязывалась общительная женщина.

Но, надо отдать дожное - она действительно ухаживала за потерявшим работоспособность супругом как за новорожденным ребенком: приносила в кровать еду на подносе, переодевала, купала, не позволяла много двигаться, даже читала ему по вечерам вслух газеты.

Сначала муж вяло сопротивлялся такой агрессивной заботе, но потом так привык к роли беспомощного инвалида, что даже начал капризничать и командовать. В итоге он ещё больше разжирел и постепенно атериальное давление перестало регулироваться даже под воздействием массивной лекарственной терпии.
Второй инфаркт стал последним в его жизни.

Овдовевшая Клава стала "столпом скорби и печали" очень надолго.
Рассказами о том, каким человеком был её покойный муж и как она "выполнила свой долг", несмотря на "отравленную этим ****уном и лентяем" молодость, Клавдия Ивановна  так заебала окружающих, что её начали обходить стороной даже дворовые собаки и кошки.

Местные старики, которые и сами любили кого-нибудь праздно пожалеть или, наоборот, пожаловаться на тяжкую судьбу, и те, завидев Клаву, быстро ретировались с лавочек в свободные от её словесного терроризма места.

Возможно, если бы эта женщина, когда-то раньше или теперь, смогла понять, что окружающие люди вовсе не нуждаются в её фальшивом сочувствии и ненужной жалости, то не оказалась в одиночестве на старости лет.

Ведь даже родная дочь Ларочка крайне редко появлялась у неё в гостях, не желая выслушивать поток причитаний о её якобы несчастной доле. Дочь прекрасно чувствовала себя после развода и неудачницей отнюдь себя не считала.

Лариса давно научилась опираться на саму себя в любых жизненных ситуациях, не ожидая поддержки и сочувствия и не строила героиню воспитывая своего ребенка без помощи бывшего мужа.

Она просто радовалась тому что неё есть, и не пыталась "подпитаться" от окружающих путем игры на их чувствах и эмоциях.
И люди отвечали молодой женщине радостью и дружелюбием.