Борода, клетчатая рубашка и пиджак

                Зачем среди полей цветущих,
                Где тихо облако плывет
                О Вас, на кладбищах живущих,
                Далекий колокол поёт?

                Анатолий Передреев


Сегодня был рядом с домом Зильбермана.
Такое грустное и странное чувство было: если сейчас, незаметно для всех, войти в его подъезд, подняться и тихонько позвонить – он откроет и скажет «Привет. Заходи, только потише – я же все-таки умер».
Была уверенность, что он будет там – он только для других умер.


  Помню, как впервые собрался к нему поехать – это было между моими одиннадцатым классом и первым курсом, в Августе, сразу после того как я узнал, что поступил.
Я ему позвонил – он очень забавно объяснил мне, как найти его дом:
"Слева от подъезда будет непонятная надпись «Мекран», а справа – понятная надпись «Двери»".
И та, и другая действительно там имелись, и даже висят до сих пор на месте.



Впервые я его увидел 1 Сентября 9 класса. Он пришел к нам во время классного часа, чем вызвал совпадение двух совершенно редких событий: классный час нашего класса и посещение Зильберманом какого-либо кабинета, кроме 53.
На нем тогда были надеты борода, клетчатая рубашка и пиджак, что тоже, как выяснилось в последствии, явилось большой редкостью, потому что это был единственный раз, когда я видел его в пиджаке.
Он поведал нам, что он Зильберман, что он будет вести у нас курс спецфизики, что "неплохо бы было приобрести" справочник по физике, книгу по механике, задачник и пр. и выглядело все это довольно уныло, пока он не сказал, что желающие поиграть в баскетбол могут составить ему компанию – это сообщение несколько оживило публику. Заканчивая свою речь он сказал "Да!.. и не верьте тому, что говорят обо мне старшеклассники", улыбнулся, добавил "Объявляется перерыв, Господа. Удачи!" и вышел из кабинета.


Так началось наше знакомство с Зильберманом – разумным физиком, который непонятно рассказывал и весело шутил.

 
Безусловно, одним из самых известных анекдотов является определение разности потенциалов:
"Даем определение разности потенциалов дельта Фи А Б" – пишет на доске ;;AБ , "Разность потенциалов определяется отношением Работы сил электростатического поля при перемещении пробного заряда из точки A в точку Б отнесенная к величине этого пробного заряда", в результате чего на доске появилась формула:
;;AБ = АсэппппзитАвтБ
qпр
"Ну вот, как видите, в этой формуле реализуется самое главное – тут сразу понятно, что написано".
Следует признать, метод такого записывания формулы оказался действенным: для многих эта формула – единственное, что они запомнили из курса спецфизики.


Однажды я видел, как Зильберман воспитывает детей: он тогда близко подошел к 7-класснику и, имея вид внушительный и глядя исподлобья, сказал:
"Если ты будешь плохо себя вести, я отдам тебя одиннадцатиклассникам, и они будут играть тобою в баскетбол. Как думаешь, ты пролезешь через баскетбольную корзину?" Он говорил так, словно рассказывает о своих планах на выходные и интересуется, что об этом думает несчастный 7-классник. Затем рассмеявшись, он сказал что-то вроде "Не безобразничай" и отпустил беднягу.
Кстати говоря, он очень редко смеялся в голос. Для того, чтобы заставить его так смеяться, требовалось немало усилий и умозатрат: только глубокая и нестандартная шутка заслуживала его полноценного смеха.
Как-то раз, когда я заглянул к нему в одно из своих посещений школы, он общался с каким-то учеником младших классов в своей комнате в 53 кабинете и, заметив меня, радостно поздоровался и, указав ученику на меня, сказал "Еще недавно этот человек учился в школе. Угадай в какой", на что я добавил, что "если начать с единицы, то на второй раз он угадает", что вызвало громкий смех Александра Рафаиловича и стало для меня одним из самых дорогих воспоминаний о нем. Заслужить его доброе отношение к себе – это очень приятно и очень ценно.
Он всегда с большим скепсисом относился к поздравлениям на день Учителя, Новый Год, 23 февраля…
Помню, как мы поздравляли его с Новым Годом: мы тогда подарили ему симпатичный пакетик, в котором лежали подарок и открытка. Открытка была забавная: на ней был нарисован смешной олень с большим красным носом на фоне зеленых елок. Зильберман внимательно и даже с каким-то отвращением посмотрел на нее, затем поднес открытку к своему лицу так, что оно оказалось рядом с физиономией оленя и сказал "Неужели похож?"


Когда на наш выпускной он вошел в школу, я как раз прогуливался по первому этажу. Заметив меня, он, с недоуменным видом, сказал "Ты такой нарядный…" таким тоном, что остаться серьезным было совершенно невозможно. Он как будто совсем забыл о том, что сегодня Выпускной и на него принято приходить празднично одетым, и вдруг внезапно об этом вспомнил и осознал собственную рассеянность – так смешно звучала его рецензия.


Меня всегда восхищала нестандартность его мышления, хотя долгое время ее проявления возникали только в форме шуток на уроках:
"Возьмем клин с углом при основании ;. Обратите внимание: угол при основании клина – ;. Клинья с углом ; в нашей стране пока не производят"
Приводя пример эксперимента на скорость реакции, в котором требуется поймать линейку:
"Что делать с линейкой, которая проскочила и упала на пол? Надо ли там писать, что время реакции двадцать секунд для этого эксперимента? …ну пока все кончат смеяться и снова продолжат".


Показывая какой-то прибор внушительных размеров и устрашающего вида и рассказывая о его свойствах:
"То есть он знает, что такое быстрое преобразование Фурье и умеет этим пользоваться… в отличие от большинства студентов".
Кстати о студентах: их он всегда недолюбливал. Гораздо больше он любил школьников, хотя периодически и шутил о них "Например, страшно интересно, как застегивается обыкновенная молния. Можно спросить это у ребятишек – они от вас надолго отстанут". По его словам, школьники всегда чем-то интересуются, охотно воспринимают новую информацию. Студенты же интересы имеют слишком узкие, привыкли думать стандартно и им мало что нужно.
По-настоящему я познакомился с Александром Рафаиловичем только на первом курсе – когда впервые поехал к нему как только поступил. Он тогда встретил меня фразой "Еще недавно ты был очень большим, а теперь стал совсем маленький". Меня тогда сильно поразила эта фраза, которая заставила осознать, что теперь снова есть куда расти.


Следует сказать, слово "маленький" часто употреблялось им в разговоре. Все прекрасно помнят его знаменитую фразу "Когда я был маленький и учился на первом курсе…", которая всегда повергала в хохот школьников: ну как же, нам было по 15-16 лет, и вон они такие большие эти первокурсники, пьют пиво, курят и прогуливают лекции – ну конечно же они большие. Что он имел в виду на самом деле, стало ясно гораздо позже.


Он всегда очень запросто приглашал к себе "Что ты делаешь, скажем, в этот Четверг? Ну так выбирайся!..". Такая форма приглашения тоже поражала: странно было слышать такое отсутствие формальности от такого солидного и страшно умного человека.
В тот день он произвел революцию в моем сознании: из нестандартного и малоинтересного преподавателя физики Зильберман превратился для меня в Личность Александра Рафаиловича.
Для меня совершенной неожиданностью стало открытие, что физика не просто не единственный его интерес, но даже далеко не основной: внезапно он показал невероятной глубины и ширины собственное сознание, большую начитанность и интерес к вопросам, которые, как мне казалось до того, не могли его волновать абсолютно. До того я помыслить не мог, что его хоть в какой-то степени могут интересовать литература, психология, религия, социология. Казалось, такой неизлечимого материалист никогда не станет обращать свое внимание на эти эфемерные отвлеченные учения.
Но я сильно ошибся – в любой из этих областей Александр Рафаилович проявлял глубокие познания. Суждения его казались простыми, но ослепительными как солнечный луч, который пробивает темную и холодную толщу воды глубоко и просто. Оставалось только поражаться тому, как он видит то, чего не видят другие. Больше ни от кого я не слышал логически верных и неоспоримых рассуждений, которые были бы настолько нестандартными и необычными.
Он налил виски себе и мне и мы с ним сели разговаривать. Как оказалось, он очень хорошо разбирался в виски: от марок до технологий изготовления, – и обо всем этом мог долго и интересно рассказывать.
Тогда, в первый раз, разговор шел не очень уверенно и достаточно тяжело: преобладали все больше достаточно формальные, или нейтральные темы. Но мое мнение о себе Александр Рафаилович сумел изменить.
В следующий раз я к нему выбрался только через полгода.
Помню, было холодно, Февраль, шел снег, мороз. И я приехал к нему – было тепло, он не менее тепло поздоровался и снова налил выпить – мне и себе.
Мы сидели, говорили – обо всем: обо мне, о религии, о моих одноклассниках, о школе, об учителях…
Сидя в кресле и потягивая виски, я чувствовал какую-то удивительную, иногда пугающую эмоциональную близость с ним, какую больше ни с кем никогда не ощущал; кроме того чувствовал, что все проблемы, все человеческие глупости, какие есть – они там, снаружи квартиры, снаружи дома. Здесь их нет. У него можно было от них сбежать, поговорить о них – и тогда снова встретить свои проблемы было уже не страшно: мы их победили, мы о них поговорили.
Когда я собирался уходить, он мне сказал "Говорят, современная молодежь мало читает. Ты – современная молодежь?" Получив ответ "Очень", протянул мне две увесистые книги: Горина и Пелевина.
Напоследок он сказал "Приезжай, Лешенька…" и, помолчав секунду "И не затягивай".

Я возвращался по этому морозу, захмелевший и растаявший в этом мире, словно став выше – выше самого себя 5 часов назад, выше проблем, выше глупости.


В другой раз мы с ним увиделись только в мае. Я зашел в его комнату в 53 кабинете, где он общался с младшими классами: показывал им какие-то моторчики, маятники, лампочки, от чего ребята приходили в дикий и честный восторг. Дождавшись, пока он закончит, я вышел вместе с ним из школы, по дороге до метро общаясь на разные темы, которые приходили в голову. Был приятный теплый солнечный день, когда в воздухе пахнет свежей травой, свежими цветущими деревьями и свежей краской.
Он тогда отдал мне черновик статьи, которую написал для школьного журнала и которую я там так и не увидел и, наверное, никогда не увижу.
Статья была посвящена образованию и получению знаний в целом. В ней есть одна прекрасная цитата:
"Известный поэт А.С. Пушкин окончил простой сельский лицей (Царскосельский), не знал логарифмов, не читал Достоевского и совсем не умел работать на компьютере – тем не менее, большинство знавших его современников считали его образованным и культурным человеком. Тут есть над чем задуматься".


Несколько месяцев спустя, сдав экзамены и отдохнув, я снова решил проведать его. Вечером, договорившись приехать, но позвонить перед выездом, лег спать. Проснулся я от страшного ощущения – что совершенно не хочу ехать. Почти с дрожью набирая его номер, я думал, как бы отказаться от визита, чтобы не обидеть, несмело сказал в трубку "Здрасуйте, Алексан Рафаилыч" и с удивлением услышал, как он, явно находясь в метро, ответил "Лешенька, к сожалению сегодня не получится". С облегчением вздохнув, я ответил "Понятно. Ну тогда в следующий раз".


В один из осенних дней, в Четверг, я приехал с утра в школу. Поинтересовавшись о Зильбермане, услышал, что он уже месяц как не появлялся в школе и на работу, скорее всего, больше не выйдет. Осознав это, я сказал "Надо будет к нему съездить" и услышал в ответ "Поезжай, Леш".
Решив договориться с ним в Субботу, перед самым звонком я включил компьютер, залез в интернет и первое, что увидел, было сообщение, написанное большими буквами одним из наших преподавателей "УМЕР ЗИЛЬБЕРМАН! ПОХОРОНЫ В ПОНЕДЕЛЬНИК!"


Как объяснить, что я чувствовал… "Как он вообще мог умереть! Такой человек не мог так просто умереть!" и "Как он мог умереть именно сейчас! Именно тогда, когда мне так надо было его увидеть и именно тогда, когда я собрался поехать к нему!"


В Понедельник утром было ясное, кристально прозрачное и чистое небо, холодный воздух, пахло осенью.
Я шел от шоссе к зданию больницы пешком, и думал: "Каково это, увидеть мертвого", "Что я почувствую – заплачу, потеряю сознание, испугаюсь?", "Почему я иду один? Где толпы желающих проститься?", "Там хотя бы человек 30 придет? Пара бедных родственников, десяток учеников, да десяток коллег, которым охота пожрать на халяву и напиться на чужих поминках…"
Подойдя к зданию больницы, я увидел огромную толпу людей – 200, а может быть 300 человек, среди которых были знакомые и незнакомые лица. Учителя, ученики, преподаватели, которые ушли из нашей школы какое-то время назад. Некоторых я знал только по фотографиям.
Одноклассников не было: они еще вчера вечером на мой вопрос "Ты пойдешь?.." ответили "Не вижу смысла", "Меня не тянет на подобные мероприятия", "хз"…
Найдя единственную группу знакомых, я прибился к ней – это были его ученики, ребята из нашей школы, на год младше нас – их было около 10-12 человек. Я с горечью отвернулся в сторону.


Час спустя в толпе началось движение, все пошли к дверям. Еще несколько минут  спустя открыли двери: в коридоре, предшествующем траурному залу по левую руку стояли и висели венки. Перед открытой дверью, ведущей в зал, на планшете стояла фотография Зильбермана, сидящего в кресле, в своей квартире.


Я был одним из первых, кто вошел в зал. Из дверей был виден только черный гроб и густые седеющие волосы, частично выглядывающие из него.


Там лежал старик, непривычно одетый в темно-синий костюм, с острым носом и глазами на выкате. Старик мало был похож на того Александра Рафаиловича, которого я знал.
Что-то неуловимо существенное было в его внешности не так.
Пока толпа людей заходила в зал, играла музыка тяжелого содержания и характера, которую я непременно узнаю, если услышу снова. Когда все вошли, седой, полный, безразличный ко всему, но принявший проникновенный тон голоса, человек произнес речь о безвозвратной кончине, безвременно ушедшем, яркой свече, прекрасном физике, замечательном мастере своего дела, великом учителе – мало имеющую общего с Александром Рафаиловичем. Договорив, человек взял на себя роль управляющего мероприятием, давая желающим по очереди право сказать что-либо, по правде мало отличающееся от его собственной речи. Запомнился только один человек – усатый мужчина, по виду ровесник Зильбермана, который взял слово: сквозь его рыдания иногда прорывались слова "Саша", "зачем" и "умер". Не сумев договорить, он вернулся на свое место.
Я не мог понять – почему выступающие говорят о каком-то прекрасном специалисте Зильбермане, но ни один не может сказать о великом, замечательном и очень хорошем человеке, Александре Рафаиловиче?
Тогда что-то заставило меня взять слово. Я плохо помню, что я говорил: о том, что к нему можно было уйти от всех внешних проблем, иногда – хорошо посмеяться,  поговорить о чем угодно, получить совет; о том, что не успел съездить…


Уходя, каждый снова подходил к гробу, кто-то целовал в лоб покойного, кто-то в последний раз прикасался или просто окидывал последним взглядом и выходил. Проходя, я положил руку ему на плечо – и сквозь непривычный для него пиджак, почувствовал холод. Кинув взгляд на незнакомое лицо, я вышел, твердыми шагами направился к метро и поехал в школу.


Я ехал, а в голове периодически всплывало "Не затягивай".