Абитуриент

               
Сразу после войны все мальчишки нашего двора хотели стать моряками, лётчиками, танкистами на худой конец - снайпером. Я же насколько себя помню, мечтал о шоферской профессии. Немало тому способствовал мой родной дядя.

Он работал на лесовозе. Жил в Слуцке в 100 км от Минска. Изредка на своём ЗиС-5 приезжал к нам по каким-то своим делам. Тогда я буквально не вылизал из кабины его старенькой потрёпанной трёхтонки.

 После десятого класса вполне осознано решил поступать на автотракторный факультет политехнического института. Вступительная экзаменационная сессия была тогда впечатляющей. Предстояло сдавать шесть экзаменов. Две математики, устная и письменная, физика, химия, сочинение по русскому языку и иностранный язык. Для меня это был немецкий. И всё за шесть дней. В день по экзамену.

В свои семнадцать лет я уже много раз успел услышать, что в «самой демократичной в мире стране» существует некая процентная регламентация приёма евреев в ВУЗы. Правда, относился к этой неофициальной информации с недоверием, и воспринимал её индифферентно.

Конечно, предстоящих приёмных экзаменов побаивался. Но особого трепета не испытывал. Кому-то может показаться странным, но мне всегда нравилась экзаменационная страда. Благо, в моё время экзамены начинались в четвёртом классе. Их продолжали сдавать в конце каждого учебного года, вплоть до окончания школы.

За долгие годы учёбы я отработал собственную методику подготовки к экзаменам. И она ни разу меня не подвела. Причём не только в средней, но и в высшей школе тоже.

На слух я запоминал как-то не очень прочно. Прочитанный материал помнил значительно лучше. Ну, а всё воспроизведённое письменно, оседало во мне очень надолго. К сожалению, конспекты на лекциях иногда не писал, и данный факт, без сомнения,  негативно влиял на мою методу.

На этом моторном качестве моей памяти и базировался способ, которым всегда пользовался, готовясь к экзаменам. Могу поделиться. Может быть кому-то пригодится. Я бегло прочитывал весь материал. Затем тщательно выписывал на бумаге формулы, уравнения, даты, правила и прочую, подлежащую запоминанию информацию.

Иногда совмещал два процесса: заучивал и одновременно изготавливал шпаргалки. Впрочем, ими почти никогда не пользовался. После изготовления этого нелегального материала необходимость в нём автоматически отпадала.

Говорят, знания – это всё то, что осталось в памяти, после того как информация, полученная в школе, твёрдо забыта. Вероятно, данная сентенция справедлива только по отношению к людям, давно окончившим школу.

В моей памяти сразу после окончания школы хранилось довольно много. Разумеется, не могу с уверенностью утверждать, что это были действительно знания. Тем не менее мне казалось, что конкурс в институт я преодолею без особых проблем.
   
Однако в первый же день приёмной экзаменационной сессии смог убедиться, насколько был наивен и самоуверен. Именно в тот день после экзамена по химии во мне зародились сомнения.

Я начал понимать, что только крепких знаний для поступления в институт еврею явно не достаточно. Как не печально признать, эти сомнения подтвердились. Можно даже сказать, что они переросли в факт моей биографии.

Хорошо помню тот экзамен по химии. Принимала его дородная пышная дама, как потом узнал, супруга какого-то большого партийного функционера. Она взяла мою экзаменационную книжку. Повертела её в руках и задала вопрос, никак не связанный с химией.

Её почему-то вдруг заинтересовала семантика моей фамилии. Дама неожиданно изрекла, что Израилевич больше похоже на еврейское отчество, чем на фамилию. В связи чем, хотела бы знать на каком слоге следует ставить ударение.
 
В общем, экзаменатор попался любознательный. Я произнес вслух свою неказистую фамилию, дабы помочь в ней разобраться. Конечно, этот вопрос можно было расценить и как факт положительный. Раз интересуется правописанием фамилии, значит, хочет запомнить, чтобы правильно произносить, когда примут в институт. Но я так тогда не подумал, хотя в дальнейшем она действительно училила меня химии.
 
Так состоялось наше знакомство. Правда, одностороннее. Свою фамилию дама не назвала. Само собой, я и не настаивал, а вытянул билет. Сел за стол готовить ответ. Химия в школе мне всегда нравилась. Пожалуй, не меньше математики. Не припомню по этому предмету оценок, меньше пятёрок. У меня даже имелась грамота за победу на какой-то химической олимпиаде.

 Однако высокомерный, неискренний тон экзаменаторши ничего хорошего не сулил. Даже узнав, как правильно произноситься моя типично еврейская фамилия, она  вряд ли, как мне показалось, изменила свое невысокое мнение об обладателях таких фамилий. Это я тогда сразу почувствовал. Решил все свои знания излагать исключительно на бумаге. Решение оказалось правильным, но недостаточным.
 
Едва я закончил писать, как меня пригласили на «дознание». Экзаменаторша бегло пробежала глазами по листу. Отложила его в сторону, и заявила, что ответы неплохие, но на пятёрку не тянут. Куда они тянут она не уточнила. Вместо этого задала убийственный вопрос.

Попросила написать реакцию получения мыла. Я до сих пор помню это уравнение. Конечно, не в химических символах, а его физическую  длину. В учебнике органической химии уравнение занимало две полные строки книжной страницы.

Воспроизвести его на бумаге для меня, конечно, было непосильной задачей. Но, я вспомнил, что рядом с подобными длиннющими уравнениями всегда в скобках присутствовало короткое замечание - «не для запоминания». Так я и ответил. На что мадам, не сказав больше ни слова, поставила четвёрку в мою зачётную книжку. Экзамен закончился. Мне ничего не оставалось кроме как покинуть аудиторию.
 
 Оценка была, вроде бы, вполне приличной, но явно несправедливой. Это обстоятельство здорово меня расстроило. Другие экзамены ничем особенным не запомнились. Я получил две пятёрки по математике и все четвёрки по остальным дисциплинам. Набрал 26 баллов.
   
В пятидесятые годы высшее образование было невероятно престижным. Тогда не существовало каких-то особых привилегий при поступлении в ВУЗ. По крайней мере, официальных. Основную массу абитуриентов в политехническом институте составляли выпускники минских школ.

Многие из них обладали отличными знаниями. По этой причине при относительно небольших конкурсах проходной балл всегда был очень высоким. Тем более, на престижных факультетах, к которым относился в то время и автотракторный.

Набранный мной балл оказался проходным. Тем не менее я не прошёл. К большому огорчению экзамен по химии оказался для меня роковым. 31 августа вывесили списки зачисленных в институт. Я долго скрупулезно их изучал. Однако свою фамилию так и не обнаружил. Для меня это был буквально шок. У доски встретил ребят, прошедших конкурс с таким же, как и у меня баллом. Это ещё больше расстроило.

Назавтра отправился к декану факультета. Он меня принял, но ничем не помог. Правда, согласился, что набранный мной балл является минимально проходным. Но с таким баллом, сказал декан, в институт зачисли не всех. Собственно, я и без него уже знал, что не всех.

 Потом уже секретарь приёмной комиссии мне объяснила, что я не присутствовал на собеседовании после экзаменов. Вот по этой причине комиссия посчитала, что для меня вопрос поступления не так важен, как для тех, кто пришел на собрание. Данный факт и явился основанием для отказа в приёме.
 
Откровенно говоря, я очень рассчитывал на свои спортивные заслуги. В том году мне удалось стать вторым призёром первенства Белоруссии. У меня имелся  первый спортивный разряд по классической борьбе.

Но когда я начал выпячивать эти свои заслуги, декан посоветовал отнести документы в здание напротив. Там размещался институт физкультуры. Такой совет много раньше я получил от своего тренера. Но спорт никогда не казался для меня подходящей профессией. Так что советом декана, как и когда-то тренерским, не воспользовался. 

Я действительно не присутствовал на собеседовании с деканом. После последнего экзамена не заметил маленького объявления, написанного от руки. Впрочем, не уверен, что именно в этом была причина моего провала.

Нам советовали опротестовать экзамен по химии. Подать жалобу в приёмную комиссию. Ведь на экзаменационном листе я изложил полный ответ на билет, а устный вопрос зафиксирован не был. Но мы, разумеется, не решились.

Шёл 1956 год. Уже состоялся XX съезд КПСС. На нём, хотя и как-то стыдливо, вроде бы, осудили культ личности Сталина. А вот антисемитизм осуждать тогда ещё никто не собирался. Даже сегодня в Белоруссии его никто всерьёз не осуждает.

Стояло прекрасное бабье лето, но настроение было, как говорил когда-то Райкин, мерзопакостное. Возникало горькое чувство собственного бессилия, какое бывает, когда окончательно осознаёшь, что, несмотря на огромные усилия достичь намеченной цели не удалось.

Год я поработал слесарем в автомастерских. Познал тяжёлый труд, солёный пот и, как пел знаменитый бард «… почём она копеечка…». На следующий год опять поучаствовал в августовской экзаменационной сессии. Не помню уже сколько балов я набрал, но их хватило для поступления на автотракторный факультет.
 
А через какое-то совсем непродолжительное время я уже знал точную величину «еврейского процента». По крайней мере, на автотракторном факультете. Честно признаться, специальных исследований по данному вопросу не проводил. Всё произошло совершенно случайно, и исключительно по причине моего каллиграфического почерка.

Староста нашей группы, с которым часто сидел в аудиториях за одним столом, об этом моём таланте, разумеется, знал хорошо. Секретарь декана как-то попросила его найти студента с хорошим почерком. Вот сосед по столу меня и «подставил».

Уже давно запамятовал, что тогда переписывал. Да это и неважно. Интереснее оказалось другой факт. Именно там, в приёмной декана, мне в руки случайно попал полный список студентов моего «потока». В нём содержались не только фамилии, но и прочие личные данные. Вплоть до национальности.

Студентов в списке было ровно сто. Среди них евреев – ровно четыре. И я в том числе. Так что «еврейский процент» образца 1957 года на автотракторном факультете Белорусского политехнического института состовлял ровно 4%.

Естественно, выборку в 100 человек не корректно было интерполировать не только на весь Советский Союз, но даже на наш политехнический институт. Однако свой интерес,  не помню уже через какое время, удовлетворить я таки смог. Мне ещё раз представился случай познакомиться с ещё более конфиденциальной информацией. Признаюсь – не совсем случайно.

К некоторому моему удивлению я узнал, что в 1957 году из всех факультетов на автотракторный евреев приняли больше всего. Понятно, в процентном отношении. Вычислить общеинститутский процент труда уже не составило. Он оказался где-то в районе 3-4%.

Я совершенно индифферентно отнёся к полученной цифре. Во всяком случае, никакой национальной ущербности не почувствовал. Прежде всего, потому, что в этот процент вписался. Да и какая там ущербность! То была давно ставшая привычной, политика родной для номенклатуры коммунистической партии, которая всё делила на проценты.

 В первую очередь чистоту своих рядов. Партия скрупулезно блюла  строгие пропорции передового рабочего класса, трудового крестьянства, «гнилой» и «свежей» интеллигенции. Тоже наблюдалось в Верховных Советах всех рангов и прочих выборных и невыборных структурах.

Национальный состав, вне всякого сомнения, тоже подлежал неусыпному контролю. Не выяснял, как это происходило с другими нациями и народностями, но что касается евреев, то в ВУЗы их принимали в ту пору, по большей части не по таланту и способностям, а по строго регламентированному партией проценту. В России, вроде бы, уже давно процент заменили на деньги. Вот тут я с оценкой затрудняюсь. Издалека трудно сказать, что лучше.