Милая свояченица

               
     Вагон оказался хвостовым, и это меня даже обрадовало. Прильнув к торцевой двери, я еще долго мог видеть моих провожающих: три застывшие на перроне фигуры с поднятыми в прощальном взмахе руками. Эту картинку и увожу с собой. А им оставляю свою: такой же взмах руки над головой. Прощавайте! Когда еще свидимся?

     Фигурки быстро уменьшаются, вот они уже еле неразличимы: Валера, Нила, Люба. Шутка ли! Тридцать лет не виделись!

     Вот они осторожно переходят через железнодорожные пути. Валера (стоматолог, изрядно располневший, впрочем, он и в  школьные годы был пухленьким) поддерживает под руку молчаливую Нилу (она всегда была такой: тихой, замкнутой, – работает воспитательницей в детском саду).

     Вот они уже на привокзальной площади; площадь большая, круглая (как же здорово было гонять по ней на велосипеде!) с пышным цветником в центре и возвышающимся над ним рыже-золотистым бюстом легендарного Фрунзе… 

     Вот они направляются к валеркиной машине. О чем говорят? Конечно же, о вчерашней встрече. Встреча получилась, что надо! Даже из других городов приехали.

     А собрались на школьном дворе (он всё такой же, песчаный, утоптанный -перетоптанный). День воскресный. Кроме нас – никого. Потом поднялись в класс, суетно уселись за столы, кто уж с кем оказался (а прежде были парты массивные, густо зачерненные). Каждый должен был вкратце рассказать о себе: учеба, работа, жена (муж), дети, внуки. У девчонок (для нас они всегда девчонки) всё сложилось более или менее одинаково: дом, семья. У нас, мальчишек (для них мы всегда мальчишки), всё как-то не слава богу: мотание по свету, женитьба, разводы…   

     Потом – ресторан: тосты, воспоминания.

     – А Марина почему не приехала? Она ведь тоже в Москве.

     Я ждал этого вопроса.

     – Она давно уже не в Москве. Где-то далеко. За океаном.

     – А такая любовь была, такая любовь, – вздыхали девчонки…

     Задавливаю в пристроенной к дверной решетке консервной банке окурок и иду устраиваться. Вот и мое купе. С удивлением отмечаю про себя, что все полки в нем, кроме одной, свободны. И это в июне! В курортный сезон! Господи, чему я удивляюсь? Весь люд на юг устремился, это я – на север. А на север – пожалуйста…

     Все полки кроме одной… Наверное, это чисто железнодорожное: «Электропоезд следует со всеми остановками кроме…» Но если кроме, значит, уже не со всеми...Такой вот стилистический парадокс.

     Полка нижняя. Напротив, свернувшись калачиком и подложив руку под голову, лежит светловолосая девушка: синие брючки, белая футболка. Спит, что ли? Так всего-то за полдень. Какой сон? Впрочем, в поезде всегда в сон тянет. Уже сам стук колес убаюкивает. А уж если отъезду предшествовало «на посошок», и еще скучная книга попалась… В любом случае поезд – хорошая возможность отоспаться.

     Ловлю себя на мысли, что, в общем-то, редкий случай: запросто, бесцеремонно разглядывать спящую незнакомку. И даже как-то непростительно неприлично. Кто она? Короткие светлые волосы. Правая рука, тонкая, загорелая, покоится на высоком (ну как такое не отметить?) бедре. Интересно, какого цвета у нее глаза? Синие? У блондинок обычно синие глаза, даже у крашеных… Конечно же, не спит. Просто делает вид, что спит, а сама – сто процентов! – шеей, спиной чувствует, что ее разглядывают.
 
     Вот чуть заметно вздрогнула ее рука, шевельнулась копна волос; медленно, как бы нехотя, она перевернулась на спину, прикрыв согнутой в локте рукой глаза. Но вскоре и эта поза ей наскучила. Отняла руку, легко, пружинисто поднялась, нащупывая ногами шлепанцы.

     – Здрастье! – опередил я ее.

     – Здравствуйте! – улыбнулась.

     Лет, наверное, за тридцать ей. Мягкий овал лица. А вот глаза не угадал – карие. Большие карие украинские глаза.
 
     – Это какая станция? – спросила, отводя челку со лба.
 
     – Синельниково.
 
     – Да? А я что-то заспалась.

     «Ох, сочинялка! Нисколько ты не заспалась. Так, слегка вздремнула. Иначе не почувствовала бы моего присутствия».

     Как бы прогоняя сон, энергично взъерошила волосы, взяла с сетки-полки полотенце и, извинительно улыбнувшись, вышла из купе. Понятно: женщина, если она не в форме, чувствует себя в высшей степени некомфортно.
 
     Вернулась посвежевшая, сверкая радужными глазами и наверняка нисколько не сомневаясь, что произвела на меня впечатление. В общем-то, да. Нежная кожа лица, припухлые губы. Лет, наверное, под тридцать ей.

     – Ну что, едем? – откровенно настраиваюсь на разговор.

     – Едем.

     – Вам тоже до Москвы?

     – До Москвы, – положила ногу на ногу, подергивая розовым шлепанцем.

     – А я вот с однокашниками встречался. Двадцать лет не виделись. – Я зачем-то скостил десяток лет, видимо, для того, чтобы не показаться совсем уж древним.

     – Здорово! И много вас собралось?

      Человек двенадцать. Все так изменились. Особенно девчонки. Да какие они девчонки? Мамы и даже бабушки. Располнели... А мы с вами так и не познакомились: Никита.

     – Лена.

     Выдержав паузу, ушли от банального «Очень приятно!» В самом деле: такая условность! Ведь и без того ясно, что – приятно.

     – Вот такие дела, Лена, – философски протянул я и добавил: – Елена Прекрасная.

     Она никак не оттенила мой комплимент, видимо, посчитала его либо излишне преждевременным, либо вообще не оригинальным. Уж этого «Елена Прекрасная» наверняка наслушалась за свои тридцать… Тридцать пять. Впрочем, неважно. Для меня всегда было проблематичным определить возраст женщины, тем более с ее умением искусно скрывать его, благодаря всемогущей косметике.

     – Пойду покурить. Заодно спрошу у проводника пива. Вы пиво пьете?

     – Ну, да, немножко.

     Вернулся я с четырьмя бутылками и с удивлением обнаружил на столике воблу и еще какую-то рыбешку.

     – Вот эта да!

     – Родители с собой дали.

     – А они где живут, в Приморске?

     – Нет.

     – В Акимовке? Я эти места знаю.

     – Да какое это имеет значение? – подняла на меня карие глаза. – Это – вам! –протянула очищенный бок воблы. – За вас! За ваших однокашников!

     – С удовольствием!

     Пиво показалось удивительно вкусным, хотя и далеко не прохладным: лето всё же. Но вобла! Мясистая, с икрой.

     – Икру обожаю! – не удержался я. 

     Она довольно улыбнулась:

     – Отец вялил. А вы – молодцы! – вернулась к начатому разговору. – Собрались. А мы вот всё говорим, говорим, а собраться никак не можем.
            
     – Тут должен быть организатор. Ну, и повод, конечно – юбилей.
          
     – Юбилей уже был. Вот еще икра. Берите!
            
     – Десять?
            
     – Что десять? – округлила и без того круглые глаза.
   
     – Ну, юбилей. Десять лет.
    
     – А пятнадцать не хотите? – и уже рассмеявшись: о, господи, вычисляете мой возраст. Зачем это вам? Лучше скажите, Никита, – она впервые обратилась ко мне по имени, – та девушка, ну, ваша первая любовь на встрече была?
            
     – Нет. Она далеко теперь. Так уж получилось... Вообще, первая любовь на то и первая, чтобы лишь остаться в памяти. Так по жизни складывается. У ребят – армия, пути-дороги. А девчонкам – поскорее бы замуж. Словом, любим одних, а женимся на других.
            
     Она на секунду задумалась, как бы решая, соглашаться со мной или не соглашаться.
            
     – Она не дождалась вас?
    
     – В общем-то, да, – недовольно поморщился я.
    
     – А я вот дождалась. И тоже – первая любовь.
            
     – Ну, это редкость. Очень большая редкость. Кстати, у нас есть такая пара.
    
     – И счастливы?
    
      – Думаю, да. Дети, внуки. Да всё у них нормально. У вас ведь тоже всё нормально?
   
      – Ну да.
      
      – Сын, дочь?

      Секунду помедлила:

      - У меня трое детей.
       
      – Трое? – я чуть не подпрыгнул. – Вот это да! Мать-героиня.

      – Да уж, – неопределенно протянула она.

      В полумраке я не мог разглядеть ее лица, но почему-то показалось, что оно не светилось радостью.
 
      – А у вас? – спросила она.

      - Двое. От разных браков.

      «Наверное, лишнее говорю». Приподнялся, нащупывая в кармане сигареты.
       
      – И я с вами, – потянулась за сумочкой.

      – А я думал, вы не курите.
    
      – Иногда. По настроению.
       
      Вышли в тамбур и невольно замерли у торцовой двери. Непривычно и как-то даже тревожно было глядеть на стремительно улетающие нити-рельсы, столбы, строения, синие, красные огоньки.

       – Так и жизнь летит, едва успеваешь разглядеть ее, – философски проронил я.
    
       – Это уж точно. Кажется, только вчера были школа, институт...
      
       – Знаете, Лена, а я завидую машинисту, – продолжал я свою философию. – Он весь устремлен вперед, весь в ожидании, он первым встречает мосты, реки, города.
          
       – А мы лишь провожаем их...
   
       В Харькове к нам подсела тучная женщина с двумя тяжеленными сумками и чем-то явно недовольная. Я помог ей загрузить сумки в ящик, уступил и свою полку. Она тут же улеглась, не переставая ворчать: «Через час одна таможня, потом другая. Выспаться не дадут, уроды!».
            
      Лена тоже улеглась: свернувшись калачиком и повернувшись лицом к стенке. Я собрался было почитать, но чтение в голову не шло. Раз за разом всплывали лица однокашников, голоса…

           Утро началось с постукивания ложечки в стакане и шуршания пакетов. Это завтракала наша харьковская пассажирка. Мы с Леной деликатно удалились в тамбур и снова, застыв наблюдали уносящиеся рельсы, столбы, деревья – в прошлое, в прошлое, в прошлое.

      – Знаете, я вчера вам неправду сказала, – отвела в сторону сигарету.

      – В смысле?

      – Ну, насчет детей. Вы тогда еще удивились: как трое?

     – Да, удивился. Такая молодая – и трое детей.
      
      – Один у меня ребенок. Дочь. Ей десять лет. А двое других, старших – мальчик и девочка – не мои.

      – Приемные?

      – Как сказать? Дети моей старшей сестры. Она умерла. Два года тому назад. Я к этому времени уже была в разводе. Вот вы вчера про первую любовь говорли, мол, несчастливая она и прочее. Любовь не бывает несчастливой. Она сама по себе уже – счастье. Но почему-то порой всё так плохо заканчивается. Вот вас девушка из армии не дождалась. А я дождалась своего парня. Поженились, родилась дочь, и все равно все рухнуло. – Достала новую сигарету. – Давно так много не курила. Нервничаю, что ли? Так вот, родители уговорили меня выйти замуж за мужа моей покойной сестры. Чтобы мачеху в дом не приводил. Мол, сестрины дети любят меня, да и Андрей, Андреем его зовут, хорошо ко мне относится, вот и будете вместе детей растить. И я согласилась. Но, – грустно улыбнулась, – не люблю я его.
 
     – А он?
 
     – Он любит. И, как теперь понимаю, давно. Всякий раз, когда приезжала к ним, в Мытищи, это под Москвой, или они к нам, в Акимовку.

     – Все-таки Акимовка.

     – Ну да. Всегда чувствовала подчеркнутое его внимание к себе: «Свояченица! Милая свояченица!» Я не придавала этому значения. Для меня важно было, что сестра счастлива. И вот…

     – Отдать себя в жертву?

     - Так получилось. Но уж очень ревнив. Буквально изводит меня.
      
     – Встречать будет?
   
     – Конечно. Вы уж, пожалуйста, не выходите вместе со мной.
          
     – Хорошо. Номер телефона оставь... Оставьте. Вот моя визитка.
   
     – Не надо, – коснулась ладошкой моей руки. – И запомните: я мать троих детей.

     И мы расстались. Я, конечно, пройдя немного вперед по перрону, понаблюдал за ней. Пришел, пришел ее ревнивец. Так себе, небольшого роста, полненький и уже заметно полысевший. Взял ее под руку и, что-то тараторя, повел к подземному переходу мимо снующих с тележками носильщиков, мимо торговой палатки, мимо меня, застывшего у палатки. И все тараторил и тараторил. Наверняка она не слышала и не слушала его - стройная, в ярком платьице-сарафане, легкая, летняя. На мгновенье глаза наши встретились (в ее глазах то ли тоска, то ли растерянность). Чтобы не встретиться уже никогда…