Моя жизнь в литературе

    Деревяшкин поставил точку и, хотя писал шариковой ручкой, промокнул написанной массивным золотым, исполненным в виде мавзолея, пресс-папье. Вдобавок помахал листом в воздухе, с минуту повертел в руке очки в платиновой оправе, затем водрузил их на нос и под мерный ход больших напольных часов углубился в чтение. 
- Не помню точно, с каких лет, возможно с очень ранних, слово «книга» было для меня подобно маленькой музыкальной вещи. Книи-гааа! – ярко, звонко, сочно звучало это слово во всем моем нутре. Вот может тогда, я впервые подумал, сразу решив, что стану писателем. Я уже знал, откуда берутся книги - их пишут люди и за это их называют писателями. Но еще ни разу не видел, ни одной книги. Абсолютно, можно сказать катастрофически, не было времени на нее посмотреть. В ту пору в садах частного сектора поспевали  сливы, абрикосы и всякое другое, чего я со своими друзьями, живущими со мной в одном дворе, во что бы-то не стало, хотел наесться вдоволь, как говорит наш славный народ – от пуза.
    Первую в своей жизни книжку я увидел, когда пошел в первый класс. Но увидел я её несколько позже своих школьных товарищей, так как начальные два месяца учебы находился на излечении в больнице. Там мне  на вытяжке правили обе ноги, обе руки и нижнюю челюсть которые я сломал, когда  упал с яблони, после того, как сторож сада пальнул в меня из берданки йодированной солью. Наукой доказано - йод полезен для здоровья. Но сама соль, плохо растворявшаяся в моем детском организме, не давала возможности проходить лечение в горизонтальном положении, и я был вынужден находиться в подвешенном состоянии. Так я начал накапливать первый жизненный опыт, впечатления и усиливать желание познакомиться с книгой. Я стал задумываться, как бы красочно рассказать обо всем этом другим.
    Параллельно я проходил курс лечения от дизентерии.
    Школьные товарищи меня восхищали, заставляли широко открывать рот, когда я слушал от них истории о приключениях  Колобка, Буратино и трех поросят.  Но самому, лично, познакомиться с этими литературными героями не удавалось. Катастрофически не хватало времени. С друзьями, жившими со мной в одном дворе, я интенсивно учился играть в очко, прикуривать на ветру и ловким щелчком сбивать пробки с пивных бутылок. 
   Шли годы. Я все так же продолжал держать рот открытым, восхищаясь похождениями мушкетеров, отпрысков капитана Гранта и Робинзона Крузо. Но времени у меня было только на то, что бы слушать в кратком изложении эти увлекательные истории от школьных товарищей. Читать самому времени катастрофически не хватало. С друзьями, которые еще не забренчали в колонии для малолетних правонарушителей, все свое время проводил на танцплощадке. Мы очень интенсивно учились трясти шейк, драться с пацанами из других дворов, целоваться, за приемлемую плату, с тётками, помогать запоздавшим прохожим быстрее и налегке добираться до дома, рвать когти от милиции.
    И вот, отзвенел последний звонок. Под звуки нестареющего вальса пошли мы со школьного двора. Училка, не веря своему счастью, проводила нас до угла. Наконец-то, появилась возможность начать посвящать себя литературе.
     Но времени катастрофически не хватало. Как молодой начинающий литератор я тогда  еще ничего не зарабатывал писательским трудом. Что бы иметь деньги на бумагу и чернила приходилось, идти, так сказать, в люди -  сильно интенсивно осваивать простые профессии. Вместе с друзьями, жившими со мной в одном дворе и не успевшими зазвенеть в места отдаленные и не столь, мы учились выставлять в окнах стекла, открывать двери без ключей, проделывая всё это быстро, бесшумно, не оставляя отпечатков пальцев. 
    Все так же, не закрывая рта, завидовал своим дворовым друзьям. Загремев в кабинеты следователей у них, стала часто появляться возможность заниматься творчеством, писать, переписывать, редактировать свои произведения: басни, сказки, россказни. У меня же его катастрофически не хватало. В это время я проходил воинскую службу. Проходил  её в кабинете районного военкома. Прослужил , как поется в песне: через два, через два часа, отслужил как надо и демобилизовался. Пообещав военкому выполнить условия нашего с ним договора: он мне военный билет с записью «Участник партизанского движения», я - жениться на его жене, которую он хотел оставить ради царицы Клеопатры, прибывшей в наш город с выставкой восковых фигур. Но свадьба моя не состоялась. На следующий день военком, бывший летчик стратегической авиации,  залетел в психоневрологический диспансер, где его попытались лечить то ли от не проходящего запоя, то ли от белой горячки, или от того и другого вместе и сразу. Жена его ничего не знала о нашем договоре и ко мне претензий не имела. Появилась возможность сесть за письменный стол и целиком отдаться любимому делу. Но времени катастрофически не хватало.
    В это время с друзьями со своего двора, которых еще не поубивали в разных разборках, для накопления жизненного опыта и материала, на одном из городских рынков стал помогать продавцам и покупателям  в товаро-денежных операциях. Что в первый же день привело к операции на хирургическом столе. Это позволило местной медицине, обогатится новыми познаниями и финансово укрепиться. В тот день из моего тела потомки Гиппократа извлекли пять обрезков арматуры, столько же ножевых лезвий, два топора, одну монтировку, одну противотанковую и две противопехотные мины, десяток пуль от разных систем огнестрельного оружия. А из карманов общаг моей команды.   
    Но кое-какие деньги остались и я, наконец-то, смог заняться творчеством. Как сейчас помню этот день. Несмотря на катастрофическую нехватку времени,  в то время с друзьями, которых еще не поубивал, пытался оказать содействие владельцам различных фирм в продвижении их бизнеса. На тот момент к совместному сотрудничеству удалось привлечь только одного бизнесмена Махмуда, не местного, прибывшего из недалекого зарубежья, совершенного не знающего ни одного слова по-русски и организовавшего пункт горячего питания на привокзальной площади, состоявшего из одного квадратного метра, мангала и самого Махмуда. Так вот, в тот день сидел я в пивной, пил пиво с любимым пирожным "безе", думал, размышлял. На третьей кружке за мой столик подсел кто-то, больше похожий на "что-то", и предложил за бутылку водки купить написанную им диссертацию на тему «Влияние русской литературы на татаро-монгольское иго в контексте разных слов о полку князя Игоря».Меня насторожила такая фамильярность. В смысле обращение к князю по имени, без отчества. Я  ответил, что диссертация мне нужна, как его печени боржом. А вот нет ли у него что-нибудь на  тему «Деревяшкин и его команда»? И не в жанре скучной диссертации, а что-нибудь увлекательное повествовательное, за моей подписью.  Этот Что-то ответил, что на данный момент нету. Но через пару дней будет. За ящик водки. Сошлись на двух бутылках.
    И вот я держу в руках исписанный разноцветными карандашами и фломастерами измятый, с большим масленым пятном посередине, лист бумаги. Так и, кажется, что от него пахнет не воблой, а типографской краской. Чувства, которые испытывает автор от своего произведения, недурственно описал, небезызвестный в определенных кругах, А.И. Куприн в рассказе «Первенец». Я помню, мне кто-то рассказывал. И я с Куприным А.И. согласен. Но нельзя было придаваться одному восторгу, перешедшему в бурную эйфорию, нельзя было топтаться на месте. Нужно было двигаться дальше вперед, развивать талант, повышать мастерство. И я двинул в одну из редакций, перед этим выйдя из эйфории и выведя из того же запоя, кто смог выжить, своих друзей. Из редакции меня двинули кое-что разъяснив. Пришлось найти машинистку и перепечатать мало разборчивые цветастые каракули Что-това.
     Но и этого оказалось недостаточно. Потребовался свой личный редактор, так как редактора издательств категорически отказывались принимать рассказ; он уже был отпечатан, с красовавшейся внизу с моей фамилией. Перерабатывая рассказ, я понял, что начались обыкновенные в таком деле дела: затирание молодого не дюжего таланта, склоки, дрязги, интриги. На поверхность хлынула простая человеческая зависть. Среди окружения Что-това оказался один из бывших главных редакторов. За кружку пива с прицепом в сто грамм, он согласился отредактировать мою вещь. А еще за две кружки он  предоставил мне если не гору, то кучу точно, авторов, работающих в разных жанрах.
  Так росла  и увеличивалась моя команда, которую я переименовал в коллектив. Но до полного триумфа этого оказалось мало. Ни одна редакция города, ни редакции в других городах не принимали мой рассказ. И вот тогда, я понял, как надо поступить, что бы донести до читателя свои слова, свои мысли и себя самого. А и нужно-то было, всего-то, организовать свою редакцию, своё издательство.
     К этому времени бизнесмен Махмуд, с которым я не порывал тесного сотрудничество, укрепил и расширил свое предприятие. С одного квадратного метра и одного мангала оно выросло до двух метров и трёх мангалов и стало не единственным, на привокзальной площади, а задымило на каждом углу. Это благотворно сказалось на современной литературе. Деньги выделенные, под громкие вопли и причитания самого Махмуда и его родни, к этому времени хорошо выучившим нецензурную русскую речь, пошли на её развитие.
     Для начала я приобрел здание в аварийном состоянии. Привел его в порядок и разместил в кабинетах уже скомплектованный мной коллектив. Творческий процесс закипел во всю мощь способностей моих сотрудников и моего организаторского таланта.
     «Отдел написания» под руководством Что-това стал регулярно выдавать на-гора сборники рассказов, повести, пьесы, романы. Машбюро, прибегая к помощи корректоров, отпечатывала все эти повести и рассказы. Редактор, ему я увеличил оплату до пяти кружек пива, редактировал и отправлял отредактированный материал дальше. А дальше был я, который, подписывал своей фамилией доставленный материал. Но прочитать то, под чем я ставил свою фамилию, мне не удавалось. На это катастрофически не хватало времени.
      Но и этого оказалось недостаточно. Типографии стали камнем преткновения. Они отказывались печатать мои произведения, ссылаясь на большую загруженность, или  назначали такие цены, что если бы бизнесмену Махмуду предложили выбор: с кем он хочет сотрудничать то, несомненно, после знакомства с типографиями, Махмуд выбрал бы меня, заключив в нерасторжимые братские объятия.
     Пришлось, под нецензурные вопли и причитания братского Махмуда, его родни и ближнего зарубежья,  купить типографию, а точнее, так как я перспективно с энтузиазмом глядел в будущее, полиграфический комбинат и сеть книжных магазинов в разных уголках державы. Вот теперь, несмотря на катастрофическую нехватку времени, я смог полностью посвятить всего себя любимому делу – литературе.
    И у меня, пусть это и будет не совсем скромно, кроме радости получаемой от своего творчества, есть и вполне заслуженное чувство своей пользы для многих людей, а значит и для общества в целом. Потому что если повнимательнее посмотреть, то можно увидеть, кто такой есть писатель Деревяшкин? А писатель Деревяшкин это не просто писатель. Деревяшкин это не только Деревяшкин. Это дружный и сплоченный коллектив, это завод, это целое производство по производству  красочно оформленных книжек. А скольких людей, вытуренных, вышвырнутых, выброшенных, из редакций и издательств за их слабости, болезни, неумение подстроиться к новым требованиям, писатель Деревяшкин подобрал и дал возможность заниматься привычным делом, работать, заслуженно пить любимые одеколоны и портвейны. Десятки, сотни. Скоро за тысячу перевалит. И люди, а с ними налоговые инспекторы, работники финансовой полиции, представители других силовых ведомств и благотворительных организаций, это ценят. Правда находились и неблагодарные. Они пытались, как они говорят, разоблачить "так называемого писателя" Деревяшкина, вывести его на чистую воду. И что? Вот писатель Деревяшкин в своем кабинете пописывает, что бы читатель мог почитывать. А где они? В лучшем случае там же откуда он их в свое время вытаскивал: в «Колокольчиках», «Ромашках», «Пивах-водах».
   И мне, то есть ему, Деревяшкину, горько и обидно за них, но нисколько не жалко. Не жалко, так они пытались нарушить связь между писателем и, с нетерпением ждущих его новых трудов, читателями. Пытались помешать его творчеству. Творчеству, начавшему получать признательную оценку у нас в стране, так и за рубежом в недалеком будущем.
   
    Деревяшкин положил лист на стол. Устало откинулся на спинку кресла. Легкая довольная улыбка покривила его губы.
- Сам написал. Впервой, - он опять бережно взял лист и долгим любящим взглядом смотрел на него. Затем открыл лежащую перед ним кожаную папку с  тисненной золотой надписью: «Моя жизнь в литературе. Мемуары». Вложил лист в папку. Закрыл. Аккуратным бантиком завязал тесемки. Встал и  прошелся по кабинету, держа папку в руке. Остановившись перед жарко горящим камином, долго смотрел на огонь. И положил папку поверх пламени.
- Вроде, какой-то еще гениальный русский писатель отважился так сделать, - сказал Деревяшкин вслух и энергичной походкой направился из кабинета. – Надо, если будет время, узнать, кто?...А у других и духа-то не хватит! Не, не хватит! Кишка тонка! А вот в этом-то и есть самая настоящая гениальность писателя...моя, значит.