Пигмалион в современном интерьере 4

 
                4 глава
               
                ОКАЗЫВАЕТСЯ, ВСЕ ПУТИ ВЕДУТ НЕ В РИМ …   
                А НА МУСОРНУЮ СВАЛКУ ...               

        Подозрение, что ищут одни и те же документы у Голотелова закралась в тот момент, когда «цыганочка» сказала о цели своего мусорного визита, но когда совпали и район, и сроки пропажи, Иван однозначно уверовался в этом. Неясно было только одно - почему же они ищут отдельно, не догадываясь друг о друге?
      
        Задумчиво перелопачивая мысли о пропаже, мусорщик машинально смотрел на ту, первую – с дипломной проблемой, которая проворно, как молодая, разгребала мусор. Вдруг его осенило: «Она – не как молодая .......... она – молодая!» Чтобы развеять сомнения, утильщик решительно подошел сзади этой - пока еще тетки, которая в пылу работы не заметила его приближения, а когда кожей почуяла его взгляд сзади и напряглась, для Ивана было уже поздно отступать – не каждый день он стоял так близко к женщине … Внутри забилось … Закутанная, как будто услыхав это биение, обернулась, выпятив нижнюю губу, дунула на любопытную прядь со лба и, забывшись, молодым сочным голосом тревожно спросила – тебе чего? –
      
        Иван, не отдавая себе отчета, быстро ухватил платок и решительно потянул его на себя, видимо желая снять его. Обвитая вокруг шеи клетчатая тряпка натянулась ...  Завязалась борьба, в ходе которой тела, слившись и сначала неуклюже потанцевав, потеряли равновесие и, принятые одной из куч, свалились друг на друга, и от этого идиотизма, затихли … Она, уже не тетка ... и уже без платка, прижатая его тяжестью, с заломленными за спину руками, прерывая слова тяжелым, волнующим Ивана, глубоким дыханием, гневно прошептала – Отпусти!... Ур-р-род, больно же! –
      
        Обмякший после борьбы, всем наваленным туловищем остро чувствующим змеиные извивы молодого женского, в сопротивлении поддающегося его силе, тела, он вдруг понял, что наконец-то ворвался в нормальный, рядом живущий мир, но тотчас осознание насильственности с усмешкой ткнуло его в незарастающую рану – ишь, чего захотел, а продолжения не бу-у-удет! …
      
        Опершись правой кистью в ее маленькое, вздрагивающее упругое плечо и сняв ногу,  он, перекатившись на спину, тут же сел, провел ладонью сверху вниз по потному напряженному лицу, успокаивая его и, уже размеренно, зная, что теперь «уже не тетка» ему подчинится, сказал: «Рассказывай про документы, да по-подробнее». Она села рядом, достала из кармана массажку и молча, подсознанием сожалея, что он не довел до логического конца этот приступ мужской нетерпеливости, с интересом, пока причесывалась, косила на него взгляд полный проснувшегося желания …
      
        … По человечески–то она себя оправдывала – … ни с того ни с сего … на вонючих кучах … после нескольких часов знакомства, да и знакомства ли (не зная имени) … а по-женски – этот дикарь! … ах с какой первобытной силой он разохотил ее любовь!... еще чуть-чуть, и она утонула бы в уже начавшей было разливаться истоме … Ну разве можно прерывать такие дела, ведь это полное неуважение к женщине!... Да за это надо не голову отрывать, а кое-что, что пониже!... Дикарь – вновь пришла она к этой мысли – … потому и прервал … заняться им, что ли?... На мусорной куче … в этом есть что-то пикантное … – накренило ее в игривость.
      
        – Рассказывай – напомнил Иван.
        – Ну, слушай – уже успокоившись, сказала Маша и поведала свою домработную историю, которую ей очень хотелось закончить находкой диплома ...
        – Она была уже здесь – процедил дикарь, играя прутиком и, решительно его отбросив, раздумчиво сказал – Сделаем так – я же тоже начал искать, а кто найдет первым, тот пусть и отдаст … Она придет послезавтра …
      
        … На счет женщин Ванька, не отдавая себе отчета, лукавил. Он касался одной довольно часто и даже не случайно. Это была дама их мусорного круга. К ней он не питал особого расположения, но всегда, когда она, приняв сверхдозу даже для среднего мужика, впадала в стельковую кондицию, мусорщик оказывался рядом и, жалея человека, укладывал её в сарае, что сзади свалки, на незастеленую полосатую ведьму, только с большим натягом напоминающую матрас.
      
        Весть о том, что Люсьен легла и открыла доступ к телу, мгновенно облетала свалку, и вся кодла мужеского полу вдруг неожиданно находила себе дело возле сарая …
      
        … Очередь соблюдалась неукоснительно. Очередной не стоял под дверьми, как в поликлинике или нотариальной конторе, но при выходе поправляющего брючную амуницию, спокойно докуривал или дослушивал анекдот, недвусмысленно говорил остроту типа: «Ну, мне пора на смену» и толкал дверь сарая, откуда через минуту начинали доноситься интимнопьяные звуки люськиного безразличия.
      
        Иван тоже, маскируясь под всех, заходил, но и всего-то делов - укрывал общественную телку, усаживался рядом и, выкурив из пачки одну лисичку, не оглядываясь, выходил … он не был импотентом ... но он и не был как все ...
      
        … Иногда его спрашивали, чем это он с ней занимается, если она весь сеанс молчит. Но спрашивал, в основном, один из Шуриков, что не пользовались Люськой из эстетических (не путайте с этическими) соображений. Он ехидно выдавал крылатобанальную в местном масштабе фразу – А вы займите ее ротик чем-нибудь, она и у вас с удовольствием будет молчать … Правда, на следующий день тачка острившего всегда почему-то оказывалась щедро вымазанной дерьмом, о чем мусорные окрестности незамедлительно оповещались воплями пострадавшего, но в силу пунктирности мозговых извилин, не подозревающего ни о причине, ни об авторстве ассенизационной диверсии.
      
        За Иваном, кстати, числилась, кроме фамильной, еще одна странность, которую он не скрывал, ещё и за это на кучах слывши белой вороной – он искал, а главное читал, книги … Первой из них утильщик случайно увидел затоптанный в грязь второй том Чехова. Он знал эту фамилию еще по детдому, ненавидел ее наравне с Пушкиным (это как же надо было не любить свой предмет, чтоб плодить себе подобных! А? … Учителя!?), ненавидел до несварения желудка и в этом был далеко не один …
      
        Сперва он пожалел не Чехова, а саму книгу. Поднял … оттер … положил за пазуху ... Вечером, согреваясь чаем, разглядыванию плаката, выполняющего роль оконной занавески – «Педикулез подрывает здоровье советского народа», предпочел полистать найденыша. Но не полистал, а только открыв наугад, наткнулся на – « … Он, ваше благородие, цыгаркой ей в харю для смеху … » - и оказался повязанным богатой расцветкой скупых чеховских слов. За смутно знакомым по дальним урокам в детском доме Хамелеоном (кстати, это имя он расшифровал как производное от слова «Хам» и похвалил автора за точность кликухи) последовал следующий рассказ … а там ещё …
      
        … Мусорный коллега, погоняло которого «Артист», глотая на Ваньку обиду с горячей чехнаркой (да чай же обыкновенный), картинно сидел боком к столу, насупленный, с шумом тянул в себя пойло, после каждого глотка с шумом же и выдыхая – … А-а-а!!! … Он пришел к Ивану без приглашения, поскольку в их среде этот атрибут вежливости отсутствовал напрочь, а если бы кто и использовал его – сошел бы за идиота. Он пришел по обыкновению излить душу, заодно и переночевать, но в первый раз наткнулся на немое отчуждение – Иван читал. Ни какие хмыканья гостя и шумные изменения картинных поз не могли отвлечь Ивана. Впрочем, Артист особенно и не обижался – стаканом крепкой индюшки (ну опять же, простой чай!) он уже согрелся, а ночлег ему в любом случае был гарантирован. Вот только капризный на внимание Артист сегодня оставался с носом, без общения с себе подобным, ну да ладно, можно и перетерпеть. Он сдался, присмирел и, от нечего делать, глядя на тараканов, весело суетящихся по столу, вспомнил свое бичевое начало …
      
        …Тогда еще не «Артист», а артист областного драмтеатра имени незаслуженного человека, Альберт Сазонович, как подающий надежды, имел и уважение, и роли, и жилплощадь, соответствовавшей квадратуре койки в общежитии, и даже невесту из статисток – все как у людей. Он и не предполагал, что все это может сгореть за один день … Даже за один час …
      
        … Спички вытащил секретарь театрального парткома, бывший директор бани, обласканный сверху назначением на богемный фронт за вскрытые махинации с простынями и использование номеров по записочкам, да ещё и не по назначению.
      
        Однажды его вызвали ТУДА и в дружеской беседе усомнились, как, мол, в такой специфической среде служителей Мельпомены уже который год … и все нормально … тихо … без ЧП …
        - Странно как-то, товарищ секретарь, может вы что-нибудь скрываете, так ведь вам со скоморохами-то детей не крестить, вы уж … если вдруг … так сразу … – сладко басилось из глубокого красного кресла.
      
        Вот и встряхивал товарищ секретарь выжидательно коробком, а уж чиркнуть каждый сможет – был бы момент. Одним из «каждых» оказался друг Альберта Сазоновича … он услужливо и чиркнул твердо поданной секретаревой спичкой.
      
        Дело прошлое – чувства притупились, но детали будут помниться до последних аплодисментов. Этот день – осенний, набухший холодной влагой, насморком и тяжелой сонливостью, для Альберта Сазоновича имел одну особенность – в этот день соизволил родиться его сосед по общежитию и грим-уборной серьезный, удачно выдающий трагедийные роли, с коллегами – душа-человек, а для Альберта еще и закадычный друг – Игнат Иванович Колотилин. Сколько раз в кругу товарищей, навеселе, ему предлагалось сменить плебейское ярмо имени и фамилии на что-нибудь благозвучное (ты же артист!), но трагик становился в позу и басом, жестикулируя соплями грибочка на вилке, профессионально вращая бешеными глазами, изрыгал: «Правду грех похабить!». Дальше, с небольшими вариантами, следовала фраза о святости родительского наследия.
      
        Вот ему-то в день рождения и придумал подарок Альберт. Он взял почтовый конверт, вложил туда кругленькую сумму, равную месячному окладу (три месяца копил на завтраках, а они, кстати, у артистов почему-то всегда превращаются в обед) и, воровато оглядываясь, двинул в гардероб, этим конвертом поставить последнюю точку сюрприза в кармане игнатова плаща. Все шло как по маслу – и в раздевалке никого, и плащ найден быстро … Но в самую кульминацию, когда альбертова рука, исполнив миссию и, вдруг запутавшись в кармане, тщетно пыталась освободиться от оного, как (как в таких случаях и водится) по закону подлости, в гардеробную вплыла скучающая и вечно капризная прима Розалия Аркадьевна. Она увидела уже испуганную физиономию Альберта, пытающегося любой ценой отделаться от колотилинского плаща, сделала большие глаза и застыла, украдкой оглядывая себя в зеркало – эффектно ли она себя подала? …
      
        – Альбертик! – волнующимся декольте, после шикарно выдержанной паузы недоумения, заколыхалась тетя Роза – Альбертик! Ты воруешь?... Как же так?... Ведь ты же на театре ударник коммунистического труда! ... Ты же на доске почета висишь!... –
      
        – Женщина - это пила с самозатачивающимися зубьями, двигатель которой –  перпетуум мобиле без выключателя, и если уж она начала говорить, ради Бога, дай ей высказаться – учил отец Альку еще в сопливом детстве – иначе она будет тарахтеть не столько дольше (хотя и не без этого), сколько злее … А женская злость, включаясь в порочный пилёж, рождает профузный понос визгливого многословия. В конце концов, ты убьешь сразу двух зайцев. Во-первых перечеркнешь доброту женщины к себе, во-вторых захлебнешься в помоях ее долгой тирады –
      
        Конечно, эту отцову истину любящий и послушный сын никогда не забывал, но сейчас ... в такой пиковой ситуации, конечно же, нарушил – и тут же поплатился. В напряженно оканчивающейся гардеробной тишине примадонна набрала полную грудь воздуха (а это в два раза больше, чем вы думаете) и, профессионально начав, протяжно закончила на самозабвенно оглушительном визге – … Во-о-о-ор!... – и далее, уже не останавливаясь, тайно любуясь и гордясь собою – Мужчи-и-ины! ... Сюда-а-а! ... Здесь во-о-ор! ...   
      
        Напрасно, призвав всё своё актерское мастерство, Сазоныч закатывал глаза, картинно прижимал руки к груди и остервенело, как попугай повторяя – Розалия Аркад… Розалия Аркадьевна! ... – мотал головой и шаркал ногой – это еще больше распаляло приму.            
      
        – … Во-о-ор! ... – неслось на театре – … Во-о-ор! ... – вибрировали разбуженные децибелы высоких частот …
        … Гардероб постепенно наполнился людьми … Кое-кто, на всякий случай, с пожарным инвентарем. Тёте Розе, блестяще подготовившей почву для скандала, а потому и затихшей, подали стул и воды.
      
        Она села, деловито достала из сумочки зеркальце, внимательно проконтролировала тушь на ресницах, пропечатала губной помадой стакан и, уже спокойным грудным контральто, уверенно отчеканила – Не выкручивайся, Альбертино! Если б Игнат был именинником, то с утра висел бы у вахтера на доске с виньетками, но она сегодня … чис – та – я! ... Придумайте что-нибудь посерьезнее – уже официально перейдя на «Вы», победно закончила свое праведное дело первая на театре дама.
      
        Раздались голоса –… надо бы Колотилина позвать, уж он все прояснит, а мы – подмигивая Альберту – будем знать, что делать – вызывать милицию, или не вызывать, и как качать Игната  – «в ём же без малого центнер!»
      
        За Игнатом в гримерную, где он дулся в дурака с помрежем, пошел сам секретарь парткома, предупредив, чтобы в злополучный карман никто не лазил – Игнат, мол, сам разберется, что за конверт и что за деньги.
        – А вы уж ему тоже ничего не говорите – пусть сюрприз останется сюрпризом –
      
        … Актеры есть актеры … и, в ожидании, экспромтом, по веселому поводу, принялись сооружать капустник.
      
        … Время шло … Однако бывший банных дел мастер с Игнатом все не показывались, и никто не догадывался, что спичкой-то уже чиркнуто, уже все горит синим огнем, а сам полыхающий лихорадочно, чтобы успеть к игнатовому приходу, репетирует капустную роль ... Наконец открылась дверь, в гардеробную, подталкиваемый секретарем, вошел без лица Игнат Иванович и, в наступившей тишине, как обухом по голове проскрипели слова первого театрального партийца: «А Розалия Аркадьевна была права, Альберт Сазонович – вор».
      
        … Капустник не состоялся … Гардеробное разбирательство, с дирижёрства секретаря, прошло быстро – дело выеденного яйца не стоило, тем более факт был на лицо, да еще с серьезным свидетелем … Альберт с круглыми глазами стоял, онемевши, а Игнат, изредка прерываемый наводящими вопросами «слуги народа», икая, дрожащим басом, устремляя бегающие глазки с потолка на пол и обратно, пряча пляшущие руки, заявил, что у него действительно торжество, и в кармане его плаща действительно есть конверт, но конверт с его (игнатовыми) деньгами, которые он хотел сегодня отправить больной матушке. На вопрос из обступивших – сколько же денег там – Игнат растерянно поморгал глазами, но тут же нашелся и неопределенно махнул рукой: «Да я и не считал – я на трамвае и ужинах копил … но деньги, клянусь, мои» – и произошло чудо, в которое все поверили – язык у клеветника остался на месте и не отсох, значит, Альберт – вор.
      
        … Вот так с треском горит прошлое, коверкается в огне настоящее и уже обгоревшими головешками с грохотом обваливается будущее … Далее просто – суд чести, изгнание с театра, подстрижение в бичи …
      
        … А Иван все читал, узнавая героев Чехова в своих знакомых. Вот этот – муж «Дачницы» Ляли НН – копия его учитель арифметики в детдоме. Такой же тяжелый в общении. Все ученики – кто из подобострастия, а кто просто, чтоб не приставал, ему поддакивали, превращаясь на уроках в слушающих, но не слышащих рабов. А он, пользуясь их рабством, соловьем заливался, перемывая косточки и телевидению пошлому, и театрам легкомысленным, и молодежи измельчавшей. Он вкатил Ваньке двойку за несогласие с золотым правилом «От перестановки мест слагаемых сумма не изменяется».
      
        Случилось так, что перед математикой была литература, где учитель разошелся на патриотическую тему сказав, что и преподаватель, и ученик - каждый со своей стороны, делая одно общее дело, в сумме укрепляют благосостояние советского народа. Вот пацанёнок и поднял руку на арифметике, осветил как мог положение с благосостоянием … и спросил: «А если учителя посадить на место ученика, а ученика – на место учителя, в сумме их дел укрепится благосостояние советского народа?» На что представитель воспитующей стороны, выводя воспитуемой стороне двойку, словами мужа Ляли НН, прошипел: «Молодёжь ужжасно измельчала!»
      
        …Или вот этот – барон Дренкель из «Ландо» на всё имеющий свое мнение, которое не свернет и тяжелый танк – ну копия его мусорный собрат, специалист по ботанике. "Специалист" – это в прошлом, а сейчас  - классический бич – грязный, нечёсаный, вонючий, свободный от документов и жилплощади, по прозвищу «Картофель». Погоняло с подтекстом – его дежурная тема после подогрева из горла – «Картофель в глобально-историческом разрезе». Отсюда и кликуха, когда бывший спец ... бывший старший преподаватель кафедры растениеводства сельхозинститута, вцепившись в пуговицу собеседника траурными ногтями, сверля его из слезящихся щелок острыми буркалами, загорающимися только на этой теме, и не выпуская жертву из сивушного облака, мастерски развешивал на ушах попавшегося пуговичного владельца свою «картофельную» лапшу. Суть ее такова – если бы этот корнеплод пришел в Азию до татаро-монгольского нашествия, то его – нашествия – не было бы. Выращивание этого «овоча» на много, мол, выгоднее скотоводства … Они – чингис-ханы – потому и рыскали всей ордой по всему свету, что с бешбармаков были голодные ...
      
        … – Да если бы эти татары попробовали жареной картошечки на шкворчащей сковороде, да с лучком, да с сальцом, да с перчиком … - в этом месте гляделки Картофеля, выдавливая слезу, масляно закрывались, а пауза, по внутреннему содержанию и продолжительности намного перекрывавшая своим эффектом жалкие потуги Штирлица, щедро наполняла воображение слушающего далекими картинками бывшей благополучной жизни, стержнем которой оказывалась сердитая сковорода с дымящимся ароматом поджаренных ломтиков шкворчащего стимула цивилизации … с лучком, да с сальцом, да с перчиком … Да они ни в какие нашествия не вляпались бы …!!! ... Да они были бы рады полоть-окучивать … и Москва-Рязань не горели бы, да и русская раса была бы чище, да и Александр Невский не был бы отравлен татарами, а пожил бы дольше и еще чего натворил бы для Рассеи …
      
        Концом картофельного монолога было или лопнувшее терпение слушающего, в жертву визави оставившего свою вырванную с мясом пуговицу, или пьяный сон, не взирая на актуальность темы, валившего рассказчика иногда на самом интересном месте.
      
        Историко-агрономическое увлечение специалиста дало крен в маразм после его скандального доклада на ученой конференции сельхозинститута, где вместо утвержденного доклада «Сравнительная эффективность посева картофеля семенами и клубнями в условиях Южно-Уральского региона», уже с трибуны … уже поняв, что здесь-то ему глотку не заткнут, при бурной поддержке студентов, агроном-партизан храбро прочел о своей подпольной работе на историческую тему с философско-агрономическим оттенком – «… что было бы, если бы …»
      
        Внешне с трибуны он сошел вполне пристойно, даже героем, под бурные и продолжительные … всего вставшего зала … Но это внешне … На самом деле – кувырком. И его кувырки остановила мусорная свалка, где он, забыв свое имя и превратившись в картофельного чудака, всех новичков и слабохарактерных, после щедрых доз из горла, награждал своим маразмом …
      
        … А Голотелов все читал Чехова …