Время для Бога

1.

  С утра подруга по асе приглашает поехать к Поясу Богородицы. Из этих слов я узнаю, что такой оказывается есть. Катя ничего не объясняет, переходит сразу к практике – нужно будет снимать койку в хостеле и чтобы быть в комнате всем своим, надо столько-то людей… Смотрю в календарь время до зарплаты и соглашаюсь.
 
  Последнее время я принимаю большинство из того, что предлагают. Так появился хор, потом библейские курсы. Я верю, что Господь наполнит мою жизнь – ведь это единственное то, о чём я прошу.

  У нас на работе белые стены и порой помещение прорезает светящийся луч, залетая через далёкие верхние окна. В тишине, утром, пока ещё не все пришли, я смотрю на него.


2.

  Через несколько дней мы едем на подворье, опять же – позвали делать пояски для раздачи паломникам. В помещении храма стоят леса и службы не идут. Под взглядами икон и молчанием храма за столами сидят женщины в возрасте. Они говорят или тихонько поют в унисон. Немного удивлённо уступают мне место:
- Мужчины сперва не хотели приезжать…
Нас тут и сейчас немного, я – третий или четвёртый.

  Женщины наматывают пояски на пальцы, потом укладывают их в конвертики и кладут в пакетики. Они говорят:
- Вот святитель Лука, слышали о нём?
- Да-да… - кивают и знающим тоном, - это очень, очень сильный святой.
- А вы знаете… У него была жена, потом умерла, а детишки остались. И вот он думает, как же быть? И потом он прочел… в общем, в Евангелии прочёл, что будет она тебе вместо жены. И попросил медсестру…
- Да-да, он же врачом был.
- И попросил медсестру, возьмите моих детей. А она и говорит…
- Так, нет! Благословляется только молиться, а говорить – не благословляется.
- Ну, а про святых же…

  Разговор уходит, женщины начинают петь «Богородице Дево, радуйся». Это пение – мерное,  мерцающее, скорбное и упорное, призывающее радоваться ту, которая не имеет уныния – звучит и дальше, на улице, в метро, и дальше – в голове, когда ты засыпаешь. Оно звучит все эти дни.


3.

г-н Александр
интересно, как их будут освящать, если пакетики заклеены

KateS
Да их же мешками будут освящать!

г-н Александр
это странно

KateS
Что ты думаешь, благодать такая слабая, что через пакетик не сможет пробиться?

г-н Александр
я думаю, о чём мы вообще говорим?


4.

  Последнюю неделю до приезда Пояса я выхожу с работы и иду через центр, дворами и переулками до подворья – каждый вечер. Мне навстречу вырываются потоки людей из деловых центров и домов, переделанных под офисы; они спешат в метро, выдыхая облачка дыма от сигарет. Иду против течения города.

  Поднявшись по ступеням , вижу через двери со стеклом, что свободных мест нет. Молодые девушки стоят, перебросив белые кудрявые ленты через плечи.

  Разочарованно спускаюсь назад и вижу, что идёт служба в нижнем храме. В маленьком помещении горят свечи и лампады, стоят несколько человек, служат монахи – чтец, двое певчих и иерей. Не нашлось места за работой, но  зато помолюсь, раз приехал, думаю я.

  На службе касаюсь рукой холодного бака для воды, стоящего у стены за спиной. В храме душно и дотрагиваться приятно. Нащупываю что-то рельефное на нём, отрываю ладонь – её как будто щипет. Гляжу на бак, на нём приварен крест, который я потрогал.

  Священник благословляет нас и поздравляет с праздником, мы кланяемся. Вижу знакомую. Она нагибается у большого деревянного распятия и целует ступню. И как ей не страшно – думаю я, потирая ладонь.

- Доброй ночи.
- Привет. А ты пояски помотать приехал?
- Да, да там места нет. Вот здесь, на службе только есть…
Мы поднимаемся по лестнице к верхнему храму и вместе глядим на работу в храме сквозь стекла двери. Доносится приглушённое пение.
- Похоже на мануфактуру, знаешь…
- Да… А вы идёте с сестрой?
- О… ну мы собираемся. Но уже такие разговоры пошли, мол, зачем вообще туда ходить? Можно ведь и просто в храме помолиться…
- Ага, можно и дома помолиться…

Мы оба усмехаемся.


5.

  Место нашлось наверху, в комнатах воскресной школы. Мы с ещё одним мужчиной набиваем зелёные строительные мешки пакетиками с поясками. В набитый доверху мешок можно всыпать ещё почти половину, если сдавить его как следует. Стараемся надавить аккуратно, но всё равно получается грубо. Говорят, поясков сделали три миллиона.
 
  Вскоре приходит старшая женщина.
- Сестры, - начинает она, - я попросить вас, вот сейчас из комитета звонили… В общем, 19ого числа пояс привезут, там будет служба. На ней будет Патриарх, епископы, Путин, Медведев, в общем – все, кроме простых смертных. А 20ого будет день рождения нашего Патриарха. И тоже будут служить. В общем, просили, чтобы нам не искушаться, в эти дни не ходить.
Мы переглядываемся с Катей.
- Потом… - продолжает она, - в понедельник и вторник мы тоже не идём… Есть одна причина.
Женщины спрашивают, какая.
- Причина, - отвечает старшая, - нет, я не скажу, какая, чтобы не искушать вас. Просто не идём, проявим смирение. А вот в среду или четверг мы уже потихоньку идём прикладываться…
Женщины начинают что-то говорить разом.
- И ещё, - добавляет старшая, - не забудьте записаться в список. Мы собираем имена, фамилии и телефоны. И если вчера записывались, то запишитесь снова, это другое. То было на Афон.
 Женщины спрашивают, а зачем же это.
- А это, - отвечает старшая, - для того, чтобы мы могли собрать вас, чтобы поклониться Поясу.
Повисает криминальная пауза.
- Он будет в обители 27ого, и если отец Ефрем приедет и договорится, то мы сможем пройти и поклониться.
Женщины не знают, что сказать. Сделано предложение, от которого невозможно отказаться.
- А мы можем продолжать работать здесь? – восклицает одна из них.
- У нас не осталось буклетиков, если нам оперативно напечатают их в понедельник, то мы сможем работать до самого 27ого числа.
- Но пока мы можем сматывать их хотя бы!

Работа продолжается. Часы на стене – на точке крепления стрелок висит крестик – полдесятого вечера. Мы с Катей подбираем пальто среди сваленных на полу вещей и уходим, чтобы поспеть на маршрутки.


6.

  Едем в новом вагоне, здесь тихо и просторно. У меня руки пахнут пластиком от пакетиков. Катя жалуется, что болят суставы в пальцах от быстрой работы. Я смотрю на её руки. Я делаю лишних полкруга от Белорусской вниз до Таганской, чтобы побыть немного вдвоём.
- Я не говорю маме, куда езжу.
- А почему?
- Да я ремонт сделать должен. Мы там начали... А вот вместо этого езжу вот на благотворительные работы. Думаю, вряд ли это благодатный труд получается.
- Да, вот как приходится выбирать! Жалко, что у тебя нет духовника, чтобы разобраться.
- Да нет… Я просто могу же делать и то и другое. Но ленюсь.
Станция, двери в вагоне открываются. Рабочий поток уже схлынул, людей немного.
- Сегодня на вечерней службе было так мало людей, а работало гораздо больше.
- Знаешь, я думаю, это потому что люди сами что-то делают. Сами молятся, сами поют.
- Ну ведь и на Литургии мы сами молимся по идее. А какой-то жизни не хватает. Стоим, смотрим, как в театре.

  Подходит моя станция, мы прощаемся до послезавтра.


7.

  Тротуар набережной обнесён железными преградами, вдоль них тянутся автобусы, машины электроснабжения, свезённые палатки фастфуда и ряды биотуалетов. По этому огороженному пути движутся тысячи людей. Они теряются, догоняют, выкрикивают имена, просят милицию пропустить, толкаются на кордонах, молятся, едят, пьют и греются в автобусах, пускают сплетни, да ну не давите же вы, простите, но мне некуда тут встать, а зачем вы вон тех пропустили, успокойтесь, это искушение, Радуйся, Невесто Неневестная, просто ничего не говорите, там надо будет не целовать, а ладонью, чтобы побыстрее, я отстала от группы и мне надо пройти, вы удивитесь, но тут всем надо, странное рождество видевше, устранимся мира, ум на небеса преложше: сего бо ради высокий Бог на земли явился смиренный человек, хотяй во сколько должны открыть, после литии, ну вот там тысяч пять-шесть, а всего-то сорок тысяч, аллилуйя. И молча просто стоят.
 
  Храма ещё не видно.


8.

  С реки дует холодный ветер. Вчетвером мы жмёмся друг к другу, стоя у ограждения. Очередь разбита на секции, время от времени кордоны открывают и люди быстро перебегают до следующего. Но на этом мы задержались надолго, наверно больше часа. На время лучше не смотреть лишний раз.

  Мы молчим. Катя переминается с ноги на ногу. Я крепко обнимаю её, потом отпускаю, становится теплее.

- Я ухожу в затвор, - говорит наша третья, Оксана, натягивает ворот до носа и капюшон до бровей. Потом изнутри её кокона доносится слабая мелодия. Мы смеёмся до дрожи.

- Скоро пойдёте, - говорит с грузинским акцентом молодой милицейский. Он говорит так каждый раз, когда подходит.
- А что хоть там такое?
Катя начинает объяснять.
- А ты откуда?
- Я из Южной Осетии.
- А ты христианин или мусульманин?
- Христианин.
- Это святыня - пояс Пресвятой Богородицы. Она сама сплела его, представляешь? И он помогает всем исцеляться или женщинам от бесплодия.
- А, понятно. Вот тут одни женщины… - рассеянно отвечает он.
- Как тебе служба? – спрашивает Катя.
- Да что тут в Москве… стоишь вот так вот, это разве служба? Вот я в Чечню уеду через четыре недели, другое дело.
- А что в Чечне?
- Там воюют.
Катя смеётся.
- А ты воин?
- Да.

  Над оранжевым фонарём крутится водяная пыль. В очереди позади нас начинают петь – но напев немного другой. Так не поют в Москве, но поют где-нибудь в Курской области, Белгороде или Орле... Я смотрю назад. Очередь теряется в изгибе реки, в сумерках видно только вереницу автобусов и фонари на набережной.

  Идёт дождь или мокрый снег.

- Мы можем выйти, пройтись туда-сюда? – спрашивает Катя. Милицейский сидит на парапете и курит, задумался.
- Идите, - говорит он.
- Мы не вернёмся, – полувопросительно добавляет она.
Он кивает.

  Мы выходим за заграждение и быстро шагаем вперёд, не оглядываясь.


9.

  Я повесил перчатки на радиатор под сиденье. В автобусе тепло. На местах позади нас заснули две женщины, закутанные в пуховые платки.

- Знаешь, - говорю я, пока Катя снимает сапоги, - если бы мне нужно было объяснить этому парню, милиционеру, зачем я тут стою, то он бы не понял. Я вот вывел для себя, что хочу потрудиться для Бога как-то. Ну то есть пожертвовать временем, усилием. И это для меня просто и понятно и важно. Но скажи я ему об этом – он бы подумал, что я просто дурак.
Но Катя ничего мне не отвечает. Она греет ноги у печки.

  Вскоре Оксана и Жанна приносят блины и чай. Мы едим, забывая перекреститься. От жирных блинов становится тепло в животе, озябшие и нечувствующие руки все в масле.

  На другом этапе дают еду бесплатно. Молодые ребята стоят на передвижных кухнях с половниками, суетятся девочки, поднося пластиковые тарелки от них к ограждению. Здесь очередь несколько теряет своё целеустремлённое движение.

- Привет волонтёрам! – кричит Катя, ребята на кухнях улыбаются.
Я не хочу есть, но мне дают тарелку с гречневой кашей и тушенкой. Шагать здесь можно быстро и на ходу я поглощаю небольшую порцию, запивая крепким чаем.

- Эта большая очередь - просто модель жизни. То замерзаешь, то греешься. То поешь, то погрустишь, - говорю я, доедая гречку.


10.

  Наконец к полуночи показывается храм. За спиной километр набережной и восемь часов. Мы как будто переломили какую-то стену, нас несёт – легко, просто, свободно. Железные святые благословляют нас из под куполов. Нам больше не холодно, мы поём и стройно читаем акафист. Люди косятся на нас, некоторые начинают подпевать или крестится. Мы копируем церковную интонацию и перемежаем чтение пением алиллуйи.

   Потом девочки достают тетрадь, чтобы писать записки. Жанна девичьим почерком отличницы выводит крест и надпись «О Здравии». Долго вспоминают всех иеромонахов и друзей. Моя очередь, я диктую имена схимника-американца, чья лекция в интернете так взбудоражила, крёстного и крестника, мамы и папы, далёкой знакомой, которая позвонила вечером проведать и поддержать, неразделённой любви и вокалиста моей бывшей группы.

  Мы проходим металлодетекторы. Калеки на костылях протягивают руки и мы всыпаем им монеты. С пением и молитвой мы входим в храм.

  «Готовьте левую руку» - говорят как в больнице. Ладонь касается стекла ларца, я закрываю глаза, делаю шаг и другой, а моя рука всё ещё на нём, уже у меня за спиной, потом иду дальше, касание было не больше двух секунд. Я смотрю на свою ладонь. В ней как будто ничего нет.

  Живой коридор служащих постоянно подсказывает, не задерживайтесь, сворачивайте, проходите. Мне вкладывают в руку пакетик с пояском и иконку, я механически переставляю ноги, кручу головой.

  Выходим наружу.


11.

  Мы стоим у храма, около двух часов ночи. Вокруг много автобусов из разных городов, нас постоянно спрашивают – вы елоховские? нет. не вы смоленские? нет. В мегафон то и дело повторяют выходящим, растерянным людям «К метро – направо, проходите, к метро – направо».

- Я так не успела собраться с мыслями, - говорит Катя, - эх, и как-то приложилась, как будто и пропустила этот момент. А ты что-нибудь почувствовал?
- Не лезь мне в душу, - отвечаю я и сам удивляюсь, почему так грубо вдруг вышло. Я ничего не почувствовал.
- Зато честно, - усмехается Оксана. 

  Маневрируя между людьми, ограждениями и полицией, мы поднимаемся на перекрытый и пустой Патриарший мост и переходим реку. Люди внизу продолжают литься по выгороженному руслу. Жанна фотографирует на телефон храм и огни Кремля. Постовые поглядывают на нас, но не подходят. Мы уходим прочь.

  Плутая по бывшей фабрике, среди модной молодёжи, ухающих ударов бас-бочки и дорогих машин, мы находим хостел. Они держат его открытым посреди ночи, ожидая нас.

  В номере мы падаем по кроватям,  засыпаем и видим сон как Авраам говорит я – прах и пепел, решился говорить Владыке и он услышал меня и согласился не уничтожать Содома ради пятидесяти праведников – и потом, бежит за ангелами, радуется и всё пристаёт, повторяя, а ради тридцати? а ради двадцати? Как маленький, ей-Богу.

Ноябрь 2011