Не трогай, горячо

Зима – долгое время года, когда входные двери плотно закрывают. Тогда на кухне особенно душно от плиты, а больше - от голландки. А вообще пахнет хорошо. И тепло.

Вот так вечером, после чая, можно сидеть с ногами на табуретке, рядом с мамой и бабушкой Орей: они печь на ночь топят жарче и за делом вспоминают вслух близких и Тукмак.
Маша смотрит, как бабушка, стоя на коленях перед открытой печной дверцей, ловко подбрасывает в раскаленное нутро поленья. Сверху видится: руки окунает в огонь.
– Бабушка, ты пожарный?
– Я-то? – бабушка смеется. – Я, мой хороший, столько печек истопила, что с огнем подружилась!
Маша прыгает со стула, протягивает пальчики к огню – а ну как по родственной связи и ее не обожжет, а бабушка тут же руки перехватывает и звонко целует ладошки:
– Не трогай, горячо. Лучше садись и послушай, а мы с мамой говорить будем.

Вот бабушка поднимается с колен, стряхивает с передника щепки и соринки. Крестится на Богородицу, садится к маме, а Машенька скорее между ними, щекой к бабиной груди, а к своей мамину руку прижимает. Разговор тихий, долгий. Бабушка то и дело вздыхает, теребит повязанную на запястье красную шерстяную ниточку.

Маша смотрит сквозь ресницы на огонь, а видит заметенные снегом поля. Чувствует: то ли жар от огня греет щеку, то ли мороз покусывает; слышит: то ли поленья потрескивают в печке, то ли пурга царапает стекло… Пахнет апельсиновыми корками от буфета, и во рту вяжущий, горьковатый вкус чая. «Вот моя деревня, вот мой дом родной, вот качусь я в санках по горе крутой…» Голоса тают, далеко-далеко голоса, а гора вовсе не крутая – Маша плавно скользит. Мягко…

Урал – это Тукмак. Машенька, конечно, всегда знала, что мир – большой. Что есть Африка, Индия и много других мест. Но ведь она не раз ездила с мамой в Москву и сама видела: все пути заканчиваются там. Там – настоящий конец. С бетонным ограждением и шлагбаумом. Над ними нависает вокзал, тяжелый и серый, вроде памятника поездам, а вокруг асфальт и Ленин сбоку. Спиной ко всем. Каждый раз хотелось плакать, каждый раз становилось страшно, что дальше Москвы никак не уехать, нет дороги-то.
Вся Москва, заслонённая от Машиных глаз Ярославским вокзалом, сжималась в ее сознании так, что от столицы оставались только злые голуби, длинные пирожки с повидлом и шесть огромных грязных букв над площадью: М, О, С, К, В, А. А где-то есть река Белая и поле с щавелем. И еще много речек и много полей. А малина! А медовый дух по весне! А воздух переливается, как перламутр! И должна голова кружиться, и хочется обнять землю и петь, петь, петь и плакать – оттого, что это еще и душа переливается через край, не помещается… От радости. Так мама с бабушкой рассказывают. Машенька еще не видела, не переливалась через себя, но плакать уже хочется, до того хорошо все это сейчас ей на кухне снится.
И еще снятся сугробы, укрывшие дома, заледенелые окна и вкусные сосульки, звон, мороз, звон – мороз, звон-мороз. Зима…
Тут же, рядом, – сосновый лес, высоко и со всей силы тянущийся вверх гладкими розовыми стволами. Не удержаться, так же вытянуть руки вверх и расти вместе с ним к самому небу, а ногами – вниз, как корнями – к центру земли!
Снятся верная собака Джек и праздник Сабантуй, сладкая, тягучая золотая медовуха в буфете и огромный стол на кухне, который ножом надо скоблить. Дедушка, красивый и добрый. Он только приехал из города, холодный с мороза, усы в инее. На одном колене у него тетя Шурочка сидит, на другом – мама Машенькина. Обе маленькие и кудрявые. Он гладит по голове одну и говорит: «Ты, Шурочка, балериной будешь. Мы тебе пианино купим». Гладит по кудрям другую и продолжает: «Ты, Манечка, писательницей будешь. Тебе купим пишущую машинку»…
Голова тяжелая. Сонная Машенька отпускает тонкие мамины пальцы. Бабушка поднимает ее на руки: тяжело, а не дает никому, сама уносит в прохладную спальню. Папа пришел давно. Он всегда зимой горячим утюгом гладит Маше простыни, чтобы засыпать тепло-тепло было. А Машеньке и так жарко. Может, даже жарче, чем внутри утюга. Она сквозь сон тянет руку к нему, а папа утюг убирает: «Не трогай, горячо».
– Горячо, – повторяет Машенька. – Горячо люблю всех-всех. Маму, папу, бабушку. И дедушку.
– Да ты ж его и не знала, – смеется бабушка.
– Знала, – отвечает она. – Он мне машинку купит… Я буду писательница…