История любви. Прошлое. Глава 2

Let's go
It's my show
Baby, do what I say
Don't trip off the glitz
That I'm gonna display
I told ya
I'ma hold ya down until you're amazed
Give it to ya 'til your screaming my name
(Идем!
Это мое шоу!
Детка, делай, что я говорю,
Не оступись из-за блеска,
Что я хочу показать.
Я говорил тебе:
Я буду удерживать тебя до тех пор, пока ты не будешь поражен,
Отдавать его тебе, пока ты кричишь мое имя.)

Из песни А. Ламберта «For Your Entertainment»


***

– Слушай, а выходные у вас бывают на этой твоей «клевой новой работе»?

В субботу вся компания в полном составе, как всегда, собиралась на квартире Томми, Майкла и Дэйва – выпить пивка, сходить в недорогой боулинг неподалеку или побренчать на гитарах – просто так, для себя. Иногда такие встречи заканчивались довольно шумными гулянками, если кто-то вдруг решал позвонить подружке или общим знакомым, иногда превращались в спонтанную репетицию, но все уже привыкли к тому, что выходные обязательно проводят вместе. Наверное, поэтому Томми чувствовал себя виноватым от того, что ему уже во второй раз приходилось «отпрашиваться» – извиняться и обещать, что, возможно, в следующий раз…
 
– Я думал, ты гитаристом – ах, прости, басистом – на работу устроился, а у вас там прямо рабство какое-то, как я погляжу…
 
– Блин, Шон, ну хватит, а? Ну, сказал же – не могу! Извини, но сегодня никак. Мы через две недели выступаем сам знаешь где, Адам нервничает, работы – просто умотаться, я удивлюсь, если он сам по ночам спит вообще… И никакого рабства – он никого не заставляет, между прочим! Я сам вижу, что надо репетировать, сыгрываться…

Шон со Стивом синхронно закатили глаза и покачали головой, заставив Томми почувствовать еще большую неловкость. На самом деле, он был бесконечно благодарен приятелям, что они поняли его, не устроили скандал, когда он заявил о своем уходе, искренне радовались вместе с ним. Они все-таки были в первую очередь друзьями, а уже потом – коллегами. Но иногда Томми слишком хорошо видел, как непросто далось Шону с группой это решение. Все равно были и обида, и легкая зависть, да и дружеская ревность – ведь, несмотря на заверения, что Томми всего лишь сменил работу, и это никак не скажется на его отношениях со старинными приятелями, они почти перестали видеться и проводить время вместе. Но пока Томми Джо ничего не мог с этим поделать, даже если и хотел.

Адам умел работать и добиваться успеха – его новый басист это понял буквально с первой совместной репетиции. Никакой лишней болтовни, никаких «творческих споров» по два часа, перерывов с пивом на полвечера – мнение каждого внимательно и с интересом выслушивалось, четко и быстро принималось нужное решение. Они могли полдня отрабатывать один кусок, но каждый музыкант понимал, что это не пустая трата времени, и не бессмысленный «творческий поиск» – это шлифовка, доведение уже рожденного, готового материала до совершенства. Адам заставлял каждого выкладываться по полной, до изнеможения, но сам работал в два, а то и в три раза больше – поэтому ни у кого из музыкантов не появлялось чувства, что их эксплуатируют, на них давят. Наоборот, за Ламбертом хотелось тянуться, невольно возникало желание соответствовать – его запросам, уровню. Чем больше Томми работал с Адамом, тем больше проникался к нему уважением и замечал, что постепенно привыкает к такому вот ритму жизни, пропитывается той же неутоленной жаждой творчества, которую видел в Ламберте.

– …Вообще, я ленивый… Да, серьезно, зря смеешься! – доказывал как-то Томми Адаму, шутливо пихая его в плечо. – Но ты умеешь заражать, и мне уже начинает нравиться столько работать, честно… Но, правда, просыпаться каждое утро в семь – это жесть…

Это был один из их первых «дружеских разговоров». Адам почти сразу заявил, что им необходимо узнать друг друга поближе и подружиться – иначе не будет никакой «химии» ни на записях, ни на живых выступлениях. Томми еще немного комплексовал, чувствовал себя провинциальным статистом на фоне остальных, впадал в ступор, когда к ним в студию заезжали просто так, на огонек, звезды мировой величины, типа Слэша и Леди Гага, и немного нервничал, когда невпопад вспоминал о том, что Адаму «нравятся мальчики». Но, естественно, он даже и не думал отказываться от настойчивых предложений дружбы, тем более что они с Адамом действительно очень быстро нашли общий язык и практически сразу стали общаться как старинные приятели. Это было потрясающе и неизменно вызывало какой-то внутренний восторг – постоянное узнавание себя в другом человеке, совпадение во мнениях и вкусах, практически одинаковое чувство юмора, понимание друг друга с полуслова. В первый же раз, устроившись после рабочего дня в маленьком кафе, недалеко от студии, поболтать за жизнь, они просидели часа три, не умолкая, перебивая друг друга, смеясь общим шуткам, выясняя все больше и больше подробностей о себе, своем окружении, увлечениях, которые оказывались интересными им обоим. В тот вечер Томми пребывал в состоянии настоящей эйфории – как будто он встретился с давним очень близким другом, с которым они не общались какое-то время, а теперь хочется все ему рассказать, поделиться последними новостями, вспомнить старое. И его уже не удивляло, что Адам чувствовал то же самое.

«Томми, ты такой классный! Я провел офигенный вечер, спасибо, брат!» – смс пришла в тот же вечер, ближе к полуночи – видимо, Адам не мог заснуть, так же как и Томми, бесконечно перебирая в памяти подробности разговора. Музыканту пришлось постоять несколько минут на кухне, пытаясь справиться с собой, потому что, если бы Майк с Дэйвом увидели его пылающие щеки и сумасшедший счастливый взгляд, он бы потом до скончания веков не отвязался от дурацких шуточек.

Наверное, если бы не эта дружба, мгновенно захватившая их обоих, доставлявшая столько радостных мгновений и счастливых переживаний, Томми первое время пришлось бы нелегко. Он ведь, и правда, никогда еще не работал в таком бешеном ритме, не говоря уже о том, что он буквально попал в параллельный мир, на другую планету.  Каждый день приносил новые события и новые знакомства. Адам мог, например, ворваться в студию, опоздав на десять минут, и с порога заявить, что меньше чем через месяц им предстоит выступать на главной музыкальной церемонии награждения года, и вот уже через пару часов они все вместе едут в театр «Nokia» разведать обстановку и решить, какая песня будет смотреться выигрышней. К концу рабочего дня все обычно уставали и начинали импровизировать или просто дурачиться, и Томми постепенно привык, что домой он попадает самое раннее к полуночи, потому что уставший Адам тащил всех либо в кино, либо в бар, либо в ночной клуб – это было его способом отдыхать. И как он мог на следующий же день снова петь восемь часов кряду – для Томми оставалось загадкой. За две недели на новой работе Томми Джо увидел – и не просто увидел, а познакомился лично – стольких людей, что иногда психика просто отказывалась выдавать очередной всплеск эмоций, и он уже не испытывал никакого трепета, обнимая заскочившую к ним в студию Кэтти Пэрри или пожимая руку случайно встреченному в кафе Даффу Маккагану. Это был мир, в котором все всех знали, вращались в одних и тех же кругах, пили кофе в одной кофейне и по вечерам выгуливали собак в одном парке. Томми понимал, что именно Адам стал для него пропуском в этот мир, и постепенно учился не чувствовать себя в нем чужим.

Но, несмотря на все эти потрясения, Томми оставался все тем же гитаристом-самоучкой из Бербанка, привыкшим полагаться только на себя и в поте лица зарабатывать свой хлеб. Он частенько думал о том, что если бы попал в «золотое общество Голливуда» в семнадцать – пожалуй, у него поехала бы крыша, а чем кончаются такие «помешательства» все знают очень хорошо. Сейчас – в почти тридцать, имея за плечами уже какой-никакой жизненный опыт – было легче не поддаться искушениям, не погнаться за легкими деньгами, отличить искреннюю симпатию от мастерски завуалированной лести. И все же Томми очень уставал от этого «блестящего общества», вращаясь в котором нужно было выверять каждое слово, жест, даже улыбку, так как все это могли истолковать и обратить против него или Адама. Томми очень быстро понял, что войдя в ближайшее окружение Ламберта, он не только получил доступ в элитный круг голливудских звезд, но и взял на себя часть ответственности за певца, его имидж и репутацию. Хотя сам Адам иногда относился к этому довольно легкомысленно.

– Поменьше бы вы разгуливали вдвоем по барам, – скептически хмыкнул Монти, когда Адам в очередной раз пригласил Томми после работы «пивка попить». – Ты только на днях с Дрейком расстался, хочешь, чтобы завтра в интернете тебя с твоим новым басистом поженили?

– Да пошли они, пусть говорят, что хотят! – мгновенно взорвался Адам, не заметив, как побледнел упоминаемый басист, которому и в голову не приходило, что их дружбу могут трактовать таким образом. – Что же мне теперь и пива с другом не попить?!

– Пей, кто же против, – посмеиваясь, продолжил Монти, не обращая никакого внимания на повышенный тон своего Шефа. – Но не с одним и тем же каждый вечер, это уже – прости, Томми – смахивает на свидания…

– Могу пойти с вами, – смеясь, предложил Лонженю, открыто наслаждаясь ошарашенным, если не сказать больше, видом Томми Джо. – Буду этим, как его… компаньоном – знаешь, как в средние века, в английском обществе, когда кавалер приглашал даму на прогулку…

– Ой, блин, ладно, заткнитесь уже, – сдался Адам, как показалось Томми, не без разочарования. – Да хоть все вместе пойдемте, мне-то что…

«Иногда мне не хватает воздуха… Думаю, ты уже понимаешь, о чем я? Хочу не зависеть от чужих взглядов, чужого мнения. Пока не получается. Но это временно, я тебе обещаю…» Томми перечитывал это очередное ночное смс от Адама снова и снова, пытаясь уловить смутное предчувствие, понять, почему ему кажется, что в скором времени это может коснуться и его.

На фоне всей этой «блестящей» новой жизни Томми неожиданно стал ценить их бедную тесную квартирку и своих старых друзей-приятелей. Несмотря на столь резкий контраст, а может именно благодаря ему, музыканту удавалось балансировать на грани двух таких разных миров, не изменяя самому себе. Дома Томми отдыхал, здесь его отпускали все волнения, уходили неловкость и напряжение очередного до предела наполненного впечатлениями дня, и можно было не играть, не следить за своими манерами и интонациями, в конце концов, почувствовать себя настоящим – самим собой. «Глоток воздуха…» Томми искренне хотел, чтобы у Адама тоже была такая вот отдушина – место, где он может быть самим собой.

– Да почему ты думаешь, что у него нет такого места? – удивлялся Майкл, единственный из друзей, с которым Томми мог поделиться почти всеми своими новыми переживаниями и мыслями – по большей мере из-за того, что тот искренне восхищался Адамом, даже несмотря на правду об ориентации певца, чего нельзя было сказать об остальных приятелях Томми Джо.

– Ты же сам говорил – у него потрясная мама, с которой они общаются как друзья, и брат классный – наверняка, он дома тоже отдыхает и душой, и телом! К тому же, не забывай – каждому свое: ты вот привык отдыхать один, валяться с гитарой или смотреть ужасы до утра. А он – человек публичный, тусовщик – может, ему для отдыха совсем другое надо?

Они с Нэшем частенько по полночи до хрипоты спорили, обсуждали очередных друзей Адама, с которыми тот знакомил Томми, или сплетни, наполнявшие двуличный мир Голливуда, которые при всем желании невозможно было не слышать. Майк с энтузиазмом наблюдал за новой жизнью Томми и, к слову, очень помогал ему разобраться в некоторых интригах, опутывавших Ламберта и его окружение, словно невидимая сеть.

– Хо-хо, какой интересный твитт… – Томми с подозрением покосился на друга, по заблестевшим глазам которого было видно, что тот опять что-то раскопал.

– Скажи-ка, друг мой, ты недавно не знакомился ни с каким Маркусом, предположительно итальянских кровей?..

Когда Нэш начинал говорить таким заговорщицким тоном, с видом напавшего на след детектива потирая ладони, у Томми пропадал аппетит и начинала болеть голова.

– Маркус, Маркус… А, да, позавчера, кажется. Он владелец ночного клуба… вроде бы… Хороший друг Адама. А что?

– Да так, ничего… Ты ешь, ешь, на репетицию опоздаешь. Ешь, тебе говорят! А то люди вон пишут, что ты такой тощий, потому что мы тут тебя голодом морили, а Адам тебя буквально из трущоб вытащил!

– Ты мне зубы-то не заговаривай, ага… Так что там с Маркусом? – напрягся Томми, тем не менее старательно дожевывая сэндвич с ветчиной.

– Маркус жив и здоров. И, судя по его более чем прозрачным намекам, заверяет Адама, что натурал – это не смертельно, во всяком случае, в Голливуде… Но ты не заморачивайся, мало ли около Адама натуралов на самом деле…(*1)

Разговор оставил неприятный осадок, и Томми целый день не мог ни на чем сосредоточиться, пристально наблюдая за Адамом и пытаясь уловить хоть малейший признак «недружеского» интереса к своей персоне. Но певец вел себя совершенно естественно, как и всегда, общаясь с Томми как с братом, близким другом, не допуская никаких двусмысленных вольностей даже в шутку.

«А если бы допускал? Если бы я заметил, что он мной интересуется… в том самом смысле – что тогда? Неужели, я бы закатил скандал и распрощался с ним, с этой работой, вернулся обратно в свою беспросветную жизнь? Ведь нет? Нет. Мы бы поговорили, и он бы меня понял – я в этом уверен. Ну, и нефиг дергаться значит. Просто не надо давать людям повод думать всякую хрень. И быть осторожнее с новыми знакомыми».


***

С приближением заветного дня – церемонии награждения АМА – события закручивались и умножались просто в геометрической прогрессии. Томми иногда становилось немного страшно, хотелось попросить кого-нибудь остановить ненадолго этот гигантский механизм, дать вдохнуть побольше воздуха перед очередными потрясениями, перед следующим витком безумной гонки. Гитарист наблюдал за Адамом, пытаясь понять его чувства, выяснить, что он испытывает перед своим дебютом на мировой сцене, насколько сильно нервничает – но к своему удивлению видел в глазах друга лишь все возрастающий азарт, творческое нетерпение.
 
– Да, я готов! Я так долго к этому шел! Не могу дождаться! Я взорву этот мир к чертовой матери – обещаю, они надолго запомнят наше выступление!

Адам чувствовал себя в этом хаосе репетиций, цейтнотов, постоянно меняющихся планов как рыба в воде. Нужно было видеть эти горящие глаза, слегка раздувающиеся ноздри, радостную торжествующую улыбку – чтобы понять, насколько Ламберт действительно наслаждается своей работой.

– Иногда мне кажется, что его это все возбуждает. Ну, знаешь… в том самом смысле… – Лонженю подмигнул Томми и устало пожал плечами, перед тем как в пятый раз за сегодняшний день усесться за установку.

– Ребята, давайте прогоним еще пару раз для верности! – практически в тот же момент прозвучал бодрый, на зависть всем, голос Адама, не дав Томми Джо как следует поразмыслить над предположением ударника, которое, пожалуй, было не лишено смысла.

Они репетировали днями напролет – сначала в студии, затем выбираясь иногда на пару часов в театр «Nokia», чтобы привыкнуть к декорациям. Первый же совместный выезд показал, как много им всем еще предстоит трудиться, сколько всего поменять, чтобы студийно записанная песня зазвучала в этом огромном зале.

Томми старался не вертеть головой по сторонам, но иногда чувствовал себя ребенком, которого впервые привели в цирк. Несколько десятков людей – танцоры, монтажеры, звукорежиссеры, еще кто-то, о чьих обязанностях можно было только догадываться – трудились ради одного единственного пятиминутного выступления, которое будет уже…

– Меньше чем через две недели… Ничего, справимся, – утвердительно кивала головой энергичная черноволосая девушка, по-видимому, хореограф.

– Отлично! Все просто отлично! – Адам сиял, вот уж кому все происходящее доставляло истинное наслаждение. – Томми! Слушай, тут такое дело…

Да, он начинал привыкать. И новость, что ему придется играть не на басу, а на клавишах, уже совсем не удивила – музыкант пожал плечами, кивнул, но все же, не смог удержаться от шутки.

– Да без проблем. У меня только одна просьба – когда мне надо будет сесть за установку, сообщите хотя бы… месяца за два что ли…

Все посмеялись, похлопали музыканта по плечам, Адам привычно потрепал по волосам – ему почему-то очень нравилось проводить всей ладонью по коротко топорщившемуся ежику на затылке Томми – и вся эта огромная махина, состоящая из декораций-танцоров-музыкантов-менеджеров-рабочих, вновь пришла в движение, не растрачивая попусту ни одну минуту.

Помимо изматывающих репетиций к АМА у Адама с группой постоянно отыскивались еще какие-то дела, связанные с подготовкой альбома, записью ТВ-шоу, заказом костюмов…

– …В воскресенье снимаем клип! Прошу всех, не забывайте – отель «Александрия», в девять вы должны быть уже в холле с костюмами и инструментами! Перед этим, в субботу, у нас… – Лейн, очень милая деятельная девушка, взвалившая на свои хрупкие плечи обязанности личного ассистента Ламберта и его музыкантов, зачитывала уставшим, слегка охрипшим, голосом очередной список мероприятий, стараясь не встречаться глазами с обреченно кивающими подопечными.

– А сегодня советую отдохнуть. Всем. Адам, ты не против?

– Нуу… – певец задумчиво потер пальцами переносицу, явно думая о своем и не замечая, с какой надеждой, чуть ли не затаив дыхание, смотрит на него группа. – Да, сегодня мы отлично поработали, думаю, можно и по домам…

Убирая гитару в чехол, Томми пытался понять – почему он испытывает едва ли не чувство вины вместо положенного и такого логичного облегчения. Он устал как черт – за три недели у него был один выходной, который он тупо проспал, ему снится по ночам его бас-партия и ритм, отбиваемый Лонженю, а слово «отдых» постепенно переходит в разряд чего-то сказочного, давно забытого. И все же, поглядывая на одиноко притулившегося у окна Адама, гитарист испытывал противное чувство неправильности происходящего.

– Адам? Ты идешь? – Томми тронул друга за плечо, заставив того вздрогнуть.

– Ох, черт, задумался, – улыбнулся Ламберт, оборачиваясь. – Да, конечно… Что-то я вымотался за эти дни. Пока работаешь – не замечаешь, но стоит остановиться…

У Томми болезненно сжалось сердце – пожалуй, он впервые видел Адама уставшим и потерянным. Собственные планы на то, как провести неожиданно подаренный судьбой свободный вечер показались едва ли не предательством, и гитарист постарался запихать их поглубже – до следующего раза.

– Хочешь, сходим куда-нибудь? Можем попить пива в том баре, на углу, помнишь?..

– А ты… точно никуда не торопишься? – в синих глазах вспыхнула такая явная надежда, что Томми против воли широко улыбнулся, отрицательно мотнув головой. – Оу, это здорово! Просто, так не хотелось сегодня быть одному, не представляешь даже… А поехали ко мне? На фиг сегодня все эти бары. Купим пиццу или суши – ты что хочешь? Посмотрим фильмы какие-нибудь?

Томми покорно шел за другом к выходу из студии, понимая, что его согласие, в общем-то, уже не требуется, улыбаясь и прислушиваясь к себе. Надо быть идиотом, чтобы не понять – домой он сегодня уже не попадет. И да, он помнил все, о чем его и в шутку, и всерьез предостерегали друзья: Адам – гей, и он, Томми, ему явно нравится. Но кроме этого было еще кое-что, неизмеримо более важное. Адам был его другом, и им обоим настолько важна была эта дружба, что против всякого здравого смысла Томми чувствовал себя в абсолютной безопасности.

Этот нежданный выходной удался на славу. После недолгих шутливых споров они купили и пиццу, и суши, а также по паре бутылок отличного пива Blue Ribbon – которое Томми к середине ночи торжественно провозгласил отныне и навсегда своим любимым. Настроение было одновременно расслабленным, шутливым и каким-то приподнятым – как выразил их общую мысль Адам: «Тянет на подвиги, но так лень!» С ним получалось болтать обо всем и ни о чем, не чувствуя неловкости, если в беседе вдруг возникала пауза, не боясь говорить все, что приходит в голову.

– Посмотрим фильм и будем спать, ок? Можешь устроиться в гостевой спальне – там есть все необходимое. Мама утром обещала заехать и приготовить завтрак. Ты, кстати, знаешь, что она в тебе души не чает?

В маму Адама были восторженно влюблены все его друзья, и Томми, конечно же, не избежал этой участи. И новость, что он так же понравился Лейле Ламберт, заставила музыканта порозоветь от смущения и удовольствия. Томми очень любил свою собственную мать, но не завидовать Адаму не получалось – такое взаимопонимание и искренняя дружба как у Ламбертов были редкостью, особенно в семьях рок-музыкантов.

– Ладно тебе, не красней! Я уже привык. Нам с Нилом иногда кажется, что мама любит моих друзей и бойфрендов больше чем нас – своих родных сыновей, – засмеялся Адам, заметив смущение Томми.

Выбор фильма для просмотра грозился затянуться – все-таки вкусы у них с Адамом не во всем идеально совпадали, но увидев в куче дисков любимый культовый «Velvet Goldmine», Томми издал вопль радости – этот «гимн глэм-року» он мог смотреть бесконечно.

Было немного странно и волнующе: смотреть любимые, знакомые до мельчайших подробностей кадры – и видеть отражение собственного восторга в глазах напротив, наперебой цитировать отдельные моменты, восхищаться одними и теми же сценами, говорить о самом сокровенном – и находить отклик, чувствуя, как человек, разделивший с тобой эту радость, становится еще ближе…

– …После этого фильма я решил стать рок-музыкантом. Даже не так – рок-звездой!.. И ни разу не пожалел о своем решении, даже когда…

Впервые Томми было легко рассказывать обо всех трудностях и всей грязи, через которую ему пришлось пройти. Может быть, потому что Адам знал о подобном не понаслышке?

– …Не представляешь себе что это значит – чувствовать себя не таким как все… изгоем… И тогда я решил петь, и не просто петь, а стать лучшим…

Время давно перевалило за три часа ночи, Томми не пошел ни в какую гостевую спальню, наплевав на то, что о нем – о них – подумает наутро мама Адама: друзья говорили, говорили, говорили… лежа голова к голове на нерасстеленной кровати, не обращая внимания на тесноту и вынужденное соприкосновение плечами и бедрами. 

– Эта сцена с поцелуем – это круто! Нет, я ни разу не гей, но я понимаю, насколько это круто! Это настоящий рок-н-ролл, это такой офигительный вызов всем!

– Да! Именно так! Я хотел бы что-то такое… Только представь: миллионы зрителей по всему миру, и…

Этот разговор накрепко засел в голове у Томми, свербел все утро, не давая ни на чем сосредоточиться. Похоже, отвязаться от некоторых навязчивых идей можно только одним способом – осуществить их.

– Слушай, насчет того, о чем говорили ночью… – Томми воспользовался перекуром, который затребовали Монти с Лонженю и подошел к взъерошенному Адаму, с головой зарывшемуся в листы с нотами. – Я подумал – давай сделаем это! Ты же хочешь взорвать весь мир – по-моему, это то, что нужно!

Адам пристально смотрел на своего нового музыканта, и его глаза загорелись торжествующим, совершенно хулиганским огнем. Закусив губу, еле сдерживая радостную улыбку, Ламберт схватил Томми за руку и потащил к одиноко стоящему в углу синтезатору.

– Вот, смотри! Если ты будешь стоять ближе к краю… Когда?.. Наверное, на проигрыше – я подойду и, к примеру, схвачу тебя за волосы – можно даже и без поцелуя, так тоже выглядит вызывающе!..

До церемонии награждения оставалось чуть больше недели…


***

Как и ожидалось, «день икс» начался слишком рано и сразу сумбурно. Томми плохо спал ночью, заснув уже под утро, и звонок будильника удачно вписался в какой-то дикий психоделический сон…

– Томми! Вставай, мать твою, какого хрена ты дрыхнешь?!

Голос Дэйва был хрипловатым и ужасно недовольным – кому понравится, когда в восемь утра вас сдергивает с кровати настойчивый дверной звонок, а на пороге нарисовывается восходящая поп-звезда? Томми не знал, чем ошарашен больше: тем фактом, что он проспал в такой важный день, или появлением Адама в их вечно неубранной мизерной квартирке. В результате, первые несколько минут музыкант бестолково метался по комнате, не зная за что схватиться, пока Майк не отправил его в душ чуть ли не пинком, догадавшись предложить гостю кофе. Когда Томми вернулся в комнату, уже придя в себя, умывшись, побрившись и натянув джинсы с чистой футболкой – то есть практически готовый к выходу, он обнаружил, что трое его друзей оживленно болтают и смеются, словно знакомы тысячу лет. Томми Джо уже давно перестал сомневаться в таланте Адама располагать к себе людей, и все равно было немного непривычно видеть, как улыбались вечно хмурый с утра Дэйв и обычно язвительный и недоверчивый Майкл, словно заражаясь открытой искренней улыбкой нового знакомого.

– Готов? Ну, ладно, мы поехали. Пожелайте нам удачи, что ли!.. – Адам привычно обнял Томми за плечи, подталкивая к выходу, подняв свободную руку в прощальном жесте.

– Удачи, чуваки! Давайте, сделайте там всех! Будем вас смотреть по телеку, да… Томми, удачи, брат! Давай, не облажайся там…

– Не облажается, – засмеялся Адам, потрепав своего басиста по волосам. – Я в него верю, как в самого себя!

Тепло, поселившееся в груди Томми после этих слов, сохранялось весь день и вечер, помогая справиться с волнением, не запутаться в своей партии, не потеряться в гримерках, выдержать дикий ритм генеральных прогонов. Даже безотчетный страх высоты – фобия, от которой Томми не мог избавиться с детских лет – притуплялся, отходил на задний план, стоило вспомнить уверенный тон Адама и эти слова: «Верю ему, как себе…»

С приближением вечера и самого шоу театр «Nokia» все больше становился похож на растревоженный улей. Даже находясь в гримерке, невозможно было не слышать взволнованный гул голосов, отголоски чужих репетиций, топот сотен ног в коридорах. Уже не получалось не нервничать – казалось, напряжение разлито в воздухе, стучит в висках, отсчитывая часы до их выхода, даже литры кофе, выпитого совместно танцорами и музыкантами, не могли унять волнения и нездорового возбуждения, охватившего всех. Чтобы скоротать время, Томми присоединился к Монти, тихонько бренчащему на гитаре в углу. Импровизированный джем-сейшен помог отвлечься на какое-то время – ровно до того момента, пока команда гримеров и костюмеров не ворвалась в их уютную обжитую за сегодня комнатушку, сразу же устроив в ней хаос.

– До вашего выхода сорок минут! Макияж и волосы руками не трогать! Осторожнее с костюмами – не запачкайте гримом!..

Томми закрыл глаза, откинув назад голову, позволив делать со своим лицом и прической все, что давным-давно совместно с ним и Адамом было придумано и утверждено. Гитарист успел опробовать свой новый образ во время съемок клипа – неделю назад – поэтому не ждал никаких сюрпризов. Этот сценический имидж был для Томми непривычен, но, в общем-то, не более чем музыка, которую он теперь играл. В конце концов, ему всегда хотелось попробовать что-то особенное…

Мысли невольно вернулись на несколько часов назад к последнему разговору с Адамом. Певец нервничал – теперь это было заметно, а еще он явно был чем-то расстроен, хмурился, поджимал губы. Томми не выдержал и подошел, хоть и понимал, что сейчас не время для серьезных разговоров, и, возможно, другу лучше наоборот побыть одному. Но оказалось, что Адам дергается вовсе не из-за выступления.

– Этот… сссукин сын, Аарон Хиклин, мать его… Помнишь, я давал интервью этому их журналу где-то неделю назад? Он мне тогда весь мозг вытрахал своими призывами идти на баррикады защищать права геев… Ну, а я сказал, что я певец – хоть и гей. Я петь хочу, а не воевать! И что ты думаешь? Он написал в своей сраной статье, что я «недостаточно гей» по его мнению! Нормально это?! (**2)

Ситуация казалась Томми абсурдной. Лично он, наверное, был бы рад, если бы кто-то сказал ему, что он не похож на гея, особенно, увидев в таком костюме и макияже. Но он понимал, что в случае с Адамом нужно поворачивать собственные реакции на сто восемьдесят градусов, и тогда получалось, что да – действительно обидно, все равно, если бы про него, Томми, написали, что он «недостаточно мужик».

– Фак. Да пусть отсосет… Забей и не думай о нем – сейчас есть дела поважнее. Просто давай выступим так – чтобы этот Аарон как-там-его захлебнулся от восторга и утерся этой своей статьей! Он еще извинения завтра тебе принесет – лично!

Судя по немного хищной торжествующей улыбке Адама, идея пришлась ему по душе. Он облизнул губы, хмыкнул и приподнял одну бровь, мгновенно превращаясь в чертовски сексуального засранца, о чем Томми не преминул ему сообщить.

– О, да! Я выступлю… «Недостаточно гей», да?!. – Адам подмигнул другу, расправив плечи. – Наша маленькая шалость в силе? Не передумал?

Томми открыто любовался таким Адамом – его хлещущей через край энергией и уверенностью в себе. Сейчас певец мог убедить в чем угодно не только полный зал, но и весь мир через объективы нацеленных на него камер. С ним хотелось идти хоть на край света – что уж говорить о какой-то там небольшой вольности: на репетициях Ламберт неизменно подходил к своему музыканту во время проигрыша, властно прижимался к нему и хватал за волосы, оттягивая назад голову, как будто хотел впиться зубами в обнаженную шею.

– Никаких сомнений! Делай со мной все, что посчитаешь нужным!..

…– Ваш выход через пятнадцать минут…

– Выход через десять…

– Пять минут, приготовиться!

Томми сделал глубокий вдох, машинально потянулся к челке, но отдернул руку на полпути: не трогать макияж, прическу и костюм, да, он помнил. Черт побери, выступать с любимой гитарой в привычной футболке и удобных джинсах было намного легче. «Но ты же хотел в шоу-бизнес? Ну, так вот он – наслаждайся…»

– По местам…

Забираясь в полной темноте на пятиметровую конструкцию, Томми старался думать только о предстоящем выступлении. По-хорошему, уж ему-то волноваться было совершенно не о чем: даже если он и допустит ошибку, вряд ли это будет так заметно, учитывая фонограмму и лидирующую партию Монти. Но за прошедшие три недели стараниями Адама и остальных музыкантов Томми привык чувствовать себя частью единого организма – почти семьи, в которой не было разделения на более и менее важные роли. Это не было выступлением «Адама и его музыкантов» – это было «их общее выступление», и успех – или провал, о чем никто не разрешал себе даже думать – будет так же их общим.

– Адам Ламберт, леди и джентльмены!

Глубокий вдох. «Удачи, брат».

Мощный чистый голос наполнил зал, заставив воздух уплотниться и завибрировать. Томми почувствовал рой мурашек под легкой облегающей водолазкой, казалось, голос Адама проникал под кожу, заставлял шевелиться коротко стриженные волоски на затылке. А еще через пару мгновений Томми ослепил яркий свет софитов, сердце пропустило пару ударов, пальцы привычно мягко нажали на нужные клавиши.

К концу первого припева музыкант вполне справился с собой, научился не смотреть в темную яму бездонного, как пропасть преисподней, зала, следить глазами за Адамом или ближайшими танцорами, наклоняться в нужный момент к микрофону. Нервозность растаяла без следа, оставив вместо себя эйфорию выступления, предвкушение триумфа, в котором никто из группы не сомневался, легкость от осознания, что все самое страшное позади – осталось отыграть три припева, куплет и два проигрыша и – свобода! Томми даже не успел испугаться, когда Адам споткнулся, только задержал выдох и не вступил на подпевке, пока не убедился, что певец справился и обыграл свое падение, продолжив петь, как ни в чем не бывало. К концу второго куплета Томми Джо даже вошел во вкус, начав пританцовывать, как его просили хореографы на репетициях. Адреналин пьянил, от зала волнами расходились возбуждение и восторг, приправленные шоком – лучший наркотик для любого артиста. Было видно, что Адам чувствует себя на высоте и отрывается по полной, от него невозможно было отвести взгляд, и Томми поймал себя на мысли, что сейчас видит совсем незнакомого мужчину – опасного, великолепного, с легкостью покоряющего весь мир и прекрасно осознающего свою власть.
 
Осталось совсем немного, не больше двух минут, до абсолютного триумфа, признания, всеобщего восхищения. Томми увидел, как Адам пружинящей походкой поднимался на их ярус, стремительно сокращая расстояние между ними, и повернулся ему навстречу отработанным за прошедшие репетиции движением.

Жесткие пальцы на шее, развернувшие его одним резким движением – за миг до поцелуя Томми успел увидеть в знакомых глазах напротив веселый вызов: «Ты ведь разрешил мне делать с тобой все, что я посчитаю нужным?» Всего несколько секунд безумия, которого не ожидал никто в этом зале. Томми показалось, что музыканты перестали играть, он слышал только рваное дыхание Адама и свое собственное гулко стучащее сердце. Поцелуй… если можно было назвать этим романтичным словом то, что вытворял Ламберт, болезненно смяв губы своего музыканта, заставив его широко открыть рот, впустить наглый язык, доставший чуть ли не до самых гланд – длился совсем недолго, однако же Томми чуть не задохнулся от нехватки воздуха и непременно рухнул бы вниз, если бы не умудрился машинально ухватиться за край синтезатора в самом начале «вероломного нападения». Томми Джо даже не сразу осознал, что его уже отпустили, увидев только блестящую черную шевелюру перед собой, ярусом ниже, и совсем уж не понимал, что он там пел и играл в оставшиеся несколько секунд. Его почему-то не хотело отпускать до самого конца, противно мелко потряхивало, голова слегка кружилась, и больше всего на свете Томми чувствовал необходимость присесть… сползти по ближайшей стеночке, закрыть глаза, облизнуть чуть саднящие губы и попытаться разобраться в собственных эмоциях.

Вместо этого пришлось на негнущихся ногах очень быстро спускаться по шатающимся ступеням со своего верхнего яруса, стараясь не навернуться и не уронить спешащих мимо танцоров, потом машинально обниматься со всеми, кто попадался на пути, хлопать по плечам, отвечая невпопад: «Поздравляю! И тебя, да! Все было супер!», мечтая только об одном – добраться до гримерки и сделать выдох. Но в какой-то момент его вырвали из чьих-то очередных объятий и бережно притянули к горячей груди, придерживая за затылок. Прижавшись щекой к насквозь мокрой рубашке, бездумно глядя на блестящий серый лацкан знакомого пиджака, Томми наконец нормально выдохнул, ощутив, что вот сейчас – да, все закончилось.

– Эй… Ты в порядке? Томми… я… Ничего, что я так…

Этот голос – неуверенный, виноватый, немного испуганный – совершенно не вязался с накрепко отпечатавшимся в мозгу Томми образом сексуального агрессора, от одного воспоминания о котором у музыканта подкашивались ноги. Томми Джо осторожно повернул голову, поймал все еще взволнованно-возбужденный взгляд, в котором застыл мучительный вопрос, и тихо рассмеялся.

– Ну… я чуть не умер там, но в остальном – это было круто! Это же чертов рок-н-ролл, так и должно быть – настоящий шок для всех! Фак! Неужели мы это сделали? Ты мне, кстати, чуть язык не откусил, до сих пор щиплет…

В ответном смехе Адама чувствовалось невероятное облегчение. Певец стиснул друга в еще более крепких объятьях и, обнимая за плечи, повел в сторону гримерки. Навстречу спешили какие-то люди, в конце коридора донельзя взволнованная Лейн махала руками, подзывая Ламберта к небольшой стайке журналистов. Томми с каждым шагом понимал, как сильно он вымотался за это четырехминутное выступление, эмоции постепенно затухали, уступая место усталости, желанию принять душ и посидеть пару минут в тишине…

– В следующий раз постараюсь быть нежнее… – выдохнул ему в ухо Адам, прежде чем отпустить и, не оглядываясь, уверенной походкой отправиться на растерзание к акулам пера.

Томми вспыхнул и на секунду задержал дыхание, пытаясь совладать с собой. «Это рок-н-ролл, бэйби…» Это черте что! Не хватало еще, чтобы он теперь впадал в ступор при каждом намеке на поцелуй…

«Эй, чувак, ты жив?!?» – прочитав смс от Нэша, музыкант покачал головой. Похоже, это только начало. Наверное, надо просто привыкнуть и постараться не придавать значения вопросам и подколкам. А главное, самому не вспоминать. Не вспоминать…



(*1) - Нэш намекает на адресованный Адаму скандально известный твитт Маркуса Молинари от 30.10.09: «Деточка! Это же Голливуд. Спагетти остаются прямыми пока в горячую воду не попали» – слово straight имеет два значения: «прямой» и «натурал».
(**2) - Отрывок из статьи об Адаме с сайта «гей.ру»: «Вскоре после того, как Ламберт, чья стремительная карьера началась в восьмом сезоне конкурса «Американский идол», совершил камин-аут, интервью у него взял другой гей-журнал, OUT. Это была очень интересная беседа, в которой музыкант много говорил о своем видении гей-сообщества и даже о том, какие парни ему нравятся. Однако вскоре после этого редактор OUT, Аарон Хиклин, опубликовал открытое письмо, адресованное артисту, в котором упрекнул его в том, что тот показался ему «недостаточно геевским». Мнение Хиклина базировалось на отказе Адама обсуждать аспекты правозащитного движения, поскольку в те времена Ламберт был не силен в этих вопросах, в чем честно признавался. Через несколько дней после этого, выступая во время церемонии награждения АМА, Ламберт поцеловал на сцене музыканта своей группы Томми Рэтлиффа, что разожгло большой скандал. Ламберт признает, что этот поцелуй отчасти стал реакцией на критику Хиклина. Он по-прежнему утверждает, что данный поступок с его стороны был спонтанным и заранее не продумывался, но заявления на тему «Ламберт недостаточно гей» послужили импульсом: «Это в какой-то степени было реакцией на претензии ко мне. В тот момент [момент поцелуя] я думал: «Ладно, это для вас выглядит достаточно по-гейски?» Я пребывал в слегка разъяренном состоянии».