Мои лесные дали

     Ещё в раннем детстве жили во мне детские грёзы, создавая мир,
наполненный, реальностью вперемешку с фантазией.
     Всегда останавливая свой взгляд на лесных далях, я верил и ждал, что
мне откроется неведомый мир прекрасного, не подозревая о том, что этот мир
прекрасного задолго до меня открыли и запечатлели на холсте гениальные
художники: Левитан, Шишкин, Саврасов и многие другие.
     Шишкинские «Лесные дали» уже давно трогают людские души,
заставляют задумываться, вглядываясь в эти дали.
     Но мой мир был полон не только красок, но и звуков. Майские щебетания
ласточек, бормотанья и чуфыканья тетеревов, хорканье вальдшнепов,
токования глухарей - всё это был реальный мир, в котором я жил.
     Мир в золочёной раме мне ещё долго был неведом, хотя я уже знал, какое
бывает утро в сосновом лесу.
     Будучи уже взрослым, при взгляде на «Утро в сосновом лесу» Шишкина,
я видел не только красоту пейзажа, но и уход от реальности автора.
     Родившись в лесу, я до старости сохранил любовь к природе, к лесным
далям, вёл постоянные наблюдения, часто бывая на охоте в разных областях
России. Сломанной сосны в картине Шишкина в реальности быть не могло,
хотя бы потому, что не могло быть выворота этой сосны.
     Выворачивает сосны ветром потому, что корневая система располагается
у них по поверхностному слою почвы, не имея глубинных корней, а
парусность вся сосредоточена в кроне сосны. Создаётся самой природой
мощный рычаг. Это и является причиной выворотов. Но в сосновом лесу у
Шишкина ветра быть не может, он слишком густой. Там любой ветер касается
лишь верхушки, не создавая парусности.
     В своё время я увлекался книгами о дикой природе Григория
Анисимовича Федосеева. Учёный, исследователь сибирской тайги, он, более
двадцати лет руководивший геодезической экспедицией Сибири, знал законы
дикой природы не по книгам. Он писал книги об этих законах, испытав
суровость их на себе.
     Из них я узнавал о повадках диких зверей, об опасностях, таившихся в их
поведении для человека. Из этих книг я узнал об образе жизни медведей. Закон
природы гласит о том, что четвёртого медведя в картине «Утро в сосновом
лесу» быть не могло, и я склонен верить слухам о том, что он был дорисован
одним из учеников Шишкина после.
     Тем не менее картина эта имеет мировую известность. А что касается
некоторых несоответствий с законами природы... а так ли это важно в данном
случае?
     Возвращаясь из мира прекрасного, созданного великим художником в
свои лесные дали начала сороковых годов, я снова погружаюсь в воспоминания
о тех трудных днях, когда из-за переездов с кордона на кордон, я вынужден был
оставить школу после шестого класса. Шёл 1939 год, началась война с
Финляндией, а следом за ней Великая Отечественная.
     Только в 1942 году я снова пошёл учиться уже по новому месту
жительства.
     Село Тюнярь, где я окончил 7-й класс Неполной средней школы, где
окончилось моё непутёвое голодное детство, память вернула мне как самые
прекрасные дни моей жизни.
     От кордона до села Тюнярь было 12 километров. Это если по дороге, а
напрямик через лес, по просекам всего-то 8 километров.
     Это был путь познаний, путь неожиданных встреч, путь какой-то
колдовской красоты осени 1942 года и весны 1943 года.
     На этом пути по утрам, торопясь в школу, я видел токующих тетеревов в
апреле, цветущие, какие-то очень крупные ландыши в мае. Их там цвело так
много, что аромат доносился ещё на подходе к тому осиннику, где они цвели.
     В сентябре по дороге из школы я мимоходом срывал висевшие над
головой лесные орехи «по два, по три, по пяти», а ближе к октябрю, когда леса
начинали укрывать землю желтеющей листвой, я находил орешник погуще и
ложился на землю как на самую чистую постель, приготовленную самой
природой. Разгребая листву, я собирал орехи, упавшие с веток на землю. Ими
была усыпана земля и это были, что называется, отборные орехи.
     Больные орехи остаются засыхать на ветках вместе с гранаткой, в
которой они росли и ждут, когда их сорвёт ветер.
     Приближалась зима. Самая суровая из всех, которые я помню. Морозы
достигали 42 градусов, а тёплой одежды не было, и по сугробам до школы
ходить было опасно. Волки в это время нападали на людей.
     В Тюняре я жил у колхозного конюха дяди Лаврентия, а домой ходил на
выходной, или отец приходил сам. Они с Лаврентием были в хороших
отношениях.
     И всё-таки, несмотря на войну, голод и морозы, жизнь казалась
интересной.
     В школе перед началом занятий военрук объявлял о построении для 5-7-х
классов на школьном дворе, и мы ходили по улице строем с песнями тех
времен, а через 20 минут, разгоряченные, бодрые приступали к занятиям.

                Вот опять я вспомнил край далёкий,
                Милый захолустный уголок.
                Вспомнились записки на уроке,
                Как грядущей юности намёк.

     Записки эти, часто маловразумительные, получала от меня моя
одноклассница. И мне казалось, что ради неё я готов был на любые подвиги.
     Эти чувства, искренние и чистые, как родниковая вода, ничто не могло
замутить, но шла к концу суровая зима 1943 года, а значит и учёба в школе...
     Часто бывая в родной деревне, в 2002 году решил я навестить заодно и
Тюнярь. Через 60 лет мне захотелось увидеть то, что я оставил тогда: школу,
свой класс, просеки с орешником, ландыши и самых праведных людей -
учителей неполной средней школы.
     Всё оказалось другое. Даже лес вырос другой, не говоря уже о людях. А
учителя... они такие же добрые как и тогда, но другие. И мне показалось, что у
них чувство собственной значимости и долга перед сельчанами выше, чем в
крупных городах.
     Там я узнал, что моей одноклассницы уже нет в живых. Тогда-то и было
написано стихотворение «Памяти одноклассницы из села Тюнярь»
               
                ... Позабыты школьные уроки.
                Растворился в прошлом облик твой.
                О тебе написанные строки
                Не прочла ты, будучи живой.

                Вспоминал я редко годы эти.
                Были судьбы разные у нас.
                Только через шесть десятилетий
                Навестил я наш с тобою класс.

                И не без волнения заметил
                С тихой грустью старину и новь.
                А родник всё так же чист и светел,
                Как и наша первая любовь.

     Через год я снова оказался в Тюняре, договорившись об этом заранее. В
школьном коридоре я увидел красочно оформленный стенд с названием:

                «Солдат. Поэт. Гражданин.»
     Там было всё обо мне. Мои книги, статьи, фотографии. После уроков
ученики и учителя собрались вместе. Учителя говорили обо мне, я рассказывал
о своей жизни, отвечал на вопросы учеников.
     Один ученик 9-го класса озадачил меня своим вопросом: «Зачем вы сюда
приехали, живя в Москве? Что здесь можно увидеть?» Я не знал, что и как
ответить и просто сказал: я здесь рос и учился.
     И дай-то Бог, чтобы ему, оставив свой край, через много лет испытать то
же, что всегда испытываю я.
               
                Волчата.

     А память снова позвала меня туда, в ту весну сорок третьего, к тем
тетеревам и ландышам, туда, где осталось самое дорогое, что только может
быть у человека.
     Кончилась пора учёбы, но пора познания продолжалась. На меня
свалилось такое обилие воли, что я не знал как быть, куда её применить. Скучая
о Тюняре и о моей однокласснице, я с какой-то неистовостью находил ей
применение в блужданиях по лесам, всё дальше уходя от кордона. В этом тоже
виделось мне познание чего-то нового.
     Бывало, что находил след от присутствия солдат-дезертиров в виде
котелка, двух ложек и спичечного коробка с солью, завёрнутых в плащ-палатку.
Возможно, они были где-то совсем рядом, но не хотели обнаруживать себя.
     Для меня они опасности не представляли. Много их было в то время по
лесам. Их ловили, отправляли в штрафные роты, а там - что Бог даст.
Случалось, и оттуда приходили живые.
     Я больше опасался нечаянно наступить на серую гадюку. В отличие от
чёрной гадюки, её укус почти всегда смертелен, если не принять экстренных
мер. А какие меры в лесу?..
     Мне приходилось наблюдать, как гадюка медленно заглатывала
голеньких птенчиков. За это я старался убивать всех обнаруженных змей.
     Особое внимание, а больше любопытство, у меня вызывали старые
замшелые сосновые вывороты. Мне казалось, что под ними всегда что-то или
кто-то находится. Я всегда длинной палкой пытался вспугнуть кого-то из-под
корней одной рукой, другой держа наготове ружьё.
     На этот раз из углубления под корнями я услышал писк, похожий на
скуление щенка. Сначала меня охватила какая-то оторопь или испуг, но я
быстро пришёл в себя, любопытство оказалось сильней.
     Растревоженные волчата стали выползать на дневной свет. Их оказалось
три. Я слышал, что бывает и больше.
     Что заставило волчицу отлучиться, толком никто потом не мог
объяснить. Причины могли быть разные. Не исключено, что причиной было
моё ружьё. Я завернул волчат в свой рваный пиджачишко и, озираясь,
поспешил домой. К счастью, отец был дома. Увидев волчат, он сказал, чтобы я
скорей отнес их туда, где взял.
     По народным приметам, волки могут уничтожить всю скотину у тех, кто
украл их волчат. Так это или не так, волчат я унёс, но не в лес, а в Кардаво.
     В Кардаве были у меня дружки. Ваня Шилёнок, это Ваня Шилов, отец
которого не пришёл с финской войны и Витька Тимцов, это сын Тимофея
Петрина, по уличному Тимца. Туда-то я и направился с волчатами. Тимца был
справный хозяин, имеющий добротный дом и двор, крытые тёсом. Мы решили
волчат оставить у Витьки, а отец его увезёт их в райцентр и получит за них
какую-то сумму денег.
     Рядом с домом Петриных, почти вплотную, стояла старенькая избёнка с
небольшой сарайной пристройкой. Жила там одинокая тётя Настя. В хозяйстве
у неё была кошка и коза, содержащаяся в пристройке. Там же зимой хранились
липовые веники - любимая пища всех коз и овец. В начале лета пристройка
была пустая и дверь не закрывалась.
     На второй или на третий день всё Кардаво уже знало о том, что у тёти
Насти в сараюшке всю ночь был волк вместе с козой, и коза осталась цела и
невредима. Со слов тёти Насти всё было так: с рассветом она вышла во двор,
зашла в пристройку и увидела в углу козу, а ближе к стенке, за которой был
двор соседей, стоял волк.
     Тётя Настя не знала ничего о волчатах, но волчица-мать знала, что они
рядом, в двух метрах от неё, за плотным забором, но не знала что делать.
Увидев хозяйку, она метнулась к двери, оставив навсегда своих детей.
     Плачут ли волки, теряя своих детей? Природа справедлива во всём.
Наградив всех живущих на земле чувством материнства и отцовства, она не
забыла и о волках.
     Отвёз ли Тимца волчат в город, мне неизвестно. Витька старался уходить
от этого разговора, а вскоре об этом в селе забыли вовсе.
     Но все события детских лет живут где-то в глубинах памяти до поры. Вот
и этому случаю пришла пора всплыть на поверхность.

     ...Стояла благоговейная тишина второй половины августа, когда природа
могла ещё радовать своей красотой и изобилием, как подарком, человека за его
нелёгкий труд.
     В лугах и на полях смётаны стога сена и соломы, стали длинней и выше
поленницы дров, а сеновалы полностью заполнены свежим душистым сеном.
     Смотрела на всё это с тихой грустью природа, подводя итог своей
работы, и думала: «Главная работа сделана. А грусть скоро унесут с собой на
крыльях журавли».
     Бывают такие минуты и у человека, когда он, выйдя на простор,
беспричинно взгрустнёт, увидев, что прибрежная осока стала пожухлой, и вода
в речке стала тяжёлой и тёмной, а на березах появились первые жёлтые
листики, напоминающие о неизбежности.
     Вздохнёт человек и неслышно, с какой-то непонятной печалью
прошепчет: «Осень...»
     Приближалась осень. Моя последняя осень в родном краю.
     Уходя всё дальше от кордона и оглядываясь назад, на виднеющийся лес, я
ещё не знал, что это - навсегда, но сердце уже чувствовало это и отзывалось
непрошенной слезой.