Алекс и Ольга. Май 1944

  (Отрывок из романа "Крест Трубора")

                1.
Тёплым и солнечным майским днём 1944 года у комендатуры старинного русского городка Изборск остановился «Хорьх». Из машины вышли два офицера – майор и капитан, облачённые в форму «Ваффен-СС», с символикой 20-ой эстонской гренадёрской дивизии СС1.
. Унтерофицер и солдат-шофёр остались в машине, извлекли из ранцев термосы, бутерброды и решили подкрепиться.
Поедая с аппетитом ломтики свежего хлеба с хорошей ветчиной, и запивая ещё не остывшим эрзац-кофе, сытые и розовощёкие эстонские парни, служившие фюреру и Великой Германии, посматривали по сторонам через открытые дверцы автомобиля. Впрочем, Германия, после трёх лет войны с Россией, великой уже не казалась. Даже самым твердоголовым и упёртым эстонцам и русским – встречались и такие, связавшим свою судьбу с «Ваффен-СС», становилось ясно, что «Тысячелетний Рейх» обречён на неминуемое поражение, и уже недалёкое будущее вызывало у тех, кто воевал на стороне Германии, пока ещё скрытую тревогу…
Типичная сельская улица. Потемневшие от времени рубленые дома по обеим сторонам. В палисадниках буйно цветёт майская сирень, скрывая прикрытые ставнями окна в резных, давно некрашеных наличниках. На столбах или старых вётлах с обрубленными сучьями и верхушками – гнёзда аистов, такие же, как и по всей Эстонии с любимыми в народе красивыми благородными птицами. На улице ни души. Так повсюду в русских сёлах и деревнях. Местные жители затаились в своих домах, опасаются лишний раз появляться на улице. Завидев полицейских или немцев, к которым относят теперь эстонцев и даже русских, надевших немецкие мундиры, селяне стараются укрыться «от греха подальше», да ещё затворить ставни. Как говорится у русских – «бережёного и бог бережёт».
Унтер и шофёр ещё не доели свои бутерброды, как из здания комендатуры, возле которого лениво прохаживался полицейский, в сопровождении гросс-полицая Ротова, служившего начальником полицейского участка ещё при Эстонской республике, вышёл майор.
Был он молод и строен, светловолос и сероглаз. Его лицо с несомненным нордическим, волевым подбородком, прямым носом и тонкими губами можно было без всяких натяжек назвать красивым. Сильно портил его только длинный глубокий шрам, проходивший через всю левую половину лица от виска до оконечности подбородка.
Майор напомнил Ротову, что часа через два вернётся, и попросил не напиваться «до чёртиков». Компания подобралась славная. Во владениях гросс-полицая Ротова гостил его старый приятель Пятс – бывший капитан пограничной службы Эстонии и непосредственный начальник Вальтера Ланге, сравнявшегося за прошедшее четыре года в звании со своим шефом. Собственно говоря, желание повидать, быть может, в последний раз, знакомые места и стало главной целью поездки двух офицеров батальона «Ваффен-СС», расквартированного пока в Тарту. По слухам очень скоро весь полк «Эстлянд», куда входил батальон Мяаге, отправится защищать Нарву. Заехав по пути в Петсери, Ланге узнал, что Пятс в настоящий момент гостит у своего старого приятеля Ротова.
– Вот и отлично, Алекс. Пока ты навестишь господина Лебедева, мы славно посидим в родных для меня стенах, как-никак – первое место службы, и вспомним за рюмкой шнапса старое и доброе довоенное время. Пятс хоть и бывал самодуром, но всё плохое, в конце концов, забывается. Старик поступил правильно. У него хватило ума остаться от всего в стороне, – как тогда показалось Мяаге, Ланге позавидовал своему бывшему начальнику.
«И в самом деле, если большевики не тронули Пятса в сороковом году, то не тронут и теперь, возможно даже сохранят ему пенсию», – подумал Мяаге, собственное будущее которого рисовалось в мрачных тонах. Очень не хотелось, но приходилось признавать, что Германия терпит поражение. И самое неприятное, что англичане и американцы вместе с русскими воюют против Германии, а после прошлогодней встречи трёх лидеров воюющих стран в Тегеране2, информация о которой просочилась и в эстонские части «Ваффен-СС», надежд на сравнительно благополучный исход войны не оставалось. Союзники русских – англичане и американцы готовы воевать с Германией до конца. Ходят слухи, что англо-американцы вот-вот откроют Второй фронт в Европе, высадив свои армии на западном побережье Франции3. У русских могучие союзники. Британия и США – это не Финляндия или Венгрия и тем более не Эстония – самые верные союзники Германии4…
Теперь Мяаге сильно беспокоили карательные операции против мирных жителей, в которых принимал участие его батальон, и особенно акции по уничтожению сотен евреев, в том числе стариков и детей, свозимых в эстонские концентрационные лагеря со всей Прибалтики. Особенно много их прибывало из Литвы и Польши. В этих акциях, проводимых в основном в сорок втором и сорок третьем годах, он принимал личное участие и мог за это жестоко поплатиться.
От русских, которые начнут после войны выявлять и казнить бывших карателей, сжигавших деревни и убивавших мирных граждан на своей территории, можно было попытаться укрыться на Западе, но еврейские финансисты, имеющие огромное влияние на правительства Великобритании и США, преступлений против евреев не простят…
Алекс неожиданно «поймал» себя на том, что начал считать шаги. Так он делал всегда, когда хотел отогнать тяжёлые мысли и успокоиться.
«Всего-то несколько шагов до машины, а столько негатива!» – Мяаге достал с заднего сидения, где лежали два автомата с запасными магазинами, пакет из плотной розовой бумаги и что-то сказал унтерофицеру.
– Господин майор, вас подвезти? – спросил шофёр.
– Нет, – отказался Мяаге. – Здесь недалеко. Пройдусь пешком, хочется размяться, – ответил он и, прижав к себе пакет левой рукой, направился по улице к цели своего приезда – дому школьного учителя Владимира Петровича Лебедева.
На время в душе майора воцарилось новое сильное волнение уже иного свойства, однако его холодные серые глаза этого не выказывали. В глубине сознания вспыхнула старая неразделённая страсть или любовь – Алекс уже не мог сказать себе, что именно. За прошедшие три года у него были разные женщины: эстонки, русские, немки – легко доступные в военное время, когда жизнь от смерти отделяли подчас всего несколько шагов. Он даже умудрился подхватить заразную болезнь, к счастью не самую опасную, и потом скрытно и долго лечился. Но более всего ему не давало покоя, не проходящее чувство того, что Ольга и его соперник – русский оберлейтенант Лебедев где-то неподалёку, возможно рядом. От этого постоянного ощущения по телу частенько пробегала нервная дрожь.
Проходя по улице, майор ощущал кожей, что из-за приоткрытых ставен и занавесок его разглядывают десятки пытливых глаз, и понимал, что многие уже узнали в немецком офицере бывшего командира кайцелитов, лейтенанта Мяаге, который не появлялся в Изборске почти три года. Непросто было идти под их пристальными взглядами, постоянно ожидая, что в любой момент из зарослей цветущей сирени может грянуть выстрел…
И вновь Алексом овладели прежние, тяжёлые мысли, на фоне которых он вновь принялся считать шаги. Вредная привычка. Майор Мяаге знал, что район Петсери и Ирбоска, входивший в состав Эстонии с довоенных времён и даже после провозглашения Эстонской СССР, хоть и населён преимущественно русскими – сравнительно спокойное место. Партизанских отрядов в этих краях не было. Партизанский край начинался восточнее в больших лесах за рекой Великой или между городками Гдов и Луга  за Чудским озером, которому так и не сужено было стать «внутренним эстонским морем».
Прошлой осенью и зимой батальон Мяаге в составе эстонской добровольческой бригады «Ваффен-СС» принимал участие в карательных операциях в районе крупных партизанских соединений, имевших связь с Россией по воздуху. Воевать с русскими партизанами пришлось в лесистой местности между малыми русскими городами: Полоцк, Невельск, Идрица, Опочка, Остров, Дно и Холм5. Эти названия он запомнит надолго.
От воспоминаний полугодовой давности веяло сыростью холодных ноябрьских дождей и сменившей их лютой декабрьской стужей. Хорошо вооружёнными партизанскими соединениями руководили кадровые офицеры Красной Армии. Прекрасно зная лесистую болотистую местность и уклоняясь от ударов крупных сил противника, манёвренные партизанские отряды наносили огромный урон карателям, ничем не уступая в жестокости солдатам Вермахта и эстонским эсэсовцам. В ответ на сожжённые деревни, убитых или выброшенных на мороз русских женщин, стариков и детей, партизаны наносили молниеносные ответные удары там, где их не ждали. Бутылками с зажигательной смесью сжигали утопавшие в снегах и болотах танки и бронетранспортёры, брали в плен эстонских легионеров, беспощадно расстреливали, вешали и даже рвали на части по старинным славянским обычаям, привязывая врагов к согнутым берёзам…
В этих боях майор Алекс Мяаге осознал, что победить русский народ на его исконной земле было не возможно. Эстонские части покидали лесной край, устилая трупами своих солдат русскую землю, умываясь кровью, откатывались к границам Эстонии, а неподалёку уже гремел раскатами артиллерийских орудий фронт, и Красная Армия взламывала германскую оборону.
Профашистской Эстонии повезло в том, что весной наступившего сорок четвёртого года главные события Второй мировой войны развернулись на южном и западном направлениях, а о Прибалтике на время словно забыли. Ленинградский и Калининский фронт, которые позже преобразуют в 1-ый и 2-ой Прибалтийские фронты, остановились чуть западнее Луги и Великих Лук6.

*
Дойдя до калитки дома Лебедевых, майор Мяаге сбился в счёте шагов и усилием воли взял себя в руки. Пропустив руку между планками, он открыл внутренний крючок и окунулся в душистую цветущую сирень. На пороге дома стоял сильно постаревший хозяин и, с трудом сдерживая волнение, приветствовал незваного гостя:
– Здравствуйте, господин Мяаге. Давно о вас не было слышно. Заходите, если пришли.
Мяаге вошёл в дом, прошёл в горницу и уселся за обеденный стол. Раскрыв пакет, выставил на стол бутылку французского коньяка, датскую ветчину в жестяной банке, картонную коробочку с финским сыром, лимон, выросший в Испании, плитку швейцарского шоколада и пачку венгерского печенья.
Алекс осмотрелся. Несмотря на яркий солнечный день в комнате царил полумрак. Оба окна были прикрыты ставнями, и свет попадал в комнату через небольшие щели.
 – Простите, господин Мяаге, я не совсем здоров, – извинился Владимир Петрович. – Угостить мне вас мне нечем. Хлеба нет, в доме только прошлогодний картофель, лук и капуста. Несмотря на пошатнувшееся здоровье, приходится работать в саду и огороде. Сегодня закончил посадку картофеля. На днях посею свёклу, и высажу семена тыквы, – пояснял Лебедев незваному гостю.
Алексу показалось, что хозяин чем-то сильно взволнован, пожалуй, испуган.
«Возможно моим визитом», – подумал он: «Неужели я такой страшный?» – Мяаге пытался проникнуть в мысли хозяина и, как ему казалось, понимал его.
По правде сказать, Владимир Петрович надеялся, что Алекса уже нет в живых, что он погиб ещё в октябре сорок первого года, когда Игорь со своими бойцами разгромил школу Абвера, устроенную на территории бывшей погранзаставы. Ходили слухи, что было очень много убитых и раненых, которых отвозили в Псков. Главное здание бывшей заставы было разрушено и сгорело, от остальных построек тоже ничего не осталось. Больше на этом месте немцы ничего не строили, и следующим летом пепелище заросло иван-чаем – очень любит эта высокая трава с обильным розовым цветением селиться на гарях. Владимир Петрович самолично сходил туда и всё осмотрел.
– Сейчас тепло и печь я не топлю, готовлю себе на костерке в саду. Просто и много дров не уходит, – пояснил гостю Лебедев. – Поставлю на огонь чайник и вернусь.
Владимир Петрович вышел в сад. Мяаге собирался последовать за ним, но передумал. Он увидел на этажерке большой альбом в кожаном переплёте, в каких обычно хранят фотографии. Да это был альбом с фотографиями, которого он ещё не видел. Положив на стол, Алекс открыл альбом. На первой странице большая пожелтевшая от времени семейная фотография – родители, дети. Алекс узнал в мальчике лет двенадцати хозяина дома. Вот и дата под фотографией, записанная карандашом:
«1906 год»
– Мои родители, – подсказал незаметно вернувшийся Владимир Петрович.
Мяаге вздрогнул от неожиданности.
– Нервы, – посочувствовал Лебедев.
– Да, после ранения, – признался Алекс и провёл рукой по глубокому шраму, прорезавшему всю левую половину лица.
– Это, вы. Я узнал вас, – Мяаге указал пальцем на мальчика.
– Да, это я. В тот год мне исполнилось двенадцать лет.
– Так значит у вас в этом году юбилей? – подсчитал Мяаге.
– Уже был, в марте. Стукнуло пятьдесят, – грустно улыбнулся Владимир Петрович, который встретил своё пятидесятилетие едва ли не в одиночестве. В тот день его навестила свояченица Надежда Васильевна, жившая после смерти Алексея Ивановича одна.
– Я сам не местный, родился и вырос в Пскове, а в Изборск перебрался преподавать в гимназии после окончания педагогического училища в восемнадцатом году ещё до немецкой, позже эстонской оккупации.
– Оккупации? – сделал удивлённый вид Мяаге. – Петсери и Ирбоска – исконные эстонские земли. Даже большевики, оккупировавшие в сороковом году Эстонию, чему мы с вами были не только свидетели, но и участники, не подвергли это факт сомнению. Русские большевики, устроившие Эстонскую С-С-Р, – Мяаге издевательски растянул последние буквы, – оставили Сетуский край в составе Эстонии. Что вы на это скажете?
Лебедев промолчал. Бесполезно было полемизировать с матёрым немецким офицером в чине майора, в которого превратился за прошедшие четыре года молодой эстонский лейтенант.
– Я моложе вас вдвое. В конце февраля мне исполнилось двадцать пять, – сменив неприятную для хозяина тему, признался в свою очередь Алекс. – По правде сказать, я вовремя даже не вспомнил об этом и никак не отметил своего юбилея. Четверть века – согласитесь, не мало? Поэтому предлагаю отметить оба наших юбилея, пришедшиеся на сорок четвёртый год, рюмкой хорошего коньяка.
Мяаге достал из кармана швейцарский нож с множеством лезвий и всевозможных инструментов, раскрыл штопор и откупорил бутылку.
– Предлагаю выпить за наше здоровье, – предложил Алекс хозяину.
– Я практически не пью, – заметил Лебедев, но рюмку за здоровье – думаю можно.
Мяаге наполнил рюмки, которые хозяин достал из буфета, открыл банку с ветчиной, какой Лебедеву ещё не доводилось пробовать, коробочку с сыром и порезал в тарелочку лимон.
Владимир Петрович взял в руки бутылку и прочитал этикетку. Французским языком он практически не владел, но коньячная этикетка не требовала особых знаний.
– Коньяк французский, ветчина датская, сыр финский, лимон… Немецкого, а тем более, эстонского – нет ничего, – вслух перечислил он.
– В этом нет ничего удивительного, – заметил Мяаге. – Германия и Эстония воюют. На выработку деликатесов не хватает ресурсов. Как говорят русские, а мне довелось видеть их хронику, захваченную в качестве трофеев: «Всё для фронта, всё для победы!» Зато у нас есть хорошие поставщики, – криво усмехнулся Мяаге. – Будем! – напомнил он, поднимая рюмку.
– Будем, – согласился Лебедев, и они выпили. Мяаге закусил долькой лимона, а Владимир Петрович кусочком сыра.
– Не подумал, о том, что у вас может не быть хлеба, поэтому не захватил. Ешьте, ветчину можно есть и без хлеба, предложил Мяаге и принялся нарезать её ломтиками прямо в банке.
– Спасибо, – поблагодарил Лебедев. – Хлеб у крестьян выгребли подчистую, даже сеять нечем, – заметил Владимир Петрович.
– Кстати, как поживают ваши родственники в Никольево. Я часто вспоминаю их дом, в котором принимали русского лейтенанта, ходившего на свидания с вашей дочерью через границу. Помню и сад, где я был ранен и схвачен, – повторно наполняя рюмки, припомнил Мяаге.
– Алексей Иванович умер в прошлом году. Долго болел…
– Простите, – извинился Алекс. – Многие умерли за последние годы. Моего отца убили в Талине двадцатого июня сорокового года русские солдаты и мне не известно, где его могила. Мать уехала в Омск осенью того же года, надеясь разыскать родственников, и мне не удалось её увидеть, – признался помрачневший Мяаге. Он отправил матери в Омск не письмо, в котором всё равно ничего не мог о себе написать, а открытку – весточку о том, что жив. На открытке была нарисована ветка сирени – любимый цветок мамы. Получив эту открытку в далёком и холодном сибирском городе, Мария Антоновна непременно догадается от кого она…
Мяаге выпил, Лебедев лишь пригубил и поставил рюмку на стол. Мяаге закусил долькой лимона и стал переворачивать страницы альбома с фотографиями. Вот маленькая девочка смотрит на него внимательными детским глазами.
– Ольга! – заныло сердце Алекса. Несмотря ни на что он продолжал её любить, и временами эта неразделённая любовь глодала его так люто, что хоть в петлю лезь…
На следующих листах Ольга взрослела. Вот она уже девушка, какой Алекс её знал.
– Эту я возьму на память, – Мяаге бесцеремонно извлёк из альбома фотографию, вложил её в бумажник и убрал в карман мундира. – А это что такое? – На следующем листе он увидел фотографию Ольги с мужем, сделанную осенью сорокового года, о чём поведала запись карандашом: «сентябрь 1940». Мяаге поднял глаза на хозяина.
– Оставьте в покое эту фотографию, господин майор! – взмолился Владимир Петрович.
– Хорошо, оставлю, – согласился Мяаге, – но советую убрать её подальше, чтобы не увидели посторонние, – Алекс долго вглядывался в лицо русского офицера, которого выбрала красавица-изборянка, отказав ему, затем резко захлопнул альбом и отодвинул на край стола. Ему захотелось поделиться с отцом Ольги частицей своей судьбы.
– В январе сорок первого года, спустя несколько дней после моего к вам визита в форме лейтенанта Красной Армии, я добрался до Таллина. От соседки узнал, что отца убили, а мать уехала в город своего детства Омск. В тот, вьюжный и снежный день я долго бродил по старому городу. Наконец ноги вынесли меня в район порта, и я зашёл выпить и погреться в небольшой ресторанчик, в котором отдыхали одни русские. Много пили, ели, разговаривали, танцевали. Представьте себе, господин Лебедев. В ресторанчике, в компании очаровательной девушки и единственной в этом заведении эстонки, которую мне удалось разыскать и расспросить подробнее много позже, когда Таллин освободили германские войска, я увидел вашего сына Юрия. Он узнал меня первым, подошёл и назвал моё имя. Я ответил, что он ошибается, и был вынужден спешно уйти. В ресторане было слишком много русских военных, – рассказывал Мяаге, выпив третью рюмку. – Где же ваш сын в настоящее время?
– Он эвакуировался в Ленинград, – не ожидая подвоха, признался Лебедев.
– Вот как? Откуда вам это известно? Неужели существует почтовое сообщение между Ирбоска и Петербургом? – сделал удивлённый вид Алекс, упрямо называя города по-своему и сверля жёсткими серыми глазами Владимира Петровича.
– Это моё предположение, – ответил растерявшийся Лебедев, хранивший письмо от сына, переправленное через линию фронта, в томике Пушкина.
– Ну, если это предположение, то у меня к вам вопросов нет, – продолжая накаляться, развёл руками Мяаге, не поверив хозяину.
– А ваш племянник, кажется Николай, который застрелил моего солдата и ранил меня в руку, где он сейчас?
– Этого я не знаю, – поспешил исправить свою оплошность Лебедев, хотя из переданного ему письма знал, что Николай Михайлов погиб при эвакуации с Ханко в декабре сорок первого года. Сержант Пучков, товарищ Николая, был свидетелем гибели теплохода «Сталин», а по прибытии каравана в Ленинград прочитал имя товарища в списках погибших. Юре, встречавшему корабли последнего каравана, удалось познакомиться с сержантом Пучковым. Он тоже читал те списки. Так что ошибки быть не могло. Узнал Лебедев о гибели Николая совсем недавно, и, не смея томить неизвестностью овдовевшую Надежду Васильевну, рассказал матери всё что знал.
Между тем Мяаге выпил ещё одну рюмку и уже с неприязнью смотрел на хозяина.
– Не верю! всё вы знаете, господин Лебедев. Чувствую, что знаете! 
– А ваша дочь? Неужели вы не знаете, где находится и она? – неожиданно спросил Алекс. – Только не лгите, я чувствую, что она где-то рядом, я чувствую её запах! Он сводит меня с ума! – тонкие ноздри Мяаге дрожали. Он с жадностью втягивал в себя воздух и буквально сверлил хозяина дома взглядом своих холодных, светло-серых глаз.
– Успокойтесь, господин Мяаге, и больше не пейте! – с трудом сдерживая напор майора, ответил побледневший Владимир Петрович.
– В августе сорок первого года, когда вы вместе с Ланге приходили в мой дом, я рассказал вам, что Ольгу и ребёнка забрал муж и с тех пор мне о них ничего не известно… – Лебедев опустил глаза.
– И с тех пор вы о ней ничего не слышали, ведь так? – продолжал допытываться Мяаге.
– Так, – ответил Владимир Петрович, наливаясь краской и с трудом сдерживая в себе нараставшую ярость.
У Мяаге задёргалась левая щека, прорезанная глубоким шрамом – след от ранения, полученного в начале октября сорок первого года во время нападения неизвестной вооружённой группы на школу Абвера. Тогда погибли майор Таубе, оберлейтенант Флик, оба офицера и большая часть солдат охраны, почти все инструкторы и курсанты школы. Уцелели только – друг Алекса лейтенант Ланге и господин Берг – старый пройдоха, которого Мяаге недолюбливал.
Ланге, получивший лёгкое ранение в конце июля при первом, как тогда показалось случайном обстреле школы Абвера, когда кроме убитых часовых потерь не было, в ту роковую октябрьскую ночь не пострадал. Ранен был Мяаге. Кусочек стали, вырванный из каски бронебойной пулей, изуродовал ему щёку, повредил челюсть и выбил два зуба.
Мяаге чувствовал, что приближается момент истины.
– Господин Лебедев, только не утверждайте что вам ничего не известно о нападении вооружённого отряда на школу Абвера в октябре сорок первого года. Нам удалось обнаружить следы тех, кто нападал на школу в июле и в октябре сорок первого года. Есть веские доказательства, что эти нападения дело рук одних и тех же лиц. К тому же меня не оставляет предчувствие, что в обоих случаях дело не обошлось без вашего зятя.
Вот взгляните, – Мяаге достал из кармана небольшую металлическую коробочку и извлёк из неё несколько пуль, одна из которых была деформирована, и разложил их на ладони. – Знаете что это?
– Что? – спросил Владимир Петрович.
– Пули калибра 7.92, выпущенные из немецкой винтовки системы «Маузер» предположительно с оптическим прицелом.
– Какое же это отношение имеет к моему зятю? – попытался сделать удивлённый вид Лебедев, однако по его лицу было видно – сильно взволнован.
– Вы неважный актёр, господин Лебедев. Надеетесь, что меня можно провести? Не выйдет! – усмехнулся Мяаге и порекомендовал: – от волнения у вас поднялось кровяное давление, поберегите сердце. Нападение, совершённое при участии вашего зятя в июле, Вы уже практически подтвердили. Меня там тогда ещё не было, да и потери были не велики. Убиты два солдата часовых и ранен лейтенант Ланге. Его перевязанную руку вы видели, когда уже вдвоём мы заходили к вам. Ланге был ранен пулей калибра 7.62. Это русская пуля, от пулемёта или винтовки, не важно, но русская. А вот пули, которыми были убиты часовые на вышке и у ворот – немецкие от трофейного оружия. – Мяаге передвинул две пули пальцем другой руки. – А эта пуля, помеченная красной краской, – Алекс указал пальцем, – извлечена из тела капитана Таубе, убитого в октябре сорок первого года. Он передвинул и её к двум другим. Оставалась последняя пуля, с повреждённой «рубашкой» . Эта пробила край моей каски, и рваный маленький кусочек, оторванный от неё, так изуродовал моё лицо, – Мяаге провел свободной рукой по щеке. – Эксперт подтвердил, что все эти четыре пули, выпущены из ствола одной и той же винтовки калибра 7.92.
Что вы на это скажите, господин Лебедев? – Мяаге победоносно посмотрел на прижатого к стене фактами Владимира Петровича. – Неужели после всех приведённых аргументов вы откажетесь признать, что и в июле и в октябре на школу Абвера было совершено нападение одной и той же вооружённой группы, в которую входил ваш зять? Да или нет! – вскричал Мяаге, теряя над собой контроль.
– Не надо кричать, господин Мяаге! – остановил его Владимир Петрович. – Если я скажу – да, что это изменит?
Алекс в момент протрезвел, и вскинул глаза на Лебедева. Четыре рюмки коньяка – это совсем немного для молодого и физически крепкого мужчины.
– Так да! или нет? – повторил Мяаге.
– Да…
– Да? Тогда я арестую вас за пособничество врагам Эстонии и Германии! – Алекс вскочил из-за стола и потянулся за пистолетом.
 Скрипнула и открылась дверь за спиной майора. Владимир Петрович побледнел и встал из-за стола. Смотрел он почему-то не на Мяаге, а поверх него.
Алекс резко обернулся. На пороге спальни стояла Ольга. В её руке отсвечивал воронёной сталью советский пистолет «ТТ».
 
*
Невозможно передать всех чувств, которые овладели в тот миг майором Мяаге. Ярость рвала его на части. Слёзы душили, не смея выступить на жёстких сухих глазах. Кожа лица пылала. Шрам сделался багровым и страшным. Казалось, что он вот-вот треснет и хлынет кипящая кровь…
– Алекс, не делай глупостей. Поставь на предохранитель и убери пистолет в кобуру! – необычайно красивым и властным голосом приказала ему Ольга. Он задрожал и подчинился, продолжая смотреть на неё немигающим взглядом таких светлых глаз, что так и хотелось воскликнуть: «сгинь, чудь белоглазая»!
Мяаге продолжал смотреть на Ольгу, испытывая невольное восхищение. За прошедшие четыре года она ещё больше похорошела. Казалось, что уже некуда, да вот оказалось что есть…
Жестокое сердце Алекса дрогнуло. Глаза его оттаивали и, забыв обо всём, он любовался Ольгой, так была она хороша. В ней появились и мягкая славянская женственность, какой не хватало холодным эстонкам, и твёрдая воля благородной северной красавицы, знавшей себе цену.
На Ольге была строгая чёрная юбка и белая блуза, подчёркивавшие стройность фигуры. Красивые волосы с тех пор, как он её видел в последний раз, отросли и были убраны в изящный, как у античных богинь узел, обнажив благородную линию шеи. В ушках сверкали серьги с кроваво-красными рубинами, которые так к лицу природным блондинкам.
Алекс вспомнил о серьгах, которые мечтал подарить ей на восемнадцатилетие без малого четыре года назад. Его подарок был отвергнут. Эти серьги с рубинами были другими. Наверное, их подарил ей муж…
Между тем Ольга пристально вглядывалась в сильно переменившееся, возмужавшее лицо Алекса, внимательно рассматривала символику на его безупречно подогнанной форме майора эстонских «Ваффен-СС».
Сложные чувства овладели ею. Ольга и ненавидела, и по-женски жалела Мяаге, вспоминая его визит на заставу возле германской границы в ранних сумерках короткого декабрьского дня сорокового года. Был он тогда много моложе, бледен, без шрама, изуродовавшего левую половину лица, и облачён в форму советского лейтенанта.
– Двадцатая эстонская гренадёрская дивизия СС? – Ольга, вопросительно посмотрела на Мяаге.   
Алекс промолчал. Под пристальным взглядом Ольги он странным образом начинал стыдиться своей формы, которую, будучи в этом уверен, ничем не запятнал.
Солдат и офицеров твоей, Алекс, дивизии брали в плен наши бойцы осенью сорок третьего в лесах между Идрицей и Опочкой. Тогда я не предполагала, что и ты мог быть среди карателей. Ты был там?
Алекс продолжал молчать.
– Был, по глазам вижу, – ответила за него Ольга.
– Как же вы поступали с пленными? – прервав молчание, спросил Мяаге.
– Обменивали на наших товарищей или расстреливали…
Трудно было предугадать, чем бы закончилась эта встреча и эта беседа, если бы за окнами дома не послышался шум мотора. Владимир Петрович припал к щели между ставнями. К дому Лебедевых подкатил «Хорьх» и из салона выбрался Вальтер Ланге в расстёгнутом кителе с погонами гауптмана «Ваффен-СС».
– Алекс, сколько можно навещать… – на секунду Ланге задумался, как ему называть господина Лебедева, и видимо спьяну ляпнул глупость, задевшую Мяаге за живое: – тестя…
Спохватился, что брякнул не то, театрально закрыл рот рукой и тут же исправился: – я хотел сказать, господина Лебедева! – И, как ни в чём не бывал, добавил: – шнапс греется, студень тает, – перечислял Ланге. Слава богу, что всё это он произнёс по-эстонски, и возможно его слова не показались такими обидными Алексу Мяаге.
Ланге отворил калитку и, слегка покачиваясь, шёл к дому.
– Останови его Алекс! – потребовала Ольга и уже мягче добавила: – Будь мужчиной, уйди с достоинством, иначе мне придётся стрелять! Прости, что доставила тебе столько мук, но сердцу не прикажешь. Прощай…
Совсем не угроза, что ей «придётся стрелять», а некая невидимая властная сила заставила Мяаге повиноваться. Он виновато оглянулся, словно желая навсегда запомнить уже не хрупкую девушку, а молодую и сильную женщину своих безутешных грёз.
– Прощай, Алекс, – невольно попыталась улыбнуться Ольга и помахала ему рукой.
Мяаге вышел из горницы, прикрыв собою дверной проём, и обнял за плечи Ланге.
– Идём, дружище Вальтер, пить шнапс. Тёплый шнапс никуда не годится, – пробормотал Мяаге.
«Что ты наделала? Зачем вышла?» – увидела Ольга немой укор в глазах отца, едва оба офицера вышли из дома: «Он же вернётся!»
– Не вернётся, папа, – уверенно прошептала Ольга. – Он гордый и сегодня ни за что не вернётся, а ночью я уйду. Если придёт Ротов и его полицаи, станут меня искать, скажешь, что меня здесь не было, а Мяаге я всюду мерещусь. Пусть потом Ротов разбирается с ним..

                2.
Встреча старых знакомых, приятелей или подельников – кто есть – кто в такой небольшой компании сразу не скажешь, затянулась далеко заполночь. За просторным дубовым столом канцелярии разместились четверо: гросс-полицай Ротов, капитан в отставке Пятс в гражданском костюме, капитан Ланге и майор Мяаге – оба в мундирах «Ваффен-СС».
Больше всех пил Ротов, закалённый многолетним употреблением местной ханжи, а теперь и немецкого шнапса, которого в войну было столько, что хоть им залейся.
Шнапс пили стограммовыми рюмками и под хорошую закуску: свиной студень, загодя приготовленный сожительницей Ротова – бедовой бабой Матрёной с безразмерной грудью, налитой здоровой плотью, и такими широкими бёдрами, что даже могучий как дуб гросс-полицай умещался на них целиком. Помимо студня на столе имелись прошлогодние рыжики, домашняя колбаса, сало с перцем, квашеная капуста с клюквой, мочёные яблоки и так, кое-что по мелочам.
Здоровая русская пища к неважному немецкому шнапсу может быть и вредна уроженцу фатерлянда, привыкшему к сосискам и пиву и в меру пьющему крепкие напитки, но никак не вредна эстонцу или русскому мужику. Русский или эстонец способен напиться «до чёртиков» или «до поросячьего визга» – это как у кого выйдет, однако такой возможный финал оттягивала добротная русская закуска, заполнявшая широкий стол канцелярии от края до края.
Другая бутылка привезённого Алексом французского коньяка, «идущего» под лимон, шоколад и анчоусы, так и осталась невостребованной, и одиноко стояла на дальнем краю стола возле давно остывшей варёной картошки, которая тоже «не шла». Однако заморских анчоусов в оливковом масле не было, шоколад Алекс оставил в доме Лебедева, а лимон не шёл ни в какое сравнение, ни с рыжиками, ни с замечательной квашеной капустой, так что было не до коньяка.
Мяаге здорово опьянел, но был способен держаться на ногах. Примерно так же выглядел Ланге. Шнапс под хорошую закуску не мог так просто свалить двух молодых и здоровых физически мужчин. Хуже всего приходилось отставному капитану, но у него, очевидно, сработал какой-то внутренний предохранительный клапан и Пятс теперь отпаивался холодным хлебным квасом, запасы которого были не ограничены.
– К осени Эстонию займут русские большевики, от этого никуда не деться, – икнул Пятс, хлебнул квасу и, тяжело вздохнув, продолжил: – хотели мы с женой уехать куда-нибудь от греха подальше. В Германию или Финляндию не стоит, русские придут и туда. Хорошо бы в Швецию, но будут ли там платить пенсию – неизвестно. Русские хоть и не сразу, но немного платили, при немцах лучше не стало, но всё же не забывают, платят пока пенсию капитану в отставке, – изливал свои горести и тревоги сорокадевятилетний военный пенсионер.
– Сдались мы им в этой Швеции, – осадил приятеля Ротов. – Да и плыть туда теперь опасно. В Финском заливе так и шныряют русские субмарины – топят наши транспорты. Я думаю, Вальдемар, что ехать нам с тобой никуда не надо. Меня, конечно, привлекут за сотрудничество и посадят в тюрьму лет на пять. Вины большой за собой не чувствую. Евреев не расстреливал, в каратели не привлекался. Молодёжь готовил к отправке на работу в Германию – признаю, помогал собирать по деревням продовольствие – признаю, порядок не мною установленный поддерживал – тоже признаю. А ты, Вальдемар, совсем перед ними чист, тебе, пожалуй, и пенсию вернут. 
– От наших островов до Швеции ближе всего, – икнув, напомнил о себе ещё не выдохнувшийся Ланге. – От Хиума ещё ближе, чем от Саарема. За ночь можно добраться на баркасе с мотором. В сорок первом русские удерживали острова до октября. Были сильные бои, большие разрушения. В дом родителей попал крупная авиабомба. Камня на камне не осталось. Хорошо, что сами прятались во дворе, в погребе. Письмо получил через год. Перебрались на Хиума. Теперь живут в семье у отцовой сестры. Тётя Кайса овдовела, так что отец единственный мужчина в доме. Как отступят немцы, проберусь на остров. Места там глухие, никто не найдёт. У тётки один ребёнок, да и тот дурачком родился, так что хозяйство мне достанется. Женюсь… – глупо улыбаясь, размечтался пьяный Ланге, нёсший несусветную чушь. 
– Да заткнитесь, вы! – Мяаге хотел добавить «старые козлы», но Ланге в отличие от Ротова и Пятса хоть был таки козлом, но не старым. – И так тошно! Вернутся русские, восстановят в Эстонии С-С-Р. Вас, старики, определят куда положено! И тебе, Вальтер, не растить свиней на хуторе. Поставят к стенке, расстреляют и пойдут дальше. Нет, пока мы живы, будем воевать. Да так, что чертям станет страшно! – Алекс опрокинул очередную рюмку, подцепил аппетитный рыжик и закусил. В голове одно и то же – божественно красивая Ольга с пистолетом в руке, её синие глаза, метающие молнии, а мгновение спустя – тихие и грустные, робкая попытка улыбнуться:
«Будь мужчиной, уйди с достоинством! Прости, что доставила тебе столько мук, но сердцу не прикажешь. Прощай Алекс…»
Нет, не смел он вернуться в дом Лебедевых в таком виде. Дойти-то дойдёт, но мотать из стороны в сторону его будет изрядно. Он придёт к ней завтра, когда проспится и приведёт себя в порядок. Придёт и предложит уйти с ним, а если откажется…
– А что если откажется? – неожиданно подумал вслух Алекс.
– Кто это откажется? – поинтересовался Ланге, икнув пару раз в придачу к размазанным словам. Он то уж точно не держался на ногах, но кое-что ещё соображал, задавал вопросы.
– Никто, её нет, – ответил Мяаге.
– Её нет. Кого нет? – не понял Ланге. – Ах да, её нет. Понял! О чём же ты тогда говорил два часа с господином учителем? – не унимался Ланге. – Господин Ротов, о чём мог говорить с господином Лебедевым, майор Мяаге?
– Откуда мне знать. Меня там не было, – угрюмо буркнул хозяин застолья гросс-полицай Ротов. Он то уж точно не пьянел. Сказывались и сто двадцать килограммов живого веса, и многолетняя практика употребления крепких напитков.
– Господин Лебедев человек тихий, интеллигентный, – влез в разговор Пятс, пивший обычно в меру, хорошо закусывавший и некогда не пропивавший ума.
– Господин Ротов, не замечали ли вы или ваши подчинённые что-то необычное вокруг дома учителя Лебедева? Не приходили ли к нему какие-то неизвестные люди? – выпучив на гросс-полицая не мигавшие, блеклые глаза, спросил Мяаге.
Ротов хлебнул из кружки кваса и вытер губы ладонью.
– Соседи и знакомые к учителю ходят часто, а вот чтобы посторонние… – гросс-полицай задумался. – Нет, не ходят, не видел таких. У нас тут тихо.
– Вот и выпьем за то, чтобы везде, как у вас, было тихо! – предложил Ланге, разливая шнапс по рюмкам.
Мяаге выпил и закусил, толком не разжевав, шляпку рыжика.
– Рюмкой больше – рюмкой меньше, теперь уже всё равно. До дивана Ротов доведёт, а там – провалился в сон и до утра… О чём это я? – с трудом соображал Мяаге. – Почему она здесь? Ждём мужа, который бродит с отрядом русских диверсантов по нашим тылам? Откуда у неё пистолет? И я, дери меня черт, ушёл, ничего не узнав. Не вовремя явился Ланге… – дальше мысли окончательно спутались и перед глазами всё поплыло.
– Да он готов! – промычал Ротов, отправив в рот очередной кусок жирного студня. – Нет, Вальдемар, – проглотив студень и покачав головой, продолжил гросс-полицай, обращаясь по имени к старому другу капитану в отставке Пятсу, – не может наша молодёжь пить так, как мы с тобой, старые волки. – Ланге тоже хорош. Того гляди, уткнётся носом в тарелку. Бери-ка своего бывшего лейтенантика, веди пока ногами переступает в комнату и раздевай. Матрёна ему постелила на кровати. А с Мяаге я управлюсь сам. Велел приготовить ему диван.
Уложим гостей, а сами ещё посидим часок – другой. Есть что вспомнить…

                3.
Остаток светлого майского дня тянулся невыносимо долго. Владимир Петрович практически не отходил от приоткрытого окна, осторожно наблюдая за «Хорьхом», стоявшим возле комендатуры. Не слишком близко, к тому же мешали ветки сирени, но разглядеть, что там происходит – можно.
Полицейский из местных жителей, которому, очевидно, дал указание гросс-полицай Ротов, пригласил унтера и солдата-шофёра пообедать к себе домой. Другой полицейский, присев на скамейку и зажав между ног винтовку, то и дело зевая, присматривал за улицей и машиной. Прогнав тройку мальчишек лет восьми – девяти, норовивших осмотреть поближе и заглянуть внутрь «Хорьха», полицейский вынул из кармана горсть семечек и принялся грызть, выплёвывая шелуху на выстланный сланцем кусок улицы возле комендатуры.
Вернулись сытые унтер и шофёр, раскрыли дверцы машины, растянулись на сидениях отдохнуть, высунув ноги на улицу. Проходил час за часом, близился вечер, а на площадке у входа в здание комендатуры ничего не менялось. Ни Мяаге, ни Ланге не появлялись. Можно было лишь догадываться, чем они там сейчас занимаются в компании Ротова и бывшего капитана Пятса, приехавшего накануне к своему старому приятелю, назначенному немецкой администрацией командовать местной полицией. 
– Пьют, – подумал Лебедев. – Пусть себе пьют, только бы не вернулся пьяный Мяаге...
Ольга переоделась в домашний халатик, убрав в шкаф мамину юбку и блузку, которые подогнала под свою фигуру за две недели, проведённые в отчем доме, и сидела за столом, перебирая знакомые с детства семейные фотографии, которых после недавнего и неожиданного визита Алекса стало на одну меньше.
– Вот и вторая из предсказанных встреч. Сколько их ещё будет? – прошептала Ольга, не в силах удержать тревожные мысли. Отец обернулся и посмотрел на неё:
– О чём это ты, Олюшка?
– Так, папа, мысли вслух…

****************** СНОСКИ ****************************
   1. В мае 1943 г. из отрядов омокайтсе была сформирована эстонская добровольческая бригада, на базе которой в начале 1944 г. была создана 20-я гренадерская эстонская дивизия «Ваффен-СС». Летом 20-ая дивизия была брошена под Нарву и принимала участи в боях с частями Красной Армии, в составе которых находился 8-ой эстонский стрелковый корпус. В конце июля эстонские эсэсовцы отступили, и наши части вошли в Нарву 26 июля. С этого дня началось освобождение Эстонской ССР от фашистов. 20-ю дивизию СС, понёсшую тяжёлые потери, направили на переформирование. Дивизия воевала в «Курляндском котле», была эвакуирована морем и в январе 1945 г. сражалась в Восточной Пруссии. Была окружена в полном составе вместе с другими немецкими дивизиями, прорвалась с боями в Померанию и была переброшена в Чехословакию. 11 мая 1945 г. под городком Мельник близ Праги, основная масса личного состава 20-ой эстонской дивизии «Ваффен-СС» была взята в плен частями Красной Армии. Эти вояки прошли «курс перевоспитания» в лагерях для военнопленных, после чего им позволили вернуться в Эстонию и трудиться на родной земле.
В 1945 г. часть эстонских эсэсовцев (до 3 тысяч) прорвалась из-под Праги на запад и сдалась американцам. Уже в 1950 г. несмотря на тягчайшие преступления прибалтийские эсэсовцы (эстонцы, латыши и литовцы), оказавшиеся на западе были оправданы руководством «Высшей комиссии США в Германии» (HICOG) и госсекретарём США Д. Макклоем. Вот выдержки из его доклада: «Балтийские части «Ваффен-СС» признаются существовавшими отдельно и особо, что выражается в их целях, идеологии, действиях и условиях членства в германских СС. Поэтому комиссия не признаёт их частью германского движения СС по отношению к правительству Соединённых Штатов». Как говорится – коротко и ясно. Эстонским эсэсовцам простили даже уничтожение сотен тысяч евреев, очевидно за их антисоветизм или потому, что «иначе они поступить не могли». 
   2. Тегеранская конференция глав СССР, США и Великобритании: И. Сталина, Ф. Рузвельта и У. Черчилля проходила в ноябре 1943 г. в столице Ирана. На конференции были приняты Декларации о совместных действиях в войне против Германии и послевоенном сотрудничестве трёх держав и Решение об открытии не позднее 1 мая 1944 г. второго фронта в Европе. Делегация СССР, идя навстречу пожеланиям союзников, обещала объявить войну Японии после разгрома германской армии.
   3 Второй фронт во Франции был открыт более чем с месячным опозданием 6 июня 1944 г. 25 .августа, преодолев за 81 день 150 километров, американские и французские войска освободили Париж.
   4. Первой из военного союза с Германией вышла её самая крупная союзница Италия. В сентябре 1943 г. был арестован Б. Муссолини, и Италия вышла из войны в качестве союзницы Германии. После этого страна была оккупирована немецкими войсками. Бои немцев на Аппенинском полуострове с американцами, их союзниками, в число которых входили воинские контингенты таких стран, как Бразилии, Марокко и др., и итальянскими партизанами-коммунистами продолжались до мая 1945 г.
В августе 1944 г. группировка финских войск на Карельском перешейке была разгромлена частями Ленинградского фронта и к началу сентября Финляндия капитулировала. 19 сентября в Москве было подписано соглашение о перемирии. Финляндия вышла из войны, дала обязательства разоружить немецкие части, находящиеся на её территории и выплатить СССР репарации в размере 600 миллионов долларов. Венгрия и
её вооружённые силы воевали на стороне Германии до окончания Второй мировой войны. Эстонские части и, прежде всего 20-ая эстонская дивизия «Ваффен-СС», воевали с советскими войсками на территории Германии и Чехии до полного разгрома фашистов в победном мае 1945 г.
   5. В октябре – декабре 1943 г. 3-я эстонская добровольческая бригада СС, сформированная из отрядов омокайтсе, совместно с немецкими частями проводила карательные операции под названием «Хейнрик» и «Фриц» по ликвидации советских партизан и лиц из гражданского населения им сочувствующих в районе Полоцк – Невельск – Идрица – Себеж.
   6. Луга было освобождена войсками Ленинградского фронта 12 февраля 1944 г. Великие Луки были освобождены 3-ей Ударной армией Калининского фронта 17 января 1943 г. Опочка, расстояние до которой от Великих Лук всего 100 километров была освобождена нашими войсками 15 июля 1944 г.