На закате

Весь день провисшее небо насуплено заглядывало в окно. А к вечеру неожиданно хмарь скрутилась в желтый светящийся шар и закатилась за горизонт. Земля натянула на себя яркое красочное покрывало, погружаясь в покой.
 
Дети уже заботливо отметились у нее после трудового дня, и теперь она лежала на уютном диване, укрыв уставшие ноги теплым пледом. Смотрела телевизор. Вдруг захотелось встать и пойти в другую комнату. Но зачем, в квартире она одна, все дела сделаны!? В кои-то веки выпала возможность вот так спокойно лежать, ни о чем не думая и не заботясь, дать покой натруженному телу и, измученным длинной дорогой жизни, ногам!

Мысль о ногах, которым сейчас было так хорошо, удержала ее на диване, но тревога продолжала нарастать, и в какой-то момент стало невыносимо неспокойно. Она нехотя поднялась. Быстро ступая ногами,  будто они от этого будут меньше болеть, потопала в кухню, медленно разгибая непослушную спину.
 
Проходя мимо комнаты мужа, вдруг резко остановилась, посмотрела в открытую дверь на аккуратно застеленную кровать, и, вздохнув с сожалением, подумала: показалось опять, в который раз уже. Снова вздохнула тяжело, и вошла в кухню. Постояла растерянно возле стола, перевела взгляд на пустую, чистую мойку: зачем я сюда пришла!? Взяла из шкафа свою чайную чашку, попила воды и, успокоившись, пошла назад.

На том же месте, возле двери в его комнату, опять отчетливо услышала болезненный стон. «Господи, прости  мою душу грешную», - пробормотала она и быстро пошла к дивану, но телевизор, уже не хотелось смотреть. Она подошла к шкафу, достала постельное белье и постелила себе здесь же на диване. Выключила телевизор и свет и, пытаясь отгородиться от растревожившего ее страха, закрыла глаза.

Воспоминания тонким лучиком просачивались из темноты сквозь стиснутые веки. Она увидела себя - молодую, задорную хохотушку, и его - взрослого серьезного парня с добрыми, внимательными глазами. Дочка недавно спросила ее: мама, а как вы познакомились с папой? Она тогда смогла сказать только, что они после техникума работали у них в совхозе на практике, он и заметил ее. А потом уже, когда познакомились ближе, то рассказывал, что когда увидел, как возле нее вьются другие ребята, то испугался, что уведут.

Как-то странно тогда было вспоминать те далекие беззаботные дни. Как будто это была совсем другая и не ее жизнь. И сейчас было странно. Все больше вспоминались трудности, горечь непонимания того, с кем ей выпало идти по одной тропинке. И что они совсем разные люди, по-разному думали, по-разному мечтали.
 
Душная струйка отчаяния медленно втекала в нее и оседала в гортани соленым привкусом обиды. Она говорила ему о своих желаниях и планах, а он молчал. Она просила его участия и помощи, а он молчал и упорно продолжал жить какой-то своей собственной жизнью. Она плакала и требовала его понимания, мечтала, чтобы их дети получили в жизни большую долю счастья, чем выпала ей, чтобы они стали обеспеченными и успешными, но для этого надо учить их пробивать дорогу в жизни кулаками и локтями. А он молчал и прививал им свое патологическое добродушие и добропорядочность.

Она видела, что он безмерно любил детей и поэтому не мог проявить жесткость в их воспитании там, где надо было. От этого казался ей бесхарактерным, бестолковым. Раздражение годами сбивалось в колючий комок. И в какой-то момент их жизни уже не возможно было доверять ему свои чувства. Но ведь и дети его очень любили, может, поэтому и расстаться с ним, и лишить их счастья жить вместе, тоже было не возможно. Так и прошли по жизни больше пятидесяти лет бок о бок, но не душа - в душу, как ей казалось.

Ночь черными вязкими минутами стекала по оконному стеклу. Как и кому рассказать об этом? У взрослых детей уже растут внуки, но все равно было страшно омрачать их любовь к нему своей душевной тяжестью.

 Когда он болел, не было такого тяжелого осадка на душе. Душу раздирало ощущение той страшной боли, которая терзала его тело. Сердце сжималось от незнания как еще помочь ему, чем облегчить его страдания. А он почему-то, как нарочно, мучил ее упреками и капризами, будто хотел еще сильнее обидеть. Впрочем, однажды он попросил простить его. Так и сказал: прости меня, если можешь. Да она вроде и не злилась уже, но от неожиданности, наверно, оцепенела.

Та ночь была  спокойной. Она по привычке сквозь сон прислушивалась ко всем звукам в квартире. Он лежал тихо, значит, боль не мучила. Под утро не выдержала и встала с кровати, тихонько дошла до двери в его комнату, он тяжело дышал, но не позвал, значит спал. Прошла в кухню, попила воды, а когда возвращалась, у него было уже совсем тихо. Она подошла к нему, положила руку ему на грудь и поняла, что его уже нет.

От набранного воздуха тело отяжелело, плечи и спина напряглись. Что-то оборвалось внутри, будто кто-то больно перерезал ниточку, и теперь половинка чего-то целого болталась там сама по себе.

Так до сих пор и болтается.

Тишина пустых комнат убаюкивала в ее уставшей голове последние мысли, рожденные густой темнотой: так и ушел молча, забрал с собой частичку себя, а с ней оставил все, что они нажили с ним в этом мире, а теперь вот зовет ее. Зачем? Ему тоже не спокойно? Что-то еще хочет сказать?

Утро разбудило теплыми бликами солнечных лучей. Золотистый свет смыл с окон гуталиновый мрак и ночные размышления стали еще ярче. Она время от времени перекладывала ими свои вечные, давно привычные заботы и дела. Все это к вечеру, как в песочных часах, протекло в желание поговорить с ним, сказать ему еще что-то, очень важное. Но для этого надо быть рядом с ним, чтобы чувствовать его присутствие.

Уходящее солнце раскрасило тускнеющую синь неба прозрачной розово-фиолетовой росписью. И осветило свое творение горячими оранжевыми всплесками. Худенькая, маленькая женщина на коленях сидит у края могилки. Согнутая годами спина, опущенные плечи и голова, ласковой волной обняли земляной холмик, поглаживаемый ее рукой. Дневное тепло ушло вместе с солнцем,  и озябший воздух окутал ее плечи. Последний раз она плакала, когда ухаживала за его больным, ослабленным телом, а сейчас слезы вдруг потекли по щекам.

Она оплакивает мужа, и думает о том, что прошли годы, отмеренные им на этой земле.  Время подводит итоги и не выкинуть и не забыть и боль и слезы горечи. Они были и это, наверно, цена за счастье, которое досталось им в этой жизни. А оно ведь тоже было! Но какое-то прозрачное, как вот этот розовый свет над горизонтом. Такое же не уловимое, как след ветерка, проплывающего над ковыльной степью.

Она вспомнила недавние слезы безграничной радости в его глазах, когда он узнал о рождении их правнуков. Двух крохотных, самых родных малышей, которых им подарили две их самые любимые девочки. Их встреча, там далеко где-то, в середине прошлого века, рождение их детей и внуков и правнуков, их любовь друг к другу - это настоящее счастье.

«Все переплелось в цепочку жизни – моей и твоей», - прошептала она, - в этой жизни было что-то, что хотелось бы забыть навсегда, но, видимо, не дано это мне. Прости меня за это, родной мой человек. Прости меня, что так и не хватило мне мудрости и времени сказать тебе спасибо. Спасибо  за то, что ты всегда был рядом, что есть у нас то, чем мы можем гордиться и чему радоваться. За то, что есть что помнить и что рассказать детям и внукам.

« Господи, прими и обласкай его душу грешную! Пусть она покоится с миром!», - она встала с земли,  осенила крестом могилку. Потом поправила венки возле деревянного креста, поклонилась, сложила горсткой ладони, которыми только что прикоснулась к его душе,  прижала их под грудью и, расправив спину, пошла.