Антайдзи или Дневник мужского сердца о женской душ

 

                ВЛАДИМИР    НЕЧИПОРЕНКО.





             АНТАЙДЗИ или «ДНЕВНИК МУЖСКОГО СЕРДЦА О ЖЕНСКОЙ ДУШЕ»

                (Книга о страхе,трепете,благоговении и любви)















               
               
     “ Всматриваясь в глаза своей женщины- всматриваешься во Вселенную.И это- по большому счету. И это, когда боль твоей сокровенной и личной глубины растворена ее  всецелым приятием тебя. Иначе тебе нет смысла утопать в их бездне. Их бездна просто не примет тебя без твоей боли соучастия и соприкосновения с жизнью твоей женщины”.
     Черт- побери. Вкрапленные в белую плоть бумаги эти слова заставили мои губы повторять их шепотом, вслед за движением моих глаз, бегло скользивших по странице…”И, если в твоей жизни нет твоей боли- значит в тебе все мертво. И для тебя. И для мира. И для твоей женщины. Твое сердце просто спит в каменном саркофаге бесчувствия. А бесчувственных женская душа отвергает”
     Ну, конечно же. Это был Влад. И это были его слова- странные, новые ,ранее никогда не известные мне. А, впрочем ,как и сам Влад- близкий мне по крови нашего родства и совсем не известный по сути и смыслу своей жизни. В нетерпении, в щемящем предчувствии заново мне открывающейся тайны я быстро взглянул на титульный лист этой толстой, затасканной тетради. На ней, его узнаваемым почерком было написано:”Дневник”.И, чуть ниже -Антайдзи.USA.2005-год.Год нашей последней с ним встречи. Точнее -его последнего приезда домой из Америки, ставшей, как я понял, и его вторым, новым домом.
     Наш пыльный, старый чердак? Его заставленные коробками и отжившими вещами углы- хранят время. Точнее не его само, а законсервированную в вещах память. Кажется тронь руками материю его вещей и они оживут, заговорят с тобою языком давней, пробудившейся тишины. И, кажется, что оживут осязаемо, зримой реальностью заговорят со мною языком прикосновения.
     Вы помните? Вы замечали эти жадные руки туристов, неосознанно пытающихся прикоснуться пальцами к давним, седым артефактам? В них- наша скрытая, потаенная страсть ощутить время на пробу. В этом жесте- магия нашего возвращения к истокам, к цепи непрерывности времени и Культуры, которая формирует будущее.И за всей этой попыткой “потрогать” древность-чувство неосознанного родства и ощущение  неразрывности нити традиций, по которым рос наш общечеловеческий дух. Так ощущается наша связь с прабытием, с временем, которое нас всегда будоражит.
     Я часто думал. Почему человека влечет его прошлое? Почему он вообще склонен им жить? Тем более -доверять его бумаге, форме, искусству, архитектуре, наследию? Наверное из-за свойств прошлого- менять перспективу взгляда, видения ?
     Улыбка Мадонны не потому нас завораживает, что таит в себе некий намек на тайну. Скорее всего потому, что она- оттуда, из дали ушедших веков. Она сохранилась для нас в ее застывшей естественности, по которой можно попытаться ощутить тайну вселенкости, загадку бытия. Моего, вашего бытия. Ведь подлинное бытие- нефрагментарно. Его невозможно разделить на время от и до. Оно - вне контекста времени вообще. Я бы даже сказал :” Оно- всегда вне времени. Или в промежутках его”. И , если я не могу сейчас ощутить в себе его истинный и настоящий вкус, то просто потому, что сам я тоже  затерялся в том времени. Время исчезает именно в миг  краткого прикосновения наших пальцев (или глаз), или памяти к артефакту прошлого. А ,когда исчезает оно -тогда каждый из нас способен предощутить вселенкость своего единства и родства с сущим из которого мы все .Тогда ,кажется, что и мы с отпечатками, памятью прошлого -заодно. Джоконда тогда приходит к нам из своего  вневременья. И колос Родосский- оттуда же. И древние раритеты. И рукописи, изъеденные молью. И старые, пожелтевшие фото наших альбомов. И тетрадь брата, которую я сейчас здесь листаю…Они все - из безмолвия прошлого , ждущего нашего прикосновения к нему, чтобы заговорить. И голосом именно этого безмолвия они говорят с нами сегодня. Да, это магия, это тайна и чудо, которые нас всегда влекут. И к которым хочется всегда приобщиться.
     Прикасаясь к прошлому мы, прежде- всего, хотим почувствовать тот его скрытый дух, ту затаенную в нем энергию, то время. И не только тактильно, ментально, образно почувствовать, но и на краткий миг раствориться в нем. Раствориться, чтобы понять вкус вечности, чтобы хоть на мгновение пожить, побывать там, через магию соприкосновения с ним наших рук, слуха, глаз...
     Отсюда - жадность нашего прикосновения к формам и к образам прошлого. И сидя сейчас на этом чердаке родительского нашего дома мне показалось, что нет особой разницы между той Мадонной и тетрадью брата, которая сейчас предо мною раскрыта. Между старой вещицей, пылящейся в коробке  вашего комода и величественным произведением высокого искусства прошлого. Суть их одна - быть связующими звеном между вами и вашим ощущением сопричастности к вечности.
     Влад написал о глазах женщины. И почему именно женщины? Почему не мужчины? Что мужчина может найти  в их глубине? Листы его “Дневника”- словно путешествие по другой, незнакомой мне территории. И меня, конечно же, влекло к ним  банальное любопытство познающего. Но, где-то , в самой потаенной своей сокровенности я надеялся совсем не на новизну подсматривания в мир другого. Я ,помню- трепетно желал через познание чужой и сокровенной тайны- постичь и понять свою, собственную. Кто-то делает это через уникальную вещь. Кто-то через талантливо высказанное слово или образ. Я же- через дневник моего брата, шорох пожелтевших страниц им исписанных , испещренных..
     Я и листаю сейчас их. Я даже, словно  растворяюсь в этом путешествии в мир другой личности. И, кажется, словно пространство этого чердака уже поглотило меня. Я в нем просто исчез. Меня нет более. А есть только луч утреннего света, пробивающийся из щелей кровли и высвечивающий строчки страниц. Запах сена и полыни есть. Паутина с каплей дрожащей на ней росинки. А в росинке- все золото солнца и радуги бликование. А меня нет. Только голос сознания пульсирует внутри, в котором потерян я. Только слова другого стали сейчас картой моего путешествия, в котором исчезло время,а осталась лишь тайна..
     Странно.Почему люди так влекутся к чужой тайне? Их,что? Покоряет магия другого мироощущения? Или биссер чужих слов,невольно говорит им о невысказанном и сокровенном,что сидит в  них самих? Откуда в нас эта странная жажда сопоставить свой и чужой мир? Наверное от нашей незавершенности.От смутного ощущения внутренней тоски по утерянной,растраченной цельности,за которой всегда гоняемся.Нам кажется,что ответ на все наши вопрошания там-за гранью не нашей реальности,не личностного опыта,а в мировосприятии других.И потому мы всегда подглядываем в щелку чужой,приоткрывшейся двери,надеясь там увидеть ключ к будоражащей наш ум тайне.
     Так я сейчас подглядываю в приоткрывшийся для меня мир моего Влада-такого,до боли знакомого и памятного мне. И такого мне неведомого.Я смотрел на все его глазами.Я подглядывал в его мир.
    
     Но черт побери.Ведь я не ворую его сокровенность. Я всего- лишь попытаюсь заглянуть в глаза его женщины. А заглянув, уже не могу оторваться от беглой вязи этих сбивающихся его строчек:
-Всматриваясь в глаза женщины- ты пытаешься вглядеться в свой изначальный исток”.Это, конечно же не я- великий Уэйшиба, когда то сказал, Мастер Пути Мирного воина.
     И я- Влад, всматриваюсь. В этот миг не в женщину. В желтое дно водоема, где среди неспешно плывущих, огненно-красных вуалехвостов лежит на воде кленовый лист. И сама гладь воды, прозрачной воды- гипнотически притягивает меня. Я- растворен в ней и, словно всем естеством своим я готов прочувствовать ее струящуюся, податливо-неуловимую мягкость. Вы, когда – нибудь , пробовали почувствовать воду? Нет- нет. Не пить иссушенными и горячими от жажды губами, а именно чувствовать ее плоть? Это, когда кувшин твоих ладоней ощущает набранную в роднике бесформенную тяжесть. Потому, как саму форму наполненного не осязает. Форма воды- всегда неуловима и временна. Она- игрива и податлива. И всегда- под очертания вещей в которые ты пытаешься воду запереть. Но это- не форма самой воды. Это всего лишь- полость вещи, которую временно заполнила вода.
     Тело самой воды- неуловимо и скользяще. Его невозможно долго удержать в кувшине рук. Вода непременно выскользнет из них, оставив им лишь краткую память о себе- прохладу. Такова и подлинная любовь твоей женщины. Ее невозможно приковать. Ни к вещам. Ни к деньгам. Только- к сердцу. А привязать, зафиксировать в единую, жесткую форму невозможно.
     Как только мужчина пытается это сделать- любовь, как и вода, ускользает от него, оставляя после себя только прохладу. Да и прохлада вскоре сменяется пустотой, жаждой не заполненной ни прошлым, ни настоящим. В этом- итоги нашей вечной неудовлетворенности отношениями. И потому мы всегда ищем привкус памяти прошлого. Ностальгируем о той первой нашей любви. И, как ту воду, любовь любой женщины к нам, пытаемся удержать  пальцами плотно сжатых ладоней, не ощущая, что ее там уже давно нет.”
     Чтение этих строк буквально захватило меня, показав мне его неведомый ранее мир..И почти весь и без остатка я начал растворяться в нем- в мире моего брата. Да и на сам мир, который сейчас страницами этой тетради, буквально впрессовал меня в то его время, я начал смотреть его, Влада, глазами. Я и сам уже начал жить не своей, а его жизнью, жизнью моего брата. И читал, читал…
 “ Я уже третий день в этом дальнем и ,кажется -самим богом забытом, небольшом японском городке,в храме “Антайдзи”,в котором меня любезно приняли,как гостя. Я прилетел сюда  в поисках себя,но даже не знаю-сумею-ли вообще,что-то здесь найти стоящее и подлинное? Ибо на меня здесь,до сих пор никто не обратил ни малейшего внимания,как-будто мир и хозяева этого буддистского монастыря забыли о моем существовании.Я сижу и просто любуюсь панорамой открывшейся моим глазам красоты.
  - А, что, Влад! Правда день сегодня хорош, -услышал я и невольно вздрогнул. За моей спиной стоял Накамура, сенсей небольшого дзэновского монастыря с певуче-красивым названием Антайдзи, приютившегося среди красоты и безмятежности этих величественных гор. Я вздрогнул. Мне показалось, что Мастер давно стоял рядом и наблюдал за мною. И только его полуулыбка и пронзительный прищур роскосых глаз, словно испрашивали у меня позволения своего присутствия нарушить мои раздумия. Я поклонился. Но Накамура лишь устало ответил мне легким кивком, оперся на перила небольшого деревянного мостика и взглянув на кружащихся в пруду рыб, вдруг промолвил.
-Ты уже второй день, как у нас. И я немного наблюдал за тобою все эти дни. По- моему, нам не мешало бы поговорить? Как смотришь на это, Влад?
     Я неловко засуетился и готовился было уже открыть рот в знак абсолютного согласия с предложением сенсея, но Накамура, вдруг подобрав полу своей накидки, заторопился , заодно сделав и приглашающий жест следовать за ним..Узкая, вымощенная валунами-булыжниками дорожка, извивистой змейкой вела вверх, прямо к небольшому чайному домику, словно вписанному в чарующую пастораль  окружающей природы. Старик оглянулся. И убедившись, что я  неотрывно следую за ним ускорил свой шаг.
     Его маленькое, словно иссушенное временем тело казалось невесом и порхающим, среди всей этой зелени листвы и перестука бамбуковых стволов. Я запыхался. И каждый мой шаг уже отдавался в голове тяжелой, бухающей поступью. Словно угадав мои мысли Накамура быстро оглянулся и с улыбкой бросил
-Мужчина, который не способен поддерживать свою форму- не может считаться идущим по Пути. И тут же громко рассмеялся.
-Ну-ну! Только без обид. Ты же и в правду пришел сюда не за этим?.И он дружески похлопал меня по плечу.
     Мы вошли в домик. Типично японский стиль обстановки скрадывал  классический недостаток пространства. А мягкие, кирпичной окраски атласные подушки для сидения возле чайного столика, создавали свою особую ауру гармонии и уюта.
-Садись, -широким жестом гостеприимного хозяина указал он на одну из них и тут же несколько раз негромко хлопнул в маленькие, не совсем мужской формы ладони. Словно из под земли мгновенно вырос мальчик- прислужник, и выслушав тихое указание сенсея так же быстро исчез. Мы сели.
-Сейчас принесут чай, -сказал Накамура. -Но ты можешь угощаться орешками, пока его нам заварят.
     Рука его потянулась к небольшой и наполненной орехами вазе. И тонкие, длинные пальцы, скорее годящиеся профессиональному музыканту, а не монаху буддистского монастыря, вдруг с силой и легкостью одновременно, расплющили жесткую, твердую скорлупу.
-А, что американец? На Западе все еще ищут истину?, -словно говоря о третьем лице, произнес он.
-Я не американец, Учитель. Я- украинец. В Америке я проживаю.
    Глаза мастера удивленно ожили. Но только на миг, тут же снова погрузившись в состояние прежней внутренней невозмутимости, покоя и скрытой, пульсирующей в них силы.
-Украина? Это там же ,где и Россия?
-Да, мастер ,-ответил я. -И тебе нравится Америка?.-Если честно, то очень!, -почти без паузы ответил ему я.
     Накамура закрыл глаза. Его челюсти еще додрабливали твердое тело ореха, но вся фигура его, казалось, застыла в позе медитативного настроя и зародившейся между нами тишины, разбавляемой серебристым перезвоном висевших под крыльцом колокольчиков, неутомимо посылавших нам свое убаюкивающее :”Динь –дзинь …”.
-Человек путешествует по миру и этим самым узнает свой Путь, -нарушил свое молчание Накамура. -Чем больше стран ты познаешь -тем четче становится твое видение себя, человека и мира. Не так ли, Влад, -рассмеялся он?. Я кивнул.
-Знаете, мастер?.Я раньше никогда не думал, что постижение чужой культуры сделает мое представление о единичном человеке несравненно более простым и ясным. Что исчезают надуманные навороты и представления о другом и инаковом. И, что ты тогда просто начинаешь видеть другого, как себя.
     Накамура раскрыл глаза и весело рассмеялся.
-Все правильно, Влад. Культуры наши  всегда различны. Люди -почти везде одинаковы. И почти всюду в одном и том же состоянии пребывают -в сне своего разума. -Вот ты уже третий день ,как в нашем монастыре Антайдзи. Ты знаешь ,что значит это название?
-Нет, сенсей. Не знаю. Старик на мгновение умолк и прислушался к далекому эху озерной лягушки.
-Антайдзи, Влад, означает “Храм умиротворенного сердца”.Место, где есть только ты, небо, чай и, быть может, вот это лягушачье эхо, которое ты сейчас возможно слышишь. И все! И больше -ничего другого и постороннего. И даже тебя нет в этом слышании. Ты понимаешь меня?
     Я поспешно кивнул головой, хотя на самом деле не совсем понял ход мыслей старого мастера.
-Нет. Ты не понимаешь о чем я сейчас, -вздохнул старик. -Ты, как и все вы американцы, ах да - украинцы, не улавливаете и не ощущаете подлинного вкуса своей жизни. Шоры..Пелена ваших постоянных концептов у вас вечно перед глазами. Вы смотрите и не видите ничего  вокруг из подлинного. Ваши глаза -широко раскрыты.Но это -глаза спящих с раскрытыми веками .Вот смотри .Пока мы  говорим здесь с тобою журавль на вон том дальнем пне уже трижды станцевал свой брачный танец в ожидании своей подруги .А дятел ,что над нами сейчас -завершил свою ,нужную лесу ,работу .А та лягушка свой голос вплела в хор таких же ,себе подобных .-Ты это заметил?
     Я смущенно потупил глаза.
-Понимаешь ,Влад! Дело не в том ,что ты ощущаешь свой путь ,свой смысл ,нашел нас и пришел к нам .Проблема вся в твоем непонимании ,что именно ты ищешь?.Свой концепт жизни ,или свою тишину ,в которой твоя жизнь становится слушающей ,а значит и слышимой другими?
     Он задумался .Мальчик-прислужник принес поднос с небольшим ,закопченным ,старым глиняным чайником .Рядом ,отдельной стопкой стояли две изящных чашечки .Накамура замолк и ,словно священнодействуя ,расставил их и неторопливо в обе налил чая .Так же не торопясь взял одну из них в свои руки и ,словно согревая ее ,крепко ,но и осторожно зажал среди ладоней .Прошла минута воцарившегося молчания.
     Но это не была минута вынужденной ,тягостной паузы ,как порою бывает среди беседующих людей Запада .Казалось ,что и это молчание ,и этот скрип сосен возле домика ,и дробный перестук неутомимого дятла на них – естесственны ,гармоничны и натурально вплетены в общую атмосферу подступавшего вечера.
-Бери чай ,-напомнил мне Накамура.
Чуть отхлебнув глоток он будто посмаковал горьковатый привкус крепкого настоя и ,слегка вздохнув ,промолвил.
-Вы ,люди Запада мыслите концептуально .Вы так и чувствуете все вокруг себя .И даже так живете ,любите .О ,да .Вы любите .Но что такое любовь -никогда не знаете .Вы обнимаете своих женщин .Но сам трепет объятий вам неизвестен -только дрожание страсти .У вас во всем потеряна подлинная ,живая связь вашего естества с потрясающей роскошью  ощущения пульса и биения настоящего мгновения .В нашем дзене мы  это все называем просто -жизнью в здесь и в сейчас .И без всяких умозрительных концептов и теорий .Касается ли это любви ,быта ,средств ,отношений.
-Ты улавливаешь о чем я?
     Я утвердительно кивнул .Я действительно начал прозревать в смысл им сказанного.Но все же цельного ,стройного восприятия его подхода у меня не было .Его слова были словно хвост ускользающей змеи .Ты его видишь ,но тебе не дано за него ухватиться .И в том моем представлении все же не было главного кирпичика понимания самой сути проблем- ,как это жить в мгновении? И как от мгновения к мгновению ,чтобы всецело раствориться в нем ,как ручей растворяется в потоке русла реки? И ,как вообще существовать вне  мыслительного концепта ,вне рамок своих представлений о себе ,о мире?
-Вот ты ищешь свой путь ,-встрепенулся вдруг Накамура .-И ты думаешь ,что кто-то другой и посторонний способен тебе его указать?
     Видя мое замешательство Накамура наклонился почти к самому моему лицу .Чуть пристальнее взглянув на меня он поднял свой указательный палец и буквально отчеканил:”Никто!”.
-Никто не способен знать твой сокровенный путь .Это-прерогатива только твоего усилия .Усилия ,граничащего с твоим фанатизмом и страстью .Усилия ,которое заслоняет для тебя все остальное и которым ты становишься буквально одержим .Тогда…Может быть лишь тогда другой будет способен указать тебе направление в котором ты должен будешь рыть в глубину .И не более этого .Запомни ,американец –направление .Но путь ты обязан найти лично.
-А, как же школы ,мастера ,учения ?-заикнулся еле слышно я.
-Хм! Они занимаются тем же самым -показывают только твое направление. Но они не ищут твою единственную тропу. Это не их прерогатива.
-Свой путь ты должен чувствовать сердцем .Никто иной за тебя это сделать не сумеет .Да это другому и не дано.Свой путь ты не можешь даже разделить ни с кем. Ибо здесь каждый -один. Одинок ! В этом и сила, и красота, но и искушение твоего выбора. И, кстати, Влад. Здесь -корни экзистенциального одиночества другого человека, такого же, как и ты.
-Помнишь вашего неистового Экклезиаста?. “Человек одинокий. И другого нет; ни сына, ни брата нет у него…”.Помнишь? Так вот. Экклезиаст говорит именно в этом аспекте. Будда говорит в этом. Махавира. Я сейчас тебе об этом же говорю. Все святые и просветленные это имеют в виду. Многие сходят с пути только потому, что одиночество их страшит. А по-другому обрести себя просто невозможно. И тогда, из-за страха перед неизвестностью и жизнью люди лепятся друг к другу, обрекая себя на страдальную, роевую жизнь улья. Весь ваш Запад именно так и живет. Вся современная наша цивилизация этим духом тесного общинного общежития насквозь пропитана.Все вместе и каждый против всех- это ли не нонсенс, так называемой современной жизни?
Накамура замолчал. Чай в чайнике давно приостыл. Но     Накамура, будто и не замечал этого. Постепенно комната заполнилась багрянцем садящегося за горизонт солнца. И над близким к нам озером поднялась стая японских журавлей. С гортанным клекотом и шумным взмахом своих черно-белоснежных крыльев они поднялись над золоченной гладью озера и устремились к полоске, еще виднеющегося берега. Вечер, вот-вот готовился уступить свое место сумеркам. И в тиши этой чайной комнаты мне казалось растворились все лишние, посторонние звуки.
     Япония. Монастырь .Сенсей. Я и моя сегодняшняя жизнь. Все- как сон. И все- сном окутано.И от этого все окружающее казалось ирреальным, фантастическим. Я вдруг вспомнил, что когда- то, в далеком и смутно памятном моем детстве я любил всматриваться в небо. Точно так же, как сейчас всматривался в наступивший вечер. Как я тогда смотрел на то свое небо? Как видел и чувствовал его? Сейчас я даже не способен тот давний и чистый опыт своего детства передать. Только помню, как во мне тогда вибрировало, бликовало все это мироощущение.
     То самое, когда среди трав и их настоя, среди жары и прохлады речного берега одновременно- просто лежишь на спине и смотришь в вату проплывающих над тобою облаков. Просто наблюдаешь фигуры, которые там в выси, рождаются сами. И сам ты тогда- вне мыслей своих. И сам- словно зеркало ,отражающее все, что вверху.
     И сидя сейчас рядом с Накамурой я вспомнил. Вспомнил именно это состояние отстраненного наблюдателя. Вспомнил даже не мыслью, не логикой ,а ощущением. Точнее все мое тело, вновь почувствовало то состояние пустоты, легкости, ясности осознания и невесомости, которые были родом оттуда- из моего детства. Мне даже показалось, что Накамура тоже уловил некую перемену в моей позе, потому, как быстро взглянув на меня он произнес:
-Ты- прав ! Я вижу, что тебе сейчас удалось поймать то, что мы называем ЭТО. Сейчас к тебе пришел твой первый проблеск твоего настоящего момента. Не теряй его, Влад. Взращивай теперь его в себе и постоянно возвращайся к нему, как можно чаще. Вскоре это станет твоей второй привычкой-. Он улыбнулся.
-Что же? Значит я не совсем ошибся в тебе, когда наблюдал сегодня за тобою у моста. У тебя есть шанс найти ответ на вопрос, ради которого ты здесь. -Немного помолчав, Накамура устало промолвил.
-А сейчас нам ,пожалуй, пора расходиться. И, кстати. Тебе осталось семь суток пребывания здесь.
     И на мой недоуменно-вопрошающий взгляд пояснил.
-Нет смысла тебе здесь оставаться дольше. Семь дней- это очень много для того, чтобы ты понял главное. И тогда начал свой собственный поиск. Или- не понял ничего. И тогда- бесполезно все остальное…
-Понимаешь? Наша школа не верит и не приемлет путь постепенности. Это- не более, чем хитрые уловки для ленивого ума и ленивого человека, не желающих пробудиться. Своего рода- удобная ниша для новой спячки. И по- существу это-путь в никуда.
-Правда же твоей ситуации, американец- более проста и прозаична. Или ты полностью готов сдаться новому шансу по- настоящему жить. И тогда ты рискуешь полностью потерять себя прежнего и себе известного. Или же ты продолжаешь играть в знакомые тебе с детства игры в духовность с самим- собою. Как это делают сегодня миллионы твоих собратьев по несчастью и сну души, с воодушевлением называющих себя христианами, буддистами…И тогда твое нахождение здесь- просто бесцельно.
-Только тебе сейчас выбирать, американец, и отваживаться на свой поиск. И ты можешь сделать это прямо сейчас, в эту же самую минуту, как слышишь сейчас мой голос. Или, как слышишь клекот вон той журавлиной стаи. Или хор вон тех озерных лягушек, что будят тебя по -утру и не дают заснуть вечерами. Вариантов для твоего решения у тебя всего два. И они постоянно дарятся тебе миром и твоим бытием. Дарятся ежедневно, ежесекундно. -Он перевел дух.
-Посмотри. Мир буквально стучится в плотно закрытые двери твоего осознания. Но открыть их, распахнуть настежь новизне и свежести твоего мировосприятия, кроме тебя не сможет никто. Подумай над этим, американец. Подумай. И тогда принимай решение- по какую сторону бытия тебе быть? И главное с кем? С толпой, с обществом или одиноко, незащищенно и неизведанно?
-В первом случае тебя ожидает твое привычное, конформистски - удобное и до боли знакомое тебе состояние. Состояние твоего вечного смятения и разорванности на тысячи мелких, раскаленных  осколков. Это то, что терзает все современное человечество –нецельность, разрозненность и разобщенность существования, порождающее все неврозы нашего времени.
-Во втором случае у тебя есть шанс личной трансформации для подлинной свободы жить и ощущать вкус к жизни. Просто- осознание. Просто- выбор. Просто- прыжок в неизвестное, из которого уже отступления назад не будет. Да ты и сам уже, почувствовав в себе качество и вкус нового состояния, иного видения мира-возврата в старый, пыльный чулан своего прежнего состояния не пожелаешь. Я тебе говорю, американец, в- принципе, очень простые и даже в чем-то банальные истины, -чуть помолчав, продолжал Накамура.
-Но люди твоего круга всегда очаровываются усложненностью вещей. Им всегда кажется, что умность и тайна -сокрыты в нарочитой запутанности слов, концептов .Их ум и логика никак не могут согласиться с главным- подлинная, настоящая истина и мудрость жизни всегда очень просты. И ,почти всегда лежат на поверхности нашего духовного видения. Я бы даже сказал:”На расстоянии твоей вытянутой руки”.
     Сенсей задумчиво вертел пальцами давно остывшую, порожнюю чашечку. Мне казалось, что он хочет подвести меня к пониманию чего-то еще, более главного, чем он сказал в этот удивительный августовский вечер. Но губы мастера были плотно сжаты.И полуприкрытые его глаза ,казалось, смотрели сквозь меня- вдаль и в неведомую мне запредельность.
     Мы оба не заметили, как темнеющий, лиловый горизонт  за его окном засеребрился холодноватым отблеском Луны. Мальчик-прислужник, незримой тенью стоявший за полупрозрачной ширмой из рисовой бумаги, слегка покачнулся. И его неподвижная тень, кажется ожила. Вместе с движением контуров его тени, встрепенулся и я. Мне даже показалось, что встрепенулся я уже именно ,как самоосознающее себя существо, потому, как слушая Накамуру  я, как будто всецело растворился в ауре этой встречи, словно потеряв себя. Что в разговоре с мастером присутствовал не я, а некая осмысленная пустота.
     Я поднялся. Несколько искусственно, как для иностранца, я сделал поклон сенсею и осторожно ступая по жесткой, упругой циновке направился к выходу.
-Ты можешь приходить сюда в этот же час, американец, -вдруг, словно очнувшись, бросил мне вдогон Накамура.
-В конце концов у тебя есть еще аж целых семь дней, -улыбнулся он и дружески подмигнул мне. -А сейчас ступай. И- спокойной тебе ночи, гость.
     Накамура сделал едва уловимый жест рукой и, казалось, словно полностью потерял всяческий интерес ко моей персоне. Я вышел. Зеркало Луны уже безраздельно властвовало на вмиг почерневшем небосводе. Вечерний воздух так же внезапно наполнился  резким, плотным ароматом сосны. И само пространство наступившей ночи пронзилось звонкой трелью цикад, шелестом листвы, размеренным скрипом могучих деревьев.
     Я неторопливо спускался по змейчатой тропинке к своей маленькой,уютной комнатушке  для гостей.Но из головы моей все не выходили слова  Накамуры:”Только тебе в этом выбирать и отваживаться на свой поиск.”
     Мой поиск? Чего же,собственно,я ищу в этой далекой Японии,о которой так долго мечтал и в которую так стремился? Экзотики? Новизны? Истины? Конечно же нет. Конечно же мною двигало не это,а нечто смутно-осязаемое в виде предчувствия,что именно здесь,в Антайдзи мне помогут.Помогут в главном-в шансе научиться слышать свою тишину,вкоторой обитает голос сердца.Ибо только оно-безошибочно в мозаике твоих поисков сути и смысла.И только твое сердце знает твой путь наверняка.Все другое-будет навязанным тебе,а значит неистинным.
     Уже почти дойдя до своей комнатки для гостей,взявшись за ручку легкой,почти невесомой бамбуковой двери,я вдруг вспомнил слова инструктора рукопашки (в России так называют специалистов и мастеров по искусству рукопашного боя),который в нашем морпехе обучал нас первым азам этого и отвращающего и,одновременно,притягательного искусства боя:”Если вы думаете,что овладев мастерством и умением калечить других людей вы,что-то из себя представляете-вам здесь тогда делать нечего.Вы тогда сюда зря пришли.Ибо я не учу вас искусству мордобития,пусть даже и высокопрофессиональному.Моя цель-подвигнуть вас на поиск своего совершенствования во всем,начиная с вашего стиля мышления и заканчивая вашим стилем поведения и жизни.”
     Странно,что это воспоминание,словно в унисон с моим сегодняшним мироощущением, вызрело в моей памяти.Почему?Может быть оттого,что правы древние,утверждавшие,что:”Никакая мысль не пропадает.И раз услышанное слово-продолжает в нас жить”.А может потому,что опыт нашего прошлого бесценен? И раз услышанное нами,действительно,только ждет своего часа,чтобы когда-то органично вплестись в канву наших будущих ситуаций? По крайней мере Будда об этом знал и это чувствовал в терминах кармы.Христос знал.Я-не Будда.Но те слова,которые я почувствовал сейчас из давнего моего офицерского советского прошлого-родились во мне также не случайно.
     И,как слова моего сегодняшнего сенсея они также сейчас сказали мне только об одном:”Помни! Ты пришел в этот прекрасный и яростный мир только с одной целью-осознать кто ты есть.И в этом осознании обрести свое,некогда утраченное единство со всем  сущим.Помни! Мир - это не когда все только для тебя.Но и прежде всего,когда все в тебе и ты во всем! Только так  обретается видение подлинных  вещей и познается их непреходящая ценность.И твой томящийся,спящий в тебе дух может возрождаться и бликовать только в русле такого понимания тобой людей,событий,явлений и их взаимообусловленности друг с другом”.
Конечно.Это сейчас,в своем “Дневнике”,я описываю миг того ощущения длинной тирадой.Увы.Язык людей-несовершенен.Только истина проста и потому магнетически влекущая к своей красоте,филигранной ясности,гипнотизирующей убедительности.Человеческий язык,как птица в силках-опосредствован нашим мышлением.А значит-всегдп инертен.Он попросту не успевает за озарениями истины.И видя,даже не ее блеск,а всего лишь отблеск-всегда,вольно или нет,искажает увиденное и услышанное.
     Не потому ли познавшие истину о ней не говорят? Им просто нечего о ней сказать не из-за незнания правды сопричастности с ней,а из-за несовершенства языкового инструмента о ней говорящего.Молчание Христа.И такое же Будды.Не выраженное до конца мистиками всех веков и наречий? Что за всем этим стоит? Почему нвыраженное? Да только по одной весомой причине-из-за сна нашего разума,не способного видеть правду бытия лицом к лицу.
     И когда это случается,когда кажется будто истина вот-вот рядом,близко,так,что присутствие ее мы смутно ощущаем,разум рождает концепт.Концепт об истине,который никогда не есть сама истина.Ум рождает схему,шаблон восприятия,умозрительный каркас нашего видения,в который мы пытаемся втиснуть невыразимое в словах,неосязаемое в прикосновениях,рожденное тайной из которой и мы сами.
     И,что же может тогда помочь нам услышать голос нашей истины? Наша собственная тишина!Пространство того внемыслия и внеконцептуальности,в котором только и обитает и парит истина,как откровение.Истина-как ясный ответ.Истина-как ощущение нашей полноты и завершенности.
     Так разве не об этой тишине нашего ума только что говорил мне Накамура? И тот далекий инструктор рукопашного боя?Не к поиску ли этого обращал он наше внимание,когда говорил о познании себя и пути? А мое присутствие здесь,в этом древнем японском ордене? Что я ищу? Почему я здесь? И чего я еще не знаю,чем не владею,чтобы прикоснуться к блаженству полноты собственного мироощущения?
    Эти мысли, эти вопросы роились во мне жужжащим , растормошенным ульем. И пока я укладывался на сон на ,довольно полужестскую с непривычки, циновку ,словно голос постороннего, вдруг, оформился и вызрел во мне.
Тишина! Влад! Ты не знаешь,что такое твоя сокровенная тишина,в которой все и из которой все.И не познав,не ощутив ее в себе-бессмысленно искать ответы у жизни и прикасаться к тайне сущего.Только из собственной глубины рождается эхо,говорящее об истине, будучи само -откликом этой истины.Говорящее о правде реальности тобой увиденного и пройденного.И другого места,из которого ты,Влад, мог бы начать свой путь нет.
     Так сейчас отчеканил во мне тот мой второй,который будто всегда наблюдал за мною,дожидаясь своего права напомнить мне о себе.Я улыбнулся.Скорее своему первому,смутному прозрению в суть собственных метаний и вопрошающих надежд,чем кристально-утвердительному ответу на давно меня испытующее.Потому,как окончательно подтверждающего ответа на мои вопросы у меня,все еще,не было.И за ним я собирался придти к Накамуре завтра.

2.ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ.
     Утро в Антайдзи началось рано.Еще только начинали бледнеть ночные сумерки.Еще полоска виднеющегося из окна залива смутно проявлялась на общем фоне летней ночи,а сухой,дробный перестук деревянной трещетки,неумолчно вращавшейся в руках дежурного монаха,казалось напрочь изгонял остатки всякого сна.
     Странно,но обычно людям всегда требуется некоторое время для осознания того,где мы находимся,после первых минут пробуждения?Я же,на удивление-словно и был всегда слит с ритмом и распорядком этого монастыря.Я знал,что по-общемонастырскому уставу первая утренняя побудка не касалась посещающих его гостей.Но правила приличия и сам факт нахождения человека здесь не позволяли  находящимся не быть в одном ритме с освященной временем,древним ритуалом и традицией правилом.Я энергично поднялся.
     Звук удаляющейся трещетки не был раздражающим,но органично вплетался в музыку пробуждающегося мира.И скрип верхушек сосен,плотными рядами окружавших монастырские строения,и ухающие,затихающие вскрики ночного филина,казалось только дополняют взаимно друг друга,настраивают на струну некой умиротворенности и довольства всем,что тебя окружает.
     И пока я,склонившись над большой деревянной чашей умывал свое лицо,боковым зрением заметил мелькавшие в просвете окна тени монахов,цепочкой шесвовавших в свой храмовый зал на утреннюю медитацию.Я заторопился.Начиналось время службы.Закрыв за собою дверь я вместе со всеми зашел в просторный,аскетического убранства зал.
     На стерильно чистом деревянном полу в своей классической позе медитирующих сидели монахи.Их гладко бритые головы возвышались над чернотой их накидок,создавая в моих глазах некую сюрреалистическую картину инаковости и нереальности всего происходящего.Здесь не было той,общепринятой в других буддистских монастырях ритуальной звуковой атмосферы монотонных,вводящих в транс повторяющихся ритмов духовых,разбавляемых звонкими,взрывными звуками медных тарелок,ритмично схлопывающихся в руках монаха.Но и эта застывшая,кажущаяся  неподвижность тишины японских дадзё тоже не была мертвенной и статичной
     В ней также был свой особый и присущий только дзэновским школам ритм-ритм внутреннего безмолвия каждого отдельно медитирующего,естественно сливающийся с общим молитвенно-экстатичным настроем всех присутствующих.
     Накамуру я увидел сидящим перед всеми на небольшом,едва глазу заметном,возвышении.Лицо его,казалось,совершенно бесстрастным и даже неодушевленным.Но каждый сидящий перед ним прекрасно осознавал общую,незримую и живую связь со своим наставником.Я тоже, будто всей своей кожей почувствовал на себе мощную, буквально магнетическую силу его присутствия.
     Монах,бывший сегодня дежурным распорядителем,вежливо поклонившись,указал мне на пустующую за всеми подушечку.Стараясь не потревожить уже сидевших  я осторожно сел.Поза полулотоса была мне привычной и вполне знакомой по той домашней,многолетней практике,которой я давно и с упорством занимался.Однако же.Мысли мои-словно табун ретивых скакунов,постоянно куда-то уносили меня.
     То я мельком,вдруг,начинал вспоминать о близких мне людях.То,вдруг,невольно возвращалсямыслью к вчерашней нашей беседе с Накамурой и испытывал легкую,приятную эйфорию от еще предстоящей с ним беседы.Но искомое,заветное состояние глубинного покоя и безмятежности никак не приходило ко мне,несмотря на все мои усилия сконцентрироваться. Наоборот. Сознание мое непрерывно цеплялось за любые всполохи мыслей, чувств.Я всее ще не мог,как говорят дзэновцы “поймать змею за ее хвост” и выбросить ее вон из своей головы.В смысле не мог уловить момент,когда сами мысли во мне появляются,а когда исчезают.Чтобы не подавлять их своим волевым усилием,а наоборот-легко их отпускать от себя,не акцентируясь ни на одной из них.
     Как именно это сделать я,конечно же,не знал.Я просто не мог найти,почувствовать в себе то,что чувствуют все подлинно и успешно медитирующие-ощущение безмыслия.Как это быть “быть без ума”,жить “без ума” я не знал.А все эти теоретические,книжные ньюансы этого аспекта ясности и понимания тоже не вносили.Оставалось только одно-сидеть и надеяться на миг вожделенной,случайной удачи.
     Да,разумеется.Было все окэй  с моим внешним,наружным оформлением моих исилий медитировать.И,по-моему,здесь я никак не отличался от сидевших передо мною шеренг монахов.Но точно также мне было ясно и другое-то,что мое внутреннее состояние сейчас,в этот момент и в этом зале не имело ничего общего с требуемым.И подлинный дух настоящей медитации мне до сих пор оставался неизвестным.
     А им? А этим десяткам симметрично покоящихся голов-шаров? А самому ихнему сенсею? Кто вообще может донести или рассказать другому правду о медитации? Как вообще можно выразить ее качество в словах и в вербальном опыте конкретного человека? Я сидел в дзадзё и задавался этими вопросами,на которые меня подталкивала злость моей неуспешности медитировать.
     Удивительное дело.Как только люди не получают желаемого результата-они злятся. Злятся на кого? Или на что? Конечно же-на свое несовершенство,которое им создает ими не получаемое и так желаемое.Вполне возможно,что злость вообще маскирует,куда как более существенное и глубинное,сидящее в нас-скрытую экзистенциальную тоску от нашей внутренней расколотости  в самих себе.Когда же это произошло? Наверное,когда человек отошел от своего высшего бытия,которым некогда жил.Когда его ум-увлек его в поиск неизведанного и так отдалился от голоса сердца,что в человеке утратилась,прервалась живая связь его рацио с его потребностью метафизического,трансцендентного сопрокосновения с высшим,истинно подлинным и настоящим смыслом своего бытия.И в поиске,обретении этого смысла-предощутить свою изначальную неразделимость с вечностью.
     И вот именно эта трагическая и по-истине вагнеровской закваски печаль между нашим должным и нашим сущим порождает в нас злость и ярость.На мир,на себя,на наших ближних,на нашу жизнь.Наша злость всегда диалектична и подпитываема двойственностью.С одной стороны она направлена на этот мир и это нечто,которое мы постоянно хотим,но не имеем.С другой стороны-она,конечно же,направлена только на нас самих.Ибо,в конце концов,как и на кого бы мы с вами по-настоящему не сердились,мы всегда,в итоге,сердимся только на самих себя.
     Сейчас,в этом дзэн-буддистском монастыре,сидя в этом дадзё я злюсь на самого себя.И в истоке моей злости сейчас лежит моя вечная потребность обладать и иметь.Неважно чем и кем.Медитацией-ли? Деньгами-ли? Женщиной-ли, Идеей-ли? Важно,что жажда иметь-всегда довлеет над нами ,вместо желания просто быть.Быть самодостаточным и простым в том,что уже есть наше и для нас и дорожить тем,что уже доступно нам в здесь и в сейчас-роскошь,доступная и позволительная   очень немногим.Вполне возможно,что вот для сидящего напротив меня бесстрастного Накамуры она-самодостаточная и доступна.Для этих монахов доступна.А вот для мятущегося и оевропеенного,но потерявшегося в дебрях и метафизических лабиринтах своих умозаключений  Хайдеггера-нет.Для Нитцше,Рассела,Ясперса-нет.Для всех яйцеголовых,так и не познавших главного-обретения себя в мультивариантной мозаике мира,это однозначное человеческое нет звучит,как приговор,как выстрел,за эхом которого открывается наше зияющее, человеческое ничто.И это-злит и дразнит двуногий мир.
     И люди,сами того не понимая-создали свой другой,искусственный,неистинный неврастенический мир,в котором страх непознанного,горечь испробованного и печаль пройденного –переплелись.И каждый сотворил себе свой ад,в котором другой-всегда,как противостояние.А ближний-как тяжкие кандалы на уставших и израненных ногах.Долго ли с этим можно жить?Да кому как.
     Мие кажется,что так жить вообще нельзя.Что большинство людей умирают задолго до своих настоящих официальных похорон.И,собственно,жизнь их-заканчивается,по-существу, и не начавшись.Да,мы живем.Но мы не ощущаем самого дыхания жизни.Да,мы-движемся.Но наши ступни не гладят,не ласкают шелк  сочной  луговой травы,не трогают влагу росы на ней…Мы очень стараемся полюбить,хоть кого-нибудь.Но и это нам-только кажется,ибо по-настоящему мы и не ведаем,что такое любовь.
     По-существу,по-сути своей сегодняшней жизни мы все плывем в лодке,окруженной пеленой тяжкого,густого,болотного тумана.Наш дальний горизонт,за которым,как нам кажется,скрываются наши надежды и жажда любить-скрыт и невидим.И все,что остается нам в этом мире-плыть по реке своей жизни без видимых берегов и спасительных  ориентиров.
     И потому,гонимые вечной надеждой мы цепляемся за миражи собственных иллюзий.Что же вообще есть нашей иллюзией? Все,что не освещено опытом личной любви и не просветлено светом лично обретенной истины-есть наша иллюзия.Все,что нам досталось,не как опыт самостоятельно выстраданного познания,а всего-лишь,как передача готовых верований,писаний,знаний,рекомендаций-есть хранилище наших иллюзий.Все из этого-только пыль на ветрах великих перемен великой жизни..
     Не обладая мужеством жить,не находя в себе стимулов познавать истину и в истине быть совершенно свободными мы впадаем в другую крайность людей-отчаянно доверяемся наследию древних авторитетов.И тогда,нахватавшись мертвых слов чужого духовного опыта,начитавшись красивых максим чужих прозрений в вечное мы становимся-прекрасно осведомленными о буддизме,о христианстве,о ведах.Забиваем себя хламом столетий.И все же,остаемся по-прежнему не знающими ни буддизма,ни христианства,ни вед,ни других великих учений человечества.И вот уже девочка в 20-30-ть лет,набравшись великого нахальства самомнения- “учит” своих отцов,матерей-искусству духовной мудрости,будучи сама в великой духовной невежественности и в таком же самообольщении, прельщении книжной мудростью писаний.И в бесчисленных общинах мертвых пытаются натужно имитировать любовь,к ближнему ,улыбаясь не сердцем,а только-губами.И саму улыбку такую постоянно перемежая с оскалом. Так и живут,веруют,превозносятся и самоуспокаиваются,прикрыв нищету духа своего-Буддой,Христом,Махавирой,Муххамедом.Почему так?
    Потому,что очень легко возомнить себя-просветленным и святым.Очень трудно таковым критериям  соответсвовать в реальной жизни.Очень легко возбуждаться внешней,показной религиозностью.Эго человеческое в этом-великую,для себя,подпитку черпает.Тяжело же-просто жить- светло и без внешних аффектов.
   О,да! Слов нет.Мы,разумеется-всегда слышим пафос тех древних времен и писаний.И годами,десятилетиями читаем-читаем,бубним под нос известные речитативы.Но подлинный их дух,но сокровенный их смысл,часто-невероятно далек и ускользающ от нас,сегодняшних.И тогда мы просто-безвольно болтаемся по океану своей бушующей и штормящей жизни,не важно -надевая ли на себя маски христиан,буддистов,индусов.И всегда мы забываем,что Бог видит нас в этих наших  с ним игрищах.Бог всегда срывает с нас наши маски скоморохов.Жизнь срывает.Истина-смеется над всеми этими забавами в духовность двуногих…И надо мною-безуспешно силящимся “схватить змею за хвост” она также сейчас весело смеется..
     Все эти мысли,буквально бушевали в моей голове в то время,как совсем рядом,на расстоянии буквально вытянутой руки,сидели люди,давно отбросившие этот неумолчный,изматывающий диалог с самим собою.И вглядываясь в их благоговейную неподвижность застывшего тела я органически ощущал и некую,окружавшую их ауру.Нечто из мира запредельного исходило из их осанки и лиц.Нечто говорящее об огромной,скрытой,внутренней силе чувствовалось в их отрешенной медитационной целеустремленности туда-в высь подлинно иного бытия,к которому сейчас так безуспешно пытаюсь пробиться и я.
     Вдруг прозвучал гонг.Резким,звонко-разливистым диссонансом всему в зал ворвалось движение.Накамура приоткрыл глаза,поднял в благословении всех свою правую руку.И,через мгновение хлопнул в обе ладоши.По залу пробежала волна оживления.Монахи,словно вышедшие из своего полулетаргического состояния,хором поднялись со своих подушечек,почтительно раскланялись друг с другом и так же почтительно разделились на две равные половины присутствовавших,образуя собою-живой коридор для своего сенсея.
     Накамура поднялся.Бегло ,словно впервые,окинув взглядом зал взял лежавшую перед ним трость.Тяжело поднялся и,слегка хромающей,усталой походкой направился к выходу из дадзё.Уже у самой двери,проходя мимо меня,вдруг,на какое-то мгновение,приостановился,пристально посмотрел в меня своим пронзительно-сверлящим взглядом и с легкой полуулыбкой на своем худощавом лице произнес:
-Я все видел,американец.Не отчаивайся.Табун лошадей всегда несется до тех пор,пока аркан не остановит главного скакуна.У тебя сейчас просто-нет твоего аркана.
     И тут же,резко развернувшись от меня ушел.Монахи гуськом двинулись за ним.Через минуту зал опустел и в просторном объеме голых четырех стен воцарилась мертвая,осязаемо-звенящая тишина.После недавнего человеческого действа она,казалось,была особо насыщенна только ей присущими атрибутами-воцарением некоей тайны былого,метафизическим вакуумом,в котором спрятана странная загадка и которую,невольно,пытаешься разгадать,как только с тишиной остаешься один на один.
     Вы замечали? Люди,как правило, страшатся очарования собственной  тишиной.Еще более они избегают ее в качестве желанной гостьи или даже верной подруги,смутно предчувствуя в собственной тишине-рождение внутреннего диалога с самими собою.Диалога резкой,обнаженной,неприкрытой правды,силы которого мало,кто из нас выдерживает вообще.
     Не знаю.Может быть именно отсюда происходит наша потребность укрыться в гомон и в шум мира? Мира нашего времени,который сегодня,почти напрочь, утратил способность к почтению пустоты и тишины.В которых все и из которых все.Да-да.Конечно же.Как забыть? Как не вспомнить,что,действительно:”Вначале было Слово.И Слово было у Бога.И Слово было Бог.” И,что этим началом была,конечно же-тишина,вселенская прапотенция творящего и познающего акта,эдакая материя бога,бликующая в его руках великолепием и россыпью космической Ойкумены.
     Я не знаю,была ли та тишина отдельной от нашего бога или же даже самим богом?Или сам бог был поглощен мощью самодовлеющей над всем мирозданием тишины? Да в конце концов это уже не суть важно для нас.В конце концов даже великие энштейновские прозрения могут или приближать или уводить нас от творца.Так и с тишиной…
     Тогда,стоя среди этой тишины пустого зала дадзё,я точно и наверняка знал,что она-или необходима и преобразующая для человеческого роста,или же-интеллегибельна для него,если этого духовного роста нет.К тому же-будем мужественны и честны.Большинство из нас-давно уже прекратили свой рост,прервали свой,едва начавшийся взлет и,отяжелев материей и ленью,предпочли навсегда исчезнуть и раствориться в звуках мира,в шуме толпы,в гомоне базара,маскируя этим свой скрытый,глубинный,экзистенциальный страх перед шансом судьбы и жизнью,как она есть.Так кто же мы есть,испугавшись вызова перемен,задрожав перед соблазнами неизвестности,струсив перед постижением неведомого? Овощи! Люди-овощи изгнали сегодня врачующую мир тишину и заполнили получившийся вакуум-ором толпы.Мир тонет в криках бессмысленных.И израненной, уставшей, измордовавшейся от животной суетности душе покоя в этом хаосе нет.
 Ну,а что же мы-рожденные,чтобы не ползать?А ничего!Из-за страха быть смелыми и ответственными за свой выбор,из-за малодушие идти вперед и наперекор всему,из-за мякишности нутра своего,мы перестали стискивать зубы,чтобы преодолевать личные рубежи.Мы потеряли вкус личных побед над своими слабостями и незавершенностью.Мы забыли свой нрав одиноких и гордых волков,отдав безопасное предпочтение стае шумных базарных псов.Лепимся друг к другу только потому,что друг друга используем,как защиту,как выгоду,как вызов,как средство и как надежду.Но никогда, как пример,который можем достичь и  превзойти.Так,слепо и инстинктивно мы заменяем свое предназначение одиноких путешественников и воителей жизни-роевой жизнью ульев.В этом балаганно-кричащем,в этом орущем,страдающем и самоубивающим себя мире,в этом вечно  совокупляющемся и жрущем,вечно  продажном социуме,,мы -просто потеряли самих-себя и возвращаться к своим истокам-страшимся.И одинокого восхождения на свои сокровенные вершины уже не желаем.Только в толпе.Только с массой,с ульем,с базаром.Только сообща и как все.И забываем,что дух приходит-только к единичным.
     А,возможно в этом страхе брать на себя риск и ответсвенность люди просто забыли о том первом,изначально творящем аспекте тишины,в которой укрываются и из которой рождаются все слова и законы Творца?.И,если только мы готовы предстать перед своим Создателем не вечно вымаливающими его подаяния,не вечно взывающими к нему в угоду себе,а-ищущими,смелыми,дерзновенно-отважными на риск и поиск себя,я знаю-бог и судьба таких непременно одарят  сопричастностью, соприкосновением, сорастворением в вечном сиянии вечной Мудрости,из которой,собственно,все мы и пришли..Мы приходили сюда не раз.Мы все здесь уже были и свои экзамены жизни сдавали.Свои уроки судьбы постигали.Просто мы забыли о них.И потому-постоянно повторяемся и падаем на одном и том же билете.Я об этом знаю.Сенсей знает.Монахи этого монастыря знают..Все просветленные и подлинные знают.
   И не только я об этом твердо знаю.Каждый! Каждый,кто готов,кто уже созрел стать великим путешественником в себя и великим бунтарем против любых оков жизни и духа-достоин той великой и заветной награды,под название НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ.Жизнь ли это буддиста,христианина,индуса-не важно,не значимо,не существенно..Значимо только,что именно это-жизнь!
     И сейчас,оглянувшись на воцарившуюся тишину этого дадзё я,вдруг,почти зримо вспомнил и даже прочувствовал свое давнишнее, пульсировавшее во мне вечным вопросом:”Кому вообще отвечает бог из своего рая,из сокровенной своей тишины?”.Стоя сейчас здесь,я с неведомой мне ранее убежденностью,с пронзительной ясностью понял:
-Подлинный Бог отвечает-только искренне вопрошающим! И содействует-только настойчиво ищущим! Ищущим и  себя и Его!
     Но вопрошающим не о милостыне,не о подаянии вечно-нищим,а  взыскующим свои разум и душу о смысле,о любви,об истине.Ах,черт побери! Неужели тишина этого дадзё так жива и осязаемо-пульсирующа,что от первого своего соприкосновения с ней так радостно и учащенно забилось мое сердце? Или истина,действительно,настолько обнажена и проста,что ее очевидность-многих разочаровывает? И люди ищут убежищ в софистике,в тяжеловесности философски схем и концептов,в метафизических подделках,не понимая и не желая принять подлинной красоты настоящего алмаза.
     Меня,вдруг,всего пронзила радость простого,незамутненного первого и настоящего открытия.Казалось сам ответ на давно меня переполнявшее –тоже пришел ниоткуда,из пустоты,из этой звенящей прозрачности наступившей в дадзё тишины.И прозрение того,что только недавно творившаяся на моих глазах медитация десятков монахов и есть дверь в вселенскую тишину и покой разума-настолько потрясла меня,что даже дернувший меня за рукав рубашки,терпеливо ожидавший моего выхода из зала монах,вдруг понимающе улыбнулся и наклонившись к моему уху,произнес:
-Наш гость почувствовал вкус!.
     Мы вышли.Монах прикрыл дверь и неторопясь,молча пошел впереди меня.Темень предутренних сумерек уже отошла,отступила за край светлеющего небосвода..И дальний горизонт неба окрасился огненной подсветкой восходящего солнца.Начинался мой четвертый день пребывания в Антайдзи.
     “Храм умиротворенного сердца”-так перевел мне изначальный смысл этого названия старый Накамура.И,действительно.Находясь здесь уже почти четвертые сутки я все еще не мог объяснить себе своего удивительного, давно подзабытого состояния-ощущения в себе преполнявшего меня покоя.Не сонно-тусклого,не давящего и ватно-непроницаемого,а легкого,почти невесомого,словно касание щеки пушинки с одуванчика,дуновение ветерка с моря.И,вместе с тем-солнечного,искристо-бликующего во всем,на что падает ваш взор.
     И будь это крона старой,величественной сосны,мерно раскачивающейся над вашей головой,белесое пятно лесной паутинки на зеленеющем поодаль кусте рододендрона,капля росы, дрожащая на ее нитях-все в этом удивительном и красивом месте было к месту.Все соответствовало некоему общему своему предназначению-хранить дух природного изящества,ауру особой гармонии,через которую очаровательнейшая и,почти картинная красота этих мест пела свою уникально-неповторимую мелодию окружающей жизни.
     Я приостановился.И на недоуменный взгляд  идущего впереди монаха,ободряюще улыбнулся ему,промолвив:
-Не беспокойся,друг! Я немного задержусь здесь.
     Тот,кажется поняв причину моей задержки,отвесил мне короткий поклон и,тут же,отвернувшись от меня убыстрил свои шаги вниз,по извивистому серпантину тропинки.
     Оставшись один я осмотрелся.Впереди,среди расщелины дальних,виднеющихся сопок в первых лучах восходившего солнца уже серебрился узкий залив.Сейчас,казалось,он весь слился с небом-так красив был цвет его лазурной глади,схожей с отражавшейся в нем голубени высоты.И,о чудо! Низко,почти касаясь самого края воды,вдруг появилась стая пролетающих фламинго.
     Розовые фламинго Японии.Кто не очаровывался вашей белоснежно-перламутровой красотой,оттененной по краям крыльев черной канвой оперения? Где еще грациозный изгиб ваших шей так естественно,так неповторимо подчеркивал бы и вашу элегантность,и вашу изящную незащищенность одновременно? Только здесь! Только в этих благословенных местах творец свел воедино-мир живой и неживой природы одновременно.Место,где,казалось,все созданное творит свою эллегию,поет свою песнь и имеет свою уникальную  неповторимость в безупречном ансамбле целого.
     О,да!  Теперь я понимаю почему древний Антайдзи был создан здесь,именно в этом месте тишины, гармонии ,великолепия. Люди, идущие по пути духовного поиска инстинктивно ощущают гармонию окружающей их красоты.И,куда бы судьба не забрасывала бы меня,всюду,от России до знойной Калифорнии все,более-менее,значимые духовные центры созданы именно в таких,чарующих взор и душу удивительных местах.Местах силы,как их еще называют мистически одаренные провидцы.
     Сила! Испокон веков люди мечтают о ней и гоняются за ней,не совсем ясно и точно понимая ее исток и ее суть.В большинстве случаев в этой вечной соревновательной гонке за ней они стремятся заполучить перевес в соперничестве.С жизнью,с ближним,с богом,с миром в котором живут.Им кажется,что заполучив ее они станут более могущественными,успешно-конкурирующими, лидирующими, среди себе подобных.И они тратят многое,чтобы хоть в малом соприкоснуться с ней,завладеть ее качеством,стать особенными и инаковыми в своей особенности.По существу же,люди просто ищут удобную дубину,с помощью которой они,надеются,сокрушать препятствия.Или-властвовать над другими.
     Но,что такое-настоящая сила не знает никто.Или-почти никто.Я тоже не знаю,иначе бы не присутствовал бы сейчас здесь в тихом и сакрально-почтительном благоговении перед этой величественной красотой,раскинувшейся перед моим взором.Я тоже жажду обретение в себе некоей неведомой мне силы,иначе бы не сидел перед старым Накамурой с вопрошающим всему взглядом.И мне тоже желанно соприкосновение с этой тайной великого могущества,ибо не случайно сегодня я оказался здесь.И,по-существу,сейчас,стоя на камнях горной тропы я тоже не знаю,что я толком ищу и зачем мне эта сила вообще?
     Зачем вообще людям нужен Путь и Сила? Увы.Шум крон сосновых верхушек лишь вторил сумбуру моих вопросов.И мне даже показалось,что ответа на них у человека нет.Что и ветер и сосны лишь задумчиво шепчутся о чем-то своем и неведомом,оставляя у своих подножий маленького,затерянного в хаосе человечка.
     Одно утешало.Впереди был долгожданный вечер,а с ним-новая встреча с Накамурой,человеком-легендой,мастером с большой буквы.За годы своего путешествия по реке своей жизни я накопил в себе массу вопросов.Я притащил с собою-хлам вселенского вопрошания.И в Накамуре видел шанс выверить самого-себя.
     Человек вообще,чем бы он ни занимался и,каки бы кругом общения не обладал всегда выверяет самого-себя.Это-нормально.Ибо все другие нам даны только лишь для того,чтобы через них мы научились видеть себя-точно таких же,как и они.И весь мир бог положил к подножию наших стоп лишь затем,чтобы познавая его,мы –познавали и проходили свои университеты.Кто не осознал этого-тот зряшний.Во всем.И главное-в удаче раскрыть качества своего сердца,исполнить и решить задачу своего предназначения.
     Поэтому,придя в этот храм,томясь в ожидании встречи с ее настоятелем,в какой-то мере я был готов к главному-слушать и впитывать в себя мудрость другого,соизмерять с ним свой скромный собственный опыт,открывать в себе новый,неведомый потенциал для главного-жить полнотой всего мироздания.Творить максимум всех своих возможностей, идти по-жизни,словно серфингист, балансирующий на гребне своей волны и, без усилий, несомый ею к своим заветным берегам.
     -Черт побери.Мне,действительно хочется и нравится так жить!
     Из раздумий меня меня вывел шорох.Ярко-рыжая,почти огненная белка взбежала на ствол и игриво поглядывая на меня,застыла в готовности к очередному,молниеносному прыжку.Внизу вереница монахов неспешной цепочкой тянулась в столовую принимать завтрак.И мне тоже надо было торопиться туда,к сети маленьких,рукотворных озерец-бассейнов с резвящимися там золотыми рыбками.Туда,где старые,огромные камни-валуны окутали себя саваном замшелого мха и плесени,словно подтверждая этим свою древнюю законсервированность во времени,статику своего бытия.
     Несмотря на то,что мое нахождение здесь-очень недавнее,я все-же успел зарезервировать себе любимейшие монастырские уголки.Именно там,у тех древних и величественных камней больше всего мне нравилось созерцательно быть.И сидеть.Не разговоры вести,не анализировать увиденное,а быть,словно слиться со всем.Быть-словно чувствовать и разделенность и единение с целым,с потоком всего окружающего тебя.
     Вон та зеленая, молодая травинка, возле полузасохшей ветки можжевельника. Разве не говорит она своим, присущим только ей языком о круговороте вещей? Или шелковистый мох этих камней? В нем- дыхание десятилетий .Или вон та -красавица стрекоза, пьющая росу с лепестка жасмина? Кто сказал, что сущее- безразлично и мертво к человеку? Нет, конечно же. Оно всегда готово говорить с нами. И оно говорит. Но только своим, присущим лишь ему, сущему , языком.
     Шумом  пробежавшего по кронам сосен ветерка. Вскриком птицы в вечерней дали. Гонгом соседского монастыря. И, конечно же -тишиной этих мест, которая ,словно подчеркивает и величие этой природной красоты. И, вместе с тем -уникальное своеобразие каждого в ней момента, который неповторим.
     Вот всего лишь птица над головой пролетела. Но ты успел услышать шорох ее крыльев. И он -голос того мгновения ,в котором тебе посчастливилось успеть его и ощутить, и заметить. А вон ,огибая камень- журчит вода. И на поверхности ее остается рябь танцующих воронок- завихрений. Но и они- голос воды для тебя. Для тех, кто способен ее слышать, ее понимать и с ней быть заодно.
     Да ,разумеется. Есть словесное определение такому нашему состоянию единства со всем. Сатори. Тебя посетило сатори, -говорят японцы, когда желают подчеркнуть важность, особенность вашего настроя, при котором вы и мир -заодно. При котором вас даже нет в мире, как анализирующего все объекта. И даже самого объекта нет ,а есть лишь лишь просто безмолвный дух, тихий свидетель, в котором все истинное и прекрасное отражается. И который со всем -един.
     Разумеется. Сейчас, в обстановке этого храмового великолепия мой ум говорит со мною не моим, не личностным опытным знанием, а языком книжности, теории, доступной для ознакомления каждому, кто, когда-нибудь, хоть немножко интересовался эзотерическим миром. Я не могу сказать, что описываемое сейчас мною, было  тогда тем состоянием обретенного мною сатори. Но все же, в те дни я впервые почувствовал в себе нечто, что никогда не испытывал ранее.
      До встречи с Накамурой у меня, конечно же, была гора перелопаченных книг по буддизму ,христианству. Я много читал и знал о духовных йогических практиках, медитационных методиках и психотехниках древних и современных мастеров. И все же, описываемый в них нирванический опыт был мне неведом и чужд. Как игривая кошка гоняется за катающимся по полу клубком ниток, так я, в своих доморощенных практиках, гонялся за своими ощущениями, за проявлениями силы, которые нетерпеливо желал и ждал.
     И, странное дело. Чем больше я этого желал -тем неуловимие и отдаленнее было от меня то ощущение, родственное сатори. Клубок ниток, казалось, был бесконечным. И конца нити я не видел.
     Не видел. Но уже находясь здесь в Антайдзи, я еще неясно, неосознанно-смутно начал жить предощущением постижения многого из волновавшего меня и, в конце концов, приведшего меня в этот японский  монастырь.
     Впрочем, думаю у каждого из нас не раз бывали точно такие же мгновения обостренного предчувствия вещей и событий, когда наш внутренний, пробудившийся, вдруг ,голос- брал на себя руководство нашей жизнью.  И мне кажется, что это-само бытие, окружающее нас, пытается говорить с нами языком своей тайны и особенного мироощущения. Жаль лишь, что диалог этот с ним, зачастую-быстротечен, неуловимо краток, ускользающ от нашего пристального взора и внимания.
     И то, что я сейчас точно и определенно знал, что нахожусь в предвверии своего настоящего пути и его обретении -было несомненным. И пульсировало во мне экспрессией азарта первооткрывателя, охотника, который, который, после долгого и изнурительного поиска, наконец-то взял след своего зверя, за которым так долго и упорно шел по бездорожью, по рытвинам, по опасным топямь  своей тропы.
     Так и я. Спускаясь к своему домику ,в извивистости узкой тропинки, в плеске золотых рыбок в водоеме, в шуме сосен вокруг- видел первые следы красоты, тайны и силы, за которыми так долго шел и охотился по предчувствию, по наитию, по зову судьбы и сердца, который никогда тебя не обманет.
     И сегодня я знал ,что вечер принесет мне не только ожидаемую встречу, но и приоткроет завесу над частью моих вопрошаний о смысле и жизни. О сути вещей и отношений. Об их взаимосвязи, из которой только и рождается великолепное кружево бытия.
     Так бывает. Человек долго, очень долго не задумывается о глубоких и серьезных вещах ,способных кардинально изменить его жизнь. Не потому , что так уж откровенно глух и нечувствителен к шепоту истины .И вовсе не от того, что не испытывает тоски по чему-то более цельному, настоящему, возвышенному и одухотворяющему его путь. Я знаю по себе. В глубине своего естества человек боится и страшится перемен. Любых перемен. Если он и не знает, то ,во всяком случае отлично предчувствует, что всякие перемены всегда несут в себе риск новой, неизведанной новизны. И для него- не факт, что она будет лучше и надежнее прежней. Но живя в обусловленности своего эго, каждый из нас пытается обрести и сохранить свою стабильность, надежность, привычность и незыблемость круга вещей и отношений. И мы, наше эго ненавидящее ничем рисковать и жертвовать -цепляемся за это кажущееся надежное старое. Муж цепляется за жену. Жена- за мужа. И оба- за давно изжившие и отжившие себя отношения.
     Идем ли мы на свою опостылую работу, тратим ли время на так называемых старых друзей- в сути своей мы избираем одну и ту же известную и протоптанную следами тысячей стоп дорогу. До боли знакомую. До отвращения рутинную. До безразличия примелькавшуюся.Так и сжигаем себя и  время своей жизни в круговороте вещей ,событий, историй, встреч. Так и не решаемся  никогда сделать ,хоть маленький шаг в сторону от известного, отважиться на риск нового познания, стать вольным странником, вместо обрастающего мхом сидельца.
     Это- самсара. Колесо жизни. Круговорот привычного .Не важно в каких терминах говорят об этой экзистенциальной проблеме человека буддисты, суфии, мистики всех времен и эпох. Значимо, что почти все мы- избираем свою привычную самсару, вместо шанса путешествия за круг устоявшихся вещей.
     В каждом из нас борются два состояния :заложенный в нас творцом побудительный импульс к исследованию себя и  пространства своего мировосприятия и страх от непредсказуемости ,которую всегда таит в себе поиск ,риск, неизведанное. Как правило побеждает страх. Когда это случается, а случается это почти всегда и с каждым, тогда жизнь закрывается перед нами ,жизнь теряет свою свежесть, становится мертвенно- статичной. И в этой ее мертвости постепенно и незаметно для самих себя умираем мы сами. Не телом, не мыслью, не эмоцией- духом, который всегда нас тормошит.
     И, конечно же, я знаю -каждый из нас в сокровенной глубине своей давит и прячет в себе неведомую тоску по неосознанно-влекущему.Я знаю, потому ,что я сам сегодня -точно такой же: мятущийся и надеющийся, желающий перемен и, одновременно ,их страшащийся. Я- как и они. И только великая отвага нашего сердца, зов неумолчной истины и экстаз свободы исследования -способны воодушевить нас на решительный шаг, на мужество одинокого путешественника ,на постижение, на охоту за смыслом, за тайной и предназначением, ради которых только и дана нам наша жизнь.
     И тот, кто находит в себе это задавленное страхом мужество идти по пути неизвестного-тот непременно приходит к искомому своему финишу, находит радостное отдохновение от гнетущей тяжести застоявшейся жизни. Тот получает от самой своей жизни заслуженную награду -лавровый венок победителя. И этот венок -из рук самого Творца.
     С этой, пронзившей все мое существо мыслью, я подошел к своему домику-жилищу временного гостя, забредшего в эти малоизвестные миру края в поисках ответа. Ответа на самое сокровенное:”В чем вообще мой исконный смысл и предназначение? Этот мир? Дан ли для искрометной, бликующей радости ,необремененного ничем странника? Или же это-юдоль наших несбывшихся надежд и чаяний? Место нашей сокровенной боли ,глубоко спрятанной за показной бравадой ,бегущего за собственной тенью человека?”.
     Вдруг я понял, что я- несчастлив. Несчастлив тем редким и глубинным осознанием прорывающейся наружу тоски, которая никогда не дает покоя. И тоска эта была метафизическая. Вряд ли был смысл говорить о ней с ближним. Потому ,что и ближний твой- ты в зеркальном его отражении. И ,как и ты, он также живет с мятущимся криком своей избитой, израненной бегом дней души и вечной неудовлетворенностью сущим. Он -не советчик тебе ни в твоих сокровенных поисках себя. Ни в твоих вопрошаниях к миру и богу. Потому ,что, как и ты, он- в крепких объятиях иллюзий, заменивших ему истинное видение его пути. Поэтому мы -затеряны и одиноки. Даже, если находимся в толпе.
     Я вспомнил и пронзительно- кричащее страдального Экклезиаста:
-Человек одинокий, и другого нет; ни сына ,ни брата нет у него…
     Я вспомнил потому, что не мог этого сейчас не сделать, зная, что к каждому из нас, хоть раз в жизни приходят великие и сокровенные минуты прозрений, истоки которых уже подготовлены страданиями и мудростью древних, опытом предшествующих веков, духовной песнью былых поколений.
     И слова Экклезиаста- из той, седой глубины веков. Да и разве только его? А разве плеяда других провидцев и искателей своего “Я” –не из одной когорты? И не суть значимо, что страдальный опыт многих из них разделен временем. Это- не важно. Важно, что все они говорили с нами и с тайной одним языком. И различие интеллектуального и духовного опыта каждого -создавало единую канву общечеловеческого смысла. Того самого, при котором и нирванического Будду и отчаявшегося Кьеркегора, и Лао Цзы и Нитцше, мыслителей и духовидцев, объединяет главное-пробуждение от сна, которым и является жизнь большинства двуногих.
     Ибо человек сна и есть- ты и твой ближний. Мы все , или же большинство из нас -крепко спим, воспринимая картины сна за реальность .И пробуждаются из нас те редкие и одинокие счастливцы судьбы, которым за границами их былых миражей, приоткрылась завеса, блеснул свет. Даже не свет ,всего лишь -мимолетный солнечный блик. Но и он, для немногих пробудившихся ,стал маячком, ориентиром, указателем того, что где-то там, за гранью нашего обыденного мира- бликует подлинная Красота и Тайна, приобщение к которой трансформирует всего человека.
     И очарованные ее красотой и сиянием они уже не могли остаться теми прежними, просто шевелящимися сонамбулами. Раз увиденный ими проблеск той тайны- разбудил в них дух вечных исследователей. Осветил те глубинные закоулки их мятущихся сердец, в которых , ранее, жило и терзалось  великое отчаяние человеков .
     О, нет. Я не скажу, что все они нашли свою истину и достигли конца пути. Нет, разумеется. Многие из них- преткнулись и упали, так и не поднявшись в полный рост своих возможностей. Многие, устав и не выдержав экспрессии одинокого пути- сошли с дистанции. Или, как мятущийся духом Нитцше- вообще потерялись в хаосе собственных мук и терзаний. Но были и те, кто окрыленные магией свободы полета, просветленные светом открывшейся им любви и мудрости -дошли до вожделенного своего финиша и оставили нам свой опыт, свой пример и урок личностного мужества -отваживаться жить, а не проживать, бликовать и радоваться, а не затягиваться и покрываться пеленой житейской копоти и разочарований.
     И именно они составили бессмертную когорту Великих наших учителей и подвижников, чей духовный подвиг- поистине бесценен и подлинно свят. Их путь -запечатлен для нас в преемственности их духовного опыта. В той самой, которую до сих пор, так чутко и бережно хранят для нас и наши Учителя и монастыри ,подобные Антайдзи.
    Так я думал ,расслабленно сидя на удобной кушетке своей комнаты ,и перебирая в мыслях впечатления сегодняшнего утра. Вдруг, краем глаз я заметил, выделявшийся на низком, приземистом столике, стоявшем в изголовьи моей кушетки, белый предмет.
     Это был конверт ,письмо от старого моего армейского сослуживца, с которым нас свела судьба еще в давние курсантские  годы нашей учебы в Полтавском высшем зенитном ракетном командном училище .Монастырский мальчик -прислужник, тот самый , который прошлым вечером подавал нам чай в домике Накамуры, следил также и за редкой монастырской почтой, приходящей сюда ,как для редких паломников, типа меня, так и для самой монастырской переписки. И конверт был мне доставлен его стараниями.
     Я взглянул на подпись обратного адресата : Россия. Саратов. Дмитрий Гарт, значилось на нем внизу. Наша переписка с ним началась совсем недавно. Где-то с полгода назад. Дима разыскал меня в , сетях вездесущего Интернета, на сайте общеизвестных “Одноклассники“.И я до сих пор помню ту волну радостного восторга и удивления, которыми начинались тогда его слова:
-Влад! Дорогой- здравствуй! Наконец-то я разыскал тебя. Сколько лет, сколько зим прошло. Как ты? Где ты? Почему в Америке и какими судьбами там?
     Мы тогда начали активную переписку с ним. Переписку двух старых, закадычных друзей, которых судьба общей офицерской юности свела нас в редкий союз единомышленников, объединенных аурой единого взгляда на многое- жизнь, войну, женщин…
     Так бывает. Редко, но так бывает, что двух человек роднит не быт, не кровь и даже не случай, а предначертание звезд, по которому развивается ,раскручивается их нить жизни. С Дмитрием нас роднило именно это чувство общности и некоего соответствия друг другу. Словно пазлы в архисложной мозаике полотна картины мы с ним, почти идеально подходили по манерам и взглядам. И даже по -привычкам-зеркалам наших характеров, мы с ним были так удивительно схожими и братскими.
     Мы оба с ним были из простых крестьянских семей. И оба пришли в советский военный вуз, окрыленные яркой романтической мечтой многих мальчишек- стать советскими офицерами. О, время !
     Кто из нас- русских, украинцев не помнит того звучного, устоявшегося в общественном сознании пафоса, который ,словно ореол витал над этой благородной, древней профессией воинов? Да и как было не мечтать тогда о золотопогонной своей судьбе, когда вся мощь и напор советской пропаганды,  буквально завораживала молодые и неискушенные жизнью умы- романтикой настоящей карьеры, принадлежностью к братству, чье предназначение- умирать молодыми. Чья жизнь -не более, чем вспыхнувшая искра, вспыхнувшая мимолетно и так же быстро угасшая в череде той суровой советской действительности, которой тогда жила бывшая могучая империя?
     Мы прошли с ним все конкурсные испытания и все передряги жесткого военного обучения. Долгие четыре года курсантской жизни вместе делили сухпаек, ходили в ночные караулы, имели подруг и получали взыскания за нарушения.
     И даже выпустившись из стен знаменитого вуза- оба попали служить в одну часть ,в 55-ю ДИМП. Единственно тогда существовавшую в союзе дивизию морской пехоты- элитарное соединение готовности номер один ,служить в котором было пределом мечты для многих
     Я смотрел на белое пятно лежавшего конверта. И,помню, как в пространстве всей этой комнатки, буквально осязаемо витало тогда ощущение некоей отстраненности от всего. И даже некоей отчужденности и незаинтересованности мною этим нежданным сообщением Гарта.
     Хотя, почему нежданным? Улетая сюда в Японию из Штатов я предупредил свою жену о возможной весточке из Россиию . И она -исправно и своевременно переслала мне его сюда -в далекое местечко островной страны. В место, о котором знали и слышали люди немногие. И, может быть, даже по-особому внутренне устроенные тем, что они -всегда в поиске, в динамике своего пути.
     Ибо статика для них- это тина серого нечувствования биения и пульса бликующей вокруг жизни. Я ведь тоже -всегда искал. Вначале -свою первую мечту. Потом -свою женщину и свою любовь. Мы все начинаем свой первый путь с поиска. И в этом мы все- одинаковы. Но завершаем его- всегда непохоже с другими. И в этом мы все- очень разные.
     И наши первые шаги по тропинке жизни- словно бег грациозной лани- легки, полны пульсирующей энергии, и природного изящества. Но потом, с годами, с опытом постижения –приходит к нам наши усталость и боль. И наши ноги тогда деревенеют. Из них уходит былая грациозность стремительного, легкого бега. И бег тот сменяется уже тяжкой поступью. А то и старческим шарканием.
      Почему? Почему так есть зачастую? Что человек рождается, словно с крыльями за спиной ,но под финиш своего пути, под черту своей жизни- словно с тяжкими оковами на ногах? Откуда вообще приходит к нам наша боль жить? О-о! Это был еще тот вопрос! И даже не вопрос, а кричавшее внутри вопрошание.
     Это была именно та дилемма ,задавшись которой раз -уже не отступаешь от нее назад ,а продолжаешь об этом кричать и спрашивать свое бытие. И идти вперед ,надеясь на ответ и чудо, постигнув и узнав которые- испытываешь благословенное облегчение. Может и я сейчас потому здесь, что втайне ,в себе я устал носить свою боль и страстно жаждал  избавления от нее?.Может быть не только я, но и весь мир вокруг стенает, кричит и надеется? И только я не слышу, как кричит ,как стенает?
     Я подумал.
-Черт побери ,Влад ! Ты не должен уехать с этого храма, пока не найдешь ответ на такое свое вопрошание. И, черт побери! Ты просто не имеешь права выйти за ворота этого древнего буддистского монастыря, пока клокочущая в тебе боль и ярость -не трансформируются в тебе, не преобразят тебя и не дадут тебе целительного дара избавления от них.
     Ибо избавив от них себя ,ты уже можешь тогда понять- как же от такой же боли избавиться и ближнему твоему. Потому, что только поняв суть и глубину собственной боли ты понимаешь и крик твоего ближнего. А поняв, непременно стряхнешь ее с себя, станешь другим и инаковым в своем новообретенном бытии. Так я тогда думал, продолжая повторять про себя:”Иной и инаковый ”.…
     Иной и инаковый. Слово иной- очень красивое и переполненное чувственным смыслом слово. Оно несет в себе особое качество -указывает на сущностное различие человека. Другой- это просто определение формы, одной из великого множества. А иной-это то ,чем эта другая форма наполнена.Наше русское инок- отсюда, от содержания, а не от формы.
     Увы .Мир так часто переполнен другими: вещами ,людьми, идеями. Но он- невероятно скуп на инаковых. Возможно потому ,что любая инаковость предполагает внутреннее усилие быть инаковым. В то время,как быть просто другим-означает,всего лишь,стать одним из многих и подобных.В инаковости подобия нет.В нем-оригинальность и неповторимость.В другом,в других-просто стандарт и банальность.
     И,конечно же,всякая инаковость человека,так или иначе, оставляет некий зримый отпечаток на всей его личности.Это ощущается в нем магией притяжения,зову которой нет сил и желания противиться.Инаковыми же нас делают-боль и жажда избавления от нее,путь на котором мы ищем совершенств.Другими  нас делает просто факт нашего рождения.С другими нас роднит-только случай и вынужденность.С инаковыми-только наш выбор,презрение к обыденности и жажда поиска в обретении себя и смысла.
     Что же? Быть-может и мною тогда двигала эта неуютность обыденности и скука рутинности,которые засасывают и растворяют в себе любого? Быть может! Но сейчас,держа в руках этот конверт, я,все сильнее и сильнее, испытывал нежелание его открывать.Ибо, где-то там,в смутном и неясном предощущении его содержания я знал и чувствовал,что там-в его словах и строках скрыта другая,забытая уже и потаенная боль.
     Мне,вдруг,расхотелось вскрывать лежавший конверт.Как будто я заранее уже был знаком со всем в нем написанным и сказанным.Вся моя,пробудившаяся,вдруг,интуиция,неким скрытым,обостренным чутьем дикого зверя,уже предчувствовала и мотив его появления на моем маленьком столике,и сам повод к его написанию для меня.
     И мои пальцы,словно скользя по краям этого маленького белого квадрата,будто застыли во всей своей нерешительности важнейшего для них вопроса:”Вскрывать или нет?”.И я хорошо знал,что за всей этой нерешительностью стоит даже нечто большое,чем случайная,временная заминка.Это был-пробудившийся страх,напомнивший о себе из глубин нашего военного и пройденного.Некое экзистенциальное эхо наших давних поступков,так еще до конца не осмысленных,не прочувствованных нами.И у которых,обязательно есть свое начало.
     У всего оно есть,как первопричина и исток,как старт больших и малых историй,из которых,в конечном счете,и плетется затейливое кружево нашей судьбы.Было оно,разумеется,и у этой,положившей начало,если и не конца нашей дружбы с Гартом,то,по крайней мере,повод к ее переосмыслению.
     Когда же это все было? Ну,конечно же,это был памятный 1981-й год,когда Советский Союз вошел в Афганистан и над иссиня-черным,южным небом пыльного Кабула не стихал гул советских АНТ-24,певших своими пропеллерами заунывную,рокочущую песню захода на глиссады посадок.Тогда начиналась афганская увертюра.А страна,казалось,даже не заметила,что начиналась ее новая эпоха,совершенно другая жизнь,из которой выйти прежней и беззаботной ей уже не удастся никогда.
     Тот памятный декабрь 81-го? Нас-группу офицеров и прапорщиков отдельного разведывательно-десантного батальона держат на промерзшем плацу.Держат уже с час.И люди,продрогшие от кинжально-пронизывающего,по-океански стегающего плоть ветра,ежась и кутаясь в поднятые зимние воротники курток,пританцовывают.Ждем высокого начальства.Ждем и,нет-нет,да и поглядываем на светящиеся в предутренних сумерках,квадраты штабных окон.
     В них-силуэты,тени людей,занятых какой-то своей,только им ведомой работой.И напряженность этой работы,словно витает в окружающем воздухе,наполняя его ощущением непонятной тревоги,ожиданием чего-то нового,кардинально меняющего прежнюю,устоявшуюся атмосферу воинской рутины.
     Из,вдруг,широко распахнувшихся дверей вышла группа высопоставленных офицеров.Почти все-с полковничьими звездами.Мы-зашевелились.
     -Равняйсь! Смирно!,-резким диссонансом с устоявшейся тишиной бледного утра,вскомандовал наш комбат.Высокий,моложавого вида адмирал прервал на половине его доклад и,вдруг, без всякого видимого для всех повода,произнес не по-уставному:
     -Здравствуйте,ребята!.
     Стушевавшись вначале от такой компанейщины мы недружно рявкнули:”Здравия желаем,товарищ адмирал!”.Адмирал с секунду промолчал.Было заметно,как правая его рука,несколько нервно похлопывает себя по правому боку шинели.
     -Ребята!,-снова не по-уставному,прокашлявшись,начал он.
     -Предстоят большие и важные дела.Сегодня ночью мы (СССР) вошли в Афганистан,для оказания там интернациональной братской помощи.Думаю каждый из вас догадывается о причинах этого решения нашим советским руководством-предотвращения оккупации этой страны враждебными нам,проамериканскими силами и,таким образом,,создания у наших границ непосредственной угрозы.
     -Вашей группе,почти в полном составе,предстоит трехмесячная командировка туда.Вы будете приданы сороковой армии,но только для  вашей формальной там прописки.Действовать вам предстоит  в зоне ответственности обьединенных сил специального назначения,выполняя задания его командования.Иногда-во взаимодейсвии с армейским командованием.Но чаще-самостоятельно.
     -Сейчас я хочу знать от вас,-есть ли среди вас те,кто по тем или иным мотивам не может туда отправиться?
     -Мы,командование,с пониманием рассмотрим любой мотив и немедленно удовлетворим его.На принятие каждым из вас своего личного окончательного решения вам отводится три часа.После,тех,кто решил быть отправленным туда,я жду в конференц-зале клуба части для полного инструктажа и дальнейших действий.Все вопросы-там.Сейчас вы-свободны до 9.00.
     Штабисты развернулись и ушли так же быстро,как и появились.Мы остались одни,с холодом плаца,тускнеющими на небосводе звездами и смутно-нахлынувшем ощущении тревоги,которую буквально все пытались скрыть наигранной эйфорией беззаботной бравады,деловитости.
     -Ну,что,Влад? Кажется начинается весьма интересные деньки?,-толкнул меня в бок Гарт.
     -Да и то сказать,застоялись,-буркнул я ему тогда в ответ.
     Но мыслями,но чувствами в те первые минуты полученной вести я был,все же,не в догадках о своем будущем.И даже не в размышлении об афганской ситуации.
     Мы-военные,конечно же,знали и догадывались о скорой и предстоящей развязке в той стране.Для нас не было новостью то,что советское руководство активно сотрудничает с правительством бабрака Камаля.Что в Афган идет целевая военная помощь,в том числе и направлением туда наших советников,инструкторов.Но то решение ввести туда наш воинский контингент будет принято в качестве безальтернативного шага и именно сейчас,в каждом из нас зарождало чувство неясности,неопределенности своего будущего.
     Конечно же.Мы все служили в подразделении,во многом отличавшемся в своей специфике от рядовых армейских и флотских частей.И гордились элитностью своего профессионального избранничества.Как любой,уважающий себя мужчина,гордился бы шансом,возможностью проверить себя на излом,на качество того,чего ты сам стоишь в глазах других и собственных? Какая вообще тебе цена не в словах,а в риске,на кону которого часто стоит твоя жизнь?
     Не раз я задумывался над сущностью того,почему некоторые выбирают в своей жизни военную стезю? Что вообще влечет человека к профессии,чья суть всегда таит в себе риск,шанс житейской эквилибристики между жизнью и небытием,острую грань,по которой всегда балансируешь,как по краю обрыва,как по канату над пропастью?
     Безусловно я  напрочь отбрасываю иделогически-пропагандистскую составляющую, при которой этой профессии, во всех государствах, придается некий романтический ореол. Понятно, что он-не более,чем банальная приманка для неискушенных жизнью и сутью этой работы.Я речь веду о некоей глубинной,скрытой от света осознанного видения потребности людей –делать риск-сутью своей прфессии.И в чем-то,даже испытывать скрытое,непреодолимое влечение к нему.Так люди идут в горы,взбираются на неприступные вершины и,рискуя всем, получают от этого нечто значительно большее, чем просто кайф бушующего в венах адреналина.
     В силу этого,неосознаваемого вполне влечения-прыгают с парашютом, занимаются экстримом.У врачей,у психологов, безусловно, есть профессиональная версия подобного феномена. Но мне, все же кажется,что суть проблемы коренится в более глубинном пласте нашей человеческой жизни-в экзистенциальной потребности каждого из нас испытывать внятный и волнующий нас шепот тайны,которая всегда за гранью сегодняшнего бытия живых.
     Что именно риск,в котором собственная жизнь часто покоится на чаше весов судьбы и случая-не просто волнует и будоражит наше естество,но и побуждает нас быть действенно-отважными,в чем-то даже авантюрно-азартными,решившимся в неизвестностях вызовов,даруемых подобной профессией,понять свой сокровенный смысл и свое экзистенциальное предназначение.
     Нас всегда манит то,что приближает к познанию себя и своей сокровенной тайны,которая многое в нас-кардинально меняет.А главное,что позволяет ощутить чарующую красоту и хрупкость бытия.И по этому параметру профессия профессионального военного-одна из наркотически-влекущих.И всегда-безжалостно-беспощадна к ее избравшим.
     Да так оно и должно быть.Раз отважившись вступить на путь вечно сражающихся,ты уже не властен над тем,как дальше сложится твоя судьба и выбор? И в этой своей невластности над собою и своей жизнью ты добровольно отдаешь тогда ,на волю звезд и судьбы-все.Становишься и игроком и покорителем вершин одновременно,вселело принимая и допуская в свою жизнь фарт,случай и надежду.
     Где-нибудь,в иной работе и деятельности вы можете представить себе более пьянящий и гремучий коктейль вашей жизни,когда вся экспрессия вашего бытия,буквально,в считанные секунды,может свестись к потрясающей глубины просветлению,яркой вспышкой завершающего ваш земной путь.Или,не менее потрясающей болью сожаления и отчаяния,ставшими вашей исповедной Голгофой жизни.Я ,лично-нет!
     Я,лично,твердо уверен,что военная жизнь и судьба-это тот единственный и даже,провиденчески предложенный мужчине сценарий,принимая который он может увидеть себя на изломе,на грани,на пределе.
  Думаю,что именно по-этой причине,войны стали изначальным уделом этого мира.И именно,в силу этих составляющих,часть очень замаскированных нашему осознанию-профессия военного была и будет всегда востребованной.
     И сейчас,рассматривая конверт от своего далекого,бывшего однокашника,я знал,что не потому человечество ведет свои войны,что так уж неискоренимо плохо и несовершенно.Нет,же!
     Войны мира существуют и рождаются для того,чтобы мир спящих двуногих имел возможность получить кардинальную,часто вселенской окраски, встряску,из которой вынес бы главное-осознанность своего предназначения.Войны-это бич провиденческий и Божий не столько для погрязсшего и разлагающегося в пороке мира,но в большей мере,для того,чтобы сам мир этот мог преобразиться,сделаться иным и качественно более совершенным.А человек-более инаковым.Другого,тайного и экзистенциального предназначения  у войны нет.
     Говорят,правда,о социальной, классовой, экономической, религиозной, политической составляющих всяких войн.И это-правда.Но правда,лишь-отчасти.Потому,как,если бы только они были причиной и судьбой человечества-общество давно бы уже жило не в каменном веке своих вечных,кровавых междуусобиц,а в нирване своего заветного,золотого Эльдорадо.
     Однако же всем нам-далеко до этой заветной страны грез и мечтаний.мир-вечно воюет.И это,пожалуй,единственно верная константа нашего существования.Война,как средство и как соблазн,как рок и как искушение,стали нормой и повсеместностью,окружающих человечество дней.
     И даже не столь важны сами масштабы повсеместно ведущихся боев.Война полов,поединки беспредельщиков,споры супругов,свары друзей и соседов,в основе своей,не имеют существенных различий перед грандиозными и величественными эпопеями исторических сражений.В основании каждой из них лежит общее и роднящее их качество-невыносимая боль и попытка от нее избавиться,через отдачу ее другому.Другому человеку,другой нации,другой стране.
     Достоевский говорил о слезинке одного-единственного  ребенка,перед которой должны блекнуть все животрепещущие проблемы земного мира.И,безусловно,он был-провиденчески прав.Здесь,в этом малоизвестном буддистском монастыре,я тоже жил открывшейся мне правдой того,отчего люди-вечно воюют,войны страшатся,ее предчувствуют,но к ней же,необьяснимо и влекутся? Все стало -очень обнажено-простым.
     Я понял,что это только кажется,что правда и истина-навечно похоронены и замаскированы ложью и грязью всех идеологий пропаганд мира.Только кажется,что путь к правде-безнадежно завален,закрыт завесой и шорами,главные из которых есть взывания к патриотизму масс.За всей видимостью социальной причинности всякой войны,за всеми завалами самых распрекрасных слов о долге,о Родине и подвиге во их имя,всегда проглядывало главное-великая потребность человека и человечества выверить себя на грани,на крике,на боли,на изломе всего устоявшегося.И выверев-увиденному или же ужаснуться и умереть,забыться в бесчувствии ко всему живому.Или же,пройдя и выдержав все-преобразиться,стать подлинно новорожденным,оновленным,омытым и грязью,и ужасом,но и огненной силой и обнаженной правдой великого страдания всякой войны.
     По этой только причине-всякий пробудившийся и осознающий себя человек воюет не за партию,не за Родину,не за народ,не за идею даже,а только за самого-себя.
     И на всякую войну,справедливую и не очень,он идет только,чтобы на изломе своих и соседских страданий,на вершинах апофеоза великого вселенского отчаяния,прорвавшись к себе через риск,через боль и крик,-придти к самому-себе,осмелиться заглянуть в себя,в свою сокровенную и бурлящую в глубине бездну.Другого предназначения у войны не бывает.Точнее,все другие ей объяснения-от политики,от идеологии,от момента и от лукавого.
     И,чтобы увидеть этот мотив,чтобы осознать и прочувствовать его во всей его значимости-человек должен стать воином своего пути.Или-мистиком своей жизни,потому,как путь мистика-это и есть путь вечного воина.
     И тех и других настоящих,всегда среди нас-очень мало.Солдат-много.Бойцов-предостаточно.А вот воинов-нет.И мистиков-нет.Потому,как подлинный мистицизм-тропа одиноких и редких.Только шарлатаны от духовности сбиваются в кучи.Воины и мистики-всегда в обособленности,в избранничестве,даже,если они принимают для себя самостоятельное и осознанное решение участвовать в массово-оргийном,и в инстинктивно-народном действе толпы.
     Только два типа редкого человека-воин и мистик,входят в сражение-как в поединок добра и зла,не обуславливаясь его идейным или идеологическим содержанием.Они сражаются не за правду масс,как ее понимают другие.А за Истину,по которой живут и выверяют свой путь.Которая только в горниле их великого риска между их жизнью и смертью приоткрывает для них покров вселенской,мистической тайны и которая удовлетворяет их тоску по духу.Для воина его жизнь есть-и его сражение с ложью  и его  отдохновение с правдой,одновременно.
     А,главное,его жизнь ставит его- один на один с собою,каков каждый из нас есть,а не каковым себе и другим кажется.И это-путь подлинно независимых и свободных в своем выборе людей,тех,кто не ищет противистояния,ради него самого.Но,кто всегда готов к  сражению с вызовом бытия и вызов этот-приемлет..Все остальные не сражаются,а только –вынужденно воюют.И,зачастую-воюют по-принуждению.Или в силу идеологической обусловленности.
     Для сражения важна-великая осознанность и свобода личного выбора.Для боя и участия в нем-отчаяние,страх,авантюризм и безысходность,что-то решать самому.Вот почему всякая война преизобилует большими и малыми боями.И,очень мало-выдающимися сражениями.Ибо сражения-своеобразные метки,эпохальные вехи всякой войны.Бой и бои-ее обыденность.
     И каждое сражение в ней-кричит нам о несовершенстве нами же обустроенного мира.В нем-концентрированная боль и мука миллионов детских слезинок ,о которых говорил великий русский гений..Но в нем и шанс каждому из нас, эти слезинки заметить и жертвенностью своего непосредственного участия в войне-их искупить.
     Поэтому весь древнеяпонский эпос,буквально предуготовил появление такого клана воинов,как самураи.Точно по такой же причине,вся мораль,философия,этика и стиль самурайской жизни подарили миру эталон Воина пути и Мистика жизни,одновременно,у которого все его бытие способно сконцентрироваться в вспышку мгновения,ради которого самурай жил.
     Не удивительно,что и все боевые искусства этой страны-прежде-всего-философия самурайского стиля и духа.И только в последнюю  очередь –непосредственное боевое мастерство и навыки.
     И пока я так размышлял о сути войны,пальцы мои,словно переполнившись родившейся в них решительностью-надорвали конверт.Слегка щурясь от мягкого,но все же полумрака моей комнатки я раскрыл сложенный листок.Узнанный мною почерк Гарта доносил до меня,словно из того давнего афганского прошлого:
     -Влад! Я долго размышлял об этом ответе тебе.И поверь-долго на него не решался.Я хочу сейчас  сказать тебе правду того давнего эпизода,случившегося с нашей группой в Афгане,когда из 18-ти человек живыми нас вышло только шестеро.
     -Влад! Ты меня спрашивал,как могло случится,что спустившись к подножию той горы,все четверо ребят погибли и их отход не был никем прикрыт? Так вот,Влад.Я не прикрыл их не потому,что делать это было уже бесполезно.И моя лишняя смерть-ничего бы не изменила в той ситуации.Ребята полегли-почти мгновенно,от одной пулеметной очереди,выпущенной по ним.Полегли все сразу,практически,наверное,и не поняв,что случилось?
     -Я же,раскладывавший в той пещере, в которую мы впятером зашли и из которой они спустились вниз,боеприпасы,увидев всю ситуацию-просто не рвонулся им в след,а залег в ее укрытии,готовясь встретить духов здесь.И не моя была вина,что духи в пещеру не зашли,а прошли вверх,мимо меня,на вас с парнями.Там,на сайте “Одноклассники”,ты спросил меня:”Что же мешало мне тогда отвлечь их на себя,раз я видел уже их спины и мог,вступив в бой-многое в нем изменить?”.
     -Так вот,Влад! Я не могу и сегодня ответить тебе на этот проклятый вопрос всей моей жизни.Возможно только ты сейчас поймешь меня,ты же у нас всегда всем за исповедника был,но в тот роковой миг,когда я должен был принять единственное ,для себя,решение,я-просто вспомнил лицо своей маленькой дочери и жены.И матери,у которой,кроме меня не осталось. Никого.Вспомнил очень случайно и очень некстати.И это несвоевременное,молнией блеснувшее во мне тогда воспоминание-буквально парализовало всего меня.Буквально на какие-то секунды или десятки секунд выключило мой рассудок и волю.Но их тогда,оказалось достаточно, чтобы в той ситуации, в тех условиях я-невольно пропустил и не встретил духов. А, пропустив, понял, что  предпринимать что-либо остальное было уже бессмысленно. И для меня и для вас, оставшихся на той вершине. Первая их группа пошла на вас. А вторая, еще более многочисленная, остановилась внизу ,не позволяя мне ничего предпринять…
     -Ты-сам профессионал,Влад.И сам лучше меня понимаешь, что расклад тогда был не в нашу пользу.И моя смерть-ничего бы тогда не изменила бы.Только добавила бы лишний труп.Я был просто зажат,запакован в той пещере,с одним лишь АКМом против полсотни их.Мне бы они даже высунуться на миг не позволили бы-сразу же-расстреляли бы десятками стволов.И не моя вина,что они не зашли в ту пещеру.Меня тогда спас-просто случай и везенье.И,разве не ты постоянно говорил,что:”Боец-предполагает ситуацию.Но бог и случай- дирижируют всем раскладом в покере”.
     -И поверь,Влад! В той,моей ситуации мог бы оказаться каждый…
     Ах,память!И-наша спасительница.И-наша мучительница.Она-бесстрастна.И в бесстрастности той к нам-безжалобно-палаческая.На ее полотне-то отдельные эпизоды,то нескончаемая нить житейских эпопей.И,как в круговороте вечной сансары-одни и те же лица,события,даты.
     Конечно же,память,я вспомнил и то,что навсегда осталось зарубкой и шрамом в душе.Вспомнил из-за этого письма,как это все случилось тогда, в том жарком ,далеком Афгане, когда нас,группу офицеров и прапорщиков морпеховского разведбата, доставили для прохождения, так называемой, командировки. А может и не командировки вовсе, а просто той жизни- не пройти, не прочувствовать, не пережить которую тогда никто из нас  не мог.
     Жара!!! Вместе с мелкой,серой,буквально в пудру перетертой пылью,скрипящей на зубах и забившей все поры твоего тела,она,казалось была-особо нестерпимой,после привычного, влажноватого, приморского климата.Наша группа,почти в полном составе-на задании.Нас-18ть человек.Мелкой,растянутой цепью,с полной выкладкой и перегруженный неприкосновенным запасом и боеприпасами мы медленно продвигаемся по пологому склону горы.Наш путь-ущелье горного перевала.Наша цель-засада и уничтожение ожидаемого (по даным дивизионной разведки) каравана,идущего из соседнего Пакистана вереницей тяжело груженных оружием ишаков и лошадей.
     И мы уже- почти на месте предстоящей встречи. Как старший группы я беспрерывно останавливаюсь и рассматриваю в полевой бинокль окружающее нас пространство гор. Люди- явно устали. И на голове многих, косынкой завязанная зеленая бандана ,буквально почернела от промокшего ее пота. Мы все- тяжело вдыхаем разреженный воздух. Но мы уже- почти у цели. И пора “обживаться”.
     Я с моим замом еще раз сверяемся с картой.Подковообразная дуга гор,эдакой изящной цепью,обрамляет раскинувшуюся внизу зеленеющую долину с небольшим и приютившимся в ней кишлаке.Перевал-почти по средине этой подковы.И тропа,по которой мы ожидаем этот караван,словно надвое разрезает  и горы и долину.Действительно.Места здесь-красоты невероятной.Я такие только на Алтае видел,чтобы и суровость скал и малахитовый отлив зелени долин,и голубень низкого,казалось протяни руку и достанешь,неба-были в великолепии и в созвучии общего ландшафта.
     Но мы-на месте.И первым делом,почти у самой вершины,в глубокой ее расщелине, выбираем площадку-местечко для нашего снайпера Сереги.Из ее темени его будет, практически не видно.Зато сам Серега будет прекрасно обозревать всю впереди лежащую панораму. Ну и прикрывать нас, в случае чего, метким огнем своей снайперки.
     Серега,бесшумной тенью соскользнул в темный зев расщелины,начал подготавливать позицию. Гарта же я направил вниз с четырьма бойцами,приданным нам из других подразделений.А группу Гомзева, из девяти человек ,по всем правилам военной тактики ,я решил разместить на противоположном выступе горной подковы. И, таким образом, получался классический вариант, классической засады, когда охваченная правым и левым склоном хребтов долина и просматривалась с обеих противоположных позиций и, не менее эффективно-простреливалась перекрестным огнем наших двух групп:моей,залегшей на левом отроге подковы и Гомзева-на правом.
     Люди же Гарта,спустившись,к предваряющей горы пещере должны были блокировать вероятный отход,гарантированно попавшего в клещи засады,каравана назад и всяческую,возможную ему помощь и огневую поддержку со стороны замершего и,казалось, вымершего, затихшего кишлака,раскинувшегося в зеленеющей, в подножии гор, долины.
     Это была-стандартная,десятки раз описанная в наставлениях схема.И-столько же раз успешно отработанная на изнуряющих лагерных и полигонных тренировках.Да и в опыте реального применения,в условиях горного Афганистана,эта схема также имела неоднократный успех.И в своей эффективности,в надежности и в своей “работоспособности” - никаких сомнений у специалистов разведывательно-десантных подразделений не вызывала.Как говорится-была не раз апробирована опытом,кровью и традицией построения засад в условиях подобного ландшафта.
     Не было никаких сомнений в правильности избранной схемы засады тогда и у меня.Да и,что сказать? Сколько раз мы с ребятами,за неполные полгода афганской жизни,проводили подобные операции? И,практически-ни одного сбоя и ни одной потери в людях.И,практически,за нами всегда была победа внезапности,успех маскировки,сила скрытности и холодной, беспощадной,жестокой расчетливости всякой войны.
     Той самой,когда в некоторых ситуациях с попавшим в нашу ловушку караваном,пленных мы не брали.Не потому,что так уж кровожадны были.Нет! Просто война,как и всякий экстрим человеческой жизни имеет свою логику и свои законы ведения скрытых операций,когда плененный противник-зримая и опасная обуза для всей группы.И,когда оставленный живым,пощаженный тобою враг-практически не оставит тебе шанса вернуться назад из рейда живым тебе и твоим ребятам.
     И,кто не прошел через муку и ад принятия именно такого безжалостного и, в сути своей-бесчеловечного решения “пленных не брать”,тот не соприкоснулся с главным,с чем человек вообще соприкасается редко-с экзистенциальным опытом силы и власти над чужими жизнями,душами и судьбами.С опытом,который уже никогда не оставит человека прежним и неизмененным.
     И,может быть,нигде так явственно и зримо этот опыт не отражается,как в глазах людей,воочию соприкаснувшихся с смертью.И своей близкой,и чужой-отсраненной.И это-не потухшие от ноши непосильного глаза.Скорее-всего,это-взор,воочию увидевший бездну и холод запредельного,темного,что до этого тяжко спало в катакомбах наших израненных жизнью душ.
    И вырывается оттуда в ситуациях экстрима войны или диким,до безрассудства варваром,по-зверинному почувствовавшего вкус риска и крови и безнаказанности за опьянение ею.Или же-отчаявшимся страдальцем,расколотым и разорванным на мелкие осколки своего “Я”,грязью,бесчеловечностью и ужасом,которые людям показывает настоящий лик всякой войны.
     Может быть по именно этой самой причине всякая война,духовно калечит всех ее участников,оставляя на личности каждого-свои неустранимые и неизгладимые психологические шрамы, рубцы, которые бередят до самой смерти.
     Война обладает той мрачной,мало освещаемой правдой,ситуацией того,что человек,хоть раз побывавший в ее горниле-редко остается духовно-здоровым.Где-то,в чем-то,в самом своем,быть может, сокровенном,человек войны, априори,обречен жить с вечной болью. Или с не менее вечным сном своей души,с миром эмоционального огрубения и бесчувственности к ньюансам жизни, которые тоже есть своеобразной защитой от этой самой боли.
     Просто уже нельзя,убив себе подобного,быть по-прежнему здоровым и открытым свежему,бликующему потоку бытия.На войне любой опыт встречи с смертью-безусловно преображает человека.Или в сторону его огрубения и даже деградации.Или же в сторону глубокого предчувствования им той вынужденной трагедии противоборства и противостояния с себе подобными,которые подвигают зрелую личность к инсайту-прорыву к сокровенности своего человеческого “Я”,к осмыслению метафизических тайны многих аспектов нашей жизни “до” и “после”,и к подлинному обретению себя через личный опыт соприкосновения с запредельным.
     Война,риск и постоянная близость смерти,смерть твоих друзей и близких,смерть твоих врагов и противников и есть тот опыт,который без труда можно прочесть или же в глазах воевавшего солдата,или же в его поступках,в условиях мирной жизни.Редкие люди способны выйти из своей войны-не раколотыми,не искалеченными нравственно и цельными психологически.
     Большинство,подлинно воевавших и видивших смерть воочию-возвращаются со своих полей сражений потерявшимися и потерянными и для самих-себя,и для общества за которое они воевали.Поэтому-нет правых и неправых войн.Нет войн священных и несвященных.Все войны,в сути своей-деструктивны.По-крайней мере в отношении к личностному миру человека,в ней участвовавшего.
     Войны могут решать отвлеченные идеи,изменяя тем самым схемы мира.политику и геостратегию держав и народов.Но ни ода война не смогла решить самого важного-дать человеку подлинную радость и наслаждение его бытием.В этом-все войны мира похожи в своем разрушительном аспекте.И все павшие на полях сражений солдаты мира, пали так и не реализовав до конца свой , потрясающей глубины, потенциал, заложенный в них творцом и предназначенный им для их собственного взлета и преображения.
     Конечно,здесь,в тиши и в уюте этого маленького дзэновского монастыря,эти мысли звучат сейчас во мне ранимым откликом на то мое прошлое.И кода пальцы мои держали этот развернутый лист письма,а глаза перечитывали чужие строки-признания,слова-исповеди, они также начинали жить в том моем прошлом.
     Тот памятный и проклятый день? Среди моей уверенности в успехе нашей готовящейся операции и среди,словно гротескного ей противопоставления,красот пейзажа,я помню ощущение тревоги.Неясную,еле заметную на фоне той деловитости и будничной нашей работы,которой и объяснения-то по-настоящему не было.Ну просто-состояние внутренней настороженности,неуютности,которая и злит и отвлекает.Ну просто,какая-то нарастающая внутри тоска.Тревожность,как предчувствие некоего рока дня,фатального момента твоей судьбы.
     Так,поутру,твой лучший друг,твой кореш и брат,чистя вмсте с тобою зубы,вдруг распрямляется,на миг замирает и с неведомой ранее,запредельной тоской и печалью говорит,словно в раздумии глубоком:
     -Влад! А ведь меня сегодня убьют…
     И ты, выспавшийся и свежий, тоже наслаждающийся этой неспешной процедурой простого утреннего туалета, вдруг ,буквально цепенеешь от его слов, не принимая их ни умом, ни логикой, но понимая их тайную неотвратимость, каким-то своим особым шестым чувством. Интуицией, которая не обманывает, не лжет, никогда не подводит тебя. А только ,вдруг, оставляет в твоей душе, до ужаса леденящий, холодок пустоты.
     И ты-немеешь от надвигающегося предчувствия неотвратимой беды.И вы оба,начинаете тогда говорить несущественные ,для обоих, слова.Ты пытаешься все перевести в шутку.И делаешь это с нарочитой грубоватостью,мол ну будет тебе дурить,брат,да на благоглупостях всяких зацикливаться.Мол,мы еще друг у дружки на свадьбах наших отгуляем,отпоем,отпляшем,отопьем тосты и здравницы.И гонишь прочь ,неотвязно поселевшуюся в тебе, тревогу за него. И улыбаешься-искусственно-беззаботно,наигранно и неестественно.
     А вечером они возвращаются с задания.И по их скорбному молчанию,по неспешной усталости их молчаливых движений ты начинаешь предугадывать о беде.И семенишь к ним неуклюжей трусцой,пытаясь понять:”Кто в этот раз?”
     И с заискивающей,глупой улыбкой,словно все еще надеешься на чудо,отгоняешь от себя самое страшное,а твои губы ,словно чужой диктант повторяют:
     -Ну,что,братки? Все нормально?
     Но глаза уже видят в приоткрывшемся брезентовом пологе кузова, эти застывшие неподвижно и неуклюже раздвинутые ступни.И,подбежавший врач с санитарами их их считают-один,два,три.,четыре.И среди этих,безучастно выставленных на обозрение,еще обутых ступней-ты видишь и его.Ты их узнаешь сразу.Ты не можешь их не узнать.Ибо еще сегодня,утром,наклоняясь и чистя свои зубы,ты невольно видел эти ботинки с высокой солдатской шнуровкой,мятые их носки,потертости на их коже.
     А,когда этот их скорбный счет заканчивается,-оттуда,из великой запредельной глубины твоего существа,резкой и стремительной змеей в тебе поднимается крик,вот-вот,готовый перейти в вопль твоей боли и безысходности.Но и вопля твоего никто не слышит.Ты его перехватываешь судорожожной спазмой,буквально у самого своего горла.Давишь и душишь в себе страшным и неимоверным усилием,а наружу,в мир и в застывшее  вокруг безмолвие стоящих, выпускаешь только приглушенный,сдавленный  клекот…
     И гладишь,гладишь своей непослушной,дрожащей рукой его мраморно-белое,застывшее в своей умиротворенности и покое лицо.Лицо твоего друга,брата…
     Лицо,тебя самого.Потому,как это-не только брат твой сейчас застыл и уснул навеки с растерзанным,в клочья кровавые, телом.Это,каждый из нас,еще живых и страдающих своей сокровенной болью,в убиенных своих и павших товарищах-себя хоронит,частичку души своей безвозвратно оставляет,словно вместе с мертвыми и еще живыми,беззвучно вопрошая к безучастному небу:
     -И это ,мы-Господи!!!
     Предчувствия павших? К счастью мне еще не ведомо оно было.Но тогда,в тот день оно впервые было со мною один на один так отчетливо и так ясно,что в некоем ощущении чего-то фатального я,даже и не заметил странного движения ветвей кустарника,что буквально стеной,рос на противоположной от меня внутренней стороне горной цепочки  гряды-подковы.Туда, именно туда сейчас неторопливой и растянутой цепью направлялась группа Гомзева Славы.
     В бинокль мне были отчетливо видны разгоряченные подъемом лица ребят,пот на их щеках,шевелящиеся губы.Вот-вот ребята должны были подойти к линейке именно тех,виднеющихся кустов,чтобы там,за ними-скрытно расположиться,оборудовать замаскированные позиции и ждать караван.
     Тиу-тиу,-вдруг пропела позади меня птица.Я обернулся..Чуть выше,метрах в двух от меня и левее было небольшое птичье гнездо.В нем-с полдесятка еще не покрытых оперением головок с жадно раскрытыми ртами-клювиками.Мамаша-птица,готовая вот-вот вспорхнуть,не моргая своими глазками-пуговками только выводила свое:”Тиу-тиу..”.
     И все бы, казалось, было окэй в этом классическом раскладе классической засады. И, вроде, схема была выстроенная мною образцово, как на учебном макете класса тактики. Но это неясное, вспыхивающее смутным жаром тоскливое предчувствие опасности, которое тогда так явственно звенело в раскаленном воздухе гор? Я не мог тогда ни осознать, ни понять его причины, хотя и знал неписанный закон всех разведгрупп:”Интуиция, десятикратно обостренная риском реальной опасности- не подводит!”.
     Моя интуиция? В тот раз она тоже меня тогда не подводила. В тот раз я ее просто заглушил в себе некоей привычкой к делу, которое не раз делал, ситуацией рутины, свойственной всякому профессиональному ремеслу. В тот раз я всего лишь тогда внутренне расслабился. И впустил в свое, всегда обостренное на опасность ощущение ,чуткого ко всему зверя-самонадеянность удачливого охотника.
     Я просто не придал никакого значения тишине.Тишине того маленького, уютненького и утонувшего в зелени кипарисов кишлака, словно распластавшегося среди великолепия ровной долины. Конечно же. Как же мне, опытному “зверобою” было тогда не насторожиться этой неестественной тишиной людского жилища, среди которого даже разноголосье домашней птицы и скота-отсутствовали ?.Кишлак в котором нет звуков уже должен быть сигналом “стоп”.Ибо неественно было,среди сияющей голубизны неба и отзеркаливающего его озерца не жить человеку,не наполнить местность звуками и красками жизни,смехом детворы,скрипом двуколок,пением птиц,эхом стука ведра,коснувшегося дна колодца.
     Тогда.в суете подготовки к встрече каравана я просто забыл обо всем этом.Забыл я,но не моя тревога и предчувствие,не мои интуиция и наработанный опыт,которые в тот роковой день были неотступными.И,конечно же,даже сейчас,здесь,в маленькой,словно игрушечной комнатке монастырской гостиницы,сидя с развернутым листом письма,я до мельчайших подробностей помню,как все происходило тогда-двадцать пять лет назад.
     Вон группа Гарта уже почти сошла вниз и дошла до равнинного плато,на котором раскинулся кишлак.Вон,выше меня,блеснул антенной наш радист и снайпер Серега,на секунду выглянул из гранитной расщелины-укрытия и,подняв вверх большой палец правой руки,подмигнул мне.И ребята Гомзева,перешедшие на другой отрог горной подковы,начали растягиваться в цепочку,готовясь к скорому оборудованию своих позиций и,таким образом,совместно с нашими-обеспечить перекрестный огонь.
     И тропа,что извивистой змейкой,витиевато рассекала подкову гряды-также была под нашим контролем и нашими прицелами.Только парящий над нами орлан был недосягаем в своем горделивом одиночестве птицы-безразличной ни к нашим прицелам,ни к нашей этой скорбной,кроваво-грязной суеты,копошащихся под его крыльями.Его полет,как и резкий взмах его крыльев,оперенных по концам белоснежной каемкой,были неслышими.
     И первые выстрелы,расколовшие эту застывшую вокруг тишину,были тоже-почти никем не услышанными.Точнее-не выделенными физическим слухом людей,предавшихся на миг,очаровавшей их красоте и безмятежью божьего дня.Ибо вначале был шок.Картина,воспринятая глазами,как немыми  бесстрастными очевидцами той беды,той боли и онемения,которые пришли первыми.
     Всего лишь на миг люди оставили свой истинкт хитрых и безжалостных зверей ,чтобы ,если и не насладиться очарованием окружающей их красоты ,то ,хотя бы ,ее запечатлеть перед схваткой ,перед предстоящей грязью и кровью того действа ,которое мы –двуногие ,в оправдание за предстоящий ,творимый нами грех ,трусливо называем -работой.
     Люди вообще склонны к эфемизмам ,когда дело касается их самооправдания .И ,в попытке заглушить в себе крик оскорбляемого и оплевываемого ими бога -всегда находят красивые и усыпляющие этот крик слова. Родина ,обязанность ,профессиональный долг ,патриотизм ,братство ,мужество ,работа -вот та красивая ,узорная виньетка ,служащая нам рамкой нашего мировосприятия ,за голой шелухой всяких определений и слов которой, человеку нет возможности видеть более глубокие и значимые для его бога вещи.
     И та работа ,которую мы тогда делали и в которой черпали горделивое чувство своего профессионализма -тоже была нашим фреймом ,в тисках которой были замкнуты и наша ,вселенской остроты ,тоска по свету и миру ,покою души и безмятежности сердца и наша адская усталость от греха и грязи ,которой является всякая “работа”-убивать себе подобного.
     И когда среди всей этой красоты гор и дня неведомый пулемет вдруг затакал россыпью своих смертоносных ,свинцовых плевков -никто из нас вначале не осознал ,не воспринял реализма случившейся ситуации,всей обнаженной,жестокой правды схватки двуногих,в которой их жизнь,смерть и кровь названы ими - работой…
     Первым рухнул наш снайпер Серега, который еще секунду назад, подмигнул мне из своего укрытия. Словно в замедленном немом кино я вижу его лежащим бездыханным и вмиг обмякшим. Вижу ,как каблуки его ботинок -хаотично елозят по земле и царапают ее гранитную пыль .Как пальцы рук судорожно дрожат в мелкой ,непрерывной агонии уходящей из них жизни ,а из уголков приоткрытых губ ,в такт судоргам телам, всхрипам угасающего его дыхания выплескиваются фонтанчики крови .Один всхрип  один фонтанчик .И с каждым разом всхрип –медленнее ,длительнее ,а фонтанчик слабее ,затихающее…
     Краем глаза успеваю заметить ,как и там –внизу ,почти у самого начала зеленеющей долины падают люди Гарта- Сафонов, Наумов, Данжеров. И с холодеющим ужасом   безучастного наблюдателя смотрю на такие же падающие, словно подкошенные стебли травы, тела ребят группы Гомзева, ушедшей на противоположный отрог горной подковы.
     Я весь немею и, кажется, каждой клеткой своего существа, заранее ясно и отчетливо осознаю причину случившегося- нас ждали!.И это не мы подошли сюда усталые, потные и пыльные, после суточного перехода по горам, делать свою засаду на своего противника. Это наш противник, устроил нам сейчас- банальный капкан, ловушку, из которой, казалось, не выбраться.
     Почти на уровне подсознания и ,годами отработанного инстинкта, я резко отпрыгиваю от места стояния и, кувыркаясь, переворотом через плечо, успеваю заметить ложбину. Один-два-три переворота по гравистой, колкой плите гранита и я уже -почти в укрытии. Почти потому,что невидимый еще мною пулеметчик уже лупит в мою сторону длинными, сочными, смертоносными очередями, явно не жалея ни патронов, ни времени на поставленную им цель -выковырять меня из этой спасительной ложбины, изрешетить и добить кинжальными струями раскаленного свинца, уничтожить еще одного неверного, пришедшего на его землю выполнять свою странную и нелегкую, по- существу, миссию- воевать в чужой стране, среди чуждого и не родного тебе мира, за странные идеи других ,к которым сам ты никак не причастен ,ни умом, ни убеждениями, ни сердцем.
     Ибо ты- профессиональный солдат. Ремесленник вековой и отвратной работы убивать. Ибо ты- защитник лишь в той мере и степени, в которой только и можешь и способен убивать других и себе подобных. В этом лишь твоя- относительная профессиональная ценность, как двуного существа, живого инструмента в чьих-то чужих, холодных и холенных руках, делающих на твоей крови и смерти -свою политику. И никакой иной, другой и более человечной ценностью, в нынешней своей ипостаси солдата войны, ты- не обладаешь. Никто не обладает!
     Даже Сергей, минуту назад, ощущавший ,всем своим естеством, пульс и бликование жизни, уже все реже и реже вскидывающийся в своих предсмертных муках-конвульсиях -не имеет цены за которую ему стоило бы отдавать свою жизнь.
     Жизнь солдата? Жизнь русского солдата в особенности -вне норм моральной патетики. И уж тем более- вне тем, рефлексирующих на смысл и истину морализаторствующего ума. Русский солдат, для российских властей, был и всегда и исторически -только дешевым средством. И никак, никогда, не как самодовлеющей ценностью. Понимать это начинаешь только тогда, когда сам и воочию соприкасаешься не с романтической теорией военного ремесла, с ее закулисным праксисом, в основе которого всегда лежит запах тлена, холодок бездны и тайная, всплывшая из вековых пластов нашего человеческого становления -сладость от незримого властвования над чужой жизнью.
     О-о ,эта пресловутая сладость от властвования над себе подобными .Никакой наркотик не сравнится в силе и в остроте своего влияния с чувством твоей всесильности над смертью и жизнью другого человека .С вседозволенностью всякой войны ,с безнаказанностью ,которая ,единственно ,позволяет тебе ,хоть на секунду ,хоть на мгновение нажатия тобою курка –ощутить себя всесильным богом и черным ангелом смерти ,судией другим и спасителем других одновременно.
     Это -очень сокровенная ,глубоко спрятанная за пластами психики и морали экзистенциальная тайна каждого двуногого существа .Это ,как прокисшее вино -всегда бродит и пузырится в нашей сокровенной и спрятанной от постороннего глаза ,глубине ,эдакой смутной и необъяснимой закваской влечения к войне и к убийству ,к сладости разрушения в ней себя, и мира, и ближнего.
     И не верьте ,что война -одухотворяет человека .Конечно же нет!. В большей мере ,всякая война -духовно старит и калечит человека его личной сопричастностью к ужасу и грязи запредельного .Его личной доступностью к тайне жажды собственного саморазрушения .Его скрываемым наслаждением от балансирования на грани жестокого риска ,когда перед ним есть: или –или .И ,когда война дарует ему свободу выбирать ,будит в тебе упоение чувствовать себя и палачом и демиургом одновременно.
     Одно достоверно .Люди ,воочию заглянувшие в грязь ,в лицо и в ужас всякой войны -не прежние .В большинстве своем они -угасшие и надломленные ,как и любой отработанный и уже не нужный материал войны .Только в очень редких случаях из бойни и смерти человек выходит помудревшим и новорожденным .Последние ,как правило ,больше к войне не возвращаются .И побывав за чертой и гранью ,вернувшись живыми из-за темной стороны нашего существования -навсегда предпочитают согревающий душу и умиротворяющий ее свет подлинной печали увиденного и пройденного с рождением в себе сострадательной мудрости жизни ,как она есть.
     Ощущая над своей головой тонкий свист пуль ,впитывая всем своим, вжавшимся в гранит телом ,жалящее крошево гранитных осколков –рикошетов ,я ,конечно же ,тогда не думал обо всем этом .Кажется ,что тогда ,в те предельно-роковые минуты судьбы и выбора я руководствовался не рассудком даже ,а некоей отвлеченной и безучастно-созерцающей все силой ,автоматически побуждавшей меня мгновенно оценить и принять решение.
     Я знал ,что мы -в досадной и горькой ,роковой оплошности .И ,что нас -ждали и подстерегающее упредили ,буквально во всем .Кто-то нас предал .И информация о нашей готовящейся вылазке в горы ,на перехват ожидаемого каравана ,стала известной нашему противнику.
     Но только сейчас ,беспомощно валяясь в своей спасительной каменной ложбинке ,я понял и ту свою тоску –предчувствие ,и странность той непривычной тишины вымершего кишлака ,из которого сейчас также доносилась густая ,плотная дробь выстрелов .Это стреляли по Гарту ,по его группе ,подошедшей к низине равнины .Стреляли почти в упор.
     А здесь ,на возвышенности небольшого плато ,все еще невидимый мне пулеметчик простреливал ,прошивал нас ,поливал своим смертоносным огнем ,как садовник любовно поливает из своего брондсбойта ,пространство парка -наш пятачок .И нельзя мне тогда было ни головы поднять ,ни из укрытия своего переметнуться .И ничего было уже нельзя ,кроме ,как лежать и стонать в бессилии своем .Это –конец ,промелькнула первая ,отстраненная мысль.
     Отчаяния не было .Вдруг ,вплотную ,на какое-то мгновение подступило ощущение пронзительного ,непередаваемого в словах, одиночества .На миг пулемет замолк .И ,среди остынувшего ,раскаленного эха стрельбы наступила тишина -пронзительная в своем беззвучии и от этого только углубляющая холод подступившей вокруг глубокой тоски.
     Невольно я почувствовал ,как дробной ,клацающей дрожью застучали мои зубы -словно от терзающего тебя озноба .Я перевернулся на спину .Я знал ,что мне надо собраться ,сжаться ,сконцентрироваться , обдумать шанс и осмотреться .Но мои глаза встретились тогда только с тем небом.
     Да –да ,небо .Ничего мне тогда так не запомнилось ,ничто не легло в мою память такой отчетливой зарубкой ,как картина того неба -распластавшегося тогда надо мною .Небо Афгана .Кто из побывавших там не помнит его бескрайности? Иногда раскаленного ,беспощадно -сжигающего под собою все .Порою -бесконечного и перенасыщенного в своей голубизне .В тот день оно и было надо мною –таким , переполненным васильковым своим цветом .И ,до очарования –невесомо -прозрачным.
     И в те мгновения мне тогда тоже казалось ,что кроме нас двоих -меня и моего неба ,нет больше никого и ничегошеньки .Нет ни боли ,ни криков внизу ,ни стрекота автоматных очередей ,ни этой холодящей твою плоть тоски .Ничего нет вокруг .Ты ,как в детстве своем далеком -просто сливаешься с небом и становишься тогда с ним единым целым ,нераздельным и неразлучным вовек .Самого тебя тогда нет .Только дух твой ,облаченный в прозрачные сияющие ризы –одеяния ,словно ангел бессмертный парит в великом своем поднебесье .И смотрит ,взирает на подножие мира ,из которого сам только сейчас воспарил…
     Откуда –то ,вдруг ,выпорхнула пичуга .Зависла надо мною и залила пронзительность тишины своей мелодией .Я переворачиваюсь на живот и уже знаю ,как буду действовать .Кровь начала пульсировать не хаотичностью ударов в виски ,а жесткой ,размеренной ритмичностью .Ко мне вернулась ясность осознания .А вместе с нею –четкая ,почти компьютерная логика рассудка ,заставлявшего уже не рефлексировать ,не сжиматься в отчаянии ,а действовать.
     Взрывая молчание гор ,что есть силы кричу радисту:
     -Паша ! Пашка !! Отвлеки его на себя .Мне надо только две секунды.
     Наверху -шуршание падающих камней .Голос Павла ,какой-то неживой ,словно ,после простуды:”Сейчас сделаем ,командир ! Сейчас.”
     Я не вижу его действий .Но я знаю -Павел отвлечет пулеметчика на себя .А мне хватит тех двух-трех секунд ,чтобы рывком выпрыгнуть из плена этой спасительной воронки и перекатиться за тот валун  ,что позади .Там -мое спасение .Там меня пули афганца уже не достанут .И, прячась за выступом таких валунов ,я смогу подняться к Павлу ,к его позиции ,к расщелине ,в которой был снайпер наш ,и уже оттуда ,из относительной безопасности -оценить и проконтролировать всю ситуацию.
     Через минуту раздались хлопки снайперки .Паша начал свою работу .Афганец ,следивший видимо за каждым нашим с Павлом ,движением ,тут же выпустил в его сторону раскаленную очередь трассирующих пуль .Я весь сжимаюсь .И резко ,пружиной выталкиваю себя из укрытия .Падаю плашмя и ,переворачиваясь ,как волчок ,юлой откатываюсь в сторону валуна .Каждой клеточкой своего тела ощущаю колющий ,жалящий жар ,впивающихся в плоть мелких ,острых ,гранитных камешков.
     Краем глаза успеваю заметить ,как фонтанчики гранитного крошева и пыли начали вздыматься рядом со мною.
     -Все! Успел! За валунами меня не достать !,-пронеслась торжествующе мысль .И, тут же ,весь налитый адреналином ,как взрывчаткой, я буквально взбегаю к Павлу ,зигзагообразно перепрыгивая с камня на камень.
     Тягуче –липкий ,соленый пот застилает мои глаза .И автомат немилосердно задевает мои колени ,словно долотом оставляя на них раны –зазубрины .И сердце мое -бьется и буквально выпрыгивает из груди ,как бешенное.И пулемет того афганца все бьет ,бьет ,бьет…
     Павел сидел ,прислонившись к брустверу .Чуть невдалеке от него так и застывало тело нашего снайпера Сереги.По мертвенной бледности и ,на глазах ,восковеющего лица Паши ,еще не осознавая умом ,но понимая интуицией всю неотвратимость случившегося ,я запрыгиваю в его окоп ,где стоит ,так и не включенная его рация .С размаху бухаюсь на колени ,обхватываю его за обмякшие плечи:
     Паша !,-буквально выкрикиваю я. –Пашенька ,что с тобою?
     Паша хрипит .И я вижу ,как от переполнившей его невыносимой физической боли ,закусив синеющие на глазах губы- только бьется методично головой о бруствер укрытия .Его губы ,еще что-то пытаются  мне сказать .Но из них ,с их уголков начинает стекать и ,закипая на жаре- густо пузыриться розоватая слюна-пена.
     И во мне -волна нарастающего отчаяния и вселенское сиротство .И ,словно ,кто-то другой ,а не я и не этот ,а неведомый и во мне сидящий ,хочет буквально выть по – зверинному .И хочется в вое таком –всю муку и всю свою переполнившую тебя боль выдавить ,выгнать ,чтобы меня ,еще живого ,грязного ,потного и страдающего облегчить и этим утешить.
     -Сейчас ,сейчас ,родненький .Все хорошо будет .Сейчас я перевяжу тебя.
     И ноздрями ,как зверь возле добычи ,чую запах густеющей по его подбородку крови –резкий ,сладковато –пряный .Я знаю -перевязочный пакет уже не нужен .Я вижу -на глазах угасающую жизнь .Но трясущимися пальцами рук достаю штык и пытаюсь распороть им маскхалат Паши .Костяшками пальцев наталкиваюсь на что-то сизо –бурое ,рваное и розовато-пузырящееся.Я впервые увидел эффект разрывной пули.
     Паша громко застонал и мелко ,словно от озноба, затрясся .Взгляд его ,на мгновение прояснился ,словно желая проститься со мною ,с небом и с той птицей –пичугой ,что по-прежнему беззаботно перескакивала с камня на камешек .В ту же секунду хрипы Павла слились в один ,затянувшийся.Он уходил.
     И уже не помня ,не ощущая себя ,как человека ,как живую и страдающую еще плоть ,я обнял его и так и застыл ,сидя с ним в обнимку и раскачиваясь ,как иногда мать ,обнявшая малое дитя свое ,мерно раскачивается с ним в своей задумчивости .Голова его -покоилась на моих коленях .И, впервые с детства ,ревел я над ним   навзрыд ,как деточка невинная ,непорочная ,миру открытая и душой своей незапятнанная.
     И сквозь неутешные ,скорбно-горючие слезы мои ,словно сквозь призрачную пелену вижу ,заегозившие в агонирующей конвульсии ,раскидывающие гравий  ноги Паши .Вначале -быстро двигающиеся ,словно еще желающими унести полуживого человека из этого рокового места .Затем –медленнее , реже..
     Мои руки ,обнявшие Пашу ,ощущают пробежавшую по его телу волну –конвульсию .По грязным ,обожженным солнцем и почерневшим от пыли рукам моим стекают эти капающие на них жгучие капли –слезинки ,оставляя на израненных ,ободранных в кровь кистях -свой извивистый ,розоватый след.
     Я не помню ,сколь долго мы так просидели с ним в обнимку ,почти ,как братья обнявшись .Может с минуту? А может и все десять? Моя память только и смогла сохранить  для меня ту ,навсегда застывшую в ней картину ,где человеческую великую боль и трагедию жизни оплакивают только слезы стоящих на коленях ,в обнимку с мертвыми, да неумолкаемая трель маленькой ,бесстрашной птички .Я не помню не потому ,что на память свою слишком уж плох .Потому ,что меня ,сегодняшнего и говорящего об этом ,там тогда не было .Тогда там был -другой человек ,другая душа ,хотя и в моем теле ,с которой я сегодня и веду свой исповедальный диалог.
     Я вздрогнул .Бережно положил ,быстро коченеющее,вытянувшееся  тело Павла на землю .Вдруг я почувствовал запах человека другой крови ,чужой тебе расы .Ветер ,словно услужливый друг ,жаром разогретого ,раскаленного солнцем воздуха ,обмел мне мое лицо ,принеся одновременно и его дух .Дух того неведомого ,незнакомого мне афганского моджахеда –пулеметчика ,чья пулеметная очередь в клочья разорвала моего друга ,моего солдата ,моего брата по –судьбе .И во мне начал просыпаться давно забытый инстинкт зверя .Инстинкт двуного хищника ,почуявшего свой давний азарт охоты ,азарт смертельного риска и смертного противостояния с тебе подобным.
    Я замечаю ,лежавшую на бруствере окопа снайперскую винтовку, первого из нас павшего, Сергея ,из которой пытался меня поддержать, отвлекающим маневром, Павел .И руки мои -сами тянутся к ней .Словно кобра на раскаленном песке я отползаю с нею назад ,в ту самую темную расщелину ,из которой упал мертвым наш снайпер Серега.
     Вот она -спасительная прохлада и полутемень позиции ,так и не понадобившейся Сереге .Тесное ,едва чуть шире ширины плеч ,узкое пространство с естественными ступеньками-выступами по обеим сторонам .И я уже знаю ,что мне надо делать .И я упираюсь, дрожащими своими ногами ,в стенки каменного мешка и поднимаюсь .Выше ,выше…
     Наконец я могу из своей щели-норы видеть весь вектор ,всю картину и панораму случившегося.Снизу я слышу звуки редких автоматных очередей .Кто-то из наших и уцелевших ,сдерживает своим огнем пытающихся прорваться к вершине горы моджахедов .И я надеялся ,что это был Димка Гарт .Но в оптику снайперского прицела я ищу того человека ,чей запах мне принес от него ветер.
     Я знаю ,что любой ценой должен его найти ,во что бы –то ни стало .Это-залог моей жизни или смерти .Шанс моего выживания .И ,конечно же, это -испепеляющая меня жажда возмездия. За ребят ,тела которых лежат в позах ,в которых их застала смерть .За Пашу ,мертвенно-бледного и уже навеки успокоившегося от всего..За Серегу ,по лику которого уже ползают жирные ,серые мухи и лапками своими рвущие на нем запекшиеся ручейки крови .И от которого уже тянем тленом  быстрого разложения.
     Я передергиваю затвор снайперки и ,буквально приклеиваюсь правым своим глазом ,к окуляру прицела.
     -Ну ,где же ты ,сука ? Где ,где? ,-буравчиком жжет меня мысль.
     Через оптику винтовки я медленно просматриваю всю открывшуюся мне позицию .Я точно знаю ,что сейчас -невидим ни для кого .Что меня не видят .Я -могу видеть всех .И я ищу.
     Это ничего ,что в мои ноздри постоянно врывается ,отвлекающий меня запах пыли ,пересушенной горной травы и близкого ,разлагающегося человеческого тела .Как норовистый конь я постоянно ,резкими толчками -выдыхами стараюсь отогнать от себя этот тошнотворный ,сладковатый запах смерти .В горах ,на плато под солнцем ,температура становится подобной раскаленной духовке и плоть разлагается очень быстро ,буквально на глазах.
     Я ,как тот старик ,подслеповато моргаю ,стараясь сбросить капельки ,сбегающего с бровей пота .И ищу ,ищу его. Вдруг я замечаю тень. Она -всего лишь быстрым бликом мелькнула перед моим глазом .Но я уже понял -это был он.
     Не дыша впиваюсь в окуляр прицела .Вот из-за того ,дальнего валуна выглянула голова в традиционной шапочке .И тот час же -снова спряталась .Через мгновение -выглянула снова   .На этот раз уже не с той, прежней осторожностью ,а, как бы с уверенностью в своей безопасности. Передо мною -почти юнец. Несколько женственное в своей неоперившейся восточной красоте лицо -никак не вязалось с той его ролью и участью ,которую этот чужой, незнакомый мне афганский мальчик –юноша ,взвалил на себя.
     Оптика ,буквально приблизила мне его лицо ,словно воочию давая мне повод вглядеться в его еще не искаженные пороками и грязью мира  черты .Я смотрю .Я-с жадностью всматриваюсь .Чей-то хороший сын .Чья-то дорогая и любимая душа. И надежда и гордость .И впереди ,казалось бы -вся жизнь .И все ее бликование. Глаза -только начинающие по-настоящему видеть мир .Губы ,наверняка ,еще не знающие трепета поцелуев.
     Кто ты ,мой неведомый мне враг ,мой коллега ,мой соперник? Чьей судьбой мы сейчас с тобою пересеклись и стали перед выбором? И ,разве ты -не такой же ,как я? Разве твоя боль и твое молодое бесстрашие -слабее моих? И, разве не такой же брат ты мне ,в этом нашем совместном путешествии по миру, по лику земли?
     Вон там в пяти метрах от меня лежат безучастные ,уже тяжко смердящие тлением трупы тех, кто стал тебе врагом и истоком твоей ненависти .Трупы твоих врагов ,но моих братьев .Они лежат и разлагаются на этой чужой земле ,в аду чужого безжалостного солнца. И душа их уже там -в прохладе небесной синевы ,в созвучии с трелью маленькой птички. Она взирает сейчас на нас с тобою из той  завораживающей и страшащей одновременно дали .И мы оба сейчас -и я и ты ощущаем ее присутствие ,среди нас двоих .Я -сквозь боль, горечь и муку .Ты -через понимание своей справедливости и своего возмездия к нам - непрошено к тебе пришедшим.
     Так знай же ,брат мой неведомый .Я не ненавижу тебя .Я понимаю тебя ,как и себя .Как и всех нас ,заброшенных сюда –страдать ,убивать и хоронить своих павших ,воевать за призрачность своих человеческих надежд ,воодушевляться иллюзорностью человеческих целей. Я понимаю тебя .Потому ,что я и сам -такой же ,как и ты .Из той же единой первоплоти , по тому же замыслу Единого .Брат мой -враг мой! Нам говорят:” Мы -солдаты!”.Но мы всего лишь -пыль на ветру. Ни наша смерть ,ни наша боль -ничего не меняют в политике ,в идеологии .Мы –материал ,для манипулирующих нами.
     Воюя друг с другом и друг против друга мы ни на грамм не приближаемся к главному-ощущению любви, без которой все мы потерянные ,бездушные ,полые…
     Брат мой -враг мой! Сегодня мы стреляем друг в друга .Но в нашей слепой одержимости -наша человеческая слабость и несовершенства ,мифы нашего существования .Если бы мы с тобою знали ,что не существует в мире причин, по которым один человек может смотреть на другого в прорезь прицелов, как знать? Быть -может сейчас, в эту самую минуту мы бы оба сидели за чайным столиком и слушали бы песни твоих гор? Или просто бы вместе вслушивались бы в их величественную тишину ?
     Но разделенные предубеждениями ,расколотые идеологиями и прочно закованные в цепи иллюзий о долге ,о добре и зле мы готовы сейчас стрелять. Ослепленные ложью ,обманутые в правде мы будем сейчас стрелять. И знай мой далекий брат ,мой близкий враг, если я убью тебя в этой войне-то не только твоя мать воскорбит о самом дорогом и невозвратном .Боль всех матерей ,и моей в том числе, будет в ее неутешных слезах о тебе .Потому ,как убивая другого ,мы всегда казним в себе и частичку самих -себя.
     Нет неотомщенных богом смертей .И за каждое слово и каждое дело на этой войне, на этой земле все мы расплачиваемся главным -запоздалыми муками раскаяния ,нашей потерянностью ,нашим потаенным одиночеством сердца .И я знаю ,что рано или поздно, мы все-убитые и живые ,станем в бесконечные свои ряды. И возьмемся за руки .И опустимся все на колени. И нас будут миллионы таких –недоживиших ,недопевших ,недорадовавшихся ,недолюбивших. И в муке ,в боли своего человеческого прозрения только и сможем поднять свои глаза к небу. И будем все долго всматриваться туда .И не посмеем даже шептать  покаянную свою молитву Тебе за всех нас. Ибо не нужны будут никакие молитвы .По нашим глазам, по нашей в них боли и муке Ты Сам прочтешь тогда наше единственное к Тебе: “Это мы ,Господи! Прости нас всех -грешных и павших”.
     Я вижу в прицеле его лицо –молодое ,смуглое и, в чем-то даже полудетское. В нем даже больше простоты и невинности, чем слепого ожесточения войной матерых. Точка  перекрестия -буквально дрожит на его переносице .И я почти не дышу  .И почти не чувствую плавности хода курка. Легкий ,слегка встряхивающий толчок в правое мое плечо. Лицо его- вдруг, словно расколовшийся арбуз, рвется ярким багровым шаром. Он падает ,рухнув на землю, так и не успев осознать, что это было?
     Теперь все! Или -кажись все. Почти негнущимися ,одеревеневшими от перенапряжения ногами я вновь ищу эти ступеньки –выступы .И ,словно в замедленном кино ,вижу всю панораму случившегося.
     Вон там ,на противоположном склоне подковы ,лежит, запрокинув голову в небо мой враг –пулеметчик .А метрах в тридцати от него ,ребята, которых он подстерег  .И они тоже- смотрят ,смотрят безразличие своих глазниц в это небо .Так и лежат вместе ,словно в единой для всех связке- ребята, враг и их общая смерть.
    Почти шатаясь ,словно из могилы, я вышел из укрытия .Моджи не рвались уже в свою захлебнувшуюся атаку ,а ,очевидно ,дожидались скорых сумерек .Чтобы ,прикрывшись ими- решить с нами вопрос окончательно .Наступило затишье боя .Наклонившись вниз я подошел к рации .Мухи уже целыми роями-пятнами облепили лица Паши и Сереги. И мне приходится закрыть из брезентом плащ –палатки ,чтобы хоть в немногом, защитить их от скверны.
     С самой высотки ,с рассекающей ее вершину седловины спускалось трое. Это была группа, оставленная мною за перевалом на случай любых непредвиденностей и в качестве надежно защищенного нашего тыла. И в их глазах -та же немота ,что и у меня:
     -Вот! Попали в засаду ,-словно оправдываясь ,произношу я.
     Но они молчат. Они- все понимают .Только от лежащих и накрытых тканью брезента мертвых ребят никак не могут оторвать глаз .Я включил рацию. Послышался характерный треск .Рация была на фиксированной волне. Через секунду ,хриплым ,чужим голосом я бросаю в эфир:
     -Ястреб! Я- Странник. Ястреб -я Странник .Прошу на связь .Через минуту я услышал:
     -Странник, я Ястреб .На связи! Слушаем вас.
     Открытым текстом я кричу:
     -Ястреб .У нас -потери. У нас- большие потери. Срочно высылайте подкрепление и помощь. Срочно помощь! Координаты….
     Внизу, у самого подножия горы, россыпью стрекотаний  изредка раздавались то короткие, словно перестук вагонных колес, то длинные, словно заливистая трель цикады очереди. Короткие -нашего родного АКМ, длинные, хлестко-тяжелые ихние - духов. Я понял. Кто-то из группы Гарта остался жив и сейчас стал непреодолимым заслоном на пути врага. Те, кто уцелел, выжил, выдержал -сейчас сдерживают неистовый, огненный шквал наседавших моджахедов.
     Вдруг, среди всей этой разноголосицы боя послышались частые, бухающие хлопки- разрывы. По их ритмичности и по быстро появляющейся дымке серо-грязной гари я понял, что заработал станковый автоматический гранатомет моджахедов. И тут же, вслед за этой цепью видимых следов-разрывов донеслось их гортанно-клекочущее: “Аллах акбар !”.
     Мелкими, словно игрушечными фигурками замельтешили внизу афганцы. Неровной, несмелой, жиденькой  еще цепочкой начали они продвигаться вперед. То поднимаясь во весь свой рост, то мгновенно залегая ничком, чтобы поднявшись -снова рывком подойти вперед, ближе к тем, кто был еще живым и им мешающим.И по молчанию наших автоматов, по, вдруг появившейся в первой цепи атакующих, деловитости я понял о причине всего этого действа. Отвечать этой медленно, словно в сенокосную пору бредущей цепи жнецов, наступающим моджам было уже некому Адская машинка, как мы между собою называли станковый гранатомет, -сделала  свою беспощадную ,жестокую, убойную работу.
     Что больше всего сохранила моя память из той памятной картины прошлого, так это ощущение испепеляющего всего тебя бессилия. Бессилия и невозможности ничем помочь тем, кто навсегда умолк там -внизу у подножия вершины, назад на которую им уже никому не дано было взойти. Бессилие здоровых и целых, и живых еще мужиков, на глазах которых разворачивался последний акт человеческой драмы, под названием –будничный лик войны.
     И в немом своем отчаянии, в исступленности переполнившего нас горя я, буквально заколотил кулаками по раскаленной плите гранита. Я знал, мы все тогда знали, что сейчас, через минуту или десять там внизу, среди наступившего мертвенного затишья -начнется глумление над трупами наших павших.Как триумф их победивших варваров, как апофеоз обезумевших и опьяневших на крови врага. Как зримое беснование выпущенного порезвиться из человеческих, темных глубин зверя.
     Мы переглянулись .Мы молча сглотнули те жгучие и несдерживаемые слезы, которые не замечали.
     -Командир! Я пойду вниз, к ребятам, -хрипло произнес Леонид.
     Словно издалека, из тоннеля ,слышу в ответ свой голос:
     -Поздно, Леня ! Ребят уже нет. Да и пути к ним, кроме этой -одной-единственной тропинки, просматриваемой и простреливаемой моджами  насквозь, нет…Я вспомнил о своем валявшемся невдалеке бинокле и, подняв его, начал всматриваться туда -вниз, к подножию гор и на виднеющееся плато.
     Кишлак был пуст. Изредка, словно прорезая наступившую тишину ,откуда-то из подножия горы ,от места, где должна быть группа Гарта -доносился гортанный арабский говор. Я, конечно уже знал, что ни Гарта, ни его ребят с нами уже нет.
     Сейчас мне трудно сказать -сколько точно времени заняла вся, развернувшаяся тогда трагедия? Помню лишь, что, кто-то другой, сидящий во мне и смотрящий на все лишь моими глазами с безучастным ко всему безразличием и опустошенностью произнес мне:” Все, Влад  ! Все закончилось. Ты -уцелел. В этот раз ты -снова был храним от неминуемого. Твой ангел смерти сегодня пролетел мимо тебя. Он снова дал тебе  шанс жить.”.Так тогда говорил во мне этот мой другой.
     Но, кто он -этот наш другой? Откуда он в нас появляется и куда он  уходит, словно отражая в себе некую мистическую бесстрастность ,безэмоциональность ,потусторонность нашей мистической  способности созерцать себя со стороны? Может -быть это сам наш мятущийся дух, на миг вырывается из темницы нашей плоти и пытается  достучаться к нам из нашего внешнего, раз наше сокровенное и внутреннее - замызгано грехом и кровью? И делает это -когда мы на грани, на пределе, на изломе?
     А может это сам наш страдающий за нас Бог, тщетно пытается достучаться к нам из своих небес? ,-я не знаю. Я ничего не знаю. Я только лишь ясно, отчетливо помню, что тогда все было именно так.
     И я знал, затылком своим чувствовал ,что точно те же голоса и такие же слова такой же -тот их  другой и неведомый голос говорил и другим,выжившим и не погибшим в этой кровавой бойне двуногих .И, конечно же. В глубине своего естества, в тех неисследованных закоулках нашего “Я”, преодолевая холод тоски и понемногу отогреваясь  осознанием сохраненной тебе ситуацией жизни, у всех нас начала оживать - звериная радость выживших и уцелевших.
     Да. Сейчас, в эти мгновения горячей боли и затихающего в тебе шока ,она, безусловно, прячется за, вдруг всех обуявшую, суетливость слов, движений. Еще не исчезла аура безнадежного отчаяния, зримо витавшая здесь и над живыми и над мертвыми. Но тогда, в те минуты, каждый из нас уже осознал- рубикон пройден.На этот раз ты выиграл, вырвал у судьбы свой шанс - дышать, видеть, кричать, радоваться…Но только на этот.
     Но, как же он был бесконечно сладок и упоительно животворящ, бьющий в тебе экстазом жестокого, эгоистичного, перед бездыханностью мертвых, ликования, этот вожделенный миг в здесь и в сейчас! И ни отстраненный вид мертвых, ни сладковато -плотный, густеющий запах тлена наших товарищей, наших братьев уже был не в силах подавить в человеке эту жажду скрытого его ликования за свое неожидаемое уже и незаслуженное им, перед Богом его, спасение….Вдруг до всех нас донесся этот, безошибочно узнаваемый всеми, звук-рокот вертолетных лопастей.
     И чем сильнее, отчетливее вливался в это израненное эхом стрельбы и разрывов ущелье, этот звук -тем слаще и подлее, перед нашими павшими, была в нас эта радость спасенных и выживших.Конечно мы –грязные, чумазые, потные, пыльные и оглушенные болью и страхом, онемевшие от отчаяния и воскресшие неожиданностью своего спасения все тогда были именно таковыми.
     Странный этот зверь-человек.Пришедший из своего неведомого и в него же уходящий,он,словно рок своей судьбы и отметину своего предназначения,носит в себе затаенную,из нашего смутного восстающую, жажду разрушения сотворенного им и его Богом.Созидаемого им лично или другими.Он всегда балансирует на лезвии этой тонкой,едва уловимой,грани между своим созиданием и разрушением им сотворенного,между порывом к своему творению и жаждой его смерти.
     Некий дикий,мистический транс входит тогда в его естество,когда двуногий зверь,хоть на мгновение,хоть в проблеске своего бытия может ощутить свое всесилие и упоение им.Всесилие и вершителя и творца одновременно.И человек постоянно обречен,в этой извечной своей роковой борьбе и выборе-то приближаться духом своим к Творцу,то умирать для Него,зная свой грех,свою грязь,свою недостижимость Его эталонов и требований.По образу и подобию,по образу и родству шепчут нам Его губы в минуты подлинного экстаза и упоения творчеством,в котором только и расцветает наш дух.
     И кажется ,что уже и вожделенная цель наша близка и,вот-вот, станет единосущей с Его образом.И верится,что осталось лишь шаг к единению с Ним сделать..Но в самую последнюю минуту Он,почему-то, всегда и постоянно от нас уходит в самую последнюю минуту нашего завершения своего акта творения.И вместе с Ним уходит наш светлый дух любви и жизнеутверждения,побудивший нас и на муки нашего экстаза,и на блаженство нашего ликования.
     Он отворачивается от нас,словно вечно дразня нас недостижимостью быть с Ним заодно и слитно.Он всегда оставляет нам-лишь кальку,лишь подобие Самого-Себя,словно умаляя нас в самом главном-сопричастности нашего слабого духа к Его боготворению.
     И мы-малые,жалкие дети Его ропщем тогда в своем отчаянии не иметь полноты Его дара бликовать великолепием Им творимых миров.Мы видим,что можем жить только калькой,только подобием,отблеском Его славы и только в несовершенстве своей жажды быть,как Он.И тогда наш мятущийся дух бунтует против этой вечной игры между нами и Им.И в бунте этом человеческий дух дерзает разрушить то,что создавал ради Него.Разрушить не только вещи и мир,но и самих-себя.И тогда человек берется за оружие и ищет свою и чужую смерть…
     И наши губы,минуту назад,шептавшие Ему молитву-в бессилии и в потерянности своей свободы уже кричат Ему дерзновенное:
     -Зачем нам Твой дар? К чему нам великолепия Твоих образов,если мы-всего-лишь слабая тень твоего подобия? Тогда забери у нас свою свободу и не терзай наш дух ее искушением. Тогда уходи от нас! Ибо не подобия мы жаждем, с Тобою,а равенства,а сопричастности абсолютной.
     И наступает тишина,пауза,пустота и тщета.Ибо Он,действительно от нас уходит,от детей своих отворачивается.И тогда все наше искусство,все творчество и все,питаемое духом любви,веры и жажды совершенного,бытие наше-становится уже не молитвой Творцу,а криком,болью нашей богооставленности,гневным ропотом Ему в спину и злорадным,торжествующим хохотом проснувшегося в нас зверя.Поэтому все войны двуногих-всегда или кричат в надрыве своего отчаяния,или-хохочут в бесновании зверя.И мы крушим тогда все,ранее созданное. И муки тысяч бессонных наших ночей,и кажущееся бесподобие нами рожденного и трепетно созданного-в одночасье,в мгновение,в миг летят в общемировое ничто.И опустев,осиротев без Его защиты и ласки,мы тихо и отчаянно,оправдываемся перед Ним:
     -О,да! Ты ушел от нас и насмеялся над немощью,над несовершенством нашим.Маня соблазном быть таким же,как Ты,Ты  не дал нам зримого дара быть равными соучастниками Твоей полноты.Ты вечно бросаешь нам только крохи своего подобия во всем.Ты сияешь нам блаженством своих даров ,скрытых в страдающем духе человеческом.Но,едва наш дух приближается к обители Твоей,как Ты закрываешь свои врата,оставляя творения наши и нас самих-незавершенными,неудовлетворившими ни наш собственный дух,ни Тебя.
     -Но знай,тогда же и видь тогда же.Мы-ничуть не хуже Тебя.Мы также можем бесконечно играть в творца и в разрушителя,как и Ты Сам.И мы тоже играем,как и Ты.И знай же тогда,что нет ничего слаще,ничего маняще ,для бунтующего нашего духа,как в разрушении малых Твоих форм-дерзновенно подойти к разрушению самой большой Твоей формы-человека.
     -Так знай же,что нам ничуть не жаль разрушать все,если мы готовы разрушать самих-себя.И в акте такого взаимного нашего братоубийства,в скрытом таком нашем влечении к пустоте и к смерти,зверь человеческий Тебе во след хохочет.И дух Каина,искушенный тобою же-в нас дремлет.
     Авель и Каин? Разве не знал Ты,что не зависть,а Твоя несправедливость видеть в них равных,возмутила гнев духа  Каина? И,разве не такой же гнев,прорывается в нас,когда мы лишены возможности быть,как Ты?
     С той древней библейской поры мы ведь тоже перестали видеть равных в себе подобных.Мир перестал.И,зачатая тобою вражда-вошла в нашу плоть,подпитала наш изнемогший дух.И,вот уже,какой век-мы убиваем друг-друга за цвет кожи,за разрез глаз,за ритуал поклонения Тебе,за идею,за слово,за землю…И брат мой,и враг мой вон лежат пред Тобою-безмятежные уже и к боли,и к несправедливости и к миру.И крик наш к Тебе-который век безответен!
     Конечно Ты молчишь на вопли детей Твоих.Ты,словно насмехаешься над нашей болью,нашей неосознанностью и нашим несовершенством,бросая нас в ад бесконечных битв и сражений.Сражений с мифами наших идеологем,с лжеидеями,которые нас разобщают,с самими-собой. Родина, долг, политика, патриотизм, национализм,религия,выгода-все это из арсенала,который только разобщает.Россыпью иссушенных горошин брошены мы Тобою в этот мир,чтобы только соударяться друг о друга.И,соударившись-тут же ,друг от друга отлететь.Так и живем,так и воюем,так и блуждаем на этой земле,спотыкаясь о самих-себя.
      А сейчас,стоя среди живых и мертвых своих,этот нарастающий рокот вертолетных лопастей,этот их гул и рев и грохот,и голоса-раздаются в моих полуоглохших ушах тем дъявольским и сатанинским хохотом,которым в этом мире всегда завершается драма любой человеческой трагедии.Дъявол всегда хохочет над всеми итогами наших сражений и битв.
     Дъявол-единственный,кто точно знает,что в любой,кровавой схватке двуногих,во всех войнах и боях-победителей нет.Это только мы-жалкие и хилые,хлипкие твари,мним себя победителями на час.Тешим свое честолюбие и вечно празднуем пирровы победы,подготавлия себе ими-только свой собственный погребальный саван.
    Да.Вон ничком,распластавшись или скрючившись, лежат наши враги.Но рядом с ними-и застывшие наши братья.И мертвые эти-сраму уже не имея,глазницами потускневшей отрешенности,безучастно смотрят сейчас на небо,в котором никого нет.И враги мирно лежат рядом и,словно тихий,мирный,искренний монолог между собою ведут.Словно просветлев ликами своими от недавнего угара злобы,страха и ненависти-тихо беседуют о своем и им только понятном.
     И разве среди этих застывших,захолодевших и мертвенно-белеющих,разлагающихся на жаре  тел, есть настоящие враги? Нет,разумеется.Только-братья по совместному путешествию в мир.
     Поэтому глупые думают,что они побеждают.Глупые всегда играют в игры в победителей и в побежденных.И глупые никогда не знают,что после всех наших мелких человеческих тщеславий,после сонма смертей и убийств себе подобных-приходит наш настоящий победитель,смеющийся над всеми нашими иллюзиями,имя которому-Вельзевул.
     И хохот его сейчас одинаково саркастически звучит и над выжившими в этом бою ,и над всеми павшими.И,когда смеется он над всеми нами –тогда Бог наш милосердный о нас молчит.Тогда каждый из тех,кто прошел ад,кто уцелел и кто не слег бездыханным в траву,в камень-отныне и навсегда,до конца всех дней человеческих будут нести в себе-вечную свою рану о непришедших назад,неизбывную свою боль и неутешную свою скорбь за жестокость отчаявшихся и себя потерявших.Сейчас же,застыв и оцепенев видением этой картины случившегося,я знал: “Убивая себе подобного-каждый из нас убивает самих-себя”.
     Гудят..гудят и ревут натужно турбины садящихся на выступ плато вертолетов.В бликах солнца вспыхивают всполохи их стальных,серебристых лопастей.И,словно через задымленное стекло,я вижу,как черные фигурки солдат выпрыгивают из чрев винтокрылых машин.Выпрыгивают и,стремительно разбегающейся цепочкой начинают разворачиваться в сторону кишлака.Тройка других вертолетов,зависшая с противоположной стороны селения,казалось,словно содружество аллигаторов,готовится к броску на выбранную ими жертву.Было понятно,что они перекрывают возможность отхода моджахедов,почти полностью блокируя их в  мешке кишлака.
     А через мгновение из под подбрюшия каждого из них,ослепительно вспыхнув,рванулись огненные нити-шлейфы неуправляемых реактивных снарядов.Словно иглы,устремились они к кишлаку,к отчаянно бежавшим  фигуркам афганцев.И грохот,взрывы и огромные,клубящиеся шары смертоносного огня,вспучиваясь и лопаясь-накрыли собою и кишлак и афганцев.Это был тот рукотворный ад людей,из которого ничто живое живым не выходит.
     Перекрывая всю эту какофонию войны и смерти к нам поднимается группа поддержки из севшего невдалеке вертолета.Молоденький,почти безусый еще лейтенантик,с ошалевшими глазами,что-то кричит мне.Но я не слышу его слов,только какой-то сплошной звук:”А-а-а-а “.Сглатываю слюну и в ушах,вся глухота растворяется:
     -Бра-а-а-тки! Вы,как здесь?!,-наконец доносится до меня различимое.
      Лейтенантик делает последнее усилие и запрыгивает к нам.Взгляд его тут же упирается в мервых Серегу и Пашу.С минуту он тупо смотрит на убитых и,пересилив себя:
     -Вот..На подмогу к вам пришли.
     Я вздрагиваю.И ко мне возвращается реальность.Голова вновь становится ясной,способной считать,аналзировать.Перепрыгивая через бруствер,спускаюсь к группе новоприбывших,точнее-новоприлетевших.Седой,почерневший от жары и пыли майор молча обнимает меня за плечи.
     -Что случилось?,-спрашивает он.
     В ответ только устало и хрипло бормочу:
     -Засада. Нужно ребят сейчас наших забрать…убитых.
     Майор оглядывается и дает указание подбежавшему сержанту. А взрывы у подножия горы- бухают ,бухают. И всполохи, в которых перемешалось все -и гарь , и пыль, и огонь, и чья-то чужая плоть…Через минуту-все смолкает. Только над бывшим кишлаком стоит тяжкий ,маслянисто- черный заслон гари и копоти ,словно пелена грязного тумана покрыла собою всю долину.
      Изредка еще доносился треск одиночных автоматных очередей наших АКМов .Я знал -это довершали свою работу те, кто окружил отступавших душманов , не дав никому из них ни вырваться из этого ада, ни уцелеть в нем.
     -Закурить есть? ,-спрашиваю у майора.
     Тот молча достает пачку “Опал” и мы вместе затягиваемся. И молчим. Ибо все понимаем. И, чем яснее ,отчетливее понимаем всю драму, всю трагедию случившегося- тем усиленнее дымим. Мимо нас, прямо к вертолетам начали подносить носилки с телами погибших.Я вздрогнул .Отшвырнув ,щелчком пальцев ,окурок подхожу к ним и опускаюсь рядом на колени. Рукою отбрасываю полог плащ- палатки ,которыми были накрыты тела павших.Сглатываю слюну и всматриваюсь в лица тех, с кем еще утром был вместе.
     Лица мертвых? Почти всегда они- отстраненно-умиротворенные, словно выражая этим, долгожданное избавление от великого бремени и ноши жить. Мне, почему-то всегда казалось, что уходя от нас мертвые, как бы торопятся побыстрее ,поскорее дойти до того своего настоящего дома, где их ждет покой и несуетность ? И предчувствие этого покоя ,блаженства и умиротворения, оставляют на их лицах видимый знак завершенности их пути- послание нам, еще живущим и вечно сражающимся.В застывшем покое лиц умерших -тотальное пренебрежение к проблемностям оставшихся здесь. Некая форма  мистического послания тем, кто обособив себя от единого потока жизни со всем сущим- сжигает себя и свой мятежный дух в топках вечных сражений с самим- собою.
     Странно, но в те последние прощальные минуты, еще не остывшей близости, породненных общей судьбой и общим испытанием людей, я уже почувствовал в себе некую глубинную волну отстраненности от всего происходившего со мною тогда.
     Я смотрел на погибших ,ясно осознавая в них самого -себя. Но смотрел уже –без того неведомого ,мистического страха перед чужой смертью, как смотрят все живые, а так, словно и меня в этом мире не было. Да- да. Меня ,словно там не было. А перед павшими этими, перед уже ушедшими в запредельность свою- лишь мое коленопреклоненное тело находится. Тело-все переполненное дикой усталостью, свинцовой тяжестью перенапряжения и разлитой по всему нему тотальной, осязаемой физической  болью.
     Боль та говорила тогда мне о моем теле. А отстраненность моя  -о жажде моей души превозмочь ту боль и уйти, прорваться вслед за умершими в их нирвану блаженства, мира и покоя ,по которым так истосковались все мы здесь. И только одна мысль тогда ,нет -нет, да и всплывала вскользь во мне:
     Почему я не вижу, среди этих безмолвных тел –Гарта ? Где он? Что с ним? Возможно его тело загрузят в другой вертолет и я увижу и попрощаюсь с ним на базе?
     Это уже потом, в спокойном анализе происшедшего выяснится ,что Гарт был жив. И ,что странная его удача остаться в живых ,якобы объяснялась везением .И на мой постоянный вопрос:
   -Дима, где ты был ,когда ребята отстреливались до последнего ,пока не полегли все, я вразумительного тогда ответа не получил. А только его  ,отведя в сторону глаза, невнятно -неопределенное:
     -Влад! Огонь духов был плотным. Мне буквально не позволяли выйти из укрытия, -только усиливали во мне смутную догадку и подозрение того, что ,о чем умалчивал Гарт?                Что-то не полностью, тогда, укладывалось , из его слов ,в канву общей картины того боя? И пару раз, даже подкрадывалась у меня тогда крамольная и жестокая ,в своей обнаженности мысль ,что Гарт в бое, практически не участвовал. Тогда где- же он все это время был? Ведь не мог же он струсить и оставить ребят один на один с врагом? Тем более Гарт, которого я давно знал и любил, как брата. И, который и был мне- братом по -духу. Так я тогда об этом только себя вопрошал.
     И я уже не помню, сколько времени я так простоял -словно прощаясь со всеми. Кто-то тронул меня за плечо:
     -Капитан-пора!.
     Майор подал мне свою руку и, вслед за загруженными  погибшими, в чрево винтокрылой машины залезли и мы с ним сами. Вновь тонко взвыли турбины. Тело вертолета все задрожало и огромная, стальная птица, оторвавшись от земли, понеслась вдоль ущелья. Вертолет уходил на базу, унося в своем чреве и рваных, растерзанных в клочья павших.И с рваной ,истерзанной душой живых. Позади оставались горы. И там же, навсегда оставалась и частичка меня, того прежнего и давно умершего во мне, встречу которым мне принесло это письмо.
     ДЕНЬ ПЯТЫЙ.
     Утро застало меня ,почти врасплох. Сквозь узкие просветы мохнатых ,шевелящихся, еловых ветвей -солнце вовсю наполнило мою комнатку веселыми, золотистыми бликами ,словно гоняющимися друг за дружкой ,живыми, воодушевленными, мистическими пятнами. Пятна мелькали на моем лице ,скользили по зажмуренным векам и в непробудившемся еще ото сна мозгу ,вызывали образы странных, нереально-сказочных персонажей.
     Я вспомнил о своем вчерашнем письме и о той, давней, подзабытой уже истории моего прошлого. Истории, в которую вчера вновь окунулся, как в параллельную свою реальность, всегда готовую пригласить в калейдоскоп своего прошлого любого из нас.
     Удивительная вещь- наш разум. В любой жизненной ситуации он всегда готов услужливо подсунуть нам свои образные картинки -клише, словно удерживая нас в рабстве такого же мыслительного круговорота ,выбраться  из которого самостоятельно нам становится просто не под силу .Удивительна сама магия власти  нашего разума над нами, тотально заполняющая нашу бытийность и не оставляющая нам никаких промежутков для нашей собственной тишины .Для нашего отдохновения в ней, прочувствования в ней самих- себя. Он все время держит нас на поводке своих историй. Или реальных, опытно-пройденных и пережитых нами. Или же- вымышленных , эфемерных сюжетов нашей мечтательности.
     Он ни на минутку не дает нам шанса почувствовать ,попробовать вкус блаженного безмыслия , в котором никого нет персонифицированного .Но, которое есть все, воспринимаемое неперсонифицированным, неимущим принадлежности к именам и определениям НИЧТО. Ничто, как единство форм, гармония многообразия, а главное -живое, реальное ощущение пульса вселенской ,всеобщей жизни ,бьющейся в унисон с твоей собственной.
     Целую ночь я был в круговерти своего путешествия туда- в свое прошлое, бывшее ,когда -то, и моим неистовым, жарким отчаянием. Но и моей прохладно-остужающей тишиной прикосновения к памяти, мыслью, отзвуком, эхом ,вспыхнувшим из небытия образом.
     Утро этого дня уже врывалось своими яркими, фантасмагорическими красками в пространство моей комнатки, а мне все казалось, что я все -еще там -в том своем далеком и уже невозвратном .Я, словно в зримо-осязаемом мире, все еще видел, слышал, кричал, бежал ,стрелял ,командовал..И, пятном белевший лист письма ,словно прожектором все выхватывал, вырывал из подспудных глубин моего израненного всем естества-картины отжившего.
     Конечно. Мы всегда цепляемся за все ушедшее.Мы вечно бередим себя снами из прошлого ,тенями из минувшего ,видениями, которые не никогда отпускают и постоянно властвуют. И я не знаю –почему у нас так? То- ли сами мы -вечно потерянные? Но человек не живет своим настоящим. За суетностью, за мельтешением своей пустой жизни человек не может уловить эту тонкую, едва уловимую грань бытийности , почти незаметно пульсирующей между нашим прошлым и нашим эфемерным будущим. И, которая только и есть -настоящая жизнь. И не зная, не понимая этого ,не чувствуя всей яркости и бликования этого настоящего мы вечно странствуем по странам своих нескончаемых снов и империям своих вечных надежд.
     Мы все надеемся, что где- то ,за неведомым нам еще горизонтом, нас ждет самое вожделенное, по которому истосковалась и душа наша, и мечта наша. Нам все кажется, что прошлое наше -не более, чем приготовление к нашему ожидаемому будущему.Тому самому, которое всегда от нас убегает. Всегда на шаг впереди, всегда на “чуть-чуть” от вытянутой для встречи с ним руки.
     Может потому и некогда нам занять свои руки блаженством их реального прикосновения к цветку, к роднику, к руке друга и матери ,что обе они у нас -вечно протянутые? Протянутые, или в безуспешной нашей мольбе и взыванию? Или же в надежде обрести искомое? Так и идем мы ,зачастую, по полю своей жизни-с руками, жаждущими ощутить,  потрогать свою мечту, и с глазами, устремленными в ее невещественное  никуда. Но жизнь ли это?
     И я вздрогнул. Этот вопрос, словно утренний гонг, вдруг настолько завибрировал, запульсировал во мне сгустком той будоражащей всего меня, пробудившейся энергии, что я, буквально -очнулся. Вопрос: ”Жизнь ли это, или всего- лишь иллюзия?”, -разорвал во мне нескончаемую вереницу ночных воспоминаний, от которых остался лишь след- исчезающий туман отгоревшего, отстрадавшего , откричавшего и отлюбившего.
     И лица тех, кто уже не с нами, и слова, которые уже больше не произнесут ,не скажут…В чем же тогда вообще смысл нашего прожитого, если все это -только мираж?
     Мой взгляд упал на маленькую ,стоявшую на невысокой подставке статуэтку Будды. Будда! Сияющий Будда ,словно в упор и не мигая смотрел на меня. И ,вместе с тем, словно, как- бы -сквозь меня, в ту великую, неведомую мне запредельную, мистическую даль, в которой, как мне казалось, есть ответ. Ответ на это самое наше отчаянно громкое и вечно человеческое:”Жизнь ли это?”.
     А тем временем солнце уже вовсю золотило рябь, бегущей вдали реки. И величественные маковки сосен одевало в шапки переливающейся, неровной ауры. Солнце высветило собою и все пространство моей кельи- жилища. И во всепроникающем его свете, маленькие, едва уловимые глазом микроскопические пылинки -парили в воздухе ,вспыхивали на нем мелкими всполохами, перемещались и создавали собою фантастическую феерию пляшущих искринок , роящихся частиц дымчато-золотистой завесы ,стоящей между мною и глазами сияющего Будды.
     И, словно озарением ,мелькнуло предчувствие главного -так живет мир и в мире мы ,наш ум ,наши чувства, наши мысли. На все смотрим -через пелену пыльной завесы ,схожей с той, которая сейчас стоит между мною и Буддой. Так ткется зыбкая вуаль из сна нашего прошлого и надежд на наше будущее ,стоящая пеленой-завесой между нами и нашей истиной .Между настоящей жизнью и нашим представлением о ней. Между нашими детьми, друзьями, буддами , богами- всегда бликует золотистая пыль нашего ума. И на ее фоне -вспыхивают постоянные, красивые, яркие картины наших представлений о себе, о другом, о мире. О правде и бесчестии, истине и ее фальши. И на жизнь такую уже смотрим не мы, а наш ум, ткущий для нас свою необыкновенно-чарующую вуаль -занавеску, сквозь которую нельзя увидеть ни правды, ни реалий, ни Бога, ни самой нашей жизни ,как она есть. А только ее подобие. Это и есть -миражи двуногих, призрачность нашего существования ,нереальность нашего всего.
     И когда я подумал так ,точнее ,когда во мне, вдруг ,пронеслось это понимание некоей, ранее мучившей меня тайны ,я понял, что нашел причину ,мешавшую мне ,до этого, видеть свою жизнь ,как чистый кристалл. И смотреть на нее, как через ясной чистоты кристалл.
     Во мне всегда была эта некая пелена -завеса, всегда смутно показывавшая мне на своем экране мою нереальную ,искаженную и скорректированную моим умом жизнь. И ,этим –самым ,будившая во мне смутное, неясное недовольство собою ,своей жизнью. Да и разве могло быть все по-другому и иначе, если глаза мои смотрели не ясно, а через концепты моего ума и его представлений о добре и зле? Если уши мои слышали не мелодию самой жизни, а лишь дальнее эхо ее, искаженное временем и пространством, воспитанием и образованием?
     Пыль…пыль. Все, что мы о себе и другом надумали, все ,что о нас думают другие, все, что нам о нас и других внушили -все пыль. Сор наших заблуждений. Песок нашей судьбы, утекающий и ускользающий, сквозь пальцы растопыренных наших ладоней ,жаждущих ухватить истину…
     Я подскочил со своего полужестковатого ложа, словно тысяча родничков, вдруг ,прорвали во мне тоненькую корочку некой ментальной преграды, некоей ментальной завесы, мистической плотины и, слившись в единый мощный поток, будто омыли меня всего заново. Словно сердце мое и душу мою сделали новыми, свежими, благоухающими и чистыми. Без шор, без тоски о былом. Без привязанности к будущему моему.
     Я и моя жизнь. Я и мой сияющий напротив Будда. Я и каждое сущее, скрытое в форме, в движении, в звуке. Бог мой! Как же великолепны, упоительны и воистину блаженны были тогда мои первые секунды пробуждения от сна былого. Проблески избавления от диктатуры моей памяти, уз моего ума. Нет пыли- нет искажения. Нет искажения -нет неправды понимания и видения многого. Нет неправды- остается только тишина, только чистота, только ясность, только блаженство, которое не кончается.
     Ко мне вернулась -обостренность восприятия всего окружающего меня. Воздух ! Напоенный густым, сосновым ароматом ,прогретый солнцем и промытый влагой речного ,утреннего тумана, он, словно врывался в мои легкие, наполняя их своей  неосязаемой животворящей энергией ,делая мое тело -воздушно-невесомым, легким, почти светящимся .Я, буквально сбегал по уступам извивистой тропинки, торопясь не пропустить ожидавший меня легкий завтрак.
     Монахи уже все собрались.Сенсея еще не было.И стариший монах,трижды ударив язычком колокола,молчаливым поклоном ко всем присутствовавшим,возвестил о начале трапезы.Затих рокочущий,бархатистый звук распеваемой мантры.Все приступили к еде.Я же,с видимым интересом,искоса рассматривал постояльцев этого храма.
     В калейдоскопе разных лиц,разных выражений глаз,мне читалось и виделось все великое многообразие человеческих судеб,неисповедимость личного пути каждого из них,неизгладимость отпечатков,оставленных на личности каждого из них жизнью.
     Когда-то,совсем недавно,буквально до сегодняшнего утра,я бы задавался себе вопросом многих:
     -Что привело этих разных и несхожих друг с другом людей,под этот кров? Что объединяет их,в стенах этого жилища,ставшим для них их домом,их обителью,гаванью ихней души? Какая неведомая сила,величие какой идеи заставило этих людей быть сегодня здесь,вместе?
     Ищет ли каждый из них своего бога? Убегает ли от суеты и шума беснующегося,неистовствующего,за пределами ограды их общины,мира? Или же все они-только на миг,на краткое время здесь,чтобы завтра снова идти в свою неизвестность,в свое одиночество? Что вообще заставляет человека пересмотреть весь свой стиль,все свое прошлое,подвергнуть себя самой жесткой,строгой и нелицеприятной самооценке и потом принять свое личное,единственно выверенное и,только ему самому понятное решение?
   До сегодняшнего бы утра,до сегодняшней моей встречи с утром и с моим безмолвно-говорящим мне Буддой,я бы этими банальными “почему” задавался бы,искал бы ответ и весомую причину.Но сейчас,в эту самую минуту,вслушиваясь в неторопливые звуки глотков ароматного,жасминового чая,в тихий перестук деревянных палочек о край таких же деревянных чаш-тарелок,я уже знал ответ на все эти любопытствующие:”Почему так?”.Я знал об их выборе не умом.Я начал его понимать-своим и ихним сердцами.
     И мое сердце сейчас разделяло и понимало тишину ихнего.Языком молчания,музыкой бликующей благоговейности перед величием и тайны и жизни,мое сердце вело диалог с такими же,ему подобными и на него так схожими.
     Ибо,конечно же,все мы-дети одного мира и единого бога,бесконечно схожи между собою в одном и главном-мы не можем без обретения в себе любви и смысла своего существования.Мы не выдерживаем груза своей жизни,если в ней нет маяков.Не способны долго нести ношу своего бытия,если нас не ощищает и не подпитывает сила подлинной любви и мощь нашего личного мужества ее искать,ее найти и ею жить.
     Так ради чего мы тогда здесь? Я,ты,другой? Этот,убеленный сединами,неизвестный мне старик? Этот юноша,что рядом с ним? Что мы забыли здесь,в этих древних стенах? Что потеряли? Что ищем? Что обрели? Мы смотрим друг на друга.Мы только встретились сейчас взглядами и только на неуловимый миг,но мы-уже обменялись пониманием. Глаза этого старика и мои глаза…Кажется я сейчас знаю,что они мне отвечают? Кажется я сейчас начинаю понимать прелесть и мистическую поэзию всякой тишины,которая никогда не абсолютно-безмолвна.
     Это ведь только кажется,что тишина-безмолвна и глуха.Это только для неспособных слушать ушей так.А в правде,в подлинности своей сути,всякая тишина-многозначна.В ней всегда-больше сказанного,чем вслух произнесенного.Просто она всегда говорит с нами не звуками,не словами,а своим особым языком,своей тайной,своей сокровенностью.От сердца к сердцу.От взгляда к взаимному.От жеста к жесту-вот ее азбука из которой сотворен ее язык.
     Да.Мы только встретились взглядами,но мы уже так многое друг другу сказали,пропели,прокричали,прошептали.А то,что не выразили,что не досказали и не донесли-то в тихой нашей печали запечатлелось,в глубине нашей бездонной,в которой вся боль,вся мука,но и вся радость мира нашего отражается и бликует.
     Нет.Я люблю язык сокровенной тишины.Я берегу минуты,в которые она меня посещает.Я лелею мгновения,когда могу быть в ней растворен.Как сейчас,например,когда наши глаза встретились и мы поняли друг-друга без слов,без усилий,без напряжения,без лжи.Ведь мы с ним сейчас-оба путники.И у нас сейчас-просто привал и мы все вместе.Просто пьем чай и тихо думаем,каждый о своем.
     Люди мира-страшатся своей тишины и,по-глупому,по-ребячливому убегают в шум.В неумолчный гомон толпы и мира.В ор базаров,в душную,грязную пыль их площадей,их улиц,их пристанищ.Кажется,что человек боится самого-себя,страшится своей правды и боготворит роевую,стадную свою жизнь.Он предпочитает ее,мужественности своего независимого пути.
     И тогда кажется понятным,почему весь мир сошел с ума и люди,в гордыне своей и в ничтожности своей-одной печалью связаны навек.Связаны,чтобы вместе,в одной упряжи,бессмысленно брести к бесмыссленному своему концу.
     Но, к счастью- это только кажется. Потому ,что ,все- таки , есть в этом мире и те, кто сейчас- просто пьет свой жасминовый чай и молча смотрит на меня. И принимает меня таким, какой я есть. И не укоряет, и не льстит, и не судит. И, конечно же, мы сейчас- едва заметно улыбнулись друг -другу- я и этот старый, седой буддистский монах, сидящий напротив меня. Мы просто- слегка понимающе кивнули друг –другу. Но этого нам оказалось- более , чем достаточно, чтобы выразить друг- другу все.
     Сейчас я понял, как мало значат слова. Слова вообще. И, как много значит- недосказанное , сокрытое во взгляде, в прикосновении, растворенное в многомерной тишине человеческого сердца.
     Прозвучал короткий удар внутрихрамового гонга. И все монахи молча и благоговейно застыли в молитвенном благодарении. Так прошло с полминуты. Мы поднялись. Наши взгляды с тем старым, седым монахом вновь встретились.
     -Как живется нашему гостю?,-вдруг обратился ко мне он.
     Немного растерявшись от неожиданного ко мне обращения я начал раскланиваться в словах благодарности.Монах тут же остановил меня,наклонившись к моему уху:
     -А,знаете? Кажется из вас будет толк?,-весело рассмеявшись,вдруг,произнес он.
     -Я наблюдал за вами.С секунду он помедлил.
     -Мы все наблюдаем за вами.Нет-нет.Не подумайте-это не праздность.Просто каждый из находящихся здесь-как новая,захватывающая,непрочитанная и неосмысленная еще книга.И каждый-урок для другого.Мне показалось,что сегодня за чаем вы для всех из нас-немножко приоткрылись? И мы все смогли, впервые,приоткрыть вашу личную страничку.В вас исчезла наряженность,которая вас буквально сковывала.И нам не позволяла вас почувствовать.
     Он вновь улыбнулся.Старик взял меня под руку .
     -Вы не против,если мы с вами несколько шагов пройдем вместе?,-вопросительно спросил он
     Против ли я? Разве может быть человек “против” ничем незапятнанной открытости двоих,незамутненности их диалога,бескорыстности встречи? Конечно же-нет! Конечно же я знаю,что в сердце каждого из нас живет великая потребность в диалоге с другим.В общении,через которое ты не только выверяешь себя,но и обогащаешь себя опытом постижения другой души,другой жизни,иного стиля мировосприятия.
     Я знаю,что без других-человек НИЧТО! Но и с другим он тоже не весь.Другой не дает вам вашего опыта.И не заменит вам ваших уроков,ваших ошибок,ваших страданий,самих ваших поисков,саму вашу жизнь.Он может лишь напомнить вам о самом-себе,через себя.И не более.Он может лишь стать для вас реперной точкой на карте вашей судьбы,вашего исповедного пути.Но только точкой.
     Свой путь,свою дорогу вы можете осилить только сами.Без поводырей,без подпорок,без чужих указателей.В этом-суть нашего человеческого одиночества,наша судьба проходить испытания жизни-один на один с нею.Мы ведь и рассвет своей жизни встречаем всегда один на один.И закат ее разделяем только в ясной,обнаженной,оголенной правде нашего личного прощания с тем,что было некогда нашим миром,нашей ареной,нашей тюрмой и нашим вожделенным Эдемом души.
     Поэтому,конечно же,я был не против.Неторопливо и неспешно мы с ним шли по дорожке,посыпанной  толстым слоем золотого,речного песка.
     -Вы из Америки? Ну и,как вам наш буддистский мир? Не странен ли?
     Я задумался.Вопрос монаха не показался мне неожиданным.Но у меня,вдруг,исчезли слова,чтобы выразить мое понимание буддизма.Раньше у меня были знания о буддизме.Концепты о нем.Буддистские доктрины и их толкования.Была информация,которую я мог бы,красочно или не очень,преподнести вопрошающему.Но сегодня,но сейчас? Но после этого утра,бессонной ночи с письмом Гарта,мятущих душу воспоминаний и молчаливой улыбки деревянного,маленького Будды,и ясности,охватившей все мое естество,и блаженства тихой,необъяснимой радости,не покидавшей меня с тех пор-я утратил слова,способные наиболее адекватно передать другому мой опыт,мое ощущение встречи с буддизмом,и мое очарование им.
     Я,действительно не знал,как выразить этому старику мой буддизм?Я все еще искал,для этого,подходящие слова и,невольно,автоматически пощелкивал,при этом,двумя пальцами руки,словно выдаваяэтим свое нетерпение побыстрее найти правильный ответ.Старик это заметил.
     Вдруг рука его,несколько сильнее сжала кисть моей и он,приостановившись,словно застыв,тихо поднес свой указательный палец к своим губам и затем медленно и осторожно указал мне на качавшуюся от легких порывов свежего ветерка,ветку цветущей сакуры.Там,в сердцевине нежных,хрупких,беловато-розовых лепестков цветка две маленьких,золотистых пчелы исполняли свой особый,магический танец,попеременно то касаясь лапками друг-друга и соприкасаясь своими усиками,то расходясь друг от друга,чтобы вновь покружившись по дну цветка,продолжить свой диалог,свой разговор,свою песнь миру,птицам,небу,цветку.
     -Вот оно то,что вы только что пытались мне ответить на мой вопрос,-прошептал старик,весь,словно преобразившись от переполненности восторгом,охватившем его от вида этой картины.
     -Я сейчас указал вам на невыразимую суть подлинного буддизма,в котором не нужны никакие слова и метафоры,а только видение-ясной,зримой,незамутненной определениями формы жизни,-продолжил старик.
     -Разной жизни.В том числе и той,которую мы оба с вами сейчас наблюдаем.
     -Бог мой!,-подумал я.И,как же это я раньше не понимал о пальце,указывющем на Луну,о коанах,которые-вне логики смысла и слов,о дзэне,который невозможно выразить,алишь только почувствовать,о жизни,которая-как единство,но никогда не как раздробленность,разделение.
     Белоснежный лепесток цветущей сакуры и золотистая пчела в нем-вот,что такое буддизм,как восторг перед реальностью,как благоговение перед величием и безграничностью жизни,как сама жизнь,постоянно бликующая перед нами в мозаике,вкалейдоскопе своих форм и образов.
     Конечно же,об этом словами не скажешь.Все слова-слишком грубы,чтобы могли выразить собою тайну красоты,блаженство радости,свет печали.В словах людей-нет измерения.Эталон стандарта постижения Красоты и Истины не в них-в сердце нашем,в глубине нашей сокровенной и  еще нами не открытой,в мире,еще не познанном и нам неведомом.
     Мы пошли с монахом дальше.Дорога вела вниз,к виднеющемуся вдали заливу.Старик молчал.Потом,вдруг оживившись,задумчиво произнес:
     -А,знаете,мой друг? То,что мы с вами сейчас увидели это и есть лила-игра жизни,через форму и ситуацию.Это и легко и одновременно сложно понять.Легко потому,что картина нами увиденного-не требует объяснений,а только прямого и непосредственного нашего видения,нашего присутствия в том конкретном моменте.Трудно потому,что ум человека без слов обходиться не может.
     -Слово,концепты,мысли-его пища.В то время,как смысл всего буддизма,всех его школ и течений-в приятии жизни напрямую,в обход всех ухищрений и уловок нашего ума,в обход всех концептов и определений,минуя любые слова.Вы и пчела.Вы и ваша жизнь.Вы и ваша смерть.И в этом-все.И в этом-весь буддизм.Кто понял это,кто уловил именно эту суть жизни в здесь и в сейчас-тот не только понял буддизм,принял его за стиль своей жизни.Тот сам стал буддистом.
     Монах перевел свой дух и,вдруг,весело ткнув меня пальцем в бок,спросил:
     -А ведь вы еще не совсм,не полностью согласны со мною,дружище? У вас ведь,так и вертится в голове спросить меня о сложностях буддистской философии,психологии,буддистской доктрины? Не так ли?
     Я молча кивнул,внутренне восторгаясь прозорливостью этого старого монаха.
     -Видите-ли,мой друг.У буддизма,действительно есть своя особая и изощренная методология,свой набор инструментов для его выражения,в сущности таких простых все они-не более,чем осознанная необходимость сказать о запредельном опыте буддизма,о том,что невыразимо,а только постигаемо.И в этом аспекте буддизм не игнорирует наш ум и его логические способности.Он его использует,чтобы в общих чертах,в умозрительном концепте донести до человека суть великого учения.
     -Да,уважаемый.Но разве истина-не проста,что для своего понимания требует столь сложный наряд метафизических одежд и украшений?,-спросил я.
     Старик помолчал.Потом,пройдя несколько шагов,остановился и ответил:
     -Конечно! Все-именно так.Истина-всегда проста и в своей простоте-всегда доступна.Ложь-всегда наворочена.Фальш-всегда приукрашена.Неправда-покрыта сусальностью.Но истина-всегда очень конкретна.Проблема лишь-в нашем человеческом вомприятиитакой простой конкретности.Люди-почти всегда путают простоту с примитивностью.И в этом-способны профанировать любую истину.Готовы низвести ее до своего обывательского,мелкого уровня.И низведя-сделать из нее посмешище.
     -Все религии-профанируют опыт запредельного,возвышенное и прекрасное низводят до своего жалкого и обыденного.Вы-христианин.И вы из своего Христа сделали посмешище и удобный повод для своего самооправдания.Из Будды сделали примитив.Из Кришны.Из Моисея.Из всех пророков и учителей человечества-сделали шпаргалку на час,мнение на потребу.И,пожалуй,нет ничего священного из чего бы наш ум не сделал бы себе объект,не препаривал бы его на удобные ему части ,не приспособил бы для своих бытовых и ментальных удобств.
     -Не удивительно,что церкви мира-пустынны для бога,который у них стал случаем на временную потребу,на сиюминутную  выгоду,а не на жизнь.Нет-нет.Они,безусловно,наполнены головами и ртами-говорильнями,жестами и манерами,годящимися,скорее,для цирка,чем для предстояния перед тайной и ее зовом.Но они-страшно бедны на широко открытые сердца.На тишину этих сердец.На молитву,которая от сердца,от духа,а не от одного языка.И эти,так называемые,христиане,так называемые,буддисты,индусы совершенно привычно и безучастно смотрят на костыли безногого калеки,но чутко вздрагивают,когда произносят имя их бога.Но они-слишком заняты и торопливы ,чтобы размышлять о таких пустяках,как костыли калек.Зато все они мнят себя-истинно верующими и молитвенниками..Сегодня люди заговорили,закричали,заболтали и замолили своих богов.Их богам сегодня некогда и некуда вставить свое веское и торжествующеев истине и в силе Слово.Сказав это он промолчал,а я подумал,в унисон его мыслям и размышлениям:
     -О,да,мудрый старик! Ты-прав.Боги людей-оглушены сегодня  шумом человеческого муравейника,вечным требованием нищих дать им еще более и весомее из осязаемого, ощупываемого, овеществленного.
     И,словно в подтверждение моим мыслям,монах снова заговорил:
     -В ваших церквях,мой друг,в ваших костелах,в ваших общинах о боге говорят все,кому не лень.Но сам Бог в них не говорит о самом –себе.Да ему и нечего вам ответить на все ваши вопрошания.Потому,как у него есть ответ только на один ваш вопрос: “Что есть жизнь моя? И :“Как мне истину в ней найти?”.Но вы ведь всегда спрашиваете его не об этом.Вы всегда озабочены только своими бифштексами, машинами, домами, вещами, болезнями, страданиями,выгодой. Только этим и об этом вы и способны поделиться с своим богом.Но не радостью,не бликованием,не довольством,не роскошью своего реального бытия.
     -И тогда ваши боги молчат.Они не могут быть многоречивыми на то,что вне сферы их интересов и заботы о вас.Они просто вынуждены молчать.Христос молчал,когда его спрашивали об истине.Будда молчал.Все великие и подлинно святые молчат,когда дело касается этого вопроса.
     -Нет-нет.Они рады.Они-готовы пригласить вас в вой дом,поделиться с вами всем сокровенным и вечным.Вы,люди мира не готовы для этого.Вам все еще некогда придти к ним.Вы-все еще не изжили в себе прельщение эфемерным ,зыбким,не реальным.Не убили в себе главное препятствие для встречи с ними-диктатуру вашего ума и тотальное самоюбование вашим ничтожным,гипертрофически раздутым и обезображивающего все эго.Увы. Но вашим богам нечего сегодня вам,что-то сказать об истине,которая вам-как тяжкая обуза и неудобный хомут.И тогда,вместо них об истине вам начинает говорить пчела,которую мы с вами увидели.Ручей с которого утоляем свою жажду.Клекот ключа белых журавлей в небе.Глаза ваших любимых.Смех ребенка.Красота будущей матери-мадонны,носящей под своим сердцем ребенка.
     -Мой друг! Поверьте.Истина жизни говорит через них,как и через все явленное.Услышать ее-так нетрудно, увидеть- так легко. Но для этого необходимы уши слушающего и глаза- подлинно видящие,а не только смотрящие.
     -Нужно другое качество человеческой натуры,всего вашего существа.Важен инсайт,при котором мы начинаем смотреть не в даль горизонта,а в собственную свою глубину.Там,в ней-все наши ответы о нас.И там же  обретение нами того,что мы всегда ищем-полноты жизни в здесь и в сейчас.Координаты наших сапрсов должны быть пересмотренными.С эгоистичкски-экстенсивного  и обывательски- массового подхода на избирательно-интенсивный и личностный.Только эти условия могут способствовать вашему духовному росту.Только эти.
     Мы шли молча.Да и ,что мог я ответить мудрецу на весь его яркий,сострадательно-правдивый и честный диалог? Все мы,не раз и не два ловили себя на осознании того,что пленены собственным разумом,в котором веками бессильно и безнадежно,как птицы в силках,бьемся,стремясь вырваться из его цепких,прочных оков на пространство собственной своей свободы,ясности собственного осознания,правдивости видения вещей и жизни,без которых попросту блуждаем.
   Сейчас,в затишьи нашего разговора с монахом, мой разум вновь насильственно подталкивал меня к тому вчерашнему,ночному диалогу моей памяти с прошлым,которое давно умерло,изжило само-себя временем и новой ситуацией моей жизни.Но которое не отпускало меня от себя,а только сильнее опутывало,подпитывало себя моей давней болью,всполохами моего страдания,раной,мешавшей полноценно жить.
     Мы простились с монахом.И я,наполненный, подступившей вдруг, усталостью вновь поднялся в свою комнату,чтобы немного отдохнуть и осмыслить услышанное.Тело,буквально обессилено упало на жесткий настил для сна.Мягко и невесомо я начал проваливаться в расслабляющую негу покоя.Сквозь ее убаюкивающую пелену послышалось нечто.Я прислушался.Где-то,почти на расстоянии вытянутой моей руки,раздавался тонко-вибрирующий,жужжащий звук.Открыв глаза я увидел самое,казалось, банальное..
     В небольшом проеме оконной рамы,подсвеченное играющим солнечным бликом,дрожало тонкое,почти ажурное кружево,сплетенной за ночь паутины.В нем,словно в последнем неистовом порыве,набегающих друг на друга волн активности,дрожали две вещи,два предмета,мгновенно приковавшие к себе все мое обострившееся внимание-муха и сверкающая,искрящаяся,бликующая в переливах света и солнца капля утренней росы.
     Муха уже явно обессиленная в своих безуспешных попытках освободиться из плена липких,тягучих нитей жалобно и обреченно жужжала,словно весь мир призывая в свое маленькое спасение.И весь мир-бликовал и переливался в капельке вздрагивающей,под порывами мухи,бусинке росы,словно демонстрируя окружающему бытию-свое полное безразличие к судьбе маленького,ничтожного насекомого, как бы,подчеркивая этим ее обреченность неприметность,  незначительность..
     Мир играл,переливами красок и света в капельке одной-единственной росинки.И мир был равнодушно-безучастен к такой же капле жизни в крохотном,монотонно-жужжащем его создании.Жизнь ли это мира? Или же –не более,чем его игра,эфемерность,мираж?Как совместить в нем смерть и рождение,блаженство и боль,любовь и отчаяние? Какой вообще смысл в этой космичской игре света и тени,добра и зла,жизни и смерти? И есть ли он в этой мухе,в этом утре? А во мне-замершем,растворившимся сейчас в какофонии звуков,шелестов,отголосков? А,если есть,то где же он,в чем,в ком?
     Почему мы так упорно ищем его и свое предназначение,словно,в противном случае,готовы сжечь себя в нашем вопиющем отчаянии,в крике измученных и усталых? И в чем вообще слышится сейчас песнь Вселенной? В шуме ли сосен над моей кровлей?Или же в этой отчаянной обреченности маленького насекомого?
     Муха жужжала все слабее и тише.И дрожание той росинки,что бликовала,были все реже и реже.Я приподнялся.Невольно и неосознанно моя рука потянулась к той паутинке.И повинуясь  необъяснимому,неподотчетному сознанию порыву и импульсу я осторожно и бережно взял муху за крылышко и потянул на себя.Паутина вся напряглась,нервно завибрировала,словно не желая расставаться с попавшей в ее сети добычей.И не выдержав напряжения-разорвалась,отпустив и свою умиравшую уже жертву.И ту,бликовавшую на ней солнцем и золотом, каплю.
     Я разжал пальцы. Лети! Неси и дальше в себе эту крохотную,удивительную частичку жизни,которой пропитано вокруг все сущее-ты,я,другой.Эти птицы,эти журавли вдали.Все-все напоено тобой-о жизнь,о, мир!В каждой твоей травиночке-своя мелодия,И в каждой капле твоего дождя-своя нота.Они-нераздельны в себе.Они-воедино слиты в то,что слышится не только ушами,а скорее всего сердцем.Видится не только зрением,а,скорее-всего,душою.
     Да и душа наша? Почему вообще ты-женского рода? Разве дух воина,дух покорителя,дух мужчины не близок,не родственен тебе,как дополнение,как пара? И,как это можно,чтобы ты-уживалась и соседствовала с моин неистовым мужским духом?
     В двери тихо постучали.Вздрогнув и вскинувшись от неожиданности я прокричал:
     -Yess! Open!
     В свете дверного проема,существом из странного мира,выделялся профиль Накамуры.Старик,словно застыл на пороге,не решаясь сделать следующий шаг.
     -В твоем окошке всю ночь теплился огонек,американец,-буднично,словно мы с ним были тыщи лет знакомы,проговорил японец.
     -Я подумал,не приболел ли ты?.
     Пружиной подпрыгнув со своего ложа я только и смог пролепетать в ответ:
     -Нет-нет,сансей.Что вы? Все с порядке у меня.Просто засиделся всю ночь.Думы разные тормошили меня.Вот и не заметил,как до утра просидел без сна.
     Взгляд Накамуры упал на лежавший ,раскрытый конверт.
     -Это из-за этого?
     Я кивнул.Накамура оглянулся,ища циновку.Не найдя-медленно и, как-то,тяжеловесно сел на стул.Невольно я заметил,как по лицу его быстрой,почти неуловимой волной ,промелькнула гримаса плохо скрывемой боли.Старик наморщился.Губы его,вдруг.стиснулись-резко,почти до видимой мне синевы.И в стиснутости такой,казалось,они пытались заглушит,задержать и  не позволить вырваться наружу,клокочущему и сдерживаемого гортанью стону.Я подскочил к нему:
     -Вам плохо,Учитель?
     Накамура сделал останавливающий меня жест.
     -Все нормально,американец.Так должно быть.
     Видя мое недоумение и встревоженность он,через силу,улыбнулся.Лицо его,вмиг повосковевшее,,начало снова обретать свою жизненность и размягченность черт.Чувствовалось,что какая-то мучительная,скрытая и терзавшая его проблема,постепенно отпускала его тело,растворяла ту резкую боль,сковывашую его попытку присесть.
     -Все нормально,американец,-снова улыбнулся Накимура.Так,действительно должно быть.
     Он сел.Слегка откинувшись на спинку стула,закрыл глаза.И с добрую минуту мы с ним просидели молча.Я-боясь нарушить создавшуюся вокруг тишину.Он-погруженный в нечто свое,особое,неведомое и недоступное еще мне. И только скрип двух сосен,росших рядом  за стеной этой гостиницы,вносил свой странный диссонанс в это молчание.Тем самым,словно подчеркивая его важность,значимость и неведомую мне еще торжественность момента.
     Веки сэнсэя медленно приоткрылись.Накимура,почти не мигая,словно всего оценивая и взвешивая,уставился на меня.Потом вдруг,словно стряхнув с себя это невольное оцепенение тишиной,весело,почти беззаботно и по-детски,широко улыбнулся.
     -Не бойся,американец.Все-нормально.Просто я так умираю!
     Видя,зародившиеся в моих глазах недоумение и испуг,захохотал:
     -У меня рак,американец.И скоро-мой финиш.Путешествие подходит к концу.Пора-в путь к истинному дому.
     -Но,как же? Какжеэто,-что-то залепетал я.Ведь,наверное.млжно еще что-то исправить? Вы не должны так говорить.
     Старик хохотал.Хохот его становился все беззаботнее и сильнее.И так же резко,почти внезапно оборвался.Накамура ,вновь,пристально взглянув на меня,произнес:
     -Помолчи.Ты просто не понимаешь.Это-мое время.Садись.
     Я сел.Накамура,посерьезнев и внутренне собравшись,наклонил голову.С секунду пристально,слоно что-то выискивая,рассматривал ступни своих ног.резко выпрямился:
     -Видишь-ли? Все дело в том.что листьям всегда суждено опасть.Проблема только во времени.И не более.
     Губы его.словно в задумчивости,что-то пытались разжевать.И,вдруг,я услышал:
     -Мы-дряхлей,что день.
      Седина все ярче видна.
     С каждым годом,приходит весна.
     Наша радость теперь-в дружеской чаше вино.
    Так не будем грустить,что цветам облететь суждено.
     Это-эпоха Тан,американесц.Она говорит о том.что важно всегда.О нашйготовности умереть,мой друг.Я-словно застыл весь,пытаясь переварить услышанное.
     -А,что,американец? У тебя даже чая для меня не найдется? Накамура поднял свой легкий,бамбуковый посох и шутя,легонечко,ткнул меня им в бок.
     _Э-э,гость.Кончай хандрить.Ты же пришел не в богомольню.Ты-в храме Антайдзи.В храме “Умиротворенного сердца”. Умиротворенного, а не сокрушенного, как сейчас у тебя.
     Старик,вдруг,резко и сильно хлопнул в ладоши.И,тот час же,словно по мановению волшебного жеста,дверь тут же приоткрылась и на пороге появился знакомый мне мальчик-прислужник.Сделав традиционный буддистский поклон,мальчик быстрыми,семенящими,но почти неслышымими шагами,приблизился к Накамуре и застыл,в ожидании указаний.
     -Нам чаю,пожалуйста.И фисташек.
     Мальчик кивнул.Тело его-маленькое,но по-стрекозьи подвижное и худощавое мелькнуло едва уловимым движением к двери.Накамура снова бросил свой взгляд на белевший квадрат конверта.Показав на него пальцем,произнес:
     -Письма людей,словно неумолкаемые колокола.Не дают утишиться нашей душе.Он так и сказал-утишиться,а не утихомириться,успокоиться.И в этом его-утишиться,слышался особый смысл того,о чем он желал выразиться.
     Я тут-же вспомнил свой недавний,утренний вопрос о своей душе.Вернее о ее роде и качестве.О том,почему же она женского,а не мужского даже рода? И,как же это так становится тогда возможным,что мы-мужчины,носим в себе два невидимых,два неосязаемых естества:женское и сугубо мужское? Женское потому,что душа наша-женского рода и мужской дух суровости,жесткости,прямоты? Как уживается все это в нас? И уживается ли?
     И удобно ли нам,мужчинам и воителям,жить с женской душою,которая и есть всегда частичкой Души мира? Все эти мысли.слова и вопрошания эклектическим,буйным вихрем пронеслись у меня в голове и Накамура,увидев в моих глазах застывший вопрос,вдруг произнес,едва слышно и задумчиво:
     -Влпросы,вопросы…Всю жизнь мы только и делаем,что занимаемся вопрошанием к своему сущему..В пустоту своего непознанного,но смутно предощущаемого,кидаем мы не вопросы даже-собственную свою непостижимость.Она у нас также многогранна,как и безудержное количество наших вопросов о себе.
     -Ты ведь сейчас тоже хочешь о чем-то меня спросить? Не так-ли,американец,потерявший свое лицо?.Старик пронзительно и быстро взглянул на меня.
     -А почему потерявший?,-с долей некоторого смятения и неуверенности,тотчас же спросил я?
     Да мне и действительно,тогда показалось непонятным и странным само выражение,которое японец употребил-потерять лицо.И в смысл им сказанного мне хотелось проникнуть искренне.
     -Видишь ли ,мой друг.Все твое лицо сейчас-сплошной знак вопроса.А,когда оно у человека такое-тогда человека можно читать,как книгу.Вот я и читаю тебя.Итак,о чем же ты хотел меня сейчас спросить?
     Я уже было приготовился широко раскрыть свой рот,как в дверь негромко,дважды постучали.В следующее мгновение она открылась и фигурка мальчика-прислужника с горячим,дышащим жаром чайником в руке,заслонила собою весь дверной проем.Прислужник подошел к столику.Правой рукой он ловко и быстро достал из складок накидки,маленький.сплетенный из тоненьких бамбуковых палочек коврик и,положив его на стол,поставил на него чайник.так же проворно,другой,левой рукой извлек из просторной своей хламиды две низких,грубоватой формы глиняных чашечки.Молча налил в обе чай.Затем так же молча,сложив перед грудью ладони рук,слегка поклонился.Сначала Накамуре,затем мне.И,развернувшись,бесшумно исчез в том же проеме,словно растворился в нем,плотью,формой,обликом.
     Накамура сделал приглашающий жест.
     -Садись,гость.Чай сегодня-просто отменный.Вы-люди Запада,не понимаете его души.А на Востоке с ним разговаривают.
     Опять о душе,-промелькнуло у меня.
     -Учитель! Вы хотите сказать.что на Востоке чай.чайная церемония-предрасполагают к общению?,-спросил накамуру я.
     -нет,американец.Не совсем так.Я имел в виду только то,что на Востоке все.подчинено возможности обратиться внутрь.И в этой своей обращенности-вести незримый,сокровенный диалог с своей подлинной сущностью.И через нее-получать готовые ответы на любое твое вопрошание к богу и к бытию.Понимаешь меня?
     Я поспешно кивнул,действительно начиная понимать смысл сказанного этим человеком.И в жажде не потерять,не утратить нить сэнсэевского размыщления,я только побыстрее поднес к губам парящийся теплом и ароматом,странного настоя чай.
     -Я действительно,американец,говорю сейчас о том,что у каждой вещи этого мира, у каждой его составляющей есть тайна своего особого и уникального предназначения,ради которой,эта же вещь,предмет или явление приняли здесь свою форму.У всего есть свой характер,магия своего очарования и притяжения.И эту магию,этот притягательный магнетизм любой вещи или явления,или ситуации мудрецы мира называют душою вещи.Ее аурой,ее энергетикой,зашифрованным тебе посланием,языком всеобщего единства вещей,которым душа мира питается и общается с твоей-одухотворенной мыслью и поисками смысла, душою человека.
     Накамура взял чашку.С секунду пристально всмотрелся в нее,словно пытаясь узнать и увидеть там нечто особое и сокровенное,скрытое за стенками толстой,грубоватой керамики.Слегка отпив,опустил руку с чашкой.
     -Видишь-ли,мой друг? Мы-буддисты,знаем и видим взаимосвязь многих вещей и явлений этого мира.И эта взаимосвязь говорит нам о великом, всечеловеческом единстве людей земли.
     -Мы-ли одни пьем сейчас с тобой этот чай? Вряд-ли! Уверен,что в эту минуту,кто-то другой,а не ты,а не мы,может совсем рядом,а может на другом конце земли,делают то же.
     -Мы-ли только сейчас блаженствуем в неспешности,несуетности такой беседы? Конечно же-нет! Другие и инаковые сейчас также ведут между собою сходный диалог.
     -Наша-ли боль докучает одним только нам?Безусловно же-нет! Страдание,как и радость-разлито по миру безбрежностью своих вод.И плывя по ним,что каждый из нас черпает своей ладонью? Только-ли свою боль? Или только свою радость? Нет же! Он черпает их из котла всей  жизни.Жизни в ее великом и восхитительном всеединстве вещей и явлений.
     -Все переплетено,американец.Все бликует своими гранями совершенства и величия.
    Я  с поспешностью неофита вставил:
     -И даже боль,о которой вы только-что сказали?
     -И даже боль,мой друг.Даже она имеет свою историю.Даже она говорит с нами своим языком великого страдания и часто- жестокой,обнаженно-терзающей нас мукой своего испытания.Испытания каждого из нас на нашу остовность.
     -Ты пойми,американец.В страдании человека-покоится его шанс,скрытый от него смысл,послание,которое он должен самостоятельно прочесть и понять прочтенное.И главное-принять этот личный вызов своей судьбы,которым каждый из нас единственно и выверяется и горнится в огне своего испытания.В том смысле,как сталь в  горне-структурируется своим огнем и закалкой.Так и через вселенскую нашу боль и вселенское страдание людей-структурируется наш земной мир.А с ним-взрослеет и наша душа.
    - Вы хотите сказать,что боль и страдание,скрытое за ней,это благо?,-произнес я.
     Накамура задумался.И между нами зависла тишина.Нет,не та-неловкая,трудная,напрягающая,а спокойно-гармоничная и вплетенная в тканьвсего обения тишина.как пауза к осмыслению,как антракт к предстоящему действу.
     Где-то в углу,в раствор открытого окна ворваля скрип верхушек сосен,встречающихся друг с другом. Под порывами ветра.Где-то,звонкой и заливистой трелью лесной пичуги,всполошилось беззвучие этого утра.Но только кажущееся беззвучие.Потому,как в мире нет и не бывает только абсолютной тишины.В нем говорит и поет все.Только язык для этого избирается миром разный.В одном случае-язык звука.В другом-язык тишины,которая также наполнена смыслом.
     -А чай,точнее-чайная церемония,американец,словно подслушав мои мысли,вдруг заговорил Накамура,говорит с нами тем,что заставляет нас отвлечь наш язык и ум от вечно индуцируемого ими их диалога с самими-собой ,тем самым отвлекая нашу ментальную энергию и наше внимание с внутреннего нашего диалога обо всем на созерцательность внешнего,на внимание к тишине нашего сердца.   Этот ,веками отработанный ритуал его употребления,просто пытается затормозить внутреннюю болтовню нашего ума.Участие нас в чайной церемонии-опытно способствует выработке в себе того,что в мире буддизма мы называем читтавивека.Тоесть-непривязанным умом.Непривязанным ни к чему.И вместе с тем непривязанность такую замещает нам сострадальность нашего сердца.Поэтому мы-буддисты,всячески культивируем в себе нашу читтавивеку,используя для этого любую возможность,начиная от чаепития,созерцания картин мира и заканчивая участием в погребении ближнего своего.
     Выслушав Накимуру и уловив момент окончаяния его мысли я тут же,словно вечно жаждущий,заторопился со своим новым вопросом:
     -Учитель! Значит ли,объясненная вами непривязанность ума то,что нам,людям ищущим свой путь- лучше предпочесть чистую ,ничем не запятнанную созерцательность безмыслия,тишину ума,чем его напряженную интеллектуальную активность?
   Накамура немного призадумался.И,слегка сокрушаясь моей непонятливостью,ответил:
     -В-принцыпе ты прав.Правда о нас,как о людях,действительно-не в мыслительной активности нашего ума.Она-в его тишине и в его бездействии,когда это возможно.И такая тишина нашего ума-сакральна.Да,разумеется.Она не говорит с нами словами, максимами, звуками и конструктивной логикой рассудка.Но ее подлинный язык-более ярок и впечатляюще божественен тем,что умственное наше безмолвие или то,что я называю читтавивекой-дарит нам великие провидческие озарения.Озарения во всех аспектах нашей человеческой жизни.И особенно-в сфере нашего духа и его исканий.
     -Озарение,или инсайт в дзэне-акт мгновенного и интуитивного схватывания сути многих вещей и явлений.По-существу это есть диалог нашей сущности с непознанной и незапятнанной мудростью мира. Вот чай и подводит нас с тобою к возможной ситуации, в которой мы можем быть способны услышать и понять язык подлинной правды и настоящей истины. А можем и не услышать. Все зависит только от нас самих, американец. От нашего внутреннего опыта. От уровня и ступени, на которых находимся. От нашей внутренней готовности предстать перед правдой и истиной, не как их желаем видеть и знать, а каковы они сами в себе существуют.
     -Поэтому я и утверждаю сейчас, что чай на Востоке- имеет свой характер. Познав и полюбив который, ты открываешься для познания своей души и души мира.
     Накамура вновь преподнес чашку ко рту. Отхлебнув немного он прикрыл глаза. Я заметил, как пальцы его ладони, державшие чашку- буквально побелели от напряжения, с которым он сжимал чашку. Крупные, с горошину капли пота выступили на его лбу и змеистыми следами начали скатываться по скулам, по шее. Медленно и с усилием старик закусил нижнюю свою губу и, словно замер, в этой неестественной для него позе.
     Смутное, еще неясное и неоформившееся предчувствие, родившись искрой -вспыхнуло во мне хором отрезвляющего всего огня:
     -Накамура болен. И болен опасно, серьезно, рискующее.
     Я засуетился, заерзал. Почувствовав мою тревогу Накамура раскрыл глаза. Мертвенная, восковая бледность его лица постепенно отступали от него. Губы его рта вновь распрямились от сковывавшей их гримасы и начали немного розоветь. И только по подбородку его потекла маленькая, сгущающаяся, алая капелька крови из прокушенной им губы.
     -Учитель! Вам помочь?,- торопливо засуетился я.
     -Как можно помочь неизбежному, американец?,- усталым голосом ответил старик.
     -Можешь ли ты помочь пожелтевшему осеннему листу,  не отпасть от полюбившейся ему ветви? Или весеннему цвету вишни не опасть? Или траве не засохнуть на исходе своего лета?
    -Мне кажется, что и здесь помочь- уже бессмысленно. Мое лето отошло.  И зелень жизни  в траве догорает. Это- просто цикл, мой дорогой. Мой цикл. Все, когда- нибудь заканчивается. И это- единственное, что мы знаем наверняка и с убежденностью.
     Накамура тяжело и с натугой вздохнул. Слабеющей, слегка дрожащей рукой полез в карман своего одеяния. Что-то там поискал, вынул. На маленькой, небольшой, словно женской ладони его руки- лежал брелок от ключей. Брелок с изображением лотоса. Незатейливая эта вещица была по-своему своеобразна и даже изящна. И притягивала мой взгляд.
     С минуту и сам старик пристально, словно впервые разглядывал этот предмет, а затем вдруг резко выпрямившись, протянул руку в мою сторону.
     -Бери, друг. Это- тебе от меня. И не столько, как презент, сколько напоминание тебе о том, о чем мы с тобою так долго говорили. О счастье жить с благоговением и любовью перед жизнью, как она есть.
     Он устало и с усилием улыбнулся.
     -Ты думаешь я страдаю?, -вдруг, словно не в тему нашей беседы, вскинулся старик. И даже не желая слушать моего ответа, словно постоянно торопясь не успеть, продолжил:
     -У меня- просто боль. Тотальная. Будто задыхаясь он глотнул воздух.
     -Кажется иногда, что каждая клеточка моей плоти, американец- сплошная и клокочущая, взрывающаяся во мне мирриадой осколков боль..боль…боль.
     -Но я же понимаю. Это только плоть и кости мои болят на пределе и на изломе. Сознание мое во мне- покойно и утишено многим. Например- беседой с тобою. Губы его вновь, слегка растянулись в полуулыбке.
     -Бери же, снова требовательно уже произнес он, видя мою нерешительность. Излишняя скромность, как и излишняя наглость- не порок даже, а мандат глупца. Ты же не из таких?
     Накамура, заговорщицки, вдруг, подмигнул мне. Я бережно, словно страшась прикосновения холода пальцев Накамуры, протянул свою руку. Наши пальцы соприкоснулись. И на миг, всего лишь на краткий, неуловимый миг я ощутил в этом тактильном восприятии другой руки- отчужденный холод, странную безжизненность и мертвенность материи, а не пульсирующую,  явственно ощущаемую энергию жизни.
     Внутренним, необъяснимым наитием своим я и понял тогда, что это и была предо мною- чужая, уходящая жизнь. Еще теплящаяся в этом маленьком, исхудавшем теле, еще задерживающаяся за последние, отпущенные ей минуты, но уже неотвратимо покидающая эту бренную свою обитель. Уже бесповоротно уходящая в неведомое свое иное измерение и в другую жизнь.
     Так руки, прикосновение их - дарят нам бесценный опыт постижения того, что никогда не выразимо в умозрительности, в слове, в логике, в мысли. Всего лишь прикосновение. Всего лишь- мгновенная и неуловимая встреча разных людей. Но в ней- бездна невысказанного, океан понятого, безбрежность прочувствованного без слов и звуков, а только сердцем и безмолвием его тишины.
     И разве не тот же самый опыт безмолвного диалога, общения вне рассудочной деятельности нашего ума дарят нам наши руки? Или руки наших друзей, наших женщин, наших матерей, наших любимых?
     Жизнь не может протекать только в одном ее лицезрении .Истинная ее полнота и в опыте прикосновения. К листку, к травинке, к камню, к лепестку, к земле и к воде…Когда все это случается- тогда в нас пробуждается наше спавшее сердце. И оно начинает тогда вести не только свой диалог с миром, но и начинает ощущать красоту  мира, в котором оно так трепетно и так ликующе тогда бьется.
    И тогда мы начинаем чутко прислушиваться к тому, что ощущает, что видит и что чувствует, пробудившееся наше сердце. Сегодня, сейчас, когда теплые подушечки пальцев моих рук прикоснулись к мраморной, холодной безжизненности Накамуры оно почувствовало только одно- боль великой сопричастности. Словно мы с Накамурой –братья и словно воедино в одном дыхании и в одном биении пульса нашей с ним крови.
     И эта сопричастность к нему и уходящему с ним его мира была для меня  одновременно и даром великого опыта постижения мною зримой, живой, воплощенной  мудрости, видимой мною в его чертах, словах и облике. И моя сопричастность к ней, которая была подтверждена нашим с ним человеческим жестом прикосновения рук. И с того мгновения, с той памятной мне встречи с Накамурой, я знал, что в этих вечных жестах детей земли- цепь великой духовной преемственности опыта подлинной любви, которая передается от сердца к сердцу и возрождает, и делает бессмертными каждого..
     Я вспомнил этот опыт любви и муки, когда обнимал агонизирующее тело снайпера Сереги. Я вспомнил этот опыт прикосновения наших рук, когда руки моей матери, баюкающее колыхали меня, словно в колыбели неземного тепла и блаженства. И я знаю, что этот опыт живо разгорается в сердце мужчины, когда руки его любимой- нежно и бережно умиротворяют его уставшее и израненное сердце. А руки мужчины- ее душу.
     Ибо, когда мы подлинно любим- мы жаждем подтвердить эту подлинность своим касанием. Щек  возлюбленных наших, рук объятий наших друзей, наших детей, трав, облаков, рек, деревьев…
     Так прозрение в суть этого вошло в меня- мгновением мимолетного прикосновения к руке умиравшего Накамуры. И так, подаренная им мне безделушка будет вновь и вновь возвращать меня к осознанности всего, что есть моей жизнью. Это- моя жизнь,- поется в одной из песен знаменитой группы “Би-джиз”.Это- наша жизнь, говорит нам прикосновение наших рук к формам, образам, сердцам и душам тех, кто рядом с нами и на нашем пути.
    -Да. Так,что же наш чай, Влад?,- прервал цепь моего раздумия Накамура.
     -Он уже давно остыл. И это только потому, что все, что он желал нам с тобою сказать- он нам сказал. Ведь согласись. Он сделал для нас самое главное- пригласил нас к общению. А ты же знаешь, Влад. В истинном, в открытом общении двоих правда и истина кристаллизуются. А фальшь и мимолетное- отпадают. И запомни- в истинном!.
     Он поднял свой указательный палец и весело, живо, словно и не испытывал недавней, терзающей его физической боли, рассмеялся.
     -А не пойти- ли нам, все-таки, прогуляться гость?,- не переставая улыбаться, продолжал Накамура.
     -Но мне придется обременить тебя. Я буду изредка о твою руку опираться,- продолжал Накамура. Если не возражаешь, конечно.
     -Сочту за великую удачу побыть рядом с вами, Учитель, вдруг, непроизвольно вырвалось у меня.
     Накамура начал приподниматься. Тут же, неслышной, словно крадущейся кошачьей поступью, вошел в комнату и послушник.
     -Мы немножко с гостем прогуляемся, Анвар.
     Мальчик поклонился и начал собирать чашки на подставку. Уже стоя в проеме двери, Накамура вновь обернулся и спросил меня:
     -А, что с письмом твоим? Оно, вижу, очень встревожило тебя, Влад?
     -Не знаю, сэнсэй, как вам даже сказать? Оно- из моего давнего прошлого, о котором я уже начал даже забывать.
     -И, что? Прошлое вновь бередит тебя?,- вопрошающе взглянул на меня старик.
     Мы вышли. Солнце уже вовсю прогрело песок дорожек и опавшую на него хвою. И стрекозы, словно вальсируя в пространстве свежего, чистого, лесного воздуха- грациозно садились на изгибы веток, острия сучьев. Одна из них отчаянно- бесстрашно села на плечо Накамуры. Но кажется, старик так и не заметил этого. Опершись одной рукой о свою палку, а другой- о мою руку Накамура, промолвил:
     -Память, память. Она- всегда преследует нас и терзает нас, как цепной пес терзает попавшую в его зубы жертву. Не отпустит, пока мы сами не пожелаем прогнать ее прочь от себя. Просто- прогнать. Потому, что всякая память- мертва и есть не более, чем образ прошлого и уже не существующего.Это- дохлая, мертвая вещь. Вряд- ли есть идти по –жизни- постоянно волоча за собою  дохлую вещь, американец. Не так –ли?
     -Да, конечно. Все так. Все верно в ваших словах, Учитель. Но…
     -Никаких но, вдруг, резко и жестко перебил меня Накамура.
     -Никаких но. Или ты постоянно тянешь за собою дохлый труп своего прошлого и им постоянно самоотравляешься. Или же ты без сожаления его бросаешь на обочине своего пути и дальше идешь без всякого груза вины и сожаления за то, как раньше жил.
     -Пойми и запомни. Твое прошлое- твой вечный якорь, мешающий тебе отправиться в свое самостоятельной плавание по океану жизни. Являющийся препятствием в осваивании твоего пути. Не для этого, американец, ты пришел в эту жизнь. И не ради этого жизнь подарена тебе. Ради поиска самого- себя. И точка. И никаких, как у вас говорят, гвоздей. Потому, как, если ты сейчас не решишься забить свои гвозди в гроб своего прошлого- ты точно так же никогда не решишься, по-настоящему жить.
     Я молчал. Не потому, что не мог, что-то сказать. От переполненности молчал. Переполненности той ясной, четкой, зримой очевидностью здравости и смысла, которые несли в себе слова старого Накамуры.
     Стрекоза все так же безбоязненно и храбро сидела на плече сэнсэя. И мне казалось, что и время вокруг застыло. Что и сами с Накамурой- вывалились из его пространства. Наши постоянные, из-за болезненной задышки Накамуры, остановки, каждый раз, казалось, открывали новую и новую тему для неоценимой с ним беседы.                Казалось, что все сущее, каждый штрих этого великолепного утра создавали собою- свою тему, свое размышление над ними. И в этом открывшимся мне диалоге окружающего нас бытия было такое упоение пронзительностью и светлой печалью понимания многих, открывшихся моему сердцу и внутреннему взору вещей, такая сила нежности и сострадания и к этой бесстрашной стрекозе, и к этому человеку, ставшему мне почти родным по- духу, такая радость заискрилась, забликовала во мне, что все сущее вокруг обнять искренне тогда хотелось И этого старика. И эту стрекозу. И всех- всех, через радость и боль которых - течет, бурлит, искрится половодьем своих разливов и шумом своих стремнин река нашей жизни. Я сказал о реке и вспомнил о воде, к которой неравнодушен был всегда.
     Вода! Я всегда любил тебя. И страшился и влекся к тебе одновременно. Я знал твой вкус, когда губы мои касались твоих океанских вод. И, когда впитывали в себя горечь слез. И, когда просто- ощущали в себе- вкус грозового дождя. Невыразима магия твоего притяжения.
     Вода! Тебя можно пробовать не только на вкус. Но и на прикосновение. Ты- есть жизнь. И ты же- бликование ее на кончиках пальцев наших рук. Твоя неуловимость- в наших ладонях. Твоя текучесть-это и есть неуловимость и текучесть всей нашей жизни. Поэтому вся наша жизнь, вода- это и есть твоя река. Река- вечного нашего движения. Река нашего обновления. Река наших перемен.
     Бесполезно человеку стремиться задержать свою реку. Она обойдет тогда его и сделает- одиноким и покинутым островом. Невозможно ему зайти в нее дважды. Каждый раз, в каждое наше мгновение мы вступаем в другую реку. И тогда в ней нас уже омывают новые воды. И новые люди, новые ситуации. Только в .согласии с ее потоком, и никак не наперекор ему- возможно наше великое путешествие по ней, по реке нашей жизни. И мы- отваживаемся его предпринять.
     Что же? Возможно нас ждут впереди- устрашающие и опасные стремнины? Возможно! Возможно мы не знаем, что там в той туманной дали ее берегов и за новым ее поворотом? Но мы- воины мирного пути. Мы- избираем риск и свежесть жизни- статике тихого болотного увядания. Мы просто готовы ко всему. Потому, как сегодня, сейчас, с этой самой своей минуты осознания многого мы просто- доверяемся своей реке и смело и без ропота отдаем себя во власть нашего предназначения, в силу потока нашей реки.
     Я обо всем этом так подумал, не за секунду даже- за миллионные доли ее. Я даже и не подумал об этом своим умом, а понимание этого пришло ко мне из той дали сердечной, из той глубины сокровенной, свет которой в мгновение  освещает все. И эту стрекозу на плече сэнсэя. И его самого- умирающего от неизлечимого, тяжкого недуга. И эту гладь озерную. И даль небесную. И, все-все, что видим, что чувствуем, чем живем- все будило и будоражоли во мне тогда только одно- благоговение перед жизнью.
     Я вдруг вспомнил о так и невыясненном для себя вопросе. О характере души человека. И души мира. О том, почему она- женского рода? Почему в ней всегда то, что больше присуще женскому, мягкому, сострадательному и пластичному, чем жестко-волевому, безапелляционному и мужскому? И, как тогда может вообще во мне- в мужчине, в воине, в самурае жить это женственное и нежное? Да и может ли?
     Внезапно я ощутил в себе слабое, легкое, едва уловимое волнение суетности. Нечто смутное, словно торопило и подталкивало меня поскорее находить ответы на самое свое сокровенное и глубоко-личное. Словно побуждало меня успеть спросить о самом значимом, актуальном, мистически- животрепещущим, без уяснения которого мне дальше невозможно идти, плыть, лететь, жить…
     Совсем некстати, вдруг, вспомнил давние, полузабытые слова своего морпеховского инструктора по рукопашному бою:
     -Влад! Если к тебе пришла та или иная ситуация- используй ее тотально. Не важно, какая ситуация- радостная или грустная, проникновенно- светлая или скорбная. Важно, чтобы любую из них ты использовал для себя- тотально.
     -Любишь- ли ты- люби тотально и без оглядки, без сожалений. Дерешься- ли ты- бейся всегда так, будто жизнь и смерть стоят по левую и по правую твоего противника и смотрят тебе в глаза без прищура. Спрашиваешь –ли ты- спрашивай, не ради самого вопроса, а ради вопрошания о смысле. Только тогда твоя жизнь будет чего-либо стоить. И только тогда- твой бой будет иметь вес и цену. Равно, как и твоя жизнь, твоя смерть..
     Я вспомнил это потому, что предощущение смутной потери чего-то серьезного и значимого разрасталось в моем естестве.
     -Простите, сэнсэй,- замямлил я. Я давно хотел вас спросить, но все время стеснялся странности своего вопроса.
     -У настоящего буддиста, американец, в- принципе, странных вопросов не бывает,- ободряюще пригласил он меня к разговору.
     -Гм-гм. Вообщем, сэнсэй, я бы хотел для себя уяснить, почему слово душа- женского рода? А характер- всегда мужского? Понимаю, что это- по- меньшей мере смешно. И, все- таки, я вновь и вновь вокруг этой темы верчусь, сэнсэй.
     -И правильно делаешь, что вертишься, мой друг,- живо подхватил мою мысль Накамура. Видишь ли? От расстановки верных акцентов этой темы, зависит, в сущности, направление всего твоего пути. И не только пути, но и всего стиля твоей жизни.
     -Как так?,- только и смог оторопело промолвить я.
     Показалась маленькая, уютная  скамейка, из распиленного вдоль огромного бревна лиственницы.
     -Присядем,- жестом хозяина роскошнейшей гостиницы, сказал старик.
     Мы присели. Я- весь в нетерпении желаемого ответа приготовился слушать традиционный монолог Накамуры. Но вместо этого увидел, как взгляд старика устремился, куда- то вдаль и левее меня. Я оглянулся. Там внизу, за оградой нашего храма, почти у самого подножия горы, тянулась цепочка маленьких, типично японской постройки, аккуратненьких домиков. Из дворика одного из них, эхо доносило то всхлипчивый плач маленького, грудного ребенка, то- непередаваемый, невыразимо- певучий напев женщины, пытающейся, видимо, убаюкать младенца.
     И столько нежности, столько потаенной грусти и трепетной радости слышалось мне тогда в незнакомых словах ее песни, что я невольно начал всю мелодию ее голоса понимать без слов.
     -Слышишь?,- живо обернулся ко мне Накамура.
     -Это и есть то, что ты сейчас назвал- душою женщины и душою мира. Вот именно эта песнь, американец, и есть- гимн любви к человеку и к миру. И песню эту поет сейчас- сама жизнь.
     -Сейчас, мой друг, ты слышишь голос души мира в звуках этой далекой песни. А, через минуту, быть- может, услышишь ее в журчании родника. Или- в стрекоте вечерних цикад, что вечерами у твоего окна веселятся. Душа мира- всегда одна. И имя ее- любовь. Но проявляется она всегда- через великое многоцветье и радугу жизни всего сущего. В том числе и жизни дитяти, которому сейчас его мать поет эту  колыбельную.
     Он призадумался. Затем, словно вновь ожив, заговорил:
     -Ты спрашиваешь, почему душа- женского рода? Да по той же самой причине, что и красота, и любовь, и гармония- тоже женского. Ну и, безусловно, потому, что и мир этот принадлежит им- женщинам. Если ,конечно, мы будем говорить о вселенском апофеозе жизни, как эманации космической мудрости, как экстазе и дыхании самого бога, пляшущего свой вселенский танец через многообразие своих форм и явлений.
     Видя некоторое мое замешательство, Накамура весело рассмеялся.
     -Ну, конечно же. А ты думал, что мир принадлежит нам- мужчинам ?.Ну- да, ну- да. Мы же- пионеры, первооткрыватели, первопроходцы ,воины ,самураи? Как же без нас и не для нас во всем? Ведь это мы- бесконечно воюем и ломаем хребты друг- другу и трощим чарепа врагам. И всегда -где-то, кого- то, что- то защищаем. Или- нападаем. И зуд грызни, зов вечной охоты, задиристость и воинственность- наша, мужская прерогатива. Мы в мире долго ни с кем не можем .А, если и случается, изредка такое, то, рано или поздно, но мы непременно создадим повод, концепт, аргументацию того, что желаем, якобы, защитить. И в аргументации такой оправдываем для себя только одно- нашу неспособность быть в тесном, в плотном, в личном и в гармоничном созвучии с жизнью мира, с душою мира.
     -Поверь, американец. Все войны мира, вся дисгармония мира- от нас, от мужчин. От нашей мужской политики. От нашей мужской философии. От нашего духовного примитивизма и убожества ,выдаваемых нами за силу. Это мы- мужчины постоянно творим себе свои миры и роем свои норы, в которые вечно прячемся от правды и умиротворяющей все красоты любви и истины. Патриотизм наш- не более, чем оправдание нами нашей приверженности к прайду двуногих и толпе себе подобных. Наши мораль культа силы и превосходства- не более, чем зримое свидетельство нашей слабости жить вне насилия. Вся проблема мировых неурядиц, американец- в нас и от нас- мужчин земли. Не от наших женщин.
     -Почему все так, мой друг? Да все просто. Причиной сего есть- наша убогость, наша нецельность , наша вечная неспособность жить в любви и в гармонии не только с миром, но и с самими- собою. Естесственно. Такая ситуация будет всегда порождать вокруг -только резкую, кричащую диспропорцию между должным и сущим. И, поверь мне. Мы не потому вечно воинственны и храбры, что так уж непоколебимо доблестны. А потому, что в этой своей агрессивности мы так и не смогли пренебречь приматоподобностью своей натуры и отойди от нее к подлинному своему идеалу. Мы конечно- немножко отошли за века своей человеческой оцивилизованности. Но не дальше длины хвоста орангутана. Особо гордиться в этом нам нечем.
     Слушая этот монолог старого Накамуры я –почти весь растворился в его словах, впитывая их и смысл, и глубину и их  своеобразный эпатаж. Я даже осмелился не согласиться с японцем, промолвив:
     -Да, сэнсэй ! Все так. Но ведь даже в Японии, даже в том же дзэне культ самурайского духа, культ истинно мужского и воинственного не только имеет свои истоки в философии чисто мужского ума, но и, наоборот- укоренено в этике чисто мужского стиля жизни. Ну я имею в виду эти школы современного каратэ. И этот кодекс знаменитого бусидо. Это искусство восточных единоборств, так широко сегодня пропагандируемое и культивируемое по всему миру.
     -Разве дух воина, дух древней Японии не в культе мужского и мужественного? Не в героизации того, что всегда было присуще -только нашему миру мужчин?
     Накамура, чуть наклонив свою большую, лысую голову, внимательно слушал эмоциональный накал моих слов ,защищающих наше мужское право на наш мир, на наш путь, на наш стиль. Выслушав, произнес:
     -К счастью..К счастью для правды и истины, а не для защиты наших мужских амбиций все именно не так, американец. Точнее- все совершенно не так.
     -Ты- прав, говоря о самураях нашей древности, о бусидо. Но ты забыл, что подлинный самурай, это, прежде- всего- воин духа. Боец с характером беспощадного ко злу солдата и с ранимой, поэтичной душою женщины, чутко и бережно относящейся ко всему, в чем есть проблеск красоты, гармонии, утонченности эстетического взгляда. А эти вещи, как сам понимаешь- чистая прерогатива женского, мягкого, утонченного начала, американец. Это- не наша сокровенная епархия. Ихняя - женщин.
     -Да-да, американец. Именно с душою женщины и с характером воина люди тех времен тонко чувствовали и элегию жизни и всю ее быстротечность, мимолетность, эфемерность. Да вспомни поэзию наших танки. Утонченные школы нашей каллиграфии. Задумчивую печаль наших флейт- чухах…Наконец наш знаменитый японский театр, где все женские роли исполнялись только мужчинами, многие из которых принадлежали  к клану воинов и самураев.
     -Нет ,американец. Твой Запад усвоил очень упрощенный, очень выхолощенный восточный образ восточного мужчины. Ваш Голливуд и ваша массовая литература- лишь продолжали искажать тот стереотип  западного восприятия, который мы сегодня видим во всем том, что, по- существу, есть дешевым околокультурным хламом о нашей истории, о нашем духе ,о наших мужчинах.
     Он замолчал. Силы- явно покидали его уставшее и истерзанное болезнью тело. Но я видел, как Накамура пытается пренебречь мучившим его недугом. И, как дух его- спокойно и благородно принимает выпавший ему роковой жребий .Накамура отдышался и продолжил:
     -Да, безусловно. Мир японского мужчины имел жесткие грани мужского характера. Это- верно. Но верно и другое. Сам характер нашего воина, характер японского мужчины, характер подлинного, а не гротескного самурая- всегда служил самому главному-защите женского начала мира. Обожанию женской души. Почитанию и воспеванию женской красоты мира, гармонии мира, печали, всегда сопутствующей осознанию мимолетности и бренности всего.
     -Запомни, дорогой. Слаб тот, кто пытается спрятать себя за показной жестокостью. Глуп, пошл и груб тот, в ком не развито чисто женское и утонченное.И доблестен воин духа, сумевший возродить и воспитать в себе душу женщины, ограненную характером воина и мужчины. Ибо, если мужчина, если ум мужчины, его интеллект и его мировосприятие не умиротворены, не облагорожены, не окультивированны мягкостью, лиричностью , поэтичностью и утонченностью женского начала, то такой мужчина, рано или поздно, но обязательно превращается в скотину.
     -И нет ничего для воина духа, для самурая мерзостнее и отвратнее, чем видеть перед собою оскотинившегося, озверинившегося, опримитивившегося мужчину, переполненного невежеством глупого самомнения о своей, якобы, мужской исключительности. Но мы- вовсе не исключительны, американец. Просто у нас, как вида- своя ниша ментального, материального, физиологического , психологического и иных планов. У наших женщин - своя . Да. Мы здесь - не соприкасаемы .Это точно .Но не так уж и разделены в своих ролевых аспектах .И это- еще точнее. Ты это, надеюсь, понимаешь?
     Я кивнул. Я согласился с его словами только потому, что всей глубиной своего естества ощущал в них некую истинность им сказанного. То, что порою воспринимаешь боле интуицией, чем рассудком. Да и тема, которую сейчас разъяснял мне Накамура становилась все обширнее и емче в своем смысловом богатстве.
     Ведь каждому из нас- мужчин, ведомо и памятно то особое, специфическое состояние наших чувств, когда мы- не в агрессии, не в борьбе, не в напряге и не в вечном своем противостоянии миру и ближнему. А наоборот- в эмоциональной утонченности ко всему созданному и сущему .Возможно это то мы привычно называем- сантиментами .Возможно просто-излишней чувствительностью .Слова в этом случае -не важны. Значимо состояние, в котором мы- мужчины, способны осуществлять свой личностный, творческий прорыв в ту сферу возвышенного и духовного, в которых только и может быть и процветать нетленное богатство нашего сердца.
     Вдруг я вспомнил, что практически все великие свершения мужского мира делались мужчинами именно в таком вот -сентиментально - элегическом состоянии умиротворенного сердца, обостренной эмоциональной чувствительности ,нежной ,ностальгирующей восприимчивости всего нашего естества по красоте, по гармонии, по созвучию ритма и стиля нашей личной, частной жизни с ритмом всей Вселенной.
     О, да ! Мы, конечно же, часто стыдимся, чураемся в себе этих редких, проникновенных минут нашей мягкости, нашей нежности, нашей обостренной ранимости за боль и неправду, за несовершенства себя и мира в котором живем. Нам все кажется, что утонченность души, мягкость нашего внутреннего эмоционального состояния- принадлежит только миру женщин. И делить себя с этим ее мироощущением- великое недостоинство всякого “настоящего“ мужчины.
     И тогда мы с усилием гоним прочь всякий намек на свою сентиментальность, убиваем и глушим в себе всякий проблеск того, что хоть с малейшим намеком можно отнести к женскому, к открытому, к подлинно творческому. И тогда мы и невероятно слабыми в своей способности покорять невидимые вершины трансцендентного. Вершины, которые сияют всегда. И в сиянии которых только и можно стать просветленным.
     Размышляя так я понял, что Накамура говорит об очень серьезных и глубоких вещах мироустройства. Что очень многие ошибки мира и жизни истоками своими уходят в метафизическую патологию нашего мужского мировосприятия. В вековую искаженность нашего представления и о самих- себе, и о нашем мужском мире.
     Где-то и когда-то, на каком-то этапе нашего победоносного шествия по лику мира мы- мужчины, стали гордиться только одной стороной нашей ролевой ипостаси. И совершенно забыли о другой и ей в корне противоположной- лишенной смешного воинственного запала и, постоянно иссушающей дух ,готовности к борьбе и противодействию.
     Мы не только забыли великую максиму мира, что невозможно противостоять и воевать вечно. Ибо, рано или поздно, на смену всем нашим маленьким или большим личным мужским победам- всегда приходит другой победитель.  И тогда все наши достижения, коими мы, доселе так самопревозносились- терпят великое и безоговорочное поражение .И, что абсолютных побед не бывает никогда. Потому, как в каждой нашей очередной победе- увеличивающийся шанс нашего скорого, будущего падения, сокрушительнейшего поражения. Что не воевать- всегда лучше, чем быть в вечной схватке и противостоянии и уже этим одним- проигрывать.
     Мы забыли, что все искони великое и подлинно-вечное творится только в аспекте созидания, а не разрушения. Рождается в нашей духовной утонченности, в нашей открытой восприимчивости к пульсу жизни, а не в нашей бесчувственности к ее агонии. И мы начали стыдиться быть- элегантными в внутреннем своем мироощущении. И от себя, от женщин, от красоты, от гармонии заслонились фальшивой маской  героя мефистофельских черт, броней искусственной самоуверенности, самогипнотизирующим блефом того, что в этом мире, только меч и кулак- единственные гаранты надежности и непоколебимости нашего психологического статус-кво.
            Когда-то великий эзотерик нашего времени Роберт Монро пророчески сказал, что “Наша самая большая иллюзия состоит в том, что у нас есть ограничения”.Так вот. Жажда власти и силы, убежденность в праве только кулака и оружия, вера в исключительность одной борьбы и в силу схватки- есть наши первые и основополагающие иллюзии о самих- себе. И они есть- самыми великими нашими препятствиями, самоограничениями в путешествии по реке нашей жизни.
        А ограничивая ими себя мы забываем, что каждый из нас -отражение бесконечности. Мы- мужчины, всегда что-то в себе и о себе самое главное забываем.И тогда мы становимся- обычными ,мелкими ,примитивными, банальными, кичливыми самцами, которым бог и общество дали просто название мужчин. Просто лейб , тавро определения.
     Но бог мой! Мы сколько уже веков тупо и смешно введемся на его внешнюю, этикеточную  красивость. И тогда ,понимая такую свою метафизическую ущербность и незавершенность наше мужское эго, наш изощренный ум  и гордость начинают слагать миру, себе, детям и женщинам красивую сагу о нашей надмирной мужественности. Наш ум и фантазийность начинают тогда творить мистерию, в которой самый смешной клоун- вмиг преображается в супермэна на час, на потребу. И герои наших снов и наших иллюзий- выходят на подмостки наших концептов о нашей роли и качестве мужчин. Только иллюзии. Но из них –весь наш мужской мир соткан.
      И, что же обрели при таком к себе подходе? И, что потеряли? И, обрели- ли по-настоящему? Скорее- всего- нет! Свой светлый дух и рвущуюся к великому творческому порыву душу мы грубо и пошло отождествили только с физической силой. Необходимую, иногда жесткость- перепутали только с постоянной жестокостью и к другим и к себе. И с внутренней готовностью к ней. Простоту жизненного своего стиля- бездарно смешали и перепутали  с примитивизмом своего существования.
     И в таком мишурном самомнении о своей роли и о своем месте в мире мы- вечно стенаем и мечемся. Стенаем от боли вечной неудовлетворенности собою и забвением в себе духовного и творческого, преобразующего начала. И мечемся в поисках себя, своей мужской сущности и настоящего лица мужчины. И не знаем истинно ни о своей сущности, ни о своем лице.
Может быть именно поэтому, слова Накамуры обладали для меня некоей скрытой силой логической убежденности, ясной простотой доводов, которые всегда очевидны и всегда на поверхности нашего понимания, нашей доступности к опыту внутренней, мистической алхимии в себе мужского и женского начал, в сплав тех задатков и качеств, которые только и могут создать то, что воспевалось древними самураями, мужчинами- воинами, мужчинами- философами ,мужчинами-поэтами ,музыкантами, танцорами, сценическими артистами.
     Накамура прав, говоря, что мы- люди разомлевшего в своей самонадеянности Запада, взяли у мира только одну, психологически -ролевую и поведенческую модель наших представлений о мужчинах и женщинах. И совершенно проигнорировали то, что мудрецами древности всегда описывалось и характеризовалось, как сплав, как трансформация воедино взаимообогащающих качеств мужского и женского начал в себе. И, что такая именно трансформация -необходима нам- мужчинам.
     Ибо женщины наши, в сути и в сущности своей- уже самодостаточны и завершены в том, что их роль, их миссия единственны- лелеять жизнь, дарить любовь и инициировать в мире наш стимул к освоению безбрежного и разлитого в космосе потенциального творческого. И все! И в этом своем качестве своего трансцендентного, мистического предназначения наши женщины мира- абсолютны во всем.
     Неабсолютны лишь мы- мужчины. Неабсолютны только потому, что наш взгляд на себя и на своих женщин- искажен и выхолощен.И, что наших женщин мы- мужчины, также невероятно исказили и измельчили под себя, под свой статус самцов, под свои критерии, под хрупкие и очень условные стандарты  правил игры и жизни.
     Мы пренебрегли тем непреложным фактом тайны двоих ,в котором женщина- всегда детонирует в мужчине его творческую, созидательную потенцию. А мужчина, получив от нее этот крайне важный и необходимый, божественный запал- преображает свое бытие в более лучшее, качественнее и подлинно-творческое.
     Ибо преобразив свое маленькое, личное, частное и очень слабенькое, посредственное  бытие мужчина, так или иначе, начинает расширять ареал своей творческой духовной экспансии на мир. Тем самым облагораживая своей миссией воителя и первопроходца и мир земли и непокоренные миры духа.
     Так и идут они, вернее обязаны были идти по замыслу своего Творца- женщина , инициатор творческого и мужчина -трансформирующий свое творческое и разбуженное в подлинно-созидающее.
     Об этом именно и были слова этого, готовящегося к уходу в свою вечность, японца. О той роли мужчины, которая в современности эпох и веков искажена и утрачена.И не в том, видимо, проблема, что мужчина может и способен пытаться вступать на зыбкую почву своего творческого и подсознательного без инициирующей роли его женщины. Может ! И чаще всего именно так и поступает. Проблема ситуации в том, что устыдившись в себе признания подлинно женского начала, относящегося именно к творчеству и к трансформации материи через творчество, сам результат такого своего “чисто мужского” творчества, мужчина непременно- или профанирует, или же- низведет его до уровня вырождения.
     Так о чем это мне сейчас японец? О чем эти его примеры с театром Кабуко, где, презревшие жизнь и смерть свою самураи,  играли женские роли и этого не стыдились? Слагали глубокую поэзию, воспевали утонченную красоту, творчеством самовыражения подчеркивали непреходящие ценности духа, смысла, истины. Ронял ли себя, прожженный в битвах и поединках японский воин, надевая на свое лицо маску женщины и гримируя себя под нее? Умалялся -ли от этого его бойцовский дух? Менее -ли величественными были его мужество в боях и презрение к смерти? Отнюдь!
     Люди того времени, того эталона этики и морали не просто хорошо знали все мифы мужчин о самих -себе, но и наоборот -всецело понимали и оберегали в себе роль женского и незащищенного, ранимо-нежного, открытого ,мягкого .В своем восприятии они его в себе почитали .Культивировали в себе не только этический императив мужественности ,бесстрашия ,властности ,решительности ,жесткости в противостояниях ,но и ту редкую эстетическую утонченность ,эмоциональную легкость ,открытость ,доверие и восприимчивость к любым проявлениям красоты ,гармонии и изящества .Поэтому их мир был и миром подлинно бесстрашных воинов жизни. И миром таких же- восхитительно-эталонных воинов духа, любви и искусства.
     Почему так? Да только потому, что у Жизни-Душа женщины. А у Мира- Характер мужчины. И в симбиозе своем они творят то, что называется феноменом настоящей жизни. Именно поэтому старый Накамура говорит сейчас мне :
       -Так вот, американец. Знай. Мужчина без своей женщины -не самодостаточен и не целен.А только лишь- половинчаст и обделен.
     Накамура говорил о том, что без наличия в нас открытого, незащищенного и женского- все творчество вырождается ,все искусство- профанируется ,а жизнь- мельчает и примитивизируется. Не просто жизнь. Деградирует и вырождается все!
     И тогда не удивительно, что в искусстве восточных единоборств ,человек западного стиля мышления и убежденностей ищет, собственно, уже не само искусство, не утонченную философию жизни, которая через боевые искусства проявляется, а только практику мордобоя, площадку для самоутверждения своего эго.
   И тогда выставочные залы западных галерей - переполнены шизофреническими “шедеврами” модернистских полотен, не просто абстрагирующих и выхолащивающих жизнь до несуразности и проявления темного, эклектического и бессознательного. Но и саму, реально -бликующую жизнь низводящих до апофеоза беспочвенности ,бессмысленности ,тщеты самовыражения и убожества внутреннего мирка художника.
   И вот уже рынок литературы наводняют книги, так называемого ,авангардного стиля. В котором- бред, грязь, скотинность потаенного ,мерзость и порок двуногих вырожденцев выдаются за новизну, за крутизну, за оригинальность и нестандартность туалетных “мыслителей”.
     Нет! Накамура прав. Прав интуитивным схватыванием сути тех вещей и понятий, без освещения которых ,без уяснения и осмысления которых мужчина не только теряется в мире, но и, прежде –всего -теряет себя.
     -Ну и ,что? Ты задумался, американец,- вывел меня, словно из глубокого забытья, японец.
     -Ты, чем-то очаровался сейчас? То- ли той песней, что мы с тобою сейчас слушаем? То- ли теми мыслями, которые в тебе вызвала эта песня? Признавайся немедленно.
     Он, вновь, слегка и шутливо ткнул меня в бок. А потом, посерьезнев, произнес:
     -Не удивляйся моей многоречивости, американец. Я просто тороплюсь не успеть донести до тебя многое, чего ты заслужил силой и страстью своего поиска найти себя и свой смысл. Я просто вынужден сейчас быть перед тобою, как переполненная потоком река, не вмещающаяся в собственные свои берега. Бери и черпай из нее сколько способен будешь унести и сколько сможешь вместить. Все это- не мое, и не личное. Это-все то запредельное и сокрытое, но доступное любому ищущему.Если только ищущий- полностью потеряет себя, ради поиска своей истины и забвения самого- себя. К этому ведут многие пути, мой друг. И наш дзэн- один из них.
     -Но, пожалуй мы с тобою и засиделись. Солнце уже припекает. И мне нужно немножко отдохнуть.
     Мы поднялись. Накамура вновь оперся о мою руку и вместе ,словно два добрых старых товарища по одной школьной парте ,мы неспешно двинулись к дому, где проживал сэнсэй.
     Уже подходя к порогу его дома, все еще будучи под впечатлением его слов о женском начале в нашей жизни я, вдруг ,понял, что все оно-это вечное, великое и неуловимое  начало призвано вызвать к жизни и укоренить в ней нечто другое и более важное ,чем жажда творчества и преобразование через его аспекты лика мира .Что весь разговор о женском и ранимом ,о творческом и облагораживающем есть не более ,чем предисловие к тому общеупотребляемому и знакомому всем слову ,называемого людьми- любовью .
     Что мы еще не говорили с Накамурой о ней. Что должны поговорить непременно и долго ,дабы свет его понимания жизни развеял темноту моего невежества ,моего заблуждения и моей боли жить. Я не удержался. Я спросил, словно предчувствуя, что не успею:
     -Простите, Учитель! Можно ли понимать весь наш этот разговор о женской душе мира, как о том, что миром правит любовь, облеченная в женскую душу?
     Накамура, резко остановился. Рука его, пальцы руки его, еще сильнее впились в мое запястье. Он взглянул на меня пристально, в упор, почти не мигая. И в взоре его, в пронзительной темени его болезненно запавших, но полыхавших внутренним огнем теплоты и печали глаз, казалось шла та великая, напряженная борьба мысли и сомнения, боли и сострадания, скорби и прощения, которые он не мог озвучить и произнести. Но которые, все же- озвучил и произнес.
     Уже заходя в свой дом, слегка пошатываясь от болезненной усталости, стоя почти в проеме двери, Накамура задержался. В полоборота повернулся ко мне и опершись рукой о косяк с минуту просто молчал. Потом произнес:
     -Я знал, американец, что, рано или поздно, но ты непременно задашь мне этот свой важный вопрос. Я ждал этого твоего вопроса. И я сейчас- искренне рад и по-настоящему счастлив, что ты меня об этом спросил.
     Он закашлялся. Грудь его заходила вся ходуном. И, казалось, что она вот-вот разорвется от той натужности, от того неимоверного усилия с которым она пыталась вытолкнуть, выбросить из себя нечто лишнее, чужеродное, терзающее ее. Накамура нагнулся, натужно сплюнул на песок. На секунду замер, затих в этой странной и неестественной для него позе.
     Краем глаза, на том месте, где упала, выброшенная из его легких слюна, я заметил алое, пузырящееся пятно. Так кипит и густеет на солнце человеческая кровь. Накамура выпрямился. Перехватив мой удивленно-испуганный взгляд, вымученно полуулыбнулся, едва шевельнув, вмиг посеревшими ниточками плотно сжатых губ.
    -Что же, американец ? Увы! Но это- тоже жизнь. Точнее- одна из ее частей. Не бойся. Здесь- ничего страшного. Просто жизнь- как она есть. Наша жизнь. Жизнь- буддистов . И, надеюсь , американец, что отныне и твоя- нераздельная с нами. Поверь. Ты- достоин ее.
     Отдышавшись, продолжил :
     -Я сказал- не бойся, не только о том ,что ты сейчас увидел. Это -мелочи. Я хочу сказать тебе- не бойся вообще пробовать жизнь на вкус, на прикосновение, на слух, на видение. Ничего никогда не бойся, американец. Люби мир и наслаждайся его красотою. Цени человека, но никогда не привязывайся к нему. Будь верен самому -себе. Всегда следуй своей дорогой, слушай только голос своего сердца, зов своей тишины..И пусть мир и люди -говорят тогда о тебе, что им угодно. И знай- миром правит ,все-таки -любовь. Если ты поймешь суть истинной любви- ты поймешь тогда женскую душу. А значит -все!.Ты тогда- достигнешь того, ради чего отважился родиться здесь и придти в этот мир...
     Он вновь промолчал. Снова, пристально взглянув на меня, вдруг сделал резкий, нетерпеливый, словно отталкивающий меня взмах ладонью:
     -Ладно. А сейчас -уходи. Увидимся еще.
     И, через секунду добавил:
     -Быть- может .
     Тут же вновь улыбнулся мне. Но уже не вымученно, не страдально, а спокойно, словно груз великой ноши с плеч сбросив.
     -А любовь, американец ! Она есть. И только она и значима в этом лучшем из миров. И только она, и правит этим миром. И победит мир. И в ее победе -победим и мы. И по-другому на этой земле не бывает. Я знаю..Я вижу, американец. Ты- придешь к истокам этой удивительной вещи, называемой -любовью человеческого сердца. Главное- не сдавайся. Главное, что ты -готов к встрече с нею. А значит -на верном пути своем пребываешь.
     Накамура вновь перевел свой дух. И слабеющее, уже тише, чем прежде, скороговоркой продолжил:
     -Вообще- то, американец, о любви нам постоянно говорит, кричит, шепчет, поет и указывает на нее вся наша человеческая жизнь.
     -Всего-то и дел , брат -подмечать ее песнь во всем. Всего-то и дел, брат. И, кстати. Кажется у тебя шнурок на твоей обуви развязался?
     Я тут же нагнул свою голову вниз, стараясь заметить увиденный Накамурой изъян .Но. Как ни странно ,шнуровка была идеальной, целой. В недоразумении поднимаю я свою голову, но..Накамуры в дверях уже не было. Только легкий, почти невесомый бамбуковый занавес слегка поколыхивался в пространстве дверного проема ,дробя тишину утра мелодичным ,характерным перестуком палочек-ожерелий.
     И только птаха, сидевшая неподалеку на ветке цветущего рододендрона ,словно в такт перестуку этих бамбуковых палочек ,тоненько так посвистывала:
     -Ти-у…ти-у…ти-у-у-у..
     Так и простоял я тогда, словно в гипнотическом оцепенении, убаюканный перестуком бамбука и речитативами этой маленькой ,неведомой мне птахи, словно выпав из времени, из мира, из бытия. Так и осталась в моей памяти эта, вновь и вновь приходившая ко мне картина благоговейной, божественной красоты светлого утра, печального перестука бамбука и веселого, беззаботного щебетания птицы, колыхавшейся на ветке цветущего кустарника.
     Что запомнил, что вынес я именно из этой, отпечатавшейся во мне неким знаком-клише картине? Точно знаю, что только одно -огромную, светлую, необъяснимую печаль души и пронзительную, трепетную, благоговейную тихую радость за величие красоты жизни, переполнившей все мое сердце.
     С тем и возвратился я назад, в свою комнатку гостя, чтобы многое в себе осмыслить, собраться с мыслями, оценить, осветить в себе светом нового осознания воспринятого и понятого,  услышанного, приобретенного.
     В комнатке был наведен порядок. Я догадался, что это-старание мальчика- послушника, приносившего нам с сэнсэем чай. Что в традиции буддистских монахов- угодить гостю, выразив этим ему уважение и проявив свое служение каждому ,нашедшему здесь кров, ночлег и пищу. Мысль о Накамуре не покидала меня. И сопереживание за его болезнь, за его испытание болезнью -переполняло все мое естество, требовало выхода, выплеска наружу в поступок, в занятость, в действие. На часах было только одиннадцать утра.
     И, вдруг, я понял, что будучи все эти дни в маленьком буддистском храме я так ни разу и не увидел мир за его пределами. Я не посмотрел на этот городок, на его жителей, на их стиль жизни. Вообще я приехал в Японию, но, по-настоящему, не знаю о ней даже в приближении, даже в самой поверхностности моего представления о ней. Некая потребность сделать себе краткий экскурс в тот , обожаемый мною мир побудительно заставила меня, взяв в карман куртки свой мобильник, направиться к выходу ворот.
     При виде меня монах –послушник ,сидевший в позе полулотоса сбоку ворот и, что-то внимательно читавший ,увидев меня -дружески улыбнулся.
     -Наш гость решил предпринять знакомство с городом?
     Я молча кивнул. Ворота глухо скрипнули. И я тотчас же оказался на узенькой улочке, змеившейся куда-то вдаль и вниз, ближе к подножию горы и к урезу моря. Я не ошибся в своих ожиданиях.
     Неведомая мне ранее  Япония встретила меня чарующей, яркой эклектикой. Буквально с первых же шагов современность и древность, словно бы вели между собою свой незримый диалог, перекличку эпох, веков и столетий. С окошек старых, невысоких строений неспешно, невозмутимо и беспристрастно смотрели на меня старики. И в их отстраненной несуетности, неспешности,в их одеждах и манерах, в их облике на меня, почти в упор, смотрела японская история, японская древность.
     Тут же рядом, огромными, фантасмагорическими свечами-тенями высились надо мною стройные, ограненные стеклом м железом два небоскреба- язык новой эпохи и иной современной жизни. Старое и новое, уходящее и рождаемое -они просто свидетельствовали сейчас собою о вечном и непреходящем опыте преемственности. О великом потоке реке жизни, истоки которой нам неведомы и затеряны в пространстве времен. А будущее ее, до конца -неясно, далеко и туманно.
     Ибо река не живет ни своим прошлым, ни своим будущим.По лику мира, по коже земли она струится в здесь и в сейчас. Здесь -в том месте, где мы босыми и открытыми вошли в ее воды. Сейчас -в том единственном мгновении, в котором ощутили себя едиными и с рекой, и с ее берегами, и с ее течением вод, всегда устремленным за горизонт и вдаль. И тогда мы и едины и неслиянны со своею рекою. Неслиянны ни с чем. И едины с общей панорамой бития, в которой все и каждое- поет свою и только ему присущую ноту самовыражения в гамме единой мелодии мира и жизни.
     И, конечно же. У жизни ,как таковой, нет ни древнего, ни современного в нашем человеческом измерении и восприятии .У нее все ее артефакты, все мгновения -только наша человеческая, умозрительная связь перемен. Да и то -выстроенная в пространстве, в восприятии нашего человеческого  разума ,чтобы облегчить нам попытку понять ее тайну ,ее исток, ее завершение.
     Каждый эпизод истории ,момент любого нашего прошлого, выделенный нашим вниманием из череды временной последовательности, вновь и вновь, обретает свою новую жизнь и энергию. Вновь живет заново и с новой экспрессией свой формы и содержания, и хранимого в ней смысла. Будто до этого, до нашего к ней внимания, нашего к ней прикосновения и не было у нее ни ее истории, ни ее сна в безвременьи ушедших веков.
     Именно так я сейчас подумал ,очутившись здесь, среди теснины узенькой, японской улочки и ее обитателей, чей облик или образ также бликовал передо мною мозаикой прошлого и привычного. Но и удивительно гармонично в ткань сегодняшнего, современного мировосприятия вплетался . Вплетался вместе с этими остроконечными ,сплетенными из рисовой соломы, шляпами стариков и этой кричащей, авангардной надменностью современных небоскребов .В стариках жила -мудрая ,несуетная отстраненность их взора. В небоскребах -вызов и кичливость нового, горделивого, шумного технологического века.
     И пока ноги мои несли и несли меня по извивистому, змейчатому следу улицы- реки, мое внутреннее, глубинное “Я”,словно проснувшись и распрямив свои крылья, начало смотреть на все видимое и слышимое другими глазами, иным слухом, качественно новым восприятием.
     Иногда, в какой-то неуловимый миг, мне казалось, что на многое я сейчас смотрю и оцениваю многое  не своим собственным ,независимым и личностным взглядом, а глазами Накамуры. В другой, следующий за этим момент, я ловил себя на мысли, через меня, через мой опыт  и мою эмоцию смотрит сейчас, кто-то другой ,более мудрый, более зрелый и понимающий многое ,чем я. И я тут же вспоминал слова сэнсэя:
     -Знаешь, американец ! Ты вот спрашиваешь меня о качественном отличии пробуждающейся от спячки души от души -потерявшейся в собственном своем самозабвении? Так вот ,мой друг .Качество различия здесь одно .Пробудившийся к жажде своего духовного поиска человек -полностью утрачивает в себе самость восприятия и оценок. Он становится просто-полым бамбуком. Пустотой, через которую вселенская мудрость пробует говорить с тобою ,с душою твоею -словами своей истины. Когда ты этого достигнешь -тогда мудрость веков будет говорить через тебя словами Будды, Христа ,Магомета ,Кришны ,Соломона…
     -Тогда ты будешь не только смотреть на себя и свою жизнь, как Будда, как Махавира, как Христос ,но и сам будешь ими, их воспламенившейся в тебе огнем частичкой вечности и божественности. Тогда. И никак не раньше, американец…
    Вдруг я поймал себя на мысли, что и самих мыслей у меня сейчас нет, а вспыхивают, всплывают , во мне перекликаются и переплетаются блики, каких-то мгновенных озарений -открытий. Словно старые, давно знакомые с детства вещи, в новом их освещении засияли тоже по-новому. Засверкали иной новизной, стали доступными моему осмыслению в другом, более качественном ракурсе. Во мне появилась странная, незнакомая мне ранее -ментальная легкость восприятия.
     Смотрел- ли я сейчас на людей, на птиц, на листву, на небо -казалось, я смотрел на единое, цельное полотно художника. Казалось, что и сам я был художником своего восприятия ,который, после долгих поисков и экспериментов своего стиля, наконец-то обрел свой- единственный и неповторимый. Тот самый, по которому другие безошибочно узнают индивидуальный почерк мастера.
     Да и разве может быть по-иному? Разве все мы не есть мастерами, художниками, певцами, дирижерами и ваятелями своего единственного и уникального произведения, под названием жизнь? Кто-то выразил себя в ней кистью. Кто-то резцом. Кто-то голосом, слогом, словом. А, кто-то- образом ,достойной подражания жизни, которая многим покажется заурядной и обычной, простой и неброской. Но именно в неброскости своей, в заурядности своей такая жизнь- наиболее цельная, наиболее ценная, востребованная в примере рядом живущего, рядом идущего с нами человека.
     О, да! Очень легко  думать, что настоящая ценность нашего бытия -это слова и жизнь на фоне внимания к ней других. Слава и подвиги, почет и величие, блеск софитов и страницы изданий, роскошь и достаток, стабильность  и жажда всегда быть в центре внимания других- вот страна тех миражей и того забвения, в которой, спящий сердцем и душою человек- губит и испепеляет себя всего и без остатка. И к которой он постоянно и с упорством стремится, не понимая, что лучшая жизнь- это, когда твоя жизнь создана и сделана тобою ради тебя и твоего предназначения, а не ради мнения других и безликих. Что самая настоящая жизнь-это обычная жизнь.
     Жизнь -без натужных усилий достигать того, что не является вашим ни по- таланту, ни по- ремеслу, ни по -естеству, ни по- предназначению ваших звезд. Так жили все подлинно пробудившиеся и просветленные светом своего глубокого понимания и истины того, что жизнь- подлинно красива, когда она проста и без всяких, завышенных к ней притязаний и претензий. Она, как цветок, питающийся истинными, живительными соками земли ,который красив в своем природном естестве без сравнений с другими цветками. И без претензий на их особенность и их красоту. Ромашка-это ромашка. А орхидея-орхидея! И обе они- вне рамок всякого сравнения. И каждая, по-своему- самоценна и прекрасна.
     Так и мы- люди. Вечно страдаем, потому, что вечно пытаемся стать кем- то, а не самими -собою. Влечемся не к красоте простоты, а  к навороченности , к излишеству ее составляющих.И гоняемся за миражами почета, знаковости, престижа и славы. Как будто Творец наш спросит нас за наш талант, наше умение кого-то копировать, а не реализовать себя в своем предназначении и деле.
      Все- очень просто и трогательно в этом мире. Если ты воин- ты воин! Если поэт- поэт. И оба вы в этом мире- равноценны и равнозначны в своей сокровенной судьбе и избранничестве. Никто не ниже! Никто! И никто и не выше в исполнении своего предназначения. Никто ! Все являемся частичками из которых слагается общая красота великолепного мозаичного панно жизни. Так учит нас мудрость древних. Так говорит к нам истина.
     Поэтому тысячи раз прав был старый японец. Когда я пью свой чай -я просто пью свой чай. И в этом кратком аспекте своего действа -тотально самодостаточен и счастлив. Когда я стреляю или вынимаю из ножен свой меч -я также тогда тотально отдаюсь этому делу и этой моей роли в нем.Я в нем мастер.
     Когда я люблю свою женщину -я еще более абсолютен в выражении в этом чувстве самого -себя к своей женщине. И так же тотален в своей полной, искренней самоотдаче себя ей. И в такой отдаче ей всего себя и без остатка я -подлинно окрылен и ликующ. Потому, как в настоящей, в подлинной любви -ликует все сущее. Потому, как ты тогда- весь в ней растворяешься. А растворившись в своей женщине, в своем призвании, в своем долге и в своем служении- мы становимся едиными с мощью и силой вселенской любви. С единой несокрушимостью всего потока жизни.
     Тогда все сущее становится за меня, за тебя, за нас. И ты тогда -победитель себя .Ты- достиг своей заветной вершины, знания, мудрости ,опыта и просветленности ими. Чтобы поняв многое -вновь спускаться с покоренных вершин к низинам и долинам жизни. Для чего? Для радости и счастья -делиться приобретенным ,сокровенным и вечным с другими ,кому вкус высшего и истинного еще не открылся, еще недоступен, еще неведом.
     Обретший высшее –должен ,обязан делиться с другими ,с теми ,кто еще спит ,блуждает ,падает ,спотыкается ,страдает и вопрошает .Кто еще там -внизу так и не удосужился поднять свою голову от земли ,от сохи ,от своих желудей -к небу и звездам .И на фоне их увидать и различить свои заветные и сокровенные вершины. Вершины, которые всегда зовут.
     Это и есть путь подлинного дзэна ,всего буддизма о сути которого я и сам нередко прозревал .И о котором Накамура говорил постоянно .Сейчас мне было -очень легко .Было ощущение ,что ноги сами ,словно крылья птицы ,несли меня .И сами знали ,куда именно меня  нести .И пока они меня так несли ,казалось мне ,что я не фрагменты разрозненные вижу ,а все полотно ,которое постоянно бликует звуками ,переливается красками ,наполняется жестами ,образами.
     Вон та ,иссушенная жизнью и временем , полусгорбленная и опирающаяся на свою палку старуха ,пытающаяся перейти небольшую площадь? Кто сегодня ,сейчас увидит в ней некогда ,быть –может ,роскошную ,великолепную первую красавицу ,не одно мужское сердце трепетать заставлявшую? Ее усталые ,поблекшие глаза? Возможно ,когда –то ,в них отражалась синь высоты ,облик возлюбленного? А возможно -лик любимого дитяти? И ,разве не так же смотрят они на этот мир ,эту ее жизнь ,как и раньше ,в  ее молодости ,в ее юности? Нет ,разумеется !
     В ее глазах ,как и в глазах каждого из нас -усталость утрат ,горечь многих потерь и печаль сиротливого одиночества неприкаянной души. Мы ли сами их порождаем ? Нет! Наши иллюзии! Иллюзии о себе  и о других ,о жизни ,о смысле и о смерти .По –настоящему ,мы ничего не способны утратить ,если только не пленимся ,не прельстимся мнимой легкостью и мнимой роскошью наших человеческих иллюзий .Если только!
     Что же есть тогда иллюзия? Все, что не позволяет мне оторвать свою голову от корней земли, чтобы увидеть над собою свет и простор неба! Другого неба. И другого в нем мира!
     Но, кажется, я пришел. Улочка закончила свой бег и уткнулась в набережную, вдоль которой вогнутой подковой расположились лавочки и лавчонки рыбаков, торговцев. Дети, стайками сновавшие между скамейками, без устали извлекали из слоя мелкой, разноцветной гальки, толстым ковром устлавшую все пространство небольшой площади-цветные камешки, ракушки. С восторгом первооткрывателей рассматривали свои находки, бережно сжимая их в своих маленьких кулачках. И этот неподдельный восторг неподдельной искренности и всецелой самоуглубленности в найденное- завораживал .
     Я присел на скамейку. И садясь, успел заметить на ее чугунном литье цифры-1896 год. И, тотчас же, вспомнил то недавнее свое понимание, которым я уже был озадачен, выходя за ворота и только начиная делать свои первые шаги по этой уличной брущатке. Я вновь вспомнил, что у артефактов жизни нет времени, как такового. Что каждая вещь мира- всегда оживает и живет бесконечно, как только мы ее начинаем выделять из общего хаоса и контекста вещей. Как только оживляем ее своим к ней вниманием. Например, как эта скамейка. Или- брелок Накамуры, подаренный мне. Или- старая  фотография с неизвестными нам лицами. Или- оброненная кем-то пуговица, тускло блеснувшая среди покрова травы.
     Все вещи живут своими историями и своими жизнями. И, если уже и не подлинными, то, по- крайней мере, наделяемыми нами.
     1896 год! Целая вечность ушедшего.Ушедших, от этой скамейки, людей, подслушанных ею их разговоров, признаний, сделанных ими. Их невыплаканных до конца слез, их тихих печалей, светлых улыбок, разных судеб. Кто- то, как и я сегодняшний- также с этого самого места, с этой скамьи- всматривался в морскую даль и ждал прихода долгожданного парусника.
     Или же- просто всматривался смотрел на чопорно-прогуливающуюся невдалеке чайку. Кто- то вязал на ней теплый носок мужу, ребенку. А, кто-то- просто устало присел на миг, едва находя сил, чтобы утереть горошины пота, стекающего с разгоряченного лба.
     Они- те далекие и навсегда ушедшие от нас и мы- еще живые и в здешнем? Что связывает нас нитью преемственности общечеловеческих проблем, надежд и судеб? Конечно же- вещи мира. Вещи, к которым прикасался или наш разум, наша рука, наша стопа. Или- наш дух, наша мысль, наша эмоция.
Все вещи и все артефакты мира- только передаточные звенья одной и той же вечной истории-стремления человека и его духа вырваться из оков обыденности и сна, остаться на волне времен, взойти на вершины ,из которых видно единство, а не раздробленность. Вещи говорят нам об этой попытке, даже когда свидетельствуют собою не только о свете, но и о тьме наших заблуждений, о бездне нашего мрачного и темного, скрытого в нашем родовом и подсознательном.
     Не потому эта скамейка мне так притягательна и значима, что я на ней сегодня сижу. А потому, что и задолго до меня, в том самом 1896-м на ней сидели такие же, как и я. И точно так же, как и я сейчас- всматривались вдаль, верили, сомневались, страдали и радовались, жили той же страстью и той же болью, как и я- сегодняшний.
     Безусловно. Вещь, как носитель, как передатчик и хранитель чужих эмоций и замыслов, особенно вещь уже исторически послужившая людям свидетельствует собою только об одном- человеческий мир  неизменен. И природа, схема его миропостижения человеком всех времен- едина на все века. Века назад, кто-то, а не я, с этого же места всматривался в эту же даль. И большей или меньшей была ,при этом, его эмоция, такой же или другой- это не суть и важно. Важно, что и  тот другой и мне неведомый, схожи между собою в главном- в стремлении обрести себя в правде и истине. И уже этим одним- избавиться от плена наших иллюзий и обрести понимание бессмертия своего духа.
     И уже не важно к чему будет прикасаться моя рука- к этой древней скамейке или к камню фараоновских пирамид. Или к оброненной, кем- то пуговице. Энергия вещи, энергия артефакта говорит мне:
     _Ты- таков же, как и все те, до тебя здесь бывшие.Ты- вовсе не нов в своем естестве и в своих запросах. Ты уже был здесь, уже сидел на мне, ощущал меня, соприкасался, смотрел на тот же прибой, слушал вскрик тех же чаек, любовался этим  же закатом. Видел тех же детей, ждал, сидя на мне- точно такого же парусника, признавался своей любимой, мечтал, надеялся.
     Просто до себя и сегодняшнего ту давнюю жизнь, тот невероятно давний день 1896-го ты уже знал и видел глазами других- живших до тебя, страдавших перед тобою, любивших других. Но в сути своей таких же и неизменных, как и ты- сегодняшний, пришедший сюда из того монастыря, по той же улочке веков…
    О, да- конечно! Менялись вокруг только декорации. Схема их видения была той же, что и задолго до тебя, сидящего сейчас на  скамье 1896-го года.
     Так “говорила“ мне эта скамья, это море, эта набережная. Через свое соприкосновение со мною. Этот брелок в моей ладони. Эта  затерянная, кем- то пуговица на земле. Ничто не ново в человеке! Ни в том. Ни в этом. Меняется только антураж сцены, заставки фона. Сюжет истории –прежний:”Как выйти за пределы самого- себя, чтобы достичь подлинного сияния вечности?”. И вещи мира- постоянно напоминают нам об этом.
     И это напоминание все повторяется и повторяется из века в век. Из рода в род. От поколения к следующему. Вещи, артефакты- только и свидетельствуют нам о вечном возвращении нас к одному и изначальному, к проблеме поиска и смысла. Вещи мира, артефакты земли-знаки, язык сансары-круговорота жизни. Тот, кто научился читать и понимать язык вещей- тот готов увидеть и причину их появления. А значит ощутить и себя, вместе с вещами мира- крутящимся в колесе жизни. И ценность старых вещей- в их напоминании нам об этом.
     Да. Мы постоянно наделяем свои вещи памятью нашего, или чужого, опыта. Но сами вещи, в духовном, а не в технологическом аспекте их человеческого восприятия- только напоминают нам о круговороте нашего потока жизни. Только указывают нам на повторение уже пройденного человечеством. Вещи- живут длительной, в сравнении с нашей, жизнью. Но не вечной. Они- тоже исчезнут в круговороте сансары.
     И тогда, чтобы сохранить эту вековую преемственность духовного напоминания вещей о поиске всеми поколениями людей смысла и истины, чтобы сотворенное через материю, бренное, тленное и скоротечное не потеряло свою функцию- рупора переклички эпох, те, кто сердцем понял язык вещей и артефактов, начали создавать не вещи, а символы, творения невещественных образов нетленного пробудившегося духа вечности, которые уже неподвластны ни времени, ни распаду.
     Ибо принадлежат уже не этому земному и зыбкому, а другому – горнему и заветному миру. Вершинам, на которые стенающему и страдающему человеческому духу хочется и мечтается взойти всегда.
     И тогда появляются такие вещи, как “Лунная соната” Бетховена, “Идиот” мятущегося Достоевского, “Любовь” Родена, великие прозрения Лао-Цзы, Кришны, Христа, Будды, Нитцше, Махавиры, Беме, Экхарта..
     Создатели их, их творцы и авторы пришли к ним через осознание того рока сансары, той неизбежной закономерности цикла рождения, жизни и смерти, становления и упадка, из осознания которых пробудившийся от сна дух человека -жаждет вырваться и освободиться, сбросить оковы иллюзий разума и влияния искушающей силы материи.
     Тогда, после разочарования встречи с материей и ее языком- вещами и артефактами, рождается в человека, неутоленная никогда, жажда поиска и прорыв к творческому своему бытию, главным подтверждением которого и есть искренняя и глубокая удовлетворенность человека своим бытием и жизнью, как она есть.
     Моя ладонь, еще по-прежнему лежала на холодноватом ребре чугуна старой скамьи. Но все естество мое уже было пропитано иным качеством восприятия многого. Казалось я чувствовал не только металл, но и язык, которым со мною говорила вылитая из металла форма.
     Потихоньку смеркалось. Сумерки, начинавшие понемногу сгущаться, подступали вкрадчиво и незаметно. Вначале даль горизонта слегка подтемнила небосвод. Затем само солнце, словно устав от дневной работы, притушило свой жар. И вот уже- первые языки вечернего багрянца робкими мазками начали вкрадываться, вплетаться в голубизну неба.
     И уже птицы запели по-иному, не по-утреннему. И бриз первой, остужающей день прохлады, начал шевелить кроны деревьев, траву, ворох опавших у ног листьев. Я не заметил, как в очаровании этого дня, этих встреч, этих лиц и этого вечера пришло время возвращаться назад ,в мой Айтандзи, ставший для меня не только страной моего духовного Эльдорадо, но и местом, откуда уйти прежним и неизмененным я уже не мог.
     Я поднялся. Мне тогда казалось, да так оно и было на самом деле, что и поднялся я уже другим, иным человеком, чем садился на эту скамью с гравировкой 1896-й год. Было- ли это действительно то мгновенное дзэновское просветление, о котором постоянно говорили великие мастера, или же все это мне только казалось- мне уже было неинтересно и безразлично.
     Стало неинтересно копошиться в ярлыках и определениях, в словах и в терминах, которые, все- равно, абсолютно точно выразить качество моего состояния не могли. Слова вообще- бессильны выразить то, чем живет дух. Истина вообще- неподвластна определениям вербального опыта. Потому молчал Христос, когда его спрашивали об истине. Молчал Бодхихарма, а лишь поднял свой указательный палец и указал им на Луну. Молчат все, кто почувствовал вкус запредельного, аромат подлинной мудрости и кого сияние вечной истины просветило и родило новым, другим, свежим и переполненным состраданием подлинной любви ко всему сущему..
     Что они могли вообще о своем опыте рассказать тем, кто остался там- в своих низинах? Как рассказать о том, что можно в себе только прочувствовать, для чего нет еще достоверных определений? И поэтому все святые лишь молча и сострадательно улыбаются на все наши назойливые вопрошания об истине и ее качестве.
    К приятию истины вообще нужно еще быть готовым. В человеке, для этого, должно существовать или быть им самим созданным- внутреннее пространство пустоты, которое появляется в нем только тогда, когда из его мировосприятия и миропонимания вычищен и выметен, полностью выпотрошен весь хлам наносного и иллюзорного, мешающий прорасти и расцвести цветку его истины. И никто, кроме самого человека эту трудную, тяжкую, но и очистительную работу за него сделать не может и не способен. Авгиевы конюшни собственного сознания и личной души убирать мы обязаны сами.
     Невозможно никому ни навязать, ни доказать силу и великую правду истины. Никакого человека нельзя насильно заставить умыться ее очистительной мощью, побудить его к великой внутренней трансформации всего своего существа.
     Только личная, неуемная, ненасытная жажда человека к личностному изменению, а значит и к подлинному обретению себя, способна подвигнуть его на поиск своего смысла и своего пути. И только тогда мастер, сэнсэй, учитель- появляются в его судьбе, как подсказка, как проводник.
     Учитель всегда приходит только тогда, когда сам ученик созрел для встречи с мастером, для абсолютной и тотальной сдачи ему. И ни минутой раньше. Мастер занимается нами только видя эту нашу внутреннюю готовность ему сдаться и сделать себя глиной, из которой ,просветленный подлинным знанием и мудростью человек, поможет нам вылепить, выковать, обжечь и закалить самого себя. И все! Другого назначения у настоящего мастера и мудреца –нет!
     Мудрец и его слово, мастер и его путь, в этом случае, как более ясно видящие и духовно зрячие, могут лишь указать нам на нашу застоявшуюся грязь, с которой мы так срослись и свыклись, что уже и не замечаем ее. Всего лишь- указать. Все остальные усилия, всю главную свою алхимическую работу по преобразованию себя, человек обязан делать сам. Это- его крест, его труд, его пот и его кровь. Необходимая жертва и плата, которую он вносит авансом за обучение и постижение искусства мудрости и жизни.
     И, окрыленный таким открытием, воодушевленный этим проблеском искомой мною истины я, с легким и радостным сердцем заторопился назад, в Антайдзи. В то место и к тем людям, где все мои вопросы и вопрошания о себе и о смысле- подведут меня не к самоуспокоенности услышанным или увиденным, а к началу своего нового пути, в новом направлении, для новой своей жизни.
     И потом. Я ждал новой встречи с Накамурой. Ждал, как изголодавшийся ребенок ждет матери, несущей ему целительное свое молоко. Как стебель, иссушенный жарой и зноем ждет благодатной влаги росы и дождя. Я торопился. И даже не заметил, как подошел к знакомым воротам.
     Сумерки сгустились окончательно. И фиолетовая темень неба, будто слилась с чернотой земли. Скорая ночь властно вступала в свои права. И только свет уличных фонарей, радужный блеск рекламных огней- словно все еще вели противоборство с наступившей теменью.
     Показались стены монастыря. Ворота открыл все тот же, знакомый мне прислужник. Узнав меня он поблагодарил меня традиционным буддистским поклоном радушия и учтивости, пропуская вперед. Вырезанная в воротах узкая дверь- скрипнула, словно снова закрыв за мною путь к возвращению назад, в мир, в блеск, в гомон. В тот недавний мир людских лиц, звуков, голосов, шагов.
     Я почувствовал усталость. Не ту –обыденную, физическую, а внутреннюю, ментальную, словно от выполненного объема тяжкой, трудной, большой работы, после которой тебя ждут отдохновение и покой.
     Территория монастыря, казалось, вымерла. Здесь не было того буйства вечерних ,утомляющих глаза огней и красок, и всполохов, гама и шума, как за его стенами. Лишь тусклые, желтоватые блики  буддистских лампад-светильников, приглушенными огоньками-пятнами мерцали в маленьких окошках монашеских келий.
     И только желтый, в отблеске лунного света даже золотистый цвет песка дорожки, по которой я шел, указывал мне- верное направление, среди темени сосновых стволов, холмов. Наконец-то я у порога своего жилища.
     В комнатке моей было все, как и обычно. Скромный, чистенький, почти аскетический ее уют располагал к неспешности мыслей, к уединению. Мне хотелось еще немного почитать, из всегда возимого с собою томика моего любимого Германа Гессе “Игра в бисер”.Но взяв книгу в руки, почувствовал, что открытыми свои глаза удерживаю с очень большим  усилием. Пламя масляного светильника весело плясало, потрескивало и отбрасывало на стену причудливые, метафорические пятна-образы моей тени. Положив книгу на столик я дунул на фитиль. И, тотчас же, словно другой мир обступил пространство моей комнаты.
     Тело мое, натруженное и наполненное усталостью долгой и, непривычной от этого ходьбы- сладко заныло и разомлело ,буквально каждой своей клеточкой. И было ощутимым блаженством чувствовать, как нега расслабления растекалась во мне, словно убаюкивая и унося меня в образы подступавшего сна. Я еще успел различить характерную трель вечерних цикад за окном. Сознанием своим отметил бледную, холодность Луны, заглянувшую в мое окно. И- провалился в свой вожделенный сон.

                ДЕНЬ ПЯТЫЙ.
     Утро ворвалось нежданно. Еще не проснувшись окончательно, еще не совсем омыв себя ясностью и четкостью восприятия я, вдруг, ощутил в себе состояние неясного, смутного, необъяснимого внутреннего дискомфорта.
     Глухо и методично до моего слуха доносились удары деревянного молоточка в храмовый колокол, обычно служащий для монахов сигналом для занятий медитацией или поводом к общему их собранию. И эти монотонные, ритмичные удары, всколыхивали устоявшуюся утреннюю тишину волнами смутной тревожности,  грусти, тоскливого предчувствия неопределенности. И сама эта тревожность рвала во мне ту вчерашнюю, былую умиротворенность ,радостную осознанность восприятия тех вещей, которые были мне так дороги, желанны и значимы.
     Я потянулся, еще пытаясь удержать под грубоватым сукном тонкого одеяла тепло моего тела. Но потом, по старой и укоренившейся во мне армейской привычке- резким, быстрым рывком сбросил одеяло, вскочил. Приоткрыл дверь. И, сразу же, поток освежающего, насыщенного запахом ели и морского йода воздуха, ворвался в комнату. Бодрящей прохладой пробежался по телу.
     Делая свою любимую древнюю, тибетскую энергетическую зарядку, открытую для людей Запада Питером Кэлдером, боковым своим зрением я заметил излишне активное, как для такого времени, движение монахов. Монахи молча проходили мимо моего жилища и звуки колокола, по- прежнему, неслись в пространство одинокими, сиротливыми всплесками: бум-бум-бум….
     Ополоснув лицо я вышел из домика. Монах, отворившие мне вчера вечером ворота храма, увидев меня, приостановился. На плохом, ломаном английском произнес:
     -Большая жалость. Наш сэнсэй ушел.
     И, слегка мне кивнув, заторопился вниз, к залу общей медитации.
     Первые его слова я еще не воспринял в их наиболее точном смысловом значении. Мне казалось, что трудности английского произношения, просто не позволили монаху более ясно и адекватно выразить нечто иное, чем то, что я от него услышал. Но исподволь, из глубинного холодка своей пустоты, порожденной во мне той тревожностью и необъяснимостью того предчувствия дискомфорта я, вдруг, отчетливо осознал весь рок случившегося- сэнсэй ушел.
     Тут же, в цепочку взаимосвязанных явлений и картин, выстроились все вчерашние эпизоды дня. Накамура, наш долгий с ним разговор, мое предчувствие последней встречи с ним, его шутка с моим шнурком, якобы развязавшемся на моей обуви, его внезапное и быстрое исчезновение, после моего наклона к обуви..
     Все это мне сейчас говорило о том, ни печальный звон колокола, ни суета монахов, активно сновавших мимо моего окна, ни смутное предчувствие чего-то трудного и неизбежного в восприятии дня не обмануло меня. Случилось- самое естественное для мира и ,как –всегда, неожиданное для человека- Накамуры больше нет.
     Конечно я знал и видел глубину его тяжелой болезни и силу воли, и накал мужества, с которыми Накамура пытался приглушить и скрыть от постороннего взора, меру своего страдания. Но, как и всякий живой и, относительно здоровый человек, я пытался отодвинуть от себя размышления о печальной и скорой неизбежности того, что должно было случиться. Мне все казалось, что такой человек, как Накамура- не подвластен общему року судьбы всех живущих.Что вся его, видимая и мне болезнь- только мера, только чаша, Голгофа того личного испытания его духа, взойдя на которую Накамура победит неизбежное.
     Странные мы люди. Нам часто кажется, что глубина неведомого и непознанного нами лично страдания- всегда относительна, если не касается нас лично. Мы всегда смотрим на чужую боль или беду- взглядом отстраненного наблюдателя. И внешне сочувствуя чужому горю и чужому суровому испытанию, в глубинной бездне своего естества, почти не признаваясь себе и всячески убивая в себе это рвущееся наружу признание- радуемся не нашему жребию идти на свою Голгофу ,на свой суд, на свою великую муку и предсмертное великое испытание себя на остовность.
      Избитые собственной жизнью, измочаленные личными блужданиями по дебрям своих человеческих страстей и ошибок, истерзанные бессмысленностью и тщетой своих утрат и своих приобретений, мы- отворачиваемся от картин реального, чужого горя и чужой беды, ибо не имеем в себе силы и мужества уважительно поклониться непременной гостье каждого из нас- смерти.
     Мы цепляемся за свою жизнь и превозносим ее не потому, что так уж в ней- светлы и счастливы. Скорее даже наоборот. Мы готовы барахтаться в любой видимости нашей жизни, не понимая и не осознавая ни важности нашей смерти, ни ее такого же- подлинного .величия, как и самой жизни. Потому, как не знаем, что и смерть наша- та же обратная сторона жизни и ее продолжение в ином измерении. Смерть- только подведение итогов одного этапа нашего путешествия по жизни. Только страница, за которой будет непременная череда новых. Роман игры в жизнь и в смерть- бесконечен. Выбор о завершении его чтения- только за нами.
     Не осознавая этого, мы начинаем дрожать перед смертью. Смерть нас страшит и парализует только одним- ощущением бессмысленности нашего существования здесь. Безверием нашего стиля и образа жизни, неверием в вечное, в бесконечное, бессмертное сияние нашего сознания и нашей души.
     Когда человек так живет, а именно так живет подавляющее большинство человеков, когда он всецело прельщается и пленяется духом бренного мира, а не миром вечного духа, тогда непременно приходит страх за бесцельно пройденное и прожитое. Страх перед той грядущей неизвестностью, которая ожидает каждого, кого мир пленил без остатка.
     Смерть-всего- лишь показывает нам меру нашего неверия в настоящую, вечную жизнь. Смерть всегда приходит к нам под занавес нашей жизни, под зримый финиш нашего пути, чтобы взяв нас своей костлявой рукой на изломе, на крике, на муке, на грани- в последнюю нашу минуту показать нам всю меру нашего дерьма и ничтожности ,переполнявших нас. Или же- всю гамму радости, счастья и света, обретенных нами в желании стать подлинным, настоящим Человеком.
     И стучась в наши дворцы, в наши дома, в наши лачуги и хижины, беря нас- трясущихся и дрожащих за шкирку, зажимая от нас свой нос, каждый раз смерть всегда, тихо и устало бубнит себе под нос:
     -Ну, где же ты- настоящий Человек?!
    Редко. Очень редко она встречается с таким. Как правило взору е предстоит не настоящий человек, не воин, не победитель бренного, а жалкое, истерзанное, измученное, изгаженное и исковерканное несуразной своей жизнью- существо. Вопящее, молящее и надеющееся о еще одном лишнем вздохе, еще одном лишнем часе, секунде, миге на этой земле.
      И, когда смерть, вновь и вновь, видит перед собою эту скорбную картину встречи двуногих с нею, кажется, ею овладевает усталость. Она устала видеть одинаковый финал тех, кто еще совсем недавно властвовал золотом, положением, народами, миром…Ей очень мечтается встретиться, лицом к лицу не с ними, а с настоящим Человеком- достойно, спокойно ,мужественно и с улыбкой встречающий ее визит.
     Но, кто есть настоящий? Всякий, в ком мера его любви к своей и к чужой жизни, уравновешенна такой же мерой уважения и почтительности к своей и чужой смерти есть настоящим. Настоящим воином духа, настоящим мудрецом. Настоящим победителем и подлинным человеком.
     Накамура- из настоящих. Будда –из настоящих. Христос-той же крови и того же родства с ними. Но и тысячи, миллионы безвестных, чьих лиц и имен мы не знаем и никогда уже не узнаем- также принадлежат к этой же плеяде достойных и настоящих. И, конечно же. В каждом настоящем человеке их любовь к жизни и жизнь в любви огранены двумя вещами- ранимой душою женщины и несгибаемым мужеством духа мужчины.
     Только такой симбиоз качеств рождает из бренного, жалкого, дрожащего существа-настоящего человека, мужчину- ли, женщину- ли. Душа женщины и дух мужчины это то, что всегда  встречает и рождение жизни и ее уход с улыбкой и безмятежностью. Это- тот сплав внутренней алхимии человека, для которого и его жизнь в приятие и радость. И смерть- как избавление и, как шаг к еще большей радости и блаженству настоящей, подлинной, грядущей свободы.
     Такие- не умирают, в нашем общепринятом человеческом понимании. Такие- просто уходят, легко переступив порог грани этого и того миров. Просто оставляют ветхие свои одежды, старые, стоптанные свои башмаки, чтобы в ту новую свою жизнь вступить нагими, открытыми, невинными и босыми. То есть- прелестным и прекрасным, каким по-настоящему сотворен  любой и каким ты мог бы быть своей ранимой и обнаженной душою здесь, в этом мире-мире  великого греха, отчаянной ярости, безмерного страдания, воскрешающей нас надежды и постижения пленительной любви.
     Сейчас я пишу эти строки, тратя на них свое время и усилия памяти. Но тогда, в тот день, в те минуты известия о смерти Накамуры весь калейдоскоп такого понимания у меня мелькнул молнией осознания, взрывом интуитивного ответа на во мне жившее, к поиску побуждавшее и о смысле и сути вопрошавшее.
     Я отчетливо помню, как в первые же минуты уже воспринятого мною и осмысленного восприятия известия я, почти бегом побежал вниз, к храму, в зале для медитаций которого должна была начаться подготовка к церемонии прощания с Накамурой. Мне захотелось непременно увидеть его лицо. Почему именно лицо я не знал. Но мне казалось тогда, что именно по его выражению я смогу узнать и определить и оценить последние мгновения жизни сэнсэя.
     И, каково же было мое искреннее огорчение, когда у самой двери, дорогу мне преградил стоявший возле нее монах, со словами:
     -Простите! Я очень сожалею. Но вам нельзя сюда. По законам нашего братства в последний путь ушедшего провожают только братья по- ордену, по- монастырю, по- духу. Я очень, очень сожалею. Простите меня.
     В некотором недоумении и растерянности я стоял, не зная, что же мне предпринять дальше. Как, вдруг, к моему плечу прикоснулась, чья-то рука. Я быстро оглянулся. Передо мною вновь стоял тот самый мальчик- послушник, который ,еще вчера, разливал мне с Накамурой чай. В руке его был блокнот.
     _Это- тебе!- тихо проговорил он.
     _Это, тебе от Накамуры, американец,- уточнил мальчик.
     -Возьми. Мне надо идти.
     Он, чуть не силой вложил мне в руки свой блокнот и, поправив на своем плече пурпур накидки, исчез за дверьми. Он исчез, а я продолжал стоять перед залом буддистских церемоний, ощутив тогда  некую особую, непреодолимую грань различия между мною- человеком мира и теми, кто сейчас был там, рядом с умершим Накамурой. Умом я конечно же понимал, что это была не грань кастовости.
     Скорее- всего это была- обособленность их духовного мира от моего, их еще  не принявшего меня всецело, абсолютно и с той же тотальностью, как и они. И я чувствовал, что в таком их решении была особая правота и справедливость людей, когда не только учение о жизни, но и саму смерть своих братьев дзэновцы оберегали от чужого для них, любопытствующего, подсматривающего взгляда мира.
     Для них я был- всего- лишь гостем. Одним из многих, периодически появляющихся здесь странных  чужаков, то- ли подлинно заинтересованных в поиске своего пути? То- ли- просто праздных? Но еще не ихних . И не с ними вместе заодно.
     Где-то вдали, с самой глади синеющего внизу залива, до меня донесся трубный звук парохода. Пароход выходил из узости  пролива к открытой воде. И я почувствовал, что его звук, его сигнал-это и сигнал для меня.
     Пришла мне пора- поднимать свои паруса и уходить от этой пристани, к которой успел прикипеть сердцем. Уходить, подобно бывшим до меня здесь. Подобно тем, кто еще придет и здесь будет. Подобно этому пароходу, выходящему из теснин залива в бескрайность большой воды. О, нет. Никто не говорил мне об этом. Никто и не побуждал меня ни уходить, ни торопиться к уходу.
     Но, где- то, как-то, в самой сокровенной глубине своего естества я начинал понимать, что в этой ситуации, в этой конкретной житейской истории твоя миссия, Влад,  становится завершенной и исчерпанной.Твой опыт достигнутого- наполнен той мерой, которая именно тебе сейчас посильна и тобою подъемна. И именно тебе, на новом этапе судьбы и жизни необходима.
     Так было и у меня в тот день. До Накамуры, до живого и воодушевляющего общения с ним, мне казалось, что с ним и с его опытом духовной мудрости и зрелости мне еще предстоит многое в себе разгрести, упорядочить, структуировать в более новое качество мировосприятия. Но с его внезапной смертью, с его уходом из этого мира и жизни я, вдруг, ясно осознал завершенность и законченность именно этого этапа своего пути. Что дальнейшее мое нахождение здесь не только будет бессмысленным, но и попросту глупым, обременительным и всей атмосфере монастыря и моему духу. Накамура ушел, чтобы услышанное и переданное им- стало руководством к самостоятельному действию, без оглядывания на его авторитет сэнсэя. Толчок был дан.Искра его духа- воспламенила жажду. Остальное было вверено только моему личному желанию идти до конца. Идти и не сворачивать. Падать и вновь подниматься, отряхивая пыль. Постигать мир, и раскрывать свое сердце для подлинной любви и возрастания в ней.
     Я развернулся и зашагал снова вверх, к своему домику-жилищу, ставшему мне родным и знакомым до мелочей. И в моей душе уже не было того волнующего надрыва, той неопределенной тревожности внутреннего состояния ,с которыми я встретил свой сегодняшний день. Нежданно и необъяснимо пришло состояние умиротворенной печали и спокойного, ясного видения вещей жизни.
     Где-то за 20-30-ть метров до моего жилища, прямо под кустом моего любимого, благоухающего и цветущего рододендрона, краем глаза я заметил тушку маленькой, мертвой птички, безучастно смотревшей своими затуманенными глазками-бусинками в бескрайность высоты, в которую ей уже никогда не подняться. Высоты, бывшей ее родной стихией, ее жизнью, ее свободой. А сейчас передо мною лежал комочек неживой плоти, бывший, когда-то, жизнью.
     Не так- ли и все в этом мире? И не тот- ли путь в нем у всего живого? И, разве умерший Накамура, каждый, от нас ушедший- не та же птица, навсегда распростившаяся со своим небом, своей высотой, своими вершинами? Все, действительно- пыль на ветру вечных перемен, вихрей вечных миражей, в которых кружимся, кружимся без остановок. И уходим, так и не поняв, не осознав и не прочувствовав- зачем приходили?
     Я открыл дверь. Полумрак комнаты, казалось, словно защитным покровом, окутывал вещи, предметы. На столике, по-прежнему белел конверт того письма. И только огонек масляного светильника, впопыхах и в спешке забытый мною быть погашенным, все горел и горел, бросая свои блики на стены, потолок. Рука моя- сама потянулась к конверту. С секунду задержалась над ним, а затем быстро и решительно поднесла его к горящему фитилю. Язычки пламени, весело лизнули белизну бумаги и, вскоре, живо и энергично заплясали по ней, черня ее плоть пеплом и гарью.
     И под всепожирающей жадностью этого огня, на моих глазах выцветал и исчезал мелкий бисер букв, несших в себе смысл слов, фраз, исповедальных размышлений некогда знакомого мне человека. Странное дело. Люди любят хранить груз прошлого.
     Вновь и вновь мы листаем старые, пожелтевшие свои фото, пристрастно вглядываемся в образы-миражи тех, кого уже давно нет рядом. И- без устали тоскуем о том- былом и невозвратном, словно именно в нем были и наши радость, и наше счастье и все, с расстояния времен и исчезновений греет и тешит нашу память. Почему так? Почему человеку так свойственно цепкостью своей памяти держаться за старые, отжившие, бесполезные уже образы? Что за магией притяжения обладают они?
     Думаю, что причиной этого служит только одно- наша боязнь, наше неумение, наша неспособность жить в здесь и в сейчас, растворяться в радости живого момента и бликующего многообразия действительности. Тех самых, в которых нет прошлого, нет будущего, а только- настоящее. Мы не желаем знать, что подлинная наша жизнь, это- только в силе настоящего момента. Что любые аппеляции нашего ума к наследию нашего прошлого или к эфемерному видению нашего будущего- есть медленное и постоянное воровство подлинной жизни. Подмена ее реальности- ментальными фикциями. Замена ее пульса- мертвыми миражами.
     Я вспомнил слова Накамуры, сказанные им в первую нашу беседу:
     -У жизни, Влад, у настоящей жизни нет ее прошлого. И нет ее будущего.А только настоящее. И освобождение нашей души от оков страдания и боли, случается только тогда, когда человек решается отсечь свое настоящее бытие от умершего его прошлого и от нерожденного еще его будущего. И, как только человек в это прозревает и это делает- он убивает страдание и становится над ним победителем  .А значит- соучастником бытия и жизни, а не мыслеформ и иллюзий о них.
     И вспомнив это- без сожаления, без сомнений и оговорок я сжег не только это письмо, но и все свои нити своего прошлого. Я понял, что у меня нет моего прошлого, а есть только фикция-представление о нем.Что вновь и вновь, копошась памятью в давно отгоревшем и умершем просто постыдно трушу перед тотальным приятием моей нынешней и настоящей жизни. Я боюсь принять ее открытый вызов прожить любые свои роли- нищего- ли, богатого- ли, удачливого или не очень.  И проживая их, разные и по-разному- постоянно обогащать себя опытом своего постижения, многовариантностью ситуаций и встреч, испытаний  и уроков.
     И не важно, что на таком пути мы часть падаем и раны наши-с болью и кровоточат. И не значимо, что в таком стиле жить- мы и не защищены и одиноки, и, как пыль на ветру, бросаемы штормами в любые направления. Важно и всегда значимо другое:”Когда мы предстоим перед правдой и истиной, когда мы в свете и свет в нас- только тогда мы живем в истинном и святом бесстрашии воинов, победителей любых ситуаций, покорителей любых вершин жизни”.
     Берет- ли альпинист, восходя на заветную свою вершину- лишний грамм ненужного и обременительного ему груза? Нет, разумеется. Но только человек мира, из года в год, из жизни в жизнь, упорно волочит на себе груз своей памяти, ношу своего прошлого. И так сгибается под его непосильной ношей и неподъемной ему тяжестью, что не то, что на холм взойти не способен, по равнине уже неспособен идти прямо и с взором, обращенным ввысь. Так и передвигаемся мы по этому миру с хламом нашего ментального прошлого и неосуществленной тоской по эфемерному, зыбкому будущему.
     Это было, пожалуй, мое самое последнее  в жизни цепляние и обращение к своему прошлому. С последними язычками пламени, жадно долизывавших остатки моего письма, с последней чернотой пепла, легкими, невесомыми хлопьями разлетавшимся в стороны и медленно опускавшимися наземь- прочь уходило все мое былое притяжение к прошедшему и бывшему.Ушло и освободило место ощущению невероятной легкости, невесомости и свободы, завибрировавших во мне.
     Пожалуй мне и собирать было нечего. Легкий рюкзак, маленький айпад в кармане, да квадрат полотенца, чтобы в пути, в дороге- утереть пот и лицо. В последний раз я оглянулся на свой приют, ставший ненадолго моим домом. Дунул на горящий фитиль светильника, осторожно прикрыл дверь. Уже у самых ворот монастыря я оглянулся. Только на миг. И только затем, чтобы обратившись лицом к залу, где сейчас лежал мертвый Накамура, произнести :
     -Прощай ,мой Мастер! Благодарю тебя за слова мудрости и за образ жизни, которым ты бесстрашно поделился со мною- неизвестной тебе душою мира. Пусть тот ,новый мир- встретит тебя, как его достойного, каким ты и был здесь- на этой земле странников.
     Я поклонился. Не только праху Накамуры. Всему храму ,в котором я нашел себя тогда поклонился, чтобы уже без сожаления, а лишь с благодарностью за пройденное, идти дальше.
     Вокзал Касаки встретил меня людским шумом, бешенным ритмом городской жизни, грохотом подходивших и уходивших электричек. Мне надо было на идущую к токийскому международному аэропорту. Путаясь в многоветвистости схемы я с трудом, наконец- то, сориентировался на нужный мне перрон и уже на нем, в узенькое окошко домика-кассы просунул деньги и, списанный с справочника японскими иероглифами листочек с названием конечного пункта моего назначения.
     Маленькая, словно, сошедшая с прилавка магазина кукол японка, вежливо мне улыбнулась и протянула билет. До отправления электрички оставалось еще ровно 25-ть минут. И в ожидании ее прихода я присел на одну из скамеек, что длинной змейкой-вереницей расположились по всему перрону.
     Еще будучи весь под экспрессией случившегося в эту ночь, еще не веря до конца, в реальность ухода Накамуры, мне все казалось, что прошедшее- просто сон. Что я не уезжаю из Антайдзи навсегда, а только временно отъезжаю. Что вот сейчас, через пару часов я вновь увижу его знакомую фигуру, услышу знакомый голос. Но стоило мне, хоть на секунду, хоть на мгновение вновь стать внутренне осознающим и собранным, как реалии случившегося с ясностью, с четкостью, с самоочевидностью говорили мне о вечном законе бытия- о временности всего.
     Я не помню, как быстро подошла электричка. Как долго я в ней находился по пути в Токио. Помню лишь- бесстрастность восприятия всего, что открывалось тогда взору и слуху.
     За окнами мелькал японский ландшафт. Ровные квадратики рисовых полей, сменялись, урбанистическим видом городков. Зелень склонов полей, сменялась синью озер и озерец, с важно расхаживающими по них розовыми фламинго. И фигурки людей, ведших свою простую, незатейливую человеческую жизнь.
     Была- ли их жизнь особой, отличительной от жизни, например, простого американца, норвежца, русского, шведа? Вряд -ли! Невольно я поймал себя на том понимании, на озарении того, что главная, структурная, остовная жизнь людей мира- почти везде одинакова. Что человек всюду- един с себе подобными в жажде своего счастья, здоровья , успешности, защищенности, достатка. Он растит детей и пытается предостеречь их от собственных, пройденных ошибок. Ищет и бога и наслаждений. И- свободы от обоих. Он жаждет любви и в ней- постоянно несчастен. Он не знает, что нужно уметь идти к пику своих чувств. Идти к себе- подобному . Смело и с открытостью говорить ему:
     -Я люблю тебя!.
    И ему это повторять постоянно. Ибо это- единственный способ предотвратить все несчастья. И свои собственные, и своего ближнего. Именно поэтому я лично всегда предпочитал образ жизни в любви и с любовью, как доказательство ее чисто умозрительного, теоретического понимания. Слова- пусты и ничего не стоят, если за ними не стоит личностный опыт и подтверждающий его поступок. Только собственный,  практический  опыт, как подтверждение всех наших  собственных слов свидетельствует о серьезности или мелкотравчатости любого из нас. То же самое для меня верно и в дружбе. Я убежден, что друг-понятие штучное. Друзей, в- принципе , не может и не должно быть много. Слишком велика ответственность соответствовать подлинному содержанию этого слова. И слишком редкое это явление- видеть настоящую дружбу двоих, когда есть мысль в мысль, глаза в глаза и от сердца к сердцу. Если у человека именно такой друг- ему здорово повезло. Это для него- награда богов.
    И сейчас, глядя из окна вагона на маленькие, почти игрушечные фигурки людей я, мимовольно, вспомнил слова умершего Накамуры?
     -Влад! Люди- всюду одинаковы. Культуры их различны. И именно этим- притягательны .
     И эти его слова заложили во мне осознание того факта, что, рано или поздно, будущее будет принадлежать человеку мультикультурного мировосприятия. Того самого, в котором самоценность и самобытность каждой культуры будет сиять незаменимой гранью единого алмаза-мира человеческого духа.
     Заратустра Нитцше безнадежно  взывал:”Приди, о новый человек!”.Он тогда не знал, не догадывался, что люди этого нового психотипа, этого миропонимания уже появились. И они- уже среди нас. Это те, кто осознал и понял, возможно, самое важное- чем больше человек встречает разных культур-тем больше у него шансов любить отдельного человека, считая его таким же, как и он сам. И наоборот. Чем чаще мы видим у человека шоры местечкового национального самоограничения- тем беднее и ущербнее его внутренний мир, дичее его отношение ко всем, кто не таков, как он, кто инаков.
     За раздумиями о многом я и не заметил, как замелькали кварталы мегаполиса. Токио всасывал в себя роевую жизнь людей, как огромный пылесос втягивает в себя пыль, которая даже глазу изначально не видна. Вот она- жизнь улья двуногих. Жизнь, кажущаяся сперва- неупорядоченным, эклектичным хаосом. И, лишь при более пристальном к ней внимании без труда видится в ней- сложнейший и упорядоченный, четко- отлаженный социальный механизм.
   Я всегда задумывался:
     -Почему люди молодости так рвутся в этот безумный, безумный мир городов, а зрелые, наоборот- в тишь и в несуетность провинций? Думаю только по одной причине. Молодости значим шанс заявить о себе в экстенсивном пространстве, в экспрессии городских возможностей и условий урбанистической жизни. Зрелость, испытав себя в ее многообразии уже понимает, что ее ментальная и психологическая энергия подходят к концу и, практически- исчерпаны. Что шансов на новый рывок, новые марафоны уже нет. И, что лучше остаток и запас жизненной своей энергии истратить на тихое, мирное, спокойное и комфортное бытие провинции, чем на риск и авантюризм городов. Так устроена эта жизнь. Стареющему- на покой и несуетность. Молодому- на динамизм и поиск.
     Вагон начал тормозить. И в динамиках зазвучал голос машиниста, извещавшего о прибытии экспресса в свой конечный пункт. Мы прибыли. Из вагонов разноцветной россыпью голов и уборов посыпались люди. Дорожка перрона почти сразу же уперлась в чрево огромного здания из стекла и металлического каркаса. Нас приглашал к себе токийский аэропорт.
    Я сверился с временем отправки моего рейса на Лос Анджелес. До регистрации было еще целых два часа. И я, отыскав свободную мягкую скамейку, тут же уселся на нее, чтобы буквально сразу же вздремнуть. В наушниках моего плеера зазвучали мягкие, лиричные клавишные аккорды Ричарда Глаудермана. И все мое тело вскоре погрузилось в расслабленное, полудремотное состояние. Я уснул.
     Мозг, тренированный годами военной муштры и специфическим режимом службы, словно отлаженный компьютер, разбудил меня ровно за час до регистрации. Уже смеркалось. И неоновые огни рекламы начали отсвечивать в окнах вокзала. Было пора подходить к стойке регистрации. Успев прикупить в киоске яркий, глянцевый журнал, я подошел к собиравшейся на рейс очереди. И, пройдя все необходимые формальности контроля, длинным и извивистым коридором, пошел к чреву самолета.
    Cамолет понемногу наполнялся пассажирами. Мне повезло! Я занял свое место прямо у иллюминатора. Сквозь него я еще рассматривал вид здания аэропорта, работу служб, технические приготовления к полету. Но ровный, предстартовый гул запускаемых турбин напомнил всем о предстоящем выруливании крылатой махины на взлет.
     Все застегнули ремни. И тут же- мощное, трубообразное тело самолета качнулось и Боинг начал движение. Опять замелькали сюжеты картинок: вокзал, бетон покрытия, строения зданий, сопки. Перед самым стартом Боинг остановился. Гул турбин, набиравших обороты, усилился. Фюзеляж мелко задрожал. И машина, увеличивая скорость и проглатывая пространство- рванулась вперед. Мы взлетели. С надоблачной высоты можно было рассмотреть ,утопавший в огнях вечера, город мира, огромным пятном кварталов раскинувшийся под крылом лайнера.
     Где-то там, ближе к гряде невысоких гор находился и мой Айтандзи, в тиши и в несуетности которого осталась и частичка меня- того пришедшего в него старого и покидавшего его другого. Там, наверняка, продолжалась еще церемония погребального прощания с Накамурой. И тихий, чуть печальный звук храмового колокола, наверняка разносится над его строениями, затихающим эхом доходит до виднеющихся вод залива и растворяется в них, замирает.
     Оттуда, с тех мест я увозил с собою бесценный опыт новообретенного видения, прозрения в суть многих вещей и явлений, казавшихся мне ранее, неразрешимым бременем, камнем вечного преткновения. Там жил и бликовал всеми красками радуги жизни- дух Накамуры, его образ и его честная жизнь, навсегда оставившая свой след и во мне, в моей душе, в сердце.
     И вспомнив о душе, я вспомнил о блокноте, переданным мне Накамурой, через мальчика- послушника. И мысль о нем, о блокноте великого сэнсэя молнией обожгла меня, заставила меня встрепенуться, вздрогнуть. С нетерпением я, тут же, потянулся к замку дорожной сумки, стоявшей под моим креслом и с трепетностью особого, волнующего ожидания, достал его.
     Салон самолета быстро погрузился в приглушенный полусвет. Пассажиры рейса, поудобнее устроившись в теснине своих кресел, начали уютно дремать, готовясь к часам долгого, дальнего, трансатлантического перелета. И для меня это было- лучшим условием погружения в мир того, что должно было мне открыться в записях мудрого японца. Еще не открывая блокнота я попытался, пальцами , ощутить не только шероховатость обложки, но и ее энергетику.
     Ибо понимание того, что всякая мысль, выраженная в слове и записанная, отчеканенная, оттисненная , отпечатанная в бумаге, в камне, в глине или в материи- непременно несет в себе ту энергетику, в которую прозревает мистически настроенный дух и которую он ,мистическим опытом, ощущает. Мне не терпелось поскорее окунуться в волнующий мир мыслей Накамуры, соприкоснуться с стилем и с логикой его размышления, понять и извлечь из всех его рассуждений- крупицы вечного, ценного, непреходящего.
     Чуть затаив дыхание я открыл блокнот. Прямо на мои колени, из него выпал небольшой, сложенный в четверо, белый лист. На фоне посеревших от времени, пастельного цвета страниц блокнота, белый цвет и свежий отблеск этого выпавшего листа, свидетельствовали мне о том, что в блокнот он был вложен совсем недавно. И, возможно, самим Накамурой. Я не ошибся. Я весь погрузился в его мир, в его дух, в его жизнь. Я даже не заметил, как стрелка моих ручных часов перешла за полночь, встречая свой новый день.
         ДЕНЬ ШЕСТОЙ.

     Гудят, мерным гулом убаюкивают полуспящий салон турбины могучего  лайнера. И в полумраке приглушенного света лица пассажиров кажутся масками застывших мертвецов. И белизна их лиц- сливалась с белизной и цветом белого листа, выпавшего из блокнота Накамуры. И в общем таком восприятии картины-все казалось сюрреальным, призрачно- неестественным. Мои пальцы, словно обладая самостоятельной волей и независимостью раскрыли лист.
     Глаза сами впились в появившийся текст, мелкой дробной россыпью неравномерных букв, рассыпавшегося по полотну бумаги. Было заметно, что и сам текст, и отдельные его слова написаны нетвердой, дрожащей рукой, с трудом и усилием выстраиваемой их в логически увязанную цепь. Я впервые увидел почерк сэнсэя. И, буквально с первых же букв на меня повеяло знакомым стилем размышления японца.
     -Дорогой ,Влад! (кажется так ты произносил мне свое имя?).Я называю сейчас тебя дорогим, а не привычным- американец, потому, как каждый, встреченный мне на моем пути мне искренне дорог. Как брат, как друг, как частичка меня среди миллиардов мне подобных.
     -Я ухожу. И, наверное, встретиться нам здесь, в этом мире-уже не суждено.И пока во мне еще действует укол этого морфия, я попробую задержаться в этом уставшем и изболевшем моем теле.
     -Мой блокнот? Я начал записывать в него себя в точно такие же годы, как и у тебя. В этих моих записях- мой путь. Мои размышления о многом, мои сокровенные открытия себя. Сейчас, сегодня я делюсь ими с тобою. Это не потому, что ты- лучше других, которых я знал. Это- только потому, что случаю и судьбе было угодно завершить встречей с тобою мой путь. Я оставляю тебе свои записи в надежде, что они станут для тебя поводом к осмыслению того, что ты так упорно ищешь. Можешь их просто выбросить, если они- не в русле твоего понимания. А можешь их использовать, если наши мировоззрения соприкасаемы.
     -Знай только, что сейчас ты- всего лишь в верном направлении. Но еще очень далек от искомого. Я уже не смогу дать тебе своих рецептов. Но выразить понимание тебя и поддержку тебе хочу. И делаю это сегодня своими записями. Сейчас они- твои. Бери их. Используй. За ними- я, говорящий с тобою с этих строк. И, как только ты достигнешь своего заветного- смело выброси его прочь. Я буду знать, что свое последнее дело в этой жизни выполнил успешно- помог родиться еще одному буде. И в этом последнем я буду бесконечно счастлив.
     -А сейчас- прощай. Мы просто с тобою расстаемся на некоторое время, чтобы непременно встретиться с тобою там, в океане вечного блаженства и сияния вечного разума. Удачи тебе, американец. Не сходи со своего пути. Ты достоин стать просветленным.Искра в тебе зажжена.Костер же трансформации- разведешь и будешь поддерживать в себе сам.
     И все! И не прощание даже. И не послание из того мира. И не назидание всезнающего. А просто- совет друга, который сейчас от тебя далеко. Просто далеко. Но который о тебе всегда помнит.
     Таким было для меня и это письмо, словно предварившее собою окончание моих блужданий и неуверенностей в зыбких, предрассветных сумерках моих сокровенных поисков пути и смысла. Словно подталкивавшее меня к сверке его и моих ориентиров. Словно зажегшего во мне свет, который разгонял тьму, скрывавшую от меня правду обо мне самом.
     Я перевернул страницу. И не сразу понял содержание блокнота. Оно не было цельным, сшитым нитью одного логического замысла или темы. Накамура записал не историю своего пути. Он хранил- мозаику своих мгновений, симфонию личных прозрений в суть тех вещей и тем, которые люди называют вечными. Каждую мысль Накамуры можно было читать вне контекста и отдельно от всех остальных. И, вместе с тем, любая страница его записей воспринималась в цельности общей направленности его мыслей- размышлениями о том, кто мы есть, зачем пришли? И сопричастны- ли к главному закону жизни-пониманию любви.
     Это не было и дневниковой записью в ее классической и известной всем форме. Хотя буквально против каждого абзаца его максим стояла дата, по которой без труда можно было проследить хронологию внутреннего путешествия человека. И, все- же, это была- своеобразная летопись сокровенных открытий и прозрений, которые его посещали. Сейчас, сегодня, когда я сам пишу эти строки, все написанное Накамурой я воспринимаю, как диалог. Диалог единичной души с самой- собою. Или с тайной, из которой мы все сюда приходим. И в которую так же уходим навек.
     И я буквально впился своими глазами в дробную вязь написанного.И первые же строчки, первые слова Накамуры, словно предварили для меня смысл чтения всего остального. Они так и выгравировались в верхнем углу его первой страницы, до сих пор мне памятным:”Человек! Если чужая жизнь, чужая глупость  и мудрость не выверены в тебе собственными- значит ты не достоин ни уроков чужой глупости, ни примеров мудрости других”.
     О, да! Конечно же. С первых же слов я узнал Накамуру. Его стиль. Особенности его самовыражения. Его эпатаж и самоиронию, манеру, по которой отличают мастера. И я растворился весь в нем, словно две жизни, два мира в этом растворении соединив в одно целое- свою и его. И уже, кто говорил и обращался ко мне с пожелтевших страниц этого блокнота, а кто отвечал или примеривал его максимы на себя- было для меня не важно, не значимо. Мы оба выверяли себя через свой опыт, через свой путь, через свою жизнь. И то, что у Накамуры было оформлено в мозаику его мыслей и максим у меня родилось в исповедь моего сердца, в созвучие перекличек двух душ, двух жизней. И таких несхожих и разных. И таких единых и родственных в их общечеловеческой судьбе.
     Гудят, гудят турбины мерной мелодией своего полета. И лишь повесть чужой жизни, в строках витиеватых записей и слов, перед глазами моими незримо бликует, проходит. И я читаю:
     “Когда человек страстно ищет уединения и уходит в храм-это значит, что дух его созрел для постижения более важных вещей, чем мир. Это значит, что душа его хочет оглядеть саму- себя”.
                Накамура.11.1975г.
     Оглядеть саму- себя ? О, да, Накамура! Ты произнес истину. Душе каждого из нас нужно свое уединение. Пространство внутренней незапятнанности, в тишине, в несуетности которого она способна проанализировать свое пройденное.
     Душа, как и женщина- жаждет выразить и осознать себя не столько через логику и логос мира- сколько через отзвук, ответ, взаимность. Ей всегда нужен диалог с самой- собою. А по- правде великой- через разговор со всем сущим. И для этого ей важен момент ее уединения. Ее личное пространство свободы. Ее тишина, обрести которую можно только вне объятий и забот этого мира.
     Теперь я понимаю монахов. Монахов в мире и вне него. Я понимаю их жажду уединения, в которой произрастает цельность единичного духа, бросившего, быть- может, самое трудное- прельщение миром. Я знаю, что у человека должно быть его личное и сокровенное terra incognito,храм безмолвия, право на пребывание в нем, пространство несуетности, покушаться на которое не может и не должен никто.
     Что только тот, кто способе приостанавливать свой безумный бег в упряжке безумного мира- годится для духовного роста и поиска, способен стать закваской для будущих пышных хлебов и может начать свой поиск и увидеть свой свет. Все остальные-люди великого мира, страшащиеся своей личной уединенности, есть людьми великого базара, в шуме и в гомоне которого голос души никогда не слышен.
     Накамура, конечно же- прав. Как правы и те тысячи подвижников духа, те сотни аскетов и практиков пути, уединившихся от пены мира, чтобы вдали, в тиши, на расстоянии от него- осмотреться и осмотреть. Это- очень важно, периодически, каждому из нас- уходить в пространство своей сокровенной тишины и свободы от мира. Чтобы там, отдышавшись, осмотревшись и взглянув в самих- себя мы осознали и поняли- где стоим, какими являемся, где наши координаты жизни, куда идти и стремиться далее?
     Накамура сделал свою первую запись в далеком 1975-м году. Но разве не актуальна она и для нас- сегодняшних и современных? Разве голос нашей души не заглушен сегодня-гомоном мира и ближнего? Этот мерный, убаюкивающий гул современного авиалайнера? Эти скорости и ритмы современной жизни? Сама эта жизнь? В ней- ли, в них- ли- наши отдушина и оазис, тень освежающей прохлады, в которой человек мог бы и оглянуться и оглядеться и оглядеть самого- себя? Конечно же- нет!
    Мир- не место для истины и для правды. Только- для лжи и иллюзии. И реальности мира- это не пристанище для истины, по которой так тоскует наш дух. Подлинная реальность есть- любовь и правда. И она всегда проявляет себя только через эти два аспекта. Чтобы понять это, чтобы осознать это- нужна отстраненность и от этого мира, и от личной своей привязанности к нему. Уединение, отстраненность от мира и здравая самооценка себя вне его границ- залог того, что человеку надоела ложь его жизни и он возжаждал правды и родниковой чистоты воды своей жизни.
     И тогда человек ищет уединения. От многого: от друзей, от близких, от родных, от чужих…Накамура тогда ищет. Я сегодня ищу. И многие- в точно таком же поиске находятся. У многих рушатся их былые  взгляды, семьи, шкала их пристрастий и ценностей, связи ,браки. Почему именно браки у многих рушатся? Или начинают превращаться в тюрьму опостылости и обыденности? Думаю, только по одной причине-люди потеряли вкус к своему уединению, так благодатно очищающему их дух и разум. Люди забыли и потеряли самих- себя в атаке мира на них. Странно, но человек мира  больше пяти минут уже не может, не способен выдержать самого- себя и побыть наедине с самим- собою. Побыть с тишиной леса, с шелестом дождя, с шумом крон деревьев, с плеском воды  ручья или берега.
     Человек- страшно загипнотизирован гомоном и шумом мира, крикливого, неугомонного мира. Причем настолько, что эхо этого шума, абсурд этого базара он, мимовольно, привносит и в отношения двоих. Он не только себе не позволяет побыть наедине, но и своему ближнему, своему партнеру, другу, попутчику. Никто не способен долго выдержать очищающую прелесть молчания. И через две минуты такового жена начинает пилить мужа, а муж- терзать жену в их единственном:”Не молчи!”
     -Не молчи!, -вот девиз нашего времени, которое, словно в насмешку над человеком- оглушает и оглупляет его какофонией бессмысленности и грохотом абсурда, в которых сам человек- терзается и исчезает. Человек не замечает, что мир- только зомбирует. Мир- только шлифует его под единообразность своих стандартов.
     Это буйство огней слепящей рекламы, кричащие заголовки газет, кумиры и идолы…Этот нескончаемый поток однообразных тел ,лиц и шевелящихся губ…Эти бесконечные шоу и шоу без конца? Думаем в них жизнь? Нет! В них- наша медленная деградация и убожество. Наши кривляния и шутовство. Наши фантики и мишура для взрослых. Но мы привыкли к этой броской мишуре. И слепок с нее, кальку с шумного и визгливого, невротического нашего мира привносим домой, насаждаем в наши отношения, сеем в наш ум, в сердце и душу.
     И уже свой личный, маленький мирок двоих- ожесточенно торопимся превратить в площадку уличного, заоконного лицедейства. И не даем никому ни права, ни шанса побыть наедине, задуматься, сердцем и душою своими осмотреться. Свой мир, свою семью, свой дом- мы превращаем в ринг и в ристалища, в отголосок грязного, брутального  мира. Почему так?
     Только по одной причине. Каждый ,еще не пожив, еще не всмотревшись в другого- априори объявил тотальное право на сокровенный мир близкого. Жена- на мужа. Муж- на жену. Никто не уважает, не понимает ,не знает и не ценит- пространство внутренней свободы другого. Никто не хочет ждать плода созревания в этом сокровенном внутреннем пространстве другого, чтобы легко и радостно насладиться его ароматом, как даром. Каждый непоколебимо убежден, что в качестве жены, мужа, друга или просто соседа -имеет право там топтаться и хватать все, что считает нужным.
     Неудивительно, что мы- люди базара и гомона вообще чаще привыкли хватать и непрошено лезть, чем дарить и ждать. Таков уж наш буйный век, в котором нас ценят не за щедрость и не за дар и духовную жертву, а за цепкость и хваткость.
     Неудивительно, что по нашим душам, по тайнам нашего духа, по нашим сердцам  и по нашим помыслам- топчутся табуны двуногих. Но могут- ли вырасти цветы там, где постоянно топчутся? Можем ли мы взрастить в глубине своей то, что могло бы стать прекрасным подарком и жертвой для ближнего, если мы сами держим двери в свой сокровенный мир –открытыми для шума, для пыли и голосов мира? Если мы не ценим права другой души на уединение, тишину и свободу?
  О, да! Разумеется. Мир- делает нам свои роковые прививки. И не имея внутренней остовности противостоять миру, страшась быть подлинно независимыми и иными, не такими как мир- мы  прогибаемся перед его искусами и соблазнами. И перестаем не только быть самими- собою, но и принадлежать самим- себе. А, если это так, то тогда на нас все имеет свое законное право, как на добычу. Кроме нашего собственного на самих- себя.
     И тогда человека посещает великая усталость и великое пресыщение от всего. И тогда  великий Поль Элиот провозглашает, как крик, как манифест отчаяния и безнадежности:”И одиночество над нами- как дым струится над холмами. И простирается над городами-до неба, им чреватого всегда. И люди, в ненависти и в печали- одной постелью связаны навек…”.Тогда приевшимся и опостылым становится для нас все- жена, муж, отношения, офис ,родина, мир…Тогда мы просто утопаем в пене нашей суетности. И переполненные ею, пресыщенные этим духом базара и торгашества, мы пытаемся вырваться из тисков безумия, которое порождаем.Пытаемся не через осознанность и не через любовь, а через бунт - как взрыв, ропот- как восстание, крик- как свидетельство безысходности.
     Рано или поздно, но такие, какие мы сегодня есть- мы обязательно взорвемся. И взрываемся. И тогда мужу уходит от жены, с которой прожил годы. И жена заводит любовника и бросает семью, предает детей и уходит к другому. И оба думают, что сделав это они решат проблему своего несчастья. Нет, не решат. Никогда не решат.
    Человек не знает, что другой или другая его проблем не решают. Сам другой- это уже проблема. И  в другом нет спасения. Ни на ристалищах жизни, ни на ложе любви, нигде! Верить, что кто-то другой, а не ты лично, способен сделать тебя подлинно независимым и счастливым- значит полностью расписаться в своем бессилии быть лично-ответственным за судьбу и пренебречь собственной своей жизнью, отдав ее на откуп и в руки другого.
     Люди, думающие, что счастье жизни и любовь жизни в ком-то другом, а не в них самих- самые несчастные люди, всегда живущие кажущейся реальностью. Поэтому, когда другого человека стремятся использовать в качестве источника любви или счастья, по- существу превращают этого другого в объект манипуляции им. И- в новый источник взаимных несчастий, рядом с таким человеком.
    Это не трудно знать. Но для осознания этого нужны три вещи: уединенность для самоосознания, стойкость перед искусами мира и ощущение источника любви в самом- себе. Накамура написал, что “когда человек страстно ищет уединения- значит его дух созрел”.И это- абсолютно верно. Мы не можем жить вне мира-  понятно.
     Но, если мы- не только люди пищеварения, но и, прежде- всего, люди духа, мы обязаны иметь в своем естестве, в своей семье- свой сокровенный монастырь, святое и незапятнанное пространство своей внутренней тишины и свободы. И хозяевами в нем мы можем и обязаны стать сами.
     “Любовь! Я, Накамура, жил в великих иллюзиях в отношении своего понимания любви. Но только сегодня, подняв выпавшего из гнезда птенца и положив его обратно в гнездо, я понял, что моя настоящая любовь-это благоговение перед жизнью”
                Накамура.09.02.1975г.
     Благословение перед жизнью! О-о, сколько раз мне приходилось слышать эти слова. Но истинный, сокровенный их смысл открылся мне только сейчас, в этом полуспящем салоне огромного лайнера, несшегося в ночи к дальним берегам моего жилища, к Америке. Только сейчас, в полумраке этого спящего салона, в мозаике ослепительно ярких звезд ночного неба, россыпью щедрых гроздей, висевших за моим иллюминатором ,ко мне, вдруг, пришло тонкое, нежное, проникновенно-ранимое ощущение великой благодарности всему сущему за то, что я есть, что живу, что плыву сейчас в поднебесье земли и могу размышлять и искать. Просто за то, что есть все рядом. Что не только я сам, но и эти звезды за окном, и светящиеся внизу огоньки земли. И эти сонные, дремлющие лица в салоне лайнера.
     Слова Накамуры, словно подвели черту в моем осмыслении того, что есть благоговение? Сейчас, в эту же самую минуту чтения записей Накамуры я уже ясно знал: “Благоговение- это, прежде-всего, благодарность. Благодарность всему. А Творцу –наипаче.”.
     Потому, что одно лишь осознание удивительности ,непостижимости ,уникальности и неповторимости самого факта, что мы  ,жизнь наша -в созвучии со всем сущим ,дарит тебе волну такой огромной и беспричинной радости ,такой восторг за ощущение всеединства с живой и неживой формой материи ,что в этом пике святого переживания и восторга начинаешь видеть мир в селом и в неразрывности .А само целое -в мозаике его форм мира.
     Кажется, что в такие минуты твоими глазами смотрит бог, твоими руками- творит бог, а через твое уставшее, маленькое, трепетное сердце- любит тебя и мир твой бог. Благоговение- еще не есть любовь. Но оно- преддверие и предчувствие настоящей любви. Оно- плуг, соха, взрыхляющие иссохшую почву твоей души, чтобы в ней произросла и расцвела подлинная любовь.
     Подлинное же благоговение рождает главное-уважение к всякой жизни ,понимание значимости любой формы жизни, ощущение личной ответственности за защиту жизни, как таковой.
     Таким всегда был подход мистиков, духовидцев и просто- людей мысли и сердца к пониманию самого феномена жизни на земле. И главной основой настоящего благоговения служит закон: “Ты- достоин всех щедрот мира и своей радости и награды жизни, пока ты сам будешь способен ценить и уважать жизнь другого”.
     Как только ты переступаешь эту внутреннюю установку, как только возомнил, что обладаешь правом над чужой жизнью и миром- ты становишься отребьем и мира и жизни. Ты добровольно ставишь на себя тавро отверженного и проклятого.И тогда жизнь твоя -раздробленная и расколотая отьединением и разобщенностью от общего и целого, становится существованием извергнутого. И, рано или поздно, но обязательно завершится возмездием и крахом тебя, как человека.
     В человеке страдающем, в человеке расколотом, в человеке несчастливом нет благословения судьбы и бога только потому, что он не способен быть благодарным жизни сам. И в неспособности такой он обделен на сорадость, на сочувствие, на созвучие с жизнью других, с целым, с единым потоком всего сущего.
     Накамура поднял выпавшего из гнезда птенца и почувствовал в себе не только великое благоговение перед жизнью, но и благословение себя ею.  Люди его духовного уровня просто не могли уже этого не сделать. А сделав- не ощутить радости за самую крохотную, спасенную и продленную другую жизнь. Пусть только птенца. Пусть- только цветка, лепестка. Это- не важно. Ибо в глазах Творца любая жизнь- бесценна и значима, как драгоценность. Важно, что в человеке чистой души- живет сострадание ко всему живому и беспричинная любовь к нему.
     Я говорю и пишу- беспричинная, твердо зная, что у подлинной, у настоящей, у великой любви, способной вместиться в человеческое сердце- причин  нет. Что, как только человек начинает привносить сюда свое”, за” “потому- что” и т. д- он убивает в себе и в другом всякую любовь. Ибо он уже не любит, а торгуется с другим и выторговывает себе у другого. И когда женщина или мужчина говорят друг другу: “Я люблю тебя за то-то  и то-то”-они лгут в этом и себе и другому. Они не знают и не понимают, что в настоящей, в подлинной любви любят не за что-то, а вопреки всему .Вопреки его несносному характеру ,эпатажным привычкам, творимому им злу и неправде. Потому, как зло и порок, видимые нами мы способны осудить и им противостоять. Но любовь к человеку, из-за этого становится только более сострадательной. Безусловно- злу и неправде всегда надо противостоять. Это- важный и тайноведческий закон Вселенной.
     Именно это- значимо на пути тех, кто желает познать мир и ощутить в себе любовь- как вездесущую, вечную, святую энергию мира. Жизнь в любви и любовь наполняющая жизнь-прерогатива подлинного воина духа.
     Воин- не тот, кто рушит. Это всегда тот, кто защищает и созидает. Когда воин созидает- в его сердце рождается великий экстаз творчества, через которое  раскрываются грани его души. К защите же всего живого и сущего воина побуждает великое сострадание ко всем нуждающимся в этом его мужественном акте духа. Воин духа всегда знает непреложное- сегодня ты защитил, сохранил и сберег частичку жизни великого мира, завтра мир –станет всей мощью своего великолепия на защиту тебя. Воин знает, что жизнь любого существа, как феномен, как явление- всегда балансирует на грани риска и непредсказуемости, открытости и незащищенности. Жизнь-вообще штука хрупкая, ранимая, не имеющая своего статус-кво ни в чем. И воин будет защищать именно эту ее незащищенность и хрупкость. Но понимая это, воину не за что в ней  цепляться. Поэтому он всегда готов к любым переменам и к любым ситуациям, которые ему может преподнести жизнь. Он- всегда за жизнь. Но он- против жизни любой ценой. И потому он- глубинно умиротворен, центрирован и несокрушим в непоколебимости своего спокойствия перед жизнью. Он смотрит на все- именно из своего центра ясности, невозмутимости и спокойствия. Поэтому в его мышлении и действии- никогда нет агрессии, вызова или эпатажа. Все его поступки рождены его осознанностью. И он- чтит любую возможность поблагодарить жизнь за ее наличие вокруг себя, ощущая и свою собственную- как великий, святой и единый поток. Поэтому подлинный воин духа-с состраданием и любовью защитит птенца, цветок, собаку, муравья, человека. Он это делает потому, как лично осознал и понял настоящий  вкус, настоящий аромат и благоухание любви в жизни, а жизнь- в любви, которая связывает воедино все.
     Отсюда и памятные мне преклонение и благоговение Накамуры перед жизнью. И даже его непривязанность к ней. Накамура очень часто говорил мне о непривязанности, как отличительной черте всякого настоящего буддиста, воина пути. Он указывал, что как только человек начинает испытывать привязанность- он начинает испытывать страх от возможной потери того, к чему привязался эмоционально, физически, ментально, как угодно. А где страх- там полная зависимость от объекта привязанности, от боязни его потерять, от сожаления не удержать его в руках.
     Человек мира- всегда в привязанностях. Или к кому-либо, или- к чему- либо. У человека мира-нити привязанностей: к другому, к вещам, к идеям. Между человеком и другими, между человеком и его вещами, между человеком и его идеалами- зависимость. Зависимость или каторжника от своих оков, или же- хозяина от своих вещей. Подлинно независимых и свободных в мире- почти нет. Подлинно самодостаточен и свободен в выборе- только воин духа. Накамура- подлинно свободен. Его собратья по ордену .Будда, Христос. Они, их жизнь-жизнь подлинно свободных. Все остальные- в рабстве собственных иллюзий.
     Что же есть нашими иллюзиями? иллюзия, кроме пространства личной свободы и независимости, в котором ты можешь быть единственно самодостаточным. Именно поэтому Накамура сказал: “Я жил в великих иллюзиях, в отношении своего понимания любви”.Воин живет без иллюзий. Они ему просто не нужны. Они для него- бремя и костыли, сор, мешающий видеть и оценивать мир ясно, незамутненно, осознанно. Все действие воина- лишено покрова пелены иллюзий. И  в этом его великом внутреннем действе -его подлинная духовность и все совершенство настоящего
     “Я люблю Учение. Но полюбил ли я в нем самого человека или только потенцию его возможностей я, Накамура, еще не знаю. Я знаю, что такое земная любовь двоих. Но, что такое любовь, которая выше земной- мне еще только предстоит узнать.”
                Накамура.29.02.1975.г
     Накамура того времени еще не знал, что такое любовь- выше земной? Я- не Накамура. Я даже, по- настоящему, не знаю вкус земной любви, а только лишь ее привкус. Привкус с горечью. Да и я- ли один? Эти люди, сидящие сейчас рядом в салоне Боинга, они знают вкус своей любви? Не уверен! Я всматриваюсь в их лица и вижу в них- свое пресыщение. Я вглядываюсь в их глаза- и вижу в них ношу своей грусти. Я вслушиваюсь в их слова- и встречаюсь с точно такой же историей утраченных надежд и разбитых иллюзий о любви. Никто не нов и не оригинален в своих несчастьях, в своем сиротстве, в своей бездомности сердца, в своем одиночестве души.
     Только подлинно счастливые- не похожи друг на друга. Ибо их счастье было питаемо живительными водами настоящей любви, которую они познали и заслужили. А знаем- ли ее мы?
     Знаем- ли мы своих женщин, а женщины нас? Конечно же- нет! Может- ли мужчина похвастаться тем, что в глазах своей любимой- познал глубину и сокровенность другого мира? Может- ли женщина понять своего мужчину, как друга, как мудреца, как рыцаря и воителя? Судя по коллизиям тех бесконечных историй крушений отношений- вряд- ли. Почему же  у нас не получается любить- как ярко гореть, обниматься- как трепетно прикасаться к святыне, целовать- как наполняться блаженством, смотреть на другого- как ликовать от видения сокровищ?
     Потому, что мы привыкли любить в другом человеке- только самих- себя. Свои надежды, свои проекции и свои искаженные представления о другом. До мира чужой души, до неповторимости чужого мира нам нет дела. Нам важно все подстроить под свой мир, под свой каприз, под свое видение. И в важности этой мы готовы не к приятию, не к уважению, не к подчеркиванию уникальности проявления другой индивидуальности, а к собственному самоутверждению через этого другого.
     И не понимая этого, не обладая утонченностью осознания богатств мира другой души, вместо бережного и тихого диалога двоих мы всегда готовы вести громкую войну одиноких. И вместо радости взаимного согласия- предпочитаем агрессивность разрушающего противостояния. Мы готовы затевать долгие битвы, пренебрегая кратким путем к миру. Мы лучше останемся в сиротстве, в боли и в одиночестве со своим эго, чем растворимся в жажде понять мир другого, близкого человека.
     Мы много и тщетно можем говорить об умозрительной любви, но наше сердце не дрогнет, видя печаль в глазах наших самых близких. Удивляться- ли нам тогда, что мы- так одиноки? Что одиноко наше сердце? Что само наше одиночество, порою, бывает таково, словно мы готовы вынуть из своей груди трепетно бьющееся сердце и протянуть его  на открытых своих ладонях, как жертва этому богу и этому миру. Бог мира не повел бы и глазом. Мир этого бога- останется равнодушным и безучастным ко всему..
     Так почему же мы не умеем любить и от этого- жестоко страдаем? Потому, что мы любим в других не их самих, а наши ожидания, наши о них мечты, наши о них иллюзии. И Накамура об этом сам у себя вопрошает. И читая сейчас его я тоже готов себя спросить:” Да любил- ли и ты, кого- нибудь , Влад, по- настоящему? По- настоящему!”.
     По-настоящему? А, как это вообще? Разве у подлинной любви есть мера, существует градация? Разве сам бог любит нас не всецело, а только частично, дозировано? Конечно же- нет ! Но тогда почему наша человеческая любовь к другому, в лучшем случае- или безумна и безответна, или просто половинчата?
     Сейчас, в эту самую минуту я знаю почему? Потому, как в любви к другому- мы всегда не целостны. Любя другого мы всегда думаем только о себе. И любим- то- только ради себя. В нас нет тотальности и самоотдачи. И наша любовь к другому- всегда примешана с неосознаваемым глубинным страхом за нашу возможную неудачу в любви.
     Мы так живем, потому, что хотим обладать и владеть. Человеком- ли, вещью- ли, средством- ли, статусом- ли ? И в этой  нашей скрытой, закамуфлированной жажде обладать всем -истоки нашей уязвимости от всего. И начало нашего непременного фиаско в любви. Мы жаждем властвования. И тогда жена начинает ломать мужа “под себя”.А муж- жену. И оба- непоколебимо уверенны в своей собственной и исключительной правоте и в праве на власть над другим. И оба- воют и сражаются за полное, или, хотя бы, частичное властвование над другим. Так и живем.
     Ведем вечные, тихие свои войны и, устав от них- вновь залечиваем свои  навидимые миру раны и миримся до следующей схватки или вражды. А примирившись самоудовлетворенно говорим :“Мой муж. Моя жена. Мой..моя..мои…мое.”.И не ведаем, при этом, что подлинно и по-настоящему-“Никто- ничей!”.Что никто никому не принадлежит. Что каждый- абсолютно независим. И каждый готов добровольно поделиться с другим главным-роскошью открытой души и доверием безбоязненного сердца. И нет-“нашего” мужа или “нашей” жены. Есть только- друг судьбы и славный попутчик по- жизни. И наши дети- тоже не принадлежат нам. Они- только через нас пришли сюда. Мы для них- не более, чем полый бамбук, через пустоту которого ветер жизни играет свою мелодию.
     Но мы забываем.Мы всегда забываем о главном. Мы забыли, что любить в человеке надо не наши ожидания, не нашу проекцию на другого, а самого этого другого. Причем любить- без условий и условностей. Ибо выставляя свои условия- мы всегда кромсаем человека на части. А вместе с этим- кромсаем и любовь к нему, какой он есть. Так изначально, еще и не полюбив по- настоящем мы привносим в наши чувства- горький и отравляющий привкус полыни жизни .
     Я вспомнил, как Накамура, на мой вопрос о сущности подлинной любви в свете ее буддистского учения, словно не обращаясь ни к кому, задумчиво произнес:
     -Понимаешь, друг! Подлинная любовь, как ее понимал Будда и все другие будды, это, прежде- всего- тотальная открытость и готовность к ее восприятию. Ведь, когда ты открыт, ты- незащищен ни от чего. И ты- тотален в своей самоотдаче не ради взаимного отклика, а ради самой возможности дарить переполняющую тебя любовь к другому. И этому другому ты искренне благодарен за его позволение тебе проявить себя и свою тотальность. Этот другой- твой редкий шанс не только выверить качество того, что мы называем любовью, но и приобщиться к вечному источнику неиссякаемой энергии Творца-любви.
     -Поэтому, американец, важно любить человека, а не свои проекции на него. Более значимо самому любить, чем ждать взаимности от другого. И даже, если в другом ты видишь зло, то это вовсе не значит, что твоя любовь к человеку, делающего его, не может существовать с твоим осуждением его неправды. Как говорил один мудрец:”Злу в другом необходимо противостоять. Но противостояние без любви ведет к насилию. Любовь к человеку, творящему насилие, без противостояния злу в нем- это безумие, приводящее к несчастью”.
    Сейчас, обдумывая сказанное Накамурой я понял, что у воина духа обе эти составляющих такой ситуации- уравновешены и освещены светом осознанности. Настоящая любовь- всегда осознанна. Слепа- только привязанность. Настоящий воин точно знает грань, черту, за которой  он может начать противостояние злу, без умаления любви к человеку.
     Накамура писал, что знает, что такое любовь земная? А знаем- ли мы? Обогатили- ли мы себя своим земным опытом дарения себя другому? Смогли- ли сами у другого взять нам недостающее и для нас бесценное? Прячемся- ли мы в свою любовь от страха одиночества и непонятости ? Или же проливаемся на путях своей жизни от избытка? Как переполнившаяся влагой грозовая туча проливается своим ливнем от избытка?
     Я, вдруг, вспомнил, вскользь брошенное Накамурой, незадолго до его последнего прощания:
     -О, Влад! Ты говоришь о любви? Но много- ли ты ее видел в этом мире? Лично я- нет! Оглянись вокруг. Посмотри. Посмотри, как они обнимают своих женщин, и я тебе скажу, как они любят вообще. Вслушайся, какие слова они говорят друг другу, и я скажу тебе- есть- ли у них сердце. Взгляни в ихние глаза и я скажу тебе- полые- ли эти люди, или переполненные любовью. Вспомни, при этом, и себя.
     И я вспомнил. Нет, не черты ее лица, не сияние ее прекрасных глаз. И даже не облик ее, уже размытый вереницей лет и подернутый вуалью расстояния. Я вспомнил единственное- ощущение. Ощущение всецелого растворения в другом. Когда тебя самого нет, а есть лишь одно ликование, один всезаполнивший тебя свет и одна мелодия очарования ею. Мы все называем это- первой любовью. Но на самом деле наша первая любовь есть не более, чем предчувствие настоящей, зрелой любви. Мы часто думаем о своей первой любви, как о светлом и чистом идеале встреченного.Но в подлинности своей носим в себе только отпечаток, слепок того, что желали бы всегда иметь в своем будущем.
     Я тоже помню свою первую любовь. Но сегодня я знаю,  как я могу любить, после нее. И, как я вообще люблю. И я знаю, как хотят любить мужчины. Как могут и как не умеют. И, как трансформируются в любви. И, как угасают, умирают, ее не встретив. Я знаю, потому, что я- богат на уроки жизни. И, как и в каждом, во мне -боль и радость, крик и отчаяние, восторг и упоение, печаль и сожаление перемешаны.
     Знаю сегодня одно- чем сильнее мы желаем в любви самоутвердиться за счет другого- тем большими отчаянием и страстью будет наполнена мозаика наших разрушающих чувств в попытке полюбить другого. И насколько велика будет в нас эта страсть обладать и самоутверждаться- насколько же глубокой будет наша мука цепляться за пустоту, за тщету, за эфемерность того, что мы ошибочно называем любовью.
     Почему нас не любят? Нас, всех- мужчин, женщин? Потому, что наши ладони- вечно сжаты в кулак, а в наших пальцах, глазах, помыслах- только хватательный рефлекс. Мы безуспешно пытаемся поймать и удержать то, что по самой своей сути не терпит уз. Что изначально рождено в свободе и для свободы предназначено.
     Мы изначально думаем, что любовь,это то, что можно удержать- силой, лестью, слезами, деньгами, обещаниями. Но мы всегда ошибаемся. Любовь двоих рождается в свободе, укрепляется в доверии и расцветает в непривязанности.
     Как только приходит понимание этого-сам стиль, само качество отношения двоих меняется. Из них уходит глупая претензия на обладание и отравляющая все ревность. Их место занимают- сострадательная забота и уважительная готовность принимать другого, какой он есть. Без наших привычных, деструктивных попыток подчинить, заставить, сломать, переубедить.
     Нет, мы не разучились любить. За суетностью и мишурностью своей жизни мы просто забыли для нашей любви- открыть широко и настежь двери нашего сердца. Только и всего! Забыли изгнать свой страх и трепет, свое смятение, свои опасения за невостребованность.
     Чего же мы вообще больше боимся- не любить или быть не любимыми? Думаю, что ни то, ни другое. Мы боимся двух вещей- боли и неизвестности, которые нас могут посетить в любви. Боли и неизвестности! И ничего другого! Боли, как жестокого разочарования в том, что было для нас святым и идеальным. Неизвестности в том, что путь подлинной любви ничего не гарантирует. Никому! И не выдает дивидентов наперед.
     Мы любим своих женщин.  И это- несомненно. Но мы не можем, не должны думать, что завтра эта женщина, этот мужчина, эти обстоятельства и эти же восхитительные чувства будут такими же и будут снова доступными нам, как и сегодня. Мы не знаем нашего завтра. Но только несем, проецируем в него наши вечные зыбкие надежды. Мы стремимся стабильности в любви, но не знаем, что любовь не та вещь, которую можно облечь в монумент и в гранит абсолютной надежности. В любви никогда надежности не бывает, если только любящие- оба не из рода просветленных. Все переменчиво. И сама жизнь наша- не более, чем игра и отражение света в зыби набегающих волн.
      Иначе бы мы знали и чувствовали, что сегодня этот цветок- цветет для тебя. Этот закат сияет для тебя. Эта женщина- целует тебя. Твоя любимая- возрождает в тебе титана. Но это- сегодня. А завтра? Кто знает, каково оно будет? В завтра мы привнесем только нашу привязанность, только желание. И не факт, что ветры судьбы и шквалы житейских наших перемен завтра подарят нам совсем иное испытание и урок.
     Но, если мы подлинно любим, если свобода- наш исток, а приятие всего- наша духовная сила, мы почувствуем не только боль любви, но и ее восторг, восхитительность, упоение и экстаз, сравнимый с божественным.
     Накамура тех лет говорит, что познал любовь земную, но не вкусил еще плодов любви духовной. В Накамуре вчерашнем, ушедшем и оставившем мне эти наброски-записи я видел и встретил уже совсем другого человека, того, в ком высший, подлинный и настоящий апофеоз духовной любви к человеку - бликовал и изливался через великую сострадательность его сердца.
     “Мерилом подлинной духовности в человеке является его любовь к трансцендентному и возвышенному. Мерой настоящей человечности в воине есть его любовь к женщине”.
                Накамура.12.03.1975.
     Максимы Нкамуры. Они, словно россыпь ярких жемчужин- каждая бликовала своим великолепием. И все вместе - создавали собою затейливый узор первозданной красоты. Я скользил взглядом по страницам. И каждая из них могла служить темой прекрасной медитации, и не менее интересным размышлением, афоризмом, яркой максимой. Так и эта максима. И его слова о любви к женщине?
     О, да, конечно же. Я знаю, я уверен, что каждый из нас- мужчин, всегда думает о своей женщине. Но большинство из нас не знают, каковы наши женщины? Зыбкие? Неуловимые? Мягкие , текучие, как вода или твердые, как алмаз, статичные? Сейчас мне трудно, мне нечего об этом сказать. Потому, что своих женщин я всегда чувствовал – только своим сердцем. Мне кажется, что каждый мужчина обязан уметь чувствовать свою женщину и ее мир. Иначе он зря соприкоснулся с ее душою. Иначе он не понимает, что его женщина, каждая женщина, в сути своей - будит воображение других. Каждая женщина являет собою квинтэссенцию великого и вечного театрального искусства, заставляющего нас - мужчин, фантазировать ,восторгаться, очаровываться и предвкушать. Женщина всегда сулит нам переживание. Но знать заранее их глубину, их яркость, их интенсивность и их скрытую, завуалированную опасность мы, мужчины, не в силах.
     И, как знать? Быть - может в этом и есть свое достоинство и свои неоспоримые плюсы и преимущества, что встречаясь со своею  женщиной ты всегда встречаешься с неопределенностью всего. Ты уверяешь себя, что твоя женщина-загадка. Но внутри, в глубине своего естества ты прекрасно знаешь, что загадки нет. Загадка, как и сложная задача, рано или поздно, решаема. Неопределенность же- никогда ! Мука мужчины и его женщины - только в этом.
     Иначе зачем бы мы так терзались своей душою и сердцем, играя в эту вечную игру любви и отрешенности, притяжения и отталкивания, влечения и пресыщения. Что вообще мы ищем в женщине, на что надеемся? Я знаю что. В своей женщине мужчина ищет забвения и покоя сердца. Но чаще всего находит свою Голгофу и мятежную бурю. Почему бурю? Потому, что мужчина перестал быть воином и превратился в угодника, в декоратора женских капризов и в искусного художника  женской мизансцены.
     Безволие, безостовность и мякишность современного мужчины снимает для его женщины барьеры. И тогда у берегов нашей любви и дружбы - нет надежной защиты. А без нее шквалы всех ветров и порывы мятежного океана женского сердца - рвут и терзают причалы отношений. Так и в жизни с нашими женщинами. Не вина их, что из отношений двоих быстро уходят – любовь и уважение. Наша мужчин вина в том, что мы перестали понимать свою миссию и ей соответствовать. Мы стали потрафлять всему в наших любимых. Мы сами потеряли свой путь воина жизни. Мы - заблудились!
     И окунулись в нам несвойственное , в немужское и иллюзорное. И за завесой наших иллюзий о себе, о жизни, о женщине мы перестали видеть немой призыв и робкий укор наших любимых: ”Будьте мужчинами! Станьте воинами. И тогда мы всецело покоримся вам с любовью, желанием и надеждой .“
     Наши женщины - плачут. Но слез их мы часто не замечаем. Мы вообще мало- что замечаем в своих женщинах. Наши женщины –просят нас. Но уши наши их просьб не слышат. И в каждой слезинке наших женщин - призыв к диалогу, даже, если молчат их уста. Мы же знаем .Они жаждут от нас услышать:
     -О, радость моя! Встретив тебя я уже никогда не смогу понять, кто я, что я? Что я люблю, чего хочу с тех пор, как встретил тебя?.Я тону в твоей красоте, в тихой заводи твоих глаз. Ибо ты  сейчас уносишь с собою часть меня. И я- растворяюсь в тебе.
     О, радость моя! Мне жалко твоей ребячливой наивности, гордости, твоей дрожащей неуверенности, твоих слез и твоих игр в слезы. Но коль я тебя так люблю, так ценю и так обожаю- давай же вместе разделим с тобою наши чувства, наше блаженство, наши фантазии и наше безумие. И, разделив их, вкусив их сладость и горечь, отбросим их как ненужное. А дальше- идем вместе, новыми, простыми, невинно- открытыми, нагими и помудревшими от всего. Ушло время наших игр, радость моя. И настала пора нашего созидания. Потому, что ни любовь, ни дружба, ни верность, ни счастье- не даются нам. Они- созидаются!  Я готов к этому пути, радость моя. А ты?
     Уверен. Скажи так своей женщине, решись мы на такую открытость своей женщине - снова бы слезы их прекрасных глаз увидели бы. Но это были бы те слезы, то прозрение и чистота, в которых-соль познания и бликование солнца, радости и восторга - перемешаны с любовью, с восхищением и с благодарностью за наше просветление.
     Быть - может именно о такой женщине воина говорил Накамура? Быть - может ! Я точно не знаю. Я знаю лишь, что женщина, в сердце которой ее мужчина зажигает огонь - всей силой, всей жертвенностью, всей  своей мощью благодарности и любви к такому мужчине, раздвигает границы его собственного самосознания, как Личности, как Индивидуальности. И в этом великом и святом тандеме двоих - весь смысл, вся красота и все предназначение союза двоих.
     “Воин - никогда не губит и не ранит встреченную им Красоту. Он перед нею - всегда преклонится. Воин знает, что подлинная, настоящая, сокровенная красота всего сущего - настолько хрупка, пленительна, настолько утонченна и незащищена, что уподобляется недолговечному лепестку цветка, вот- вот, готового отлететь и опасть. Воин знает, что настоящая красота мира - это фурью. Кроме него - никто не способен ее ни понять, ни защитить. И женщина для воина -всегда есть его вечное, ускользающее, восхитительное  фурью”.
                Накамура.04.04.1976.
     Я вспомнил! Я вспомнил смысл этого удивительного японского слова- фурью. В нем запечатлелось смысловое единство двух слов-”течение, поток, стремнина”  и “ветер, порыв”.И Накамура постоянно указывал мне на проявление этого слова в природе, в отношениях двоих. Фурью выражает собою- изящество. И изящество восприятия нашей  жизни. И точно такое же- в восприятии нашей смерти. Изящество- ясно ощутимое. Изящество, которое ясно слышишь, отчетливо видишь и даже осязаешь, как красоту и гармонию, как некую магию окружающей тебя жизни, как невесомое и неуловимое дыхание духа.
     И, в то же время, изящество это - едва уловимо, очень эфемерно , зыбко, быстротечно. Фурью Накамуры - это красота, которую, в- принципе, невозможно описать словами. Слова - бессильны выразить то, что принадлежит запредельному . Эту красоту можно лишь почувствовать. Почувствовать, как миг, в котором ты весь и всецело растворен. Как тайну, которая на мгновение стала тебе доступной и открытой.
    И такую тайну встреченной красоты воин не может ни удержать, ни поработить ее, ни властвовать над нею, ни покорить ее. Она живет очень недолгой жизнью, эта неуловимая фурью. Она бликует, едва начав восхищать собою наше сердце, чтобы уже через миг, в следующую секунду - раствориться, исчезнуть, как зыбкая вуаль волн на реке, как утренний туман в долине.
     “Круженье чаинок в прозрачном стакане.
      Теплота твоих пальцев, сжимающих его грани.
      Стук ложечки о его край-колокол Будды”
    Это - фурью. Это то, что может заметить, подчеркнуть и связать воедино - только осознающий все ум буддиста, ум дзеновца, ум Накамуры. И не только в церемонии традиционного чаепития. Во всем! Но больше всего и сильнее всего - в чертах наших любимых женщин.
     О, да !  Я вспомнил. Я осознал, что часто, очень часто видел и встречался со своим фурью. Только я тогда не замечал его, не вспоминал его имени и не улавливал быстротечной его красоты вокруг. Из-за многого. Из-за спешки своей, из- за суетности ума своего, из- за  беспечности своей жизни.
    Я не узнавал  своего фурью, потому, как вечно спешил и торопился в свое никуда. А фурью открывается только человеку, бредущего  куда-то без всякой цели и устремленности. Человеку, который подобен пожелтевшему листку клена - одиноко и обреченно трепещущего на промозглом ветру. Он, как и тот лист - просто в потоке со своим ветром. Но сейчас, сидя в этом лайнере, я тоже узнал и вспомнил свое фурью.
     Мы - юные и блистающие энергией жизни и молодости: я и она. И над нами - только лазурь высоты, да лента воды, в которой резвимся и плещемся, словно рыбы, словно дети одной стихии. И столько счастья, столько упоения в нашей игривости, в нашей юной, свежей беззаботности, безмятежности, что кажется, будто время замерло и вечность растянулась нескончаемо вокруг, вечность будто замерла навсегда. И в статике этого замершего мира, и в эйфории тотального очарования ее красотой, ее магией, ее неуловимостью и притяжением одновременно, мои ладони посылают на нее каскад брызг…
     И тотчас же, в мириадах капель этой воды между мною и ею- взорвалось тысяча солнц. И уже не понять тогда было-то-ли миражи ускользающего золота брызг были тогда между нами, то-ли вуаль зыбкой радуги растворяла тогда ее облик, размягчала зримые ее черты, покрыв их аурой той тонкой, изящной красоты и нежности, от видения которых ты немел и растворялся в экстазе своего безмолвия, недосказанности невымолвленного, непроизнесенного.
     Все, все было прикрыто тогда в ней этой вуалью прозрачного, блистающего золота, всполохов света, кроме ее глаз. А их мы в своих женщинах - понимаем всегда. Глаза наших женщин? Забыть - ли вашу глубину, вашу пропасть и вашу потаенность, в бездне которых мы тонем всецело и без остатка? Они - нас читают нашу сокровенность. И нам - дарят свою. Они – ведут с нами свой безмолвный и сокровенный  диалог двоих, когда мы в них всматриваемся. Они нас жгут- эти глаза наших любимых. И от магии их огня и притяжения, от экспрессии их силы не спастись и не уклониться сердцу мужчины, если только он не сдается своей женщине в своей абсолютной искренности ей, в своем доверии ей, в своей преданности ей.
     Сильный духом - всегда искренен и честен. Перед своей женщиной, перед бездной ее глаз - искренен вдвойне. Лжет всегда- только  хлипкий, безостовный, мякишный духом. Такие глаз своих любимых читать не умеют. Они вообще - мертвы для любви и доверия своих женщин. Ибо, если ты, по- настоящему полюбил, если любишь, ты можешь в ней забыть много - лицо и облик, улыбку и смех, печаль и невысказанность. Но ты никогда не забудешь ее глаз.
     Между тобою и между вашим диалогом двоих, между вашими глазами пелены нет, вуали не существует. Разве- что, когда они у нее омыты слезою горечи и страдания за нас. Потому, что все слезы наших женщин, все их боли, печали и немой, невысказанный крик-это мера наших личных несовершенств и недостоинств. Как воинов, как мужчин, как воителей.
     И зная, помня о своих великих несовершенствах, мы всегда помним глаза наших любимых. И я также их помню сейчас, сидя в этом огромном салоне и погружаясь в раздумия о написанном Накамурой. Но вот та давняя картина нас и нашей реки, нас и нашего неба, меня и ее глаз - вспыхнула сейчас во мне тем неуловимым проблеском мгновения, которое удержать, уловить, приручить нельзя. Только вспышка. Только - мгновение. Но вся красота жизни, вся печаль жизни, любовь и радость, восторг и боль в нем промелькнули в гармонии, в красоте, в совершенстве. Это- мое фурью.
     А та птаха в чужом афганском небе , беззаботно парившая над, в клочья растерзанным, телом Сергея? А те две , запомнившиеся отчетливо, маленькие ,пепельные мухи, суетливо двигавшиеся по застывшему  в  уголке его рта, почерневшему ручейку крови? А тот сдерживаемый в груди крик, тот неистовство тотальной и клокочущей в груди боли? Тот парализующий тебя холодок приближающегося к тебе ощутимого дыхания смерти? И стрекот тех вертолетов? И гортанно-хриплое: ”Аллах Акбар!”? Фурью - ли это? Мне сегодня кажется, что это - одна из малых и печальных сторон человеческой жизни, как малой части фурью, мелькнувшей и исчезнувшей навсегда в прошлом моей жизни.
     Накамура сейчас пишет о фурью, как состоянии особой осознанности момента в жизни вселенной-момента, который позволяет нам увидеть мимолетную красоту , которая уже никогда не повториться. А есть – ли красота в риске, в схватке, в сражении, в предстоянии перед вызовом и смертью? Думаю, нет я уверен, что если мужчина воин, перед всеми испытаниями судьбы, перед любыми искушениями и вызовами своей жизни  предстоит честно, благородно, достойно, спокойно и мужественно, то – да! Конечно, это - особая, жесткая ,суровая, терпкая на привкус и даже жестокая красота мира мужчины и воителя. И в нем она, ее жесткость, ее суровая беспощадность - уравновешены влечением не только к войне и риску, но и к красоте своей женщины.
     Мир мужчину зажигает. Мир мужчину переполняет главным - позволяет мужчине поиграть. Мужчина - всегда игрок. Он - всегда играет. В войну - ли, в мужественность- ли, в риск- ли? Мужчина больше отдан не одному, а многому. Он - экстравертен для мира. Мир его любит. Любит его ребячливость и вечную жажду игры.
     И он ему предлагает воистину жесткие игры , в которых очень часто и очень трагично мужчина, увлекшись- теряет самого- себя. Но только настоящая любовь наших женщин - остужает нашу глупую воинственность и дает нашему неугомонному сердцу- глаза разумного и ясного видения.
     От нашего самозабвения в мире, от нашей горячности и лихого удальства для мира, нас, конечно же, спасает наше фурью и фурью наших женщин - ускользающая красота и их лиц и вечная, неугасимая, неустранимая красота их душ. Мужчина, знающий и понимающий душу своей женщины - достоин ее любви к нему и ее преданности ему навек.
     Буддист Накамура - очень тонко чувствовал красоту природы. Еще глубже он понимал и чувствовал красоту внутреннего мира человека. И мира женщины - в особенности. Фурью - не ностальгия. И не дешевая, плаксивая, недостойная мужчины сентиментальность. Прежде - всего, это - острота восприятия короткого мига хрупкой красоты. Момента настолько ошеломляющего и вместе с тем настолько легкого, почти релаксирующего, что едва ли найдутся слова, чтобы даже отдаленно, даже в приближении описать подлинные чувства, охватившие человека в эту секунду его встречи с  его фурью. Светлая печаль в ее глазах, первая седина в роскоши ее локон, первая морщинка в уголках ее прекрасных глаз? Нет! Подлинно женщина-это фурью. И, чем чаще и сильнее, чем отчетливее ты будешь в этих мгновениях улавливать ее ускользающую красоту - тем прекраснее и возвышеннее будет твоя любовь к ней, к твоей женщине.
     Не удивительно, что сама концепция фурью была принята самураями-людьми, чья жизнь была очень коротка, мимолетна, как мимолетным есть цвет их любимой сакуры, рано просыпающийся на землю дождем своих белоснежных лепестков. Не удивительно, что и буддизм увидел в ней вечную, ускользающую от взора человека красоту и печаль мира.
     Подлинный буддизм не отрекается ни от осознания окружающей человека красоты, ни от соседствующей с ней грязи. Он вообще- не осуждает мир. Он его - понимает и знает. И из понимания такого буддизм рождает метод поведения, стиль жизни, образ мышления, позволяющий любому его адепту преобразить и трансформировать себя, найти свои путь и ему следовать. Открывшаяся мне красота буддизма была и в том, что он не был зациклен ни на абсолютной красоте, ни на абсолютном зле. Но в понимании человеком красоты и отвержении его от зла, буддизм видит шанс нашего пробуждения, нашего просветления, нашего новорождения.
     Читая Накамуру я понял , что фурью выражает не только хрупкость красоты, незащищенность жизни, непостоянство ее природы, но и редкую способность видеть красоту этой хрупкости и непостоянства, понимать, что без этой мимолетности не может существовать подлинная красота.
  Почему же тогда Накамура вязал, сплел в единую цепь фурью и мир женщины, как фурью? Сейчас я это понял. Из- за схожести их характеристик, одинаковости проявления фурью, как в мире - так и в женщине. И там и в той красота бликует изяществом. Не обязательно форм, не всегда внешностью. Гораздо чаще- скрытым намеком, зашифрованным посланием, недосказанностью.
     Говорят, что женщина - как непрочитанная еще книга? Это-чепуха, ложь глупцов и твердокаменных. И мир и женщина и ее красота - это только намек. Указание на тайные силы умиротворяющей все красоты, которые в них покоятся, в них произрастают и нас, мужчин, облагораживают.
     Обнимают - ли нас руки наших женщин - это к нам приглашение обратиться внутрь ,увидеть свой мир и через него соприкоснуться с другим, с ее. Целуют - ли нас губы наших женщин? Это - к нам намек на нашу бесчувственность, нашу жесткость, нашу духовную неподвижность, которые жар ее поцелуев смягчают . Но это -и аванс доверия к нам, жест их открытости и одновременно приглашение к великому путешествию в мир двоих.
     У воина пути его уважительная любовь к женщине и его страстная любовь к просветлению - взаимосвязаны. Я сейчас рассуждаю не о влечении к женщине. Я анализирую - любовь к женщине и любовь самой женщины, как недвойственный феномен того, что через истинную и искреннюю любовь к женщине можно достигнуть искомого просветления. И это - наиболее нормальный и естественный путь трансформации обоих. Он - не из легких. И даже - наоборот. Но он - наиболее человечен, в том плане, что дает зримый и опытный шанс взаимодействия с миром и с чувствами другой души, как она есть изначально, какой она может быть в процессе совместной трансформации.
     Легко быть “совершенным” вне влияния другого. Или других. Гораздо сложнее “делать себя” заново в реальном, непосредственном контакте с себе подобными . Гораздо прекраснее и благороднее попытаться раскрыть свой поистине божественный потенциал духа ,не через умозрительную и банальную , о которой постоянно говорит мир, любовь ,а через любовь подлинную. Через ту, которая становится для тебя великим открытием простой истины: ” Когда я открыт для своего ближнего и люблю его -только тогда я по-настоящему живу!.”
     Тогда почему же любовь многих и даже большинства - всегда или ужасающе - уродлива, или неразделенная? Встречи с Накамурой помогли мне тот час же найти собственный ответ на это: Да только лишь потому, что она - не подлинна. Подлинной любовью - всегда делятся. Неистинной - торгуют и ее к себе требуют. Увы. Все хотят только взаимной любви к себе. И все - требуют. Не понимая, что подлинная взаимность, возникает не от желания что-то иметь, а от реального наличия в себе готовности делиться с другим. И без всяких условий.
     Любит - ли меня другой или другая - для просветленного это не важно. Важно, что он ее или она его - любит. Уйдет - ли от меня другой или останется - это не значимо. Значимо, что я уважаю его, или ее  свободный выбор и я готов к любой непредсказуемости ее любви ко мне. И тот их выбор - никак не повлияет на мое прежнее к нему чувство. Я просто перестаю цепляться за миражи о любви и просто любовью живу. И только тогда из моего сердца уходят страх быть покинутым, печаль от неразделенности и трепет перед боязнью своего нового одиночества. Я полностью готов предоставить любому человеку его свободу выбора и действия. И я избавляюсь, в этом, от своих обременительных проекций на окружающий мир и от попыток судить другого за его право личного выбора. У меня тогда исчезают все мои глупые претензии к миру и к ближнему, за исключением жестких претензий к себе . Я тогда просто люблю!
     Потому, что это - единственное, что способно меня воодушевить на радость жизни. И в таком подходе к моей жизни я лишаюсь последних якорей, цепко удерживавших меня цепями моих прежних привязанностей. Ибо, когда умерли во мне все мои привязанности - тогда я дух, плывущий с рекою заодно. Тогда я - лист, поднятый ветром в поднебесье высоты. И я не знаю, куда вынесет меня моя река через мгновение. Не знаю, что там ждет меня за новым ее поворотом. Я всецело доверяюсь своей реке. Я не знаю, куда занесет меня мой ветер, поднявший меня к небесам? Я - полностью и заодно с его властью и с его могучей силой надо мною. Я - абсолютно сдался своему настоящему, подлинному сущему во мне и его мною руководством. Такова  же и подлинная любовь просветленного человека, воина и мистика одновременно. Таково фурью просветленного. И другого , к счастью, не бывает.
     В мире, в любви мира, в любви непросветленного человека фурью никогда не случается. И инсайт с ним тоже никогда не случается. И это все от того, что в такой любви двое жаждут - надежности удержания того, что мелькнуло для них лишь смутным проблеском, лишь зыбкой тенью неуловимой красоты любви. Всего лишь проблеск. Но двое думают, что это и есть их настоящая любовь. Всего – лишь - робкий намек на чувство. Но двое уверенны, что они - в нирване. Так и идут вместе: от иллюзии к иллюзии. От одного мировоззренческого тупика к такому же. Они не знают, не подозревают, что вообще является причиной и истоком их неуспешности в любви. Они не знали моего Накамуры, утверждавшего о причинах краха многих наших иллюзий - наше невежество. И, что только приятие концепта фурью, жизнь в фурью помогают нам его победить. И в себе, и в других.
     “ Непривязанность - говорит мне мое учение. Оборви все цепи своих привязанностей,- учат меня мои Учителя. Но какой же тогда должна быть моя истинная любовь к моей женщины,- тихо спрашивает меня мое сердце?”.                Накамура.01.02.1976.
    Я читаю эти строки о непривязанности, но ответа самого Накамуры в них на им же поставленный вопрос я так и не нахожу. Ни в этом месте его блокнота, ни на последующих его страницах. Я начинаю думать, что в то время, когда Накамура делал эту запись- ответ на им поставленное в нем только еще вызревал. Созревал бы, как зреет семя, брошенное в благодатную почву, как зреет плод, наливающийся соками жизни под теплом благодатных лучей. Накамура тех лет не мог сразу найти ответ и увидеть решение той кажущейся антиномии между понятием любви к женщине и непривязанности к самому феномену - любить другого. Ответ в Накамуре вызревал. Он в нем оголялся, как оголяется суша во времена отлив воды. И я знаю, что ответ у сенсея был. Но обретя его, но поняв подлинную красоту непривязанности ни к чему Накамура не умалил  смысл любви к человеку, не обесценил его, якобы сухой беспристрастностью.
     Наоборот. Мастер облагородил ее тем, что применив к ней термин  непривязанности он позволил ей расцвести в совершенстве подлинной, настоящей свободы. Вне рамок и вне границ которой любовь, в – принципе, не существует. И, что познав все великое богатство любви мужчина к своей женщине у Накамуры уже не было потребности вновь возвращаться к этой теме. Истина открылась. Истина излилась в сердце человека, пропитала его и стала осознанием естественного процесса жизни. Мастер нашел для себя свой ответ, оставив новым ищущим повод к их осмыслению, их раздумию, их выводам.
     Слова Накамуры, вновь и вновь побудили меня задуматься: ”Знаем- ли мы, мужчины, как вообще мы любим своих женщин? Как должны любить? Как могли бы и можем? Ведома- ли нам та вселенская, вечная, скрытая в закоулках нашего израненного естества тоска по утраченному и невыраженному нами для других? Сожалеем - ли, что  в максимальной открытости души, в тотальной беззащитности нашего доверия и нашего жертвенного служения другой душе мы так и не смогли подарить любимым весь свой потенциал того, чем всегда обладали?
     Я думаю - да ! Я думаю, что каждый мужчина не раз задумывался об этом и спрашивал себя вновь и вновь : ”Любил- ли я, когда- нибудь и кого-нибудь по-настоящему? И, если да, то, как это по-настоящему?”. И, если да, то почему тогда на всех наших связях, на всех историях наших отношений с нашими женщинами мы, мужчины , зачастую несем тень неуловимой печали своих сердец, грусть смутных сожалений о недосказанном, недовыраженном, недорасцветшим в нас?
     Ибо именно это недосказанное и недорасцветшее- есть то, что мы не додали нашим любимым, что упустили, как шанс, о что преткнулись и упали. И упав- не рискнули вновь идти дальше, в новый риск и в новую глубину отношений двоих, в неизведанность доверия двоих, в непредсказуемость любви двоих.
     Мы всегда виним в крушении наших идеалов другого , забывая, что другой - никогда не властен над богатством нашей души, если только оно у нас есть. Мы сами, только каждый из нас - мужчин, лично ответственен за силу и глубину наших чувств к женщине. Или за  их безликость, безжизненность , неподлинность.
     Наши женщины, наши любимые- не более, чем наше собственное эхо, отражение от зеркала чужих душ. Нет сомнения, что душа любой женщины, как и душа мира- готова не только отражать, но и впитывать, и с благодарностью принимать. Если только! Если только у нас есть, чем поделиться и, что предложить другому.
     И когда Накамура спрашивает о любви и задает самому- себе вопрос, он точно знает, что этот искомый вопрос стоит перед каждым мужчиной: Способен- ли я любить по-настоящему? Способен- ли каждый из нас задать себе только единственное: “Как я люблю? И люблю- ли вообще?”.
     Удивительное дело. Я до сих пор прекрасно и отчетливо помню глубину ее глаз и магию их притяжения. Каждый из нас это помнит. Но вот образ ее –передо мною- смутен и зыбок. И не во времени здесь дело, а в том, что в своей любви к нашим женщинам, мы- мужчины- зачастую половинчасты. И это- всегда приглушает яркость и остроту наших к ним чувств и нашей о них памяти.
     Мы забываем, что женщина, если только она не принадлежит тебе всецело и без остатка- всегда половинчаста , как и наша неабсолютная любовь к ней. И понимая эту нашу незавершенность чувств, эту фрагментарность и зыбкость таких отношений- память невольно сохраняет лишь наиболее выразительное и значимое, что она может всегда взять с собою, в следующие свои встречи, в новые истории и в другие жизни с другими женщинами. Что же наиболее памятное мы- мужчины , способны взять с собою из встреч с нашими женщинами? Конечно же только две вещи: их голос и их глаза. Точнее воспоминания об их глазах и незабываемую мелодию их голосов. Все иное- всегда покрывается флером призрачности, вуалью размытости. Но глаза женщины- единственное , что читается мужчиной наверняка. Глаза не лгут. Все остальное в ней- голос , манера, выражение , слова- не наша прерогатива понимания наших женщин. В искусстве великой, скрытой от нашей прямоты видения поэзии манипулирования женщиной своими данными, она- подлинно талантлива. И нам нечего даже пытаться играть на этом же их поле.
     Истина в том, что никакая женщина не способна противиться невинному удовольствию флиртовать. Даже, если она- ничуть не влюблена.Женщина-это всегда игра и искусство тонкой игры. И, как всякий прирожденный игрок она не даст вам шанса стать победителем, если только вы- сами не завоюете ее сердце открытостью своего мужества и глубиной своего понимания мира женщин. И до тех пор, пока вы не станете именно таковым- ваша женщина навсегда останется для вас вашей непознанной тайной.
    Но вот ее глаза, но вот их бездна, их глубина- всегда выдадут тебе тайну ее сокровенного. Если только ты будешь способен читать их. Если только тебе повезет не утонуть в той их бездне всецело. Потому , как если мужчина в своей женщине тонет- спасти его становится практически невозможно. Тогда в своей женщине, в глазах своей женщины он растворяется без памяти, без остатка своей самости и исчезает…
     Поэтому я так отчетливо сейчас помню ее глаза, что оказался везунчиком и не утонул в них окончательно. Поэтому тот голос ее- низкий, грудной, бархатистый так волнует меня, в этом полете, эхом  звучности скрипки, сочностью саксофона, образностью воспоминаний…
     Мы сидим с ней в моей маленькой, уютненькой квартирке, больше похожей на монашескую келью, чем на логово закоренелого холостяка. Ее ступни, мягкой, словно крадущейся поступью рыси ступают по пушистости ковра. И она рассказывает:
     -Ах, Влад ! Все говорят мне: ”Мари! Ты - прекрасна!”. Но только я сама знаю, что я – вся полая. Во мне все умерло для сочувствия к людям. И мне кажется, что в моей полости - абсолютно нечему зацепиться, ни боли, ни состраданию, ни радости. И я знаю только единственное свое чувство- страх. Страх перед реальностью, которая за окном, там, в мире. У меня много друзей. Но у меня нет моего настоящего мужчины, в котором бы для меня родилась бы безопасность.
     -И живу я, Влад - словно лист пожелтевший, вот- вот готовый покинуть свою ветвь, чтобы ветром и вихрем унестись в никуда, в то ничто, из которого нет возврата. Я хочу, Влад, сохранить свой разрыв с реальностью, потому, как мне неприкаянно и сиротливо, когда я на жизнь свою - только смотрю, как на реку, а сама в ней не плыву, не участвую с ее потоком. Ведь это же твои слова, что жизнь- как река? Вот я и сижу у обрыва своей реки, никак не решаясь в нее войти.
     И она на меня пристально и неотрывно смотрит. И я начинаю теряться - в меня ли она так смотрит, или в самую душу мою? И взор ее вызывает волнение. Мне хочется сейчас понять его загадку. Мне кажется, что поняв - я смогу и себе ответить на многое. Потому, как кто из нас, хоть раз в жизни, не страшился реальной силы и непредсказуемого буйства своей реки  жизни? И, кто не раз хотел бы остаться в стране своих грез, которые для нас - как опиум?
     Удивительно - ли, что женщина, в глазах которой тонет ее мужчина -  его опиум и его роковое пристрастие. К счастью мы оба с нею не стали друг для друга пристрастием, быть - может, подсознательно ощущая, что допустив его - родим безумие, которое сгубило многих. И, что лучше нам сохранить независимость, чем  обоим пасть под бременем ярма несвободы. Между нами была любовь, но не было свойственного ей безумия поступков. Между нами была пылкость, но она была растворена сострадательной трезвостью. В ее глазах полыхал огонь чувственного неистовства и экстаза. Но и он был охлажден более глубинным и трепетным - светлым состраданием к судьбе друг друга.
А главное - всецелым пониманием мира друг друга. Ибо только, когда ты подлинно любишь - ты рождаешь тогда и понимание. И нет тогда тебе большей благодарности твоей женщины, когда ты становишься способным по-настоящему ее понять.
     Я смотрю на вмятины от ее ступней. И релаксирую на их исчезновение в мягкости коврового покрытия. Я даже сейчас точно знаю, как именно ей надо бы жить, чтобы при бывшем ее хорошем муже и славных детях - забыть о нас двоих. О моих книгах, которые она - понимает и знает. О моей музыке, которая покоряет и ее. О  том мире, в котором нам с нею обоим хорошо.
     Ей надо жить - только в состоянии экстаза, упоения собственной полнотой своей жизни. Малые ее дозы, серые семейные будни, полутени ее застывшей семейной жизни ее не трогают. И потом… Мы оба с ней любим свою чрезмерность. И в жажде такого максимализма во всем мы оба прекрасно понимаем, что брак - непременно разрушит между нами то, что оформилось в связь искренности, в диалог понимания, в комфортность взаимного душевного присутствия друг с другом.
     О.да! Я, конечно же ее обожаю, свою несравненную Мари. Но мне надо найти мой собственный мир.
    
     “ Родившись здесь мы не имеем обещания быть счастливыми и безмятежными. Но нам твердо гарантируется избавление от наших страданий и невежества. Воин пути всегда точно знает верный, срединный путь между проходящей эйфорией его временного счастья и такой же, кажущейся беспросветностью его страданий”.
                Накамура.04.09.1977.
 
 ДЕНЬ   ШЕСТОЙ.

     Я взглянул на циферблат своих часов. Ого - го! Мы уже в полете -почти шесть часов. И осталось-еще пять. Экран, вмонтированного в спинку кресла монитора показывал, что мы -над Атлантикой. Время!
     Ощущение его хода - удивительно. И я начинаю верить в его текучесть, подвижность. В его особую пластичность. Время можно чувствовать. А можно и не замечать. И это - тоже верно. Когда мы не в тотальном единении со своим сущим-тогда мы разорваны в себе на тысячи осколков и тогда время - наш вечный мучитель. Но оно исчечает , когда мы живем подлинностью настоящего мгновения.
     Время- растворяется в блаженстве нашей любви и возрождается в горниле наших страданий. У него- разные масштабы протяженности и существования. И человек несчастлив только тогда,когда помнит или ощущает  свое время. Мы стремимся избежать и плена собственных страданий и иллюзий о своем несчастьи. Мы всегда рвемся в блаженство нашего безвременья, надеясь в нем обрести и упоение жизнью,и забвение своего времени.
     Убегаем ли, при этом, только от своих страданий и боли? Вряд-ли!  Скорее-всего мы ищем временного отдохновения, чтобы отдышавшись, уравновесив себя - вновь возвращаться в мир, где есть время, борьба,боль и испытания.
     В конце- концов, верны слова Накамуры. Нам, действительно- никто не гарантировал  здесь,в этой юдоли великих странствий- только блаженство и только экстаз. Или-только свет.Те высшие и светозарные силы,пославшие нас сюда - гарантировали шанс новорождения, возможность трансформации через те испытания, те искушения  пути и те уроки обстоятельств, которые нам предлагает мир. Нам не дано убежать от встречи со своей болью. Мы не способоны обойти и рифы своих страданий. Но мы в силах  опыт личной с ними встречи-трансформировать в сознание собственной мудрости, в понимание быстротечности всего,в чувствование личной сопричастности за все живое и бликующее рядом с нами и для нас.
     Сегодня,здесь,в опыте моих встреч с Накамурой я смеюсь над, так называемыми, искателями счастья. И,случись мне шанс обрести такое-с легкость бы и с безразличием его отбросил бы. Мне не нужна -только сахарная элегия. Я хочу,чтобы радость моей жизни, вкус моего бытия, опыт моего духовного миропостижения были не рафинированными, не выхолощенными, а подлинными. Жизнь без опыта встречи с болью, с горем с страданием- скушая, не зрелая, ювенальная жизнь. Никто не предлагает страданием - заменить счастье. Но все подлинно великие духовные учения человечества-никогда не отвергали очистительной и искупительной мощи и роли страдания. И, если в них будет привкус моей личной боли,горечь моих поражений и падений,что же? Да будет мое счастье и в этом -благословенно живым и настоящим!
     В конце- концов, кто сказал, что мы пришли сюда- только для счастья? Мы пришли - для познания! И наша боль-наши уроки. Наши страдания-наш трамплин, оттолкнувшись от которого,дерзаем прыгнуть в новое, в манящее и неисследованно-неизведанное. Воин знает,что без без этой боли,без этой муки,без искреннего крика об избавлении-нет жизни. Он-всегда тихо и несуетно приемлет все,что ему предназначает его судьба. Он готов преодолевать все,готов проиграть весь сценарий своего пути, за кулисами которого –свет и радость,печаль и страдание,восторг и надежда-перемешаны.
     Тогда в чем же его счастье просветленного? Только в одном-в развитии в себе великого сострадания своего умиротворенного всем сердца, ко всему сущему. В умении и в искусстве находиться  в созвучии  с жизнью, как она есть. В биении его сердца с пульсом самой жизни.
     Когда это есть-тогда все: и боль, и радость, и восторг, и страдания воин принимает, как единый поток жизни, ни вырывая из него ничего искусственно, и не гиперболизируя в ней естественное ее течение. Воин хорошо осознает, что без опыта преодоления всех негативизмов жизни - нет просветления, как такового. Нет вообще!
     Настоящий воин, безусловно, не ищет проблем. Он просто всегда внутренне готов к встрече с ними, к приятию их, и к решению поставленных ими задач. У него нет почтения и крайностей - ни в выборе своего счастья, ни в приятии своих мспытаний. Он готов быть с жизнью заодно. И только тогда,когда воин к этому подлинно готов-он и свою радость и свою боль принимает спокойно и равнодушно, как данность, как суть бытия, как извивистый путь познания всего.
     Тогда время-теряет над ним всякую свою власть, ибо вся жизнь такого воина утрачивает иссушающую свою напряженность борьбы и  изматывающий напор вечного противостояния обстоятельствам. И вместо вечной тревоги о жизни воин наполняется умиротворяющей готовностью быть открытым всему. Ибо тоько,когда ты готов принять все-ты по-настоящему перестаешь жить мятущейся, разорванной, нескончаемо бушующей в тебе и клокочущей жизнью. Жизнь тогда твоя становится невозмутимым ни перед какими ветрами перемен озером великого спокойствия, храмом твоего умиротворенного всем сердца, твоим подлинным и сокровенным Антайдзи.
  Тогда не только жизнь твоя - озеро спокойствия. Но и сердце твое,и душа твоя становятся такими же озерами  бликующей безмятежности,в зеркальной глади которых отражается весь мир. Оюда! Мир бликует и мир-отражается всем свои буйством,всем сумбуром своего клокотания. Но гладь озера души воина- остается всегда невозмутимой и незапятнанной. Само внутреннее наше озеро становится тогда- блаженством и источником блаженства, превосходящим  всякое счстье человека.
    Но, как же мне тогда самому пробовать прожить свою личную жизнь, если в ней блаженство и счастье разделено? И я вспомнил, как на этот же самый мой вопрос Накамура ответил, словно подвел черту под всеми моими сомнениями:
  -Если можешь - стремись к блаженству и не гонись за всегда ускользающим счастьем. Если можешь-всегда предпочти блаженство, потому, что оно-вневременно и всегда с тобою,где бы ты ни был. Если можешь-оставайся равнодушным к счастью, потому, что в нем-боль грядущих твоих разочарований и оно-временно и все во власти времени. Если только ты можешь…
     Читая его я интуитивно догадывался о смысловых вариациях блаженства и счастья, как и об их различиях. Но вот уловить их непосредственную суть и различие каждого внутренним опытом своего эмоционально-телесного состояния я еще не мог. И оттого я начал пытаться уйти в свой ментальный поиск, который ,хоть на мог ,мог бы приблизить напомнить мне вкус и чувствование этих двух состояний - блаженства и счастья. Я начал погружаться в свое прошлое, в память, успевшую и потускнеть и сохранить то, что я мог бы назвать своим блаженством или своим счастьем.
    И передо мною, чередою калейдоскопического видения проходили отрывочные картинки тех минут и тех ситуций, когда я был подлинно счастлив. Мне на минуту даже показалось, что у счастья, по – крайней  мере у моей эмоциональной памяти о нем, есть своя градация и своя шкала интенсивности. Я вспомнил, что счастье моего детства было легким и растворенным беззаботной беспечностью. Счастье юности-впервые соприкоснулось с первой тревожностью,свойственной познанию всякой неизвестности. Зрелость же-бликовала в моем счастьи первым моим соприкосновением с миром женщины и с первой моей любовью.
     И это - достоверный и непременный опыт всякого мужчины,входящего в самостоятельную взрослую жизнь. Это - тот период, когда женщина, образ женщины начинает нас манить магией радужного предчувствия,надеждой на некую особенность предстоящей жизни, эйфорией и упоением неведомого еще нам восторга перед совместным путем,перед общностью и единством целей и решений.
     И не важно, что чуть позже жизнь очень скоро разобьет все наши иллюзии о будущности совместного пути с своей женщиной. И, что наше - воображаемое с ней счастье, окажется и быстропроходящим и эфемерным. Значимо, что в тот миг, в ту пору нашего опыта и зрелости мы- счастливы в своих надеждах и мы подлинно искренни в своей вере в совместное будущее.
     Наши женщины-безусловно способны подарить нам наше вожделенное счастье. Но они никогда не смогут привнести в нашу мужскую жизнь-блаженство роскоши великого безмятежья, полноты подлинно - глубинного покоя и внутренней остовности. Женщина не создана для нашего блаженства. Как и мы- для ее. В женщине его просто невозможно найти. Потому, что сама ее природа, сама суть ее внутреннего мира - бликовать во мгновениях. И это - верно.
     Но верно также и то, что эти мгновения со своей женщиной-невозможно продлить в вечность. Жизнь женщины-экклектичная жизнь. Эмоции женщины-взрывные эмоции. И ,если их экспрессия и накал не ослепляют нас, то на миг, на час, на минутку, на день они способны забросить нас туда, где кипит поток искреннего и сияющего счастья. Туда, где мы - только временные гости в этом заветном потоке. Потому, что независимо, от его напора и силы, от его яркости и великолепия, мы непременно спускаемся с этих заоблачных,счастливых вершин- в рутинные низины своего обычного бытия.
     Мы знаем, что счастье для нас - есть! Нет для нас только его постоянства. Мир женщины - не постоянен. Мир мужчин- переменчив. Мир вообще - не статичен.
     Мы знаем, что наша женщина, для нас - открыта и искренняя настолько-насколько сама ее открытость и искреннесть в ней изменчивы и непостоянны. Как изменчива гладь горных озер под внезапно набежавшими шквалами ветра. Как изменчив цвет степного ковыля, колышущегося на ветру. И все - же мы благодарны своим  женщинам даже за те редкие минуты, часы и мгновения, когда счастливы с ними, когда были и когда будем.
     И все же в нашем счастьи – нет абсолютной,искомой и завершающей полноты. Наше счастье-всегда с легким привкусом пряной полыни. И полынь эта - во временности и в недолговечности той радости, того богатства и восторга, которые нам дарит жизнь с нашей женщиной. Поэтому дух мужчины, дух воителя и искателя прочного, статичного и усоявшегося мечтает о блаженстве.
     Блаженство - всегда вневременно. Блаженство - всегда внеличностно. Блаженство - это разлитая в душе невозмутимость и беспричинная, тихая радость, сравнимая с искрящимся в нас экстазом. Блаженство - это любовь к сущему, ставшая вечностью и пронзившая все твое существо. Это - бликующая всеми красками бытия умиротворенность жизнью. Оно - само коренится в жизни и, при этом - всегда запредельнее самих проявлений жизни.
     Свое счастье мы всегда можем разделить с другим. С себе подобным. Блаженство - всегда неделимо и сокровенно - личностно. Оно - тотально. Но его невозможно разделить, раздробить, расколоть на части. И самое существенное - им невозможно поделиться. Блаженство- епархия подлинно просветленных , вотчина настоящих мистиков. Его аромат можно только почувствовать, когда сами мы- рядом с просветленными и с мистиками. И ,если счастье вызревает в союзе двоих, то блаженство требует к себе уединенности и сокровенной тишины.
     Его нет в гомоне мира. Именно поэтому люди, вкусившие экстаз настоящего блаженства, магию его притяжения - начинают избегать мир и перестают погоню за счастьем.
     Они понимают, что частье-всегда достигается. Блаженство -даруется, когда ты для него готов. Блаженство всегда нисходит свыше. Оно не принадлежит этому миру, а привносится в него извне, из нашего  запредельного и трансцендентного. Поэтому оно - сродни нектару богов, даруемого ими нам - смертным. Вкусивший его раз -уже никогда не променяет его ни на что другое и будет с ним неразлучно. И человеку истинного блаженства не нужен более другой. Только он , его бытие , бытие мира и разлитое среди них блаженство.
     Это- правда. Мужчина может стать блаженным и жить с этим мироощущением, как река живет наполненностью своих вод. Женщине подружиться со своим блаженством - всегда очень трудно, а чаще невозможно. У женщины - другая эмоциональная природа, иной резонанс и иная настроенность ее чувств. Для блаженства важен интровертный тип. Женщина, в большинстве своем - экстравертна. Ее задача - взрастить зерно, расширить ареал жизни. Задача мужчины -придать ей форму и качество, наполнить смыслом и в нем обрести истину.
     Кажется мне сейчас стал понятным стиль жизни и мышления Накамуры и его товарищей по монастырю. Я понимаю теперь отчего люди, жившие, якобы, успешной и благополучной жизнью мирянина, вдруг резко меняют весь привычный уклад жизни и уходят подальше от мира, в одиночество, в уединенность, начинают путешествие в глубь себя.
     Они - пресытились эфемерной броскостью мира и дух их возжаждал осмысления пройденного, которое вне уединения невозможно. И в осмыслкнии таком их посещают первые проблески живительного блаженства от соприкосновения с простотой и правдой, с красотой истины. А посетив раз - становится для них зримым маячком того, куда все мистики и просветленные мира направляют корабль своей жизни - к богу и к эманации его божественного в мире. Блаженство и есть - дыхание бога, которым он всегда рад безвозмездно поделиться с человеком.
     Мой блокнот, вдруг выпал у меня из рук. И я тотчас же,быстро наклонился, чтобы его поднять. Поднимая я заметил, что сосед сидевший от меня слева уже не дремлет крепостью того беззаботного, расслабляющего сна, свойственного пожилым и детям, а с внимательной учтивостью попутчика, смотрит на меня. Наши взгляды на секунду пересеклись. И за эту секунду мы успели оценить и разглядеть друг - друга, словно виделись с ним ежедневно.
     Мой попутчик был явно американец. Я говорю явно, потому, что заграничная жизнь обладает, в дополнение к многим другим положительным свойствам, еще и тем, что ты невольно учишься чувствовать человека. Начинаешь уметь, почти мгновенно и безошибочно, различать его расу и нацию. И в великом многообразии вавилона мира становишься способным - безошибочно определять уникальность и своеобразие каждого его представителя.
     Американец не стал для меня исключением. Характерный,чуть тяжеловатый контур его подбородка и слегка веснусчастый, розоватый цвет его лица , почти сразу же выдавал в нем жителя западных штатов. Судя по - всему мы были с ним почти ровесники.
     Лицо попутчика - буквально озарилось улыбкой открытости и дружелюбия, так свойственной всякому иностранцу на фоне нашего славянского сравнения.
-Дейв, - с узнаваемым  калифорнийским выговором представился он и тут же протянул мне, для рукопожатия, руку.
    Мы обменялись рукопожатием-быстрым,коротким,крепким.На миг на его безымянном пальце мелькнул силует  знакомого мне именного перстня с выгравированными на нем вензелями того учебного заведения,которое заканчивал его владец. Эта -специфическая и особенная традиция всех выпускников американских школ, университетов и колледжей, свидетельствует о некоем приобщении его носителя к славному братству студенческой молодости, беспечной юности, первых ступенек восхождения на пьедестал профессии, карьеры, жизни. ”VP” -  красивым тиснением золота на черном, блестящем фоне его камня блеснуло перед моим взором.
     И пока мы оба с ним поудобнее усаживались в свои кресла в моем мозгу, словно в компьютере, вертелись и перебирались варианты расшифровки этой двухбуквенной аббревиатуры. К сожалению, как я ни пытался угадать в это мгновение название учебного заведения моего нового знакомого, ничего стоящего мне в голову так и не пришло.
     -А вы – из России, Влад, - почти утвердительно произнес Дейв. И, тут же, словно оправдываясь за неуместность своего утверждения, продолжил:
     - Я это понял по - названию книги, которую вы за все время полета так и не раскрыли, хотя и внимательно читали весь английский текст блокнота.
     Я буквально поразился наблюдательности своего попутчика. Наблюдательности - весьма несвойственной, как для обычного гражданского человека.
     -Вы - прекрасный наблюдатель, Дейв,- комплиментарно ответил я  ему. Мне действительно, так и не удалось открыть свою книгу “ Россия в   войнах 20-го столетия”. Но ваша наблюдательность также делает вам честь, как для гражданскогочеловека.
     Дейв широко улыбнулся своей знаменитой американской улыбкой открытости и, почти смеясь, предупредительно поднял свой указательный палец.
     -О, нет, Влад! Здесь вы - не угадали. Я не совсем гражданский человек. Я-из бывших военных. Из профессиональных военных, уточнил он, улыбнувшись еще еще шире прежнего.
     Меня тотчас же осенило в догадке, которую я пытался разрешить минуту назад.”VP”? Так ведь это же - знаменитый Вест-Пойнт!
     -Простите, Дейв. Я сейчас попытаюсь даже угадать вуз, который вы закончили для своей профессиональной военной карьеры. Если мне не изменяет моя славянская проницательность, вы-выпускник Вест-Пойнта?
     По удивленному и вмиг принявшему выражение беззащитности, лицу Дейва я понял, что попал в десятку. И, продолжая искоса наблюдать за его кратковременной удивленновтью и легкой  даже растерянностью – тоже не выдержался и рассмеялся.
     -О, Влад! Вы-кудесник и маг, - почти с ребяческой восторженностью,воскликнул мой собеседник.
     -Делитесь сразу же. Как вам это удалось угадать? Ведь я, действительно, когда-то ,закончил наш Вест-Пойнт…
     Он на секунду умолк. А потом снова с дружеской расположительностью, подмигнув мне,наклонился к моему уху и заговорщецки прошептал:
     -О, я знаю. Вы- недремлющее и всезнающее око русского КГБ?
     Тут уже оба мы с ним рассмеялись.
     -Ну, насчет КГБ вы, Дейв, возможно и поторопились, а вот то, что по вензелям перстня на вашей руке можно без особого труда, догадаться о месте вашего обучения - это факт,- подытожил я.
     -Перстень?,- словно впервые узнав о существовании у него этой красивой и стильной безделушки,переспроси американец и незамедлительно поднес ладонь к своим глазам.
     -О, мой бог, Влад! Вы- русский Шерлок Холмс, вполне освоивший дедуктивный метод анализа. От вас невозможно скрыть тайну. Ведь это тоько русский может по виду одной- единственной безделушки сделать правильное умозаключение.
     -Нет, Влад! Что ни говорите,а вы-человек опасный. От вас невозможно скрыть тайны. Даже такому бывшему профессионалу, как я.
     Он снова рассмеялся своим легким и беззаботным смехом счастливого ребенка. Мне нравится его смех. Мне нравятся американцы. Оно- легкие и буквально эйфорирующие от малейшего соприкосновения с позитивностью своей жизни. И, точно так же, легко впадающие в депрессивное состояние, при встрече с негативизмами. В нихнет нашей славянской тяжеловесной угрюмости мировосприятия. Иногда кажется, что их жизнь-это вечный виндсерфинг на крутых волнах национальной судьбы и менталитета. Живут - как бликуют на полотнах своей жизни. Легко и восторженно радуются любому, даже самому маленькому счастью удачи. Легко расстаются с доступным. И каждый раз готовы все начать с нуля.
     Мне нравится их стиль жизни - сдержанно-независимый и, вместе с тем, во-многом открытый, ребячливый. И это - не ребячливость наивных. Это-легкость мировосприятия,за которой стоит генетический опыт сурового выживания их прасоотечественников, покоривших, некогда,целый континент и давших наследникам свою,особую закваску грядущим поколениям.
     Поэтому смех Дейва- резонирует во мне взаимной с ним искренностью понимания.
     -Понимаете, Дейв? У нас у русских (я знаю, что он всех нас славян,с читает за русских) есть одна характерная особенность. Мы - многое верно и сразу подмечаем. Но не торопимся об этом сразу же говорить. Поэтому нас всех можете записывать в сотрудники КГБ.
      Дейв с секунду осмысливает суть мною сказанного и , осмыслив- дружески и почти приятельски, слегка хлопает меня по- плечу.
     -Послушайте, Влад! У русских всегда очень сложный юмор. Но ваш я понял сразу. И вы должны сейчас похвалить меня за такую мою догадливость. Тем более, что моя шутка с КГБ была не более, чем шуткой. Я, надеюсь, вы не в обиде на меня за это, Влад?
     Я не упел ему ничего ответить, как он снова продолжил:
    -Судя по названию книги, которое я все- же успел ненароком прочесть, у вас - интерес к военной истории? И, как я подозреваю-интерес не случайный.  Не так - ли, Влад?
     Американец вновь широко улыбнулся. Но в этот раз, за всей его располагающей улыбчивостью я тут же заметил серьезность и пристальность выражения его взгляда.
     -Вы знаете, Дейв? Вам тоже не откажешь в вашей профессиональной проницательности бывшего, как я понял, военного. И мое увлечение подобной тематикой- тоже не случайно. Ведь мы с вами, в некотором роде- тоже коллеги..
     -Я ведь тоже- из бывших профессиональных военных. Из советских. Правда у меня за спиною не Вест-Пойнт, а опыт советского высшего военного зенитного ракетного училища. Но, разве это, что -либо, существенно меняет в встрече двух бывших соперников по бывшей холодной войне, Дейв?
     Мои слова еще не успели утихнуть, как глаза моего попутчика широко раскрылись и в них вспыхнули огоньки активного,живого и нескрываемого  интереса. И, почти подавляя свое зримое нетерпение он воскликнул:
     -О, мой бог! О, мой бог! Никогда не думал, что судьба сведет меня с советским офицером. Я думаю, Влад, что за оставшееся время нашего пути мы сможем приятно пообщаться и поговорить о многом, что всегда интересно людям нашей общей профессии? Даже, если это и бывшая профессия. Не так- ли, коллега?
     Дейв повернулся ко мне в полоборота и видя мой одобрительный кивок головой, вновь поднял свой указательный палец правой ладони и заговорщецки мне подмигнув, приставил его к своим губам.
     -Тс-с-с! Я знаю. Влад, как в вашей России всегда поступают, когда встречаются два хороших человека. У вас у русских это называется- выпить за хорошее знакомство.
    Он улыбнулся. И тот час же, чуть наклонившись , достал стоявший у него под креслом дипломат. Положил его на свои колени. Пальцы его рук- быстро и проворно щелкнули замками его кейса и тут- же, среди каких- то папок и бумаг извлекли небольшую, плоскую бутылочку виски.
    -О, Влад! Я знаю, что вы - русские, любите только свою водку. Но я никак не рассчитывал на такую интересную встречу с бывшим советским офицером. И, если вы не откажетесь, то с удовольствием хочу угостить вас- тоже не плохим нашим напитком.
     Мог- ли я отказаться от редкого и удачливого везения пообщаться с тем, кто за долгие- долгие годы моей советской действительности носил собою образ моего вероятностного противника, образ некоей таинственной и, словно в затылок тебе дышащей силы, на противостояние с которой затрачивалась вся мощь и весь гигантский потенциал бывшей, неосталинистской империи, под названием СССР.
     Мне и по- человечески было интересно и желанно пообщаться с тем, кто хоть и не был моим сослуживцем, моим близким товарищем и братом  по- оружию, но и врагом моим, несмотря на весь пресс советской пропаганды, тоже не был.
     Был противником. Был представителем той стороны, подлинная жизнь и суть которой, нам - советским, была практически неизвестной. А то, что было нам тогда об Америке и американском солдате известно- практически ничего общего не имело с реальной той действительностью, которая мне видна стала только здесь. И я думаю, что подобное мировосприятие друг- друга было сходным с обоих, противостоящих сторон. И этот мирно и дружески сейчас беседующий со мною неведомый мне Дейв был тогда моим самым настоящим, опасным, серьезным противником. Но никогда не был моим врагом в ментальном восприятии этого образа.
     Я не могу сегодня говорить исключительно за всех тех моих соотечественников по советской военной службе. Но я помню только и знаю, что в мировосприятии многих из нас ни американцы,ни западноевропейцы не были воспринимаемы нами, как наши злейшие враги. А только,как наши вероятностные и реальные противники.
     В слово враг, человек всегда вкладывает обостренную спрессованность своего чувства и отношения. И эта спрессованность рождается в человеке только тогда, когда подлинный противник-перешагнул границу твоего дома, рубеж твоего Отечества. Когда он- у порога, у двери твоего дома. Любой противник становится твоим врагом только тогда, когда он выстрелил в тебя, в соотечественника твоего, на земле твоей Родины. До этого рокового момента он- только твой противник.
     Он может тебе противостоять и с тобою воевать на многих рубежах великого мирового противостояния, будь- то Афганистан, Африка или любая другая - ”горячая” точка мира. Он может и обязан в тебя стрелять и тебя убивать на этих далеких и не родных, не близких тебе ни по - крови, ни по - духу, ни по - родству огненных рубежах военного и идеологического противостояния. Но и в нем , и в противоборстве таком он не враг твой. А только лишь - противник. И в слове противник, к слову противник ты, как профессиональный воин видишь и относишь родственную клановую уважительность и относишься с уважением.
Воин всегда относится к своему противнику с искренним уважением, выраженном в готовности воина встретить в нем не только себе равного, но и, возможно - тебя превосходящего. Воин не трусит перед своим противником. Но и не играет перед ним в храбреца. Он всегда - безэмоционален к своему противнику и всегда готов допустить любой исход поединка с ним. К противнику  у настоящего воина нет эклектики спрессованных эмоций. Только - холодная отстраненность. Только - выверенный жесткой прагматикой военного дела подход и расчет. Ибо воин знает - победить своего вероятного противника можно только сохранив уважение к нему. В противном же случае воина ждет - катастрофа.
     Мы - офицеры бывшего Союза хорошо помним великий исторический опыт тех наших предшественников грозовых, предвоенных лет 41-го, когда у целой страны, у целого народа, у целого поколения, воспитанного только на браваде, на хорохорьстве голого шапкозакидательства своего противника- родилась, в итоге, великая всенародная катастрофа, отбросившая не способных уважать своего противника, к срединной черте страны, к Волге.
     Поэтому у советского курсанта,у советского офицера, переданное генами его исторической памяти и опыта, внешне нерекламируемое,но внутренне всегда ясно осознаваемое- уважение к своему вероятностному противнику.
     Мы уважвли тех, кто, независимо от идеологических взглядов, политических установок и жесткого надзора контролирующих нас органов и служб - уважали противника, без тупой злобы и ненависти к нему. Уважали, как достойных и равных себе, как профессионал профессионала. Как принадлежащих к всеединому, общему, негласному и неписанному братству воинов.
    Сейчас я уважаю Дейва. Я готов с ним,как равный с равным, как принадлежащие к единому клану воинов мира. И готов - как человек с человеком.  И уже вовсе не важным становится наше то прошлое. Значимо- только настоящее. Ибо только в этом настоящем мы лучше всего и более всего познаем и выверяем друг друга и через живой наш человеческий интерес к военному опыту другого. И через живой диалог людей-многое осознавших и взвесивших, за многое заплативших свою цену испытаний.
     Поэтому тот мой далекий, давнишний мой противник сегодня мне предлагает - “ по- русски”. За человечность, за роскошь человечности, за понимание из которого рождается мудрость.
     У нас нет посуды, необходимой в таких случаях на двоих. У нас нет даже подобия легкой закуски, чтобы перебить алкогольный запах виски. У нас сейчас ничего с ним нет, кроме этой небольшой, плоской бутылочки в руке моего американского знакомого. Но мы, словно давно сговорившись, решаемся на единственно среди мужчин достойное и принимаемое, как само-собою разумеющееся - по- очереди и из одной емкости. И Дейв, сделав приветственный жест в мою сторону, произносит:
     -За встречу с вами. Влад. За наше удивительное знакомство.
     Он делает несколько полных глотков, слегка морщится и передает фляжку мне:
     -За знакомство и за добрую встречу, Дейв, - произношу я и почти залпом делаю два глотка виски.
     Я отвык от алкоголя. Я уже почти забыл его горьковато- жесткий привкус. И, занимаясь практиками - совершенно потерял интерес к алкоголю, как таковому. Но я хорошо помню слова своего американизировавшегося тренера по айки:
     -Если ты подлинно просветлен и духовен, если ты подлинно достиг умения управлять своим разумом, телом и духом - встреча с алкоголем не может сбить тебя с толку. Помните- каждый имеет свое право на свое отношение к алкоголю. Единственное, чего вы, как воины, не должны иметь -это пристрастия и зависимости от него и всего  вас окружающего.
     И тот- час же приятная, теплая волна знакомого, релаксирующего ощущения разлилась по, занемевшему от долгого сидения, телу. Вместе с ней пришло и чувство , четко контролируемой разумом, раскрепощенности. Той, которая облегчает диалог и делает комфортным мужское общение.
     Несколько секунд каждый из нас, словно прислушивался к приятной внутренней работе алкоголя. Затем Дейв снова нарушил молчание:
     -Вы, Влад, кем были по-своей военной профессии? Давайте поделимся воспоминаниями. И, если вы не против, то я начну первым. Он выдержал паузу.
     -Я закончил свою службу в 2000-м. И сейчас-в запасе и на военной пенсии. Вот…путешествую немножко по-миру.
     Мы разговорились. Вскоре я узнал многое о своем новом попутчике. О его жизни, военной службе, семье. Взаимно рассказал о себе. И мне показалось, что мы с ним были знакомы не эти, какие-то двадцать минут, а вечность.
     Оказалось, что с ним-почти ровесники. И возможно даже, что наши боевые пути-пересекались. Возможно в Тихом Океане? Ведь мы оба с ним в то время служили на кораблях. Я - на большом десантном “Николай Вилков”, с десантом морской пехоты нашей знаменитой 55-й дивизии. Он - на номерном фрегате. Не было ничего удивительного в том, что некогда два человека из двух различных миров, враждующих между собою лагерей- сейчас мирно и дружелюбно беседуют между собою о своем прошлом, о былом. И нет ничего более человечного, когда два бывших противника, два воина- сегодня могут понимать друг - друга глаза в глаза, мысль в мысль. Воины мира - понимают друг-друга с полуслова. У них-общий язык-язык риска и ответственности за свой выбор, за преданность общему военному ремеслу . Поэтому мы с Дейвом-понимаем друг-друга.
     -А, что,Влад? Признайтесь. Ведь вы всегда недооценивали наш западный и, в частности, американский военный опыт? У вас, у советских тогда, я это хорошо помню, была всегда нотка смешного и непонятного нам превосходства, не имевшая, кстати, для этого никаких оснований. Или я не прав, Влад?
     Прав-ли ты был , Дейв тогда? О, да! Безусловно. Сотни и тысячи раз ты был тогда прав,встречаясь с нашей вечной советской распальцовкой и пустым идеологическим апломбом глупцов. Наш смешной советский гонор дутого нашего превосходства, был тогда- не более, чем внушенным мыльным пузырем красивых иллюзий. Иллюзий о себе, о мире в котором жили, о тебе, Дейв…
    Тогда все мы- советские жили в великой лжи самообольщения. И ориентиром в формировании нашего мировоззрения,нашего мировосприятия служила не обьективная реальность той жизни,а мифы и догмы той идеологии,которую нам настойчиво внушали и в которой мы все были тогда воспитаны. Мне не стыдно сейчас за себя-за того прошлого и советского. Потому, что с шорами на глазах мы такими выростали, такими формировались, пока жизнь сама не вносила в наше видение свои жестокие и отрезвляющие коррективы.
     Поэтому ты прав, Дейв. У нас был этот дешовый апломб слепцов, который не позволял нам рассмотреть не только  силу, мощь и достоинство своего противника по великому противостоянию, но и не позволял нам увидеть собственные, вопиющие изьяны и несовершенства, закономерно приведшие нашу страну к краху.  Сейчас я знаю- глупцы и пересмешники всего мира, всегда заканчивают одинаково, как СССР. Но эти слова, эти раздумия- всего -лишь промчались в моей голове,беззвучным и безответным монологом самому-себе. Дейву же я ответил:
     -Мне кажется, Дейв, что проблема того великого исторического непонимания нами друг- друга, коренилась не в ментальности людей, не в неспособности их стать подлинно интеллектуально зрячими, а в пребывании их в плену и в порабощении собственных наших идеологий.
     Дейв очень внимательно взглянул на меня.
     -Идеология, Дейв – с трашная вещь. Страшная тем,что не обладая возможностью показать человеку подлинную правду жизни и реалий мира, она аппелирует к слепым инстинктам общества, постоянно разогревая их и постоянно на них безжалостно паразитируя.
     -Вы имеете в виду, Влад, тот факт, что обе наши идеологии - и ваша советская и наша американская, по-существу, были безжизненны и фальшивы?
     -Знаете, Дейв. Я хочу скорее сказать, что любая идеология - эрзац- заменитель любой подлинной правды. И в этом именно ее постоянном и искажающем правду аспекте - она лжива и безжизненна. Она- крайне опасна тем, что непременно предлагает человеку свои, искажающие реальность, очки, вместо ясности непосредственного видения. Идеология -это всегда снотворное. Или-всегда экстази. И к тому и к другому - всегда быстро привыкаешь, как к наркотику, или как к гипнозу.
     -Мы все, и солдаты СССР и солдаты Америки, были тогда во власти наркотического сна наших иллюзий. Мы все тогда смотрели друг на друга или через мушки прицелов, или через непроницаемые ,для света правды, очки наших идеологий. У нас всех тогда не было выбора  ясного и открытого ,незаангажированного ничем, взгляда на подлинную реальность жизни.
     Я остановился. Я на миг прекратил свой ответ, потому,что мне, почему - то захотелось взаимно спросить американса о том, как нас они тогда воспринимали? Нас- советских?
     -Дейв. Простите за любопытство. А как, в действительности, вы тогда воспринимали нас - советов? Только честно.
     Слова американца прозвучали, почти не задумываясь, как выстрел:
     -Вас, Влад, мы всегда, а тогда вособенности, воспринимали очень серьезно. Но мы никогда не боялись ни ваших угроз, ни вас самих- советов. Мы были готовы вам противостоять, зная и свои и ваши проблемы, плюсы и минусы. Мы смотрели на вас трезво, даже, когда наша собственная пропаганда перебарщивала. Иначе бы мы никогда бы не победили вас, будь у нас ваш советский апломб и хвастовство.
     Несколько минут мы оба молчали,погруженные каждый в свои раздумия. Потом Дейв снова заговорил:
     -Но я хочу вам сказать, дорогой Влад, что великую  холодную войну проиграл не советский народ. Ее проиграла ваша жестокая, беспощадная к человеку, бесчеловечная и антигуманная идеология великих крайностей.
     Он замолк. Он, вдруг, словно весь ушел куда - то в себя и в свои личные, глубокие воспоминания. И я уже было хотел вновь задать американцу очередной свой вопрос, как Дейв, будто очнувшись, продолжил:
     -Знаете? В пору моей давней кадетской юности в Вест-Пойнте я, помню, брал дополнительные классы по восточной философии. И мне тогда очень понравился Будда с его философией “золотого срединного пути”. После нее я загорелся желанием осилить курс истории политических учений. И тоже, помню, взял себе дополнительный класс, -Дейв, пригубил стакан сока стоявший перед ним и продолжил.
     -Вы, русские, да не обижайтесь на меня, Влад,вообще нация великих крайностей. Я это неплохо по всей вашей истории вспомнил. И мне кажется - это мешает вашему народу достойно жить.
     Дейв снова умолк, а затем, как бы оправдываясь, перескочил совсем на другое:
     -Зато у вас-  замечательные женщины, Влад.
     И услышав это, я понял, что наш разговор плавно перешел в более сентиментальное и более привычную мужскому кругу тему. Ну, конечно же! Как же мы - два старых вояки, могли обойти именно эту тему- всегда, так или иначе ,всплывавшую в мужских компаниях. Мне показалось, что реверанс Дейва в сторону наших русских женщин, был несколько преувеличенным и наигранным. И мнение это было взращено, скорее-всего, в среде самой нашей русской публики,  чем считалось  за аксиому в мнении самих иностранцев.
    Безусловно, мнение о подавляющей красоте  русских женщин -весьма приятно ласкает национальный слух и радует национальное эго. Однако же, подлинная правда о красоте женщин мира к России имеет точно такое же отношение, как и к любой другой нации мира. К тому же само восприятие   канонов женской красоты – всегда субьективно и всегда замешано не только на эстетическом чувстве, но и на скрытых аспектах индивидуальной психологии оценивающего эту красоту.
     Нет-нет.Я,конечно  же был не против комплимента американца о наших славянских женщинах. Но я жаждал расширить эту тему и потому, почти перебил своего знакомого:
     -О, Дейв! Мне, безусловно,  приятно слышать ваши комплименты,  посвященные красоте русских женщин. Но знаете- ли? Мне кажется,что русские здесь- не в приятной обособленности. Каждая нация обладает своим типом подлинной женской красоты. И нет здесь единого эталона. Женская красота- это, как красота цветов. Нет похожих. И, при этом, каждый цветок- прекрасен по-  своему.
     Вот взгляните,к примеру, на арабских женщин. Я, когда в Йемене, в Эфиопии бывал, то - буквально очарован был поразительной красотой их женщин. Эти бездонные, огромные, угольной темени глаза трепетной лани? Эти тонкие, наполненные истинно восточной одухотворенностью и печалью лица? В них- не наша, не славянская красота. Но она- не менее очаровательна и привлекательна, чем красота остальных женщин мира. Она- более загадочна и недосказанная, и недовыраженная до конца, чем наша славянская. Красота славянок- почти готовая и завершенная икона. К ней уже нечего добавить. Глазами мужчины она всегда воспринимается, как законченная, для любования, форма.
    - Красота восточной женщины- это, как мелодия флейты. В ней есть свое начало. Но завершение ее не познается, не предчувствуется, пока ты всматриваешься в ее прекрасный облик. Женщины Востока  -это всегда неоценимая драгоценность в неискушенных руках. И она же- блистающий алмаз, если мужчина способен своим отношением, своей любовью и своим уважением сотворить достойную этого алмаза огранку.
     -Не знаю, Дейв. Не знаю, как вам, но для меня лично, красота всех женщин мира- вне всяких сомнений и – только по-наивысшему балу.
     -И даже красота американок, Влад? И даже японок. И даже скандинавок? Ведь я же знаю, Влад, о несколько субьективном мнении русских на сей счет.
      И он рассмеялся, словно подзадоривая и подначивая меня на большую доверительность, на более прямое мнение.
     -О, да Дейв! Без сомнения и их. Просто я сейчас хочу завершить свою мысль о женщинах Востока. Об их всегдашней красоте с вуалью восточной грусти, восточной элегии, с некоей аурой мистической таинственности. Как будто сам Аллах не смог найти подходящих слов для определения красоты им созданного и предоставил нам -мужчинам мира, оставаться в благоговейном восторге перед загадкой их красоты.
     Ну, а за американок, за японок, за скандинавок, что вы скажете, Влад?,- нетерпеливо перебил меня Дейв.                Но ему не было повода подстегивать меня своим нетерпением. Ведь и без него я хотел выразить в своих словах- подлинное восхищение красотой окружающего меня мира, среди которого красота женского образа, женской души, быть- может - самые бесценные и значимые.
     -Японки, О-о, Дейв! Японки, как и вообще Япония - особая тема во всем. Японская женщина, как мне кажется, всегда стояла особняком от женщин мира. И красота японской женщины- красота особенная, не сопоставимая ни с какой другой.
     -Вы так думаете, Влад?, - переспросил меня мой попутчик.
     -Не только думаю, но и уверен, Дейв. Японская женщина в восприятии глаз и сердца западного мужчины  -это женщина- загадка, женщина- коан, женщина- совершенство, женщина- образ. В ней- удивительный, потрясающий, пленительно- восхитительный сплав азиатской, утонченной эстетики формы и действия. И такой же азиатской изысканности ее духовного мира, ее мировосприятия.
     -Если, образно говоря, мужчину запада можно представить отдельно от женского образа и наоборот, то японские женщины –э то органичное дополнение к образу японских мужчин. Невозможно представить себе красоту и мужественность японского воина, без органично дополняющей его образ красоты японской женщины.
     -Японская женщина - традиционно растворена в служении своему мужчине, в ее великом и жертвенном ему служении. И красота японок- в эстетике их пути, всегда следующим за путем их мужчин. Их женщины- это их зримая гармония во всем. Но их красота- очень изящная, очень утонченно-хрупкая и, как мне кажется, очень недолговечна. Японская женская красота- это пламя зажженной на ветру свечи, всегда освещающее тебе твой путь. Но и всегда зависящее от воли ветров и шквалов судьбы. Не только своей личной, женской, но и судьбы своего мужчины.
     -Браво, Влад! ,-слегка порукоплескал мне американец. У вас- прирожденный вкус к восприятию женской красоты и к понимаю души и природы женщины. Мой бог, Влад! Вам следовало бы родиться не для битв и сражений, не для нашего рискового ремесла, а для прославления красоты всего. Вы- поэт, Влад. Я это- очень зримо сейчас в вас вижу.
     -Нет-нет,- с минуту помолчав, продолжил он. И не отнекивайтесь. Вам нужно написать книгу, Влад. О своем видении красоты. Вы так увлеченно сейчас мне рассказали о женщинах, что, право же, я давно не получал такого искреннего удовольствия от общения. Но вы еще не завершили, Влад. Вы еще не сказали мне о наших американских женщинах. Так- что я прошу вас- к барьеру.
     Я задумался. Я приостановился в своей оценке  женщин и красоты женщины, надеясь очень легко обрисовать себе образ американок. Но странное дело. Как только я попытался это сделать- так сразу  же испытал и некие затруднения. Они коренились в том, что американки несли в себе-симбиоз черт нескольких предшествующих им поколений.
     Нынешних американок я бы назвал -дочерьми тех пионеров -первопроходцев, которые некогда осваивали этот великий континент. И эта давняя преемственность психологических черт- зримо отпечатывается в образе современных американок.
     -Американки? Ваши соотечественницы, Дейв- это женщины -воительницы, женщины- амазонки. Их отличительная черта- самодостаточность. Их красота- красота эдельвейса, среди суровой строгости альпийских вершин. Она- не требует соседства с себе подобными. И она- не для мягкосердечных мужчин. Для воителей. Для первооткрывателей.
     -Американская красота- это всегда манящий эталон. И всегда- чуть-чуть недостижимый для тех, кто стремится им обладать. Если бы можно американскую женскую красоту выразить на ощущение, на качество, на материальность, то я бы назвал ее, как- прохладность летнего дождя.
     -У русской женщины, это- теплота солнечного полдня. У восточной -жар пустыни. У японки-свежесть океанского бриза. А у американок -прохлада прошедшего и освежающего дождя.
     В встрече мужчины с любовью русской женщины и русской красоты- существует нега славянской расслабленности и некоего даже безволия. В встрече с японской- воодушевляющая мужчину умиротворенность всем его сущим. С женщиной Востока-   ощущения несокрушимой крепости окружающего мира.А вот в американской красоте и в ее восприятии мужчиной-последний всегда получает энергию активности, преобразования,импульс к действию, к поиску, к целеполаганию. Я бы назвал американскую женскую красот у-динамичной. И американская женщина заряжает мужчину именно на динамику, на экспрессию, на ритм жизни.
     -Кажись все, -выпалил я Дейву и замолчал в ожидании его оценки. Но Дейв молчал. Потом, как бы переходя к совершенно посторонней теме разговора, спросил меня:
     -Если не секрет, Влад. А, что вы делали в Японии? Неужели  у вас, как и у меня- только гуляние по-миру? Он не сказал в типично американском стиле- путешествие. И даже не в корректно -безличностном-познание. Он сказал в истинно- русском варианте -гуляние, выразив тем- самым и свой житейский статус человека, с весомыми финансовыми возможностями. И свое положение американского сибарита, проводящего зрелость своей жизни- в ее радостях и в удовольствиях. Он- гулял по-миру.
      И в таком своем ответе показался мне -истинно беззаботным и полностью американцем. Потому,что только две нации в мире могут не иметь цели, когда у них нет забот-это русские и американцы. Они-гуляют, полностью отдаваясь этому моменту.
     Я не знал, как мне ответить своему новому знакомому. Я не знал-стоит-ли вообще  говорить о причине своей поездки сюда? Но ответ мой нашелся сам- собою.
     -Я- искал себя!
     На миг глаза Дейва выразили искреннее и неподдельное недоумение и застывший в них немой вопрос. Но, тут-же, буквально через секунду, выражение его лица оживилось и он радостно произнес:
    - О, да! Я понимаю вас, Влад. Искать себя? Это ведь так по-вашему, по-русски?! В этом- весь дух вашей нации. И вся ваша литература. О-о! Я пытался, в молодости, прочесть вашего Достоевского. Но я не смог его прочесть до конца. Не потому, что не захотел. Я остановился перед непонятностью тех проблем, которые ваш писатель поднимал в своих книгах. Наверное, Влад, это и есть то, что называется у нас -непонятостью русской души?
     -Непонятости, Дейв, никакой нет. Непонятость о нас- это миф, который некоторые мои соотечественники создали о себе в знак дешового самоутешения за свою вековую, национальную неуспешность- достойно жить. И- не более этого.
     -А выне слишком щадите, Влад, своих соотечественников. Но, если в этой самокритичности- обьективность, то я готов прислушаться к вашему мнению.
     Он выжидательно взглянул на меня.
     -Не в этом дело, Дейв. Самокритичность сия -не более, чем константация правды о нас, славянах. Правды, которую о себе ни один русский, по-настоящему, знать не желает. И от которой- всегда убегает. Или- в иллюзии о себе. Или в то, что мы- славяне, называем -понтами. Тоесть- блефом. Именно по этой весомой причине в мире больше всего  русские  и славяне веками ищут самих-себя. Как я, например…
     -Русские- больше всех устают от иллюзий собственной жизни и представлений о самих-себе. И устав,часто попадают в ловушку другой крайности- в истовость увлечения идеями и теориями, обещающих русскому человеку избавление от плена его собственных иллюзий и представлений о себе в мире. Поэтому русская жизнь -или неприкаянная жизнь. Или -жизнь вечных крайностей.
      Наш Достоевский, которого вы пытались осилить -писатель о наших крайностях. Вы -правы, Дейв. Достоевского трудно выдержать беспристрастно. Трудно потому, Дейв, что, как никаой иной русский писатель, он берет нашего человека на грани, на изломе и показывает нам и всему миру и великую нашу мерзость. И великое наше духовное достоинство и жертвенность. Нашу особую, уникальную и неповторимую русскую жертвенность.
    Краем глаза я успеваю заметить искреннюю и глубокую сосредоточенность американца над услышанным. И мне хочется успеть побольше и поточнее донести до его миропонимания правду о России. О России не лубочной, не выставочно-пропагандистской, а подлинной. Подлинной и в своем истинном величии. И в своих вековых блужданиях, среди исторических сумерков. Я тороплюсь и с моих губ срываются целые цитаты-монологи:
      -Достоевский, Дейв -не сложен, если его читать честно. Если быть, при этом, самонастроенным с правдой и с жаждой понять самого себя. Достоевский- очень глубок. А его взгляд на русскую жизнь, на русского человека- безжалостен и даже в чем-то -палаческий. Потому, что так откровенно говорить о своей боли и своих ранах может, действительно- только русский человек и русский писатель. Но вот тайны здесь о русских- никакой.
     -А,  что,Влад? Может нам сейчас стоит перейти на дружесткое наше ты?  ,-перебивает меня Дейв.
     -Ну, безусловно, Дейв. Я сам собирался тебе это предложить. Но ты, как и всякий настоящий американец- всегда успеваешь опередить русского.
     Мы оба смеемся. И рука американца снова тянется к дипломату, в котором- знакомая нам обоим стеклянная фляга. Он протягивает ее мне. И я снова делаю пару горячих, обжигающий гортань глотков. И, передав флягу Дейву, наблюдаю. Кадык его- острый и подвижный весь, делает несколько ритмичных движений в такт его глоткам. И,сделав их, Дейв на секунду замирает, словно пытается уловить ощущение от принятого внутрь алкоголя.
     -Да, Влад! Ты прекрасно мне сейчас осветил суть вашего национального менталитета. Но…Если ты так замечательно в этих вопросах разбираешься, то почему же ищешь себя здесь -вдали от России, вдали от Америки? Здесь -в этой Японии? Я не совсем понимаю, что вообще она может тебе дать?
      И пока он мне все это говорит, я- блаженствую. Мне вполне -уже хорошо и комфортно. Я блаженствую, потому, что испытываю некое великое довольство обретением и познанием ценности того приобретенного мною в Антайдзи опыта, который этому американцу неведом. И не факт, что будет ведом, когда-нибудь, вообще. Я лениво потягиваюсь в узости своего кресла и так же лениво обдумываю ему свой ответ. Я не знаю, что ему даже об этом сказать? Ибо во мне самом тоже нет точного и ясного ответа, что же я искал в самом- себе?
     Мой взгляд скользит по иллюминатору. И я успеваю заметить,что горизонт вдали светлеет. И мы - мчимся навстречу утру и новому дню. И на часах моих стрелки показывают всего пару часов до окончания нашего полета.
     -Ты понимаешь, Дейв? У меня сейчас нет точного ответа на твой вопрос о моем поиске себя здесь, в Японии. Ну так вот бывает. В тебе роится масса кричащих проблем и вопросов, которые, как тебе кажется, не могут остаться безответными, пока ты их сам для себя не решишь. И тогда ты пускаешься в путешествие за своими ответами, в свой личный поиск той правды и той истины, без обретения которых твоя жизнь уже не может оставаться, ни прежней, ни полноценной.
     -И, что же, Влад?
     -А то, Дейв, что когда ты наконец-то находишь свои искомые ответы на все сокровенное и тебя побуждающее к путешествию- поиск твой прекращается. Ты приходишь в свой дом, который всегда был рядом с тобою. Просто ты понимаешь, что никуда больше не надобно идти и ничего искать более того, чем ты уже нашел, возвратясь к тому месту, к той точке и к тому отправному началу из которого ты и начал свое путешествие от себя. Путешествие нужно только для того, чтобы ты понял- никуда не надо бежать, путешествовать  и искать. Все- уже и изначально было в тебе. Ибо, чем дальше ты уходишь от себя- тем сильнее теряешь себя и теряешься среди других. И взваливая на себя все больше и больше вопросов, пытаясь найти ответ и выход из тьмы блуждания ты просто- блуждаешь по замкнутому кругу.
     -Да. Путь необходим. Но путь- это когда ты ищешь тропу к тому, что всегда было рядом ,невдалеке. Только сокрыто за сорняками твоих иллюзий о себе и своем пути. Что всегда было и есть с тобою неразлучным. Мы просто забываем об этом. Забываем название улицы и номер дома в котором всегда жили и из которого ушли в мир. Но найдя свою тропинку мы- всегда возвращаемся домой. Мы- пришли. Я-пришел. Ты -пришел. Все приходим, если страстно этого желаем.
     -Вопросы исчезают, когда возвращаемся в истинный наш дом покоя. Напряженность самого поиска вопросов и ответов исчезает. Жизнь становится рекой спокойствия ,мудрости и блаженства, в которых ты растворен весь и без остатка. Круг твоего путешествия завершился. Ситуации и формы ситуаций ,истории и уроки в которых они проявлялись завершаются. Остается только абсолютное качество, вкус бытия, аромат благоговения перед всем сущим.
     -И, что, Влад? Ты все это сейчас обрел здесь, в Японии?
     -Разумеется ,Дейв. Так случилось. Я нашел здесь в Японии -указатель к своему истинному дому, ориентир к своему подлинному духовному убежищу. Практически  я уже дома, даже сидя сейчас рядом с тобою. Понимаешь? Дом- всюду, где тебе посчастливилось открыть глаза и увидеть направление к его двери. В Японии мне просто  повезло проснуться и отказаться от красочности всех моих снов, заменив их яркостью и буйством цветов реальной жизни. Просто так случилось…
     -Понятно, Влад. А, куда же, если не секрет, сейчас направляемся? Веди ты- уже дома?
     Он взглянул на меня выжидательно и серьезно. И за этой его серьезностью я увидел не праздное любопытство, не вопрос скучающего, а вопрошение искреннего сердца.
     -Куда я направляюсь сейчас? Если честно ,Дейв, у меня уже нет цели, требующей моих весомых усилий. Я сейчас- просто с течением. С течением моего времени, моей реки и моей жизни. Не я сейчас, что-то ищу или к чему-либо стремлюсь..Река моя сама меня несет на своих волнах.
      -Влад! В твоих словах -очень явственно читается одиночество. Скажи- у тебя есть куда сейчас идти, Семья, твоя женщина, дети? И, все-таки, в каком штате ты сейчас проживаешь, Влад?
     -В Вашингтоне, Дейв. Самый зеленый штат Америки. Знаешь такой, надеюсь?
     Дейв улыбнулся.                Знаю-ли я Вашингтон, Влад? У меня там был мой маленький домик, когда я ушел в отставку. Домик в Кенте. Надеюсь ты знаешь этот маленький городок, Влад? .А потом мы перебрались с Аннет во Флориду. Она сейчас очень соскучилась обо мне, наверное?
    -А тебя, Влад. Тебя, кто-нибудь ждет дома?
     Он спросил меня и, кажется, попал в самую точку. В сердцевину самого моего потаенного вопроса, на который уменя не было ни внятного, четкого ответа, ни особого желания этот ответ иметь. Из меня ушла тяжесть моих вопрошаний. Осталась только легкость скорлупы, невесомость легкого осеннего листа, оторвавшегося от пленившей его ветви и отдавшегося во власть приходящих ветров.
     Я не знал- ждут- ли меня? Ждут- ли нас в этом мире вообще по-настоящему и преданно? Потому, что ждать- это не когда ты считаешь дни. Это когда ты знаешь -там, в другом месте, на другом конце мира бьется частичка тако же сердца, как и у тебя. И бьется в унисон с твоим.
     Ибо только, когда в унисон -только тогда рождается мелодия, доступная пониманию обоих. Мелодия, в которой само время ожидания- растворяется. И ты знаешь -где бы  ни был твой другой -вы оба ,все-равно вместе. Не телами- сердцами своими, помыслами. Вы оба тогда временно не в одной лодке, в разных. Но на волнах одной реки. Просто кто-то один ушел быстрее другого. Чтобы этого другого- подождать и дальше снова плыть вместе, рядом.
     Но челны у обоих -разные. И каждый- в своем. Да, они могут соприкасаться своими бортами и быть, как бы, друг с другом заодно до конца реки, до конца жизни. Да,могут никогда не отставать друг от друга ни на йоту .Но каждый из сидящих в челне -сам у своего штурвала судьбы. И по- другому не бывает.
    Смысл нашего экзистенциального вечного одиночества в этом. В том, что у каждого-свой челн, даже ,если они бортами своими вместе и по-одной реке. Поэтому очень трудно честно сказать- ждут-ли нас вообще? Возможно- да. Возможно- нет. Но даже, когда и да, то все-одно- каждый в своей лодке. И ступить на другую не дано никому. Иначе тогда твоя собственная остается неприкаянно- пустой и тобою же брошенной. Иначе тогда ты- не в своей лодке, которая тебе предназначена.
      Счастливы- ли мы, зная,что нас где-то ждут? Или же -измучены и истерзаны, понимая, что всегда одиноки и одни? Думаю ,что ни то-ни другое. В другом,даже искренне нас ждущем-нет счастья. Другой- это только причал, к которому всегда лепимся, из-за страха остаться со своим одиночеством один на один. Так-ли уж страдаем без  других? Тоже нет! Потому, что одиночество- это не более, чем уютная гавань, в которой отдыхаем ,после бурь и штормов жизни.
     Тогда о чем наша вечная, глубинная тоска, даже когда в одной лодке и по волнам одной реки? О том , что поиск себя- невозможен вдвоем, а лишь в одинокости. О том, что даже, когда по одной реке -каждому суждено пройти и преодолеть свои пороги этой бушующей реки. О том ,что невозможно быть вдвоем навсегда .Смерть -ли или стремнины общей реки- могут в любой миг разбросать челны обоих. И мы тогда вновь остемся- каждый один на один с горечью своей нереализованности.
     О, да! Нас часто ждут,чтобы плыть вместе и по одной реке. Но в свое личное, сокровенное путешествие никто не может пригласить другого. Поэтому в глазах всех мудрецов мира -печаль одиночества. Поэтому в опыте личного пути нас никто не ждет.  Этот опыт-всегда сокровенный.
     Дейва ждет на Флориде его прекрасная Аннет. Но Дейва-ли ждут? Или только внешнее, видимое, знаковое проявление его личности, его формы? Кого вообще человек ждет в другом?  Мне кажется, что люди, зачастую, всегда ждут нас- внешних или привычно- знаковых. Потому, что нас-  внутренних,мы и сами в себе еще не разыскали, не ощутили, не встретились с собою и с подлнными, воочию и лицом к лицу. Поэтому все встречи людей- неподлинны до тех пор, пока не встретятся две сокровенных сути. Два то,  что не есть это.Поэтому, по-большому счету- никто никого не ждет.
     Но тогда кто во мне,  в Дейве, в его Аннет,в этих полусонных лицах сейчас подлинен? Каково вообще качество подлинности, чтобы его можно было ощутить?
     Я вспомнил!. Я вспомнил, когда я был подлинен. Не там, в оставленном мною Антайдзи. Не в бессонности своих ночей-размышлений. И даже -не в блаженстве редких прозрений от слов Накамуры. Я был истинным -в том памятном мне и далеком Афгане, когда смотрел на рой мух, густо облепивших уголки полураскрытого рта мертвого снайпера. И вспомнил, что пока я так зачарованно-закаменело на все это смотрел-фонтанчики песка, подбрасываемого тогда от пуль, целящегося в меня  моджахеда были все ближе и ближе к моей плоти.
     И  на сами фонтанчики тогда смотрел не я –сегодняшний и всегдашний,а другой-неведомый мне и беспристрастно глядящий на все изнутри моего естества. У меня тогда не было мыслей. И не было чувств. Ни страха- ни боли, ни сожаления- ни сострадания к себе. А всего-лишь -созерцание себя и мира с некоей запредельной стороны своего бытия. И в том, тогда на себя смотрящим -не было ни шелухи- ни масок, ни примесей-ни наносного, а только подлинность.
     И вспомнив это,я сейчас знаю:”Человек становится истинен и настоящим-только на грани,на изломе,на пределе и в тотальном риске между своей жизнью и своей смертью”.
   Когда в уголках помертвевших губ убитого- рой мух жадно пожирают следы запекшейся его крови , когда из носа его и ушей стекает прозрачная водянистая слизь прямо на землю и фонтанчики песка от весело плюхающихся в него пуль все ближе и явственнее,что остается от нас,кроме нашего в нас истинного?
    Где тогда все наши религии и верования? Где наше общество? Где философия, политика, вражда и ненависть? Где мораль? Где любовь и память о тех,кого любим? Где тогда наш бог и иллюзии? Их нет! Они отпадают от тебя,как кожура с перезревшей луковицы. Как листья с терзаемого осенним ветром одинокого деревца. Листок за листком и в такт всплескам этих фонтанчиков от пуль,этой видимой пляске твоей смерти и приближающегося к тебе твоего рокового финала.
     И не важно,что все это может произойти за секунды. Важно,что для тебя  тянется это-целую вечность. Вечность,спрессованную в одном неуловим мгновении. Для подлинной твоей чистоты и невинности,для истинного с себя сбрасывания всех наносных одежд и неискренних,лживых  масок,для детского  предстояния в этой невинности минуты не нужны.Даже секунды не нужны.Только мгновения.
     Но и их достаточно,чтобы за это время ты отчаялся, ужаснулся, онемел,умер,родился и воскрес заново. Их достаточно,чтобы ты дошел до своей последней черты,сбросил с себя последние ветхие свои одежды,последний наносной слой и ощутил,что дальше расчищать в себе нечего. Осталась в тебе только ясная,чистая,сокровенная и блаженная пустота-пронзительной остроты ничто,из которого сияет твой подлинный,настоящий лик.
     И по-настоящему встреча- это,когда встречаются двое таких,глядящих друг на друга из своего подлинного ничто.  По-настоящему ждут друг-друга только такие-нагие и чистые,подлинные и,почти,святые,искупленные приобщением к правде о своем бессмертном ничто.
     Салон самолета осветился более ярким светом,дополнившим собою свет утреннего неба, врывавшегося в окна иллюминаторов. Дежурная стюардесса сообщила о приближающемся окончании нашего долгого полета.И,почти одновременно,взглянув на циферблаты своих часов мы оба с удивлением заметили,как невероятно быстро прошло время нашего полета.
     Началось,традиционное в таких случаях,оживление.Некая грусть отразилась на лице моего попутчика.Потом Дейв оживился.Рука его извлекла портмоне и я увидел в ней его визитку.
     -Влад! Я не знаю суждено-ли нам,когда-либо,встретиться еще в этом мире? Но пока мы живы,я хотел бы,Влад,тебе сказать,что когда тебе будет трудно одному в моей стране,когда ты понадобишься еще в ком-либо,кроме себя,ты должен вспомнить о таком чудаке,как Дейв.
     Дейв протянул мне свою визитку. Мы замолчали. И,практически,до самого приземления лайнера каждый из нас думал о своем. Но в те минуты,в той ситуации нашей с ним встречи,мне показалось,что мы думали об одном и том же-о радости и боли,об одиночестве и о надежде быть понятыми и,когда-нибудь,разделить с миром радость постижения своего пути.
     В сущности своей-мы очень одинокие существа. В правде своей нам всем не хватает понимания нас и соучастия нашего в диалоге с ближним и с жизнью. Бытие каждого из нас-прекрасно. Но жизнь-коротка. Слишком быстротечна,чтобы успеть вовремя остановить в ней свой бег в никуда,бег по замкнутому кругу и осмотреться в надежде обрести себя. Мы живем и бежим с завязанными глазами.И на них-повязка из наших иллюзий о всем. Мы не замечаем,что каждый день кто-то рядом умирает. И каждый день жизнь дарит нам прекрасные встречи. С человеком,с травинкой,с букашкой,с небом,с рекой…И вокруг нас –много настоящих Дейвов. Но мы спим,не замечаем и не ценим это.
    У нас всегда-огромный заряд на действие. И,кажется,что мы способны бежать и бежать нескончаемые марафоны,длиною в жизнь. Но не знаем мы,что подлинная жизнь-всего-лишь короткий спринтерский забег. И,как важно,изначально рассчитать для него свои задатки и силы,чтобы не упасть, не споткнуться на финише у самой нашей финишной черты жизни.
     -А,знаешь,Влад! Я ведь вот-что сейчас подумал,дружище. У меня есть неплохая яхта на Флориде. Парусник океанского класса. Я ведь-моряк,Влад. Как и ты. А,какой моряк-без своего корабля? Так вот,Влад. Иногда,как и ты,я-теряю себя. И иногда мне очень требуется осмыслить,где я сейчас в  своей жизни,чтобы снова найтись? Ну ты понимаешь,о чем я? И иногда мы с моей  яхтой уходим подальше от этого мира и от этой сумасшедшей,изматывающей гонки в  жизнь-в другой мир и в другую,непохожую на эту жизнь. И там мы с моей яхтой,находим новые силы и свежесть,и новое отдохновение,чтобы снова возвращаться сюда.
   Дейв пристально,очень пристально и испытующе посмотрел на меня и продолжил:
     -Не знаю,право..Но мне кажется,что  у тебя также,Влад,бывают порою,такие минуты,когда тебе хочется побывать в том мире,где иногда мы бываем со своей “Авророй”,-он замялся.
     -Это ее имя такое,моей яхты. Этим летом я снова планирую сходить по маршруту до мыса Горн. Знаменитые,ревущие сороковые,если помнишь? Мне будет нужен один человек-помощник. Если тебе все это,-Дейв сделал неопределенный жест вокруг себя,-порядком поднадоело,ты можешь мне позвонить. И мы вместе уйдем туда,где душа очищается,а серде становится человечнее. Но знай. Вакансия будет свободна до 21-го августа. Так-что у тебя в запасе-почти полтора месяца для принятия решения.Если ты мне позвонишь раньше-мы уйдем раньше.Договорились,Влад?
     -Не обещаю,Дейв. Ничего не обещаю. Но я подумаю.В любом случае я тебе о своем решении сообщу непременно.По рукам?
     По спикеру прозвучала команда пристегнуть ремни.Самолет начал свое снижение. Уже получив свой багаж мы с Дейвом приостановились.
     -Так не забудь,”Аврора”.До 21-го августа.
    Наши руки замерли в крепком рукопожатии. Но вдруг,повинуясь неосознанно-необьяснимому импульсу мы обнялись с Дейвом. Совсем,как в России,когда прощаются.
     -О,Дейв.Дружище! Ты-замечательный парень. Мы знаем друг-друга всего десять часов.Но мне кажется,что знаем вечность.А сейчас-прощай,старина.И будь счастлив.Я тебя-искренне люблю.

     ДЕНЬ СЕДЬМОЙ.

     В окнах моего дома-не горят огоньки И долга роясь в кармане в поисках ключа от него я догадался,что в доме моем уже никого нет.Я не знал еще-почему ее уже в нем нет? Но зато я хорошо знал сам дух одинокости оставленного и пустого жилища.И ощущение его было у меня всегда-почти безошибочным.Так оно и было.
     Еще с порога,ставя в угол свой рюкзак,я заметил на столе два белеющих листа бумаги.Не приседая и даже не раздеваясь,не сняв с ног сандалий я,буквально впился глазами в их текст.На одном из листков ее красивым,изящным почерком было написано:
     “Дорогой мой ,Влад!
Прости,что пришлось принять это решение не дождавшись тебя.Но,возможно,что это и к лучшему,потому,что не видя глаз друг-друга-всегда легче говорить о том,что давно назрело.Ты знаешь,как мы дорожим своими отношениями и как уважаем право каждого на свой путь.И ты знаешь,как же я тебя люблю!
     Но поверь,дорогой Влад.Я не могу жить ни твоим ритмом,ни стилем,ни глубиной твоей жизни.И,может-быть,оттого,что я-слабая женщина и мечтаю об очень простых и банальных,для каждой женщины вещах.О тех банальностях,которые у тебя всегда вызывали и грусть и скуку.Я знаю,что ты-никогда мне не показывал ни этой грусти,ни скуки,замешанной с нею пополам.Но я ведь,Влад,женщина.И я ведь многое читала о тебе по твоим прекрасным и грустным глазам.Ты-замечательный и прекрасный мой мужчина.И ты-мечта многих и многих женщин
     Но любимый мой.Я слишком тебя люблю и слишком дорожу нашими отношениями,чтобы хоть в малом-ущемлять твой свободолюбивый дух воина.Я не ухожу от тебя.Я просто оставляю тебя еще на то время,которое ты сам себе определишь,чтобы устать от своего пути и попытаться попробовать другую его сторону-прелесть маленького семейного очага.
     Ты знаешь и помнишь домик моей матери в Монтано.И,если твое сердце пожелает,когда-либо,прикоснуться к моему,знай-я буду тебя там ждать.Я всегда буду тебя ждать,пока ты не устанешь на своих дорогах жизни.Целую тебя и люблю искренне.
                Твоя Мари.
P/S. Я не знаю точную дату твоего возвращения.Иначе бы-непременно бы тебя встретила.Поэтому в холодильнике-только полуфабрикаты.Цветы я полила.Надеюсь они доживут до встречи с тобою? И ,кстати.Тебе-приглашение срочно посетить врача.Ты никогда мне ничего не говорил об этом…Буду ждать и волноваться.

   Мари ушла.Я не скажу,что в наших отношениях не было теплоты,свойственной долго прожившим вместе людямь.Нет,конечно.Но то,что мне всегда и везде не хватало ее тотальной раскрытости,тотальной внутренней обнаженности.И это было правдой.Правдой есть то,что очень редко мужчина и женщина-абсолютно понимают друг друга.В большей мере не понимает мужчину его женщина.В ее непонимании-жажда укорененности и властолюбие хозяйки домашнего очага.Женщине,зачастую,неведом романтизм первооткрывателя,интерес искателя,страсть испытателя,которым переполнены их мужчины.У женщин-всегда права и притязания на наш мир и пространство нашей сокровенной мужской свободы.К свободе мужчины женщина всегда-глупо ревнует.
     Не важно,что эта- свобода похода на рыбалку.Или-в любимый мужской клуб.Или в спортзал.Или-к другу.В понимании многих женщин свобода их мужчин должна ограничиваться рамками их семьи,или ихних отношений.Не удивительно,что дух такого мужчины-стреножен,как стреножены ноги вольного ,дикого мустанга.Женщина не понимает,что настоящий мужчина не способен долго пребывать в ограниченном стойле и на короткой привязи рутины жизни.
    Мужчине всегда важно и необходимо пространство его внутренней,интеллектуальной свободы,в котором он,единственно реализует себя,как мужчину и,как личность.Отношения выстроенные не на этих взаиморавных и взаимоуважительных началах-зыбкие отношения,непрочные,всегда подверженные искушению к разрыву.
     Видимо у нас  с Мари-тоже не было этой тотальной,взаимной открытости и абсолютного доверия,без которых не бывает ни полной искренности двоих,ни тако же доверия.И в подобных ситуациях чье-либо вины.Никто не виноват.Оба-просто не доросли до понимания и осознания другого стиля отношений.
     Мне сейчас не в чем винить мою прекрасную Мари.Мне не в чем предьявлять весомые претензии и к себе.Мы оба старались.Но мы старались,исходя из естества натуры и характеров,которыми тогда обладали.Мы не могли быть тогда другими и инаковыми.А значит и глубина наших отношений,и их чистота,и их интенсивность- воответствовали нам ,нашему уровню,мере нашей просветленности,масштабу собственных представлений о себе,о мире,о сущем.
     Люди привыкли винить в собственной неуспешности-внешнее: других,случай,обстоятельства.Люди не привыкли во всем брать ответственность на себя.В любви,в дружбе двоих-не привыкли особенно.В оправдывании самих-себя у нас всегда на готове перстоуказующее направление в сторону от нас.
     А между тем дом рушится только потому,что мастер-домостроитель,изначально заложил неверную схему,порочный фундамент и некачественный материал.Может быть у нас с Мари все случилось так именно поэтому? Улетая в Японию я не знал,что собственно там ищу и каким возвращусь.Я не знал смогу-ли привезти в себе с собою то ценное,то преобразующее и конструктивное,что могло бы вдохнуть новую жизнь в наши с Мари отношения,придать качественный импульс и нашей дружбе,и нашей любви.
    А без этого,без этой,воодушевляющей нас с ней надежды,жизнь обязательно бы скатилась бы до уровня рутины и скуки банальнейшего присутствия двух тел,двух форм.Но не двух душ,но не двух сердец.
     Мари это поняла.Я это понял сейчас.И мы дали друг-другу время.Прежде-всего-для осмысления того отрезка совместного пути,который мы с нею неплохо прошли.Ну,а наше с нею будущее? Я думаю,что -отныне и навсегда,мы оба с нею перестанем жить,как своим прошлым,так и своим будущим.Только-настоящим.Только тем,чему и как учил великий и мудрый Накамура-в здесь и в сейчас.Ибо всякая подлинная дружба и всякая любовь к женщине цветет только в реалиях настоящего момента,в бликовании реальных мгновений,в подлинности непосредственного присутствия и созидательного участия двоих.
    Я присел на стул.Я вовсе не испугался этой разлуки с Мари,этого возвратившегося ко мне ,подзабытого ощущения одиночества,как было у меня раньше.Реальность моей жизни,история моей жизни,ситуация моего момента-высветились и воспринялись мною совсем по-другому,чем могли бы раньше.Пришло иное их понимание и видение,а значит и совершенно другое отношение ко всему,что есть,чтобудет,что должно быть.
     Во мне был мир и тот заветный покой сердца,с которым ты всегда остовен и несокрушаем ветрами перемен.Даже,когдажизнь предлагает тебе испытания.Даже,когда мы с Мари вовремя догадались взять паузу,чтобы подарить друг-другу право побыть одним.
     Я не заметил,что так просидел почти целый час.Я даже забыл о другом листке,лежавшем здесь же рядом.Это был бланк из моей поликлиники.На нем дробным и неразборчивым почерком медсестры читалась запись:”Господин,Нечипоренко! Просим вас срочно явиться к своему лечащему врачу для консультации. Убедительно просим вас не откладывать этот визит”.
    Я посмотрел на дату.Вау! Почти полмесяца назад. Извещение это пришло буквально вслед за моим отьездом в Антайдзи.И я вспомнил,что незадолго до отьезда был вынужден посетить своего лечащего семейного доктора с давно мучившей меня проблемой- периодическим ощущением необьяснимой хронической слабости и тотальной ,беспричинной усталости-почти немощи,волнами и непредсказуемо наваливавшейся на меня.
    Я вспомнил.Но за всеми перепитиями прошкдших недель я успел забыть об этой своей проблеме.Да и самой хронической усталости я,за это время своего путешествия-почти не замечал.И,пока был в Антайдзи-даже наоборот-жил внутренней энергией,динамизмом.Антайдзи-явно благотворно действовал на меня с его духом,с его энергией,с его мастером и общей аурой умиротворения и покоя.
     Кажется у меня есть еще полдня,чтобы заняться собою.Но повинуясь невнятному,смутно-тревожащему меня чувству,я решил использовать свободный день и окончательно решить свои медицинские проблемы.Рука-сама-собою тянется к телефонной трубке.И через секунду я слышу приятный женский голос:”Але”.Я представляюсь и прошу приема у своего доктора.И,не успеваю еще закончить,как меня перебивают:
     -Господин,Нечипоренко?! Да-да.Вам надо срочно посетить вашего лечащего.Мы вас искали,но,к сожалению,у нас не было ваших координат.И номер вашего мобильника-тоже молчал.Пожалуйста подьедьте к нам.Есть вопросы по некоторым вашим сданным анализам.Вас ждать?
    Я-автоматически киваю головой,в унисон со своим:
     -Да,разумеется.Я скоро буду  у вас.
     И теряюсь в догадках о причине такой поспешности.И я еду к ним.Клиника встретила своей специфической,слегка искусственной атмосферой любезности.Клиники мира всегда так вас встречают-показушно-радушно.Радушнее даже,чем вас встречают на свадьбе или на торжестве своего лучшего друга.На свадьбе вы-всего-лишь гость.В клиниках-их желанный пациент.И,коль уж вы к ним рискнули заглянуть-вы уже не разовый,не временный для них.Вы становитесь для них-своим клиентом.Почти родным,одухотворенной и оживленной духом социальной, среднестатистической единицей, приносящей клинике очередной, весомый доход.В клиниках всего мира на вас смотрят,прежде-всего,через призму возможного с вас дохода.
    Поэтому для клиники вы-ценный кадр.Любой ценный,кто соизволил сюда забрести по-несчастью.Я забрел.И меня здесь встречают с той мертвой официальной любезностью,с какой булочник на улице торгует своими кренделями,зазывая к себе посетителей.
     Но я же-понятливый.Я же хорошо понимаю игру между заболевшими и не очень.И это-игра взаимного согласия,конфетка для нашего слабеющего эго.Эго-жаждущего к себе вечного внимания и утешающей заботы.Ведь сегодня мое эго-немножко нездорово и слегка “прихрамывает”.
     О-о!Как мы самонадеянны и высокомерны в своей здоровой,телесной свежести,энергичности и экспрессии жизненных своих сил.Как упоительны и беззаботны бываем,стоя на золотых вершинах своего довольства собою и бытием.
     Но каким хрупким и призрачным выглядит все наше самодовольство,при малейшей для нас опасности.Тогда нам нужно соучастие.Тогда мы,буквально,требуем к себе соучастия у всего бытия.И тогда мы за него готовы платить.Я готов сейчас платить за эту традиционно-профессиональную улыбку моей медсестры,моего врача.Другой готов.Все мы готовы и платим,как будто это даст тебе шанс к облегчению твоей участи,к избавлению от проблемы.
     -Господин,Нечипоренко!,-и ее красивые,пухлые,сочно накрашенные губы,растягиваются в знаменитой американской “чиз”-вершине искусства нашего безразличия к миру и к себе-подобным.
     -Прошу,вас.Доктор ждет.
     Мы вместе заходим в кабинет.И доктор,с улыбкой радостной беззаботности,словно мы с ним вот-вот собираемся на вкусный ланч,протягивает мне свою руку и приглашает сесть.И уже по-одному этому ритуальному жесту ритуальной учтивости я начинаю ощущать в себе холодок неосознанной тревожности.
     Мы перебрасываемся еще парой общих,ничего не значащих фраз и я начинаю смутно догадываться,что он,все-еще,не собирается сказать мне нечто важное,нечто особенное,ради чего я и пожаловал сейчас к нему.И это меня начинает забавлять..Я понимаю,что в воздухе между нами витает тема некоей серьезности и,может даже,обнаженной жестокости,но мой славный врач все-еще не решается подступиться к главному.Он ведь еще не поднаторел для спокойной жестокости врача.Он-молод и,по-крайней мере-лет на двадцать моложе меня.И ему тяжело начать тему.Поэтому я стараюсь ему помочь:
     -Вы,случайно не забыли,доктор,что я буддист?,-стараюсь ему улыбнуться.И,как всякий истинный правоверный я спокойно принимаю данность своей жизни.Любую данность…
   Взгляд его перестает суетливо скользить.И рука,тотчас же раскрыла тоненькую,небольшую папку,лежавшую перед ним.Это была папка обо мне.Я догадался.Я прочел это по перевернутым буквам титульного листа.
      -Гм-гм.Я хотел поговорить с вами,Влад,о вашей проблеме.Дело в том,что судя по повторным анализам у нас с вами…
     -У меня,доктор,-слегка ему улыбнувшись,уточняю я.
     -Ну,да! Дело в том,дорогой Влад,что у вас-очень,очень плохие анализы крови,ясно указывающие нам на очень плохую и критически опасную болезнь.И на еще худшие шансы,связанные с ее лечением.
     -Я это сейчас предчувствую,доктор.Но со мною вы можете быть-абсолютно откровенным.Ведь,кажется я догадываюсь о чем вы хотите мне сейчас сообщить?У меня,судя по-всему-онко?
     Он с полминуты ,краснея и пыхтя тупо смотрит на бумаги моей папки.А затем,не отводя от меня своего взора,чеканит,почти по-слогам:
     -К сожалению вы –правильно догадываетесь,Влад.У вас-лейкемия в ее острейшей и быстро прогрессирующей форме.Проблема осложнена тем,что катастрофически упущено время.То самое время,которое вас не было здесь.И его могло бы хватить,чтобы рисковать пересадкой костного мозга.
     Он вновь умолкает,словно давая мне время придти в себя.Затем испытующе смотрит на меня,ожидая реакции.Но,что смотреть? Во мне-ничего не шелехнулось.Как будто я всю жизнь-только и вылушивал для себя эти известия-приговоры.Во мне сейчас-все невероятно утишено и умиротворено осознанием ясной и холодной правды реальности,которую ты не властен ни обойти,ни выбрать.И эта осознанность твоей правды,сжигает нестерпимую эмоцию парализующего тебя шока и онемения растерянностью.
     Только в голове твоей пульсирует и бьется единственное и несвоевременное:”Почему так рано? Почему и мне  это суждено?”.Но она-тут же плавно улетает в свою ментальную пустоту и естество мое наполняется совершенно другим-тоской отчаянного одиночества. Безмерной и невыразимой вселенской тоской.Бескрайним и космической глубины одиночеством.
     Мне почему-то тотчас же вспомнился Накамура.Но больше всего,сильнее всего и ярче всего мне высветился,зримой картиной передо мною ожил тот давнишний,полузабытый афганский эпизод с последним боем моей группы,почти полностью полегшей в тех горах.Когда я-такой же одинокий и брошенный,и ненужный ни миру ,ни богу-распластанно втискивался в гранит,среди уже мертвых тел своих ребят.И единственной живой весточкой для меня из все-еще живого мира была тогда та одинокая ,крошечная птаха-делившая свое маленькой птичье одиночество с безмерным одиночеством человека.
     Потому,что тогда и там мы оба: и я и та птаха в выси-вместе делили общее наше и вселенское одиночество.Вы замечали,как умирают птицы? Они просто улетают из своего гнездовья,чтобы остаться наедине в прощающимся с нею миром.Птица умирает легко.Птица и в мир этот приходит легко.В ней нет цепляния за свою птичью жизнь.Ее жизнь-всецело растворена в мире и с миром она-заодно.
     Вы замечали,как умирают люди? Они,как и птицы уходят в свое одиночество,даже будучи окруженными толпой и близкими, дорогими лицами. Сейчас я,как и та птица моей памяти.Я еще не ушел,но я уже и не в миру,а,как бы,выделен,выдавлен из него на свой островок одиноких и ждущих своего финала.
     Сегодняшнее мое одиночество и вселенское сиротстсво моей ненужности миру и покинутости меня миром,пришло ко мне оттуда-из того моего прошлого.Сегодня я точно узнал,что у одиночества нашего,как и у печали нашей- есть своя связующая нить.И она-неразрывна,если одиночество твое тотально и подлинно.Если ты в нем-тотален и подлинен.Сегодня,сейчас я во всем-тотален!
     Мне каждый мой миг,вдруг стал сверхнаполненным.И каждое бликование слова,солнца,жизни-сверхярким, сверхординарным ,сверхчувственно воспринимаемым.
     И,какие у меня шансы,доктор?,-скорее автоматически и для проформы,почти лениво и безразлично,спрашиваю я.
     Он продолжает смотреть мне в лицо и,что-то мне говорить.Но мне кажется,что смысл им мне отвечаемого я воспринимаю не по звукам,а шевелению его губ.
     -Надеюсь,как мужчины,мы можем только о правде?
     Я опять лениво киваю головой.Потому,что мне уже не интересен его ответ.Я его уже точно предчувствую.Ибо в таких ситуациях,в таких интонациях врача-ошибок не бывает.И поэтому я смотрю сейчас сквозь доктора в проем окна,залитого полуденным солнцем и лишь слегка притемненного ветками красивого цветущего рододендрона.Мне сейчас цветок рододендрона более интересен,чем ответ моего доктора.
     -У тебя,-он переходит на ты и этим устраняет всякие остатки иллюзий,-Влад шансов нет.Ну скажем так-на 99% нет.
     Я спокойно киваю головой,словно поддакивая его верной версии.И со стороны кажется,что два человека,два хороших друга обсуждают варианты в покер.Да впрочем так оно,наверное и было.Это ведь и был мой покер,моя рулетка,в которой мне выпало самое важной мое зеро.
     -Сколько у меня осталось времени,Майкл?
     Я впервые называю его Майклом на ты...Я знаю,что он уже перестал быть моим лечащим доктором.Он сейчас для меня-всего-лишь один из остающихся по эту черту жизни.Он-просто представитель жизни.Как небо за окном,как ветка колышущегося  рододендрона.Практически он сейчас напутствует обреченного.Наверное ему сейчас-очень тягостно выдавливать из себя слова.Но мне и не нужны его слова.Мне важна дата,которая для меня им уже определена.
     -Я думаю,Влад.У тебя не больше пары месяцев осталось есть в запасе.Ну ,может-быть,два с половиной.Я тебе выпишу болеутоляющие.Но принимать их будешь только,-он замялся,-только,когда терпеть будет не в моготу.Ну ты понимаешь о чем я?
     -О,Майкл! Не беспокойся.Все будет хорошо.Ну в смысле-все будет,как и должно в таких ситуациях быть.Не я первый-не я последний,кому выпадает сия карта.Я постараюсь не подвести тебя и успеть завершить все свои земные дела,Майкл.
     -Спасибо тебе за правду,Майкл.За правду,которая меня –окончательно освободила.
     Некоторое времямы еще сидим и разговарием ни о чем.И оба понимаем,что миссия каждого выполнена.И пора расставаться.Я знаю,что дальше я перехожу уже под опеку госпиталя и онкоцентра.И,вряд-ли мой путь пересечется с его,здесь на этой земле.Мы оба встаем из-за стола.
     Майкл пытается следовать за мною до самого выхлда.Но это-лишнее.Это уже-ничего не решает в главном-в крепнущем холоде моего одиночества.Вернее в его нарастающем во мне апогее.Я останавливаю Майкла рукой.
     -Прощай,Майкл.Я за все благодарен тебе.Когда-нибудь мы-обязательно встретимся с тобою-чистые и невинные,и омытые слезами остающихся здесь жить,и искупленные и прощеные за все.Просто мне выпало уйти туда первым.Ты-немного еще здесь задерживаешься.Беды нет,Майкл.Весь вопрос-только в сроках.Но и они,по-большому счету,ничего не решают в этом лучшем из миров.Понимаешь? И помни,Майкл.Беды нет.Только разница в сроках…
     Уже у самой двери его я оглянулся.Оглянулся лишь на мгновение и слезу застывшую,но так и не сбежавшую по его щеке увидал.Но все наше подлинное,настоящее прощание и произошло с ним именно в нем- в мгновении.В том великом и прощальном безмолвии взглядов,для которого никакие наши слова уже не важны,не нужны,не значимы.
     По стеклу моего “Мустанга”,мелкой,барабанной дробью стучит летний дождь.И он смывает с него-последние пылинки угасающего,раскаленного жаром дня.Мне кажется,что он омывает не только стекло моей машины,но и душу мою-изболевшую и уставшую.Он,словно заглаживает собою всю тяжесть и всю боль,всю испытывающую глубину событий этого удивительного,рокового моего дня.Он-летний и теплый.И я даже руку свою выставил в окно машины,чтобы поймать его на ощупь.
     И,когда первые его капли прикоснулись к моей разгоряченной ладони я ощутил в себе огромное и ,почти непреодолимое желание,остановиться и выйти тесноты машины на этот простор,на эту волю и в мир,где теплотою,мягкостью и убаюкивающей, утишающей и смягчающей неистовую боль души влагой летнего дождя тебя омывает все сущее.
    Кажется я нашел место на подвернувшейся мне парковке..И я знаю,что это мое сущее сейчас готово служить мне и моему намерению пройтись пешком,вдыхая и впитывая в себя запах дождя и мозаику жизни.Я выбираюсь из своего “Мустанга” и просто иду.Я не знаю куда я сейчас иду.Я-весь бесцелен.
     Впервые мне не надо куда-либо,по-настоящему,ни спешить,ни достигать.Я просто есмь.Пока еще есмь.Всем нутром своим я ощущаю,как мои неестественно побледневшие щеки окрасил жар нездорового и болезненного румянца.Но дождь,этот благодатный и спасительный дождь- мягко и нежно гасит своей остужающей,освежающей прохладой.
     Он тихо капает на мои щеки и предлагает губам моим-попробовать его на вкус.Он,словно утешает меня,говоря собою:” Брось,старина! Брось свою боль.Смотри-какой я прекрасный сейчас.Наслаждайся же мною”.
    И я наслаждаюсь.А ноги сами меня несут-несут…За поворотом показалось летнее,уютное кафе.И из динамиков лилась легкая,очаровательная,романтическая мелодия.И приятный,грудной голос,так похожий на Марлен Дитрих-ворковал немногочисленной публике о прекрасном Париже,об одиноком и вольном сердце,о встрече.
    Я заказал себе чашечку своего любимого,пряно-горького арабика.И,усевшись за столик-просто смотрю на этот мир.И у меня-ощущение невидимки.Я вижу их-этих людей,эту целующуюся юную пару,эту белку,сноровисто бегающую по сосне,эту букашку,упорно бегущую в свое убежище,а меня-никто.
     Я и впрямь уже-почти никто.Я сейчас,как давно проплаченный и использованы хозяином чек.Еще занимаю место в его бумажнике,но во мне для него уже нет никакой ценности.Я-не нужен.Я вообще никому не нужен сегодня.Ну,разве-что-этому дождю,да неведомо откуда взявшейсякошке-смело и безбоязненно появившуюся сейчас и,так доверчиво трущуюся о мою ногу.
     И моя рука гладит шелковистость ее спинки.Моя память жаждет запомнить саму радость этого ощущения прикосновения к жизни.Я же знаю-это последнее прикосновение.Это-прощальное прикосновение.Это-просто снисходительный дар моего бытия за мне предназначенное.Поэтому во мне сейчас и светлая боль и умиротворяющая душу сорадость от соприкосновения со всем,что вижу,слышу,осознаю.
     Мне захотелось всех обнять сейчас.Всех любить.Во мне родилось сейчас-великое блаженство и сорадость за всех и все.Во мне-трепетная и ранимо-нежная любовь к этой кошке,доверившейся моей руке.И к этим двумь молодым и целующимся,и не обращающим на меня никакого внимания.
     Откуда это блаженство в предстоящему уйти? Откуда,из каких далей и неведомый высот-эта сорадость всему живущему? Откуда этот манифест любви и боли одновременно в моем маленьком,одиноком сердце? И,как оно-такое маленькое,такое трепетное и все израненное способно вместить в себя все,что я так беззаветно,так пронзительно-светло и выстрадано люблю?
     И откуда у меня на глазах эти предательские слезы,которые мне хочется в себе удержать? Но которые катятся и катятся по разгоряченной моей щеке.И,как хорошо,что на фоне этого дождя,на фоне его капель,умиротворяющих жар моего лица,их сейчас не заметно.
     А может это и не дождь вовсе помогает мне скрыть и замаскировать мои горькие слезы прощания? Может это сам мир,в котором бликовал и жил-прощается со мною и также разделяет со мною печаль своих каплей-слез?
     И сидя в этом стареньком уличном кафе-балаганчике,и всматриваясь в этот окружающий мир,мы с его дождем сейчас заодно.Ибо эти наши слезы-утешение наше.И дождь этот т капли его умиротворяющее скроашивают сейчас вселенскую пустоту и неприкаянность моего великого одиночества души.
    Я сейчас ему безмерно благодарен за то,что стуча по зонтикам навесов над столиками этого кафе,остужая жар моих щек и губ он растворяет собою и мои слезы,искрящиеся застывающей капелькой в уголках моих глаз,чтобы тут-же скатиться по моей щеке на руку ее подпирающую.И я даже слышу шум этого летнего,убаюкивающего мир и мою душу дождя.Ведь в нем-своя мелодия жизни.Нет.Я люблю дождь.Мне нравится вслушиваться в его монолог с землей,с небом,с деревьями и с людьми.
     Поэтому,умирая и уходя я непременно,перед последним своим вздохом,последним своим взглядом приподниму бессильную свою голову,огляну ,еще стоящие вокруг лица и выберу,среди них главное-лицо моего могильщика.Он,конечно же,подойдет ко мне и учтиво наклониться.И услышит от меня-еще живого и истерзанного,еще обремененного угасающей жизнью только одно:
     -Могильщик мой! Прошу тебя! Не рой мне мою могилу так глубоко.Ибо даже оттуда,из под тяжести темной земли,я по-прежнему желал бы слушать шелест летнего дождя..
    Я не совсем хорошо помню,как я доехал домой от Майкла,после кафе,после бесцельного блуждания и ходьбы.Как вел свою машину не помню.Я только помню-множество,пятнами мелькавшие за окном машины лица.Лица-вспышки,лица-пятна.Лица-фантасмагории.Я только знаю,что тогда,в те xcs-буквально выпал из ощущения реальности.Словно сам я не присутствовал на земле,а парил в выси.Над всем парил.Над всем миром.Почти,как та афганская птица,парившая тогда надо мною,над всеми нами-живыми и мертвыми и еще только умереть собирающимися.
     Уже смеркалось.И мой взгляд упал на ровно лежавшую,возле камина парочку поленьев.Мари-так и не использовала их за все время моего отсутствия в Японии.И,хотя погода не была сейчас холодной,хотя сумерки за окном тепло подкрашивались багрянцем угасающего заката,мне было зябко.Мне захотелось тепла.Хоть самого небольшого,хоть самого мимолетного,но только,чтобы душа моя,хоть немножечко ожила и согрелась.
     Я чиркаю спичкой.Одна за одною.Но они почему-то ломаются в моих непослушных пальцах,пока,наконец-то,мне не удается поджечь полуоборванной,старой газеты.И вот уже первые язычки пламени-робко,несмело лизнули белое полотно бумаги.А,через секунду,огонек живого золота перебросился на поленья,обняв их своим жаром,своей жадностью.Я вспомнил,что у меня был в запасе ром.Просто-забытая годами емкость с алкоголем.Сегодня,сейчас-он мог бы мне немножко помочь.Сегодня он-мой лучший друг.Изливаясь в рюмку он,словно бы-сам-себя предлагает:
     -Ну,выпей же меня,дружище! Ну испытай меня,как в некогда забытые,добрые,старые времена.Тебе станет легче,мой друг! Я ведь ,для этого и создан,чтобы помочь тебе и утешить тебя,твою горечь и невысказанный крик твой.Я могу растворить их собою…
    Я пью.И не испытываю,как всегда ранее-отвратной горечи алкоголя.Я-пью и мне хорошо внутри.И жилище мое светлеет в бликах пляшущего огня.А,может это просто огонь ожившего камина так светит только для меня?
     Я знаю,что меня скоро ждет.И,через что суждено будет пройти и выдержать,и остаться человеком,а не обезумившем от боли и страдающим,бессильным и заживо разлагающимся овощем.Я надеюсь-только на бога и на обезбаливающие,которые мне выписал Майкл.И в обезбаливающих тех-будет для меня весь мой бог и его щадящая меня милость.
   И моя рука сама тянется к бумажнику,чтобы посмотреть на рецепт.Вместе с ним пальцы вытаскивают и маленький,плотный квадратик визитки,которую еще сегодня ,утром вручил мне мой знакомый Дейв.
     Маленький,простой клочек бумаги.Как связующая нить между одинокими.Как шанс заполнить пустоту.Как луч надежды в мире неприкаянных.Но из-за расслабляющего действия алкоголя я вспомнил о предложении Дейва сходить с ним на яхте к югу Южной Америки.К тем самым знаменитым ревущим  сороковым,где буйство океанской стихии,где печальные вскрики парящих чаек,словно предостерегающие людей:”Опасно! Печально!Не надо вам сюда!”.
Где рев воды и где твоя жизнь-не более,чем игоа случая и милости великих сил океана.Конечно-это был рискВесьма реальный и весьма закономерный в нашей плате за самоутверждение,за остроту опасности и риск жизнью,за право довериться искушающей силе стихии и силе постижения и познания себя.
     А,впрочем-почему риск? Рискуют ведь-только живые и только живущие.У меня же-риска уже никакого.Я-почти-что бессмертный и лишь на время задерживающийся здесь.У меня уже все предопределено выводами доброго,милого Майкла.У меня и риска уже нет.Это у Дейва он есть.Дейв многим рискует на утлом своем суденышке.А мне предстоит –только небо,голубень воды,бескрайняя даль,парение чаек над головой,рев штормовых волн и запах смерти в них,борьба и дикое напряжение всех сил,волны и свистопляска стихии,которая может и поглотить и растворить тебя в своем великом,вечном забвении.Может,конечно.И мои пальцы все вращают и вращают полунаполненную рюмку.И только языки пламени камина пляшут и пляшут по моему лицу.Да сгустившуюся  за спиной пелену темени  прочь отгоняют.
     Решение пришло молниеносно.И моя рука набирает номер его мобильника.
     -Алло! Это ты-Дейв?
    Я слышу его удивленно-радостный ответ.Но будто боюсь отказаться от своей сумасбродной затеи,торопливо обьясняюсь:
     -Прости,дружище,что в столь позднюю пору тебя тревожу,но…Ты говорил,что собираешься на своей яхте к мысу Горн?
     -Ну,да,Влад.Разумеется.Я так и сделаю это,через полтора месяца,как и говорил тебе.Ведь это-давняя моя мечта,Влад.Ты меня поймешь,дружище.Ты ведь всегда понимаешь,таких,как сам?
     -Дейв! Ты предложил мне подумать над этой великой твоей авантюрой? Не так-ли,дружище?
     -Конечно,конечно,дорогой,Влад.Именно это я тебе и предлагал сегодня.И предложение мое,для тебя-в силе.Если,разумеется ты решишься рискнуть вместе со мною?
     Рискну-ли я? Всю жизнь я только и делал,что рисковал.Риск вошел в мою кровь и в плоть мою.Я свыкся с ним,как муж свыкается с нелюбимой женой,а жена с мужем.И потом.Дейв ведь не знает о моей ситуации.Дейв ведь вообще не знает,что для меня это будет,скорее-последняя,прощальная ситуация,которую мир и жизнь еще способны предложить мне на вкус,на пробу.Риск-это вино,это хмель высшей остроты.Это-наркотик,который отведав раз,уже не оставляешь никогда.И потом…Это-лучше,чем медленно и с стиснутыми от боли челюстями угасать здесь,в этой давящей тиши осиротевшего жилища ,с этим вселенским одиночеством ненужности и отработанности.
     -Дейв! Я хочу сказать тебе,что я-согласен! Я согласен с тобою туда,к Горну,к черту,к дьяволу,к богу,к сущему,ко всему.Я решил,Дейв! Я-хоть завтра…
    Он с минуту молчит,словно не веря еще правде и искренности моих слов.И,тот час же-разряжается градом восторженных эмоций.
    -Черт побери,Влад! Только вы-русские,можете так бесшабашно-отчаянно.И непредсказуемо.Только с вами можно отчаяться и рискнуть и к богу,и к черту,и к дьяволу.Я очень рад,Влад,что бог мне послал сегодня тебя и встречу с тобою.Это-не спроста,Влад.Это-судьба,Влад! Мы уйдем к Горну,-он задыхался от переполнявшего его восторга.Он выговаривается:
     -Приезжай,Влад немедленно.Приезжай завтра же.Я готов изменить намеченный срок.И у нас будет-ровно неделя на подготовку.Я жду тебя-русский бродяга.Я очень тебе рад-русский!
  Он ложит свою трубку.Потому,как мог бы услышать,как стучит сейчас мое сердце.И волнующе.И проникновенно.И ликующе.Мое сердце могло бы ненароком выдать ему то,что я не сказал бы в словах-мою последнюю тайну живого.
     И,через минуту я срываюсь со своего кресла и в ритме   ошалевшего бешенного начинаю сбрасывать в рюкзак самое мне необходимое.Теплый свитер.Теплые непромокаемые штаны.Штормовку.Айпад с любимыми мелодиями души,бритвенный набор и вот это мое,маленькое,я его назвал походным, фото в складывающейся рамке.Нв нем-мои два  дорогих,два самых любимых и желанных существа-мои дочери Анна и Элеонора,оставшиеся там,в родной и далекой мне Украине.Я успеваю поцеловать на фото обоих.И,торопясь-суетливо все раскладываю по карманам рюкзака.
    Я знаю,я предчувствую,что больше сюда никогда не возвращусь..Что все оставляю здесь уже навсегда,как оно сейчас есть.Я хочу успеть за неделю нашего приготовления к походу на яхте Дейва,успеть записать то,что во мне сейчас вызрело, родилось, оформилось и рвется в свет из силок замысла.Рвется, чтобы в невысказанном,в невыраженном и ненаписанном еще слове-рассказать о простой жизни и поиске.Просто рассказать,не надеясь,что когда-нибудь,кто-нибудь об этой жизни узнал.
    Мы ведь все и всегда пишем о себе-только в надежде остаться ,хоть в слове,хоть в жесте,хоть в образе-памятными.Не важно,что век наш –недолог и память о нас смертна.Не важно,что на твою могилу,дай бог,нашлось бы время,придти парочке твоих друзей или знакомых.Потому,что по-настоящему,по-человечески страданием о тебе проникнется лишь твоя бедная матушка,да старый,хромой и полуослепший верный твой пес,быть-может,доковыляет до твоей могилы,всюжизнь правдой прослуживший своему хозяину.Я знаю,что мы хотим быть памятными,хоть для одной-единственной души во Вселенной.Я это знаю и потому очень тороплюсь.
     Я сажусь за свой пыльный и старенький письменный стол и быстро набрасываю на чистом листе:
“ В случае моей смерти или исчезновения,при любых обстоятельствах,прошу адвокатов-все имущество этого дома и все права на владение этим домом,как собственностью-оформить и передать Вастерман Мари,1959г.рождения,проживающую по-адрессу….”
    Я знаю,что это письмо,эту записку она прочтет.Она непременно ее прочтет.Потому,что мы не разошлись и не разбежались.Мы оба-просто отошли друг от друга на небольшую дистанцию,чтобы друг-друга еще лучше,пристальнее и точнее  разглядеть.Я ей сообщу о себе,когда буду уходить в свое последнее путешествие,в котором я просто обязан сдать свой последний зачет ,свой усвоенный урок на зрелость.На все,чему учила меня моя жизнь и Накамура,который,наверняка сейчас-пристально и зорко наблюдает за мною оттуда,в месте,в котором мы все,когда-нибудь,встретимся….



ЭПИЛОГ.
    Я читаю эти строки и его слова-слова моего дорого брата.Я слышу,как по крыше нашего старенького чердака стучит освежающий,летний дождь.И слезы моей грусти и пронзительной печали-сейчас тоже,вместе с этим летним дождем.
    Я открываю,пожелтевший конверт,пришедший к нам из далекой и неведомой мне Америки,от незнакомой мне и неизвестной Мари и,словно в замедленном кино,вчитываюсь в плохо написанном по-русски:
    “ Дорогой,Андрей!
     К сожалению мы никогда не были с тобою знакомы.Хотя ты и слышал обо мне из уст своего брата,Влада.Я хочу передать тебе печальную и скорбную,для всех нас, весть,что твой брат-Нечипоренко Владимир,гражданин США 17.07.2005.вместе с неким Дейвом Гилтом,вышли на океанской яхте в плавание.И,через семь дней пропали в районе мыса Горн,во время бушевавшего там продолжительного шторма.Поиски спасательных служб и береговой охраны,результатов никаких не принесли.
     Я очень скорблю,Андрей о твоем замечательном брате и любимом мною человеке.Мы все,знавшие его и любившие его-скорбим и помним о нем.Прости,что вынуждена тебе этим сообщением принести вашей семье боль.Но я обязана была тебе об этом сообщить.
                Вексенберг Мари.
P.S.Вместе с неоконченными записями Влада я также высылаю тебе и его самое дорогое мне и любимое мое фото.Таким именно твой Влад запомниля мне на всю мою жизнь.

      Я вынимаю это фото.И всматриваюсь в дорогие и знакомые мне до боли  черты  брата.На нем-голубень ясного-ясного неба.На небе-огромная-огромная радуга,словно обрамляющая Влада краями своей дуги.
    Я целую это-безмерно мне дорогое фото.Я страшусь,чтобы не испортить его своею слезою.И,прижимая его к своей груди,спускаюсь с чердачной лестницы.И вижу,что скорый,освежающий и очищающий все летний дождь прошел.Что в воздухе пахнет озоном и свежестью спелых помидоров.И,главное,что на всей голубени ясного-ясного неба распласталась красивая и многоцветная радуга-почти такая же,как и на фото,которое я сейчас так бережно к груди прижимаю.
   Ведь я же знаю.Это-не только его радуга.Это-улыбка любви и нежности,печали и светлого ободрения,которые мой брат и все ушедшие с ним дарят нам оттуда.
      

   
   
     -



    
    

    
    

      
    
    
    
    

       




 
    
    
    

       

    


    
    
    

    
    
   

 
    
    
    
    
    
    


    

    

    
    


               

      
    
    
    
    
    
    
 
    

    
    
    

    
    
    
.