Воскресеньями

Жаркими летними вечерами мне часто хочется гулять, но в городе слишком плотна завеса из выхлопных газов, поэтому я почти никогда не гуляю.
Наверное, мне хотелось бы, гулять больше.

Было солнечное утро, мне позвонила подруга и сказала, что хочет видеть меня у себя на даче. Я, не раздумывая, сказал, что обязательно приеду на первой же электричке.
Я вышел из дома в своей единственной кепке и с рюкзаком за спиной. Потому что без кепки я обязательно перегреюсь на солнце, а в рюкзак я сложил карту Подмосковья. На самом деле у меня есть GPS-модуль в телефоне, но бумажная карта намного лучше, когда едешь на дачу.
Народу в электричке было совсем мало, меня окружали только бабушки и их внуки. Дети бегали по вагону и размахивали руками. У меня в наушниках играло радио. За окном всё было такое зелёное.
Когда я приехал, на станции почти никого не было. Я спросил, как доехать до нужной мне остановки у единственного дедушки, который сидел на лавочке. Дедушка объяснил мне, как пройти до остановки и на какой автобус там сесть. Я поблагодарил его и отправился дальше.
По расписанию нужный мне автобус должен был подойти через двадцать минут или около того. Поэтому я снова включил радио и сел в тенёк на лавочку. По радио сказали, что вечером, возможно, будет дождь. Но небо было такое голубое, и всё вокруг такое зелёное. Я решил, что метеорологи снова обманывают. Потом по радио крутили какие-то странные песни прошлых лет, и я переключил канал. На другом канале сорокалетние мужчины пели о странных духах и взрослых стихах, я решил послушать, о чём там поют сорокалетние ещё. Она пели о Боге и Америке. Интересно, когда мне будет сорок, я тоже буду петь в душе о таких странных вещах?
В пригороде всегда такие ужасные грунтовые дороги, от каждого прикосновения к ним поднимается плотное облако пыли. У меня аллергия на пыль, поэтому грунтовые дороги кажутся мне ужасными. Не будь у меня аллергии я, наверное, относился к ним по-другому. Но у меня есть аллергия, и поэтому я гневно взираю на них при каждом удобном случае.
Пока я слушал глупые песни сорокалетних мужчин, ко мне подсела пожилая женщина с большой сумкой в руках. Она достала из своей большой сумки бутылку из-под колы, в которую был налит желтоватого цвета компот, отпила немного, и засунула бутылку обратно в свою большую сумку. Моя мама тоже всегда наливает компот в использованные бутылки, когда я был младше, всегда стеснялся носить их с собой. Я никогда не выпивал содержимое этих бутылок, но мама почему-то продолжала наливать мне туда компот.
В автобусе не было никого, кроме меня. Я открыл пошире боковое окно, встал коленями на широкое сиденье и покрепче взялся руками за железную раму. Ветер дул мне в лицо, а двигатель старого автобуса шумно гудел, и гудели листья на ветру. Всё гудело, кроме моей головы. Я был счастлив, как никогда. Потому что просто высунул голову в окно автобуса, мне так мало надо.
Когда я выходил из автобуса что-то пошло не так. Я упал со ступенек на траву, хотя, мог упасть на дорогу. Мои белые льняные брюки стали отчасти зелёными и даже слегка порвались в районе колен. Что-то пошло не так.
Я шёл по обочине в своих испорченных брюках и солнце светило мне в глаза, я слабо понимал куда иду, потому что был слишком расстроен из-за своего глупого падения на траву. Всё моё хорошее настроение пошло под откос.
Но я всё шёл и шёл, постепенно всё снова стало неплохо. Мне в затылок светило полуденное солнце, а под подошвами сандалий скрипели мелкие камушки. Я слушал радио и думал, что Гёте был как всегда прав, сказав: «Всё будет хорошо – на этом построен мир». Мой мир, так точно, ведь порванные штаны - это пустяк, главное, что я могу идти вперёд, путь даже в порванных штанах. Они не делают погоды, погоду делает кто-то важнее обыкновенных штанов.
Улицы почти всех дачных посёлков построены по линейной системе. Я быстро нашёл ту, которая была нужна мне. По обеим сторонам грунтовой дороги стояли потрепанные одноэтажные домики с разноцветными ставнями. У домика моей подруги ставни, наверное, синие. Я пока не видел её дом, но был уверен, что он милый и с синими ставнями.
Я расстроился, когда увидел, что дом, в который я был приглашён совсем не деревянный и уж тем более не с синими ставнями. Это был не дом, а какая-то нелепая самодельная постройка из серых кирпичных блоков и шифера. Я расстроился так, что вспомнил о своих дырявых брюках. Всё стало совсем плохо, просто потому что люди не умеют жить в правильных домах, и я абсолютно не умею падать со ступенек.
Пока я расстроенный стоял у калитки, меня успела приметь та самая подруга, которая и позвала сюда. У этой подруги длинные каштановые волосы и кривые ноги. Её совсем не портят кривые ноги, но каждый раз, когда я думаю, о ней мне в голову приходят именно её кривые ноги. Наверное, это странно, потому что она красива и у неё классное имя. Её зовут Эрика.
Эрика обняла меня, и я обнял тоже, она была в коротких шортах. И поэтому когда она рассказывала мне про мясо, которое парни собираются жарить на гриле, я смотрел только на её кривые ноги. Эрика всё не переставала говорить о мясе, а я хмурился, пытаясь не смотреть вниз туда, где были её ноги.
Потом мы пошли на задний двор, там были люди, они о чём-то говорили и смеялись.  В лицо я, кажется, знал каждого, но по именам нет. Я вспомнил лишь маленькую девушку Катю. Настолько маленькую, что я, наверное, смог бы поднять её одной рукой.
Я громко поздоровался со всеми, и тихо поздоровался с Катей. Я даже сел рядом с ней и сказал, что она хорошо выглядит. Просто потому что больше никого не мог вспомнить по имени, а она залилась краской и потупила глаза. Наивная и глупая Катя. Злой и коварный я.
У Кати были жидкие светлые волосы, острые черты лица, веснушки и тёмно-серые глаза. Катя мало говорила. Не потому что умела слушать, а потому что ей было нечего сказать. Я рассказывал ей о своих порванных брюках. Эти брюки я купил где-то в Индии, поэтому я немного рассказал ей об Индии. Катя никогда не была в Индии, и кажется, совсем об этом не печалилась. Я продолжал говорить об Индии, друзья Эрики продолжали жарить мясо на костре и пить пиво, Катя продолжала скучать. Я слишком увлекся Индией. Такое бывает.
Я так заговорился, что совсем забыл о том, зачем сюда приехал. А когда вспомнил, всё-таки решил спросить, любит ли она гулять по вечерам. Конечно, любит. Все любят. Тут даже спрашивать ни о чём не надо.
Мы сидели в тени на старой лавочке и смотрели на белые клубы дыма, исходящие от мангала. Они поднимались к безмятежному голубому небу, а безмятежное голубое небо оставалось всё таким же безмятежным. Потому что был июль и почти полдень.
Я думал, долго ли ещё быть июлю, и когда придётся провожать август. А потом думал о том, что никогда не купался в полночь и вообще ни разу не купался в речке за эти пару месяцев.
Катя улыбалась и совсем забыла про меня. Она говорила с Эрикой о работе. Они работают в одном дизайнерском бюро, неплохая работа. Но я никогда не умел рисовать, поэтому не могу судить, каково это делать разного рода художественные проекты. Наверное, это интересно и совсем не скучно.

Когда наступил вечер и все пошли смотреть кино в дом, я, Катя и ещё какой-то парень остались во дворе. Этого парня звали, кажется, Вадим, а может быть Влад, я не запомнил. Пусть будет Влад. Влад постоянно смеялся и напевал какие-то странные песни, но не о Боге и Америке, потому что ему не было сорока. С Владом даже Катя смеялась, хотя, Катя не смеялась со мной. Возможно, я просто не хочу признавать отсутствие у себя чувства юмора, но пускай Влад будет очень смешным, невероятно смешным, потому что он смешнее меня. И пока я думал о шутках, Влад, закинув за спину гитару, взял нас за руки и потащил куда-то.
Он притащил на высокий берег реки, я даже не заметил, как мы миновали много-много приземистых домов, много-много поворотов и много-много метров по траве в ночной почти уже росе.
Мы сидели на старой лавочке. Влад играл на гитаре и пел свои странные песни, Катя зевала, а я думал о своих промокших ступнях и лодыжках в росе. Маленькие капельки скользили по коже, я морщился. В воздухе пахло полынью и сырой землёй. Было чудесно, если бы я не обращал внимания на свои мокрые ноги, всё было бы идеально.
А потом Катя легла мне на плечо, и кажется, заснула. Влад всё так же пел. До утра я слушал песни Влада, ближе к рассвету он даже играл Кобейна и Смита. Тогда я подпевал ему и смотрел на небо. Как будто я пел небу серенады, как будто признавался небу в любви.
Потом проснулась Катя, мы пошли домой. Мы шли домой медленно, ели передвигая тяжёлыми ногами, каждый в себе. Я, например, думал, что впервые в жизни провёл ночь так странно и так круто. Солнце вставало за нашими спинами и начиналось воскресенье. Воскресенье начиналось так странно, воскресенье начиналось так круто.

Я ехал домой на электричке и понял кое-что очень важное. В полночь купаться холодно, лучше не купаться в полночь. В полночь лучше петь песни. Я никогда не умел хорошо петь, а тем более играть на гитаре. Но я обязательно научусь, как вернусь домой. Совсем скоро научусь.
Чтобы ещё раз моё воскресенье начиналось так странно, чтобы ещё раз воскресенье начиналось так круто.