Никиткина жизнь. Часть 1. Детство. Глава вторая

Глава вторая

Поймали Никитку сразу же на следующее утро. Следы на снегу привели к скирде прошлогодней соломы, где он отсиживался. Картуз убитого сторожа и окровавленный нож говорили обо всём сами за себя, да и перепуганный сирота не отпирался. Видавшие виды жандармы из сыскного отдела только качали головами – небывалое это дело, чтобы такой пострелёнок смог здоровенного бугая-сторожа зарезать, да ещё и приют поджечь.

Испуганный Никитка был готов ко всему. Происшедшее с ним казалось дурным сном. Он каждую минуту ждал, что откроет глаза и проснётся в  полумраке знакомой  приютской спальни,  наполненной тяжелым запахом мочи и гниющих тряпок, а страшная кровоточащая глазница сторожа Игната окажется всего лишь дурным видением. Но жуткий сон не кончался, он наоборот становился все реальнее и приобретал новые страшные очертания. Суровые жандармы в башлыках, с шашками и револьверами на кожаных ремешках повергли в ступор. Строгий господин о чем-то расспрашивал и диктовал что-то непонятное писарю. В окна приказной избы заглядывали любопытные сельчане и слышалось только одно слово: «Убивец! Убивец…». Постепенно Никитка свыкся с тем, что теперь его так стали называть и, приподняв голову, насторожённо оглядывался по сторонам.

 К удивлению, бить его никто не собирался. Взгляды взрослых  вместо злобы выражали жалость и сочувствие.  Кто-то сунул кусок колотого сахару, ржаной сухарь и квас в большой щербатой кружке. Машинально он стал есть, чем вызвал всплеск умиления окружающих. Сердобольная стряпуха принесла большую суму, где лежала краюха хлеба, сало в тряпице, теплые носки с варежками и со слезами вручила ему.

Когда Никитку в сопровождении жандармов вывели на крыльцо, то толпа, стоящая вокруг, охнула и зашевелилась.  Старухи крестились и робко протягивали кто пару яичек,  кто полкраюхи хлеба. Жандармы хмурились, делая вид, что ничего не замечают. Передавать арестантам еду воспрещалось, но испокон веку на Руси, по странному обычаю, считалось святым делом подкормить  воров и преступников. А тут сирота-заморыш убийцей оказался! Ну как не пожалеть такого?

В  деревенской кузнице,  куда они  подъехали, кузнец, грязно матерясь, наотрез отказался заковывать тонюсенькие грязные щиколотки в кандалы, да и колец  такого размера не оказалось. Тогда, тихо переругиваясь между собою, жандармы кое-как связали Никиткины ноги пеньковой верёвкой,  закутали его в огромный тулуп и на этом успокоились. 

Сани, запряженные  ледащей кобылкой, покачиваясь, поскрипывали полозьями по  укатанной дороге.  Когда проезжали мимо лавки, пожилой жандарм приказал вознице остановиться и побежал туда. Вскоре вернулся со свежим, горячим ещё калачом и шкаликом водки в руках. Молча сунул калач Никитке, а из шкалика, ловко выбив пробку, отпил половину.  Так же молча протянул остаток водки напарнику и  отвернулся, пристально глядя в поле и усердно вытирая глаза засаленным рукавом шинели.

Сдобный калач,  посыпанный маком с сахарной пудрой, был мягким и словно таял во рту. Степенно пережевывая невиданное лакомство,  Никитка выглядывал из высокого ворота тулупа. Вороны, клюющие на дороге замёрзшие катыши навоза, неохотно отлетали в сторону и сердито каркали им вслед.  В их раскатистом: «Каррр! Каррр!»  ему слышалось «Каторга! Каторга!»   От этого  жуткого слова становилось не по себе.
«А, плевать!» - подумал Никитка: «Авось, на каторге будет не хуже чем в приюте…»

Продолжение следует