Записки среднестатистической россиянки

                ДЕТСТВО
             Человеку нередко становится дорого и мило то, что невозможно вернуть. Именно поэтому минувшие дни, безвозвратно ушедшие, сохраняются в памяти особенно отчетливо, практически на всю жизнь, до глубокой старости. Самым изысканным блюдом  всегда будет казаться печеная на огне картошка, от которой нещадно чернели зубы. Речка, озеру, где ты купался в детстве, остается в нашей памяти как самая большая и полноводная. Неповторимый вкус воды, выпитой из родничка, запомнится на всю жизнь. Кажется, порою, что тогда в детстве, и солнце светило ярче, и небо было прозрачнее.  Твой дом был целым миром привлекательный, непонятный, загадочный… Таинственны ниши, куда не проникал зимними вечерами свет от керосиновой лампы,  таинственен шар березовых дров,  таинственны тени на стене, движущиеся непонятно от чего и поэтому причудливые.
             Я была очень добрым и жалостливым  ребенком. Может потому, что видела, как тяжело болела мама, как трудно доставался хлеб бабушке.  Так как взрослые были заняты своими делами, я росла самостоятельным ребенком.  У меня всегда было какое-то неудовлетворенное чувство любви. Пройдет много - много лет и я узнаю, что такое отдавать и получать любовь. И убеждена, что это самое ценное и светлое чувство на земле.
             Был у меня один недостаток, но с годами он помогал мне выстоять в самых страшных испытаниях судьбы. Настойчивая я была и очень – очень оптимистически  изобретательна. Конечно, я не требовала ни денег, ни каких-то невероятных вещей, но если что надумаю, обязательно сделаю. Как не ругала меня бабушка, а потом и воспитатели в детдоме, я всегда стояла на своем. Если ставила перед собой цель – то шла не сворачивая, отстаивая свою правду, свое право на свое мнение. С раннего детства мне пришлось защищать свое место под солнцем. Я всегда осознавала, что  живем мы на бабушкину копеечную пенсию, и на те гроши, которые подрабатывала вязанием и шитьем. Она сначала, как я помню, получала 9 рублей пенсии, затем ей добавили, она стала получать 11 рублей и только перед смертью – 21 рубль. Мне было ее жалко, но нищета унижала, и я  тем более старалась сохранить  свое достоинство. Мечтала поскорее вырасти, выучиться и начать зарабатывать.
        Когда в колхозе требовалась от детей какая-нибудь помощь: помочь ли при перегоне овец через поля, чтоб не было потравы, или что-то вымыть, прибрать, я всегда с радостью шла. Очень гордилась, когда мне немного приплачивали. Первую зарплату в сумме 8 рублей я получила лет в 14, когда приехала из детдома и  отдыхала у бабушки в деревни. На небольшом кирпичном заводике возила на вагонетке сырые кирпичи на сушку в печь.
         Бабушка понимала меня. Сердцем и душой понимала, что мне предстоит одинокая, трудная судьба. Без поддержки родных. Она не ломала мой характер, только иногда сдерживала излишнюю мою горячность.
        Детство – это родина первых чувств. Первая прочная любовь к бабушке, любовь – жалость к маме, любовь-воспоминание к отцу. И конечно радость общения с друзьями, подругами, но большее наслаждение мне доставляло наблюдение за природными явлениями. Я с трепетным волнением переживала каждое большое и малое ее событие, явление: свет июльской ночи, августовское небо, пересеченное фосфорической туманность Млечного пути, буйство запахов весной…
             Хотя назад, в прошлое, пути для нас нет, но кусочки нашей души, самые тонкие и нежные чувства остались там. Закроешь глаза, и зашуршат, закопошатся подробности былого. А за ними вкрадчиво вползает милая грусть  об ушедшем детстве.
             С возрастом твое детство отделяется от тебя неумолимым течением жизни. Занавесом, плотно сотканным из потрясений и радостей, из мировых событий и любовных разочарований, из надежд и обид, сокрушений…
             И если занавес вдруг приоткроется, смотришь на себя со стороны удивленными нынешними глазами.
             Слезы счастья, горечь разлуки. Любовь к свободе. Жалость к больному котенку. Мечтательность. Печаль. Первые думы о смерти. Дружба. Первое прикосновение руки друга к твоей руки. Внезапная надежда. Счастливая догадка. Грусть и беспричинное веселье. Вид первого снега. Дробь летнего дождя. Радуга, наполняющая тебя ощущением счастья. Восторг чуда жизни на земле.
              Неужели было? Ну, конечно! Неужели я? Да. Иначе откуда эта просветленная печаль. Эта неустойчивость ощущений, когда из-под настоящего проступает прошлое. И твое сердце замирает от нежности.
             Сколько радости было в осознании, что ты повсеместно и повсечасно окружена природной красотой. Сколько же открывалось красоты в цветке, в листочке. Весной, зимой, когда под ногами хрустит крупчатый снежок, когда сверкают и звенят капели.
           В детстве поездка на телеге, запряженной лошадью, в теплый летний день была несказанным удовольствием. Двери домов не запирались, а шкафы не запирались никогда. Мы пили воду из речки или озера, не боясь заразы. Никому  не могло прийти в голову кататься на велосипеде в шлеме. Мы мастерили тележки, сани, самокаты из досок и старых колес и неслись с горки. Мы уходили  из дома утром и играли весь день, возвращаясь тогда, когда в домах загорались  золотые огоньками лампы. Целый день никто не узнал, где мы были. Мы резали руки и ноги, ломали кости. И никто ни на кого не подавал в суд. Виноваты были только мы сами и никто другой. Мы неслись смотреть фильмы в клуб.
         Зато у нас были дела и друзья. Мы выходили из дома и находили их. Мы катались на велосипедах, пускали  спички- кораблики по весенним ручьям, сидели на лавочке, на заборах. В школьном дворе и болтали, о чем хотели. Когда нам был кто-то нужен, мы стучались в дверь, просто заходили и виделись с ними. Без спросу! Сами!
         Мы придумывали игры с палками, мы воровали овощи в огородах. Ели их немытыми, и никто из нас не заболевал. Учились с удовольствием, школа была родным домом, некоторые ученики не были так сообразительными и оставались на второй год, те, кто оставался на третий, просто уходили работать в колхоз. И никому не было обидно. На переменах мы играли во всевозможные игры. Водили хороводы с песнями. Бывало, разбивали  окна, нечаянно, но были готовы к последствиям, ни за кого не прятались. Наши поступки были нашими собственными.  Понятия о том, что откупиться или спрятаться за спину родителей,  даже в голову не приходило. Родители тех лет принимали сторону закона, можете себе представить?! Наше время рождало нас решительными людьми, учило решать самим свои проблемы и мы тянулись к знаниям. У нас была свобода выбора, право на риск  и неудачу, ответственность, и мы как-то просто научились этим всем пользоваться. И еще была большая гордость за свою страну.
      Мы воспринимали мир, как чудо, и знали, что у мира не семь чудес света, а огромное множество. Каждый день это огромное  чудо.
Пирожки с повидлом в школьной столовой – ну разве не чудо?! Никогда не угадаешь, с какой стороны повидло вылезет!
      А студенчество это:  авоська с мясом на форточке, пельмени, ливерная колбаса метр-рубль, холодец. Коллективное поедание всех этих  дефицитов – ни с чем не сравнимая вещь!
Бесплатная медицина – это тоже чудо. Врач один, а очереди две – одна по талонам, а вторая по записи. А еще и третья была: « Я только спрошу», ну тут ничего не изменилось и до наших дней, эти очереди не смогли искоренить никакие  реформы.
Да сколько еще их было, этих чудес нашего детства и юности…
Зубной порошок – чистил как зубы, так и серебро.
Писающий мальчик на  двери туалета.
Молоко в треугольных пакетах.
Мы раньше много чего делали такого, что сейчас и в голову не взбредет делать. Более того, если ты сегодня хоть раз сделаешь то, что тогда делал постоянно, - тебя не поймут, а могут и за сумасшедшего принять.
Взять хотя бы  автоматы с газированной водой – там был  стакан граненный – один на всех. Сегодня никому в голову не придет пить с одного стакана! Сегодня его украдут через пять секунд после установки автомата, ровно за три секунды до того, как утащат и сам автомат. А раньше все пили из этих стаканов. Обычное  дело! И ведь никто не боялся подхватить какую-либо заразу.
Кстати эти стаканы использовали для своих дел местные пьяницы, и, представьте себе, они возвращали стакан на место.
А чуть позже появились диафильмы, мы вешали простыню на стену, задерживали дыхание и смотрели их с любой тематикой.
А черно-белые фотографии…
А сбор макулатуры в школе…
А сбор металлолома…
А воскресники и субботники с музыкой…



              Что для меня детство? Потерянный рай или прекрасные и не очень воспоминания? Оглядываясь назад, я вижу, что мое детство не прошло даром: оно дало мне ощущение родины и привязало меня к ней неистребимой любовью. Все, что есть: стихи  Сергея Есенина, песни, которые пела моя деревня, цветущий луг, рдеющие кисти, хваченные первым морозом ягод рябины -  моя Россия. Ощущение чистоты от колко-свежего воздуха Бурятии, лучистый свет звезд, и тонкий, едва уловимый запах ландыша в карельских лесах – моя Россия. Все это отзывается во мне и поныне, каким-то волнением. Гордость ли это? Грусть? Любовь? Все, пожалуй, вместе, и все это, можно назвать чувством родины. И пришло оно ко мне из детства.
               Не всегда найдешь ответ на все вопросы, но жаворонки детства продолжают звенеть над лугами твоей память, льют свое серебристое пение.
Из детства вырастают деревья нашей судьбы и характера. И как бы высоко не поднимались деревья, там, в детстве спрятаны корни, что питают и держат их.                В детстве спрятаны подземные, животворные родники, к которым пробиваются острые корешки нашего сознания.
               Где-то там в моем детском палеолите, маревые реки струятся для меня, шумят изумрудные леса, как образ чистого и вечного движения. И все это понизано светом ласкового солнца  моего детства.
              В детских летах закодировано нечто весьма необходимое для души человеческой. Нечто такое, что потом  во всю жизнь сказывается на наших вполне «взрослых» поступках – утверждают психологи.
             Так-то оно так, закодировано, но что?
              Почему одно выветрилось, а другое вот оно. Походя брошенное кем-то слово, доброе или глумливое, давняя чья-то случайная ласка, или почти незаметная обида, мимолетное оскорбление  или поддержка, - почему они имеют обыкновенность оживать? Почему отсюда, из взрослого далека, такой значительной представляется росинка в том твоем рассветном лазоревом мире?
           Пройдет много-много лет, жизнь уже клонится к закату, и вдруг совершенно неожиданно, я вспомнила, как шла однажды по улице и где-то рядом, в двух шагах, упал с дерева яркий оранжевый лист.  Просто с дерева. Просто лист. А я помню его всю жизнь. Вот такое оно детство.
         Как медленно там продвигалось время, а лето тянулось целую вечность. Все, что тогда, в том далеком мире со мной происходило, происходило, словно на другой планете.  Я была неумирающая и непреходящая. Я еще там не знала, что стоит за этим безмятежным спокойствием, еще не были ценностью вишневые утренние зори.
          Я их просто впитывала.
          И те прекрасные дожди и тот напоенный солнцем чистейший воздух, который разливался от небес до небес, и хрустально светел, мерцал над моим детством.
            Я им просто дышала.
            Не думала я там о вечности, но ощущение ее смутно носила в себе. Все окружающее представлялось мне нетленным, неподвластным никакой разрухе. И среди людей для меня не было смертных, все были долгожители.
Может это и закодировано в наших  душах, плюс гены совести и справедливости.
            Моя юная, переполненная мечтами душа училась жить, находила отраду в этом сверкающем мире, где зимой дерзкий живописец рисовал на окнах пышные свои картины – белые размашистые папоротники, лилии, причудливые цветы тропиков.
            С годами все вокруг уменьшается, меняется все на свете: дома, люди. Но не меняется заполненное белыми облаками небо, влажно-мохнатая от тумана земля и лес. Все становится ближе, роднее. Живительные токи струятся на  меня, из того далека, и все тамошнее  для меня словно лучится, светятся чем-то неземным, как та радуга, которая после дождя играя красками, соединяет землю и небо. Высокая арка, которая у солнца за мокрой  зеленью леса, за синей тучкой цветет. И чувства нежности, любви, преданности, чести остаются вечными. Они не подвержены ни идеологиям, ни технологиям.
Любовь – есть любовь, боль - есть боль.
            И все в моем детстве трудились: человек и пчела, ветер и вода. Все было уместно в том мире, все так слаженно. С годами мы рушим эту гармонию, помещая себя в искусственный нами созданный мир, дел, чувств, условностей, где:
Лето без радуг,
Зима без снега,
Весна без жаворонков.
               Сердце  мое вновь замирает, когда летят весной птицы, несущие моему суровому краю жизнь. Все начинает оживать, трогается лед на реках и озерах, оттаивает сок в деревьях, просыпается гром в тучах, тогда солнце своим золотым ключиком отмыкает землю и мою душу, для нового круга жизни.
              Пусть кому-то сверх элементарным или даже смешным может представиться мир, из которого я вышла, но для меня он был и будет истоком раздумий. Я жила там, где люди ближе были к самим себе и природе, травам и солнцу.
                Они жили от зари до зари трудом, дарившим радость от сознания собственной  востребованности и простой радости созидания.
В детстве я любила придумывать истории по поводу всего, что видела и знала. Я со всеми разговаривала – и с деревьями, и с животными, и мне казалось, они меня понимают.
                Мы играли в войну. «Ты – немец, а я – русский». И при этом защищали свою землю, знамя любой ценой сохраняли, готовы были на самопожертвование. Эти чувства я бережно сохраняю по сегодняшний день.
             Наши родители были всегда на виду, мы видели их в труде и на отдыхе.             Они не прятали свою жизнь, а спокойно вводили нас в естественный круговорот жизни, порождая рвение подражать и помогать. Может это и есть гармония человеческого бытия, которую так нервно и болезненно ищет человек мегаполиса.

               Родилась я в середине ХХ века, когда уже отгремели основные грозные события кровавого века. Пятого марта умирает Иосиф Сталин, вместе с ним умирает целая эпоха. Мне 1,5 месяца, поэтому события идут без меня. Из этой  эпохи я застала портреты. Да! Портреты на глянцевой бумаге  мужчины с усами, взрослые  сказали, что это Сталин, почему-то их очень много было и в клубе и на улицы. Может до нашей глубинки новости политики дошли с большим опозданием. Мы  с подругой подобрали несколько и на обратной стороне рисовали. Это я помню отчетливо. Было, наверное, мне лет пять. Бабушка ругалась и почему-то боялась. Отобрала  у меня всю эту бумагу и сожгла в печи. От греха подальше.
           В деревне все шло своим чередом, появились новые портреты, я уже была школьницей и знала, что это Никита Сергеевич Хрущев.
    Бывшие солдаты были полны воспоминаниями о войне… Пили, плакали, ссорились…. Возвращались односельчане из плена, из ГУЛАГа. Мы дети старались  находиться около их. Они много и охотно рассказывали о своих бедах, печалях, обидах. Так большая история  вливалась в меня из рассказов. В нашей глухой сибирской деревне не было радио, доходили одна- две газеты. Электричество пришло в нашу деревню в 1961 году. Мир земли я познавала через ощущения, а мир людей через рассказы взрослых и свои наблюдения за их жизнью. Поэтому когда начинаешь вспоминать, понимаешь, что все переплелось в памяти, так глубоко вошло в душу и сердце, что трудно разделить свои воспоминания и рассказы бабушки, односельчан и реальные события.
           У каждого из нас в паспорте обозначено место рождения. У одних это может быть столица, а у меня моя деревня, которую не сыщешь даже на самой подробной карте,  но каждому из нас милы его родные места. И каждый из нас, где бы он ни был, хранит  в своей памяти что-то дорогое и близкое. И сладко сердцу от этих воспоминаний.
                ВЕСНА ЖИЗНИ
            В юности, молодости мы порой изгоняем воспоминания о детстве на антресоли памяти. Через полвека, подытоживая пройденный путь, начинаю понимать, что изгнанное на  антресоли детство и было самым важным временем в моей земной жизни.
           Я достаю ворох выцветавших снимков и, пристально всматриваюсь в саму себя. Бережно расправляю выгнувшиеся фотографии, и внутри моей души что-то выпрямляется, обретая изначальную форму, встает на свои места.
            Вспоминаю себя: пробираюсь вглубь забытого континента с помощью маленького проводника, что смотрит с черно-белой фотографии на меня ясными глазами. И открываю для себя удивительную вещь: уже когда-то я была собой. Не умея читать, говорить, ходить – все равно была собой. И даже ближе к себе, чем сейчас, когда на меня наросло столько лишнего, чужого.
            
          Хотелось бы мне знать,  может ли кто-нибудь определить точно тот момент своего существования,  когда в первый раз возникло в нем отчетливое представление о своем собственном я?  Первый проблеск сознательной жизни? Когда я начинаю перебирать и классифицировать свои первые воспоминания, со мной всякий раз повторяется то же  самое:  эти воспоминания постоянно как бы  раздвигаются передо мной.
           Вот, кажется, нашла я то первое впечатление, которое оставило  о себе отчетливый след в моей памяти; но стоит мне остановить на нем свои мысли в течение некоторого времени, как из него тотчас начинают выглядывать и вырисовываться другие впечатления – еще более раннего периода.
Действительно, память имеет удивительную способность  оживлять  небольшие кусочки воспоминаний. Но рано или поздно цепочка наших воспоминаний обрывается. Мы упираемся лбом в невидимую стену таинственного,  и разводим руками от бессилия…
       Луга  ощетинились зеленью. Мне пять лет. Под кустом, где я притаилась, редкая, будто кружевная, теневая ткань. Ткань то спокойно лежит, то движется. В руках у меня красивая железная банка из-под конфет. На ней нарисована тройка коней с Дедом морозом. Это моя сокровищница. В ней я храню красные, синие, зеленые осколки стекла, фантики от конфет, красивые картинки. Осколками стекол я пользовалась постоянно. Если один глаз прижмуришь, а к другому приставишь стекло, то все кругом будто по волшебству принимает удивительно красивую, мягкую синею или зеленую окраску. Воображение начинало создавать свой чудесный мир, свою сказку. Но рассказывать о ней я не могла, никому, ибо теряла красочность, как теряет пестрая бабочка свою окраску от прикосновения к ней.
    Впервые я ощутила, и поняла, что надо хотеть и бороться за жизнь, после какой-то продолжительной болезни, на грани детства  и отрочества. Мучил красный туман, было очень жарко. Однажды вынырнув из этого отвратительного тумана, я увидела ванну чистой воды, приготовленную бабушкой, наверное, для стирки. Вода звала, манила своей прохладой. Я встала и выкупалась. Изумительное ощущение горячего тела и студеной воды захлестнуло меня восторгом. Бабушка мой восторг не разделила, и как потом рассказывала, увидев меня в ванне, решила, что я умру. Она с причитаниями закутала меня в одеяло, и сон накрыл меня. Бабушка  всегда вспоминала мое купание. Рассказывала, что  спала я больше суток, она  не отходила от меня. Около меня побывали, практически, все жители  нашей небольшой улицы. Когда я проснулась, увидела залитую мягким светом избу – все мое тело, все мое маленькое существо наполнилось радостью жизни. Самое интересное, что на протяжении жизни я  практически не болела простудными заболеваниями. Всегда любила и люблю холодную воду. Холодная обжигающая вода тепло и силу возвращает телу.
      Память, она ведет тебя по маршруту только ей известному. Недалеко от нашего дома в кустах боярышника бил ключ. Таинственно в полумраке листвы, серебряно лепечет прозрачная, с какой-то нежной голубизной, вода. Я наклоняюсь к ней, вслушиваюсь в ее пение. Мне нравится, как поет вода. Вода всегда манит меня своей загадочностью, я наблюдаю за ней. Начинаю понимать, что в разные времена, она разная. Через нашу деревню протекала небольшая речка. Весной она с ревом бушевала, пенясь от нерастраченной силы накопленной за зиму, летом – величаво текла, а зимой смиренно спала, не забывая при этом, поить всю нашу деревню. Нам ребятишкам она дарила себя всю, и летом, и  зимой. Летом  прохладу, а зимой изумительные поля катков.
    Ночь. Все омыто лунным маревом, блестит роса, шелестят, раскачиваются березы.… И над всем этим миром сияют лучшие звезды моего детства. Я впитываю дух этого прекрасного края, мое маленькое сердце всегда замирало от  этого великолепия.
    Особенно мне нравилось место за нашим домом, где столпились березы. И сегодня из своего взрослого далека я ловлю запахи моего деревенского детства. Мысленно встречаю там рассветы. Вижу, как солнце окропляет золотом иголки сосен, подрумянивает бересту на березах, а вокруг золотая россыпь ромашек. Что-то  очень светлое поднимается в душе, и на этот свет отзывается каждая клеточка моего тела и души и поныне.
    Я любила быть одна в лесу, часто уходила в луга и горы. Часы, проведенные наедине с природой многому меня учили, и, прежде всего, любви ко всему живому. Одиночество располагала к раздумьям. А окружающая природа – строгие темные ели, весело трепещущие на ветру березы, летящие неведомо куда белоснежные облака учили чувствовать и понимать все прекрасное. У меня было множество друзей, одноклассников. Любила я и шумные игры, часто  была заводилой, но внутренне предпочитала  оставаться одной. Почему? Где-то на уровне подсознания, я, наверное, ощущала инородность нашей семьи в нашей деревни. «Эвакуированные», «они снимают угол»- эти слова часто болью отзывалось в моей душе.
       Из деревенского детства пришла ко мне любовь к земле. Не теоретически восторженная, свойственная некоторым горожанам, а вполне действенная, когда по настоящему болит сердце за непрополотые грядки и неубранные вовремя плоды. Деревня учила труду, мы всегда  с родителями делили  домашний труд. Пололи, убирали, стирали…. На всю жизнь вынесла неписанное правило: взялась, так сделай дело до конца, даже если это тяжелая работа. От качественно проделанной работы наступает удовлетворение собой, чувство самоуважения. Тогда ты начинаешь ценить людей труда, уважать их.
Любое детство – тысячи вопросов: «Почему?»
Со временем жизнь ответит на многие из них. Но все наши жизненные пути начинаются здесь, в нашем детстве.
                ЗА ЯГОДАМИ

               Звуки детства, запахи детства, они остаются с тобой на всю жизнь. Остается в памяти и звенящий ровный зеленый свет полной луны, и потрескивание старых бревен дома. Ломоть ржаного хлеба, парного молока, изумрудная зелень травы. Мы учились любить росу, легкий утренний туманец, маковый  цвет осенней рябины. Наблюдали, как плачет от радости дерево, когда приходит весна, и как в расцветающем подсолнухе ночует шмель. Сбор ягод в детстве это было удовольствием и тяжким трудом. Оно было сравнимо с путешествием, открытием новых уголков природы и серьезным витаминным подспорьем  зимой.
              Смородину белую и черную, черемуху, кислицу (красную смородину) собирать поручалось детям. Они росли недалеко от деревни. Мы брали бидончики  и  гурьбой бегали за ягодой. У каждой компании были свои заветные места.  А за голубикой и брусникой, грибами ездило взрослое население. Ехали на лошадях, впряженных в телеги, ходки. Ездили всей улицей и на целый день. Редко брали  с собой детей. Ехали далеко в тайгу, и никто не исключал встречи с дикими зверями. Голубику брали на болотах, требовалась особая осторожность, чтоб не угодить в бездонные колодца.
           Ночь перед походом за ягодами была для меня беспокойной, тревожно-радостной. Решался вопрос, возьмет меня бабушка с собой или нет?
Отправлялись за ягодами задолго до рассвета. Бабушка ставила  передо мной условие, если самостоятельно проснусь, она возьмет меня с собой. Вот  тогда-то я выработала в себе «будильник». Просыпалась  раньше бабушки, тихонько одевалась, выходила на крыльцо и ждала, когда проснется бабушка. До сегодняшнего дня я не пользуюсь будильником. Мои внутренние часы намного надежней и никогда меня не подводили.
         Выехали, когда чуть-чуть  забрезжил рассвет. Мягко и легко ударяют по земле лошадиные копыта. Телега трясется и вздрагивает на ухабах, а птицы уже  щебечут. Воздух упругий, аж, ежишься. Ночной хлопотливый дождь смыл пыль, скатал ее шариками на дороге. И уже блестит омытая дождем листва.
         Долго поднимаемся в гору, взору открывается вся деревня. Я отыскиваю свой дом. Он кажется игрушечным. Но это  мой дом, мне есть куда вернуться. Спокойствие и счастье наполняет меня. Я уже не боюсь неизвестности, а наоборот тороплю повозку и пытаюсь угадать, а что там за горизонтом.
           Дорога пошла вниз. Сначала исчезает дом, потом наша улица, потом деревня. Новый мир открывается передо мной. Он растет, растет….
Выехали, еще утренняя звездочка светилась, но осыпанный звоном птичьих голосов, мир постепенно преображается. Становится все светлее и светлее.  К месту сбора ягод прибыли, когда солнце уже припекало.
Все что открылось взору, компенсировало  все дорожные ухабы. Так, наверное, выглядит рай, о котором  мне рассказывала бабушка.
           Синие горы с белоснежными шапками. Разноцветный лес, вдалеке поблескивает река. Воздух наполнен дыханием леса. Ощущение, что угодили на другую планету, сохранилось у меня и по сей день. Там совсем иное мироощущение, иное исчисление времени, и через 55 лет мне хочется вернуться туда и остаться  там навсегда.
           Да и люди вокруг улыбчивы. Ласковы. Ни одна мать никого не ругает, ни один отец не прикрикнет на детей за все наши шалости. И это безоблачное детское веселье счастливыми, невидимыми волнами, до сегодняшнего дня, почти физически сотрясает мое сердце.
          Из того далека, улыбаются синие-синие глаза моей бабушки из-под  белого с голубизной платка.
          Мы с подругой устав от сбора ягод, убежали на пригорок. Лежим в травах душистых, высоких. Голова кружится от солнечного духа. Цветы на верхушках трав покачиваются над нами, где-то в синем небе. Небо голубеет приветливо, и как будто шепчет нам своим сияющим простором: я ваше, я люблю вас. И лишь  кое-где в недрах синевы едва заметно серебрятся тучи, но и они светятся.
           Сбор ягод подходит к концу. У всех полные ведра. Солнце тоже  засобиралось на отдых. В горах предвечерье тянется долго. Солнце скрывается за вершинами, яркий день уступает наползающей тьме. Лишь редкие облака, да восточные склоны сочными отсветами от насыщенно- красного до оранжевого еще долго расстаются с уходящим на отдых светилом.
            Возвращаемся в густых сумерках.  Деревня не спит, ждет ягодников. В окнах домов золотятся огоньки.
            Я безошибочно вновь отыскиваю свой дом.
                ЗАГОТОВКА  ДРОВ

        В морозном сибирском климате   дров для топки двух печей приходилось заготовлять много.  Ранней весной бабушка получала  разрешение на заготовку дров, в определенной сельсоветом, делянке.  С пенсии нанимали кого-нибудь из соседей мужчин  спилить деревья и распилить их на поленья. После  этого мы с бабушкой и если мама была дома. то и она с нами уходили на делянку. Складывали чурки, готовили их к вывозке. Особо большие чурки требовалось расколоть на две части или даже четыре.
       Путь до делянки был не близкий, шли пешком, поэтому выходили ран, когда  недолгие сумерки ясного весеннего  утра кончались.
       На делянке топтали тропку к каждой чурке. Снег ослепительно сверкал. Ближе к обеду  бабушка разжигала костер, кипятила чайник. Обед в основном вареная картошка, круто посоленный хлеб и луковица. Вкусен был этот холодный хлеб, какое-то особое удовольствие было в медленном его пережевывание среди морозной тишины. Можно было прищурить глаза и долго-долго смотреть на искрящееся от солнца бездонное небо. Все это  запивать чаем  с запахом смолистого дымка. Но… бабушка торопила, надо было  сделать всю работу до темноты и засветло попасть в деревню. Сибирский лес не совсем безопасен, особенно  ранней весной, во время бескормицы. Встреча с диким животным не сулила ничего хорошего.
       Все невзгоды заготовки дров компенсировались отрадой печного тепла, сухого прогретого воздуха деревянного дома всю осень, зиму и раннюю весну.
                О ЗАВИСТИ
          Я всегда смеюсь, когда к ребенку относятся как к существу, который без подсказки взрослого и ступить не может. Ох, и ошибаются взрослые, ребенок уже человек, только пока еще недолго  живущий на земле. Все человеческое ему не чуждо, в том числе и зависть. Я всегда  завидовала большой семье и большой библиотеке. Завидовала тем, кто хорошо умел петь. Увы, мне не просто медведь на ухо наступил, на моих ушах слон основательно потоптался. Однако  песни и музыку я любила, в моей души  они звучали всегда, всегда трогали до глубины души, волновали. Грустным песням я всегда  сопереживала. Кто-то бабушке подарил или отдали старенький патефон. Каким-то чудом нашлась к нему пластинка, где было записано две песни: « Амурские волны» и «Голубой Дунай», я их слушала до бесконечности.
       Когда я их слушала, эти волшебные мелодии рождали во мне неведомые до этого времени эмоции, ошеломляли меня, потрясали своей красотой. Ведь я до этого слышала только песни в исполнении жителей нашей деревни, игру на балалайке, гармошке и баяне. Из патефона лилась музыка совершенно мне не знакомая. Она сплеталась со словами песни, от этого казалась особенной. Она не принадлежала миру, который меня окружал. Она рассказывала мне о дальних странах, событиях, о которых я ничего еще не знала. Под нее я грезила о путешествиях. В 1961 году в дерене появится электричество, я услышу песни по радио. Всю историю страны  я впервые  узнаю через песни.
        Вот только зависть зависти  рознь. Завидовать по злому, – это идти обреченно по узкой колее, тогда как вокруг огромное поле жизни и тропинок во все стороны немерено. Выбирай любую и иди по ней, ты же не дерево и тебя не прикопали. Хорошая зависть  необходима человеку. Хорошая зависть помогает тебе идти вперед, получить то, что являлось предметом зависти и даже получить больше, благодаря своему упорному труду души и тела.

        Чему я по-хорошему завидовала, так это русской печке в доме моей подруги.  У нас дома не было уютной русской печки, так и не было до 1962 года и дома. Ничего нельзя было поделать, моя семья была эвакуированной, мы «снимали угол». Когда построили дом для эвакуированных. Нам выделили одну квартиру, там были две красивых печки, но, увы, они были современными.
          Русские печки,  им надо бы слагать гимны. Они непременные участники жизни людской. Вместе с людьми  они делили радости и невзгоды. Судьбы у печек, как и у людей, бывали разными, у каждой своя. Они символ вечности России. Даже после пожара, уцелевшая, но пока мертвая, давно остывшая, она обязательно возрождалась к жизни, а вокруг ее появлялось новое человеческое жилье. Она вновь обогревала, кормила, становилось центром семьи.  Русская печка, она как символ  жизни неистребимой и неостановимой, какие бы несчастья и трагедии на нее не обрушивались.
            Вот такая прекрасная русская печка  у моей  подруги была, ведь они местные, коренные сибиряки. Печка была большая и топилась она круглый год, и зимой, и летом. Из чела ее всегда пахло чем-нибудь вкусным: свежим хлебом, щами, отварной картошкой. По вечерам  подруга, с двумя своими сестренками, укладывалась на нее спать. Зимой, когда удавалось упросить бабушку разрешить мне у них ночевать, я с радостью забиралась на печь и терпеливо ждала, когда все уснут, чтоб  насладиться в одиночку теплом печки.
       В избе все затихало.  Зимняя, деревенская, скованная морозом  тишина, синеватые сугробы за окном. Я сквозь дрему слышала, как печка вздыхала, и даже как будто  покряхтывала. Она обнимала меня своими ласковыми боками, и я засыпала.
      
       Сегодня у меня большая семья, большая библиотека. Есть моя книга и мои рассказы. Есть дом с печкой, но, увы, не той «русской» из моего детства, но «еще не вечер».
                СКАЗКИ
                Читают тебе сказку, которую ты так просила прочитать, столько просила, и все было прочитать некогда. Читают тебе сказку, а ты уже засыпаешь, ты  уже спишь совсем и даже слушаешь не очень внимательно. Вертишься и переспрашиваешь поминутно, что и кто сказал, потом постепенно затихаешь, и уже  все слова становятся яркими и западают в душу, остаются в ней, каждый образ светится перед глазами, и вот уже не герои живут на свете, а  ты становишься героем, героиней сказки. Сказочный мир окутывал меня, как одеяло, сны становились светлыми и цветными. В своих детских  снах я летала, способность летать во сне, я сохранила  по сей день.
                Сказки, как у всех  детей,  стали родиной первых моих сильных чувств. Воспитание любого человека начинается  со сказок. Если это не так, человек получит ущербность на всю  жизнь. До сих пор слышу голос матери  или бабушки читающий мне сказки: « Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит…». Самым главным в лесу мне представлялся леший. Человек не человек, пень не пень, сидит он под деревней елью и ухает. Лесной дух, зеленым  мхом оброс, а глаза синие-синие. И все он лесные тайны знает, о птицах и зверях заботиться.
          Особенно хорошо слушать сказки зимой. В печи с тихим звоном осыпается груда березовых углей. Морозное окно вспыхивает голубыми искорками. Я  с нетерпением ждала вечера, когда бабушка ложилась рядом, прикрывала от холодной стенки меня одеялом и начинала читать или рассказывать сказки. Они были разные и про курочку Рябу, про Гадкого утенка, Серую шейку, про принцев и принцесс, о злых и добрых волшебниках. Сказки Пушкина о них особый разговор: «Сказка о рыбаке и рыбке», «Золотой петушок», «Семь богатырей», я  могла их слушать  бесконечно, и  сама их читала своим детям, а теперь читаю своим внукам. Если сказка была печальной, сердце мое сжималось от жалости, я плакала горькими  тихими слезами. Когда сказка была добрая, веселая, у меня сладко слипались веки, и казалось, не бабушка говорит, а течет – журчит  серебряный родничок. Они учили меня: слабого - жалеть, обиженному – помогать, друзьям быть верной. А еще учили верить в лучшее. Ведь в сказках всегда и во всем  берет верх доброта, справедливость. В сказках было все возможно. Мечтала, когда вырасту большой, то обязательно сделаю так, что всем будет хорошо.
           Мечты… Слово почти священное для детской души.                Бабушкины сказки, это особый разговор. В сказке ничего нельзя пропускать. Сказка течет по своему особому руслу.
                Сумерки густеют. Окна становятся голубыми, а рамы на них черные. Ничего не слышно в мире, кроме бабушкиного голоса. Я засыпаю, но даже сквозь сон слышу бабушкин голос.


          Проходят годы, ты уже взрослая, и все отвлекает тебя – и школа  и друзья, разговоры и спорт, но все равно в какой-то день всплывает сказка, простая сказка детства. Из светлого дня осени приходят к тебе старые сказки и уводят они тебя в далекий  мир фантазии. Ты начинаешь их читать, забываешь, что надо спать, что ночь на дворе.

                Слоники

          Давно-давно у меня в детстве была одна знакомая.  Я любила ходить к ней в гости. У нее дома было много такого, чего в наших домах не было. Жила она одна. В доме у нее было много цветов, особенно герани. Она ухаживала за ними, и они, как бы в благодарность распускались алыми и белыми гроздьями.
          В  комнате стояло старинное трюмо, с чуть помутневшим от времени зеркалом. А на этом трюмо – семь чуть  желтоватых  слоника, один другого меньше. Слоники были гладкими и прохладными. Мне разрешалось их трогать, даже брать в руки. Но потом слоников надо было обязательно поставить на белую кружевную салфетку, так, чтобы слоники образовали как бы полукруг.
           Я  проделывала это ритуал, а затем мы с ней садились пить чай. Чай был обязательно с вареньем и шаньгами. Соседка начинала свои длинные рассказы о разных городах, странах, ведь она воевала.  Была и  в Москве, и в Берлине. Рассказывала много о чем, а я с замиранием сердца следовала за ее повествованиями. Однажды я спросила, а где она взяла слоников. Она так горько заплакала, что я больше не рисковала задавать подобный вопрос.
Это был какой-то особый мир. Мир тишины и покоя. Комфортная зона детства.
         Потом в школе я узнала, что слоники и герань – мещанство.
А соседка уехала из нашей деревни. Куда, я не знаю, может на родину слоников.
                Страх
      В детстве все наши фобии. Я всегда боялась темноты и чего-то пустостороннего, чего сама ясно не понимала.  Мы с бабушкой  постоянно ходили  на деревенские посиделки, которые в основном устраивались зимой.  У кого-нибудь в избе собралось человек пять-шесть женщин с детьми. При свете керосиновой лампы кто-то вязал, кто-то  прял шерсть. Я любила эти зимние посиделки. Женщины пели, вспоминали о прошлом, а мы дети, притаившись, боялись пропустить хоть слово.
   Однажды женщины  заговорили о домовых, о ведьмах, о полтергейсте, различный видениях, особенно в годы войны, когда погибали  или получали ранения их близкие. На меня  их рассказы произвели странное впечатление. Мое воображение все это в образах представило мне, когда мы вернулись с бабушкой домой, я заглянула во все темные углы дома и долго не могла заснуть. Мне казалось, что стоит мне закрыть глаза, то черные кошки, домовые и вся нечисть  навалится на меня. Бабушка мою реакцию сразу  не заметила, только тогда отреагировала, когда я стала ночами кричать. Как могла она меня успокоила. Но я стала меньше гулять и очень не любила оставаться дома одна.  Детдом стал своего рода лечением для меня, ведь там всегда было шумно, и я никогда не оставалась одна. На территории детдома  круглосуточно горели яркие фонари, их свет всегда наполнял наши спальни.  С годами страх притупился, но где-то на кончике сознания или подсознания он у меня сидит. В своем доме я могу  одна жить неделями, но меня  всегда окружают животные, или кошка, или собака.
    Леса я никогда не боялась,  никогда не чувствовала в нем себя одинокой, наоборот любила бродить в лесу одна. Но однажды мы с ребятами решили сходить за ягодами и заблудились. Мы шли все глубже и глубже в тайгу. И вот уже глухими заломами и оврагами разошлась обомшелая тайга, перевитая звериными тропами. Парил уже вечер. Отблеск заката  пластался по вершинам деревьев, буйствовала мошка. Стало уже ясно, что мы окончательно потеряли  направление, куда  надо идти. Стали напрямую ломиться к реке, изгиб которой увидели с вершины холма. Каменистая осыпь сбежала, яс холма в чащу ельника. В просветах уже поблескивала полоска реки, слышен, стал говор воды. Все  пошли быстрее. Я тоже стала спешить, но страх липкой и прохладной паутиной обволакивал меня. Хотелось шагать широко, а ноги делали маленькие робкие шажки. Колени подгибались, танцуя неведомый мне танец, каждая клеточка тела существовала отдельно, каждая вытанцовывала что-то свое. Я чувствовала, как кровь отлила от похолодевшего лица. Я иногда. От страха, на несколько мгновений, теряла себя, но шла.
    Вышли к реке, когда сумерки основательно обложили тайгу. Разожгли костер. При виде живого огня  я немного успокоилась. Проглядывали звезды, край неба отсвечивал угасшим закатом. Становились сумрачными берега, река взбулькивала и ворочалась на перекатах. Изредка доносился окрик кедровки. Резкий и настойчивый.
    Мы измученные  переходом и страхом старались заснуть на лапнике, который наломали. Он пах одурманивающее и кололся пребольно.
    Вокруг безлюдье, оглушающая тишина, мне становится одиноко и страшно. Тьма обступает костер вплотную. Даже ветер не посвистывает в поваленных временем и грозами деревьях, которых скопилось вдоль берега не мало. Кажется, кроме костра, ничего нет на всем свете. Когда взошла луна, стало светлее и в тоже время непривычно и дико. Голые каменистые громады гор лежали отчужденно. Они не то, что молчат, в свете луны, казалось, что они враждебно онемели, словно  мы для них – диковинные создания. У меня было ощущение, словно я на другой планете или в другом времени, среди призрачно-пепельных нагромождений скал или где-то десятки миллионов лет до нашего времени. Тогда я испугалась просторов земли, захотелось домой, спрятаться за бабушку, зажмурить глаза и крепко – крепко уснуть.
  Видно и страх необходим деткой душе. Я боялась, но преодолевала его. Училась бороться сама с собой, училась держать себя в руках.
                ВРЕМЕНА ГОДА

            Времена года, как каждый житель деревни, я начала распознавать с самого раннего детства.
            Смену  времен года я ждала с не меньшим вожделением и нетерпением, потому, что  дети вообще не любят постоянных величин. Быстро меняющиеся с возрастом, мы требовали того же и от окружающего, и только что открывающегося нам мира. А времена года тем хороши, что несут с собой обновление, всегда созвучное открытой детской душе. Каждая пора отличалась не только красками, новыми ощущениями, но и своими запахами. Запахи времен года разные: август пахнет пряным духом смородинного листа и укропа. Свой неповторимый запах имел сенокос. Сухой ромашкой, мышиным горошком, клевером – всем букетом разнотравья пахнут тогда твои волосы и руки, да и сам воздух от земли до облаков полон душистыми испарениями скошенных трав.
     Времена года, неся разнообразия в мою жизнь, развивали мою наблюдательность, внимание не только к природным явлениям, но и к людям. Я наблюдала за родными, соседями, друзьями, понимая, как разнообразны они, живущие вокруг меня. Как неповторимы они, непостижим был порой для меня тайный мир их судьбы и мыслей.
               В детстве, наверное, я прямо-таки заболела какой-то неотвязчивой наблюдательностью, поэтому, наверное, всю жизнь работала с людьми.
                Во многом, конечно, я не разбиралась, но постепенно накапливались в памяти встречи, случаи, фразы, лица… Мой сосуд жизни наполнялся. Каждое мимолетное впечатление волновало меня и  эти волнения, эти движения души прочно укреплялись в моей памяти.
                Времена года учили сострадать, я это  перенесла и  на человека, особенно одиноким, старым людям. Учили стойкости и надежде, терпению. Вливали оптимистический настрой в мою детскую душу, ведь  за зимой обязательно  приходило лето.

                Весна

Еще минута, и по всей
Неизмеримости эфирной
Раздастся благовест всемирный
Победных солнечных лучей.
       Ф. Тютчев

            Зима всегда сменяется весной. Для меня всегда было и остается  самое волнующее время года.
             Весну я узнавала, да и сегодня узнаю по запаху в воздухе. У весны неповторимый запах рождающейся жизни.  Эфирным  воздухом опахнет тебя всю: живи, расти, радуйся.
             В конце февраля заметелит, завьюжит. Небо заволочет сизыми тучами. На заборах, на ветках деревьев лежат еще пушистые шапки снега, кажется, что продолжается еще настоящая зима, но снег уже сырой.  Первые  мартовские дни пахнут теплом и, под окнами дробно зазвенит капель.
Сначала подтают на солнцепеке крыши домов, потом начинает бормотать взахлеб капель. Крыши появляются на солнце теплыми и дымящимися. Легкий мутный дымок поднимается от сырых досок, и доски теряются, исчезают в этом тумане, как дрова в костре. Но вот костер догорает, исчезает снег, и над белыми улицами, над белыми сугробами у заборов, над белыми полями поднимаются, как первые проталины, черные-черные крыши домов. Крыши кажутся блестящими и живыми от растаявшего снега  и тонких быстрых струек воды, что падают вниз и застывают длинными чуть голубоватые сосульками. Которые  сами просятся в рот. На потемневшей дороге ошалело трещат воробьи. К вечеру краски ожившей весны затягиваются  ледком, и в этом прозрачном ледяном зеркале всю ночь горят, искрятся крупные мохнатые звезды последних мартовских морозов.
Весна еще далеко. Она еще прихорашивается где-то там, на юге, чтоб начать свое шумное шествие. Первыми слышат ее птицы, начинают петь.
            И пусть  еще землю обжигают заморозки, еще лежит в укромных местах – под пологом леса и в оврагах  - усталый снег, задыхаясь от тепла, но солнечные лучи уже дарят нам ослепительное пиршество, а птичий  хор грянул оптимистическую симфонию. Неожиданно в музыку весны вплетаются бодрые басовитые ноты. Это подали голос  в меховых – черных с золотом – шубах, спешащие к ранним цветам, шмели.
            Март – первая часть весны – весна света, говорила бабушка.  Я убеждаюсь, в ее словах.  Не с чем не сравнима ласка мартовского солнца! К нему от рождения мира тянется все живое на земле и птицы, и звери, и человек. Весна, прихорошившись где-то там, на юге начинала свое шествие.
Апрель.
          Апрель несет первые проталины, откуда выбегают первые ручьи, вскрывается  речка. За деревней опушилась верба. Это время года было для меня особенно важным, как будто от этого в чем-то зависила моя судьба. В сумерках я любила посидеть одна, послушать журчанье весенних вод.
        Какие только мысли не приходят весной. В душу, даже вопреки желанию, проникает щемящее - радостное ожидание счастья. Так уж, наверное, устроен российский человек, что он всегда надеяться на счастливые перемены. Но весной… Весной весь мир пробуждается и обновляется, и даже на старых, повидавших тяжелые времена деревьях, появляются новые листочки. Как только что проклюнувшиеся несмышленые новорожденные птенчики: яркие, веселые, клейкие.
         Жаль, что искренней восторг и радостное удивление открытия мира, то, что присуще детям, мы, взрослые, привыкшие к весеннему обновлению природы, испытываем с годами все реже. При этом пытаемся оправдаться повседневными заботами. Да и город съедает весеннюю радость.
          В городе даже редко птицы весной поют, словно поняв, что серые дома, серый асфальт не подходят для их песен. И если весенний синичный колокольчик, еще кое- как пробивается сквозь шум городских улиц, то концертов других птиц не слышно, только карканье ворон.
         В благословенные субботние, воскресные дни, когда я уезжаю на дачу, можно вновь стоя босиком на земле, смотреть в небо и  слушать птиц.
В разное время суток птицы поют по-разному. Днем  песни их деловито-спокойные. У каждой птахи свои дела и заботы: поиски пищи, хлопоты возле гнезда, любовные свидания и, вероятно, ссоры.  Вечером звучат раздумье и умиротворенность – прожит долгий, суетный день. В  песне проскальзывают длинные сонные нотки.
      Я люблю просыпаться под первые, еще со сна неуверенные птичьи трели и слушать.  Утреннее пенье – это удивление и восторг открытия нового мира. Оно нестройно и торопливо, но именно в этой торопливости, в перебоях и переливах разноголосья – вся новизна весеннего утра.
      
Слушаю птиц, проникаю взглядом в бесконечную высоту и, замираю от сознания вечности красоты земли. Можно  бесконечно следить за меняющимися свой облик облаками, за игрой солнечного света и тени.
     С годами я узнаю, что   еще наши предки знали, какое спокойствие вливается в душу, если долго и безотрывно смотреть в небо, отрешаясь от всего. Какие возвышенные мысли приходят в голову. Какая благодать разливается в груди. После таких размышлений о вечном, и приходящем совсем не хочется куда-то спешить, толкаться, невозможно обидеть ближнего.
      Так уж, наверное, устроен российский человек, что он всегда надеяться на счастливые перемены. Может  климат наш в том виной, весна волшебница в том повинна. Весной даже на старых. Повидавших тяжелые времена деревьях. Появляются новые листочки, как только что  проклюнувшие несмышленые новорожденные птенчики: яркие, веселые, клейкие.
                Май
           Весна в мае крылатая. С юга на север тянуться косяки гусей и уток. Из-под высоко плывущих нежных облаков льются волнующие крики птичьих стай. Леса подернулись зеленой дымкой. Нагретая земля задымила испариной. Она готова принять семя.
           Несравненные ни с чем весенние дожди. Дождь весной – это эликсир жизни, для всего живого. Мы с подругой, в легких платьишках, босиком бегаем под дождем, пытаемся  поймать капельки дождя и громко кричим «Дождик лей, не жалей…», бабушка стоит на крыльце и весело смеется.
           Но вот дождь перестает, только по временам легкий ветерок встряхивает молодые листочки и редкие капли, как слезы радости, весело падают на молодую траву, острыми  иглами прорезающую пелену из желтых прошлогодних листьев.
            Аромат  весны  слегка туманит нам головы. Весь мир наполняется какими - то журчащими звуками. Птицы неистово перекликаются, гоняясь друг за другом по зарослям молодого березняка. Они поют гимн любви всепобеждающей, все оживляющей весне. Кукушка призывно кукует, призывая подругу. Птицы щебечут, свистят, щелкают, перебивая друг друга, наполняя лес суетой  и гомоном пробуждения. Весь воздух напоен томной нежной прелестью зарождения новой жизни через тайну любви.
Мы с подругой громко кричим «Здравствуй весна!». Бабушка зазывает нас домой, мы переодеваемся и дружно пьем чай.

         И взрослую  весна властно зовет меня. Она подступала ко мне новыми  трудовыми заботами, хлопотами.  Но я всегда люблю эту трудную пору, пахнущую талой землей и терпкой свежестью распускающихся деревьев. Это пора светлых надежд.
         С юга каждый день прилетают новые гости. Уже с неделю тому назад обрисовался на небе первый черный треугольник журавлей. Ласточки снуют под крышей дома.
Весна в разгаре.
Вот уже на лодочке уплывает от меня май. Он прихватывает с собой синие дожди, зеленый шум и звонкоголосое птичье пение

         Схлынет половодье, подсохнет земля, одурманяще запахнет свежей травой и молодой листвой. Закипит, забьет белым ключом черемуха и наступит лето. Желтая душистая пыльца с ольховых сережек носится повсюду вместе с  беленькими лепестками черемух. Ели пустили вверх огромные светлые ростки, которые торчат прямо, как свечи, и странно выделяются среди старой прошлогодней хвои.
Весна в разгаре.
Вот уже на лодочке уплывает от меня май. Он прихватывает с собой синие дожди, зеленый шум и звонкоголосое птичье пение

Ранней весной и в начале лета мы особенно ощущали недостаток витаминов. На выручку приходила природа. Дикий лук по вкусу и питательным свойствам не уступал репчатому луку. Главное, не забыть захватить с собой горбушку ржаного хлеба, а чистейшую воду предоставляли ключи, таежные речки.
Лишь только сойдет снег, появляются в лесу, наряду с другими раннецветами,  сочные стебли черемши. Пройдет несколько дней, и распустятся листья, растение быстро наберет силу. Не только дети, но и взрослые потянутся в лес за черемшой. Ее употребляют в пищу свежей, и заготовляют впрок.
«Водой холодной ключевой,
Зеленой  сочной черемшой
Досыта нас кормил  Хамар – Дабан…»
Распевали мы одну из популярных песен того времени. Да и как было не славить черемшу, ведь только витамина С в черемше содержится в 10-15 раз больше, чем в плодах лимона. Когда у меня появилась  дача в Карелии, я разыскала несколько  корней черемши и высадила  их у себя на участке. Они прекрасно прижились и радуют меня воспоминаниями детства.
       Наступала очередь крапивы, первоцвета, или, как называют его в народе, барашки. Это невысокое растение с розеткой продолговатых морщинистых листьев и кисточкой поникающих светло-желтых цветов на длинных цветоносах. Он так быстро и обильно цветет. Что ступаешь как по золотистому ковру. Тут вам готовый баланс витаминов для детей.
      Не отставала от растений белоствольная березка – символ русской природы. Щедро поила нас березовым соком.
                Лето
       Приходит лето, а с ним самый мой любимый праздник – Троица.
Ветер порывисто подхватывает брошенное перо, и, поиграв им, утихает. Я сижу на  лавочке около дома. Солнце почти спряталось. От него остался только маленький красный кусочек. От куда-то доносится стук  тележных колес, мычание коров и лай собак. Из труб  медленно выплывает дым.
       Завтра  Троица.
 Само слово «Троица» кажется мне составленным  из трав и цветов. Окна, полы в доме  блестят чистотой. Пахнет пирогами, шаньгами. Ворота украшены ветками березы. Во всей деревне запах березовой свежести.
   Утром я проснулась раньше бабушки, оделась и  быстрее на лавочку, чтоб не пропустить самое интересное. Под ранним солнцем луг на против ярко зеленеет, светиться голубизной озеро, в котором плывут, отражаясь, белые громады облаков. Кругом переливается богатая россыпь красок леса, величавых сиреневых, от цветения багульника, гор. Небесная лазурь и солнечное сияние. На мне праздничное белое ситцевое платье в мелкий цветочек, рукава – фонарики, широкий пояс, который завязывался в широченный бант.  Я им очень горжусь, его мне сшила бабушка. Ничего не могу вспомнить о туфлях. Все лето мы ходили босиком. Бабушка шутила, что птицы тоже босиком ходят и  не горюют.
     В троицын день все  жители нашей деревни ходили нарядными. Надевали самые лучшие одежды.  Ходили,  друг к другу в гости. Лица у всех были приветливы, нас ребятишек  баловали вкусной едой в каждом доме. Устраивались хороводы с березкой, играли в лапту. Взрослые не отставали от нас. Ближе к вечеру, когда становилось темно, деревня наполнялась песнями. Неженатая молодежь собиралась и пела около моста через речку. Люди семейные собирались у кого-нибудь дома и тоже пели. Старые люди  сидели группами на лавочках возле домов, вслушиваясь в  голоса односельчан,  тихо говорили о  былом, сетовали, что раньше лучше пели. Мы ребятишки перебегали от группы к группе, впитывая удивительную атмосферу этого праздника.
    Я вместе с ребятами принимала участие в хороводе с наряженной березкой, а потом играли в прятки.  Почему - то мне самым таинственным  и надежным местом показалась картофельная ботва. Я и спряталась. Меня  действительно долго искали, когда нашли, все смеялись до коликов в животе. Лицо, руки, ноги были измазаны землей, а мое великолепное, изумительное белое платье  в каких-то коричнево-зеленых пятнах. Недовольство бабушки, когда она меня переодевала, еще как-то можно было пережить, больше было жалко испорченной радости дня.
   Однако все проходит. Обида как-то незаметно переросла в огорчение, а затем выветрилось и огорчение. В душе осталось ощущение свежести, чистоты и радости.
     Лета все больше и больше. Стремительно прибавился день. Беспричинное веселье наполняет душу. Это – счастье сопричастности всему происходящему. Счастье внутреннего роста. Чувства обостряются, все сильнее восприятие цвета и запаха. Струящие потоки света молодят все вокруг. Света так много, что на границе предметов возникает золотой ореол. Я купаюсь в этом  обжигающе-ласковом свете. Окунаюсь в  июльское разнотравье и наблюдаю чудеса, которые творит свет в лугах от  солнца цвета золотистого.
     Летом в чисто небе иногда можно заметить. Кроме солнца, прозрачное бесцветное пятнышко, похожее на осколок стекла. Это месяц, дневной. Не нужный, он висит и тает в солнечном сиянье, тает и исчезает – уже растаял, одно солнце царить на синей громаде неба.
     Лето приносило грозы. В сухом климате  нашего края они были необычно сильными и производили на меня странное впечатление.  Хотелось убежать, спрятаться, но меня как магнитом тянуло  полюбоваться  на это необычное  явление. Наперекор своему страху я сидела и смотрела, душа, правда, на всякий случай, сидела в пятках.
    Конечно, в деревне люди чуть ли не младенчества привыкают к грозам, но до конца к ним привыкнуть  все-таки нельзя. Их яростная сила заставляет трепетать все существо человека, стоящего лицом к лицу к грозе.
    Сначала туча где-то вдалеке глухо  ворчит. И вот уже сильно воет упругий ветер. Яркая ослепительная молния пронизывает небосклон до самого низа, и  страшным грохотом на деревню обрушивается гром. Он все раскатывается и раскатывается, заставляя все живое прятаться, а меня втянуть голову в плечи и прикрыть ее руками. Эти удары грома отзываются дрожью и восторгом в сердце. Крупные капли дождя начинают гулко барабанить по крыше дома, по  стеклам окон. И вдруг грянет  дождь весь сразу, грянет как марш, как свадебный марш, как марш вечного обновления жизни и вечного его продолжения.
    Гроза мчится быстро, лихой ветер разрывает темно-фиолетовую туча, и уносит ее в даль. Снова выглядывает яркое солнце и из края в край  раскидывается цветистая радуга. Под  лучами  солнца еще ярче зазеленеют омытые дождем травы и деревья.
    Не всегда гроза проходила безобидно, случалось, что оставляла после себя страшные следы. В деревне говорили, что «молния попала в дом». Она действительно рушила все на пути: разбивала зеркала, в пыль, превращая книги. Случались от нее и пожары.
Лето - это и купание  на озере.
Лето – это скалы, где мы испытывали  свою храбрость.
Лето – это  труд, оно  приносило  мне много и работы: генеральные стирки, уборки, прополки грядок, полив.
     Светлые июньские дни. Кажется, благодатнее их ничего нет: колосятся хлеба, недаром этот месяц называют  скопидомом – копит урожай на целый год; тучнеют сенокосные угодья – скоро запоют резвые косы; наливаются огородные овощи.
            Июль
     Красная изба,  красный угол,  красная рожь,  красно слово…  Богат,  речист, разливист русский язык,  искусен и находчив в выражениях.  Для июля  в нем есть эпитеты – светлый, нарядный, лучший, веселый, цветущий, отрадный, красивый, прекрасный, превосходный, но все  больше - красный, и все тут. Должно быть, еще от Ярила Красна Солнышка пошло – нет эпитета выше.
Июль – макушка лета.
   Он приносит теплые зори и щедрые росы. Живым текучим серебром июльские дожди льются. А чем не прекрасно полдневное время, когда затихает вся истомленная зноем природа и замолкает даже неугомонная кукушка.
    Будучи студенткой, на  лето приезжала в деревню на каникулы. Слово отдых, в деревне рассматривалось, как смена занятий. Ранним утром в мое окно уже стучался  бригадир по полеводческим работам, приглашая на работу. Отказаться  было невозможно, да  и стыдно, когда деревня вся напряженно работала. У тебя, только, и было  право выбрать вид работы: уборка силоса, сенокос или помощь на животноводческой ферме.
Однако вечера и ночи были в полном нашем распоряжении.
    В июле  мы с друзьями  уходила в лес, встречать рассветы. Собирались основательно, брали с собой картошку, соль и гитару. Пекли картошку и пели свои любимые песни. Трепетно играет пламя костра, слегка колеблется. Солнце спускается за скалистые хребты, медленно гаснет вечерняя заря, из лесной чащи начинает наползать ровная бархатная тьма. Ярче становится пламя костра. Чай давно выпит, голод утолен, ноги перестали ныть после дневной работы. Ложусь на спину и блаженно смотрю в бездонное пространство неба, где пылают мириады звезд и из  края в край золотой россыпью светиться Млечный путь.
     Дивен мир.
     Кто-то из друзей, подбросил дров в костер, и снова взыграет пламя, раздвигая бархатную тьму. Тепло от костра согревает усталое тело, а душа наполняется  лучистой энергией.
     Лежа на сухих, пахнувших муравьиным спиртом, хвойных иголках,  ощущая всем телом, тепло нагретой за день земли, можно было выспаться за два-три часа. Роса   разбудит тебя всегда вовремя.
 Неповторимы июльские росы. На густых травах, цветах, на зарослях черемухи, рябины, ольхи сверкают тяжелые капли серебряной росы. Тепло и солнце обласкает их, роса,  сверкнув, истает под ними. Цветы и былинки распрямятся. Они поднимут головки, полегоньку расправляясь, и засверкают, еще ярче,  заструят свои ароматы, вокруг разольется бодрящая свежесть. В каскад запахов  торопятся внести  свой смолистый аромат сосны.
    Утром, встряхнувшись после сна, положив руки под голову, можно глядеть, как румяниться разметавшая по небу косы, заря.  Как -  то,  загораясь, то меркнут, меняя очертания, края облаков. Только, наверное, в такие моменты человек способен ощутить  душевную полноту жизни.
   Пусть не обижаются на меня жители городов, мне кажется, что  мы научно-техническим прогрессом постарались заштукатурить такой глубокий, такой удивительный и полный живого смысла мир. Их Голубого дворца переселились в подвал.
                Август.
     По воздуху несет чуть колеблемые переливчиво посверкивающие паутинки. Особенно прекрасно  в августе время межвластия дня и вечера, в них особое очарование. Мгновения ускользающего света, прозрачные тени.
Август ласково прикасается к ягодам, и они начинают краснеть.
                Осень
Осенний звон со всех сторон
И золотое кленовое….
Хрустальный звон,
   Прощальный стон –
Явление не новое.
      На исходе лето. Капли дождя ползут по стеклу. Конец августа – граница уходящего лета и наступающей осени.  Рябина рдеет, как карал, заря роняет медь. Крутит осень по лесу золотую пряжу и легким звоном наполняется тело. Осень несла мне изобилие в пищи и неповторимость лесных походов за грибами и ягодами. Мне всегда нравилось это занятие. Привлекал сам процесс, живет, наверное, в каждом из нас древний инстинкт собирательства ягод, грибов. Я люблю возвращаться домой с полной корзиной. Скрипнет в сумерках деревянная калитка, зажжется в окошке свет, загудит-запоет в печке огонь. Заполнит комнату дух осени – грибной, ягодный.
Сентябрь
Есть время природы особого света.
Неяркого солнца, нежнейшего зноя…
Оно называется бабье лето
И в прелести спорит с самою весною.
Уже на лицо осторожно садится
Летучая, легкая паутина…
Как звонко поют запоздалые птицы!
Как пышно и грозно пылают куртины!
Ольга Берггольц
     Осень всегда задумчива. Мне грустно. Краски уходящего лета вызывали  у меня грусть. Грустно было и  в прозрачные дни бабьего лета, и в мглистую стылую пору зазимовья.
      Я любила в  эту пору гулять в лесу. Наблюдать, как с берез падают почти круглые невесомые листочки, и вся трава под ними, кажется осыпанной золотистыми монетами. От одного дерева до другого переброшены тонкие паутинки с жемчужными бусинками. По краю желтого леса местами вспыхивают красным огнем трясущиеся листья осин, а молодые рябины протягивают свои тонкие руки, на которых горят яркие кисти горьких рябин. Какими красками и словами передать это синее, уже студеное к вечеру небо, спелость желтых листьев, свежесть упругих, только что срезанных астр?
      Красиво! Но мое детское сердце сжимается от великой жалости. Я еще не понимаю, что отмирание несет за собой новую жизнь, что  смена красок и опадание листьев не означали наступление эпохи печали и умирания всего живого. Теперь-то я понимаю, что сентябрь – сбор урожая, зрелость, триумф. И, сегодня я люблю бывать в осеннем лесу. Только думы теперь иные.
       В притихших лесах угадывается что-то трогательно- несмелое, словно земля стыдится непривычности своего покоя. Когда оставалась  в одиночестве среди этой тишины на час, на два, непонятная тревога вдруг охватывала меня, и сердце сжималось  в беспричинной грусти.  Ни с того,  ни с сего, вспоминала своих предков,  хоть и знала их,  только по рассказам бабушки. А чем становилась   старше, тем больше потерь  было у меня. Вот уже давно со мной нет  матери, отца, бабушки. И подумаешь о том, что надо бы давно съездить к ним на кладбище, отыскать затравеневшие, раздавленные годами серые бугорки и молча постоять возле них. Мысленно могу, а так нет, на тысячи километров разбросаны дорогие могилки. Не доехать. Не дойти. И еще  о многом другом  думается в такие минутки. Душа моя становится неприкрытой, как леса, сбросившие  лиственный покров.
       Вот и на исходе бабье лето. Серебряная нить паутины вяжет  причудливые узоры: воздух прозрачен и дрожит. В ушах от тишины тонкий звон. Как хорошо и покойно, среди стыдливо вспыхнувших листьев. Немного грустно среди щедрого  царства красок, света. Сложные чувства овладевают мной. И вроде ничего не потеряно. Странно, однако,  сознание потери продолжает жить во мне, и от этого никуда  не деться.
      Я давно заметила, что осенью, когда у земли наступает короткая светлая передышка, человек становится зорче сердцем. Словно осенняя прозрачность вливается в людские души. И хочется тогда жить чище. Да-да! Осенью жизнь мы любим пронзительнее и чище. Любим дождевые капли на ночном окне, дольше помним торопливые просьбы о счастье, искренние обещания и само счастье – сонное, с брусничным привкусом на губах. Может за это так поэты любят осень.
          Да и золотая осень не долговечна. На земле еще томятся сброшенные листья, а  наступает унылая дождливая осень. Еще вчера пожелтевшие березы, черемухи, рябины и ярко- багряные осины стояли осиянные солнцем, как пылающие костры, а сегодня пронизывающий ветер лишил их золотого наряда. Леса стали угрюмыми, горы суровыми, недоступными. Утро занимается нехотя, без пения птиц. Студено, не хочется вставать с постели. Одно согревает – школа. И пусть мелкий, холодный дождь иглами колет лицо, я бегу радостно в школу. Меня ждут новые удивительные открытия. Мою тягу к знаниям не охлаждала даже поздняя осень, когда рано приходят сумерки, когда иней серебрит прошлогоднюю траву. Я бегу, лечу в школу по тонкому льду, который затягивает воду, оставшуюся после дождя в человеческих следах на земле.
Октябрь
Вот и первый ледок, прозрачный как слеза. Можно неба горстью зачерпнуть из лужи.
        Исстари крестьяне считали начало зазимья с Покрова дня, когда в поле землю прикроет снежок, а лесу ее притрусит лист.
Конец осени, предзимье – самое скучное время, дни становятся все короче, но тянуться они бесконечно долго.
Непогода: слякоть, грязь пронизывающий ветер, загоняет всех детей в избы. Пойдет дождь – сейчас же тает. Туманы кочуют по лесам, и кажется, что  продрогший ветер ластиться к жилью.
Однако и в такое ненастье природа бывает щедра. Ночью крепко подмораживает, а днем – лето.
        Опавшие листья под ногами, как бумага шуршат. Выйдешь к озеру и увидишь прямо - таки чудо. Солнце золотое, небо синее, озеро стеклянное. Сквозь лед  рыб рассмотреть можно, да только ступить на него нельзя, тонкий, как стекло. Долго можно сидеть на берегу, уж очень хорошее земное мгновенье. Солнце чуть пригревает плечи, а небо и весь воздух такие  прозрачные. Дыши, смотри, не надышишься, не насмотришься.
      Хоть я  сегодня,  и понимаю, по большему счету – осень не мое время.  Однако с приближением осени, когда я в городе, мне начинает сниться дом, деревня. Я просто не могу быть в городе. При любой возможности уезжаю на дачу. И пусть осыпались листья, горбятся березы, плачет и усмехается осень, как  печали моей  наболевшей  души. Я все это впитываю. Осенний лес все выветрит из моей души. И тогда я вновь бегу к людям отдохнувшей душой выбивать искры.
Изморозью стернь в
                полях  мерцает –
Немудреный ноября наряд.
Птичья стая стылым снегом
                истает,
Мир укроет лунный снегопад.
Никуда не надо торопиться,
Ни к чему о суетном гадать –
Только белый снег с небес струится,
Принося на сердце благодать.
Демьян Утенков
 Ночью падал первый снег. Утром я вышла из дома, лес чистый, просветленный, стоял торжественный и неузнаваемый. Необъяснимая радость стеснило горло. От первого снега ощущение, что глядишь на мир, как заново рожденный. Вечером вновь пошел густой лохматый снег. Он валил и валил, и во дворе, несмотря на сумерки, казалось светло. Мягкая белизна и тихий шорох снега настраивал на спокойствие и задумчивость.  Я в одиночестве пошла, прогуляться в лес. Вид первого снега завораживает. Стою и гляжу, как иголки сосен нанизываются снежинки, деревья становятся похожими на тропические, на те, что рисуют на стеклах окон крещенские морозы. Беззвучие обволакивает землю и меня. Медленно  возвращаюсь  в тепло домашнего уюта.

Зима
На селе зима особая:
Сказки, тайна, миражи.
Здесь под хатками – сугробами
Белой вьюги куражи.
Иней сыплется игольчатый.
Огоньками нас дразня,
Русских песен колокольчики
Серебров в ночи звенят.
А когда морозы явятся –
По  морозцу пробеги!
Снег скрипит,
   Но людям нравятся
Музыкальные шаги.
 Галина Брюквина
       Вот уже за тучами солнце прячется. Оно изредка роняет мглистые проблески. Предзимье… Холодный ветер носится по улицам, подымая пыль, то, закручивая ее веревочкой, то, вдруг швыряя, рассыпал, как черную, негодную крупу. Неумолимая суровость есть в этой бесснежной стуже, в костлявом постукивании ветвей, в ледяной синеве  стекол в окнах.  Я его  почему-то не любила. Оно вызывало у меня тоскливое чувство, горечь какой-то утраты. Хорошо, что оно долго не задерживалось.
      Зима шла своим законом и порядком: сначала тоненько, а потом и наглухо прятала под лед озеро, речку. Деревню начинало засыпать снегом. Спустя день – другой, лес становился зимним. На ветвях – белым – бело. И он, еще вчера иссиня – черный, становился серебристо-белым. А над ним, над всей местностью вокруг, ярко голубое небо.
     Морознее становилось день ото дня. Настоящая зима приносила совершенно другое ощущение мира. Морозный воздух – это терпкий аромат хвои и смолы, сверкающий на солнце снег, сказочное белое безмолвие. Прозрачны тени зимы. В заячьих шубках среди сугробов березки стоят.
По мерзлому простору зажужжал, зашелестел ознобный ветерок, иной раз ему удавалось заскочить на нашу улицу, и тут же  прихватывал нас за уши, нос. Наводил рисунок на  окна изб, блудил по огородам. Печные дымы над укутанными в снега избами,  от этого ветерка закручивались в замысловатые узоры, разнося по округе запахи горячего хлеба, свежих щей и  конечно, вареной, жареной картошки.
     Зимой  никогда не встретишь густого черного цвета. Зима светлая, бело-голубая. И даже стволы деревьев кажутся зимой седыми и мягкими. И эта белая легкая тишина медленно и надолго опускается на  лес, на поля, на крыши домов.
       У зимы было немало такого, чтобы мы ребятишки,  поторапливали ее с приходом. С морозами, метелями приходила она. Покрывала землю снежными коврами. Заковывала реки и озера в голубой панцирь.
       Тут тебе и катанье на санках, на коньках, и просто кувырканье в сугробах.  А какое наслаждение, когда снежинки невесомо усаживаются на твой нос…. А прыганье с крыши, а прорубленные прямо в снежной стене пещеры? Мы играем на снегу, строим и воюем. 
       Постепенно малиново гаснет день. Большая медведица  вылезла, чуть ли не на середину неба, нахально раскинув хвост, а Марс уже подмигивает красным глазом. Один искристый день закончился. Волоча санки, которые мне каждую зиму  делала моя бабушка, за веревку, иду домой. Эти санки  я и по сей день помню до каждого сучка. Она их изготовляла из двух поленьев. Усердно ножом закругляла один конец полена, одну сторону полена делала гладкой, затем поленья дощечками скреплялись друг с другом.  Импровизированные полозья обливала водой и выносила на мороз. Утром санки были готовы. На удивленье они скользили хорошо, правда, иногда, если я не успевала отвернуть от сугроба, то глубоко  закапывалась в него.              Утром  снова с санками бежишь на улицу, где в морозном воздухе белеют с  легкой голубизной сугробы, похрустывает под ногами молодой снежок на дороге, мерцает и переливается в холодном блеске иней на деревьях. В праздничные дни к нам присоединялось и взрослое население деревни. Допоздна  все вместе летали с горы на санках, на деревьях мерцает иней. Вокруг хрустально светло, как днем. И кажется, что по всему миру такая красота, морозная, ядреная ясность.
           На горе зимой самое оживленное место. Каждый день здесь стоит ребячий смех и галдеж, усиливающийся обычно к вечеру. Какое это было наслаждение взобраться на самую вершину горы, взглянуть на заснеженную, дымившую трубами деревню, усесться  на санки, и во весь дух лететь вниз. Лететь так, что ветер свистит в ушах, выдавливая слезы из глаз. Снежные брызги летят во все стороны. Перевернулся. Не беда. В сугроб угодишь – сразу не выберешься. Отряхнешься и опять на гору.
           Вторым нашим увлечением были коньки. Их мне привезла из города мама. Прикручивала их к валенкам и бежала  кататься. Ледяным полем была наша речка. С неба падали снопы яркого, слепящего света и разбивались в бороздках, прорезанных во льду коньками, на тысячи мелких огоньков. Среди этого сияния и от быстрого бега сладко перехватывает дыхание. Встречный ветер щеки румянит. Воздуха морозного вволю надышишься.
Да мало ли чего приносила с собой зима!
       Играли мы в снегу до позднего вечера. Только, когда на снег ложились синие тени и мороз пробирал до костей, родители кликали нас до дому. Простуды никто не боялся, да я и не помню, чтобы кто-то из моих друзей болел простудными заболеваниями. После игры в сугробах, валенки и брюки, пальтишко и варежки  чисто по-русски «колом стоят», когда их снимаешь.         Вернешься вечером, наигравшись и озябнув, домой, а там печка натоплена, пышет жаром. Греешься, хлюпая носом, пока бабушка раскладывает одежду, валенки сушить. Потом садимся с бабушкой ужинать. Пью горячее молоко, запиваю жареную картошку. И слушаю рассказы о Карелии, Кондопоге, войне. Веки медленно наливаются сном. Тело ломит от  печного тепла дома. Молоко согревает тебя изнутри, и ты сладко засыпаешь.
     Звезды обступают деревню. Их тысячи, а может и миллионы. Есть крупные, и есть мелкие. И мельчайший звездный песок, слитый в  светящие молочные пятна. Все сбито вместе  в морозно- сверкающий плотный туман, в причудливо-неровную полосу, переброшенную через деревню, как мост – Млечный путь. Только большие звезды перемигиваются голубыми, белыми, золотыми огнями.
Только вьюга или лютая стужа могли удержать меня дома. Но и в этом была неповторимая  прелесть
     Зима постоянно меняла свое настроение.
В сорокаградусный мороз деревня замирала. Только иногда звук открываемой двери разносится далеко вокруг, и снова все замирает. Воздух делается хрустальным, снег  скрипучим.
     Ясные морозные дни сменялись тихими предвечерними часами. Зимой так чудесны эти предвечерние часы, когда в доме еще не зажигали огня, сумерничали. В доме начинает смеркаться. Стекла на окнах сначала синеют, на них начинают проявляться серебристые письмена Деда Мороза. Воздух становился удивительно прозрачным и самые незаметные, и скромные  предметы начинают выглядеть четко и выпукло. Через какое-то время в деревне начинали топить печи на ночь Дым, вытекая из трубы, не кудрявится, а скользит вверх совершенно прямыми вертикальными струями.
     Неповторимо и тихое зимнее утро.
     Морозные дни сменялись снегопадами.  Утром откроешь глаза и не вылезая из-под одеяла наблюдаешь, как сквозь разрисованные стекла плавно падают, похожих на лебяжий пух снежинки. Хотя они и падают, но из-за их обилия  невозможно поймав одну взглядом. Проследить за ней до самого ее приземления, поэтому кажется, что они зависают в воздухе. Только изредка ветер, порывами  врывающий в их  размеренное движение, вносит сумбур, закручивает их в спирали, кольца в свежем морозном воздухе. Когда он затихает, снежинки  снова продолжали свое тихое падение.
      Они мягко опускаются на крыши домов, ветви деревьев, дороги, огороды, перекрашивая все вокруг в тысячи оттенков белого, голубого, зеленоватого и еще  во множество, неуловимых для человеческого глаза. Настоящая зимняя сказка.
Утром мы бежим в школу, впитывая эти краски.
       К концу зимы крыши домов поднимаются над  бревенчатыми срубами большими белыми шапками. И из-под этих шапок осторожно поглядывают на низкое морозное солнце тихие зимние окна. В мороз и солнце шапки домов кажутся, легки и высокими. В метель и ветер они низко опускаются на окна и больше походят на мохнатые теплые шали.
                Февраль мой судьбоносный….
       Недаром февраль, второй месяц года, посвящен богу земли  Фебруусу. В переводе с латинского означало «очищение».
       В феврале и сзади, и спереди  зима, ее вершина. Как не суди, а  февраль все же в ее власти. Сковала она его холодным дыханием. Но что-то в феврале всегда происходит.  Минуют самые жгучие морозы с колючими ветрами, а впереди весна. Февраль переломит ход развития природы на весну. Да и в поговорке  об этом же говорится: « Как не злись февраль – вьюговей, но весной пахнет», а  день на три часа прибавится, уж на «лошадиный шаг».
В этот  период, наверное, Софья Ковалевская подслушала спор Зимы и Весны.
     Особенно страшны были в моем детстве февральские вьюги, тогда мы, дети, боялись и нос  высунуть за порог в эту воющую тьму. Разгуляется  такая вьюжная ночь. Как будто и впрямь на погибель человеку, клубясь седой мглой, швыряет колючим снегом в глаза.
     Такие ночи ничуть не похожи на те ясные лунные ночи после нового года, когда никто не ложился спать допоздна, потому что и понятия такого не было – поздно. Были радость, веселье, звонкость  да смех, была сказка праздничных снегов. В небе ярче горели звезды. Ковш Большой медведицы низко склонялся над деревней, и,  казалось, сыпал на нее золотые искры, которые отражались синеватыми огоньками на снегу.
Для меня в этот месяц наступали судьбоносные переломы. Шли они через боль, слезы, но я переходила на новый виток своей жизни.
19 февраля – умерла бабушка, я уехала из Бурятии;
в феврале я приехала в Карелию, где  получила возможность учиться, где  родились  и выросли мои дети, родились и растут мои внуки.
23 февраля – я встретила Олега, первую и единственную свою любовь к мужчине.
23 февраля – я тяжело заболела, оказалась между жизнью и смертью Судьба проверила меня на характер. Я выжила, но изменилась внутри.
В середине февраля зимние шапки домов становятся тяжелыми, они сползают набок, назад, открывая солнцу деревянные крыши.
     Хорошая веешь зима, но чересчур долгая: надоедает тяжелая одежда и студеные ветры, хочется выбежать из дома в сарафанчике и босиком, купаться в речке, валяться на траве.
Вот уже по окнам бегут первые слезы, на улице вместо снега густое месиво с протоптанными стежкам – скоро весна. Пора новых надежд, новой жизни.


                КНИГИ
              Все годы, которые вместила в себя моя память, я с книгой не разлучалась. Благодаря усилиям мамы и бабушки, которые в свободное время старались со мной заниматься, я научилась читать в пять лет. Читала все подряд, что удавалось найти. Дома была небольшая библиотечка, но со второго класса книги нашли меня, или я их, не суть важно, главное мы подружились. К нам в деревню приезжала сельская передвижная библиотека, я стала ее постоянной читательницей. Со временем библиотекарь стала мне разрешать оставлять у себя несколько книг и распространять их на нашей улице. Все было по-серьезному. Сама заполняла формуляры, раздавала и собирала книги, консультировала о прочитанных книгах. Занималась этим постоянно, пока не уехала в детдом. Никто из ребят и взрослых не смеялся над моим увлечением, а наоборот воспринимали  со всей серьезностью. К слову надо сказать, что я не помню, чтобы нас в деревне воспринимали как  маленьких и ограждали от труда. Наоборот наш труд был востребован и значим. И мы сами  относились к нему  со всей ответственностью. При том труд любой, мы  работали  дома, на сенокосе, помогали прогонять  отары овец через засеянные поля и делали еще очень много полезного в деревне.
              Книги раскрывали передо мной мир. Загадочные и прекрасные вставали передо мной, со страниц  прочитанных, люди. Я верила книгам. Каждую новую книгу я открывала как некий волшебный ларчик, где ждут меня неожиданные сокровища. С детства полюбила книги, которые располагали к размышлению. У книг. Как и у людей, есть свои лица, свои голоса.
               Читая страницу за страницей, я находила друзей, с которыми можно было беседовать. Они открывали мне  чудесный широкий мир: строения Земли, жизнь людей, природы. Открывали тайны путешествий.
               Слово «писатель» в нашей деревенской глуши, вдали от всякого, даже слабого. Намека на литературную жизнь, было чем-то запредельным. К каждой книге. К каждому печатному слову я относилась как к чему-то приходящему к нам издалека, из какого-то неведомого, таинственного мира. Мне никогда не приходилось даже видеть ни одного человека, который бы напечатал хоть единую строчку.
                Когда во дворе стояли лютые морозы, я устраивалась у печки и читала. Читала, улетая в свой особый мир. До сих пор не люблю  смотреть телевизор. Моя фантазия была более буйной, реальной, наполненной яркими красками, а самой главное чувствами. Явь и боль перемешивались в моем воображении – блеск луны за окном с «Ночью перед рождеством» Николая гоголя. Прозрачные весенние сумерки с «Майской ночью». Много книг прошло через мою жизнь, но первые остались со мной навсегда. Любовь к их героям и сейчас живет в моей душе: Робинзон, Гулливер, Мюнхеазен и другие. Каждый из них очаровал меня своей особой доблестью и славой, любовью к жизни и к людям.
                Книги я запоминала постранично. В детдоме, а позднее в техникуме, подруги, когда все мы укладывались спать, просили, чтобы я им что-нибудь рассказала. Я мысленно представляла себе страницы прочитанных книг, видела я их так ясно, как если бы книга лежала передо мной при дневном свете, и, мне ничего не оставалось делать, как выразительно   их читать. Когда заканчивался текст, включалась моя фантазия. Знали бы авторы, как я  устно  дописывала их книги, а иногда меняла и сюжет.
              За книги мне порой крепко  попадало. Бабушка прятала  их от меня, уверяя, что могу сойти с ума. Я ее все прятки вычислила, и когда она уходила к своей подружке, бабушке Маланье, посудачить о деревенских новостях, я книгу быстро доставала и с упоением перечитывала.
              С упоением я читала книги Николая Носова о Незнайке. Произведения по – своему уникальные. И пусть в них никак не объяснялось происхождение этого забавного народа – коротышек, не обозначалось место их обитания, и не был известен ни точный возраст, ни продолжительность жизни коротышек, но я искренне верила в этот придуманный и не объясненный мир. Возможно, что  мы все в детстве уверены, что будем жить вечно, и все в этой жизни непременно разрешится и все всегда закончится хорошо.  Оптимистический настрой, искренность. Честность этих книг я пронесла через всю жизнь.
               Татьяна Ларина! Она пленила меня в  четвертом классе, ее письмо я выучила наизусть. Возможно я отрочестве и не понимала ее, но она поражала меня своей возвышенной и романтической любовью.  Позднее, когда я сама прошла стадии влюбленности, первой любви  в чем-то я с ней согласилась, но в чем-то и нет. Александр Сергеевич Пушкин  через образ Татьяны передал все самое прекрасное и ценное, что было в русской  женщине 19 века, но я то  жила в 20 веке и продолжаю жить в 21 веке. Я унаследовала от Татьяны, возможно, глубокую страстность, нежность, смелость, но жертвенность я исключила из своей жизни.
                В детдоме была отличная детская библиотека, в которой я сразу же «прописалась». Особо ценные книги, почему не знаю, хранились у Бати (так ласково мы звали директора детдома), в канцелярии было несколько подписных изданий. Особенно меня привлекли книги Эмиль Золя и Мопассана.  В восьмом классе я договорилась с секретарем Бати, и она втайне от него стала  давать  по одному тому мне на  день-два читать. Однажды он нас застал за сменой книг, я впервые отведала  Батиного солдатского ремня.  При этом  он мне доступно разъяснил, что мне рано читать такие книги, рано и вредно. Они считались, чуть ли не  порнографическими. На счет порнографии, я сильно сомневаюсь, а вот осмыслить, понять их, действительно не могла, не хватало жизненного опыта. Читая их, я скорее наполнялась словами, а не мыслями. В более позднем возрасте я их  перечитала, и всякий раз вспоминала Батино нравоучение. Вспоминала по-доброму, мысленно благодаря его за заботу о сохранности моего тела, души и нравственности.
               С детства мечтала создать собственную библиотеку. При дефиците книг в книжных магазинах в советский период, когда все доставалось из-под полы, это было сделать сложно. Но с годами мечта осуществилась. И открылась  новая истина, с годами книги, как и друзья, выдерживают проверку временем и твоей душой. Одни появились и ушли, а другие остались с тобой навсегда. И эти любимые утыканы закладками с пометками, они с  отчеркнутыми и подчеркнутыми местами лежат всюду – на столе, на тумбочке…. Это мой мир.
              И пусть  утверждают, что мир книгами не меняют, что книга не способна изменить  мировоззрение, а только поддержать существующее, я в этом не уверена. В детстве мы не рождаемся с готовым мировоззрением. Оно складывается в процессе жизни, где книга занимает одно из главных мест.                Книги, совершенно очевидно, что они изменили мою жизнь. То есть помогли справиться с обстоятельствами, создать  гармонию моей души. Они стали талисманам творческой  жизни.
Мое сердце болит, когда я вижу книги, выброшенные на помойку, из библиотечных хранилищ, целые свалки книг, и не в военное время. а в мирное.  Книги живут вместе с людьми, и только от людей зависит их судьба и долгожительство.
                Семья

                Родной дом, семья – это корни, что питают нас, растят нашу душу. Это память о тех  людях, которые дали нам жизнь. Мы продолжаем их дело на земле.
                Однажды на рассвете проснулась я под шум деревьев за окном. Сегодня  день моего рождения. Ночью снился странный сон, и,  мне почему-то захотелось узнать: кто же задолго до меня рождался и умирал в моем роду? Кто жил, любил, надеялся, страдал в бесконечной череде моих далеких и близких предков по женской и  мужской линии – моей матери, отца, деда, прадеда, моих дядей, сестер, братьев и многих  тех, чья родственная толика сообщена теплу моей крови? Едино ли это? Это все во мне? Значит  я частица огромного целого, всего моего рода, уходящего назад, во тьму тысячелетий. Там в истоках были некие кто-то – он и она, - кому я обязана жизнью, рождением своих детей, своей удачливой и грустной  земной дорогой.
                Как я хотела бы угадать сейчас, кто  же они были, эти кто-то. – Далекие как звезды, он и она, без кого тьма несуществования не раскрылась бы передо мной светом рождения.
               Иногда мы ошибочно думаем, что  узнать восстановить свой род могут те, кто происходит из дворянского сословия. Но мне захотелось отыскать корни своих крестьянских семей. Ведь и они заботились о процветании своей семьи, родной деревни и, значит, служили Родине на своем месте, принимая на себя все трагические моменты ее истории. По их судьбам колесо истории прокатилось с неменьшей жестокостью и беспощадностью. И мне приходится торопиться, ведь прошлое безвозвратно уходит. Только я помню рассказы своей бабушки, мои дети и внуки ее не видели. А без ее воспоминаний, в будущем размотать клубок своего родосплетения будет сложно
                У меня новгородские, карельские, архангельские корни, но как жаль, что я принадлежу к поколению, которое не очень интересовалось своими предками, своей родословной. Сейчас я восполняю этот пробел.
Мои бабушка и дедушка встретились в результате социальных катаклизмов 20 века. Дед Еркоев Александр – Великий Новгород – Еркоевская Новинка – Кондопога.
Наша маленькая семья, бабушка, мама и я, жила в маленькой сибирской деревеньке, несколько десятков дворов, в три улицы.
Бабушка: Еркоева Ульяна Степановна. 06 февраля 1899 года – Архангельская область – раскулачивание – Сунна – Кондопога – Бурятия.
Мама: Еркоева Глафира Александровна 27 апреля 1923 года.  В 1940 году окончила школу ФЗО при Кондопожском ЦБК по специальности: перемотчица. Социальное положение – рабочая, социальное происхождение – рабочая. Родилась  в деревне Суна Сунского района КФССР 14 июня  1941 года была принята на работу  в бумцех комбината перемотчицей, 05 сентября 1941 года  уволена по эвакуации.
В Кондопоге проживали по адресу: Новая улица д.9 кв.3
   Семья была эвакуирована из Карелии, из города Кондопоги в 1941 году. Постоянно снимали «угол», то есть жили  у кого-нибудь на квартире, а потом нам выделили старый заброшенный дом. В 1962 году государство решило помочь эвакуированным, в деревне был построен двухквартирный дом. Одну из квартир получила наша семья. Она была роскошной: спальная комната, гостиная, кухня и прихожая. А еще сени, кладовая и веранда. Большие окна. Две печки, но, увы, не замечательные русские печки, а простые. В квартире  всегда было солнце. Из мебели мы имели деревянную кровать, несколько стульев, шкафы заменяли ящики из-под пачек чая, которые бабушка  выпросила в нашем сельмаге. В кухне стол и  три самодельных стула. Убогость обстановки компенсировалась красивыми, крючком связанными салфетками, шторами, скатертью, накидками на кровать и на ящики. Все сияло  накрахмаленной белизной. Чисто отскобленные до желтизны полы, чуть синеватые побеленные известью потолки и стены, белоснежные накрахмаленные кружева – создавали ощущения чистоты, свежести и  уюта. В  солнечные летние дни   свет в доме искрился  золотыми отблесками, а зимой – преобладали серебристые  тона.
                И еще  абажур в зале,  символ домашней,  защищенной семейной жизни человека, навсегда сохранился в моей памяти. Бабушка его сама смастерила из проволоки, лампочки и ее же  вывязанного, подкрашенного кружевного полотна.
                Все, что меня окружало, имело бабушкино авторство и было сделано с любовью.
                Из своего детства я помню одно  неприятное обстоятельство: вечная нехватка денег, постоянное  доживание до «пенсии», с которой покупалось что-то  вкусное, с нее откладывались деньги на приобретение в отдаленном будущем какой-то глобальной вещи. Повседневная еда ни изысканностью, ни разнообразием не отличалась. Мы же не знали, что картофель – гарнир. Впрочем, всех кого я знала, жили так же бедно, поэтому и в дальнейшем финансовые ограничения меня не пугали. Вкус ржаного горячего хлеба и холодного молока всегда со мной.
             Однако дом – это не только комнаты и кухня, не только знакомый пейзаж за окном. Это гораздо больше, эта была моя среда обитания, в которой я чувствовала себя свободно и комфортно. Дом это там где о тебе всегда думают, беспокоятся и ждут.
             Об отце у меня практически не сохранилось воспоминаний. Он ушел из жизни, когда мне было три года. Об этом мне рассказывала мама. Только сохранилась память о теплых, заботливых, каких-то особо добрых, мужских руках.  Меня высоко подбрасывают. Я лечу в каком-то ослепительном восторге. Мне немного страшно.  Теплые, надежные руки ловят меня, и я счастлива.  Этот миг счастья запомнился мне.  На протяжении всей своей жизни для меня мужчина начинался с рук. Я дружила, влюблялась в мужчин, если их руки соответствовали эталону моего детства. И самое интересное я редко ошибалась, это были достойные представители человеческого рода, настоящие мужчины.
                В детстве я часто любила смотреть в звездное небо. Бабушка мне рассказывала, что  когда человек рождается в небе загорается звезда, а когда  он умирает, она падает. Звезды рождаются и умирают, думала я, но самые родные на свете люди и есть мои звезды. В деревне вся жизнь на виду у детей. Никто от нас не скрывал, что есть смерть. Бабушка рассказывала, что у человека отходит дух, а мне виделось, что, как только отойдет дух, так берут его ангелы на крылышки и несут прямо в рай. В раю цветы кругом и музыка играет. И игрушки разные. И удивительно красивые шляпки на женщинах. Почему-то всегда мечтала о шляпке небывалой красоты. Она мне постоянно во сне снилась. Все оказалось проще и страшнее после смерти мамы, а бабушка  умерла на моих руках.  Все в мире, наверное, предопределено. И, наверное, я должна была появиться от любви именно этих двоих, в той самой деревушке под звездным небом Сибири. Интересно, когда был определен час, час моего рождения на  белом свете – не в тот ли миг, когда мои  родители увидели друг друга.  Жаль, что я не имела возможности у них все порасспросить, их звезды рано угасли.
                Мама много болела, наверное, сказалась война, эвакуация, голод. Она постоянно лежала в больницах, сначала в  районной, затем в республиканской. Когда приезжала домой, то привозила мне подарки. Как она умудрялась скопить деньги, которых постоянно в семье не хватало. Я не знаю. Однако подарки были в виде ботинок, пионерского шелкового галстука и шикарных бантов.
                После очередной операции ее привезли на  машине скорой помощи, и она сказала, что больше никуда не поедет. Я радовалась за нее, полагая, что  ее вылечили.  Я даже думать не могла, что ее привезли домой умирать. Через несколько дней, мама начала кричать. Кричала, как я теперь понимаю, от боли. К нам раз в день приходила деревенская фельдшерица, ставила маме какие-то уколы, которые позволяли ей на несколько часов забыться в беспокойном сне, а нам  с бабушкой немного отдохнуть. Меня впервые стал грызть страх за ближнего родного человека.  Я убегала в поле, лес, плакала и молилась за мать. Как молиться, я не знала, Бог в наше время отрицался, но я смотрела в небо и просила помочь  маме. Это была,  наверное, не молитва, а форменное вымогательство, упреки, жалобы. Чуть позже бабушка объяснила мне, что мать больна раком и лекарств  от этой болезни нет. Надо терпеть. Мое детское сердце не хотело мириться с неизбежным, я  продолжала молиться.
                Во дворе бушевал май. В один из дней маме стало полегче, боли отпустили.  Она попросила  вывести ее на крыльцо. Мы с бабушкой подняли ее с кровати, сделать это было нетрудно, мама стала практически невесомой, болезнь съела всю плоть, и повели на улицу. Она, шатаясь от слабости, счастливо улыбалась. Я радовалась, что небеса вняли моим молитвам, и мама  выздоравливает.
                Через несколько дней мама умерла. Ей просто подарили передышку, дали возможность полюбоваться этой зеленой  уникальной планетой. Умерла тихо.
                28 мая, в степи, за березовым колком, поднималось ликующее солнце. Первые лучи его позолотили вершины деревьев и кустов. Неугомонно и радостно щебетали птицы, встречая начало яркого  весеннего погожего дня. В такое утро трудно себе  представить, что есть смерть.
Время не гасит воспоминаний – оно уплотняет их, сжимает в цепочку образов. И каждый разрастается, вбирая в себя все  сопутствующее. Смерть родного человека – это страшно. Происходит трагедия, страшный масштаб и  безысходность которой до конца понимаешь лишь тогда, когда она совершается в твоей собственной судьбе.
                На похороны собралась практически вся деревня. Каждый старался что-нибудь принести, как-то сгладить наше горе. Я практически замерла, не могла поверить в реальность происходящего. Ко мне подходили соседи, гладили меня по голове и произносили одну и туже фразу, что я теперь  круглая сирота. Горестно вздыхали и отходили, украдкой вытирая глаза. Я сидела в   углу двора, молотком разгибала жестяную банку. Получился небольшой железный листок, на котором гвоздем и молотком я выбила фамилию, имя, отчество моей мамы, дату рождения и дату ее смерти. Внутри я еще не совсем могла понять всю тяжесть  фразы «круглая сирота», ведь у меня была бабушка, которую я любила больше всех.
Прошло девять, сорок дней без мамы.
                Бабушка
                Пишу эти строки в понедельник 5 апреля 2004 года.  4 апреля в пять часов утра на планету Земля прибыла моя вторая внучка – Чурсина Виктория Сергеевна. Виват,  Виктория! Крепись родная. Мы тебя ждали, мы тебя любили заранее. Сейчас они с мамой находятся в роддоме.

                Главной в нашем доме была бабушка. Она присматривала за порядком в доме, возилась со мной. Милая, милая Ульяна Степановна. Она меня растила, на путь наставляла. Все самое светлое в моей жизни связано с ней, моей бабушкой. «Будешь сладкой – расклюют.
Будешь горькой – расплюют», - говорила мне бабушка. От чего хотела уберечь меня добрая, мудрая наставница. Помню ее руки, вытирающие мои слезы. В детстве я часто плакала над книгами, сказками, фильмами.
- Тише, тише, - говаривала меня бабушка. – Экая ты, - сетовала она.- Не переживай так. Я цепляюсь за теплые бабушкины руки, и мне  становится легко. Пишу сейчас и понимаю человечность моей бабушки. Всю жизнь работала, перенесла тяжелые удары судьбы: раскулачивание  ее семьи в ранней юности, смерть мужа, эвакуация. Постоянная жизнь впроголодь, больная дочь на руках, и никогда ни единого слова упрека на судьбу я от нее не слышала, да  и я , как камень на шее висела.
                Ночи пролетали незаметно. Утро, приносили новые дела и заботы. Всегда первой просыпалась бабушка, а я,  повернувшись на другую сторону и плотнее натянув на себя одеяло, спешила воспользоваться сладким, кратковременным блаженством, доставляемым последними минутками сна. Особенно зимой, летом меня было не удержать в постели. Я вставала вместе с солнышком. Мне всегда казалось, что  если я долго летом буду спать, то пропущу какие-то интересные события, а это было недопустимо для моей любопытной души. Зимой, другое дело. Спал лес, спала речка, спала деревня и  ничего, по моим понятиям, сверхинтересного случиться не могло.
                Мороз разрисовал окна. Бабушка уже встала, вот слышатся ее шаги. Она входит в комнату с ношей дров. Тихонько положила охапку дров на пол. Чирканье спичек, треск лучинок, шелест и потрескивание пламени. Все  эти привычные звуки доходят до моего слуха сквозь сон и усиливают во мне ощущения  приятной неги и нежелания вставать.
                - Вставай! Пора вставать, скоро в школу! – раздается над моим ухом. Это меня радует, и я бодренько соскакиваю с кровати, тем более в комнате от печки разливается ласковое тепло. Сажусь  на маленький стульчик, напротив печки и начинаю одеваться, уносясь душой в радостный школьный день.
                Уже совсем рассветало. Мы с бабушкой пьем чай. На столе пыхтит самовар, дрова в печке  звонко потрескивают, яркий свет лампочки множится в замерших  стеклах окон. После первых же глотков чая, сонливости во мне  не оставалось и следа. Я как бы напитывалась  теплом печки, золотым светом отсветов наполняющих комнату.   Чай с травами согревает меня изнутри, я становлюсь солнышком, сама начинаю лучиться. Мне, даже сегодня от воспоминаний, так хорошо, так беспричинно радостно на душе. И в детстве день начинался с радости. Может поэтому я мало болела.
                С памятью о бабушке, по сей день, связаны белые скатерти, покрывала, вышитые белым мулине. Накрахмаленные белые, обшитые кружевом шторы. Кружево  накидок на подушках.
                Бабушка, насколько я понимаю теперь, была человеком мягким и очень отзывчивым. Около нее всегда были люди. Приходили запросто, то советоваться, то просто с радостью, с новостью какой-то, а то и за помощью. Чаще советовались женщины, бабушка была «городской», могла и кофточку помоднее сшить и совет дельный дать. Бабушка  очень красиво, затейливо вязала крючком воротнички, манжеты и другие элементы женской одежда. Все вязалось из простых тонких белых ниток, затем крахмалилось, чуть-чуть подсинивалось. Деревенские модницы щеголяли в бабушкиных кружевах. Мою детскую, а затем и школьную одежду  всегда украшали кружева. Сколько себя помню,  в руках у бабушки   были нитки и крючок, она постоянно что-то вязала. Связанные вещи иногда дарила, но чаще обменивала на продукты. Кроме вязания она прекрасно шила. Все мои платья и даже школьная форма были «от бабушки».
                Ее уважительно звали «Степановна». Мужское население нашей улицы ее немного побаивалось, слушалось. Если кто и забуянит, она умела как-то успокоить. Ростом она была  небольшой, полноватой. Всегда чисто одетая, красиво причесанная. Я не помню, чтоб я видела ее растрепанной, неприбранной. От нее, как и от всех вещей ее связанных и сшитых, исходил  свет чистоты, свежести.  Она была красивой  женщиной до самой смерти. Волос   темно русый, глаза  опушенные черными ресницами синие – синие.
                К людям ласковая, она никогда никого не осуждала и никому, никогда не жаловалось. Рано овдовев, одна поднимала, растила двоих дочерей и никогда не показывала, не обнаруживала своей слабости. Достойно несла свою учесть,  я никогда не слышала от нее жалоб на судьбу, на невзгоды. Я тогда еще не знала, что невыплаканные слезы, сдавленные внутри, еще сильнее обжигают и мучают душу. Она всю жизнь работала и содержала семью.
                На ее жизнь пришлись все события беспокойного ХХ века. Родилась она  в Архангельской области, в  купеческой семье. Отец умер до начала первой мировой войны, два брата ушли на войну и там погибли. В семье остались только одни женщины и трехэтажный дом от отца. Когда произошла революция, мать «раскулачили», дом отобрали. Мать ушла жить к родственникам со старшей сестрой, а Ульяну отправили в семью  родственника, который работал в Карелии управляющим на Сунских лесопильных заводах  Кондопожского края.
                В Кондопоге она встретила моего дедушку Александра Еркоева выходца из  Еркоевской Новинки. Александр воевал в гражданскую войну на стороне красных. Прошел всю Россию. Шли за остатками войск Колчака, так называемой бандой Семенова.  Гнали их до монгольской границы. Бабушка часто  пересказывала мне воспоминания деда, как они форсировали озеро  Байкал на плотах. Его воспоминания о  «баргузинских банях», что всю Россию прошел, а чище  баргузинских бань не видел. Венчались они в Кондопожской Успенской церкви, где и крестили своих дочерей, старшую Глафиру и младшую Валентину. Вместе строили комбинат и работали вместе.
Мои  «университеты» жизни

Я к судьбе относилась доверчиво,
Привередливой не была.
Мне на жизнь свою сетовать нечего,
Что давала она, то брала.
 Лариса Яшина (Пенза)

        Прошло десять, сорок дней без мамы. Мы с бабушкой часто ходили  к ней на могилку.
         Жизнь продолжалась. Я закончила учебный год, бабушка радовалось, что я «круглая отличница». Учеба и в самом деле давалась мне легко. У людей есть разные таланты, у меня на всю жизнь сохранился талант учиться, получать новую информацию. Она всегда с легкостью укладывается в моей голове, не требуется дополнительных усилий, чтоб понять и запомнить.
        В один из летних дней бабушка отправила меня за хлебом в наш сельмаг. Я заняла очередь и стала терпеливо ждать. Нечаянно услышала разговор двух женщин. Они говорили обо мне и  бабушке, наверное, не заметили, что я стою в очереди. Возможно,  специально затеяли этот разговор. Разговаривали о том, что бабушка уже старенькая, пенсия у нее  маленькая, и она не сможет меня кормить, учить. Одна, думаю из лучших побуждений, посоветовала устроить меня на ферму. Мол, хоть и «круглая отличница», но придется  из школы уйти.  На ферме при деле будет и бабушке помощь, а там  «как Бог даст». Она горестно вздохнула и добавила, что ничего не поделаешь, так судьба распорядилась, с детства  «круглой сироте» вековать да горевать.
         Ах, взрослые, умные, мудрые люди! Если бы знали вы, как тяжелы бывают, ваши вскользь брошенные слова. Может, и смысла вы никакого не вкладываете в свои слова, но произносите их. И они звучат, точно протяжный  звук камертона, в детской душе долгие, долгие годы.  Возможно, этим женщинам казалось, что они делают благое дело – пусть поймет, покрепче запомнит, зарубит  себе на носу. Они думали, что вложили истину  в мою упрямую голову, а причинили обиду, боль.
         Наверное, я тогда со всей остротой ощутила, что у человека есть душа. Она запротестовала так, что все мое тело сжалось в комочек. Стараясь остаться незаметной, я вышла  из магазина, и побежала домой. Слезы застилали весь белый свет. Я хотела учиться…
        Недалеко от нашего дома я встретила подругу мамы. Она сразу поняла, что мне плохо. Остановила меня, прижала к себе. Тепло ее тела выплеснуло из меня плач. Захлебываясь слезами, я кричала, что не хочу быть «круглой сиротой», хочу учиться и в тоже время помогать бабушке. Тетя Вера стараясь успокоить меня, повела к себе домой. Напоила чаем. Мы долго разговаривали. Когда я практически успокоилась, она не то спросила, не то с утверждением сказала, что  есть из данной ситуации еще один выход, устроиться в детский дом для сирот. Тогда и приняла я решение, вполне самостоятельно, устроиться в детский дом. Так в 13 лет  начались мои жизненные  «университеты».
        Это решение повлияла на всю мою дальнейшую жизнь.
       Мы с тетей Верой  никому не сказали об этом решении. Это была наша  тайна. Потихоньку собрали документы о том, что я «круглая сирота». В июле она поехала на обследование в районную больницу, испросила разрешения у моей бабушке взять меня с собой. Ближе к обеду мы  добрались в районный центр. Тетя Вера поспешила больницу, мне показала, где находится здание РОНО, и попросила подождать ее на лавочке. Я долго сидела недалеко от входа в здание, горестно размышляя, что ждет меня впереди. Документы были у меня в руках, я встала и пошла самостоятельно устраиваться в детдом.     В первой комнате, в которую я зашла, стояла несколько двухтумбовых массивных столов, серединки их были обтянуты зеленым сукном. За каждым столом сидело по  одной женщины. Я поздоровалась и спросила, где принимают документы в детдома. Мне показали на стол, где сидела, как мне показалась очень красивая  девушка,  она что-то быстро-быстро писала. Мне пришлось дважды спросить, не она ли устраивает  детей в детдома? Не  отрываясь от  своих записей, она поинтересовалась, кого я устраиваю.
-Себя, - ответила я.
-??? – помолчала, внимательно меня, разглядывая, - у тебя есть с собой документы?
       Я протянула все бумаги, что дала мне тетя Вера. Женщина из внимательно прочитала, и еле сдерживая слезы, спросила меня, с кем я приехала, и остались ли кто из родных у меня в деревне. К ее столу собрались все женщины, которые находились в этом кабинете. Выслушав мой подробный рассказ, они стали совать мне в руки печенье, конфеты. Я чувствовала себя сконфуженной, краснея, старалась отказаться от  непрошенных подарков, корила себя, за то, что не дождалась тетю Веру. Как только все формальности были улажены и мне разрешили  до начала учебного года  пожить у бабушки, я выскочила  из здания и бегом  направилась на автовокзал. Где меня и разыскала тетя Вера. Она долго ворчала, что ей пришлось поволноваться, разыскивая меня. Пообедали и стали собираться  в обратный путь. «Такси», это грузовик со скамейками в кузове и  брезентом крытый верх, подошло согласно расписанию. Когда устроились сами и  устроили  сумки  Веры, это гостинцы всей семье, накупленные в  райцентре, Тетя Вера долго смотрела на меня, а потом  стала хвалить за самостоятельность и, сказала, что мне  отныне многое придется решать самой.
- Не дрейфь, Танюха! Прорвемся! – как  девиз на всю жизнь произнесла мой ангел-Вера.
        Дома я долгое время не знала, как об этом сказать бабушке. Она так тяжело переживала смерть  мамы. 28 августа к нам домой пришел председатель Сельского Совета и сказал бабушке, чтоб она меня собрала и отравила в детдом. Только тогда, я расплакалась  и призналась. Попросила меня извинить, объяснила, что я учиться хочу. Бабушка на мое признание ничего не сказала, только слезы катились по ее щекам. Она молча собрала мои вещи, проводила на автобусную остановку и перекрестила меня в путь.
                ЮНОСТИ  ВЕСЕЛЫЕ ЗАБАВЫ
        Свои альбомы мы, как правило, начинаем с фотографий, сделанных в юности, словно те взрослые существа, которыми мы изо всех сил старались казаться, появились на свет сразу же в этом возрасте. Ведь именно с нашей юности мы ведем летопись нашей самостоятельности и свободы. Первый праздник, встреченный вне дома, первая самостоятельная поездка, первая влюбленность. В юности – начало отсчета нашей биографии. Хоть мы еще одной ногой в детстве, но что смешно, юность не любит вспоминать о детстве. Почему? Может мы ощущаем себя другими, наконец-то взрослыми. Поэтому мы яростно отчеркиваем от себя наше детское прошлое, запирая память о нем в самый дальний угол.
         Юность. Мир надежд и очарований, мир уважения и веры. Юношеская  восторженная доверчивость. Такими теплыми были полевой ветер, чистейшая лазурь безоблачного неба. Неповторимыми были зори и щедрые росы. Но юность проносится как курьерский поезд, и мы оглушенные и ослепленные пытаемся понять, а что с нами было.
 В зрелости, как сквозь фиолетовую точку в окне солнце шлет в комнату свой последний золотой лучик, так наша навсегда  ушедшая, прекрасная юность шлет  нам лучик памяти.
           Моя душа притаилась и замирала в ожидании чего-то нового, неведомого, во всем необычного. И пусть в юности чувства  не надолго задерживаются в душе, так проба пера, но с годами этот след заново открывается. И  юность, будто вновь воскресает, как перевернутые страницы книги. Возникают в памяти былые дни.
         Когда я теперь вспоминаю эти дни, они представляются мне какой-то каруселью: рассветы у костра, песни под гитару, ощущение запредельного счастья и острого горя
        Купание ранним утром. Над водой еще  колеблется сизый туман, камыши и травы сияют крупной холодной росой.  Я ныряю. Студеная вода обжигает тело, но вскоре по всем жилочкам разбегается тепло неукротимое и  возбуждающее. Обратно бегу по луговой тропочке к своему дому, освященная счастьем бытия.
      Я окончила восьмой класс – выпускница. Меня, в числе активистов школы, наградили. Зачислили в отряд, который пойдет в поход. Мы идем в верховье реки Баргузин. Туда, где в горных дебрях и дремучих лесах, в которых царствует безмолвие и прохлада, зарождается река. Скалистые сопки и лесные бесконечные пространства, где только петляют тропы охотников, завораживают меня, манят своей таинственностью и немного пугают.
       Наступает день выезда, рюкзаки набиты продуктами, вещами. Сверху прикручен спальник. Мальчики, кроме рюкзака, понесут палатки. Старший сообщил, что нас немного подвезут на машине, а дальше пойдем пешком.
       Вот уже, который день, обливаясь потом, мы идем по глухим таежным местам. Ночуем в охотничьих избах. Что меня поражает, они сделаны очень добротно. В каждом мы находим запас необходимых продуктов и сухие дрова.
     Нас 11 человек выпускников, учитель физкультуры и два охотника – проводника, которые очень беспокоятся и все просят  держаться группой. Леса нехоженые. Любой зверь может, в любой момент  появиться.
      День раскинул над дремучей тайгой свой голубой шатер, а по небу плывут легкие пушистые облака. Нам разрешили небольшой привал, на мою долю выпало собирать хворост. Хвороста  много, начинаю набирать охапку, вдруг мое внимание привлекает какой-то необычный шум. Прислушиваюсь. На скате горы  шумят густолиственные березы. Кора берез атласно- белая, лишь местами прорезали ее черные полосы. Кроны напоминают высокий сток с крутыми  склонами, по которым стекает свет, обмывая все ветки и листья.
      Где-то гомонит ручей. На старой сосне  выстукивает дятел. Мне эти звуки знакомы с детства, я их не пугаюсь. Совсем близко из темного дупла выскользнул маленький полосатый зверек. Я залюбовалась им, но, что-то меня, настораживает, какое-то сопение.  Чуть повернула голову и  недалеко от себя увидела медведя. Он стоит и внимательно меня разглядывает. Я тоже не могу оторвать от него восхищенного взгляда. Он такой огромный, с умными карими глазами, в которых не меньше любопытства, чем в моих синих. Я даже испугаться не успела, как он, заслышав гомон наших ребят, осторожно на них оглянулся, поворчал, что-то про себя и проворно скрылся среди деревьев.
     Идем медленно вдоль реки. Баргузин в этом месте полноводный. Прозрачный, местами  он грозно шумит, а местами старается быть ласковым, мягко журча, беззаботно играет солнечными бликами.
    Охотники предупреждают нас, что впереди  бурелом  глухой тайги. Просят быть предельно осторожными. Странное, гнетущее состояние души в этом лесу. Местами нам путь преграждали поваленные бурей огромные ели, участками шла такая лесная глухомань, сквозь которую наш небольшой отряд, буквально продирался.
      Тяжело достается свет  в этом месте деревьям, даже соснам. Сгорбившись, стволы в сучьях – весь сок, все стремления туда, к вершине, только бы не упустить свое пространство под небом. Небо в голубых между облаков озерах света. Света бесконечно много, он неиссякаемый, но  в густоте тайги его мало тем деревьям, над которыми другие берут верх.
  Эти заглушенные деревья, накреняясь, чуть держась за землю подгнившими корнями, продолжают жить. Оттуда с вышины, долетают прозрачные и золотистые стрелы света, разбиваясь, вспыхивают в чаще подлеска. Как бы напоминая слабым, о необходимости тянуться к свету.
Вышли к  небольшой речке. Каменные своды сжимали своими щеками горный поток так, что он ревел и бесновался, как разъяренный зверь.  Переправлялись по канату, который  охотники  каким-то чудом  закрепили по берегам.
А затем зарядил дождь.
«А дождик льет как из ведра, Кругом вода, одна вода.
И кажется, что за спиной, рюкзак, как бочка с водой…»
Эта популярная в то время песня становится нашим гимном на несколько дней.
      Дождь в тайге особый. Под хвойным шатром разлапистых пихт устанавливается чуткая тишина. Всплески  взбодренной дождем реки, шорох капель в ближайшем кустарнике не разряжают, а уплотняют тишину таежной глухомани. Она буквально пеленает нас с ног до головы, не разрешая делать лишних движений. Идем медленно.
    День подходит к концу. Солнце опускается все ниже, и вот уже краем своим касается горной вершины. Закатные краски слабеют, растекаясь по всему небосклону и обволакивают окрестные вершины мягкой малиново-оранжевой кисеей. Солнце окончательно прячется за вершину. И по небу веером расходятся широкие снопы его лучей. Тут же на глазах они слабеют и меркнут, фиолетово-красная тонкая полоска растягивается по всему горизонту, освещая окрестности слабым угасающим светом. Вместе с тишиной к нам все ближе и ближе подступает темнота таежной ночи, таинственной и  тревожной.
            Решили дальше не идти. Без труда находим место на берегу речки. И вот уже туго натянутые палатки синеют под шатром  кедра. Разводим костер, готовим ужин и пытаемся  высушить одежду.  Вспышки подсохнувшего в костре валежника, лишь на время отталкивают темноту, но там, в отдалении она  становилась еще чернее.  Одна за другой зажигаются далекие звезды, и вот  уже россыпь искрится во всю мощь. Таежная природа требует от человека постоянной готовности к суровым испытаниям.
Таинственна ночь в тайге. Близлежащие горные вершины в лунном свете казались гигантскими существами.
       Прошло более 40 лет, а эта ночь сохранилась в моей памяти до мелчайщих подробностей и продолжает звездный свет литься из моей юности.
       Сразу после заката солнца наступает глухая, вязкая тишина.  Дневная, шумная жизнь тайги, замирая, продолжается уже в шелесте листьев, скрипе  старых деревьев, заканчивающих свое существование; внезапных вскриках птиц, отчего-то потревоженных в их сторожном сне. В хрустально звучащих звоночках струй родничка, около охотничьей избушке.
       В эти часы земля с ее великолепным ковром из пахучего разнотравья, цветов, сброшенных игл, смолистых шишек кедров и сосен, прогретая щедрым дневным солнцем, политая  теплым летним дождем, возвращает небу свое  великолепие сторицей. Густой, пьянящий аромат, поднимаясь вверх, растворяется в ночном воздухе тайги.
     С реки набегает ночной холодок, то в симфонии запахов сразу выделяются аккорды, вызванные и подчеркнутые этим холодком. Вот пахнуло пряным настоем лежащего неподалеку болотца. Сразу накатился сильный смолистый запах кедровника и сосен, так знакомый мне по  раннему детству. Едва – едва коснулись моего обаяния слабый и нежный запах лесных цветов. Легкая, дурманящая волна от  эфироносных зарослей багульника. После клепирования аневризмы я потеря способность   чувствовать запахи, но  аккорды запахов тайги  я помню, чувствую до сих пор.
       Ближе к полуночи тишина сменятся сонмом таинственных звуков. Кто-то всхлипывает, как в беспокойном, тревожном сне. Слышится непонятная возня, шуршание, шепот и долгий протяжный вздох. Вдруг сверху что-то падает, задевая ветки, и шумно шлепается о землю. И все вокруг на мгновение замирает, как бы прислушиваясь: что такое случилось? Потом опять – глубокий вздох и бормотание, и всхлипывание, и шепот. А темнота  вокруг стоит такая густая, что появляется страх: уж не ослепли ли мы? Протянешь руку, наткнешься, ощупаешь – ветка, а видеть  ее ты не видишь.
Так продолжалось часа три. И все это время вокруг нас  творится непонятное и от того еще более таинственное. Но вот постепенно, сначала  вверху над головой начинает бледнеть. За кромками деревьев можно различить небо. Потом  и перед нами и справа, и слева из темноты еще неясно, но все же   выступают стволы берез. Мы с подругой уходим в палатку немного вздремнуть.
            Все  плохое, как и хорошее, когда-то кончается.  Дождь заканчивается, ярко светит солнце. Мы выходим из глухой тайги. Вокруг все  меняется. Оказываемся, как бы на другой планете. Ранним утром идем дальше, перекликаясь между собой то на косогоре, то по дну седловины. Тайга здесь красивая.  Особенно косогоры. Их украшают стройные сосны в коротких, кудрявых, точно золотистый  каракуль, куртках. Ели в длинных до пола хвойных шубах шумно табунятся в низинах хранителями таежных тайн. Возле них одиночками  и мелкими группами пасутся голенастые березки, одетые в зеленые сарафаны. Местами возвышаются лиственницы, стреловидные вершины которых в лучах солнца светятся зеленым огнем шелковистой хвои. А вот и богатырь - кедр. Вечнозеленый красавец тайги. Хвойная шуба  на нем поблескивает в лучах утреннего солнца неисчислимым количеством росинок. Отчего создается впечатление, что минувшая ночь осыпала его алмазной пылью, а  шишки на концах увесистых веток – лапах с широкими ладонями – притягивают мой взгляд своей строго опрятностью и неприкосновенностью, как бы предупреждая: не беспокойте нас до поры до времени, до полного созревания. Мы сами подарим вам  свои янтарные орехи с целебными зернами. Щедрое на доброту дерево. Оно излучает и тепло, и свет, и радость тайги.
               Утром по земле струится прохлада. Как бы противясь ей, деревья, кустарники, травы выдыхали накопленное за минувший день тепло. Ароматное, сладкое, бодрящее. Дыши вдоволь, до полной сытости. Слоеность таежных запахов ложится на лицо, на брови, на ресницы невесомой паутиной. Уговаривая – закрывай глаза и погружайся в сон, но мы упорно продвигаемся вперед. Вот, наконец, просеянный сквозь лесную чащу, свет утреннего солнца упирается в наши глаза.  Солнечные лучи разбудили и дятла, которые принялся рассыпать по лесу густые, звучные удары клювом. Под этот перестук  наш  маленький отряд зашагал бодрее. Застрекотали, запели таежные птицы, обрадованные ясной солнечной погодой. А воздух так чист, что, кажется, звенят на струнах солнечных лучей его утренние потоки.
       Вдох, выдох, вдох – и сердце от радости распирает грудь. Высокое небо, украшенное голубоватыми полушалками облаков, покачивается над нами.
Вот, наконец, мы «перевалили» осыпь разрушенных скал, «поплутали» в болотистом редколесье и вышли к истокам реки. Из-под несвержимого кряжа в глубине земли рождается холодной струей родник-исток Баргузина. Тут его первый и вечный всплеск под солнцем. Тихо стрекочет ручей среди травы. Пробивается сквозь кусты и камни на перекатах. Холодной хрустальной стрелой несется с гор. Впитывает в себя ручьи и малые речки, чтобы разлиться в широчайшую полноводную реку, которая грозно забурлит на порогах. Добросовестно  выполнив свою работу,  вольет свои воды в чащу  Байкала.  Зачерпнув байкальской воды, чтобы напиться, можно ощутить вкус и свежесть родничков истока реки Баргузин, живой, текучей воды.
В последнюю ночь перед выходом из тайги – мне плохо спалось. Было грустно, что поход заканчивался, и мы покидаем таежную сказку леса. Было довольно прохладно. К тому же мешала яркая луна. Выбравшись из палатки, я увидела реку, показавшеюся мне серебряной лентой, на  поверхности которой отражались звезды и луна. На небе звезды сияли, а в реке  они струились. Этот отраженный свет создавал впечатление, что все вокруг пронизано голубыми искрами, даже наши палатки светились голубоватым цветом.
       Усталые и чуть грустные возвращались мы в мир людей. Повзрослевшие, с сияющими глазами  мы пытались рассказать друзьям о походе. Не хватало слов,  чтоб описать все что видели и испытали в тайге.

15 лет.
           В юности одержимость сильнее, чем в зрелые годы. Она подавляет привязанности, отвергает  посторонние чувства и крепчает в едином устремлении, обретая в этом энергию. Я хотела учиться. Еду в город. Буду поступать в сельскохозяйственный техникум. Работать на земле я всегда любила, но имею смутное  представление о профессии агроном. Почему я подала на данное отделение? Как не смешно, но все очень просто. Я никогда не была в городе, мне страшно жить одной среди такого скопления людей. До сегодняшнего дня в городе мне одиноко. В деревне я никогда не чувствовала одиночества. Мне даже в голову не приходило, что в лесу можно быть одинокой. Там кругом бьется жизнь. Как-то приехала в Москву, сидела на станции метро, ждала знакомую, которая назначила мне встречу. Сидела и внимательно смотрела на потоки людей, выходящих из поездов. Вдруг мне стало страшно: люди были незрячими. Мне подумалось, если один из них упадет в толпе, остальные пройдут через него и даже не заметят. В городе одиночество разлито везде.
               Не знаю, на каком уровне подсознания, но жизнь в городе, среди незнакомых людей меня пугала, и я подала документы на то отделение техникума, где учились три наших воспитанницы детдома. Так была выбрана моя первая профессия. Я нисколько не пожалела, что ее освоила. Учили нас основательно не только агрономическим знаниям, но и экономическим, бухгалтерскому учету. Мы осваивали профессии шофера, тракториста. В техникуме мне встретились прекрасные педагоги и друзья, в моей душе всегда  живет благодарная память к ним.
            Конец августа. Я только, что приехала в Улан- Удэ. Высота зданий, городской шум меня ошеломил. Зашла в какой-то сквер, присела на скамейку. В сквере неподвижно застыла листва,  чуть тронутая легкой позолотой, но, кроме этого, ничего не говорило о надвигающейся осени. Август в тот год выдался солнечным и тихим. Я и сегодня  мысленно вижу деревья  этого сквера, которые меня успокоили, дали время освоиться в незнакомой обстановке.
        Захотела поесть. Купила огурец, ищу укромное место, чтобы перекусить. Почему огурец? Да на него у меня только и хватило денег. Обнаруживаю, что многие люди едят на ходу. Так впервые полетело одно из наставлений бабушки: на улице есть неприлично. В техникуме меня встретили, накормили и дали немного денег. Первым делом я купила туфли за пять рублей, так как новые ботинки, выданные в детдоме, натерли мне ноги до кровавых мозолей.
В новых туфлях, в новую жизнь. Невысокая, коренастая, я не боялась ни какой работы. По характеру, доброжелательная, быстро подружилась с однокурсниками. Время полетело  незаметно. Я легко втянулась в новую жизнь. Омрачал жизнь кошмар безденежья. Но у меня были руки и голова, и трудолюбие, привитое домом и детдомом. Пошла работать. День на занятиях, а во второй половине дня убирала  третий этаж техникума. Ничего, что мало ходила на танцы, на мой век хватило веселья. Мне платили 72 рубля в месяц, плюс стипендия 20 рублей, это позволило мне себя содержать, не обращаясь за помощью к бабушке.
        Второй курс техникума. Мы на уборке картофеля в деревне. Летят журавли, какая-то ясность пейзажа осеннего. Как  золотая игла, тонкий луч солнца вышивает шелковые паутины. Возвращаемся домой, норма выполнена и перевыполнена. На души умиротворение от хорошо выполненной работы. Это чувство самоуважения я сохранила  до сегодняшнего времени. Все устали, немного озябли,  первый ледок на лужах, прозрачный как слеза. Можно неба горстью зачерпнуть из лужи, и нам нипочем, вечером  танцы в местном клубе.
       Последний праздник Нового года в техникуме. Мы стайкой быстроногой несемся на новогодний бал. Капрон чулков буквально впаялся в кожу ног. На снегу лежат звезды, голубые и хрупкие, как будто через лунное сито просеяны. Седой сибирской метели сизый дым еще витает в воздухе, мороз разрисовывает окна серебристым пером.  Нам весело в этом искрящемся мире.
    На третьем курсе мне предложили на два месяца поехать  в стройотряд, поваром. Я согласилась. Во-первых, новые места, во-вторых, смогу за лето подзаработать. Нам выдали форму. Чуть зеленоватого цвета, на рукаве нашивка  «СО-1971», к форме полагалась шляпа. Это была замечательная форма. Нас 40 человек. Отправляемся на железнодорожный вокзал. Веселая суетливая толкотня. Наконец все разместились в одном из вагонов поезда. Нетерпеливо  выглядываем в окна, поминутно сверяем расписание. Минута до отправления, тянется тягостнее часа, и вот, наконец, поезд тронулся.
Уплывает город с фонарями светящимися сиренево – красным, желто-зеленым. Железнодорожный мост через Селенгу мелькнул за окнами, прогрохотал под колесами. Большинство  ребят собрались возле наших полок. Кто смог поместиться, расселись на поскрипывающие, качающиеся из стороны в сторону полках, остальные просто  остались стоять в  проходе вагона. Кто-то притащил гитару, все дружным хором запели:
   «Эх! Ты дорога длинная. Здравствуй земля целинная. Здравствуй простор широкий….» Всю историю своей страны,  все  ее великие дела, мы знали по песням. Конечно, здорово знать  песни, музыку  мира, но в первую очередь надо знать песни своей Родины. Я горжусь, что жила в то время и пела те песни.
      Наступило время производственной практики. Мы всей группой выезжаем в подсобное хозяйство. Сельскохозяйственный техникум  основательно готовит  нас к будущей работе в колхозах, совхозах. Мы сажаем капусту, картофель. Наиболее крепких  девчат отобрали для работы  на молочно-товарную ферму, доярками. В их число попала я.  Нас с подругой закрепили за 26 коровами. Доить естественно мы не умели. Первые попытки заканчивались печально. В ведре кружка, а остальное молоко на одежде или на земле. Доить корову – тяжелая работа: ломит в спине, устают пальцы. И не всегда спокойна корова, особенно когда саднит мошка. Может ударить ногой и по ведру с молоком, и лицо доярке, которая вся там, у сосков гнется. Наставница нас убеждает, нельзя спешить, злиться: животное за свое  дневное трудовое хождение на пастбище ждет ласку. Только за ласку отдает все, наполняя ведро и облегчаясь от своей ноши, и спокойно отдыхает. У нашей наставницы руки легко и плавно скользят по соскам, и кажется, из кулаков ее вырываются упругие белоснежные струи, шипевшие и взбурлившие пену в ведре с молоком. И от молока по лицу женщины слегка волнуется свет.
      Пройдет  месяц, и я научусь более или менее сносно доить коров. Параллейно научусь запрягать  и ездить на лошади. Овладею опытом вождения  трактора и  машины.
                17 лет
              Кажется, что  находишься в каком-то промежуточном состоянии. Позади детство. А впереди еще  столько всего! Впереди светлое будущее.
Я пытаюсь разобраться в этой жизни, разделяя мир уже не только на черное и белое, а еще  стала видеть и другие цвета. У меня свои принципы, я на все имею свое мнение. Игнорирую советы взрослых и пытаюсь утвердиться  в этой жизни. Первые поражения не подвергают меня в уныние, а подталкивают к достижению необозримых высот. У меня и моих подруг была насыщенная трудом юная веселая жизнь и очень мало одежды. Эту проблему помогали нам решать магазины, где продавалась ткань с уже готовыми выкройками. Мы со стипендии покупали разноцветный ситец и вельвет и шили вручную. Свежесть юности, прически и макияж, довершали остальные составляющие нашей красоты. И конечно я работаю. Днем занятия,  вечером убираю третий этаж техникума, за что получаю 72 рубля. Это уже состояние!  Если приплюсовать стипендию  в размере 20 рублей, я состоятельный человек. Полностью содержу себя сама. Могу купить пальто, сапоги.
                18 лет.
        У меня ощущение радости здоровой молодости. Счастливые встречи с молодым лицом своим, отраженным в зеркалах  и зеркальцах, в тихой воде озер. Счастливы встречи с юным лицом своим, этот блеск глаз, волосы, взметенные ветром, румянец щек и губ…. Счастливые встречи с самим собой, знакомой и не изведанной до конца, встречи -  поединки: «Какова я?», «Это я?»,  «Так значит  это я?», « Я – такая!».
        Завтра вручают диплом об окончании техникума, и я вступлю в свою самостоятельную трудовую жизнь. Все события, что происходили со мной за четыре года учебы в техникуме, неожиданно повернулись ко мне новой, еще более привлекательной стороной.  Теперь я смогу  освоить  основательно профессию,  заработать, помочь бабушке. От сознания этого на душе было весело и легко. Только омрачает мою радость расставание с подругами.  С ними я сроднилась, сердце мое тоскливо сжимается, печаль, как тихая капель просачивается в сердце. Что-то подсказывает мне, что я с ними  никогда не встречусь.
         Вручали нам диплом в актовом зале. Утреннее, июльское солнце озаряло город, золотыми потоками врывалось в большие окна  актового зала. Светлыми солнечными бликами отражалось на полировке мебели. Неожиданно яркий луч солнца ударил в зеркало, которое сразу вспыхнуло золотым сиянием. Я стояла около зеркала, и золотое сияние  залило меня. Ослепленная сиянием, я услышала свою фамилию. Меня приглашали получить диплом. Вот он в моих руках – пропуск в новую жизнь.  Радостные и счастливые, мы, получив дипломы, прощались с техникумом. С любимыми и не очень учителями, делились  друг с другом планами своей будущей взрослой жизни. Прошумело веселое застолье с шипучими напитками. Со здравницами и беззлобными подшучиваниями закружились пары под звуки техникумовского оркестра в столовой, превратившейся в этот вечер в бальный зал. Уединились по углам затененного коридора влюбленные…
Такого беззаботного  веселого бала я никогда не помнила и не знала. Наверное, есть какое-то подсознательное чувство приближающегося несчастья у человека, что он самозабвенно отдается веселью. Я натанцевалась, насмеялась. Словно такого больше никогда не будет.
Рассвет солнца пошли встречать на реку.

      В этот день все выглядело светло и радостно. Река Уда серебрилась под солнцем и величаво несла свои воды Селенге. Воздух был необыкновенно прозрачен и свеж. Высокое нежно-бирюзовое небо простиралось над Улан-Удэ. Ноги и голова  гудели. Ноги от долгих танцев и гуляний, голова от обилия эмоций.
         Первая ночь дипломированного специалиста прошла неспокойно. Никак не могла уснуть. Тихая теплая ночь простиралась над городом. Серебристый свет луны косыми потоками  врывался в комнату общежития, и на полу вырисовывал четко черные тени оконных переплетов.  На меня свалилось беспросветное одиночество. Многие девчата разъедутся по домам. А я?  Вдруг воспоминания детства нахлынули на меня, как внешнее половодье, от которого невозможно укрыться. В памяти всплыло лицо мамы, она как бы успокаивала меня, говорила, что все будет хорошо, бабушка ждет тебя. За окном зашумел сильный город, засияло солнце, в душу вернулись надежды и  веселье нового дня.
              В юности человеком овладевает  неясная тоска, похожая на первое брожение березового сока в стволе. И острое  чувство благодарности к жизни, такое же туманное, как и юная жажда любви, которая пробивается ранней весной, подобно тонкому ручью со дна оврага. Думалось, и шепталось, и мечталось немало. Любовь в юности – это ожидание. Первая любовь  приходит раньше всех понятий о теле и морали. Она бесхитростна и реальна, как ветер, озеро, песок. Она – это теплые дни, стремительные вечера.
             Липы цвели. Сладок был аромат и густ. Так и осталось на всю жизнь память о первой любви: цветение лип, тревожно- счастливое ожидание. Сердце дрогнуло и раскрылось навстречу новому чувству, как цветок навстречу солнцу.
- Я влюблена! Влюблена! -  восторженно призналась бабушке. Она посмотрела на меня, по-доброму, улыбаясь, сказала:
- Человек, когда любовь приходит думать должен не только о себе, больше о том кого ты любишь. Что же счастливой дороги в любовь, в мир чувств. Женская доля. И горе, и радость – все в ней круто замешано. Только по-разному каждая  свою долю несет, кто повиликой вьется, опоры ищет, а кто на самом ветру, на самой юру, гнется – не ломается, горем не сшибается, - помолчала, смахнула слезу и добавила,-  никогда не поминай лихом молодость, она всегда хороша, когда даже глядишь на нее со ступенек старости.
           Я не услышала бабушку. С любимым уезжала в неизвестность. Схватиться бы за траву, деревья и остаться дома, с бабушкой, сколько бы я бед избежала.
            Но с восторгом юности я смотрела  на мир, и самые радужные мечты обуревали меня. Впереди самостоятельная работа.  Можно построить дом, создать свою семью.  Семья для меня была принципиально важна. И вот здесь я заторопилась. Стремясь, все быстрее это получить, я без оглядки кинулась воплощать мечты в реальность. Это обернулось для  меня кошмаром на всю оставшуюся жизнь. Рана от этой  ошибки так велика и так глубока, что я не жду себе прощения – никогда.
                Байкал
         Впервые  в жизни я увидела Байкал, когда училась во втором классе. Мы ездили в гости в Усть-Баргузин.
         Чудесное это место – озеро Байкал. Байкал лежит в длинной и узкой трещине земной коры и своими очертаниями похож на месяц, протянувшийся с юго-запада на северо-восток. Шестьсот с лишним километров водной плоти озера. Огромная масса поразительно синей воды создает ощущение морского простора, уходящей за горизонт безбрежности.
Сравнить его просто не с чем. У реки – конец и начало, ее не окинешь взглядом от истока до устья. Байкал вообще бесконечен, он стремиться убедить, что ты стоишь на краю света. Однако  Байкал озеро, энергия его не видна, она где-то в глубине. Озеро сосредоточено в самом себе, как некое законченное произведение. Озеро манит и еле заметной таинственностью похоже на человеческий глаз. В него нужно долго смотреть, чтобы к нему приглядеться, и долго ходить по берегам, как вокруг любимой песни. Да и есть ли у него берега? Берег у него по сути один, один и совершенно бесконечный. Как у человеческой души, которую вроде бы почувствовал, но понять, ох, как трудно.
        Кроме того, озеро как бы  объединяет вокруг себя местность или целые пространства, которые и дорогами своими тянутся к нему, чтобы из озера напиться или заглянуть в его глубины.
        Я стояла в сандалиях. Полных колючего  песка, на берегу у шипучих кружев прибоя и задыхалась от счастья. Ветер теребил платье. Ветер был таким же упругим. Как светло – зеленые волны, только бесцветным. Я умела плавать, но поначалу вроде даже оробела, перед этой огромной, необозримой, без привычного другого берега водой. Но шелест рассыпающейся у самых ног волны был таким манящим,  и я шагнула вслед за убегающей волной, на вылизанный до блеска песок.
         Байкал. Глядишь на него и досыта не наглядишься. Он  как будто все такой же и не такой – каждый миг открывается в нем что-то  новое, вот лежит  он чистый, как прозрачное стекло, но стоит появиться в небе какому-то даже самому маленькому облачку, и уже смотришь, по чистой  голубизне вдруг пробежала полоска. Пробежала и снова растаяла, будто ее и не было вовсе…
         Легкое, успокаивающее и радостное настроение дарил мне Байкал.
 Закроешь глаза Байкал- тут, слышно, как дышит.
          Ночью в полнолунье придешь на берег, и опять до чего же красиво: на поверхности воды серебряная дорожка лежит. Глядя на Байкал, почему-то не хочется говорить, молчишь и думаешь. Мысли, словно тихие волны, одна на другую набегают. Такое же чувство испытываешь, когда глядишь на звездное небо или на огонь, если  у костра посидеть доведется.
          Восход на Байкале ослепительный. Таким он бывает только на море и в степи. Недаром Байкал местное население зовет морем. Солнце встает из-за края земли, того самого края, что  кажется в детстве таким близким и доступным.
          Хороши и закаты на Байкале летом. Наверное, в каждой части света свои буйства красок при восходах и закатах. На Байкале кроме буйства красок, есть еще какое-то уверенное обаяние.  Солнце неторопливо коснулось гор и лежит на них долго, спокойно. На темно-синей воде – длинный огненный столб. Закатное солнце насквозь просвечивает волны, кажется, что там, где волна грудью прикасается к валунам, зажигается свет. Но вот солнце, шевельнувшись, скатывается за них, остается пучок неярких лучей, уткнувшихся в небо. Возле берега гладкий вялый прибой – и по нему аккуратно стекает, сбивается на камни розовый закатный свет.
Можно бесконечно сидеть на берегу и смотреть на море, слушать  волны.
В начале лета Байкал темно-синий, потом начинается цветение планктона. И вода становится зеленоватой.
         Вода Байкала очень холодная. В самую жару вода в нем не выше десяти градусов, а среднегодовая всего лишь четыре. Поэтому над Байкалом всегда колеблется дымка: огромная холодная поверхность сгущает водяные поры, тенет их к себе
        Более трехсот притоков вливают в него семьдесят кубических километров воды, а он отдает ее одной – единственной Ангаре. Впрочем, много оставляет про запас. Всю воду  из Байкала Ангара смогла бы вынести только за четыреста лет. Нигде на земле нет столько пресной воды, собранной в одном котловане.
Байкал – батюшка, сказка моего детства.
Байкал. Омуль, Баргузин – мне знакомо с детства обаяние этих слов.
И как же мне повезло, что детство я провела на Байкале, а свою молодость и зрелость я провела  на берегах Онего - батюшка. Здесь и встречу старость.
       Я на берегу Байкала. Садится солнце. Байкал лениво молчит. С неба, колеблясь, плывет полупрозрачная мгла. Вода становится голубовато-прозрачной, бесконечно идет ровными, натекающими  одна на другую волнами, доходит до берега и медленно ласково прикасается к нему. Я погружаю ноги в волны, они ласкают меня и   шепчут, что все будущее в будущем, прошедшее в прошедшем, а настоящее прекрасно.
И в самом деле,  Байкал прекрасен.
Восемьдесят километров поперек, белый песок, стройные сосны, светлые, выветренные «Колокольни» на скалах, наибольшее количество солнечных дней в году.
            Воздух чист и сладок, как холодное молоко. Вода байкальская очень мягкая, даже когда моешь руки чувствуешь ее мягкость. Байкал сам  поддерживает высокую чистоту своих вод, которой нет равной среди больших озер мира. Надо сказать, что есть у Байкала еще одна удивительная особенность. Воды его очень богаты кислородом. Содержание кислорода в байкальской воде находится в равновесии с атмосферным. Причем – и это самое обычное – байкальская вода богата кислородом до дна.
Живи, дыши и радуйся.
Великолепен Байкал и в лунную ночь.
По тяжелой. Как масло воде широко течет лунный свет. Опустишь весло – волна лениво и долго шевелит кругами сверкающую сине- белую поверхность.
В распадке между сопками, озаренные луной, гряды катящихся к югу гор.
Мы на рыбалке.
Постепенно бледнеет треугольник света в распадке сопок, расплывается луна. Появляются куста и камни на белом песке берега.
Разводим костер.
 Распластанные половинки омуля надеваем на  рожень – длинную заостренную палочку. Рожни втыкаются над костром наклонно, с омуля медленно капает, шипя в раскаленном воздухе сок… Запах моего детства.
Удивительно сочный. Нежный, пахнущий дымом. Обжигаясь. Мы наслаждаемся этим божественным даром. И конечно крепкий плиточный чай. У него бархатный, сытный и спокойный вкус.
А  вот у ветра, у байкальского характер переменчивый…
     И вот уже где-то далеко раскачал Байкал ветер, идут высокие волны с острыми вершинами, тяжело разбиваются о белые валуны. Хлещет ветер с дождем, мотает по Байкалу тяжелую волну: быстро плывет черное низкое небо. Страшен и могуч в эти минуты Байкал.
Я стояла на берегу, когда увидела, как огромное кучевое облако, весь день висевшее в южном уголке озера, стало на глазах разрастаться за счет приходящих с запада небольших кучевых облаков. На моих глазах рождалась гроза.  Все вокруг потемнело.
Сознавая, что сейчас разразиться гроза и надо укрыться в палатке, которые белели невдалеке. Друзья, с которыми я отдыхала, уже кричали, звали меня.
А  я не могла оторвать восхищенного взгляда от величия стихии.
Цвет воды в озере изменился с синего на свинцово-серый.
Резкие порывы ветра вызывали сильное волнение воды и вот уже полуметровые волны  гулко бьются о берег. То тяжко нарастающий, то убывающий гул волны – той, что идет на меня, а где-то рядом, справа и слева. – другая, третья… Но главное, этот миг: волна вскипает белопенно и разом опрокидывается на берег с грохотом отдаленного  грома. И снова – шелест уползающего песка. Звук воды, как будто с присвистом всасываемой, втягиваемой в горловину гигантской бутылки, откуда ее в следующее мгновение вытолкнут мощным напором, и она опять катится волна за волной.
Из облаков и туч посыпался густой дождь. Он эффективно подсвечивается прорывающимся сквозь разрывы туч солнечным светом. Сверкает, переливается всеми цветами радуги, он удивительно теплый.
             Где-то далеко прозвучал глухой раскат грома, дробью рассыпался по всему озеру. За ним последовал еще удар, но уже ближе и явственней. Сверкнула голубая стрела молнии, и на озеро обрушился ливень невиданной силы.
           В наступающей черноте, в разгар  дня, я заспешила к палатке. Сбившись в небольшой кружок в палатке, мы с замиранием  сердца пережидали разгул стихии.
Были слышны удары грома и сухой треск искровых разрядов. Стенки палатки освещались белыми, голубыми и  багровыми вспышками молний. Гроза завершилась так же быстро, как и началась. Мы выбрались из палатки, поблагодарили Бога, за то, что пережили  стихию, все живы и здоровы.
          Тучи  стремительно уходили на юго-восток, а между оставшимися облаками раскинулась такая красивая радуга, что не возможно было оторвать взгляд от ее разноцветной дуги.
           После ливня, окружающая природа приободрилась. Омытые влагой деревья, трава благоухали. Солнце тысячу бриллиантов зажгло в каплях воды на траве и на деревьях. Байкал медленно успокаивался. Вот  наконец-то озеро снова вернуло себе ярко-синий цвет, в оправе сверкающих деревьев засияло еще ярче.
Прошли годы, десятилетия,  многое изменилось, только Байкал остался прежним. И в полном женщине с сединой в волосах никто не узнает девочку, что однажды стояла на твоем берегу, замерев от счастья. Разве что прежний блеск темно-синих глаз да любовь моя к  озеру детства не остыла.
                Мне 50!?
               
               

                Болезнь стала переходным рубежом в новую жизнь, в новое мировоззрение.
                Не страшно, что приходит старость, страшно, что уходит молодость. Только сердцу,  увы, понятна грустная ирония этой фразы. Если никакой силой уходящую молодость не удержать, то есть смысл со зрелостью подружиться. Творчески скрасить, смягчить ее  «закат печальный».
                Почему печальный?
                Внутренне, я уверена, что каждый чувствует себя таким же,  как  в молодости – те же порывы, желания, мечты, а иногда, покруче! Ведь каждый же знает себя. Еще бы за 50 лет – познакомились.
Только вот зеркала испортились.
                В детстве в серебристой глубине зеркало отражалось лицо с ярко блестевшими синими глазами. Вот строго улыбается в нем первоклассница. Закружились в зеркале лепестки черемух, и, сквозь них улыбается твое лицо, – лицо  невесты. И вот уже в тумане зеркала колышется зыбкое твое отражение  в халате, баюкающее своего дитя, сияют глаза молодой матери. И сегодня глаза сияют, только волосы посеребрило время.
                50 лет прошло. Как один день. Права была моя бабушка, когда говорила, что в прошлой жизни все бывает вчера: слезы и радость, свадьбы и поминки. Многих из тех, с кем я жила уже нет в живых. Многие затерялись на огромных российских просторах.
                Но ты - это ты.  Во всем мире нет абсолютно такого же, как ты. Есть люди, которые в чем-то схожи с тобой, но нет никого, кто был бы в точности такой же, как ты. Потому все, что исходило от тебя, что ты делала – это подлинное твое, потому что ты одна выбрала это.
                Тебе принадлежит все, что есть в тебе, Твое тело, включая все, что в нем есть. Сознание, включая все твои мысли. Глаза, включая все твои образы, которые они могут увидеть. Твои чувства – злость, раздражение и радость, напряжение, страх и любовь, разочарование и нежность, покой….
               Тебе принадлежит твой рот и все слова, которые он может  произносить – вежливые или грубые, нежные или строгие, правильные или неправильные.
              Тебе принадлежит твой голос, громкий или тихий. Тебе принадлежат все твои действия, обращенные к тебе самому или к другим людям.
             Тебе принадлежат все твои фантазии, твои сны, твои мечты, твои желания и твои страхи. Тебе принадлежат все твои победы и успехи, все твои достижения и все твои ошибки.
                Это все твое, и с таким багажом во вторые 50.
            Но надо выверить, не предал ли ты свои детские мечты. Не предала ли ту порой  горячую, на язык не сдержанную, но честную и добрую девочку.
« Не родись красивой, а родись счастливой», не знаю как кому, а мне эта поговорка не по нраву. По-моему родиться счастливым нельзя, но можно сделать себя счастливым.
            Пусть порой ты избита воспоминаниями, вся  в синяках, забудь и  бегом в сегодня. Окунись в новую жизнь, пренебрегая тихостью обычной жизни. Начни все с понедельника. Не списывай себя с «корабля жизни».
            Не дано человеку права безвольно отдаваться течению времени. Не дано ему право перекладывать свои обязанности на кого-либо другого, пока он способен выполнить их сам.  Ты маленькая частица в круговороте жизни, но вместе с тем ты главная его основа.
                Ведь всегда с тобой твои руки, свободолюбивое сердце и дружелюбие. Ты можешь видеть, слышать, чувствовать, говорить и думать. Ты можешь действовать. А значит, у тебя есть инструменты для жизни, для того чтоб  помочь себе и другим людям. Для того чтобы вносить разумность и порядок в мир людей. Потому что жизнь – это движение, развитие, извечная борьба добра со злом, в которой нельзя отступать ни на шаг, не придавая тем самым самого себя.
                Ты - это Ты, и Ты – это здорово!
Можешь начать новое дело, новую жизнь. И снова радостное возбуждение, удовлетворение собой. С тобой отвага быть непохожим на других. Не лучше, не хуже, а самим собой.
                Опыт твоих 50, должен не мешать, а помогать тебе.
Твои мечты и намерения летят вперед, дела наступают на пятки…
                Пусть не тянет груз прожитых лет и ошибок. Неприятности только доказывают, что ты еще на этом свете. И не обязательно всем нравиться. Это норма.
                Сегодня плохо? Больно? Тяжело? Несправедливо? Денег нет? Погода плохая? Да!  Да!   Все это так, и все это с тобой, но ведь завтра будет лучше!!!
                Ведь  тебе всего пятьдесят…
             Память раскручивает  мою жизнь как киноленту, где я сама актер и зритель, и критик. Критик во мне  неиствует, актер просит прощения, а зритель молчит… Его молчание загадочно, или взорвется аплодисментами и к моим ногам упадут букеты роз, не исключаю возможности, что в меня полетят  помидоры, и, я услышу свист…
                Почему – то мне все чаще и чаще рисуются в моем воображении не мои потомки, а ушедшие в иные миры родные. По ночам я слышу их голоса, смех. Мысленно, по архивным документам пытаюсь проследить их судьбу. Может быть,  все дело в том, что я их так  мало  знала. Только в душе живет какая-то память о них, я ее пытаюсь реконструировать. Через зрелость я заново хочу узнать о них – впервые отдельно от себя, об их таинственной, до моего рождения, бывшей жизни. Удивительная пора – зрелость. В зрелости ко мне стало возвращаться детство. Даже три детство, моей бабушки, матери - в рассказах,  мое собственное в воспоминаниях, моих детей и внуков, происходящее на моих глазах. Все это я пытаюсь запечатлеть на бумаге.
         И вот уже мои внуки просят: « Бабушка, расскажи, какими мы были маленькими».
         Зрелость напоминает мне осень. Осеннее солнце редкое, нежное. Все вокруг трогательно и прекрасно. Еще немного- и все уйдет.  Оттого каждое движение. Каждый звук радует и печалит. В увядающих цветах невысказанная боль. И пусть ты понимаешь, что так и должно быть, из года в год, из века в век. А все равно больно.
            Есть и другая сторона медали. Легко и просто осенью – без весенних иллюзий, тревожащих, волнующих, манящих неизвестно куда и неизвестно зачем. Обманчивая, беспокойная это пора – молодость. Зрелость – честная. Спокойная. Чувствуешь необыкновенное умиротворение, радуешься всему, что есть у тебя и благословляешь каждый прожитый день.
          Я понимаю, что год за годом несет тебе позднюю  зрелость, а затем и старость, но я еще рассчитываю жизнь на годы вперед. Со мной остаются еще спутники: тяга к знаниям, любовь к мысли человеческой, в сердце живет любовь к жизни, во всех ее проявлениях. Мне посчастливилось жить  и при социализме, и капитализме. И пусть я жила и живу в двух временах, я не собираюсь ничего сортировать и выносить на покаяние. Все это есть канва моей жизни.
                И пусть все будет!
                Личный журавль в моем небе   
               
                В творчестве мы, наверное,  и похожи на нашего Бога. В дни ожидания операции, я вдруг увидела десятки  страниц книг, которые  я начала, но не успела дочитать. Увидела с самыми мельчайшими подробностями. И так захотелось жить и работать, что я просыпалась на рассвете, пока за стеклами двери еще не мелькают тени докторов и сестер,  и записывала все что, чувствовала, все сны которые видела,  чувствуя, как жизненные силы вливаются в меня, крепнет уверенность, что все будет хорошо.
                Болезнь ушла в прошлое, перевернув мою жизнь, не затронув любовь, а вот творчество  усложнила. Потребовала огромного труда. У Платона есть прекрасный образ «пещеры». Большинство людей, говорил он, подобны связанным узникам, которые сидят в пещере спиной к выходу. Они видят перед собой на стене только тени, проходящих позади людей, и им кажется, что тени – это и есть истинный и единственно возможный мир. Если узников повернуть лицом к свету, к истинному миру, они зажмурятся и отвернутся, не признают. Тешу себя надеждой, что я не была  связана путами запретов, условностей. И сидела  вполоборота, но что была в пещере, в этом сомнения нет. Болезнь помогла мне выйти из нее на свет.

                На востоке чуть-чуть брызжет рассвет,  а на земле еще лежит тьма и прохлада. Воздух такой чистый, он так легко в меня вливается. Я сажусь за стол, отгораживаюсь от шума и от лишних мыслей – и тут через меня идет ток, источник, которого мне самой неясен. Но откуда-то идут эти импульсы творчества? Возможно из детства. Душа замирает от восторга
                Получив бесценный дар жизни, мы, наверное, получаем полномочия, достичь чего-то в этой жизни. Каждый из нас ищет свой путь. Создание только материальных благ – тупик.
                Чему я служу? – Свету.
                В чем мое предназначение?
                - Любить и улучшать мир вокруг себя,  внутренний мир в самой себе. И хочу к этому делу приложить все свои  оставшиеся силы. Почувствовать ценность жизни. Отбросить в сторону  пессимизм, сдерживающий меня порой в  жизни.  Всегда надеяться на лучшее. Обратив свою душу на созидательную сторону жизни. И тогда в пасмурную погоду небо, останется голубым. А каждый день будет приносить радость, несмотря на то, что смерть и разрушение действительно  существуют в этом мире. Может благодаря им,  мы предпринимаем в нашей жизни какие-то усилия, придаем ей какую-то ценность. Все познается в сравнении. Когда пропадает ощущение вкуса – пир кончается. В природе все закономерно и уравновешено: переболев, я наслаждаюсь здоровьем, снова  радуюсь  жизни. Вот только не надо бы забывать, посылать хоть толику радости другому человеку, которому  плохо – родственнику, другу, любимому.
          Однако чтобы сотворить что-нибудь стоящее, просто необходимо иметь хоть крохотное, но личное, только тебе принадлежащее пространство, не столько внешнее, сколько внутреннее, разумеется. Не оттого ли я люблю работать ранним утром, когда спит не только моя семья, но все соседи. Никто не вторгается в мой дом и мою душу.
           Есть древнее поверье. С человеком за всю его жизнь могут произойти семь чудес – самых необыкновенных, самых сказочных. Первые три чуда даются каждому, остальные каждому свои. Есть только одно условие, сердце должно быть открытым для первых трех. Первое чудо жизнь я получила при рождении, любовь всегда жила и живет  в моем сердце, а вот с творчеством дела  обстояли посложнее.
             Пишу я медленно. Пытаюсь как-то отточить, вылизать, вернуть, заменить слово. И у меня все равно получается размер большого сюжета.  Я ничего не могу с этим поделать. Мне кажется, все равно мои рассказы порой визуальны, потому что я вижу картинку. И описываю то, что у меня стоит перед глазами. В то же время я стараюсь говорить недомолвками, как  японская живопись, которая оставляет  большое пространство для домысливая, дорисовывания сюжета. Но писать очень интересно, когда есть задача. Тема… Процесс занятный и очень ответственный. Ведь слово помогает  и тебе самой и окружающим познать, что есть  материальный и духовный мир, в котором ты живешь,  что ты в этом сложном мире представляешь из себя.
              Я на даче. Проснулась утром, смотрю пять часов утра. Муж, дети, внуки сладко спят. Спать бы и спать мне еще, но на крыше чуть ли не грохот: вороны прогуливаются с утра пораньше. Неторопливо так, вальяжно. А куда им торопиться!
             На дворе прохлада. Еще только начало июня. Воздух такой чистый, он так легко в меня вливается. Мы  с нашей собакой – немецкой овчаркой Долли быстро бежим по своим утренним делам. Довольные возвращаемся, усаживаемся на ступеньки крыльца и встречаем солнышко. Краешек его показывается из-за кромки леса. Я протягиваю руки, и у меня возникает ощущение, что солнце выкатывается прямо на мою раскрытую  ладонь. В этот миг я ощущаю, что меня окружает живой мир, и я слышу ликующие голоса леса, трав, цветов. Гляжу в глаза Долли и понимаю, что она  понимает и разделяет мою радость мига жизни.
               Долли убегает заниматься своими делами, а я, растворив тесто для блинов, сажусь за свой любимый письменный стол. Это самый  мой любимый предмет мебели. За ним я больше двадцати лет  училась сама и  более двадцати лет готовила уроки для других. За ним писала свои  «Записки…», написала первые рассказы, подготовила книжку про русские свадьбы. Я не могу существовать без письменного стола.
            Творчество, оно всегда манило меня, где-то в глубине души оно сидело с детства. По жизни шла с ним. Но надо было  строить семью, рожать детей, тебе подарили жизнь и  ты должна сделать это для другого человека, таков закон жизни. Никакой карьерой его не отменишь. Меня ему никто не учил, я его просто понимала и считала за честь исполнить.
             Растила детей. Стиснутая семьей, работой, нашим трудным советским  бытом, настоявшись в очередях, намаявшись у плиты и ванны с бесконечными стирками, по вечерам читала.
            Писать  я начала втайне от всех. Я ничего не сочиняла. Я записывала все как есть. Вернее как вижу. Старалась понять себя и других, все, что происходило с нами. Это была моя внутренняя  «копилка», мое личное пространство. Тогда впервые ощутила счастье творчества. Брала чистый лист и писала. Казалось пусто прожитый день, заполнялся смыслом. Если внимательно присмотреться все время что-то происходит. Только мы не задерживаемся на  « мелочах», ничему не придаем значения, торопимся жить дальше. Нас приучали жить или героическим  прошлым, или светлым будущим, а я открывала себе, что жизнь ткется из повседневности.  Если внимательно присмотреться, все время  что-то происходит. Наша судьба, наше горе и счастье вырастают из каждого дня. И единственный способ дать происходящему вокруг тебя значение и вес – это фиксировать все на бумаге. Жаль, что я все это делала на скорую руку, чтобы, упаси Боже, никто не застал меня за этим занятием. Не женское дело – литература. Ох уж эти стереотипы! Я боялась обнажиться душой, даже перед мужем.  Однажды пришло сравнение творчества с рождением ребенка. Ведь не думала же я, как я выгляжу, когда рожала детей. Мне надо было дать им жизнь, помочь им появиться на свет, ничего в них не повредив. Я была сосредоточена на своем важном труде, так и в творчестве надо было серьезно работать, а не думать о том какое впечатление ты производишь на окружающих.
             Читала, читала, думала. В отдушинах праздников, отгулов или благословенных днях инфекционного гриппа.
            Возраст мой подходит к тому пределу, когда все чаще перелистываешь книгу своей жизни, все  чаще, возвращаясь к самому ее началу, задумываешься: почему  именно так, а не иначе сложилась моя судьба? Случайно ли появились в моей жизни те или иные люди, происходили связанные с ними события?  Случайно ли я читала то, что я читала? Почему определенная информация сыпалась на меня, как из рога изобилия? Сегодня  твердо убеждена: ничего случайного нет!
                Я всегда вспоминаю, как решила написать свою первую книжку «Русские свадьбы», которая была издана в Москве в 1998 году, 204 страницы, тиражом 20 000 экземпляров.
                Все началось с самого простого, как-то, раз меня пригласили провести свадьбу у  наших знакомых. Опыта проведения свадеб у меня, практически, не было. Я решила  найти материал в библиотеках,  у знакомых и так увлеклась, что уже через несколько лет у меня скопилась папок  десять свадебного материала.  Я вдруг обнаружила, что свадьба, не только праздник, веселье, а огромный обряд, от правильности проведения которого зависит  жизнь молодой семья. Стала изучать свадебные старинные обряды, свадебные обряды  других народов. Открыла для себя целый пласт народной свадебной культуры.
               Когда папки заполонили все шкафы, муж стал ворчать  о «пылесборниках».
               Однажды проводя генеральную уборку дома перед Новым годом, муж категорически потребовал, что бы папки были ликвидированы. Я стала  их разбирать и, так случилось, что они у меня разложились в определенном порядке, как главы в книге. Случайно ли нет, не знаю. Сидя на паласе в окружении организованных папок   мне пришла в голову четкая и простая мысль: « А ты напиши книгу, полезную людям». Я свои мысли озвучила вслух мужу, на что прозвучал уникальный ответ: «Ну, мать – Дюма, еще одна родилась!». Я, конечно, посмеялась, а затем начинает происходить чудо, на меня посыпалась информация о свадьбах. Еще никто не знал, что я собираюсь писать, а люди, почему-то стали приносить мне старинные книги, тетради с записями свадебного материала и т.д.
             Я написала книгу (рукописно) в течение трех месяцев. Необходимо было ее отпечатать, ни  печатной машинки, ни тем более компьютера у меня не было. Помощь мне оказал директор Кондопожского ЦБК Федермессер Виталий Александрович, выделил   печатную  электрическую машинку «Ятрань». Радости и восторга не было предела.
             Когда рукопись, в печатном виде  была готова, встал вопрос, где ее  издать. Чудо продолжалась и вот я уже держу в руках  письмо, в котором черным по белому написано, что я включена в план - издания издательства на 1998 год и меня приглашают для заключения авторского договора в Москву.                Передать, что происходило со мной, слов не хватит.
Еду.
Издательство поселяет меня в роскошную гостиницу  Олимпийской деревни. Неделю, постранично сдаю рукопись, что-то переделывая на ходу.  Все! Авторский договор подписан, аванс получен, я возвращаюсь домой.  Перед отъездом  съездила на  могилу Владимира Высоцкого, талант которого уважала с самого детства.
Летом 1998 года получила 60 сигнальных экземпляров.
              Чем дальше живу, тем больше убеждаюсь, что  иногда случайное  дело, становится  основным. Что огромное влияние на человека оказывают порой самые незначительные вещи.
              С тех пор  я не могу не писать!

               Если допускаешь в душу, даже близких людей, до самого глубинного, они могут не понять тебя, и будет больно. Внутри у меня шел процесс накопления, во что он выльется, я не знала. Но что-то формировалось, зрело. Когда все только варилось, все только складывалось, и так причудливо – я никого не могла впустить в свой мир, в свою душу.
              Сдерживающим фактором было и то, что я знала, что всегда  описывались  судьбы, жизни  замечательных, известных людей. Я уж не говорю о жизни царей, вождей. И так мало интересовались жизнью простого  обычного человека. Так если в числе «народных масс». Сколько же  женщин России ушли , унося с собой истории, с помощью которых потомки узнают у бабушек о предках и жизненных навыках. Женская культура в нашей многонациональной стране – культура преимущественно устная. Моим источником о прошлом моего рода была бабушка, но я ничего не записала. Сейчас мучительно все восстанавливаю в своей памяти и пытаюсь по архивным документам разгадать истоки моего рождения. После перестройки я  узнала, что, на Западе уже давно развивается направление, получившее название история повседневности. Оно  реконструирует жизнь обычных, «незамечательных» людей – свидетелей минувшего.  И, это на мой взгляд правильно, ведь каждый чувствовал и переживал так, как никто еще не чувствовал и не переживал, и мои переживания, мое понимание мира так же дополняют вселенную, как переживания Джека Лондона и других ушедших людей. Без каждого из нас мир бы был беднее, был бы незавершенным. А от большинства  женских биографий не остается  памяти ни в письмах, ни в дневниках
           Я не собиралась повествовать  подробно о событиях своей жизни: ничего исторически важного в ней не происходило. Просто пытаюсь  записать мысли,  впечатления от жизни на Земле: что  меня радовало, какие катаклизмы сотрясали мою душу. Я согласна со словами Марии Арбатовой, что автобиография это не литература, а инструмент, с помощью которого можно вглядеться в события собственной жизни и принять их.
          Записывала рассказы людей, меня интересовали судьбы женщин – россиянок. Я не помышляла напечатать эти наброски, но как-то стала допускать, что их прочтут. И не то, чтобы родные и друзья, но и посторонние люди при моей жизни.  Однако все это оставляла на потом.
          Но судьба порой преподносит нам такие сюрпризы, которые не только удивляют и озадачивают, но и меняют самым необычным образом наши планы и саму судьбу того, кто получает этот неожиданный подарок, если его так вообще можно назвать – подарком!?
            Вот и меня одарили таким сюрпризом, который впору стоит назвать поворотом судьбы. И свалился он мне в сердце и голову в мою сороковую рождественскую ночь.
             Рождественская ночь – особое время.
             На рождество меня пригласили в гости. Традиций праздновать Рождество ни у меня, ни у моей знакомой – нет. Был хорошо сервирован стол, сердечная аура добра и дружбы. Когда я возвращалась домой, в душе царил мир и покой.
              Город спал. Январская ночь была скована морозом. Тишина.  Высокое зимнее небо горело надо мной звездами. Такими, трепетно яркими в зените, и как бы  пригашающими ниже, по краям горизонта. Мне казалось, что я иду под огромным сверкающим куполом. В глубокой недосягаемой тьме занебесной, безмолвно вихрился Млечный путь.
                С незапамятных времен люди смотрели в звездное небо, благовенно любовались мерцанием бесчисленных звезд. Я – не исключение. С детства любила смотреть  в звездное небо, оно привлекало меня гармонией, и поражала необъятностью, мое сердце замирало от этого величия. В юности мне открылось, что звездное небо меняется со временами года. Меняется его таинственная мерцание, совершенная краса. Весной звезды какие-то беспокойные, тревожно- радостные. Мигают – перемигиваются, кажется, сочатся светом. Осенью они такие крупные, что до них хочется дотронуться рукой. Под этими звездами затихает все вокруг, и слышней становится шепот росы. Зимой они как льдинки.
                И в эту рождественскую ночь я стояла ошеломленная  величием звездного неба. Они казались такими  знакомыми. Вот несколько ярких звездочек, как бы присыпанных поземкой Млечного пути. Это созвездие Кассиопеи. Я знала, что оно изображает либо саму  царицу, либо ее трон. Да это не трон, это сама красавица, что разгневала морских нимф. В ревности к неописуемой ее красоте они уговорили Бога моря Посейдона послать на нее морское чудище Кита. И вот тут-то и показала Кассиопея свое истинное лицо. И ее муженек Цефей – вот он рядышком мерцает, - тоже оказался хорош. Чтобы умилостивить Кита, они решили принести ему в жертву свою дочь Андромеду, велели приковать ее цепями к скале. Если бы не Персей, который убил Кита, не видать нам больше Андромеды! А то  вон она сияет себе, радуется вместе со своим избавителем, со своим нареченным….
                Любуясь звездным небом, я одновременно любовалась землей. Снегопад прекратился  поздно вечером и не был истоптан тысячами человеческих ног.  Он переливался миллионами радужных искр, так схожих со звездами неба. Искристый свет заливал пустынную улицу. Это свет соединил космос, землю и меня в единое целое. Смолкли звуки. Мир опять обрел немоту. Меня охватило чувство счастья, смирения и покаяния. Силы, наполняющие Вселенную тихим светом звезд, высвободили в моей душе слова Молитвы. Она сама собой полилась из сердца:
Благодарю за совершенство мира, за радость жить.
За возможность своими трудами принести добрые плоды.
И не дай стать должником
И дай мне простить долги другим.
Дай мне силу противостоять искушению
И силу преодолеть зло.
Там, где ненависть – сеять любовь,
Там, где сомнение – сеять веру,
Там, где безнадежность – сеять надежду,
Помоги мне не только искать утешения, как утешать самой.
Любви, как любить самой,
Понимания, как понимать других.
            Утром я стала другой внутри. Многие вопросы, которые бестелесными тенями крутились в моей голове, вдруг приобрели четкие формы и потребовали ответа. Я перестала бояться и  переслала свой первый рассказ о любви в редакцию газеты «Новая Кондопога». Его напечатали. Видно звезды на небосклоне в этот вечер выстроились в счастливой для меня комбинации. К моей величайшей радости рассказ понравился моим близким, знакомым.
                Я искала себя.
           Понимала, что никто не возьмет за руку меня и не выведет из моих тупиков на благодатную лужайку. Не скажет: «Вон твой рай, в нем и живи!»
                Лист бумаги – белое молчание.
Огромное количество записей, без всякой системы. Они накопились за долгие годы. Червь сомнений, он внутри вгрызается.
                Пишу!
То восторг, то отчаяние.…
Ох, каким неповоротливым бывает слово…
 Воображение подсказывает ярко, сочно,  как окрасить его словами - не знаю.
Читаю, читаю…. Учите меня мастера! Спасайте! Д.Лондон, Э.Ремарк, В.Каверин, О. Генри ….. Странно, но во мне так мало осталось от школьной программы. С русской классикой 19-20 веков  знакомилась самостоятельно. Ф.Достоевский пришел ко мне через дневники. Впервые для себя открывала  целый пласт  женской литературы в России.
                Читаю.
Пишу, пишу, пишу…. И вот уже передо мной сугробы слов, предложений, набросков, в них надо увидеть, ухватить золотую россыпь идущую от сердца, от истины.
Я пишу.
Однако душу продолжает выворачивать комплекс сомнений. Может потому что я одна?
Зачем?
Все это не может быть случайностью, бессмыслицей. Да нет, конечно!
Смысл обязательно есть. Может он и откроется в последнюю минуту, когда увидишь свою записанную жизнь, как целое и подумаешь: до чего все просто! Вот же он смысл! Надо быстро-быстро всем об этом сказать и все заново переделать, чтоб получилось правильно….
Зачем?
Если тебе хочется писать, значит, у тебя есть что сказать. Перестань сомневаться!
Работай!
Это как сыпь- главный признак кори.
Внести что - свое – трудно. По настоящему творцов – преобразователей мало. Большинство из нас, пожалуй, просто с фотографической памятью. Прочел, услышал, перечувствовал, - рассказал другим. Со времени Евы люди знали, что яблоко сладкое, красное, тяжелое, что если его уронить, оно падает. Но только Ньютон понял, что яблоко падает на землю, потому что та неодолимо  тянет его.
            Но может истина тогда придет, когда устанешь ее искать.
            Одна надежда, что кто-нибудь поймет меня, кто сам испытал поднимающую, радующую и терзающую одержимость творчества. Тонкий росток первого замысла порой  разрастается в такие мощные упругие ветки, что дух захватывает  от радости предстоящей работы. Ты уже умственным  взором  видишь картину, сюжет, ощущаешь запахи и звуки.
             Вперед за стол.
             И время останавливается. При сосредоточенном внимание ты приобретаешь силу, подобно тому, как лучи солнца, попадая в зажигательное стекло и собираясь в одной точке дают жар. В иногда «перо» мучаешь, пока единственную неподатливую строку найдешь. Что-то мешает писать: или избыток впечатлений, или слова бумага отталкивает. Или чувство неуверенности мешает строчкам разогнаться.
             Испытание болезнью совершенно изменили мои мысли,  я перестала  играть в творчество, я стала работать. Решила собрать воедино все свои «Записки…». Доработать, переработать.
             Читаю. Активно собираю библиотеку. Я и раньше этим занималась, книга для меня была всегда важным элементом моей жизни. Ничему я никогда так не завидовала, как  большим домашним  библиотекам. ХХ1 век принес разочарование, стали закрывать библиотеки в нашем городе. Меня всегда поражала наша способность разрушать. Со сменой политического строя кто-то старается освободиться от  определенной литературы. Кто  это - не знаю! Но вот и  большинство советской литературы поехало на свалки. При виде такого варварства,  пытаюсь,  сколько можно книг спасти.
                Читаю.
                Мечтаю о том времени, когда заискрятся  мои слова. Ищу слова, освещенные солнцем человеческого мира. Представляю себя маленьким серебристым самолетиком, который попал в перекрестье слепящих прожекторов, и они ведут меня, подводят к чему – то огромному необычному. Отчего замирает мое сердце. Душа работает, стонет, переплавляется, но во что?
Я что-то упустила.
Я что-то не привнесла.
Где оно?
Сейчас я как  золотоискатель, терпеливо просеивающий песок – вся глаза и уши! – не блеснет ли золотинка. Как кладоискатель, терпеливо роющий в ночи – вся слух! – не стукнет ли лопата о клад….
И чтоб яблоком Ньютона по голове….
Жизнь велика. На ее дороге только гора с горой не сходятся, а остальное встречается.
Где ты мой крылатый конь?
Я иду к тебе навстречу, учусь.
Пишу. Слушаю музыку, думаю о рассказе. Смотрю кино, а мысли – о своем.    И вдруг, как вспышка молнии, приходит внезапное озарение.  Появляются слова, способные рассказать о героях моего рассказа. И тогда  ходишь счастливая, как именинница.
     И я действительно счастлива. Главное идти вперед, даже зная, что никогда не дойдешь, но даже если не дойдешь до вершины, поздно в путь собралась, все равно с кочки слезешь.
                Зачем?
               Возможно, от желания понять себя, мир и свое место в этом мире.
               Возможно, мы живем в такое время, когда необычно возрос интерес к отдельному человеку, его внутреннему миру, его индивидуальности. И у самого человека он развился к себе, к собственной жизни. Лев Толстой еще в начале ХХ века писал, что со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения, что человек  будет рассказывать то значительное и интересное, что ему случалось наблюдать или переживать самому.
               Возможно  без внимания к себе, без самоанализа не происходит внутреннего роста души. Но душа, наверное, растет правильно, не искривлено, только тогда, когда внимание к себе существует в правильной пропорции со вниманием к другим.
               Думы, бесконечные думы – ни сна, ни покоя. Так широка, так велика жизнь даже одного человека, мыслями во все углы ее не заглянешь, не проверишь, а когда начинаешь вспоминать, оказывается, что твоя жизнь – это жизнь не единого человека: так ты весь опутан, окружен другими судьбами, так плотно и глубоко пронизана ими твоя душа.
               Мы только рождаемся по одному, и никто за мгновение до рождения не знает нашего голоса, внешности, будущей нашей жизни, будущих мыслей. Однако живем вместе, впитывая дух эпохи, ее мысли. Переплетаемся судьбами с родными, любимыми, соседями, согражданами…. Умираем, правда, тоже по одному. Как говорится, живем вместе, да изнашиваемся  врозь. Но приходит пора становления твоего личного мировоззрения. Ты начинаешь перебирать пестрые лоскуты переживания, дум, трудов, стремлений – лоскутное деревенское одеяло. И пусть оно не очень – то  тебя грело, но оно твое.

                То же, что и век назад, морозное солнце, тот же розовый вечер и высокий ельник снежного леса – все вечно в этом мире, все живо и прекрасно, только надо встряхнуться и увидеть, и сохранить. Беру с собой в путь надежду. Надежда никогда не связана с разумом, ее родит вера, любовь и интуиция. Единственно, что тревожит, к старости-то человек куда благороднее, он шире, добрее, лучше. Он начинает понимать, что смертен, поэтому как бы не забыть, что ты была молодой….
                Это не роман, требующий единства и связи в изображении событий и лиц. А временник! Полузабытое слово, но звучит оно естественнее, чем «Эссе»,  уже вполне вошедшее в обиход, и в школьные программы. Однако мне больше нравятся скромные, издавна принятые в России «записки» или «письма»
                «Эссе» - это так претенциозно, многозначительно. «Эссе» - обещает нам нечто исполненное глубоких и новых мыслей по всякому поводу…
А в мире все по-старому. Вот только каждый этот мир видит и воспринимает по - своему.
Поэтому здесь все мое… Эта книга  не претендует ни на что, кроме мировоззрения, миропонимания среднестатистической россиянки. Единственно тешу себя надеждой, что без меня  Россия не была бы полной. Может, не взирая на все чудовищные реформы,  мы среднестатистические, существовали и существуем, потому что так мир понимаем и любит его таким, каким он нам достался.  Она и о времени второй половине ХХ века и начале ХХ1 века. Стык времен… Я хочу расплести ниточки своего сознания, именно в качестве среднестатистической. Именно о чем и о ком думала я, а не то, что надумывали за меня литературные мужи.
Всегда начинаю писать ручкой, потом вношу в компьютер.
                Почему?
              Перо ведь замечательно тем, что не только ты им пишешь, но и оно пишет тебя, то есть воздействует на твою личность, лепит ее, огранивает, на листе бумаги, как на полигоне, проверяются и отшлифовываются твои идеи, мысли. Откуда порой берутся наши мысли? На Востоке утверждают: из других миров. Может мы и берем в руки перо, ручку, чтобы, соприкасаясь с другими мирами, что осмыслить свой мир, свое земное существование при этом, не теряя собственной свободы.
Возникнет ли та же связь, что и с пером, у нас с компьютером.
                Почему среднестатистическая?
       Это одна из причин, почему я решила написать эти записки.  Попытаться разобраться, как на самом деле думаю я, а что было вложено в меня через мою семью, систему воспитания, отношения в обществе. Что мне нравилось, а что сотрясало мою душу конфликтом? Что я принимало как должное, а с чем  решительно боролась?
Я вся средняя: рост  средний 162 см., достатка среднего, по российским меркам, по - американским, я не тяну даже на нищего.
         Я  средняя – не до конца – деревенская, но и не городская. Я не курила в туалете, ничего не знала о наркотиках и не смотрела заграничные порножурналы.  Мимо моего сознания прошли хиппи, фарца и подворотня. По сей день благодарю Бога за то, что они не встретились на моем пути. Власть была для меня чем-то нейтральным, я с ней считалась, подчинялась. Но внутри  оставалась всегда свободной.
Я средняя - не задетая капитализмом с его расчетами, но и не пропитана радикальным социализмом.
           Правда образование и вес  выше среднего, но это опять-таки по российским меркам. Работала учителем в среднем профессиональном  училище. Семья у меня средняя – три ребенка, три внука. Теперь, правда, уже пять. 1 июля 2010 года на планету прибыло еще две моих внучки Вероника и Кристина.   И я счастлива.
Общаюсь с представителями среднего класса. Гениев среди моих знакомых и друзей нет.
                Как не крути – середнячок!





продолжение следует