Белая женщина

Мое утро всегда туманно. Туман словно белая пелена наступает на город, закрывая его своей шероховатой рукой. Он играет злые шутки с людьми, отдавая эхом каждое брошенное слово, вторя шагам, словно преследователь. Люди с криками бежали прочь, не ведая, что новые шаги лишь добавляют преследователей.
Туман погребальным саваном закрывал все вокруг, от чего становилось немного холодно и казалось, что где-то рядом происходит что-то ненормальное.
Каждое утро, страдая бессонницей, я стоял у окна и наблюдал за тихим движением влажных туманов. Они волнами наплывали на предметы, временами отдавая взору то часть забора, то скамью, то листья одинокого дерева.
Я смотрел в окно. Слегка запотевшее, оно переносило на влажную землю мой искаженный образ, мою серую, словно крыса, тень. Моя тень иногда поднимала руки. И казалось, что не всегда эти движения вторят моим. Тень словно жила своей собственной, обособленной от окружающего мира жизнью. В своем темном, тенистом мире она занимала какой-то свой, абсолютно нелогичный для нашего мира, пост. Временами, когда очередная волна тумана накатывала на мое окно, тень извивалась и становилась то слишком толстой, то практически невидимой. Видимо, там, в теневом мире, ее что-то волновало, какие-то мысли, желания, муки тревожили ее.
Каждое утро сквозь рваное полотнище тумана проглядывала одна и та же картина. Вот, среди белой влажности, вдруг промелькнет озябшая акация, временами потряхивающая листвой, словно сбрасывая с нее лишние капли. То вдруг выглянет из белого сумрака скамья, где старухи греют на солнце свои потрескавшиеся кости. То вырвется на свободу забор, через который так любит прыгать моя собака. Это словно смотреть фотографии: сначала перед глазами проносится один образ, затем другой и так шаг за шагом, круг за кругом сменяют друг друга деревья и дома, собаки и одинокие пешеходы.
Изо дня в день одна и та же картина. Ее не портило почти ничто, лишь осенью опадала листва с акации, и дерево входило в зиму покрытое снегом или инеем. Скамью снег покрывал полностью, и в ней не было уже необходимости для старух. Зимой они грелись у проржавевших печей.
Но однажды, также ранним утром, картина, знакомая мне до мельчайших трещинок на коре и капелек росы на траве, изменилась. Вокруг дерева, держась за шершавый ствол правой рукой, ходила женщина. Длинное белое одеяние было словно тот же туман и длинные белые (или седые?) волосы лишь добавляли печальную нотку в и без того грустную картину. Белая фигура временами выскакивала из тумана, но казалось лишь для того, чтобы вновь нырнуть в него, в такой знакомый и родной мир. Словно бы танцевала она танец, вышагивая вокруг дерева. И эта непонятная пляска навевала легкую оторопь.
Несколько дней каждое утро я смотрел на ее танец, неведомый для моего мозга, но такой привлекательный. Что-то притягивающее, манящее было в этом простом движении по кругу, словно древний языческий танец исполнялся неведомой мне фигурой. Словно на далеких, заросших мхом и кипарисами, болотах, призрачные белые фигуры танцуют бесовский танец. Не знаю, почему это хождение вокруг дерева казалось мне бесовским, но было что-то чуждое в этом бесцельном действе.
Одно меня удивляло: долгое время я не мог увидеть ее лица. Покрытое светлыми (или седыми?) волосами, оно словно пряталось от постороннего взора. Скрытое ли уродство обезобразило его или, наоборот, пряталась божественная красота. Что бы ни отдал я, чтобы увидеть ее. Даже если дрожь пронзит мое тело от ее бесовского лика, с трудом смежает веки мои сон без ее взгляда. Взгляни же на меня.
Чтобы привлечь ее внимание, я принялся стучать в окно кулаком, громко кричать, чтобы туман разнес эхом мои вопли. Я прыгал, как оглашенный, размахивал руками, но никакого внимания не был удостоен. Я остался в дураках, словно моя клоунада не понравилась. Или же просто была проигнорирована.
Каждое утро длительное время я орал, бил кулаками в стекло, рискуя разбить его, прыгал на месте, словно дурак. И вот, наконец, я был удостоен ее благосклонного взгляда… Из тонких щелочек век меня пронзили острые лучики белого, словно саван, света. Яркая бритва поранила меня. Сердце застучало и забилось внутри, с шорохом пытаясь бежать. Заболели глаза, заброшенные вспышкой подальше, вглубь черепа. О, моя голова, мои нервы не выдержат этого взгляда. Кто ты, белая женщина, чей взгляд пугает хуже дурного сна. Или может это и есть сон. Страшный, натужный, пьянящий своей кошмарностью, сон.
Я хочу проснуться, хочу забыть жуткие впечатления. Хочу со спокойной душой, не метущимся сердцем жить дальше, но даже перед закрытыми глазами мозг мой продолжают пронзать белые лучики света.
Быстрее, в кровать, подальше от этого кошмара, в теплый мир одеял и подушек, где ничто не сможет более меня наспугать. Лишь бы не вытаскивать из-под одеяла руку или ногу. Закрыть глаза и предаться смятению. Не сну даже, и не дреме, а именно смятению, такому сладкому и манящему.
Но почему даже в дреме я чувствую на себе чей-то взгляд. Почему мне кажется, что какой-то холод крадется к моей спине, хочет вонзить в меня свои острые когти.
Тише, чтобы не разбудить себя. Тише, я лишь уголком глаза взгляну в окно. Может, Она ушла. Может Она не придет более… А днем я срублю эту проклятую акацию. И не будет больше бесконечного бесцельного блуждания, бессмысленных прогулок.
Тише, сейчас я открою глаза, и увижу, что лишь туман широкой волной уносится прочь от моего окна. Я открываю глаза… Бледные ладони с перепонками между пальцами прижаты к моему стеклу, а сквозь пелену волос пронзительные, безумные, светящиеся саваном глаза. Пристальный взгляд их рассекал стекло, и казалось, что оно вот-вот рухнет сотней осколков к ее ногам. И Она, протягивая ко мне свои руки, войдет.
Я знаю, что умру до ее прикосновения.