Эжени

Не то...а что же тогда то? Мраморные блоки квартиры, по которым струится проливной дождь, фонари, улица, по которой куда-то идут пары...Небо тёмно-синее. Я вижу весь Париж, а если раскрою ставни, в комнату ворвётся поток влажного воздуха, гудки такси, неперестающий голос праздной толпы, которая в это время, три часа ночи, ещё только начинает гулять.
На другом конце комнаты лежит Эжени. Её кудри доходят до низа спины, и мне из-за стола, который стоит рядом с окном, видны ямочки её щёк, кое-где прикрытые завитками наполненных солнцем волос.  Каскадами, они стремительно несутся  вниз  к нежным покатостям хрупких и в то же время упруго  налитых сталью мускулов плеч,  властно зовущих к себе спокойной силой. В её груди теплятся неуловимо трепещущая мощь шершня и грация пантеры, танцующей с поднятым ветром облаком весенних листьев.
Это всё, что мне нужно. Я не хочу больше ничего. Ничего. Увидеть Париж и умереть... Сколько сумасшествие этих двух лет вырвало у меня! Только их я могу с удивлением назвать своими. На дворе осень моего лета, и еще розы в саду моего сердца не осыпались, но все быстрее вечереет, и ничто не спасает от этого холода. Я снова просыпаюсь ночью с русскими словами на губах, которые не могу вспомнить. "И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это суета и томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает печаль."
Время минует меня и оставляет нисколько мудрости; и печаль всех осенних вечеров в мире.  И голос Эжени. Голос Парижа.
Несколько лет спустя я буду задаваться вопросом, почему  я так любил её.
Потому что, расставшись с ней, я продолжал просыпаться каждую ночь из-за кошмара, крича её имя? Один раз я проснулся на рассвете уже на ногах, в ушах стояло эхо крика и стекло входной двери всё ещё звенело от удара моего кулака. Моя чудесная логика... Я сделал то, что надо было. Она рассчётливо врала мне, я ей никогда не был дорог и, скорее всего, совсем не нужен. У нас не может быть ничего. Если я не могу ей верить, я не могу с ней быть. Всё совершенно правильно...Логика - такой лжец (Max Payne).
Дело в том, что Эжени была, мягко говоря, не совсем правдивой не во всех случаях и не до конца. Строго говоря, если обыкновенный человек лжёт, когда его к этому вынуждают обстоятельства или при перспективе существенной выгоды, то есть в одном случае из десяти, Эжени когда ей уж совсем некуда было деться или при перспективе существенной выгоды говорила правду. В остальных девяти случаях дело обстояло грустно. Грустно было, конечно, не ей, а тому, кому она, смотря в самую душу ясными глазами Кота В Сапогах из “Шрека”, вешала на уши развесистую клюкву. Её шарм состоял в том, что часто она и сама не понимала, зачем это делает и впоследствии часто с досадой думала про себя, что не только ничего этим не выиграла, но и саму себя оставила с носом. Эта беззадумчивость была присуща ей во всём - однажды она встала в ванную посреди ночи, споткнулась о плюшевого медведя, на обратном пути споткнулась о него же опять, извинилась (!) и легла обратно спать. Я думаю, что влюбился в неё именно в этот момент. Но любовь...
Надо отдать ей должное, врала она безыскусно, но зато о важном. О том, где она была и с кем. В принципе, меня можно понять, убеждал я себя, этого любому будет достаточно, чтобы стать параноиком. Так что меня можно было понять, когда, как в анекдоте, я вернулся домой раньше...
Дело в том, что с девятью предыдущими случаями я уже ознакомился, раскрыл девушку, так сказать, на месте выступления и пригрозил серьёзными последствиями. Любые отношения, говорил я ей, мужественно прищурясь, любая любовь основаны на честности. Будем предельно честными, подруга! Возьми мою руку, и мы вместе построим светлое будущее, пятилетку в четыре года, нагоним и ещё добавим, раскроим сермяжую правду, голубей смешаем с любовью, коней с людьми, преступление с наказанием...Эжени честно кивала, мысленно затевая очередную пакость и потихоньку держа пальцы крестиком за спиной.
Задумать ся "А не дурак ли я?" меня заставили занавески в нашем окне, которые в момент моего подхода к подъезду были задёрнуты, а в тот момент, когда я спросил Эжени, вернулась ли она с работы и получил отрицательный ответ, (задерживаюсь, кто-то подвезёт скоро) отдёрнуты. Дальше всё было просто - нужно было только применить её тактику к ней же и победить. Что я и сделал. На мою просьбу подойти к окну, мол, плохо слышно, Эжени подошла. Немая сцена.
И это моя любимая, милая Эжени, которая извинялась перед плюшевым медведем! Когда она открыла мне дверь, в её глазах плескался неприкрытый ужас. Она сделала всё, чтобы избежать последующей беседы - занималась чем-то другим, притворялась незаинтересованной и скучающей, смотрела на меня искоса и с некоторым презрением, но в её голосе нарастала паника – она понимала, что потеряла меня до того, как это понял я. Сухо распрощавшись, уходя, пока не закрылась дверь, я услышал, как она судорожно выдохнула. На мой трезвый взгляд, в тот момент это звучало как крик о помощи человека, который получил в живот ножом -  полувскрик-полувздох.
Через неделю я встретился с Эжени, гле-то потерявшей округлости фигуры,  с чёрными мешками под глазами, и тихо задавшей мне один вопрос, потихоньку ковыряя ножом скатерть и опустив глаза.
Я ответил ей всё, что накопилось в моём бедном, глупом сердце за эту неделю, в которую я не переставая думал о ней. Она дрянна, жестока, лжива и никогда не изменится. Её любовь ничтожна, а времени с ней никогда не хватает. Ей нельзя доверять, она жестока и заботится только о себе. Но не любить её невозможно.