Старое Люблино

1.
Люблино, как местность на юго-востоке Москвы, впервые упомянуто в документах XVI века, а уже к середине XIX века Люблино было известно, как пригородная усадьба. С проведением в 1870-х годах железной дороги здесь возникли пристанционные мастерские и посёлок железнодорожников. В 1925 году Люблино стало новым городом Московской губернии, правда, мало чем отличаясь от других соседних посёлков и деревень: Текстильщики, Печатники, Перерва, Батюнино, Курьяново и Марьино. Все они располагались вдоль железной дороги Курского направления и представляли собой обыкновенные подмосковные деревни, с избами в три окна и резными наличниками на них, садами и огородами, с первыми советскими тракторами на окрестных полях и гуляющей по лугам скотиной. 
Несколько невысоких каменных домов, кварталы серых бараков, дачные домики да деревенские избы – вот и всё Люблино накануне большой стройки тридцатых годов прошлого века. В 1930 – 1940 годы в его состав вошли некоторые окрестные населённые пункты: Кухмистерский посёлок (бывший Китаевский – Китаевка), Перерва, Поля Орошения и деревня Печатниково.
После войны, в конце 1940-х – начале 1950-х годов, стали застраиваться каменными зданиями Текстильщики и Курьяново со своей особой архитектурой, присущей маленьким провинциальным городкам. На центральной площади стоял памятник Ленину с традиционно протянутой рукой, напротив него располагался Дом Культуры с колоннадой и треугольным фронтоном на фасаде, а в разные стороны от центра разбегались прямые улицы и бульвары с цветочными клумбами, где в густой тени зеленых насаждений прятались двухэтажные домики с высокими шатровыми крышами.
В семидесятом году на месте старых деревень Печатники и Батюнино начали возводить новые многоэтажные жилые корпуса. И только позже  всех, к концу семидесятых, пришло массовое жилищное строительство в Перерву и Марьино, впечатляя своими темпами и масштабностью и без сожаления расставаясь с прошлым, деревянным, кружевным.
Марьино, скорее всего, было названо по имени княгини Марии Ярославны, матери великого князя Ивана III, организовавшей это древнее поселение в низовьях Москвы-реки. Старинное село Перерва стояло на высоком берегу старицы той же Москвы-реки, неожиданно изменившей, прервавшей, своё прежнее течение и потёкшей по новому руслу, уже ближе к соседнему подмосковному селу Коломенское. В Перерве находится Николо-Перервинский монастырь, стоящий посреди села, одной стороною выходя на Центральную Шоссейную улицу, а другой спускаясь к излучине Москвы-реки.
Как гласит предание, этот монастырь был основан ещё в XIV веке вдовой князя Дмитрия Донского Евдокией. Видимый издалека, высился над деревенскими домами монастырский комплекс со стройным белокаменным Никольским собором XVII века и более поздним, огромным и помпезным, сложенным из красного кирпича, собором Иверской Божией Матери, корпусами и палатами, въездными воротами, стенами и башнями XVII – XIX веков.
На противоположной от Перервы стороне железной дороги, за станцией с одноимённым названием, между деревней Марьино и Южным проездом (ныне Иловайская улица), в обрамлении сараев и зелёных палисадников стояли многочисленные длинные приземистые бараки. В них жили в основном областные лимитчики, завезённые ранее в качестве дешёвой рабочей силы для ударных московских строек.
В до- и послевоенные годы повального дефицита жилья местный и приезжий люд помимо бараков ютился ещё и в тёмных удушливых подвалах домов, и в вырытых сырых землянках, и в вагонах-теплушках, стоявших в тупиках на путях-накопителях между станциями Перерва и Депо. А ещё дальше по дороге вдоль путей, рядом с карьером, было тайное кладбище пленных немцев, работавших в Москве и области после войны.
В своё время название Люблино Дачное подмосковная железнодорожная станция получила не случайно. Густо заросшая сосновым лесом вперемешку с лиственицами, липами и дубами холмистая местность между уходящим на север, в сторону Кузьминок, Люблинским прудом и крестьянскими домами вдоль части Астаповского шоссе и Московской (ныне Люблинской) улицей, с давних пор привлекала к себе внимание богатых и именитых людей. С восьмидесятых годов XVII века поместьем владели знаменитые Годуновы. Позднее имение принадлежало князьям Прозоровским и было так любимо хозяевами, что получило своё теперешнее название – Люблино.
В 1800 году усадьбу приобрёл богатый московский помещик, действительный статский советник, отставной армейский бригадир Николай Алексеевич Дурасов (1760 – 1818 г.г.). В 1801 году по его заказу архитекторы Р. Р. Казаков и В. И. Еготов спроектировали и построили на холмистом берегу речки Голяди, превращённой в обширный пруд, целый комплекс загородной усадьбы. В него входил главный дворец, в точности повторяющий форму и пропорции ордена-креста Святой Анны, полученный Н. А. Дурасовым от Павла I, здания крепостного театра и театральной школы, конный двор, оранжерея и парк в английском стиле.
В дореволюционных путеводителях писали: «Несмотря на курьёзность замысла, Люблинский дворец является одним из самых интересных подмосковных памятников». В залах своего роскошного дворца хлебосольный хозяин усадьбы устраивал званые обеды, балы, празднества и приёмы, сопровождавшиеся игрой оркестра. Праздники славились на всю Москву и привлекали столичную знать. В мае 1818 года, незадолго до смерти армейского бригадира, его театр и оранжерею посетила вдовствующая императрица и пришла в восторг от увиденного представления.
После скоропостижной смерти Н. А. Дурасова усадьбой Люблино владели его родные сёстры, а во второй половине XIX века главный дворец и остальные усадебные постройки вместе с обширными прилегающими территориями перешёл к купцам Рахманину и Галафтееву. А они, не долго думая, приспособили их под дачи и стали сдавать всем желающим в аренду. Рядом с дворцом стояла красивая деревянная церковь Петра и Павла, в 1928 году разобранная и увезённая атеистами-большевиками в подмосковное село Ежёво Егорьевского уезда.
В XIX веке в разное время приезжали на свои дачи в Люблино писатели Н. М. Карамзин и Ф. М. Достоевский, председатель любителей российской словесности академик Ф. И. Буслаев, живописцы В. И. Суриков и В. А. Серов. В деревне Печатники жил поэт Ф. С. Шкулёв, автор популярной в своё время песни «Мы – кузнецы, и дух наш молод». Даже вождь мирового пролетариата В. И. Ульянов-Ленин всё лето 1894 года гостил в кругу семьи на даче в Люблине.
29 июня 1904 года шедший с юга на Москву ураган затронул Люблино и погудел в нём на славу. Обрушившийся на дачный посёлок чёрный вихрь порушил деревенские дома, сбросил с купола дворца скульптуру бога Аполлона, заменённую впоследствии на новую скульптуру геркуланянки в античной одежде, повалил столетние деревья в усадебном парке, «выпил» пруд с коллекционными золотыми карпами, «выплюнув» ценных рыб аж в районе Лефортова в Яузу.
Здоровый сосновый воздух, зеркальная гладь Люблинского пруда, близость Москвы и удобство сообщения по железной дороге, а, главное, цены, в несколько раз дешевле по сравнению с теми же дачами по Ярославской дороге – всё это способствовало быстрому и популярному заселению дачниками Люблина. От самой станции вела широкая липовая аллея к Московской улице, вдоль которой выстроились крестьянские избы. К северу от них, под густым шатром вековых деревьев стояли одно- и двухэтажные дачные домики: у кого побольше, побогаче, у кого поскромнее, не отличаясь от соседних, деревенских.
После октябрьского переворота 1917 года многие владельцы дач, как летних, так и тех, в которых жили круглый год, покинули не только свои насиженные места, но и самую Россию отнюдь не по собственной воле, а, по мнению большевиков, явно не вписываясь в пролетарские предначертания светлого будущего. Их дачные домики были конфискованы Советами под учреждения местной власти и её работников. Кто-то из прежних домовладельцев остался доживать свой век в их строениях: либо от невозможности уехать в силу ряда причин, либо слепо веря в новую власть и мировую революцию, либо просто в надежде на извечное русское «авось пронесёт и не тронут».
Проходил год за годом, и от более, чем скромной жизни в условиях диктатуры пролетариата, мало что осталось от былого облика дворянства старых владельцев люблинских дач, заведомо уплотнённых властями по соображениям социалистической целесообразности. Так и жили в новой советской эпохе эти барынки из ушедшего в историю девятнадцатого века, как тихие серые мышки в своих чеховских «домах с мезонином».   
Вместе с постройкой железной дороги от станции Люблино в сторону дачного посёлка была проложена широкая тенистая липовая аллея, после революции получившая название Октябрьская (ныне Тихая) улица, а в просторечии – аллейка. У самой станции и на часть аллеи до её пересечения с Московской улицей выходили в основном мелкие бытовые заведения: разные магазинчики, лавочки, киоски, мастерские. Была среди них и одна довольно примечательная парикмахерская, в которой стригли и брили старым дедовским способом мастера своего дела.
Когда сидящий в кресле клиент был уже подстрижен, мастер (преимущественно женщина) оборачивалась в глубину зала и зычным голосом командовала:
– Прибор!
Открывалась дверь, и оттуда появлялась шустрая «бабушка божий одуванчик» с подносом на руках, где стояли готовые к бритью блестящие металлические приборы с горячей водой и мыльной пеной, кисточкой-помазком, полотенцем и опасной бритвой, которую периодически точили на висевшем сбоку от зеркала кожаном ремне. Процесс бритья был довольно долог и трудоёмок, но терпеливый клиент оставался доволен, разглядывая после горячего компресса свои гладко-выбритые щёки, сияющие, как надраенные бока самовара.

2.
После пересечения с Московской улицей по обеим сторонам липовой аллеи начинались дачные домики, в одном из которых под номером восемнадцать когда-то жили мои близкие родственники. Дом был небольшой и красивый, даже изящный, явно отличаясь от других соседних домов, на невысоком фундаменте, двухэтажный, с мезонином, смотрящим в палисадник под окнами первого этажа и густую, тенистую аллею за ним. К правому торцу дома была пристроена террасса  со ступеньками на входе, с которой крутая лестница вела на второй этаж.
За входной калиткой в высоком частоколе забора открывался внутренний, поросший травою, дворик со старым огромным раскидистым тополем, побитым молнией, но ещё живым, отбрасывающим свою тень чуть ли не на весь двор и дом. Со стороны заднего двора была ещё одна террасса с теми же деревянными стёртыми ступеньками при входе, по которым заходили в дом.
На первом этаже дома за крохотной тесной прихожей следовала кухонька со сложенной из кирпича небольшой печкой. Из кухни и прихожей двери вели в светлую, с окнами на улицу, и тёмную комнаты. По левую сторону от террассы на заднем дворе была ещё одноэтажная пристройка к дому с квадратной комнатушкой и кирпичной печуркой. Опоясывали двор летняя уборная да обитые ржавой жестью сараи с дровами, разной рухлядью и прочим барахлом.
   На Садовой (ныне Летней) улице, начинавшейся от дворца Дурасова и шедшей параллельно берегу Люблинского пруда до проспекта Ленина (ныне Краснодонская улица) стояла городская школа №4, впоследствии №1144. Это было построенное в стиле провинциальной гимназии двухэтажное кирпичное здание с входной парадной лестницей посередине и длинными коридорами с чередою классов по этажам. Из окон школы просматривался противоположный берег пруда со старыми постройками начала XX века. В школу можно было ходить по аллейке, то бишь Октябрьской и Кооперативной (ныне Ейская) улице, но ребятня шла напрямик через дворцовый парк и через лаз в отогнутых железных прутьях в невысоком заборе – так было ближе.
Подмосковное Люблино, ставшее для моей бабушки по отцу Василисы Васильевны и её детей второй малой родиной, поначалу мало чем отличалось от их далёкой Александровки на Тамбовщине, откуда они приехали в конце двадцатых годов, спасаясь от раскулачивания. Была в Люблине одна центральная Московская улица с несколькими каменными зданиями, смотревших свысока на деревенские избы и дачи, утопавшие в садах, белоснежно цветущих весною и пламенеющих листвой по осени. В противоположном конце улицы начинались поля орошения, где на самом краю города с 1904 года заработали поля Люблинской станции аэрации городских сточных вод, а перед ними простирались серые унылые кварталы деревянных бараков. От того и другого уже давно остались одни воспоминания.
Довоенное Люблино – это тенистые укромные аллеи среди дачных домиков, улочки и переулки, тишину которых нарушали редкие проезжающие машины, цоканье копыт запряжённых в повозки лошадей да шум проносящихся невдалеке поездов железной дороги. По обеим сторонам Московской улицы, на всём её протяжении от люблинского пруда до пересечения с улицами Верхние и Нижние Поля, когда-то росли огромные старые липы, смыкавшиеся кронами над проезжей частью. Говорили, что это часть специально построенной и усаженной липами дороги для проезда Екатерины II в её загородный дворец в Царицыне, не такой уж и далёкий отсюда.
Двести лет высились могучие деревья, давая людям свежий воздух и тенистую прохладу летом, выстояв под ураганами и бомбёжками, а не устояли в конце двадцатого столетия перед реконструкцией Люблина. Сначала спилили и выкорчевали кряжи, проложили параллельную улицу с движением в обратном направлении, а потом из обеих двухполосных улиц сделали одну сплошную шестиполосную магистраль – этакий местный Бродвей. Ну, что ж, удобства передвижения дороже родной природы.
Словно вспомнив о своём статусе подмосковного города, стало Люблино при Советской власти активно строиться. Чуть ли не вся Московская улица в начале тридцатых годов была объявлена ударной стройкой. От Октябрьской улицы и до завода им. Л. М. Кагановича (ныне Люблинский литейно-механический завод) возводились пяти- и шестиэтажные кирпичные дома – в основном для работников литейки – оштукатуренные и покрашенные в весёлый розовый цвет. Не зря же сказал товарищ Сталин: жить стало лучше, жить стало веселее.
До революции 1917 года этот завод носил имя своего прежнего хозяина – француза Можиреза. Новая власть любезно освободила его от этой должности, прогнав восвояси на его историческую родину, и национализировала предприятие, дав ему имя нового коммунистического идола. Но ставшее нарицательным для местных жителей имя фабриканта-француза настолько закреплось в их памяти, что ещё долго они называли им окрестности завода:
– Куда пойдём?
– На Можирез.
– Где ты был?
– На Можирезе.
От железнодорожной станции Люблино Дачное брала своё начало Вокзальная (ныне Кубанская) улица. На её перекрёстке с Московской возвели большой красивый жилой дом со сквозными арками во двор, балконами, колоннами и лепными карнизами. В народе его прозвали «татарским» из-за того, что был он заселён обеспеченными татарами, купившими в нём себе квартиры. Это к концу двадцатого века потянулся в Москву народ с юга, жители «братского Кавказа» с их коммерческой и криминальной жилкой.
А до и после войны в Люблино было много татар, работавших дворниками. Их охотно брали на эту считавшуюся непрестижной, работу, так как были они исполнительными и, самое главное, непьющими, свято чтившими заповеди Корана, запрещавшего пить мусульманам. Помимо уважения со стороны это, видно, давало им немалую экономию в средствах по сравнению с изрядно поддававшими отечественными дворниками. Вот и могли они себе позволить купить квартиру в большом доме на центральной улице, в отличие от прочих коренных жителей, вкалывавших за гроши на заводах и стройках и всю жизнь ютившихся в многонаселённых коммуналках или в своих домах-развалюхах.
После войны по всей Московской улице строились новые высокие красивые дома, а на её перекрёстке с улицей Калинина ещё в 1943 году возвели монументальное здание с колоннами и лепным фронтоном, где разместился Индустриально-педагогический техникум, впоследствии преобразованный в Колледж. А в конце Московской улицы на месте прежнего довоенного железнодорожного училища появился одноимённый техникум, ставший тоже Колледжем.
Когда в 1960 году Люблино из подмосковного города стало Люблинским районом столицы, с парковой, липовой аллеи у дворца Дурасова перевели на Вокзальную улицу райотдел милиции, занявший весь первый этаж жилого дома. А в дом напротив – райвоенкомат, дотоле размещавшийся на Московской улице, у самой железной дороги, возле пруда, откуда в своё время в годы войны уходили на фронт жители Люблина.
Потом снесли целый квартал одноэтажных домишек в зарослях садов и возвели типовой кинотеатр «Алтай» рядом с довоенным ещё «Милицейским» магазином. Далее шёл вытрезвитель, приём стеклопосуды – короче, улица была на все случаи жизни. Чем тебе не конкурент Московской, то бишь, Люблинской улицы за звание местного Бродвея. Только не очень-то хотелось лишний раз появляться в означенных заведениях, разве что в кино да в магазине.
Что касается учреждений торговли, то, как свидетельствует путеводитель по окрестностям столицы двадцатых годов: «В Люблине следует отметить наличие ларька госрозницы, винно-гастрономического магазина «Конкордия» и частной хлебопекарни». В тридцатых же годах в связи с массовым строительством жилых домов первые этажи в них, как правило, отводились под магазины. Три такие торговые точки постоянно были на виду и на слуху у жителей города.
Это уже знакомый «Милицейский» – в соседстве с райотделом милиции на углу Вокзальной и Кооперативной улиц; на перекрёстке Московской и улицы Калинина (ныне Краснодарская) – так называемый «Серый» универмаг в доме, построенном из серого кирпича; и, наконец, «Белый» магазин – на перекрёстке Октябрьской и Московской улиц: двухэтажное (не сохранившееся) здание, выкрашенное снаружи белой краской, с продмагом на первом и универмагом на втором этаже, куда вела посередине магазина парадная лестница со стёртыми от времени каменными ступенями.
Все три названия – «Белый», «Серый» и «Милицейский» наряду с «Можирезом» стали нарицательными, и в просторечии употреблялись так, что местные жители, в отличие от посторонних понимали друг друга с полуслова, заведомо зная, о чём идёт речь в их разговоре:
– А что я на днях купила в «Белом»!
– В «Сером» тоже что-то выкинули – очередь была большая.
– Я вчера в «Милицейском» полдня простояла – вот это очередь!
– И на «Можирезе» народ за чем-то ломился – шуму было.
Как раз в «Белом» магазине и работала моя тётушка Прасковья Михайловна Милованова продавцом хлебного отдела на первом этаже от начала тридцатых годов до выхода на пенсию в 1963 году. Помню, ещё ребёнком, в конце пятидесятых годов прошлого века мы с родителями ездили в гости к тёте Пане в Люблино. Прежде, чем зайти к ним в дом на аллейке, заворачивали по пути в Белый и направлялись к хлебному отделу, от которого шёл такой ароматный дух свежеиспечённого хлеба, что только слюнки текли.
Подойдя к витрине, с выложенными на ней буханками и батонами, мы здоровались со стоящей за прилавком всегда приветливой тётей Паней. Я получал из её рук в гостинец какую-нибудь свежайшую, ещё тёплую, вкуснющую булку и уплетал её за обе щеки. А Прасковья Михайловна, простояв за магазинным прилавком с утра до вечера тридцать с лишним лет, заработала себе в итоге невеликую пенсию да больные ноги, отчего и прожила на белом свете всего-то шестьдесят два года.
Не легче была работа и у её сестры, Ольги Михайловны, тремя годами её моложе. Работала моя тётя Оля на железнодорожной станции Люблино, в ремонтной бригаде, ворочая со своими подругами тяжеленные шпалы и заколачивая в них стальные костыли, лишний раз убеждая в силе слабого пола. Была она и дворником: в зимние морозы сгребала лопатою снег и колола ломом лёд, в летнюю жару и пыль подметала метлою тротуары, а по осени, в дождь и ветер, убирала обильную опавшую листву и не менее обильный людской мусор вдоль по аллейке и возле достопамятного Белого магазина.

3.
Но не одним насущным хлебом – в буквальном и переносном смысле – жило довоенное Люблино. Сразу после Октябрьского переворота в главном доме усадьбы Дурасова была устроена школа 2-й ступени. Затем её сменил клуб железнодорожников им. III Интернационала. Соседнюю Петропавловскую церковь отдали под комсомольский клуб.
В 1930 годы на пространстве между Вокзальной, Курской и Советской (ныне Ставропольская) улицами было сооружено новое, довольно замысловатое по конструкции, здание Дома Культуры им. III Интернационала. В нём для люблинских рабочих крутили фильмы, устраивали танцы и разнообразные культурно-массовые мероприятия. Не знаю, как до, но после войны народ по-своему воспринимал это данное свыше в порыве революционного энтузиазма название Дома Культуры:
– Пошли в кино!
– Куда?
– Да в «Третий».
Просто в «Третий» и никакого «Интернационала», который ещё надо было выговорить. А на месте находившегося рядом с «Третьим» старого стадиона был разбит молодой парк с аллеями и дорожками, цветочными клумбами и скамейками вокруг них, тенистыми деревьями и подстриженными кустами. Сам же стадион был перенесён на новое, более просторное место по Октябрьской и Красноармейской (ныне Тихой) улице, по соседству со старым люблинским рынком.
Рынок тот был небольшим, с высоким глухим деревянным забором, воротами и прилавками. Торговали на нём всякой всячиной: выращенными на своих огородах овощами и фруктами, мясом и молоком, одеждой и обувью, мебелью и разным ширпотребом. Много было старья, трофейного и краденного. Всё это продавали, меняли, толкали – всего хватало. И продавцы-то были все свои – «не то, что нынешнее племя» с юга. Только в середине шестидесятых годов эту лавочку прикрыли по случаю открытия нового большого крытого колхозного рынка в Текстильщиках и расширения соседнего стадиона «Локомотив».
На месте снесённого старого рынка появилось ещё одно футбольное поле, а на главном, помимо районных и городских матчей проводились матчи дублёров союзного чемпионата. Можно было воочью увидеть будущих звёзд отечественного футбола. Зимою поле стадиона заливали, и по вечерам под свет и музыку устраивали катание на коньках по льду.
Весной и осенью у главного входа на стадион собирались людские толпы и среди них стриженые парни в старой одежде и с рюкзаками за плечами. Всё это оглашалось переливами гармошек, бренчанием гитар и разноголосым, разухабистым пением. Так ежегодно провожали люблинскую молодёжь в армию на призывном пункте, находившемся как раз на стадионе «Локомотив».
Возвращаясь к Домам Культуры, скажу, что был в Люблине ещё один такой – на Можирезе, среди старых двухэтажных домов, недалеко от завода Кагановича. Подобно Курьяновскому был он с колоннами и лепным фронтоном на фасаде, где тоже были фильмы в зрительном зале, а в фойе – танцы и буфет. От этого ДК параллельно Московской шла улица, которой в юбилейный для страны год дали громкое название «проспект Сорок лет Октября». И тянулся он среди трущобных каварталов и унылых бараков для люблинских рабочих.
В противоположном конце проспекта, недалеко от «милицейского» магазина находилась популярная в своё время баня с парилкой и непременным пивом. За «милицейским» начиналась Кооперативная улица, где после войны стояли дома общежитий для приезжих лимитчиков местного СМУ. Дальше улица упиралась в усадьбу Н. А. Дурасова.
После революции 1917 года новая власть национализировала усадьбу и по-хозяйски расположилась в ней. В господском доме, помимо школы и затем клуба, находилось отделение милиции, остальные ведомственные учреждения, в том числе горсовет, кооператив ТПО и др., также занимали бывшие постройки усадьбы Дурасова и некоторые конфискованные близлежащие дачи. В усадебной церкви местные активисты уничтожили интерьеры в алтарной части и устроили там «уголок безбожника», пока, наконец, её совсем не закрыли и разобрали.
Парк использовался, как городской сад: в нём был установлен громкоговоритель, и по праздникам играла музыка. После вывода клуба в 1930 годах главный дом сильно обветшал и одно время никак не использовался. Только после войны дворец был частично отремонтирован для Института океанологии АН СССР. В 1950 годах его уже капитально отреставрировали и восстановили живопись интерьеров, а в начале нового века открыли в нём музей и концертный зал.
А вот усадебному парку повезло меньше: он запущен и частично вырублен. Центральную часть его занимает парк культуры и отдыха с различного рода увеселениями в виде аттракционов, открытой эстрады с киноустановкой, танцплощадки, шахматно-шашечного клуба, читальни и пр. От бывшей Вокзальной улицы к главному входу в парк вела улица Горького, оставшаяся сейчас в виде небольшой липовой аллеи.
А сразу за входом одна из парковых аллей вела налево к небольшому одноэтажному дому. Где-то до середины шестидесятых годов это был знаменитый в своём роде местный, никогда не пустовавший, бильярд. В доме было два зала, в каждом из которых стояли столы, покрытые зелёным сукном, куда приходили сыграть партию много желающих – от начинающих до признанных мастеров.
В моей детской памяти остались мягкие летние сумерки в парке, яркий свет из окон дома с маленьким крылечком, громкие оживлённые голоса игроков и стук бильярдных шаров, стремительно скользящих по зелени столов. Было одновременно интересно и боязно малолетнему пацану заглянуть туда. А теперь уже нет этого домика с бильярдом, да и сам парк стал каким-то опустелым и сквозным, только молодёжная дискотека бьёт по ушам децибелами ревущих колонок. Когда-то на её месте, на веранде, заросшей густым плющом, днём играл духовой оркестр, а по вечерам для молодёжи моего поколения 1970-х годов – ансамбль «Кудесники».
Ни одно из специально выстроенных в Люблино под дачу зданий не сохранилось, как не сохранились и старые названия улиц. Особенно после 1960 года, когда Люблино вошло в состав Москвы, и канули в историю местные улицы Садовая и Бородиновка, Московская и Вокзальная, Ленина и Кирова, Горького и Калинина, Октябрьская и Красноармейская, Советская и Кооперативная. Им на смену пришли в основном названия городов юга России – на большее выдумки у наших чиновников не хватило.
А ведь когда-то, в те далёкие от нас 1930-е годы по этим улицам гуляли мои родные, молодые и счастливые Прасковья Милованова с мужем – Сергеем Моисеевым, впоследствие без вести пропавшим в августе 1942 года в боях под Сталинградом. Здесь же, зелёными люблинскими улочками, ходила в свободные летние вечера и моя тётя Оля с подругами, чтобы наутро снова ворочить с ними тяжеленные шпалы на железной дороге. Чудом уцелевшая от раскулачивания бабушка Василиса Васильевна приводила в усадебный парк своих внучат – моих старших двоюродных братьев и сестёр.
Быть может, мой дядя Егор, перед тем, как уйти в 1934 году служить на тихоокеанский флот, ходил смотреть в парке фильмы «Путёвка в жизнь» и «Чапаев», а в феврале 1942 года погиб на северо-западном фронте под городом Демянском. Мой отец с одноклассниками школы 1940 года выпуска гулял короткой июньской ночью в аллеях парка и на берегу люблинского пруда встречал рассвет. А через два с половиной года в январе сорок третьего он с теми же семнадцатилетними мальчишками ушёл на фронт, был тяжело ранен и, слава Богу, вернулся с войны.
Всё это невольно всплывает в памяти, когда проходишь, не спеша, по непривычно тихой в наше время и чудом сохранившейся среди современных небоскрёбов, тенистой липовой аллее от станции Люблино до дворцовой усадьбы Дурасова – от светлого несмышлённого детства до грустной умудрённой старости.