Рассказ-4. Косая

КОСАЯ
(…или как угасла прелесть охоты на тяге)

Этот рассказ я услышал от Силича, как одну из баек, обещанных мне моим приятелем Виктором, с которым мы случайно познакомились на почве общих интересов к охоте. Мы с Виктором стали приятелями и сошлись характерами не потому, что они были одинаковыми у нас. Характеры у нас являлись – тихой противоположностью, если их сравнить между собой, но психологически между нами не возникало соревновательного эффекта. Мы часто дополняли друг друга своими противоположностями, с сохранением достоинства каждого из нас. Я заметил, что мы оба не хотели проявлять каких либо лидерских позиций в нашем общении. Такое редко бывает при долгом знакомстве двух человек, но бывает, когда людей связывают общие интересы и стремление к совершенству решения различных проблем, без категоричного навязывания своего мнения. Это можно сравнить с совместным просмотром кинофильма в кинотеатре, когда два человека смотрят кино, их интересует только его суть, которую нужно понять, услышать свои эмоции и при этом нельзя разговаривать – все разговоры, мнения откладываются. Но потом получается, что необходимость в обсуждении отпадает, так как становится ясной реакция каждого и только какое-нибудь редкое замечание одного, поддержанное согласием другого, составляет весь объём, казалось бы, длиннейшего ожидаемого последующего диспута. Основой нашего общения вместо кинофильма, предметом созерцания и обсуждения был хутор Силича и его жизнь.
После нашего знакомства, мы уже несколько раз побывали вместе с Виктором на охоте и рыбалке у Силича. Я был доволен, что они меня приняли в свою компанию и без заискивания дорожил этим. Со временем между нами троими стерлись все иерархические грани, которые могут быть между гостями и хозяином и заменились на дружескую потребность общения друг с другом, помощь, выручку, желание поделиться впечатлениями, интересами и возможность совместно разобраться в непонятных вещах. Мы трое, как мне с большой уверенностью казалось, ценили такие отношения между нами и старались не переходить какие-либо границы в своём поведении, чтобы не разрушить нашу дружбу.
Проделав свой обычный, начавшийся ночью путь, в середине дня мы подходили к хутору Силича. Прошло почти два месяца, как мы были у него последний раз в гостях, когда приезжали летом на сенокос помогать. Ноги сами, непроизвольно, подгоняемые интересом, убыстряли ход. «Как он там, какие новости, здоров ли?» – роились мысли в голове. Снова, не доходя до опушки метров сто пятьдесят, нас проверил форпост Силича, в лице Указа и Лаи. Поприветствовав нас, более дружелюбней, чем раньше – сказывалась наша длительная сенокосная побывка у Силича, они умчались к хозяину, который непременно должен по их виду догадаться – какие гости к нему жалуют. Мы ещё не дошли до опушки, когда увидели Орлика, деловитым быстрым шагом, топающим навстречу и уже мотающим своей головой. Он обычно так делал, выпрашивая угощение у Виктора, и когда отходил от него, пережёвывая полученное угощение. Виктор, иногда увидев Орлика, машущего головой, возможно даже – просто отгоняющего комаров, с шутливой гордостью утверждал: что тот вспоминает о нём.
Угостив Орлика, похлопав и погладив его, мы втроём двинулись дальше. Виктор, присвистнув, взмахнул руками на коня и тот игривым галопом умчался вперёд – чем удивил нас. Раньше от его общения, попрошайки – так просто, нельзя было отделаться. Выйдя на опушку, мы в удивлении остановились…
На поляне, на ровной её части, находилось три лошади. Одной из них, несомненно, являлся Орлик, а вот остальные две выглядели подозрительно. Приглядевшись, мы поняли, что это были муляжи или подобие лошадиных чучел.
–Вот так Силич!– с тихим восторгом протянул Виктор. – Соображаешь? Ведь это он Орлику «табун» сделал, чтобы он не бегал к проталинским лошадям. Вот так старик! Надо же, такое придумать!– разъяснял он мне.
Но я уже всё понимал и увидел больше – чем Виктор, пока он, повернувшись ко мне, делал свои разъяснения.
Мало того, что там находилось две лишних лошади, одна из них явно была лошадиным «самцом», на что указывал, соответствующей длины, прилаженный в нужном месте, нужной толщины – тяжёлый обрубок металлического вала. Орлик находился возле своего вероятного соперника и, как видимо часто это проделывая, доказывая ему своё право вожака – положив свою голову, на его шею, клонил её к низу. Шея «самца» клонилась вниз, но при этом подымался вверх, внутрь, признак его половой принадлежности, видимо служивший одновременно – противовесом, опущенной шее, во всей хитроумной конструкции, созданной Силичем. Пригнув шею соперника, подержав некоторое время, в состоянии признания своей силы и насладившись этим признанием, Орлик гордо подымал свою голову, но вслед подымалась и шея соперника и появлялся признак-противовес. Орлик заходил с другой стороны и повторял тоже самое.
Поняв, что тут происходит, мы с Виктором не выдержали и засмеялись, а подойдя ближе, отметили, что трава около «самца» – вся вытоптана до земли, в то время, как около другой «лошади», виднелись лишь редкие проплешины земли, в пожелтевшей местами траве. Ещё мы заметили, что такие же следы деятельности копыт Орлика, имеются в двух местах неподалёку, видимо «табун» периодически менял своё место и в целях сохранения к нему интереса и сохранения травяного покрова, при этом происходило непроизвольное внесение удобрения в месте его расположения. Отметили мы это по той привычке, что знали, особенность старика – придумать что-нибудь и иметь от этого не одну пользу, а несколько.
–Да! Похоже, накрепко Силич привязал своего Орлика и лонжа не понадобилась,– выговорил я.
–И сена лишнего на зиму не понадобится для такого табуна,– согласно поддакнул мне Виктор.
Мы немного задержались возле «табуна», рассматривая конструкцию новых «друзей» Орлика, тот в свою очередь, по обязанностям вожака, выражая беспокойство близким приближением хотя и знакомых ему людей, тихо поржёхивал, а потом вообще протяжно и громко заржал, утверждая на всю округу свой статус вожака.
–Ну! Деловой! Прям как настоящий вожак,– немного укоризненно комментировал Виктор, видимо уязвлённый серьёзностью поведения Орлика при табуне, не смотря на множество корок хлеба с солью, которыми он постоянно одаривал коня, мы не получили снисхождения.
Мы продолжили свой путь и заметили, как из трубы-пня появился дымок. Сначала это был слабый, еле заметный клуб дыма, потом после небольшого перерыва появился более плотный, потом ещё и ещё и наконец, пробив весь длинный дымоход, уложенный в склоне горы, дым повалил мощной струёй, разносимой лёгким ветерком.
Заметив фигуру Силича, отходящую от стожка-бани Виктор довольный высказался:
–Похоже – нас сегодня будут банькой угощать и после баньки тоже угостят. Кстати, Силич после пробы твоих настоек, снова ударился в эксперименты и как я заметил, у него появились с другой рецептурой, так что может попробуем что-нибудь новенькое.
Силич медленно подымался по улочке своего хутора снизу вверх, поглядывая в нашу сторону.
Встретились мы с ним, как раз напротив стожка-беседки, поздоровавшись (хотелось приобнять при этом старика, но его грозная клыкастая охрана находилась рядом и могла наши дружеские объятия понять, как нападение на хозяина), мы втроём, по старой привычке, начали пить в беседке чай, за которым тут же сходил в дом Силич.
–Силич, тебя не возможно застать врасплох! Всегда у тебя чай готов,– высказал старику шутливую претензию Виктор.
–Э, да вы ещё не знаю – где были, а я уже знал, что гости жалуют ко мне, а когда и этот бросил своё братство и пошел встречать, я уж понял что за гости. Пошёл баню растоплять, у меня там печка заранее была заряжена, так что вечером – прошу в баньку,– ответил довольный нашим прибытием, старик.
Снова осень бал правила в природе, снова красота вокруг и снова не хотелось идти куда-либо и делать что-нибудь – только чай, знаменитый чай Силича, разговоры и любование далями, раскрашенными осенью и ещё воздух: чистейший, лесной, осенний, воздух – просто комплексная лечебная процедура морально-психологической и физической разгрузки – да и только.
Разговор с начала пошёл естественно – в плане обсуждения новшества, придуманного Силичем для Орлика.
–Думаешь – не побежит больше на Проталину?– задал вопрос Виктор.
–Да вроде не должен – ему сейчас и здесь компания,– ответил Силич и подумав немного добавил: –Здесь он полный вожак, а там их жеребец его гонял, если был на воле. Тем более я внутрь чучелов вложил старые потники от проталинских коней и навозу натолкал вовнутрь от них. Специально ездил на Проталину и привёз в полиэтиленовых пакетах, чтобы этот сильно не догадывался по запаху, что мы с ним везём.
–А «достоинство» ты «самцу» не сильно большое приладил? Не боишься подорвать авторитет Орлика? – смеясь, спросил Виктор.
–Нет – в самый раз. Это ведь груз и там вверху ещё железа навешано. А Орлик в соревновании тоже свой пест расправляет. Это для самцов полезно. Я в книге читал: чтобы не заболело – конюхам рекомендуют промывать у них там всё, а этот сам себе вентиляцию устраивает,– просветил нас Силич по вопросам коневодства.
–Ну, Силич, у тебя как всегда – на одну ложку две горошки,– смеялся Виктор в ответ.
Я, как всегда, сидел молча при их общении и только редкая улыбка на моём лице указывала на моё участие в разговоре.
Так переходя от одной темы к другой и обсудив, будущий перевоз сена на хутор. И вспомнив, при этом прошедший сенокос, во время которого гостил у Силича внук – будущий второклассник, с бабушкой Зоей. И как она была против, чтобы внук верхом на Орлике, запряжённом в волокушу, возил сено. И как, проводив полдня в поводу Орлика, с внуком на его спине, она, убедившись в безопасности дедо-внуковой затеи, уставшая, наконец, сдалась и ушла с покоса, заниматься стряпнёй, предупредив: «…если что!? Вы у меня получите, вместе со своим Орликом!».
Ах, этот день приезда – день встречи! Все дела в сторону. Мы сидели в стоге-беседке, пили чай и продолжали разговаривать и вспоминать. Я большую часть разговора помалкивал и припомнил, своё удивлёние тем, как косил этим летом сено Силич, потому что знал – это самая тяжёлая работа во всём сенокосном процессе. Разбуженный рано утром звуками мотора бензопилы, я вышел из гостевого стожка, где по случаю временного семейного положения Силича, ночевали мы с Виктором и направился на этот звук. Перевалив через гребень горы и пройдя крольчатник, я по звукам мотора отыскал взглядом следующую картину. По противоположному пологому склону распадка быстрым шагом, на грани перехода на рысь, ходил Орлик, запряжённый в самодельную повозку – типа бедарки, на двух мотоциклетных колёсах, на которой обычно разъезжал Силич. Такого названия повозки мы с Виктором не знали до знакомства с Силичем. С боку к ней была прилажена самодельная сенокосилка. Силич, постоянно поглядывающий на нож косилки и на грань не скошенной травы, часто пощёлкивал вожжами по спине Орлика, не давая ему сбавить в темпе – неудобного для него шага, который представлял – затянувшуюся пробежку, после которой лошади обычно переходят на рысь. Орлик шёл, помахивая хвостом, как будто не отгоняя редких в предутренней прохладе комаров, а словно отвечая на безболезненные щелчки вожжами и за косилкой укладывалась тучная лента скошенной травы, образуя, с ранее скошенной, приятный вид, аккуратно сделанной, полевой работы. Силич, заметив меня, приветственно махнул издалека рукой, зажал между колен вожжи, положил сложенные ладони под склонённую на бок голову и снова махнув рукой уже в сторону хутора, дал мне понять, что я рано встал и мне пора ещё спать. Я вышел на покос, закурил и продолжал наблюдать за работой. Когда Силич проезжал мимо, я бегло успел рассмотреть его изобретение. Рядом с правым колесом, на подъёмном лафете, трещал на оборотах мотор бензопилы, а её нож представлял собой сдвоенную по длине шинку с хитроумной цепью на ней. Сделав несколько проходов, Силич остановил Орлика напротив меня. Мы поздоровались и он объяснил преимущества ранней косьбы – мол: не жарко, гнуса мало, в траве каротину самое большое количество утром. При этом он, предварительно сделав несколько перегазовок, заглушил мотор, чтобы не мешал разговору, не дымил, не жёг зря топливо и немного остыл. Я молча разглядывал изобретение Силича, удивлённо подёргивая головой и поглядывая на него в знак одобрения, в конце выразив общее восхищение: вытянутыми губами и несколькими подряд кивками головы. Виктор при этом, непременно бы выдал, своё – обычное, шуточное: «Ну и разговоры у вас, уж очень содержательные на слух!» Покурив и немного расспросив Силича о сенокосилке, понимая, что отвлекаю его от работы, пожелав успехов, я отправился обратно на хутор.
Снова мы испытали удовольствие видеть лаек, выслушавших приказ хозяина о доставке козы Ёлы на хутор и рванувших его исполнять; шествие Ёлы в сопровождении своего кортежа – отличием было то, что рядом с Ёлой семенила ножками маленькая дочка-козочка, народившаяся в наше отсутствие, и Ёла ещё строже вела себя по отношению к Указу и Лае.
–Думал – что с козочкой делать и решил: зиму перезимует, отдам её тут, в Тропу, одной семье – ребятишек у них много, а коровы нет. Зоя Степановна тоже так считает,– заметил Силич, отправляясь доить Ёлу.
Мы так и продолжали сидеть до вечера в беседах, ощущая радость встречи, с удовольствием пользуясь правом гостей и правом хозяина – по возможности не обделять вниманием друг друга в день приезда, но когда солнце стало уже совсем близко подходить к горизонту, Силич сходил «подвеселить» баню (на его языке это означало: подбросить дров), что бы достичь «конкретного» жара (это уже было выражение Виктора) и предложил нам немного перекусить, потому что по его теории: на голодный желудок ходить в баню вредно – голова заболит.
Мы с Виктором любили баню у Силича – в осеннюю пору, когда после пара можно, в очередной раз, выйти на улицу и, не боясь простудиться, немного отдохнуть, а иногда и покурить.
Вот и в этот раз мы, добравшись до парильной благодати, несколько раз выходили на воздух. Силич, покинувший нас в середине нашей банной процедуры, уже приходил проведать ярых парильщиков: на предмет – не уходили ли они друг друга вениками и звал к столу.
Поостыв в последний раз чуть дольше обычного, мы помылись с мылом, без пара и чистые – в одних трусах (это не возбранялось по хуторским порядкам), направились в стог-дом.
Там уже был накрыт стол – во всей своей и колоритной и калорийной красоте. Слегка приодевшись, мы по приглашению хозяина, уселись ужинать.
Какой это может быть ужин, когда за ужином подразумевается не тихая трапеза, а беседа с шутками, той радостью от встречи старых, душе приятных друзей, при богатом обилии простых и в тоже время изысканных блюд и добром хлебосольстве хозяина? Это просто званый праздничный ужин!
Изредка пробуя тот или иной алкогольный шедевр хозяина и закусывая разными блюдами, мы снова вспоминали наши встречи и говорили и говорили, переходя от темы к теме: и про политику и про технику.
Силич, не знаю как Виктора, удивлял меня, по особому в этот вечер. Настроение у него было хорошее. Может быть потому что, как он выразился, Новый год встретился хорошим (он по старым порядкам считал Новый год первого сентября и всегда тихо без помпы отмечал его). Год по его словам, прошёл нормально – особенно подготовка к зиме: всё было сделано, всё припасено.
Он неоднократно за вечер, каждый раз, символически сплёвывая через плечо, отмечал, что впервые добился того, что у него в это лето не роились пчёлы и высказал мысль, что невольно открыл нюанс ухода за пчёлами и именно с нами, когда мы были у него на покосе. Что-то его с подвигло – не отвлекаться на пчёл во время покоса и он с нашей помощью: быстро, в шесть рук, только менял магазины в ульях и добавлял корпуса. Причём если снимал один – то добавлял два и заставил пчёл работать по строительству сот и заполнению мёдом своих кладовых и не допустил, заполнения этих кладовых, чем и отвлёк их от роения.
–Главное – не баш, на баш, а с увеличением свободного места в улье и с упреждением,– назидательно подняв палец, повторял он.
Видимо старику пришлось потрудиться с качанием мёда – когда мы уезжали с Виктором летом, у него уже в омшанике стояло много магазинов и целых корпусов с рамками полными мёда. Похоже – взяток в целом в этом году был хорошим.
В очередной раз закусывая, мы вспомнили нашу тайну. Дело в том, что Зоя Степановна считала весь крепкий алкоголь – отравой и в добавок, плохо относилась к «самостийным» настойкам и наливкам Силича. Постоянно корила его за то, что он потчует людей (это нас с Виктором) своей самогонной отравой и всегда, когда вечером, за ужином, Силич иногда угощал нас, она доставала свою заветную бутылочку и предлагала нам попробовать нормального продукта. Но мы с Виктором знали, по секрету от Силича, что в этой красочной бутылке была настойка на очищенном самогоне, на кедровых орехах и разных травах, с добавлением ванили, корицы и прочего и разбавленная градусов до двадцати пяти фирменным чаем – полностью произведенная на хуторе, но выданная Силичем, как презент от богатых арендаторов, как собственность их изысканных запасов. Зоя Степановна, не переставая предлагать нам, выпивала иногда два раза, по пол рюмки, и всё время склоняла нас в пользу своей правоты. Обещала поискать в городе этот напиток и сделать запас – на праздники и для гостей. Мы выяснили, что после нашего отъезда, Силич открыл тайну, но Зоя Степановна не поверила, так как знала гораздого на розыгрыши – своего мужа и уехала, с намерением путём приобретения и проб в городе, выяснить правду. При этом Виктор заметил, что к «чаю разочарования» у нас добавилась ещё и «настойка разочарования» – автора Силича.
Не помню как, разговор коснулся артистов – ох и досталось им от Силича. Он сначала просто заявил, что ни одного, пусть – хоть какой он популярный, видеть у себя на хуторе не желает. Пусть он певец или актёр. А вот с покойными Высоцким, Ульяновым и другими не рекламными мужиками, он бы посидел у одного костра. Потом подумав, добавил Михайлов – нормальный мужик, в нужную сторону людям голову ставит, только зря он спел с Мулявиным и Евдокимовым скабрезную песню про женщин, хотя думаю, и не хотелось ему петь. Просто Силич считал, что остальная братия оторвалась от реального стержня жизни и зарабатывает себе деньги на чём угодно. Как он выразился: «в телевизоре: сегодня плохой – завтра хороший; сегодня на коньках – завтра жарит, парит, да ещё и петь пытается и на передаче серьёзной в качестве праздничного генерала рассуждает не удачно про жизнь. Получили своей колбасы вдоволь, о которой мечтали, ну и будьте довольны. Ладно, хрен с ними, если им тройной месячной зарплаты рабочего в день мало, пусть изощряются – терпимо, но когда начинают петь песни Высоцкого – это не в какие ворота. Ведь тот писал, прожив и прочувствовав это и пел так, потому, что эти песни под него им самим подогнаны, он чтобы их написать жизнь поджог свою и от её горения такие песни написал. Петь его песни имеет право каждый, но только для себя. А то ведь как, получается, по радио передают изредка одну, две его ранних песни и всё – про остальные и не слышно, что бы не затмевать теперешних ангажированных бардов, от которых уже оскомина в ушах. Можно было это делать в позапрошлом веке, когда не оставалось от певца записей – кроме текстов и нот, а теперь нельзя своим не чистым лезть в пение чужое!»
Досталось и политикам от Силича, когда зашла речь о них. Старик считал не правильным, что многие первые лица остаются юридически не прикосновенными, когда они слагают свои полномочия. Какая это демократия. По его словам – следовало: нужно, что бы была произведена оценка деятельности на посту, с анализом всех аспектов, при помощи каналов связи со всем народом. А то бывает: по высказываниям и выясненным обстоятельствам – как правило, после смерти правителя, его нужно было судить, а его в это время переизбрали на второй срок. Причём по собственной его аргументации, что он нужен для борьбы с безобразиями, которые с его попустительства и появились. Очень чудно умеют дурить народ эти правители, причём Силич считал, что у всех правителей на Земле существует тайное соглашение между собой: кто кого будет выручать, когда ему в своей стране наступит угроза от народа. Не нравилось ему, когда из предвыборных компаний устраивают клоунады с артистами и прочими полит-технологическими уловками. Целая индустрия существует, считал он, как оболванить людей.
Переговорив обо всём и обо всех, как это водится в кухонных разговорах, мы, не прерывая разговоров, улеглись на кровати и речь пошла по темам не такой уж сильной остроты.
Спустя некоторое время, Силич, предварительно согласовав с нами, выключил свет, мы лежали в темноте и разговор сам по себе угас. По прежним моим ночёвкам на охоте, я заметил, что разговоры на темы, которые могут вызывать разные мнения, в темноте сами по себе затихают. Может быть потому, что не видно глаз собеседников и не понятна их сие минутная реакция на слова говорящего. Обычно в темноте разговор сводится к рассказу одного из участников.
Так случилось и в этот раз. После одной сильно затянувшейся паузы, когда повис вопрос: спать будем или ещё поговорим, Виктор вдруг попросил хозяина.
–Силич, а расскажи про косую.
В темноте повисла, уже не само собой возникшая пауза.
–Это – получается про то, как угасла прелесть охоты на вальдшнепа, на тяге. Грустная история для меня! Ты ведь уже слышал?– ответил Силич.
–Как это угасла?– удивился Виктор. –И при чём здесь вальдшнепы?
–Так вот и угасла! Потому что каждый раз, когда охочусь на вальдшнепа на тяге, я вспоминаю ту мою охоту и каждый раз, чего-то мне не хватает и немного берёт досада или что-то в этом роде! Вот и нынче весной! Эти эмигранты прилетели и давай, как вечер летать – прямо над хутором. Собаки на меня, на них смотрят, поскуливают. Ну и пришлось взять ружьё – немного поубавить этих женихов, а то по двое за самкой гоняются или друг за другом в драке, так я три штуки, каждый раз из летящих позади, этих хулиганов подстрелил. Собак охотой порадовал и себя супом из дичи. Снова вспомнил эту историю,– он помолчал немного, как будто разбираясь в своих ощущениях и продолжил.
–Что характерно раньше мне не было жалко вальдшнепов. Я и называл их эмигрантами. Зимуют в тёплых краях. Тут подстрелил, держу в руках и стукнуло меня: сколько он бедный летел, сколько тысяч километров пришлось ему крылышками отмахать?! На родину летел, а родина его и встретила. Жалко стало!
–Блин, Силич, ты скоро от всей охоты нас отучишь,– чуть не плачущим голосом взмолился Виктор.
–Что – действует на вас?
–Ещё как действует!– в голосе Виктора чувствовались нотки отчаяния человека, стоящего на перепутье.
–Это хорошо! Значит со временем придёте к правильному знаменателю.
–Да что там со временем? Мы уже с Мишкой в сумме в числителе при твоём знаменателе и эта дробь равна почти всегда нулю. Уже над каждой птицей чуть не плачем. Дома дичь не нужна. Стрелять жалко. Вообще от охоты не стало радости!– взмолился Виктор.
–Ну, рановато! Рановато! Погуляйте ещё. Вы ещё волчата, по сути. На меня старого не смотрите. Это я на словах. Сам, то с собой тоже не всегда могу совладать. Так что вы не совеститесь очень. Вам просто положено – вон сколько для леса делаете!
–Ну, спасибо, Силич! Поменял нам знаменатель! А то мы уже как потерянные,– умиротворённо подвёл итог Виктор.
–Вы уж тоже. Правильно над этим задумывайтесь. Как говорится: совесть имей, но и для себя от совести худа не имей.
Я от такого оборота дела тоже воспрянул духом. Действительно, получалось так, что страсть к охоте запряталась далеко в душу и всё меньше давала знать о себе. Вернее страсть осталась почти та же, но много появилось сомнений и от этого не стало прежней прелести в охоте.
Силич тем временем, помолчав, снова продолжил.
–Я ведь раньше, только, читал про охоту на тяге, а самому не приходилось и даже ни разу не видел, как он тянет, вальдшнеп этот. Да и то читать приходилось больше в художественных книгах, а специальной литературы в наше время и не было. А вот когда состоял при должности в приписном охотхозяйстве, тогда и повидал и попробовал эту охоту.
Виктор чуть слышно, только для меня прошептал. –Издалека начинает,– и я понял, мы сейчас услышим от Силича сначала отступление от темы или наоборот может быть вступление, но то что это будет один из экскурсов, я сознавал с уверенностью, эта особенность Силича как рассказчика, мне уже была знакома. Очень часто он не сразу говорил по основной теме, а сначала подводил к ней, потом часто делал отступления по появляющимся фрагментам своего рассказа и в конце концов доходил до сути и от этого его рассказы были ещё интересней. Он тем временем продолжал говорить.
–Весной, чтобы поправить на будущее семейное финансовое положение, решил разработать под картошку целину и целыми днями копал в майские праздники землю лопатой. На базе собралось много охотников: и друзей, и знакомых – приехали на отработку и на тягу. Раз охота занимает только тёмное вечернее время и не отрывает от дневной работы, я смог себе позволить это удовольствие. Сначала напросился в компанию к хорошему знакомому в шутку: в качестве обслуживания со стороны администрации охотхозяйства и пошёл без ружья. Выбрали место, встали. Начинало темнеть. Птицы распевали на все голоса. Мой знакомый, при пении одной из птичек, начинал крутить головой во все стороны, выискивая цель. На мой немой вопрос, он пояснил мне, что пение этой птицы похоже на голос токующего вальдшнепа. Меня это очень удивило. Я ведь читал и не раз в литературе, что вальдшнеп «хоркает». На это, мой знакомый поведал мне, что он уже давно охотится на тяге и не разу не слышал этого литературного «хорканья», а вот «цвирканье» этой птахи очень похоже на голос тянущего вальдшнепа. Я вскоре убедился в этом. Раздалось «цвирканье» – очень похожее на прежнее, только вроде с более продолжительными паузами и, после напряжённого рысканья глазами, я заметил вне выстрела, в стороне, птицу, медленно летящую над лесом, по просветлённому вечерней зарёй небу. Взмахи крыльев птицы тоже были медленными, причём крылья её изгибались при взмахах, как бы пропуская волнообразный всплеск от тела птицы до конца крыла. При этом крылья как будто были загнуты своими концами вниз. Весь полёт её казался каким-то неуклюжим, как будто она несла на себе груз и уставшая, еле-еле поддерживала высоту полёта. Что меня поразило в то время, так это частота повторения «цвирканья»: она была схожа с частотой проблесковых огней самолёта и не изменялась во время полёта. Ну! Такую птицу я запросто подвешу себе на пояс – такой медлительной она мне казалась, что как-то стало неудобно охотиться на неё. И вот потом уж, сколько лет прошло с тех пор и на скольких тягах я не охотился, но медленного вальдшнепа на выстреле не видел. Это ещё тот виртуоз – при низком полёте, если он идёт на тебя, на штык, то видимо быстро замечает твои движения и такие выделывает фортеля, что не успеваешь сопровождать его стволами и какое там упреждение, когда траектория полёта меняется непредсказуемо во все стороны и вверх и вниз. Сколько патронов было сожжено впустую, потом уж приноровился к более нормальному соотношению патрон/голова. Надо сказать: полюбил эту охоту. Весь день свободен и только начинает темнеть – быстро в лес и далеко не надо и вот он вальдшнеп: близко ли, далёко ли, но ты его обязательно услышишь и увидишь и может быть тебе повезёт выстрелить, а это уже, если видел и стрелял – уже охота. Чем ещё хороша эта охота – можно утром отдать дань своей лени, поспать вволю, так как утром вальдшнеп тянет редко и тяга у него короткая, поэтому утренняя заря, как правило, отменяется. С годами пришлось мне услышать и «хорканье», которое совсем не похоже по звуку на читаемое. Вовсе он не «хоркает». Скорее «гвакает» или «гвокает» и полное звуковое сопровождение его полёта слышится примерно так: «Гвок гво-ок Цвись», но всё равно это не соответствует тому, что слышишь наяву. И похоже по прилёту, он только «цвиркает», а потом, если остаётся и подкормится, тогда уже начинает и «гвокать» и летать стремительней. Может это от их возраста зависит, может от периода тяги. Может я и ошибаюсь. Но кто придумал это «хорканье» которого я начитался и не разу не слышал, я не знаю. Потом, когда были специальные недельные выезды на тягу с сыновьями и внуками, у меня появился интерес к поиску мест с хорошей тягой. Пришло какое-то понимание – какие места ему больше нравятся и потом, бывая в лесу, я невольно, оценивал местность на предмет вальдшнепиной тяги.
Вот однажды зимой, на лосиной охоте, в загоне, присмотрел такое место, которое запало мне в душу и я решил как-нибудь съездить туда на тягу. Я на облавной охоте стараюсь быть загонщиком, хотя почти всегда значился начальником на этих охотах, но почти всегда ходил в загон. Больше увидишь, больше услышишь, а на номере стоять, не шевелясь – мёрзнуть и носом не шмыгнуть, это не по мне. Место действительно хорошее! Там сейчас все заросло, наверное! Всё поменялось, но всё равно должно быть – красиво! Всегда скучаешь по таким местам и всегда тебя тянет туда.
Место это до сих пор помню! К реке Шалым течёт ручеёк. Я зимой его и не заметил. Течёт он у подножья небольшого, метра три высотой, но крутого обрыва. Склон обрыва местами, где поположе – порос травой, а где покруче – там видны голые камни. На обрыве лес растёт молодой – не высокий, ёлки в основном. Получается, что на верху – плато, с пологими овражками и низкими горушками. Перед обрывом, расположенным не полным полукольцом, раньше года за два, был вырублен лес – до противоположного конца обрыва, метров триста до которого. Лес видимо рубили зимой, потому что место сырое, хлябистое – летом в таких местах лес не взять. Шалым протекает метрах в ста от конца обрыва – в низких берегах и вверх и вниз по нему тянется пойма, поросшая кустами и мелким лесом. По пойме разбросаны мелкие озерца-лужицы, заросшие кустами и разными травами. Там и утку можно встретить и порыбачить есть где, ну а место – самое хорошее для гнездования вальдшнепа, значит и тяга должна быть. Так я подумал, когда, как-то весной осуществил свою мечту и добрался туда.
У меня в то время уже автономка была готова. Долго я делал её. Печка маленькая титановая, палатка-трасформер, две койки натяжных – всё в самодельном станковом рюкзаке на колёсах – на плечах долго не понесёшь. Вот и припёрся я в это место по весне, в конце апреля, подиковать с неделю. На меньший срок – нет смысла такие труды на дорогу класть. Если бы не было колёс на рюкзаке, то вообще не дойти, Рюкзак тяжёлый: ружьё, патроны, провиант, снаряжение – не рюкзак, а контейнер. Тоже из города выехал ночной электричкой, и повезло – на дорогах грязь подмёрзла и я по приморозу быстро докатил колёса до места. Километров двенадцать, наверное, прошагал. Честно сказать устал и упарился.
Охотника что губит? Тяжесть ноши, дорога, холод и курево. Ведь как получается: рюкзак тяжёлый, дорога длинная и трудная. Устал – перекур. Сигарету в зубы. Нет чтобы лесным воздухом подышать, нет надо отравить организм, а потом ещё холодные ночёвки. Друзья и знакомые – по здоровью, уже многие с охотой расстались и ружья продали. Вот не знаю, когда сам перестану охотой заниматься, но ружьё не представляю, как можно продать. Если в наследство никому не надо будет, стволы просверлю, замки запаяю – на стену повешу, но продать? Не продам! По молодости тоже и под ёлками спал и как придётся, тоже здоровья поубавил, поэтому и решил себе автономку сделать, чтобы в любом месте нормальное автономное проживание обеспечить Я и хутор этот осваивал с ней.
Ну вот, значит – добрался я, до этого места, о котором года два мечтал, настроение хорошее, хоть и устал. Ручеёк открыл для себя. Хорошо!– думаю, а то в Шалыме вода мутная – талая идёт. Сразу и с местом определился. Верх палатки у меня подвязывается к трём продольным и двум основным поперечным жердям, и всё это между двумя деревьями. А тут куртинка ельника, в середине пустое пространство и две ёлочки большеньких, как по заказу. Настроение – ещё лучше! Присел на старую, поросшую травой кочку, отдохнуть у ручейка, под обрывом, и чувствую – проголодался. Вспомнил – жена бутерброды на дорогу дала. Я их под клапан рюкзака сунул, поближе, но так и не ел в дороге. Достал я их, развернул и как всегда, когда еда – мысль приходит одна: «А не выпить ли чарочку? Для?…»,– ну сами знаете – повод всегда под рукой и не один. Тем более, что у меня ноги в резиновых болотниках немного замёрзли. Ну чтобы не разболеться – думаю. Да и охота ещё когда, до вечера – вон сколько: и палатку успею поставить и выспаться. Ну и позволил себе. А фляжка заветная – вот она, в кармашке рюкзака. Достал, а в ней настойка – градусов за семьдесят. Чтоб не таскать в лес лишний груз при меньшем градусе. Настойка – лечебно профилактическая. Там, кроме трав, и перец и чеснок и всего-всего – не для вкуса, а больше для леченья. Рюкзак к кочке прислонён, я на нём достарханчик и соорудил и сам рядышком на кочку примостился. Налил стопку, она у меня, поверх крышки, на фляжку навинчивается. Изготовился – в одной руке стопка, в другой бутерброд. Осмотрел природу окрест. Сам про себя отметил: «КРАСОТА!!» Пожелал себе здоровья, всего хорошего и выпил.
Настойка хоть и крепкая – её нужно сразу на пролёт глотать, но у меня привычка: распробовать вкус и получить впечатление. И как это бывает, когда пробуют – сразу не глотают, а не разжимая губ, разводят зубы, чтобы все вкусовые рецепторы поучаствовали в дегустации, а потом уж глотают. Вот осязаю я, значит, качество настойки таким образом…
Не прошло, наверное, и секунды, как я влил чарку в рот, как вдруг раздался шорох камней, метрах в трёх от меня по обрыву, сопение и я увидел, что с обрыва что-то скатывается мохнатое и падает на землю с вяканьем. Ничего не понимаю и встаю с кочки и вижу, что ЭТО тоже встаёт на четыре лапы, потом приседает на задние и начинает истошно верещать, отмахиваясь передними лапами, как будто я его собираюсь съесть. Помню, что я успел удивиться и успел догадаться, что это медвежонок и ещё успел подумать почему-то, что это наверное самочка – уж больно она по-девчоночьи блажила. И откуда он взялся этот медвежонок? Больше я вроде ни о чём не успел подумать, потому что раздался рык, стук камней и между мной и медвежонком рухнул – теперь уже большой, мохнатый ком и мгновенно раскрылся в медведицу, вставшую в двух метрах от меня на задние лапы. Рёв жуткий! Лапами машет! Головой крутит! На задние лапы присядет – потом подпрыгнет. Потом, помню – раза два опускалась на передние лапы и поэтому оказалась, ещё ближе ко мне. Тот, мелкий, тоже верещит, а я в ступоре стою! В одной руке бутерброд, в другой чарка и лицо, как было вытянуто, так и осталось, во рту настойка – затянулась у меня дегустация. А медведица – вот она, напротив! Ма-ма – медвежачья! У меня помню мысль: про ружьё и нож, которые в рюкзаке и что: «Почему ВСЁ так не правильно?», «и ВСЁ!!!»,– думаю, «вот и ВСЁ и никто меня тут не найдёт, да и найти ничего нельзя будет!?»– и ещё такая чёткая мысль, даже какая-то ленивая, такая философская: «ВОТ КАК ОНО БЫВАЕТ?!». И стою – оцепенел. Ещё вспомнил, что удивлялся, как это люди раньше на медведя с рогатиной ходили и подумал: «сейчас бы мне хоть какую рогатину или хотя бы просто палку, как у Лермонтова в стихотворении. Может быть и я успел…– воткнуть и там два раза повернуть»,– но в руках было то, что было.
А медведица лапами машет, орёт и как мне показалось, хочет, что бы я побежал от неё. А я стою: земля ноги – одно целое! А эта машет лапами и вдруг, я замечаю, что она правой лапой, как бы бьёт себя по голове. Причём специально наклоняет голову к лапе и тут, я заметил, что вроде как глаз она себе вытирает и тут же вижу, что он у неё – не нормальный: веко разодрано, в глазу гной сгустком виднеется, и он смотрит как-то косо и мокрота от него вниз, по шерсти – видимо от слёз.
Не знаю, как правильно должен смотреть глаз медведя. Не успел сравнить её глаза левый, с правым, но убеждён, что у неё было, что-то с глазом – видимо старое увечье. И вот она лохматая, шерсть старая – космами! Мусора, в ней – много, в шерсти-то. Пасть растворяет – клыки жёлтые, здоровые! Пена на них и на губах! Орёт – аж, горло видать! Лапами машет! А у меня мысль: «вот она смерть моя, КОСАЯ и без косы, да и на что ей коса – у неё каждый коготь, за косу сойдёт!». Я читал, что медведь взмахом лапы, голову человеку отрывает.
В общем я приготовился: ВСЁ – конец мне.
Времени прошло? Не знаю сколько. С одной стороны вроде не много – секунды четыре пять, а с другой вроде и много – чуть не вся жизнь вспомнилась. Помню ещё – подумал: «как такое могло случиться, что мы рядом так близко оказались?».
Или они там отдыхали, а я подошёл, или я вперёд, а потом они уже, но успел ещё подумать, что всё это из-за – медвежьего, детского любопытства. Как она эта медвежья мать за дитём своим не усмотрела? Может – спала?
И тут видимо, от удивления или от стресса, но я поперхнулся. Помню, что сделал выдох перед чаркой, потом вдохнул носом, когда прощался с жизнью и тут спазм и кашель. У меня бывает так, что во время еды, могу поперхнуться от удивления иногда. Неудобно бывает. В молодости со мной такого не бывало, а вот с возрастом – случается такой конфуз. Хорошо – хоть платок носовой успеваю выхватить, не ловко бывает порой. И вот как раз такое удивление и случилось, и я кашлянул. Не в гостях, не при людях – чего стесняться. Да и как тут стерпеть? Если у меня такой силы спазма и позыва к кашлю в жизни не бывало. Ну – я и кашлянул, вернее прыснул в полную силу. И так совпало, что медведица как раз открыла пасть и трясла мордой передо мной. Ну, ей и пришлась основная струя прямо туда – до самой глотки, а мелкие брызги: в глаза её косые и нормальные и в ноздри пришлись. Причём, получилось у меня это – мощно, коротко, как выстрел. Все семь трав с перцами, корицами, чесноком и все семьдесят градусов моей настойки, плюс моего: от курева и с утра не чищенных зубов. Она как будто схватила раскалённый шар, как-то хамкнула, как будто подавилась. Прижала передние лапы к морде, резко оборвав свой рёв, кашлянула и с разворотом в сторону, от меня, перевернулась через голову, сжавшись в клубок, чуть не придавив своё чадо, тут же развернулась из клубка на все четыре лапы, снова кашлянула – заорала и пустилась бегом. Медвежонок, не переставая орать, кинулся за ней. Иногда он вякал, видимо от боли или страха отстать, когда натыкался на корягу или деревце. Медведица тоже натыкалась на деревья – видимо она ещё больше ослепла и постоянно орала. По рёву и вздрагивающим деревцам было видно, что они обогнули конец обрыва и побежали вверх по Шалыму, Несколько раз был слышен всплеск воды, видимо они натыкались на лужи, а может медведица и специально в воду забегала, что бы смыть с себя отраву эту.
…Я так и стоял с бутербродом и стопкой в руках. Потом в изнеможении плюхнулся на кочку. Меня потряхивало. Пытаясь положить всё на рюкзак, я два раза ронял стопку, но всё таки, кое как, мне это удалось. Потом закурил, руки дрожали. Никогда со мной такого не было. Было противно и хуже, чем когда медведица находилась передо мной. Сигарета не успокоила меня, тогда я снова решил налить чарку и выпить, но у меня не получилось, не дала эта противная дрожь и тут я прямо из фляжки сначала один глоток, нет не отпускает, потом второй, без всяких пожеланий и закуски выпил, снова закурил – на третьей затяжке меня отпустило… и такая, братцы, радость пришла – живой остался. Повеселел я, никогда от двух глотков не было такого веселья, даже мысль шальная пришла – пожалел медведицу, что не закусив убежала…
Силич смолк и в доме стояла тишина и если бы, неожиданно включить свет, не знаю как Виктора, но меня можно было застать с открытым ртом. Я повторил свою давно забытую – детскую манеру слушать интересные истории.
–Да!– протянул Виктор. –И как с тобой, Силич, не случилось известного по ситуации конфуза? Я бы точно в штаны навалил.
–Говорю тебе – всего парализовало, пошевелиться не мог, только кашлянуть и смог. Хорошо хоть нужным местом кашлянул,– озорно отвечал Силич.
Мы в втроём засмеялись затейливому обороту его слов.
–Ситуация! Вот где сплошной адреналин,– Виктор слышавший эту историю раньше, продолжал свои восторги.
–Нет, Виктор, адреналин я знаю – что это такое. Это когда дух захватывает, а ты контролируешь всё или прогнозируешь, имеешь возможность отчасти влиять на происходящее, уверен в каком то исходе. Здесь стоишь, ничего нельзя предпринять и ты понимаешь, что должно случиться. Сплошной «кердыкалин» – от слова «кердык»,– поправил его Силич, мы усмехнулись, оценив оригинальность его экспромта, с изобретением нового термина, а он чуть погодя, задал нам вопрос.
–А вот скажите – что самое главное в охоте на медведя?– тон его был озорной и мы с Виктором, чувствуя подвох, не могли понять в каком ключе должен быть ответ: серьёзным или шуточным. Выждав время и видя, что с ответом у нас заминка, Силич сам ответил на свой вопрос:
–Главное, мужики, штаны в сапоги не заправлять…
В воздухе повисла пауза непонимания и Виктор, как более разговорчивый из нас двоих, упредив меня, промолвил в задумчивости:
–Не понял.
–А что бы твой понос на землю падал, когда ты удирать будешь. Медведь на нём и поскользнётся,– озорно ответил Силич и уже более мощный смех потряс дом-стожок.
И тут Силич рассказал случай, про который ему поведал брат, служившего на Камчатке военного вертолётчика.
…–У них там, между аэродромом и посёлком, протекала лесная речушка. Один техник решил сходить в обед домой. Ушёл, а после обеда нет и нет его. Позвонили домой – выяснили, что он не приходил домой. Ну что – значит, что-то случилось. Принялись искать и вскорости, нашли в глубокой яме, неподалёку от тропы, ведшей в посёлок, на пару с мёртвым медведем. Оказалось, он увидел медведя: стояла осень, ход лосося на нерест и Миша пробавлялся рыбкой. У мужика взыграл азарт – давно хотел шкуру медведя на стену. Подкрался и шмальнул из Макарова, ранил, медведь за ним, тот от него. Бежал и свалился в яму глубокую, медведь сверху на него и пока медведь падал, он в него остатки из обоймы успел всадить и убил того. Когда мужики достали бедолагу из ямы, техническая роба, от сапог до пояса, была в тугую, как барабан, набита содержимым желудка. Всех удивил такой объём – видимо произошло полное очищение организма. Вот, а если бы штаны в сапоги не были заправлены, медведь точно бы поскользнулся,– и снова был смех и пошли случаи про медведей.
Виктор рассказал про охоту с одним ружьём:
–Это происходило давно, когда много стояло по тайге поселений, в которых жили осужденные. Вот в одном поселении мужики раздобыли каким-то образом, тайком, расхлябанную одностволку. Ну и ходили вдвоём, с одним ружьём – втихую стреляли птицу. А вокруг медведь встречался – вот и потянуло мужиков на медведя. А как быть – если ружьё одно и в добавок одноствольное. Если с первого выстрела не положишь – пиши пропало. Вот они и придумали: патроны пулевые у каждого, увидят медведя – расходятся в разные стороны. Один стреляет, тут же бросает ружьё в сторону другого и падает на землю поперёк хода медведя. Если упасть вдоль хода, то медведь сразу шкуру снимет, а так только катает по земле. Что бы сильно не поцарапал – одевали одежду потолще. Пока медведь занимается стрелком – он всегда идёт на выстрел. Второй охотник подбирает ружьё, перезаряжает, стреляет в медведя – кидает ружьё в сторону первого, а сам падает на землю, опять же поперёк хода медведя. Медведь бросает первого и бежит катать второго охотника. Так бывало – только с четвёртого выстрела укладывали медведя. Конечно – синяки, царапины, но какая охота, отчаянные мужики. Вот это драйв! Штаны не в сапоги!– Виктор не преминул ввернуть в свой рассказ незнакомое словцо, но он делал это так к месту, что мы с Силичем всегда понимали смысл нового слова и обогащали тем самым свой лексикон. Я отметил про себя: какой присказкой, изобретённой им из предыдущего рассказа Силича, он закончил свой рассказ.
Я в свою очередь посетовал, что никогда не видел медведя на воле и рассказал, как один раз мы приняли за медведя, человека идущего по высоким зарослям прибрежной крапивы и бурьяна с длинной мордой для ловли рыбы, сплетённой из ивовых прутьев. Морда так издалека была похожа на спину большого медведя и если бы человек, нёсший её на голове, не вышел на чистое место – не известно, чем бы дело кончилось, так как мы, трое – уже перезарядились на пулевые патроны и ждали, если медведь причует людей и пойдёт на нас – будем обороняться. И как мы были рады разъяснившейся ситуации и как на радостях одарили местного отшельника рыбака!
Рассказывая, я вспомнил ещё один «медвежий случай» из разговоров с моим знакомым, который в молодости строил железную дорогу Абакан – Тайшет и тоже рассказал.
–У них в бригаде работал местный парень. Вот однажды зимой он пригласил всех на медвежью охоту, на берлоге. Этот парень был так уверен в будущем предприятии, что взял с собой лошадь с санями – вывозить медведя. Видимо не новичок в этом деле. Расставил всех по местам, показал – где берлога, объяснил, как должен побежать медведь. Сам пошёл пошевелить медведя слегой.
Медведь и выскочил из берлоги прыжком – сразу метров на пять и бежит на охотников, а те в ступор впали. Стоят, опомнится не могут – про ружья забыли. Местный парень и пристрелил этого медведя сам.
Потом все охотники спорили. Один говорит, мол: стою, медведь на меня бежит, а я не могу пошевелиться. Другой ему: ты вроде не говори ерунды, медведь на меня бежал, а ты вообще в другой стороне стоял. Третий им: ну ребята – видимо вы вообще от страха всё перепутали, медведь ведь на меня бежал. Их новичков там четверо или пятеро было. Каждый утверждал, что медведь на него бежал. Потом когда поняли: о чём говорят – смеялись очень над собой.
Виктор чтобы в полной мере осветить «медвежью» тему, рассказал, что слышал, как отец с малолетним сыном охотился на зайцев, уже по снегу – на лыжах. Отец в загоне встретил медведя и стрельнул по нему. Сын слышал выстрел, а отца из загона дождаться не мог, пошёл искать. Нашёл отца в лыжах на дереве. Ружьё под деревом валяется и следы медведя кругом. Предложил отцу слазить с дерева, а тот не могу, мол, сынок – рука сломана. Беги в деревню за мужиками, да пусть они вожжи захватят с собой. Видимо медведь ударил его лапой, выбил ружьё и бросил почему-то, не стал дело до конца доводить. А мужик с лыжами на ногах, со сломанной рукой – забрался на дерево, а слезть сам уже не может.
Мы немного помолчали, как я понимаю – каждый думал о превратностях, порой невероятных, которые случаются на охоте и которым просто не поверят люди – не охотники, с простым логическим мышлением. Потому, что нельзя вразумительно ответить, на вполне правильные вопросы: «зачем стрелял?», «о чём думал?», «как это сделал?». Силич обычно говорит, что это Бог за то, что охотники грешат – зверушек и птиц обижают – тмит им мозги. Вот они охотники и не могут порой разумно мыслить.
После паузы штрих в «медвежьей теме» обозначил Силич.
–Что характерно,– промолвил он, и помолчав, продолжил.
–Я никогда не охотился специально на медведя, но вот если придётся, то мне кажется, уже не буду так волноваться после того случая. Тогда – когда ночевал на вальдшнепиной, той охоте, ночей пять в лесу, всё время, когда ночью какой-нибудь сучок от изменения влажности треснет или ещё какой лесной ночной шум случится, думал в шутку, что это ко мне Косая идёт, опохмеляться, – мы с Виктором опять прыснули от смеха.
–А что, мужики, без смеха, человек может в определённой ситуации за несколько месяцев стать алкоголиком, а женщины ещё быстрее, а тут зверь к тому же тоже женского пола и тем более от такой настойки,– мы с Виктором еле сдерживали смех, а он продолжил:
–Я сейчас, как увижу медвежий след в лесу, у меня сразу такая мысль: «Это Косая кружит – меня для компании ищет».
–Силич, ты если что, то ты с ней в складчину. С тебя настойка, а с неё закуска,– еле сдерживая смех скороговоркой предложил Виктор и мы втроём так громко засмеялись, даже собаки на улице откликнулись лаем на наш смех.
–Нет, серьёзно! Медведи быстро привыкают к чему-нибудь. Я вот вспомнил. Молодым ещё слышал. Также на охоте были и вечером разговаривали, один охотник из местных рассказал,– и Силич поведал нам.
–Давно, ещё до войны. Здесь, по Уралу много деревенек маленьких разбросано было по тайге. В то время почти каждый молодой парень гармошку имел. Ну, через одного, наверное точно. Патефон редко у кого имелся. Гармошка считалась как бы атрибутом молодого парня. Даже кто толком то и играть не умел и то таскал с собой гармошку на вечерние гуляния. Вот летом один такой гармонист возвращался по тропке из соседней деревни, со свидания. Уже светать начинало. Парень торопится – хоть немного перед работой поспать. Вывернул из-за поворота, а на тропке медведь! Парень, как водится гармонь подмышкой нёс, а ремень на плече. Увидел медведя, у него гармошка и выпала из-под мышки. Меха растянулись и на весь лес, в утренней тишине, раздался звук гармошки. Медведь услышал и встал на задние лапы и вроде как бы танцевать начал. Парень по привычке подобрал меха, когда подбирал, раздался опять звук гармошки. Гармонист стоит не знает, что делать. Как только гармошка смолкла, медведь опустился на четыре лапы и к нему потихоньку идёт. Парень снова не совладал с гармонью – она у него опять взыграла. Медведь снова на задние ноги встал и вроде опять, как в пляс. Тут парень понял, как остановить медведя и давай играть. Он на гармошке наяривает, а медведь пляшет, кружится. Так до самого утра ему играл. Медведь наплясался и ушёл. Видимо он любителем музыки оказался. Раньше ведь все праздники, свадьбы – всё с гармонью. Деревни маленькие были, глухие. Леса, не в пример теперешним – хорошие леса стояли, тёмные. Настоящие леса, близко подступали. Вот медведь видимо подходил к опушке и слушал музыку. Полюбил гармонь. А гармонь когда заиграет, так и медведь не вытерпит. В пляс пойдёт. Не знаю было это – не было? Но слышать слышал, такой рассказ. За что купил – за то продал, как  говорят.
Виктор, как это водится, видимо во время рассказа Силича, тоже вспомнил историю и только ждал, когда тот закончит, поэтому почти без паузы начал:
–Тоже слышал рассказ. Давно тоже произошло. Мужики деревенские сеть на берегу трясли – рыбу выбирали. Двое их было. Один спиной к воде стоял, а другой спиной к лугу. В это время городские охотники на овсах заранили медведя и преследовали его. Медведь по лугу к реке бежит. Мужики о чём-то говорили между собой. Один увидел его и замычал. Лицо у него от страха и удивления смешным стало. Второй смотрит на него и смеётся. Мужик через страх еле-еле выговаривает: «по-о-о-сс-м-о-о-три» и головой на луг показывает. Второй обернулся, увидел и сразу в реку от медведя и первому пример подал. Так они в одежде, с сетью на ногах, она в ногах у них запуталась, сажёнками, в момент речку перемахнули – вода вокруг кипела. Медведь в другую сторону отвернул. Его охотники потом добрали.
В продолжение открытой темы снова вспомнился и мне ещё один услышанный мной случай на медвежью тему и я рассказал его:
–Приехала компания в лес за грибами на машине к лесной избушке. Оставили машину и ушли. К машине вышла медведица с медвежонком и видимо опять же медвежонок по своему любопытству, подвёл к машине свою мамашу. Около машины обедали до этого грибники и пахнуть там было чем. Медведица нечаянно увидела себя в зеркале, осклабилась и тоже увидела в ответ оскал, ну и шарахнула лапой по зеркалу, а когда била по зеркалу увидела страшного зверя и в стекле, стала дальше защищать себя и своё чадо от нападения. Озверела и где только что не шевельнётся в блестящих частях автомобиля по тому и бьёт и когтями полосует. Пришли грибники, а машина вся разгромлена: стёкла, фары – выбиты, железо местами когтями пробито и вокруг медвежьи следы.
Только я закончил свой рассказ, Виктор не дав возможности каким-либо с чьёй-либо стороны комментариям, начал свой рассказ:
–На покосе мужик сено ворошил деревянными граблями, к нему выкатилось из леса два медвежонка и давай с ним играть, а их мамаша на опушке неподалёку наблюдает за детками. Мужик привстанет только с земли, чтобы хоть убежать, а она в рёв и к нему, деток своих защищать. Так и катали по земле мужика, всего поцарапали, одежду подрали на нём, пока не наигрались. Потом мать их увела. Пришлось терпеть, чтобы с медведицей дела не иметь. Мужик после этого поседел.
После паузы Силич сказал:
–Да, мужики, здорово мы всем медведям косточки промыли. Давайте и себе кишки промоем, а то в горле уже пересохло,– и предложил попить чаю – мы согласились.
Он включил свет и поставил на газ чайник. Мы с Виктором вышли покурить, предварительно одевшись по настоянию хозяина, при неизменной его аргументации на тему: от чего у охотников подрывается здоровье.
«На небе звёзд тьма»– подумал я и удивился странности построения своей мысли.
Когда мы прикурили Виктор сказал мне:
–Второй раз слышу этот рассказ, но как будто в первый раз. Он и рассказывает его вроде так же по сути, но по форме кажется и по другому.
Было прохладно, и наблюдались все признаки хорошего завтрашнего дня, о чём я и поделился с Виктором. Утро обещало быть самым охотничьим, и мы условились встать пораньше, что бы с рассветом оказаться за границей заказника.
–А то этот, берегун всей лесной живности, по старой своей привычке, когда работал в охотхозяйстве, может заговорить до утра, что бы охотники проспали зарю. Он тут как-то с Юркой нам рассказывал, что у него была такая тактика по сохранению дичи,– закончил наше совещание Виктор.
Введя в курс, состояния погоды, Силича и получив у него предположение о хорошем завтрашнем дне, мы сели пить чай. Знаменитый чай Силича!
–А вы заметили, что у меня на хуторе все наружные двери везде вовнутрь открываются. Для чего это? Как думаете?– задал вопрос Силич.
–Ну, это обычно бывает в лесных избушках, чтобы дверь можно открыть, если снегом засыплет, – ответил Виктор, подняв глаза от кружки с чаем.
–Не только для этого.
–А для чего ещё?– продолжал диалог с Силичем Виктор.
–Я, конечно, не знаю: правда или нет? Но я читал где-то, что медведь не догадывается дверь толкнуть лапой вперёд. Он стоит около неё и пытается когтями подцепить и открыть на себя и если дверь тугая, то так и стоит и скребёт когтями. А ещё мне кажется для того так делают, чтобы злым людям нельзя было запросто дверь колом припереть.
Мы обсудили медвежий аспект и сошлись, после удивления такой сомнительной медвежьей особенностью, на том, что хорошо бы это проверить. Но как? Насчёт злых людей решили, что в этом есть резон и спать при таких дверях спокойней. Хотя у меня возникло подозрение, что до Силича никто о таком не думал.
–А вот вспомнил. Это из жизни медведей и не помню уже кто и рассказывал,– после паузы начал Силич, к нашему с Виктором удовольствию. –С медведицей часто ходит пестун – прошлогодний медвежонок и маленький – нынешний. Вот говорят, что видели такую картину: идёт медведица по перекату мелкому, через речку, за ней пестун, поотставши от неё, а маленький на берегу орёт – боится в воду лезть. Медведица продолжает идти, раз повернется – назад посмотрит, пройдёт немного опять повернётся – посмотрит. Потом остановится, пестун идёт уныло, ни на что не обращает внимания и только с ней поравняется, а она ему в ухо лапой – как заедет. Тот перевернётся и к маленькому на берег бежит и тому тоже в ухо лапой, тот в речку бултых и к мамке бегом. Видишь, как поставлено у них. Видимо и называют прошлогоднего пестуном, что он маленького должен пестовать.
–Блин! Семейная иерархия,– с удивлением резюмировал рассказ Силича Виктор, не обойдясь без своего «блина».
Силич на этом не закончил, видимо он постепенно вспоминал всё, что слышал про медведей и иногда по его лицу, по тому как оно озарялось улыбкой и как он при этом поднимал вверх указательный палец, мы понимали – сейчас услышим ещё что-то интересное.
–Я вот ещё вспомнил, тоже слышал. Медведь, попавший в капкан, умирает от разрыва сердца. Он может идти с капканом, может лежать, но злится сильно и в конце концов, если во время его не добрать, то он разнервничается и умирает, хотя от капкана ранение не смертельное. Рассказывали что он раненый с распоротым животом, стоит, ревёт и кишки лапами внутрь запихивает, потом рассердится и как рванёт их лапой. Характер, видишь, у него такой. А вот когда он на тебя поднимется на задних ногах, говорят, ему шапку в морду надо бросать. Он её пока лапами тискает, в это время его можно ножом ударить. Вот видите, когда вспомнилась нужная вещь, а перед медведицей стоял – не припомнилась. Ну наверное всё, что знали про медведей, всё рассказали,– подвёл он черту под медвежьей темой.
Мы ещё раз вышли покурить с Виктором на сон грядущий. После нашего возвращения мы застали Силича, в очках с бумажкой в руках, он пристально вглядывался в неё. Оторвавшись от неё он сказал.
–С этим вальдшнепом, вообще у нас столько непонятного. Я раньше думал, почему у нас кулики фигурируют почти все под иностранными названиями. А тут весной внуки приехали на тягу, привезли книгу про охоту и вечером давай меня спрашивать про вальдшнепа, а я им толком не могу ничего рассказать и спрашиваю их откуда, мол, у вас такие вопросы появились, они и показали мне книгу. Там про вальдшнепа написано много – я такого и не слышал и не читал. Оказывается у него много наших названий, я вот даже специально их переписал, его по разному называли в наших местах, вот там какие названия перечислены: берёзовый кулик, боровой кулик, ратай, долгоносый виклюк, ольшняк, зорник, вальшня, курпист, слука, шабашка, хорпуша, пахарь, хуркун, хурхун, сломка, слонка, слаква, хавка, кряхтун. Вот оказывается сколько у него названий. Там написано, что самка у него перетаскивает в лапах птенцов в другое место, если им угрожает опасность. Написано, что самка тоже издаёт такое же «цвирканье», как самец. Вообще они меня запутали этой книгой и сами запутались. Решили мы разобраться с этим делом, я им и сказал, давайте, мол, ребята разбирайтесь, у вас возможностей в городе больше, там и библиотеки и интернет, так что вам и карты в руки. Они молодцы у меня, покопались и в следующий приезд просветили деда. Оказывается, что самка пищит также как самец это предположение некоторых охотников, но научного подтверждения этому нет. А то что она таскает птенцов в лапах, тоже нет подтверждения, просто она когда отманивает хищников от гнезда, то летит низко и опускает хвост между ног и кажется что она в лапах несёт птенца. Вот внуки какие молодцы, не оставили вопроса – разобрались и деду на место мозги поставили! Это у меня средний внук, такой дотошный,– сиял глазами через очки Силич, с удовольствием отмечая про себя, наше удивление и интерес с каким мы слушали его. – В той книге ещё было написано, что самка вальдшнепа очень крепко сидит на гнезде и не улетает при подходе к ней человека – были случаи, что её приподымали руками с гнезда и снова опускали, а она даже не двигалась. Как-то бы проверить – правда это или нет,– к теме добавил он. –Ну, вот утомил, наверное, я вас своей болтовнёй,– закончил он, вздыхая, свою лекцию про вальдшнепа. –Давайте спать будем.
После этого, негласно, учитывая позднее время, все снова улеглись с намерением спать до утра.
Засыпая, я услышал вопрос Силича – не громкий, почти шёпотом:
–Мужики. Кто-нибудь не спит?
Помня о тайной тактике Силича, я не стал отвечать, а Виктор вообще уже откровенно посапывал.
–Ну, спите, спите,– тихо прошептал Силич и повернулся на кровати, устраиваясь поудобней.
Лёжа в постели я подумал об особенности Силича рассказывать свои истории. Он всегда охватывал сразу несколько тем так или иначе связанных между собой в его памяти и как мощный бульдозер толкал перед собой большой вал, в котором переворачивалось сразу несколько тем и воспоминаний и оставлял в наших знаниях мощную дорогу осведомлённости.
–День прошёл хорошо! День удался! Побольше бы таких дней,– обрывочно успел подумать я, засыпая… 
(11)*