Работа в институте углеобогащения

      

                Работа в Институте углеобогащения.

      Приехав в Москву, я направился на улицу Алабяна, где жила Ольга. Две недели ушло на регистрацию брака и мою прописку. Стал устраиваться на работу.

      Начал я с близкого мне института «НИИуглеобогащение». Я считал, что почти четыре года совместной работы с сотрудниками этого института  дают мне основание быть принятым без всяких проволочек. Но всё произошло иначе. Несмотря на наличие вакансий, о чем мне сказали знакомые сотрудники, в отделе кадров, куда я обратился, мне было отказано в приеме: «нет свободных  мест». Обращение к директору института Акопову  также не увенчалось успехом. Тогда я обратился к знавшим меня руководителям лабораторий с просьбой переговорить с директором по поводу приема на работу,  но поддержки от них не получил. Оставалось  просить содействия у рядовых сотрудников, с кем  был близко знаком, некоторых считал даже своими друзьями.  Но и с их стороны помощи не последовало. Мне сочувствовали, но и только. Я понял, что меня не берут в институт только потому,  что я еврей.  Никто из тех, с кем я поделился этим, не опроверг моих предположений. Опустив смущенно глаза, всем своим выражением лица они давали мне понять, что бессильны.  Такое было время. Шел  ноябрь 1960 года. 

      Когда-то, в бытность директором Пахалка, в институт было принято много специалистов-евреев при выполнении проблемы получения германия для развития электроники. Теперь руководство поменялось. Отдел кадров и новый директор боялись получить замечание сверху по поводу  концентрации евреев во вверенном им институте. Так я себе представил ситуацию.

      Поиски работы продолжились. Мне подсказали,  что сотрудники требуются  в институт строительных материалов, где начальником лаборатории работает Родионов, бывший аспирант Московского горного института. Созвонился и  получил приглашение приехать на беседу. Родионов оказался  очень заинтересованным в моей кандидатуре, так как лаборатория была укомплектована лишь наполовину, к тому же женщинами, не имевшими представления о производстве и систематически избегавшими  командировок.

      Но и здесь меня ждало разочарование. В работе  не отказали, но попросили подождать, так как не было утверждено штатное расписание на новый год. Такими же безуспешными оказались поиски  работы и в других организациях. Прошло более двух месяцев.  Я был в отчаянии.

      Случайно кто-то из моих знакомых посоветовал позвонить начальнику отдела обогащения и качества угля всероссийского совнархоза Максиму Георгиевичу Марченко. Этому государственному учреждению требовался опытный инженер, и я решил попытать счастья. С Марченко я однажды встречался, когда работал на Донецкой ЦОФ. Он прибыл на фабрику, объезжая предприятия Ростовской области.  Небольшая беседа с ним состоялась в диспетчерской фабрики, в которой  мне довелось участвовать как начальнику цеха. Донецкая ЦОФ была новым предприятием, с трудом осваивала проектную мощность. Марченко хорошо знал этапы проводимой нами работы и хотел увидеть всё своими глазами.

      Максим Георгиевич  был  первым человеком в углеобогатительной отрасли. Он был  авторитетным и уважаемым работником. Из бедной шахтерской семьи. Работу начал коногоном в шахте. Окончив рабфак, женился на девушке из еврейской семьи,  Гите  Евсеевне.  Как молодого  советского специалиста  в начале тридцатых годов его направили с семьей на стажировку в Германию,  где он был свидетелем прихода к власти гитлеровского режима. В 1933 году был отозван в Союз. Занимал должности директора фабрики, а перед войной его назначили директором самого крупного проектного института страны «Южгипрошахт», который находился в Харькове.

      В войну он эвакуировался с институтом в Новосибирск, где принимал активное участие  в создании нового института - «Сибгипрошахт». В 1944 году вернулся в Харьков, на прежнюю должность и по приказу  Сталина  участвовал в громадной работе по восстановлению разрушенного Донбасса. А через 10 лет был переведен в Минуглепром СССР начальником Главного управления по обогащению и брикетированию углей, сменив  Пахалка. Об  этом я узнал гораздо позже, когда судьба  свела  нас на совместной работе.   

      Позвонив Марченко, я рассказал, кто я такой, назвал свою фамилию.  Максим Георгиевич хорошо понял, в чём моя беда. Его ответ был таким: «В совнархозе вам делать нечего. Вы должны  работать в нашем институте, там нужны люди с производства, и никаких проблем с приемом  на работу не будет. Завтра поезжайте в «НИИуглеобогащение» и обратитесь к директору, я переговорю с ним».

      На следующий день, войдя в кабинет директора института Акопова, я его не узнал: на лице улыбка, любезен,  предложил сесть. Спросил, где бы я хотел работать и чем заниматься, видя во мне соискателя  кандидатской степени. Я ответил, что  по Донецкой ЦОФ мне ближе всего заведующий лабораторией Иван Пантелеевич Горлов. Как и Марченко, Горлов закончил рабфак, стажировался в Англии, работал директором фабрики, а при создании института  был приглашен туда работать. Как научный работник  не состоялся, но был хорошим организатором и потому возглавлял   лабораторию.   

      Акопов вызвал Горлова.  Войдя в кабинет, тот сразу направился ко мне и  пожимая руку, спросил громким басом:  «Ну что, к нам пришёл работать?  Похвально! Нам такие нужны». И повернувшись к Акопову, произнес: «Хороший работник, давно у нас на виду». 

      Этим он  дал понять, что  согласен взять меня к себе в лабораторию. А я  с горечью подумал,  какой всё-таки он лицемер. Разве не мог он месяц назад сказать ту же фразу, когда я к нему обращался?  В этот же день был подписан приказ о моём зачислении и.о. старшего научного сотрудника  с окладом 125 рублей. Это был оклад для работника, не имевшего научной степени.  По сравнению с заработком на фабрике  это было в два с лишним раза меньше!  Но я был рад  и этому. Я начал работать в  лаборатории обогащения углей в тяжелых суспензиях. Это метод обогащения, базирующийся на использовании закона всемирного тяготения.

      Если опустить смесь угля и породы в суспензию  с удельным весом  равным  углю, то последний всплывёт, а все примеси, имеющие больший удельный вес, утонут. Эту истину знают  школьники.

      Но в практике  углеобогащения этот принцип стали использовать только в начале тридцатых годов двадцатого века. Сложность заключалась в том, что надо было создать устойчивую, не расслаивающуюся суспензию ; смесь воды и утяжелителя. Эта технология, будучи высокоэффективной, быстро внедрялась за рубежом. Новую технологию решили применить и в СССР, для чего  создали научные лаборатории в институтах  «НИИуглеобогащение», «УкрНИИуглеобогащение» и в Свердловском горном институте.  Одновременно во Франции и Западной Германии было закуплено несколько крупных обогатительных фабрик и установок, оснащенных указанной технологией.

      Для обобщения зарубежного опыта  создали  комиссию   во главе с профессором Свердловского горного института  М. Циперовичем. Это и стало моей первой работой в стенах института. Моими коллегами были  Зоя Благова, Рем Гуревич, Вениамин Прейгерзон, Эдуард Смураго, Ирина Доброхотова. Я назвал тех, кто работал рядом со мной и оказал существенное влияние на мое становление как научного работника.

      Суть моей работы заключалась в том, что я перечитывал все публикации по  теме и «выуживал»  нужную нам информацию. Много приходилось работать в патентной библиотеке. Завершилось всё толстым докладом, на базе которого Циперович написал книгу «Обогащение углей в тяжелых суспензиях». Вышло  постановление правительства о внедрении нового метода обогащения в производство. Предстояла большая работа на многие годы. В стране предполагалось построить около 250 предприятий.

      В начале 1962 года  истек  срок  моего кандидатского стажа в партии  в новом коллективе, и наступило время перевода в члены КПСС. Собрание проходило по стандартной, накатанной схеме. Прием в партию - третий пункт повестки дня.  Собрание состоялось после работы, все устали и с нетерпением ждали его конца. Секретарь спешит с моим  представлением, председательствующий спрашивает: «Есть ли желающие выступить по рассматриваемому вопросу?» Слово просит  Николай Семенович Галигузов. Это невысокого роста, худощавый, с седыми волосами и бледным лицом человек, кандидат технических наук,  работает в нашей лаборатории.  Перенёс инфаркт и потому ходит очень медленно, что, видимо, должно также подчеркнуть его степенность. Характер у Галигузова отвратительный, и потому его изгнали из двух других лабораторий. Ему, как единственному в нашем коллективе кандидату технических наук и самому старшему по возрасту,  Горлов поручал  писать статьи в журналы.  Выступление Галигузова сразу насторожило аудиторию, и не зря: все понимали, что будет какая-то сенсация.  И не ошиблись. Он заявляет, что возражает против моего приема в партию, мотивируя это так:  «Гройсман - молодой специалист. Сбежал с производства, испугался трудностей. Не оправдал доверия государства, пославшего его на ответственный участок. Это недостойный  поступок для члена партии...».  На лицах многих присутствующих ; улыбки. Зал притих.  Слово взял Горлов. Пока неясно, чью позицию займет заведующий лабораторией.  Свое выступление он начал с вопроса:  «А ты, Николай Семенович, откуда взялся в нашем институте? Откуда я пришел?». Он перечислил фамилии наиболее авторитетных сотрудников института и продолжил: «Эти люди, по-твоему, тоже недостойны  находиться в партии? Нельзя быть таким злым человеком. Ты обязан Гройсману за помощь, которую он оказывал нам во время работы на Донецкой ЦОФ»…
      Выступление Горлова было решающим. В партию я был принят.

      А за последней фразой Горлова стояла такая история.
      Однажды, будучи в командировке и играя в преферанс,  Горлов обратился к Черевко с просьбой подписать протокол технического совета фабрики о принятии рационализаторского предложения Галигузова.  Иван Егорович  спросил:  «Для чего это нужно?»  Горлов объяснил, что это нужно  Галигузову для того,  чтобы выступить на ученом совете и показать, что он  оправдывает звание кандидата наук и на его счету есть «важные» для производства предложения. Горлов  как заведующий лабораторией был в этом тоже заинтересован, хотел показать своих людей с лучшей стороны. Через день такой протокол был подписан, но после  заверения, что автор  «предложения» не будет претендовать на материальное вознаграждение, хотя по положению о рационализаторстве это было возможно.

      Но в дальнейшем произошло следующее. Когда закончился  срок договора между институтом и фабрикой и были подписаны все документы, в адрес фабрики пришло заказное письмо, в котором Галигузов требовал за  «свою рационализацию»  причитающийся гонорар в сумме, выражавшейся четырехзначным числом!  Экономическая эффективность была подсчитана вызывающе хамски: в расчетах была использована вся прибыль фабрики за год, что было связано с проводимой реконструкцией всей фабрики. Нашему возмущению не было предела. В этот период я собирался поехать в Москву, и Черевко попросил меня  встретиться  с Горловым и Галигузовым и мирно с ними договориться о том,  что эта наглость не пройдет и фабрика не заплатит ни копейки. 

      Такая встреча в Москве состоялась. Горлов сказал, что  он к этому требованию не имеет отношения и сам возмущен поступком своего подчиненного.  Галигузов  же  повёл себя вызывающе, заявив, что с Черевко ему детей не крестить, и если мы откажем в гонораре, он подаст на фабрику в суд.  И подал! Начались разбирательства, пересуды.  Я, уже будучи начальником ОТК, не справлялся с этими склочными делами,  и  пришлось на фабрику принять юриста.  Дело мы выиграли. Этот эпизод научил нас тому, что денежные отношения нельзя строить на словесных обещаниях, даже  если они исходят от самых близких друзей. После этого мой приход на работу в лабораторию для Галигузова был нежелательным.

      На следующий день после собрания я развернул свой рабочий стол таким образом, чтобы не видеть Галигузова, и прекратил с ним разговаривать. В дальнейшем, когда я прощался с институтом и переходил на работу в министерство, Галигузов  жал мне руку и уверял, что  всегда уважал мои способности, верил, что у меня есть перспектива роста. А то, что произошло на партийном собрании, то это «бес попутал», и он просит у меня прощения.   

      На работе у меня всё складывалось хорошо. Никто никуда не спешил,  все кругом  вежливые, что для меня  было непривычно. На фабрике ведь всё было иначе. Каждый день был сражением за план, качество, реконструкцию, всё бралось с бою. По пятницам в лаборатории организовывалось коллективное чаепитие. Мне поручалась покупка  тортов.

      Празднично было встречено сообщение по радио о запуске в космос Юрия Гагарина. Решили отметить это событие на квартире у нашей сотрудницы, Зои Сильвестровны Благовой,  которая жила недалеко от института. Продукты закупили по пути. Такие мероприятия сближали сотрудников, это помогало в работе. 

      В 1963 году  мне  поручили участвовать в выполнении темы: «Освоение технологии обогащения угля в магнетитовой суспензии на первой отечественной установке при шахте  «5/6 им. Димитрова». Несмотря на то, что установка была спроектирована советскими инженерами, основное оборудование было закуплено во Франции.  Наша задача состояла в том, чтобы  научиться управлять процессом, обучить персонал, разработать технологические нормативы для последующего проектирования подобных установок, испытать некоторые образцы оборудования, изготовленные на наших заводах по аналогии с зарубежными образцами. Выполнение задачи требовало частых командировок,  что давало мне дополнительный заработок. По завершении темы мы получили  премию, - по три месячных оклада.

      1964 год  начинается  выполнением новой темы: «Освоение технологии обогащения в магнетитовой суспензии антрацитов на отечественном оборудовании».
      Объектом  работы стала фабрика при шахте «Соколовская-2», расположенная в городе Новошахтинске, Ростовской области. 

      С запуском  новостройки произошло то, что случалось нередко с пусковыми объектами. Её пытались сдать в эксплуатацию недостроенной, в срок, установленный планом.
      Один  из членов  приемной комиссии, главный механик треста, не захотел ставить свою подпись в акте приемки, так как  понимал,  что  все недоделки  придется ликвидировать ему, не имея на то ни людей, ни средств.  Тогда ему пригрозили снять с работы, и он   написал обо всем  в ЦК КПСС. После проверки  были ликвидированы сведения в ЦСУ, снят с работы председатель госкомиссии,  вынесен выговор чиновникам. Строителям пришлось ликвидировать недоделки.   

      Чтобы не попасть вторично в подобную ситуацию, комбинат «Ростовшахтострой» попросил наш институт прислать специалистов для оценки готовности объекта.  Этими специалистами оказались я и мой напарник  Эдуард Смураго. Мы отметили необходимость ликвидировать ряд недоделок, выявленных нами, и даже переделать кое-что. Это была не та бумага, которую  от нас ждали. Обиделись,  но спорить не стали. Все работы были выполнены с учетом наших требований.  Директором фабрики был  назначен Григорий Иванович Корнейко, бывший мой сослуживец по Донецкой ЦОФ, с которым мы понимали друг друга с полуслова. 

      К концу года нас со Смурагой  приглашают  дать заключение на приемку в эксплуатацию крупного, вновь построенного предприятия ; ЦОФ «Гуковская». Наше заключение содержит перечень недоделок и некоторые необходимые переделки. Против рекомендаций возражает проектировщик «Ростовгипрошахт». Он предлагает комбинату «Ростовуголь» не принимать наши предложения,  а пуск и наладку они возьмут на себя в счет сметы на проектные работы.  Нам в договоре отказывают.

      Скоро становится понятным,  что без переделок фабрика работать не может, а «Ростовгипрошахт» справиться  с принятыми обязательствами  не в состоянии. К делу подключается комитет народного контроля ; государево око с большими полномочиями.  В их руках наше заключение становится основным  обвинительным  документом. Главный вопрос: «Почему не приняли к исполнению замечания  института углеобогащения?» Это свидетельствовало о приобретении мною и Смураго опыта и  авторитета.

      Однако,  как  часто бывает,  плодами своей работы мы воспользоваться не могли. Находясь длительное время в командировках, у нас не было возможности писать статьи о проводимой работе,  готовиться к защите диссертации,  даже обозначить её тему. В «очереди на защиту», а таковые были устанавлины негласно, были другие, которые использовали наши исследования. Работать в институте за 125 рублей в месяц, без перспективы  защиты диссертации, было нецелесообразно. На одном из производственных совещаний, а таковые  изредка случались, мы  подвергли критике Горлова за  отсутствие программы подготовки молодых специалистов  к защите диссертаций.  Горлов понял справедливость наших претензий и пошел нам навстречу. Сократились командировки, один день в неделю был объявлен библиотечным, когда  не надо приходить на работу.  Институтом были оплачены курсы по изучению марксистской философии и иностранного языка со сдачей экзаменов, входившие  в  кандидатский минимум. Он переговорил с некоторыми докторами наук, предложив им руководство  нашими  кандидатскими темами. Согласовал этот вопрос с директором института.

      Мне  в руководители достался доктор технических наук Акопов, к тому времени уже бывший директор института, который специализировался в теоретических основах движение частиц в гидроциклоне. Предложенные им темы исследований показались мне неинтересными и неактуальными. 

      Если признаться честно, то я не представлял себя в роли кандидата наук. Тогда мне казалось,  что кандидат наук - это очень способный, талантливый человек, с особым складом ума, длительно проработавший в каком-то направлении, добившийся выдающихся успехов и признанный в этой области авторитет. Поскольку я себя не считал таковым, то и нечего мне лезть в кандидаты. Однако кандидатское звание привлекало возможностью увеличить заработок в 2, а то и в 3 раза. А в деньгах я нуждался. Тем более обнаружил, что знания некоторых кандидатов наук мало чем отличаются от моих. Через два месяцав я сдал кандидатский экзамен по  философии и немецкому языку.

      В это время в Кузнецком бассейне была построена крупнейшая обогатительная фабрика для коксующихся углей ; ЦОФ «Беловская», на оборудовании, закупленном в Западной Германии у фирмы  «Ведаг-Гумбольд». Наладку технологического процесса вели немецкие специалисты. Передо мною стояла  задача определения эффективности работы суспензионных гидроциклонов,  что могло стать темой моей диссертации.  Процесс для отечественного производства  был совершенно новый,  познания черпали из литературы.  На Беловской фабрике появилась возможность «пощупать» эту технологию  своими руками, в производственных условиях.

      Для определения эффективности работы гидроциклонов необходимо было провести экспресс-анализ продуктов обогащения. Это делается с использованием растворов хлористого цинка разных удельных весов по широко применяемой методике. Немецким специалистам  не понравились мои намерения, и они начали  срывать работу, систематически добавляя воду в бочки с раствором, когда я уходил, чтобы набрать пробу  продуктов обогащения. Попытка объясниться с немцами не получилась. Не понимают, и только. Пришлось пожаловаться главному инженеру фабрики. Тот воспринял мой рассказ  эмоционально и решил обо всём  доложить  компетентным органам, которые вели постоянный надзор за немецкими специалистами. Пришлось его уговаривать, чтобы он этого не делал, не хотелось скандалов.

      Вскоре я понял, что процесс обогащения в гидроциклонах плохо управляем, и к рекламе, даже известных  мировых фирм, следует относиться с большой осторожностью.

      В это время у меня началась серия экспериментов на Жилевской ОПОФ - проверялась работоспособность аппарата  «Тюрпинсон», рекламируемого  французской фирмой.  Мои эксперименты показали непредсказуемость процесса. Тогда я обратился за помощью к  бывшему моему учителю, Илье Моисеевичу Верховскому. После двухчасовой беседы Верховский не смог пояснить причину моих противоречивых результатов исследований и  изрек фразу, которая  подорвала мою наивную веру в звания и титулы:  «А!  Никто ничего не знает!»      

      Наступила полоса разочарований в науке. Мой научный консультант не мог подсказать ничего интересного. Он защитил докторскую, получил все блага, отказался от директорства и обрел тихую, спокойную жизнь. Я же в то время не мог самостоятельно найти тему для диссертации. Работа в институте стала неинтересной.  И я задумался об уходе.   

      Из лаборатории уже ушли: Прейгерзон - в аспирантуру, а Гуревич ; в институт «Госгорхимпроект», где возглавил отдел  по наладке технологических процессов на вновь вводимых фабриках по производству минеральных удобрений. Он  предложил мне перейти туда работать. Гуревич мог зажечь сотрудников энтузиазмом. Он обещал мне помощь в подготовке диссертации. Но я от предложения отказался, так как работа предусматривала бесконечные, длительные командировки.  Стал спрашивать у сотрудников института, где  нуждаются в нашей специальности. И вскоре один из них посоветовал обратиться в «Союзтяжмаш», организацию в системе Госснаба СССР. Я понимал, что в это  учреждение, близкое к правительству, принимают на работу после тщательной проверки, и потому не спешил туда обращаться. Хорошо помнил времена, когда с трудом устроился в рядовой институт. Но всё же позвонил.

      Мною заинтересовались, хотя с первых же слов я назвал свою фамилию.  Разговаривал со мной главный инженер, выпускник горного института.  Пригласил на беседу, вспомнили студенческие годы.  Оказалось, что есть две вакансии - начальника и заместителя начальника отдела по обогатительному оборудованию. Предложил мне должность заместителя. Моя кандидатура его устраивает, на эту должность они давно не могут подобрать знающего человека. Вдвоем мы зашли в кабинет начальника, который  тут же дал «добро» на мое оформление. Предупредили, что после заполнения всех необходимых анкет придется ждать несколько месяцев. Работа в институте продолжалась.      

      Через несколько дней после описанных событий  на моём рабочем столе раздался телефонный звонок. Незнакомый голос представился:  «Начальник производственного  отдела главного управления по обогащению и брикетированию углей Министерства угольной промышленности СССР, Никода Владимир Ильич. Соломон Ильич, вас мне порекомендовала Булычова как знающего специалиста, желающего сменить работу в институте. Мы  можем вам предложить должность в нашем отделе.  Я хотел бы  встретиться завтра  во второй половине дня». Я согласился. 

      В конце  1965 года, с устранением от власти Хрущева, произошло изменение всей структуры государственного управления страной. Были созданы отраслевые министерства. Формирование кадров Минуглепрома шло сложно.  В Москве не было нужных  специалистов.  Штатные расписания  к новому году предполагалось утвердить по фактическому наличию занятых должностей.  Все спешили заполнить вакансии…