Качаган. Записки сельского учителя

Андраник Берберян, или как его любовно все звали просто Андрик, географию любил с детства. Еще дошкольником на первые попавшиеся ему в руки деньги он купил в газетном киоске огромную политическую карту мира, привлекшую внимание своим разноцветьем и красивыми названиями далеких стран и городов, и гордо пошел домой с рулоном, который оказался вдвое больше его самого. Все соседи ахнули и долго смеялись, вспоминая, как малыш нес карту высоко в руке, чтобы она не касалась земли и, не дай бог, не помялась и не запачкалась! Потом днями, когда уже ходил в школу, после уроков, он ползал по расстеленной на полу карте и искал государства и их столицы. Мальчику было семь-восемь лет, и он точно знал, что столица Англии – Лондон. Каково же было его изумление, когда, найдя зеленый лоскуток земли с кружочком Лондон, он тщетно искал слово “Англия” – там почему-то было написано “Великобритания”…   Андрик проглядел до рези в глазах  всю карту, но так и не нашел “заветного” слова. Маленькому всезнайке, как окрестили его во дворе, было досадно, что он так и не нашел эту треклятую Англию, хотя “подползал” к Лондону и так и эдак. У мальчика испортилось настроение – не хотелось в этот день даже, как обычно, ни читать, ни рисовать. Андрику не с кем было разрешить “проблему” – все вышли из дому по своим делам. Лишь вечером, когда он поделился своими сомнениями  с мамой, она рассмеялась и успокоила сына, сказав, что “Великобритания” и есть Англия, только это официальное название большого государства-королевства. Милое детское неведение…
Увлечение картами, кстати, не прошло с годами. И любовь к географии тоже. Андрик не мог предполагать, что в юности они будут иметь для него самое практическое значение. Правда, теперь он не бродил жадным детским взором по Аляске и Патагонии, Калифорнии и Индии, Африке и полинезийским островам, знакомым ему по приключенческой литературе, жадно поглощаемой им в детстве из недр школьной библиотеки. Все было прозаичнее – с некоторых пор его стала интересовать самая обыкновенная политико-административная карта родной Армении. Порою Андрик даже находил удовольствие в своеобразной игре: зажмурив глаза, тыкал наугад пальцем в плотный, пестрящий квадрат бумаги и “находил” себя то на берегах Севана, то в плодородной Араратской долине, то в дивных скалах Зангезура… Так экзальтированный юноша пытался “определить” место своей предстоящей работы – ведь он уже был без пяти минут “дипломированный специалист”, учитель русского языка и литературы… Пе-да-гог! В радужных мечтах, конечно, Андрик видел себя углубившимся в увлекательный мир большой науки, но все же, будучи довольно реалистически мыслящим малым, трезво оценивал наиболее вероятный вариант своего ближайшего будущего – “скромный труженик на ниве просвещения”… А потому тисненные золотом буквы на обложках еще не написанных им книг лишь вспыхивали искорками скрытого  тщеславия на будничном, торопливом фоне студенческого бытия.
В водовороте зачетов, экзаменов, курсовых работ и госэкзаменов все честолюбивые мысли отошли на второй план, а на первый выходил единственно главный, судьбоносный вопрос – распределение!
…В коридорах института стоял тревожно-неумолчный гул. То здесь, то там кучковались студенты. Взволнованные лица, заалевшие от волнения щечки девушек, беспокойные глаза поминутно курящих парней. Напряжение  чувствовалось во всем облике собравшихся: за высокой, обитой черным дерматином строгой дверью “вершили судьбы” – шло распределение выпускников на работу!
Андрик в общем-то был спокоен. Прежние мысли не тревожили его. Все свелось к одному: “какая разница – куда?” Село есть село: даже самое распрекрасное лишит  парня привычного образа жизни – домашнего комфорта и заботы родных, дружеского окружения, любимого города… Казалось, что обойтись без столичной жизни будет так же трудно, как и привыкнуть к мертвой тишине спящей деревни – с заунывным лаем собак да одиноким тусклым фонарем на сельском перекрестке… 
Временами тяжелая черная дверь выталкивала чью-нибудь фигурку, радостно-возбужденную или еле сдерживающую слезы… Наконец, назвали фамилию Берберян – без особых эмоций и с безропотностью обреченного человека юноша толкнул дверь и вошел в ярко освещенную большую комнату, полную людей. (“Была не была!” – промелькнуло в мозгу Андрика, когда нажал на отполированную сотнями прикосновений дверную ручку).
…Когда спустя полчаса он вышел из чопорного кабинета ректора, где сидели члены комиссии – преподаватели, хорошо знакомые по годам учебы, и совершенно чужие, которых видел в первый и, пожалуй, последний раз в жизни, Андрик поймал себя на мысли, что не было ни чувства ликования (“повезло!”), ни обиды и злости на кого-то, бесцеремонно предрешившего его судьбу  там, за черной дверью. Трудно было представить себе село с таким настораживающим названием – Качаган, что на простонародном армянском означало “Разбойничье”. "Интеллигентская” внешность тонкого малорослого юноши с “чеховской бородкой” отнюдь не настраивала на воинственный лад и борьбу  “до победного конца” с маленькими обитателями “разбойничьей слободки”. Один из членов комиссии, благодушный толстяк, был достаточно “остроумен”, чтобы заметить это вслух.
Андрик малость стушевался в силу своего домашнего воспитания, не допускавшего ответного хамства, – изобразил на лице подобие улыбки и… машинально согласился с распределением. Секретарь комиссии для наглядности ткнул своим сухим костлявым пальцем на карту, в маленькую точку где-то на севере Армении, и Андрик мысленно поблагодарил судьбу уже за то, что место его “заключения” хоть обозначено на карте…
…Кончался август. Утомленный от безалаберного и суетливого “дикого” отдыха на черноморском побережье Крыма, юноша возвратился домой. Первые же звонки “друзьям-товарищам” показали, что пока он беспечно валялся на ялтинских убого-узких пляжах и блефовал с приезжими “москвичками”, потом оказывавшимися из самых глухих уголков матушки-России, его верные сокурсники, клявшиеся разделить с ним скромную сельскую жизнь в качестве коллег, не теряли времени даром. Кое-кто умудрился устроиться в городе (у них оказались “свои люди” в министерстве, а то и повыше), многие же “переиграли” свои назначения и из далеких горных деревушек, куда были распределены поначалу, перебрались поближе к столице, в “виноградные районы” благословенной Араратской долины…
Так юноша впервые в  жизни ощутил горьковатый привкус судьбы человека “без связей”, которому еще не раз придется рассчитывать только на себя и биться в зачастую тщетной попытке проломить невидимую вроде бы стену равнодушия, цинизма! Но эти мысли не долго одолевали Андрика – ему было всего двадцать два, когда кажется, что можно перевернуть горы. А потому, поделившись новостью о месте назначения с родными, он стал собирать чемодан. Домочадцы, как всякие истые армяне, стали хлопотать и суетиться с проводами, готовя “ребенку” на прощанье самые любимые блюда.
Обычно сдержанная, немногословная бабушка все не могла поверить в то, что ее внучек уже стал таким большим, что может уехать от нее куда-то далеко (“И когда это ты так вырос…, - растерянно приговаривала она себе под нос, - ведь, кажется, совсем недавно я тебя за руку водила гулять в Оперный садик…”). Мама же с грустью сказала, что если бы был жив отец, сыну не пришлось бы ехать к черту на кулички и оставлять ее одну. Андрику на секунду тоже взгрустнулось от осознания того, что, действительно, за крепкой и надежной отцовской спиной и он бы мог устроиться в городе и, пожалуй, заняться наукой, но, увы, колесо фортуны крутилось не в пользу их скромной семьи. А потому надо было жить так, как диктовала  жизнь – уныние не было в почете в семье Берберян…
Фланируя (в последний раз!) по залитым солнцем ереванским улицам – перед “дальним броском” на село, - юноша решил передохнуть в летнем кафе перед Оперой. Порция любимого шоколадного мороженого и бутылка холодного лимонада вернули бодрость… Андрик поднялся из-за столика, но вдруг его окликнул звонкий девичий голосок. Он с недоумением огляделся по сторанм – парню улыбнулась и приветственно помахала одна из институтских знакомых. “Ба, знакомые все лица!” – с досадой подумал Андрик, не очень переваривавший эту миниатюрную девчушку с птичьим лицом. Однако было бы нетактично  проигнорировать ее столь дружелюбный жест и уйти – пришлось подойти к ней с дежурной улыбкой на лице…
- Так ты еще в городе!? – Карине, конечно же, была осведомлена о назначении сокурсника на работу в горную деревушку. Ей самой удалось “выкрутиться” благодаря папе – директору крупного и известного в городе завода.
- На днях выезжаю, билет вот купил…, - без особой радости информировал востроносенькую однокурсницу Андрик и тут же предложил: “Тебе заказать что-нибудь?”
-Нет-нет! – поспешно заявила она. – Уже “заправилась” тем же, чем и ты… Кстати, я заметила тебя еще тогда, когда ты был у стойки…
- Что же не окликнула сразу, вместе было бы веселее “ест-пить”, - не моргнув соврал юноша.
- Не хотела напрашиваться в компанию, да и … вводить тебя в лишние расходы, - засмеялась она.
- Ты меня обижаешь… На мороженое и ситро для девушки у меня, слава богу, всегда хватало!
- Знаю-знаю, не хорохорься! Ты однажды был даже щедр, угостив меня с подружкой дюжиной отменных ламаджо с ледяным таном, помнишь?
- Не помню…Когда это было?
- Еще на первом курсе, - мечтательно глядя в сторону, пропела Карине.
 - Феноменально! – сыронизировал  Андрик. – И это “событие” тал запечатлелось в твоей памяти?
Тон парня несколько охладил ее.
- Ты, кажется, собирался уходить уже… Встанем вместе, немножко пройдемся у Лебединого озера…, - в ее глазах была чуть ли не мольба.
Это не обрадовало  юношу – он совершенно не собирался терять время с этим “комариком”, как прозвали ее когда-то на курсе за очень малый рост и хрупкую, нежную фигурку.
- Вообще-то я спешил по делам, в кафе присел, чтобы немного отдышаться и прийти в себя от жары…
- Андрик, пожалуйста… пройдемся до озерца, посидим минут пять… Я должна сказать тебе что-то очень важное, по крайней мере выяснить кое-что для себя… Ждала случая, и он, как видишь, подвернулся…
У Лебединого озера в этот жаркий полуденный час было немноголюдно. Они нашли скамейку в тени и присели. Воцарилось минутное молчание.
- Жаль, что ты спешишь, - наконец промолвила Карине. – Ты скоро уезжаешь и у меня не будет другого подходящего момента.
- В чем дело, “комарик”? – полушутливо спросил Андрик, даже не глядя на нее.
- Это очень серьезно, - сказал она, не обратив внимания на невольно вырвавшееся у парня ее прозвище (оно ей было хорошо знакомо!). – Все эти годы… я  была неравнодушна… нет, любила тебя… Очень! Даже тогда, когда ты позволял себе насмешки в мой адрес в аудитории, при всех. Понятно, ты шутил, не придавая значения своим словам, которые были порою бестактны, пренебрежительны… Но любовь, сам знаешь, слепа… Я прощала тебе все! Надеялась, что за годы совместной учебы смогу своим, ничем не выражаемым внешне, чувством привлечь, заставить обратить на себя внимание… Я даже стала ходить в ту спортивную секцию, в которой был ты… Только чтобы видеть тебя чаще!
Юноша слушал ее, разинув рот.
- Неужели ты не понял, что все эти вечеринки у нас дома, дни рождения, которые я справляла и звала кучу однокурсников, многих из которых просто не переваривала (но ты был дружен с ними!) , были только ради того, чтобы видеть тебя рядом, близко ощущать твое душевное тепло… Помнишь, как на одном моем дне рождения – мне исполнялось двадцать лет – ты за столом попросил у меня горчицу… Я так разволновалась (ты меня лично при всех о чем-то попросил!), что, встрепенувшись, как птица, неумело подавая тебе довольно вместительную горчичницу, выронила ее и невольно запачкала, нет буквально залила, твой совершенно новый костюм! Нет, ты не вскочил с места, не дернулся и не возмутился – ведь я фактически испортила тебе одежду… На твоем лице я прочла  удивление неадекватностью моего порыва! И я была в этот миг благодарна тебе…За то, что ты понял правильно…
Андрик был сбит с толку, ошеломлен. Конечно, не от того, что все сказанное “комариком” было для него сплошным откровением. Надо было бы быть совершенно  глухим и слепым, чтобы за все институтские годы не понять, что Карине “сохнет” по нему, но безуспешно и безответно. Юноша “не замечал” ее “особое” отношение к себе – просто девушка была не в его вкусе! Казалось, она это поняла и смирилась (“насильно мила не будешь!”). Так чего же это она сейчас вновь? Осознание того, что юноша уезжает, возможно, надолго, и это “последний шанс”  обратить на себя внимание искренним признанием в любви? Стало очень жаль ее.
- Кариночка, - как можно ласковее и мягче молвил Андрик, нежно взяв тонкую девичью лапку в свою. Она затрепетала, не отдернула ее и… заплакала беззвучно!
Юноша не знал, как быть. Понял, что девушка решилась  на этот нелегкий шаг от отчаяния, от чувства собственного бессилия изменить что-то в своей судьбе…
- Малышка, благодарен тебе за чистое, светлое, верю, настоящее чувство, но…, - парень не знал, как завуалировать теснившиеся в голове жесткие, но честные слова.
- … Но ты просто не любишь меня…, - всхлипывая докончила она… - Я это знала… прекрасно знала, но хотела в эту нашу случайную, последнюю встречу открыто сказать о своем чувстве к тебе… Ведь до сих пор я таила его в себе и ты мог лишь догадываться о нем… Теперь ты знаешь о моей любви!
Она все еще с какой-то затаенной надеждой посмотрела на Андрика.
Увы, в его глазах она не могла прочитать то, что хотела… Он был бы циником и ничтожеством, если бы вселил в эту измученную страданием маленькую головку ложную надежду. Андрик попытался перевести  разговор в более игривую, просто “товарищескую” форму общения.
- А если бы ты не встретила меня сегодня случайно, как бы я узнал о твоих чувствах, а?
- Ты бы все равно узнал о них…, - немного успокоившись, тихо проговорила Карине. – Я знала, что ты скоро уезжаешь, ребята с курса говорили. Встретиться специально не осмелилась, но несколько раз порывалась звонить тебе. Разве у вас дома не раздавались поздние ночные звонки? Ты брал трубку, но я молчала, не в силах перебороть страх… У тебя по телефону всегда такой строгий и серьезный голос, что… Хотя таким образом мне было бы легче высказаться до конца… и ты теперь не видел бы моих слез… Какое, в сущности, унижение!
Девушка смахнула набежавшую вновь слезу.
- Не говори глупостей! Ты меня взволновала… Я, может быть, вовсе и недостоин твоей любви, такого глубокого и прекрасного чувства… Но у тебя  еще будет настоящая любовь, поверь мне, ты еще встретишь своего “принца на белом коне”! А я далеко не принц – ты просто идеализируешь меня…
Она с укором посмотрела на юношу, затем, глубоко вздохнув, медленно встала со скамейки. Андрик тоже поднялся с места и кроткими глазами посмотрел на девушку, которой, увы, ничего не мог обещать.
- Я искренне рада нашей встрече,  – натянуто улыбнулась Карине, - да и, наконец, мы  расставили все точки над “i”… По крайней мере, больше не буду питать иллюзий насчет тебя… Что ж, Андрик, счастливого тебе пути и… прощай!
-  К чему так уныло прощаться, мы еще когда-нибудь, быть может, встретимся в этой жизни, Карочка… Не унывай и не вешай носа – все светлое и прекрасное в твоей жизни еще впереди!
Юноша дружески потрепал ее за плечо, надеясь, что больше никогда их пути не пересекутся.
Перед отъездом Андрик обзвонил нескольких приятелей и подружек. Ребята не отказались на прощанье распить с ним пару бутылок сухого красного, подружки ограничились телефонным трепом, сославшись на то , что вечером “заняты”. Он, конечно, не обиделся ни на одну из них, зная прекрасно нравы армянских семей – днем гуляй, но вечером – ни-ни! “Честь девушки – превыше всего!”. Впрочем, так думали и думают в патриархальных семьях, в более “раскованных” кругах общества нравы свободнее и, увы, не всегда доводят до добра. Поэтому юноша, целомудренно чмокнув в трубку свою последнюю “пассию”, обещал ей написать подробно “с места полудобровольного заточения” сразу же по приезде, что ее, как показалось, не очень-то и воодушевило. И Андрик понял, что, кроме родных, по существу,  никто не близок ему настолько, чтобы он мог почувствовать болезненную оторванность от “среды”, о чем еще недавно горевал как о самой великой потере… Круг друзей катастрофически сузился после завершения учебы – все разбежались, разбрелись кто куда. Но почему так произошло? Схоронились, затаились, словно испугавшись, что их, нашедших свои “норы” в городе, вытащат на свет божий, на осмеяние, на публичную казнь?  Но ведь ничего такого им не угрожало, почему же все так поспешно отстранились друг от друга? Впрочем, Андрик лукавил: прекрасно знал причину – стыдно, что солгали сами себе, изменили своим высоким идеалам и наивным, чистым юношеским порывам…
…Ереванский автовокзал. Андрику никогда не приходилось пользоваться его услугами – обычно уезжал с семьей или один настолько далеко, куда можно было добраться лишь поездом или самолетом. Поэтому автовокзал поразил обшарпанностью, провинциальностью и удручающе “низкосортным” контингентом пассажиров. Небритые лица мужчин, простоватые некрасивые женщины, сопливые, неряшливо и безвкусно одетые дети на баулах, побитых и исцарапанных чемоданах, специфический запах деревни, словно витавший в самом воздухе…
Это убивало юношу: “и я должен  стать таким?” Он ехал в глушь сеять “разумное, доброе, вечное”, как говаривали герои горячо любимой им русской литературы. “Но как совместить косность и прогресс, знания и невежество, убогость нравов и интеллигентность?”
Так рассуждал Андрик про себя, оглядываясь по сторонам и видя разношерстную публику армянской глубинки, галдящую на разных диалектах – как ему казалось, грубоватых и диких. Когда объявляли посадку на тот или иной рейс, как обычно бывает в огромных гулких помещениях, никто ничего не мог разобрать, и публика хватала все свои баулы и чемоданы в тот момент, когда автобус начинал реветь мотором и угрожающе трогался с места. О боже, что тогда начиналось – только здесь можно было понять, что все глубокомысленные рассуждения о трехтысячелетней культуре Армении не стоят и выеденного яйца (особенно для человека из другой страны и веры). Становилось очень грустно всегда при мысли о том, что действительно великий – помыслами и делами далекого прошлого – армянский  народ в условиях современного быта и образа жизни чуть ли не сподобился какому-то африканскому племени.
Автобус должны были подать в восемь тридцать утра. Вокзальные часы показывали полдень… Пронесся слух, что перебои с бензином послужили причиной задержки нескольких маршрутов северного направления. Андрик нервничал: ведь предстояло пять-шесть долгих часов езды по горным трудным дорогам, а перспектива оказаться лишь затемно в незнакомом, бесприютном месте вовсе не устраивала. К счастью, проблемы вскоре были разрешены, и пассажиры, рассевшись, тронулись в путь. В утомленном мозгу юноши пронеслось: хорошо, что не позволил родным прийти на автовокзал проводить его – за зря промучились бы вместе с ним…
…Новенький “пазик” легко катил по великолепной автостраде к высoкогорному Севану. Вокруг расстилался голый каменистый пейзаж Армянского нагорья, мелькали знакомые названия городков и селений – Абовян, Раздан, Рндамал… Озеро, как всегда, поражало своей невозмутимой, холодной красотой. Хотелось неотрывно смотреть на его удивительную синь, меняющую оттенки при каждом набежавшем облаке или сильном порыве ветра. Вспомнились слова поэта Исаакяна: “Севан так красив, что хочется в нем утонуть”. Но Андрик был молод, и ему вовсе не хотелось топиться даже в красавце Севане – наоборот, хотелось жить и жить, а жизнь казалась бесконечной, бездонной и загадочной, как Вселенная!
Время пролетело незаметно – армянская природа не позволит вздремнуть в пути даже под самый монотонный гул мотора. Наконец, впереди показался окутанный дымом городок, протянувшийся вдоль шумной реки узкой полосой, стесненный ущельем и оттого кое-где карабкающийся по его склонам. Сизо-желтые едкие густые облака выбросов тяжело поднимались из адских труб мощного медеплавильного комбината вверх и их ветром сносило на утопающие в зелени села, расположенные на высоком плато. В воздухе стоял отвратительный, удушающий и разъедающий легкие запах… Андрику стало жаль людей, живущих рядом с этим огнедыщащим чудовищем. Стало жаль и себя, потому что и ему предстояло пробыть какое-то время где-то поблизости от него, в одном из этих сел, медленно, но верно отравляемых “гордостью” ХХ века – промышленностью. Индустриальная мощь республики в данном случае совсем не радовала – отравлялся армянский народ, плодами же его труда пользовались другие, где-то за тридевять земель от самой Армении…
Формальные дела в районо были закончены, приказ об оформлении на работу – в кармане. Оставалось дождаться автобуса, который бы “вознес к небесам” (слова можно было трактовать не только в переносном, но и буквальном смысле - дорога серпантином карабкалась по крутым склонам ущелья на головокружительную высоту!).
Автобус на Качаган, маленький, довольно потрепанный, поднимался, урча и захлебываясь мотором, все выше и выше, неуклюже притормаживая на поворотах, дабы не слететь в пропасть, с не меньшим упорством набирая попутных людей… Вскоре новоиспеченный “варжапет” был зажат со всх сторон навалившимися сельчанами, и он даже не знал, куда едет: окон не было видно – одни дородные тела, мешки и дорожные сумки, набитые до отказа… Зарядил сильный дождь – почувствовалось по тому, как сильно забарабанило по крыше  автобуса.
Андрик ненавидел в эту минуту и село, ждущее учителя-словесника, и этот жалкий, допотопный автобус, и эти разверзшиеся небеса. На его лице не могли не отразиться  все переполнявшие чувства…
Простодушная немолодая женщина с материнской лаской дотронулась до плеча парня, пытаясь воодушевить его: “Наша деревня хорошая, люди – тоже, вот увидишь!”
Юноша слабо улыбнулся и кивнул.
Между тем слова сельчанки словно оживили весь автобус, до этого дремавший от медленной езды. То с одного, то с другого сиденья люди наперебой расхваливали свой край, узнав, что их попутчик – новый учитель русского языка и литературы!
- За два года уже пять учителей сменилось, хоть бы вы пожалели детишек! – пробурчал кто-то из стариков на последнем сиденье.
“Учитель” молчал, а вокруг гудели голоса: люди, перебивая друг друга, говорили о “бывших”, поминая их то добрым, то недобрым словом.
Дорога совсем раскисла. И весь автобус стал горячо обсуждать, по какой дороге лучше въехать в село, чтобы оказаться ближе к школьному зданию и не дать увязнуть в грязи “варжапету”. Кто-то предупредил шофера, кто-то предусмотрительно подтянул его вместительную дорожную сумку к выходу. Какая-то бабуся извинялась за “грязь”, за дождь, пролившийся так некстати, и еще за что-то… Чей-то молодой девичий голос донес до парня слова: ”…и какой красивенький, ухоженный, сразу видать из настоящих городских… мне бы такого!”, потонувший в разудалом хохоте небритых парней на задних сиденьях…
“Молодой специалист” вдохнул чистый, омытый дождем острый деревенский воздух. Вокруг расстилалось желтое море пшеницы на фоне резко очерченных  синих гор, к подножию которых оседали рваные белесые облака. Дивная красота и тишина!
Автобусик вяло отъехал, вытолкнув своих негордых пассажиров, и Андрик успел лишь расслышать озабоченный женский голос: “Хоть бы этот остался, и ведь надо же – дождь, грязь, как назло!”
Впервые за все время поездки юноша улыбнулся широко и беззаботно: “Вот она, деревня, которая должна стать родной. Отныне, на какое-то время, здесь его дом!  Хорошо, когда тебя где-то ждут, думают о тебе. Это воодушевляет и здорово мобилизует”.
Надвигались сумерки. Андрик вошел со своими нехитрыми пожитками в здание школы и… никого не обнаружил, кроме старой сторожихи, замотанной в темные шали. Узнав, кто такой, она запричитала и забегала по школе в поисках завхоза, у которого, по ее словам, находились ключи от Дома учителя. Оказалось, там пока не подключен свет, а потому прибежавший гостеприимный завхоз – высокий, нескладный мужик с лошадиным лицом и плутоватыми бычьими глазами – отвел Андрика по чавкающей от грязи дороге на ночлег к себе, на другой конец села, виновато оправдываясь, что завтра он все приведет в порядок в доме “городского варжапета”…
- Не ожидал, что к нам на край света вообще кто-то приедет работать учителем, да еще из самого Еревана! – словно оправдывался он, жестикулируя  своими длинными, как у обезьяны, руками перед самым носом “молодого специалиста”.
Андрик был таким разбитым за день, что почти не реагировал на его слова, - хотелось поскорее помыться, избавившись от дорожной пыли, и нырнуть в постель после многочасовой тряски в раздолбанном автобусе…

*   *   *

24 августа. Решил завести дневник. Для меня он не внове: когда-то, в студенческие годы, будучи в стройотряде, я после длинного изнурительного рабочего дня все же находил время записывать “события недели” и мысли, занимавшие меня. Так выработалась привычка делиться с бумагой наболевшим или просто заслуживающим внимания. Что же, начнем еще раз! Тем более, что у меня предчувствие: вряд ли здесь, в деревне, будет слишком весело – по крайней мере, в ближайшем будущем не рассчитываю на широкий круг друзей и единомышленников, с которыми можно быть достаточно откровенным… А бумага, как говорят, все стерпит – и мое восхищение (откуда и с чего бы ему взяться?), и мое негодование (поводов, я думаю, будет предостаточно!), и мой молчаливый бунт (бывает, бывает!) под послушным пером… Филологический зуд или нечто большее? Не знаю – время  покажет. Да здравствует Его Величество Слово!

30 августа. Сегодня меня поджидал небольшой сюрприз: приехала миловидная девушка, выпускница педучилища. Завуч познакомила нас, “коллег”, в своем кабинете. Зовут ее Ануш, будет вести уроки в младших классах. Мне пришлось “по-джентльменски” поделиться с ней часами своих “средних” классов, дабы ей не пришлось прозябать лишь на мизерную зарплату “началки”. Материально я, естественно, пострадаю, зато душе веселее будет. А праздник для души важнее – по крайней мере в моем возрасте!
Первые впечатления от деревни довольно тягостные. Заурядное, небогатое поселение, окруженное ровными полями пшеницы и плантациями табака, обрывающимися к ущелью Дзорагета. Строения неказистые – глазу  не на чем остановиться… Может, подобному впечатлению способствует и ненастная погода. Лорийский климат вообще-то не по мне, сыну знойной Араратской долины, - день без солнца для меня не день! Мрачно, сыро, грязь на дорогах чуть ли не по щиколотку, лужи – целые озерца… Низкие, серо-черные тучи, ветер… Бр-р-р! Как будто не август, а ноябрь в Ереване.
Единственное, что по-настоящему обрадовало и вселило в душу надежду – это новое, современное здание школы и двухэтажный Дом учителя рядышком, со всеми коммунальными удобствами, с квартирами в двух уровнях. Это уже многое для меня – перспектива жить в халупе какого-нибудь “доброго селянина” нос в нос меня просто убивала… Как гласят плакаты, “слава родной партии и правительству за заботу о народном учителе!”

31 августа. По-прежнему идет дождь – в северных районах Армении он занудист. Сельская “главная улица” – в непролазной грязи, так что не прогуляешься “вдоль по Питерской” – загубишь туфли… Главное событие сегодняшнего дня – непосредственное знакомство с директором школы (до сих пор он был в райцентре по делам). Произвел на меня весьма благоприятное впечатление. Среднего возраста, среднего роста, среднего, увы, уровня… Говорил со мной просто, откровенно, указал на имеющиеся трудности, особенности коллектива, специфику сельской школы и ее учеников. Был удивлен, что приехал из самой столицы – обычно к ним направляли учителей из ближайших районов и чаще всего выпускников педучилищ, а не вузов. Так что я для них, по собственному выражению директора, “птица высокого полета” и должен соответственно продемонстрировать “особый класс”. Не страдаю самомнением, но показалось, что отношение ко мне со стороны дирекции и коллектива (разумеется, на сегодняшний день) подчеркнуто уважительное и даже где-то “благоговейное”! Будущее покажет, не ошибся ли я в своих впечатлениях от местной “элиты” и, в свою очередь, не переоценили ли они мою скромную персону…

12 сентября. Учебный год начал ровно. В первые дни, естественно, волновался: как-то они меня встретят, маленькие обитатели “разбойничьего” села. У меня “на руках” восемь классов – все старшие! Нелегко, тем более, что я отношусь к делу с чувством высокой ответственности. В каждом классе свои нравы, свои тихони и подлизы, свои “вожаки” и задиры. И надо найти с каждым “общий язык” и в то же время быть на высоте положения, не фамильярничать, но “подобрать ключик”…
Первый день, первая неделя, первый месяц. Пора первых удач и “проколов”, первых разочарований. Все это я испытал еще во время педпрактики в лучших ереванских школах, но здесь нечто другое,  более “осязаемое” и весомое! Учительский труд – это самопожертвование, если, конечно, отдаваться работе сполна. А для этого нужны силы – физические и душевные…

15 сентября. Сегодня день рождения “коллеги” – Ануш. Она младше меня на целых шесть лет, и я чувствую себя перед ней умудренным опытом мужчиной, хотя еще и сам, как говорят, “не нюхал пороху”… Ей приходится нелегко: возраст, неопытность дают о себе знать не только на уроках, в школе, но и в домашнем быту. На днях вечером прибежала ко мне ни жива ни мертва – оказывается, у нее под полом днем и ночью скребутся мыши! Я это знал по себе, но молчал, чтобы не испугать ее, и посоветовал завести кошку. В общем, стараюсь поддерживать, как могу, но это не всегда удается: как-никак я сам порою нуждаюсь в “бытовой опеке”. Кстати, на днях приезжала мама утренним поездом – “обустраивать”  мой быт… Уехала, как она сказала, “со спокойной душой”: привезла мне все необходимое в хозяйстве, постель и прочее (“для уюта”). Приготовила мне на несколько дней мою любимую толму с виноградными листьями, погоревала малость, что я остаюсь один. Если бы у нее не был веселый нрав неунывающего человека, бьющая через край энергия и жизнелюбие, несмотря на все превратности судьбы, ее можно было бы пожалеть. Но эта мысль никогда никому не приходила в голову, - это было бы просто оскорбительно  и недопустимо в отношении такой гордой и независимой натуры, как моя мать…

18 сентября. В основном контингентом учащихся доволен – много пытливых, неглупых, тянущихся к знаниям детей. Озабоченность вызывает лишь мой 8-б, классруком которого имею “честь” быть. Самый разболтанный во всей школе. Не знаю, справлюсь я с ними или нет.  На мой взгляд, большая ошибка дирекции поручать молодому специалисту, первый год работающему в школе, подобный класс, где понятия о знаниях и дисциплине настолько расплывчаты, что диву даешься, что же было с ними все предшествовавшие годы. Кажется, благодаря моим оболтусам я разочаруюсь в работе в школе… А ведь еще только первый месяц кончается. Непостижимо!

20 сентября. Сегодня мой день рождения! Настроение было с утра приподнятое – я вообще-то люблю “свой день”, единственно “безраздельно” мой. Уже наметился узкий круг приятелей из местных (не предполагал, что это будет так скоро!). Собрались, неплохо – по нынешним условиям – отметили, отвлеклись от школьной суеты. Жаль, что не было магнитофона, пришлось ограничиться тремя-четырьмя дисками. Мои новые друзья, сгорая от желания облегчить мне заботы, притащили бочоночек белого вина и целых два ведра персиков!  А самый “близкий” из них, Самвел, взялся зарезать кур, купленных мною к столу заранее. (“Не будешь же ты пачкаться в такой день!’, - заявил он). Каждый вспоминал что-то интересное из своей еще недолгой молодой  жизни; смеялись, ели-пили, передразнивали некоторых наших “уникальных” и “одиозных” учителей, травили анекдоты – свежие и “с бородой”… Под “занавес” заглянул ко мне и директор школы (как он узнал о “событии”… впрочем, догадываюсь: кто-то из моих сегодняшних гостей, видимо, “случайно проговорился”). Он тепло поздравил меня, извинился, что ничего подходящего для такого городского “начитанного парня” не нашел в местном магазинчике и подарил книжку из своей личной библиотеки. Конечно, его приход ко мне “на огонек” несколько сковал моих гостей, тем более, что все они или работали с нами в школе или когда-то учились у него. Тем не менее, вечер прошел на славу.
Заметил, что одна из местных “подруг” кидает на меня выразительные взгляды и буквально ловит каждое сказанное мною слово, смеется и бурно реагирует на мои не слишком свежие анекдоты и, что греха таить, сальности, слетающие с губ уже подвыпившего “виновника торжества”.
С чего бы это? Уж не думает ли, что я могу клюнуть на удочку сельской “воздыхательницы”?! Бедняжка… Видела бы она моих знакомых девушек в Ереване!
Мне больше импонирует малышка Ануш, и сегодня показалось, что она была раздражена поведением местной “обольстительницы”, бросая на нее то и дело насмешливые  взгляды. Кстати, Ануш ушла последней из гостей и как-то нехотя… Или мне, захмелевшему малому, показалось?   Хм-м…

4 октября.  Поистине, работа учителя, тем более новоиспеченного, полна  неожиданностей. Никогда не знаешь,  что выкинет класс, которым ты вроде  вполне доволен и даже ставишь в пример другим на педсовете или же на родительском собрании. А уж об отдельных “героях” и говорить не приходится!
Есть у меня в 8-б мальчишка – Гагик Саркисян – маленький, смуглый, в серых глазах вечная хитринка, улыбочка  а ля “вот я сейчас тебе устрою!” Он мне чем-то симпатичен, но только не на уроках. Никогда ничего не знает, отвечает невпопад, бросает реплики, от которых класс приходит в бурное веселье. Егоза, да и только, пять минут не усидит спокойно за партой, все вертится, как юла! Я с ним и так и эдак. Пробовал говорить наедине – “по душам”, вызывал в школу мать (отец – в тюрьме, проворовался в торговле), ублажал, не ставил двоек (“выучишь в следующий раз”). Все впустую!
А сегодня на уроке, вижу, сидит – не шелохнется. Я его таким больше опасаюсь: точно что-нибудь придумал, паршивец! Опросил двоих-троих, все спокойно. А сам искоса поглядываю на него – что будет? Он это, видимо, чувствует. Внешне спокоен, но в глазах – чертики бегают. Класс наверняка что-то знает. Все, как миленькие, тихо сидят и чего-то тоже ждут. Решил сам расшевелить его и ускорить события – вызвал к доске. По классу пронесся легкий шумок, кое-кто  из девочек прыснул от смеха. Мой Гагик вышел вразвалочку и с ходу  стал оправдываться, что не успел выучить урок. Когда же я спросил, чем он был занят, сделал удивленно-вопросительные глаза и ловким артистическим движением вытащил из-за пазухи большую полевую мышь. Девочки взвизгнули, ребята загоготали. Мышь, испугавшись гвалта, выскользнула у него из рук и кинулась под парты. Что тут началось!К счастью, почти в ту же минуту прозвенел звонок. Я перевел дух и с достоинством, не спеша, вышел из класса. В дверях бросил взгляд на “героя”. Тот был в восторге – сидя на подоконнике и болтая кривыми ногами, он с увлечением  рассказывал завороженно слушающим его девочкам, какого труда ему вчера стоило поймать эту негодницу-мышь. Зато сегодня он вознагражден сполна: урок прошел весело, а “городской варжапет”, видно, попотел от страха…

10 октября. Сегодня, благо воскресенье, решили с Ануш впервые “освоить” местный Дом культуры. Здание красивое, впечатляющее, из розового туфа в традиционном армянском стиле, поразило с первого взгляда  своей убогостью и неухоженностью. Вместо когда-то существовавших  каменных ступеней – покосившаяся деревянная лестница. Парадный вход не освещается, и, переступив порог, оказываешься в кромешной тьме. Двигаешься на ощупь, держась за стены. Местные парни как-то объяснили, что у них здесь на первом этаже кинозал, а на втором – библиотека. “Храм книги” действительно располагался на верхнем этаже, но мы просто не решились туда подняться – едва освещенная полугнилая лестница подозрительно скрипнула и качнулась, не обещая благополучного приобщения к миру книг. Нам, филологам, ничего не оставалось делать, как предательски променять его на “мир кино”…
Шаркая в темноте по трухлявым половицам, мы двинулись на шум голосов, доносившихся  из глубин коридора. И действительно, толкнув какую-то дверь, мы с Ануш оказались в ярко освещенном (наконец-то!) помещении.    В зале, довольно большом для маленького села, сидело  человек 20-30, не больше – кто  где хотел, как хотел и с кем хотел... Неожиданно свет потух, и мы уже впотьмах стали шарить по сиденьям, чтобы разместиться как можно удобнее. Фильм начался без названия и титров, звука сперва тоже не было, но нетрудно было понять уже с первых кадров, что это “Подсолнухи” знаменитого итальянца Де Сика. Ануш вперилась в экран, так как не смотрела этой картины, я же чертыхнулся – не люблю повторные фильмы! К счастью, мое знание сюжета весьма пригодилось здесь – в течение всего сеанса пришлось объяснять Ануш, что к чему. Ничего мудреного: киномеханик перепутал части, и доверчивые сельчане увидели сначала Марчелло Мастроянни в России среди дородных баб, а потом лишь в любовной сцене на морском берегу, между лодками, с неотразимой Софи Лорен… Все это метаморфозы не могли пройти мимо внимания сидящих в зале “острословов”, и фильм сдабривался все время обильной порцией сальностей, пошлых и порою нецензурных реплик… Кто-то в конце зала зло выкрикнул, мол, зачем привезли фильм с этой “шлюхой”, “портить народ?” – лучше бы дали какой-нибудь индийский… Кто-то под ухом грубо назвал фильм “****ским” и … пошло-поехало!
Мне стало неловко за Ануш, да и она все время озиралась по сторонам и нервничала. Я предложил ей выйти на воздух прогуляться, - в зале продолжала царить бесшабашная атмосфера, и чувствовалось, что собрались здесь не ради искусства, а чтобы убить время и покуражиться…
В кино мы здесь больше не ходили: вновь зайти в этот убогий, отдающий сыростью сарай, заполняющийся весьма низкопробной, грубовато-плебейской массой, было бы с нашей стороны подвигом и геройством…

15 октября. Малышка Ануш сегодня не пришла в школу – оказывается, болеет. Завуч вызвала меня к себе и попросила “сделать милость, снизойти” и заменить несколько ее часов в 6-7 классах. На мою недовольную мину (не люблю программу этих классов) она среагировала умоляюще: если, мол, не соглашусь, придется ломать с таким трудом составленное ею расписание, “перетасовать” другие предметы и вызвать недовольство и так вечно ворчащих “ветеранов”… Убедила! Завуч наша – всего на несколько лет старше меня, мы с ней на “ты”, вообще-то миловидная и безобидная молодая женщина, обремененная мужем-колхозником и двумя малышами. Диву даюсь, как она умудряется разрываться между школой, домом и приусадебным участком… Бедняжка, может от этого худая, как щепка. Мы с Ануш за глаза прозвали ее “спицей” ( вспомнили одну из героинь нашумевшего многосерийного фильма “Щит и меч”). Мать “спицы” – наша школьная буфетчица – страшно гордится тем, что дочь “кончала университет в Ереване” и “единственная во всем районе” с таким престижным дипломом, но “не лезет вперед”, не требует  партбилета и более высокой должности (явный намек на директорский пост!)… Однако “энкер Анжик”, окончившая географический факультет ЕГУ, почему-то в разговорах со мной не различала Севан и Ван, путала Бразилию с Бангладеш, и я понял, что не видать ей высшего университетского образования, если бы не усердие плутоватой мамаши за буфетной стойкой и папаши – заведующего птицефермой...
Но, как говаривал на лекциях наш институтский античник Сантросян, порою глубоко отвлекавшийся от темы урока,  “вернемся к нашим баранам”…
…Седьмой класс, куда я вошел, решил устроить мне “испытание на прочность”. Сперва все шло нормально:  перекличка, опрос, затем начал новый материал. Только открыл рот, вдруг кто-то из пацанов – “можно выйти?”.     В таких случаях я обычно не препятствую, полагая, что все-таки дети, действительно “приспичило” в туалет.
И тому у меня есть “веское объяснение”. На памяти случай из собственного детства, когда одну из девочек, еще в первом классе, наша строгая-престрогая учительница,  хохлушка с кошачьими зелеными глазами, упорно не выпускала из класса, несмотря на неоднократные просьбы ребенка, - и та описалась прямо в классе, здорово развеселив класс все ширящейся лужицей под партой… Наирочка тогда, опустив низко головку с аккуратно заплетенными косичками, тихо расплакалась  и… больше не появлялась в нашей школе –  родители ее перевели в другую. Я же возненавидел и “жестокую русскую училку”, запомнив на всю жизнь, какой стыд испытала эта нежная милая белолицая тоненькая девочка, которая мне очень нравилась, и я до сих пор помню ее имя и фамилию…
Вот почему я, будучи “лояльным” в данном вопросе, без заминки выпустил мальчишку из класса. Через десять минут опять – “можно выйти?”  Чтобы не прерывать объяснения урока, кивком головы разрешил и этому сорванцу. Спустя время и третий нырнул за дверь – с той же просьбой! “Да что это с ними? Карас воды, что ли, выпили с утра?” – не выдержал я. Девочки прыснули со смеху, мальчишки многозначительно  переглянулись, а в глазах их угадал лукавство. Однако не придал этому особого значения и продолжал с увлечением “излагать”… За дверью послышались шаги, то приближающийся, то удаляющийся топот ног, какой-то тихий  шепот, возня… Кто-то копошился за дверью! Класс напряженно следил за моим поведением. Решил сохранять спокойствие – не среагировал на шум и продолжил тему, чтобы уложиться во времени. По моим расчетам, до конца урока оставалось не более 10-15 минут. К счастью, успел. Со звонком закрыл журнал, встал и, попрощавшись, двинулся к двери. За спиной послышался чей-то смешок… Странно… Неужели им так не понравился “заменяющий” – значит, больше любят Ануш, надо ей сказать об этом!
Я потянул ручку и… тут осенило! Дверь была снаружи заперта, вернее заложена чем-то. Меня прошиб холодный пот… Еще раз, сильнее, дернул дверь – она чуть подалась, и в узеньком проеме различил продетую ножку сломанного стула! Так вот почему один за другим выходили из класса мои “писуны”… Шустряки хотели покуражиться над “чужим” учителем… В эти минуты решался вопрос моего авторитета не только в этом классе – мои реакция и последующие действия мгновенно станут достоянием всех – и школьников, и учителей… Как быть, чтобы достойно выйти из этого идиотского положения? Услышал, как чей-то писклявый голосок уже разносил “новость”  по коридору: “Учителя заперли!” Смекнул, что “рвать и метать”, колотить дверь, так сказать, “излишне дергаться” – глупо и означает лишь дискредитировать себя в глазах класса. Их расчет именно на этом и строится – вывести учителя из себя. Собрав всю свою выдержку, хотя от нервного напряжения я весь взмок (так и подмывало дать пару хороших затрещин двум-трем сидящим за задними партами оболтусам, явно не скрывавшим своего ликования), с невозмутимым видом, степенным шагом, вернулся к учительскому столу, вновь открыл журнал и сказал, прямо глядя в лица детей: “Я понял, что урок вам был интересен и вы хотите побыть со мной дольше… Мне действительно есть что рассказать такого, о чем вы никогда не узнаете из учебников и никогда не слышали…”
Смешки и улыбки исчезли. “Заводилы”, видно, ожидали иной реакции “зелененького учителишки”. Класс затих и замер.
- …Но я не думал, чти вы таким  образом (я интонацией подчеркнул слова)  станете удерживать меня у себя…Это только свидетельствует о вашем довольно низком уровне мышления, не достойном взрослеющих людей. О вашем “теплом приеме” не будет знать даже Ануш Саркисовна – она бы очень огорчилась, ведь всегда хвалила ваш класс...  Не хотел бы ее разочаровывать…
Прозвенел звонок на следующий урок. За дверью послышалась шумная возня, грохот упавшего стула… и дверь распахнулась! В класс ввалились все трое “героев дня” с потными, красными лицами… Не обратив на них ни малейшего внимания, не сказав ни одного осуждающего или резкого слова, я быстро вышел. Краешком глаза заметил, тем не менее, их растерянные и виноватые физиономии – было ясно, что за дверью они слышали мои слова. Не знаю, правильно ли повел себя или надо было как-то иначе, но урок не был сорван и “спектакля” на потеху всем не получилось… А это, по-моему, главное.
Впрочем, единственное утешение, что удалось проказникам, - это здорово поволновать меня. Выброс адреналина они мне сегодня точно обеспечили!

20 октября. За истекшие дни ничего существенного не произошло. Пока все идет хорошо. Хотя по-прежнему стоит немалых усилий нормально проводить уроки в моем “сумасшедшем восьмом”. Как понял, местные учителя просто спихнули “новенькому”, т.е. мне, класс, которого боялись, как чумы! Поистине, “разбойничьи отродья “разбойничьего села”! Когда я как-то в учительской обмолвился о “несносном классе”, полученном в “наследство”, местная библиотекарша  съязвила: “Это чтобы вы не скучали в нашей сельской глуши”… Спасибо за заботу о “молодых кадрах”… Век не забуду!
Сегодня небольшой, уже “спевшейся” компанией спустились в ущелье Дзорагета. Как заядлый фотограф, захватил несколько кассет с пленкой, дабы “оставить потомкам и истории каждый миг своей суетной юности”… Фотографировались в самых рискованных местах – на отвесных скалах, у грохочущего водопада, на кряжистых деревьях и т.д.
 - Все на историю работаешь, – ехидничала Ануш, - о настоящем бы позаботился…
 - Надо подумать над твоим двусмысленным предложением, - отпарировал я не менее многозначительно.
Устали страшно: ведь отмахали несколько километров, продираясь сквозь густые заросли кустарников и высоких, по пояс, трав, карабкались по валунам, хлюпали по прибрежным топям. Прогулка оказалась великолепной и “романтической”…
Мне показалось, что Ануш смутилась, когда я поддержал ее за руку при переходе через бурлящую реку. Странно… и, честно говоря, приятно!  Мелькнула шальная мысль: “А что если это моя судьба?”
“Время покажет, но кажется недотрогой…”, - подумал я, укутываясь плотнее в одеяло. Ночи здесь становились все холоднее.

26 октября. В школе все нормально. Чувствую, с каждым днем уважение ко мне как со стороны коллектива, так  и моих учеников возрастает. Последнее  даже важнее. Бывают уроки, когда слышу жужжание мухи в классе. Все смотрят мне в рот. Отлично! Но бывает и такое, что хочешь бросить все и бежать. Впрочем, у меня отличные нервы, во всяком случае пока… Мои старшие коллеги говорят, что я – “прирожденный педагог”. Оказывается, у меня и такт, и еще что-то, помогающее держать класс “в рамках”, и “умелая подача материала” и еще бог весть что… Не знаю… Может быть… Но сердцем чую, что научная работа была бы мне ближе. Литература и искусство – вот моя стихия, мой конек! И да пропади пропадом эта нервотрепка…
В быту не лучше. Снабжение здесь поставлено из рук вон плохо. Село самое дальнее от райцентра, прижатое к глубокому ущелью реки. То хлеб не завезут, то свежих продуктов –  сижу неделями  на одних консервах (уже не переношу вида “камбалы в томатном соусе” – других-то нет!). В конце концов эта каждодневная забота “о хлебе насущном” отражается и на моей работе – чаще срываюсь, бываю порою несправедлив и груб с детьми и коллегами… И неудивительно: ведь,  чего кривить душой, приходится больше думать о нормальной и вкусной еде, свежей, хорошо выглаженной сорочке и начищенных туфлях, чем о тонкостях и маневрах “методики преподавания  русского языка и литературы в армянской школе”…
На днях спохватился: буквально нечего приготовить на обед, в шкафу – одни  макароны. Сварил, смотрю – заправить нечем, ни грамма масла или хотя бы какого-нибудь жира. Девятый час вечера – ни в магазин не пойдешь, ни у соседей не одолжишь, да и стыдно. Попытался съесть это мерзкое, вязкое и слипшееся,  варево – не вышло: в горло не лезет. Выбросил на помойку. Нехотя пожевав и запив холодной водой получерствую горбушку хлеба, завалился спать…
А сегодня решил помыться, по-настоящему попариться в баньке. Да не тут-то было – хотя ванная с кубом стоит, да, оказалось, дров, занесенных как-то завхозом школы, кот наплакал. Где найти – проблема. Пришлось ограничиться полутеплой водой и “соответственным уровнем” сангигиены. Паршиво живем!

29 октября. Сегодня с утра чудесная погода – ясно, солнечно. Но холодно – ведь октябрь на исходе. Горы покрылись снегом. Красотища неописуемая! Выйти бы на лоно природы, подышать чистым, уже морозным воздухом, да не могу: на столе несколько стопок непроверенных тетрадей – угораздило меня, дурака, сразу в нескольких классх дать контрольные работы! Теперь надо отдуваться… В комнате холодновато – всего 12 градусов тепла. Ну ничего, буду закаляться… Говорят, полезно для здоровья. В таких случаях почему-то на ум приходят герои Джека Лондона – ведь и не такое терпели! Поистине, великолепный писатель – укрепляет силу духа, вырабатывает волю, трезвую рассудочность. Может, снова перечитать, если будет время, - он у меня с собой в числе нескольких любимых писателей (Сомерсет Моэм, Теннеси Уильямс, Чехов).

30 октября. Неожиданно получил письмо от сокурсника (тоже из тех, у кого “за спиной” никого нет). Письмо короткое, наспех написанное. Спешит на урок – тоже работает учителем в районе, правда, более близком к Еревану. Он хоть имеет возможность ежемесячно пользоваться благами цивилизации (концерты, театры, кафе, кино), не то, что я, бедолага. Моя первая поездка домой намечается лишь на осенние каникулы после завершения первой четверти. Смешно признаться, но соскучился не столько по родным, сколько по самому городу! Теперь я понимаю деревенскую молодежь, всеми путями рвущуюся в город, – отсюда и Ереван кажется Парижем! А впрочем для армян он и есть Париж – вечерний, сияющий, манящий огнями фонарей, витрин и рекламы, шумом проносящихся по проспектам лихих такси, толпами жизнерадостных людей здесь и там, уединившихся в уютных полутемных парках и скверах влюбленных студентов… Чем не европейская столица? Лишь скромными масштабами, может  быть... Городской гвалт приобрел для меня какую-то особую прелесть именно здесь, в сельской глуши. И я остро осознал: одиночество, даже для такого домоседа, как я, трудно переносимо!
P.S. С Ануш явно творится что-то. Прежние отношения – милые, непосредственные, когда мы могли до полуночи сидеть у меня или у нее и болтать обо всем на свете, - канули  в Лету. Соблюдает дистанцию, замыкается в себе, все чаще стала отказываться от моих предложений выйти прогуляться по селу перед сном (как я говорю, “подышать свежим воздухом”). Около ее окон все чаще стали появляться местные парни, вернее шпана (поняли, видимо, что между нами нет “романа”, отношения чисто “коллегиальные”, и уже набиваются в женихи!)

5 ноября. Последний месяц осени ознаменовался новой, наверное, последней вылазкой “на природу”. Небольшой компанией (мне пришлось довольно-таки терпеливо уговаривать Ануш)  вновь спустились в ущелье к реке, однако на этот раз избрали другой маршрут. Поднялись к развалинам церквушки Гневанк. Осматривали еe с нескрываемым интересом: как-никак X-XI века! Решили увековечить себя на фоне древнего памятника архитектуры – фотографии должны получиться славные, уж это я, как заядлый фотолюбитель, обещаю друзьям… Отсюда на Дзорагет и его заметно расширяющееся ущелье вид отличный. Но краски уже поблекли, нет половодья багрового, ярко-желтого, все вокруг приобрело более спокойный, желтовато-охристый оттенок. Природа отступает перед медленно, но верно надвигающейся зимой. Скоро, очень скоро нам придется отказаться от этих веселых милых прогулок, радующих и успокаивающих душу, вливающих в тело силы и заряжающих энергией на всю последующую напряженную трудовую неделю.
…Улучив  момент, я остался с Ануш и решил допытаться, что изменилось в наших отношениях и почему. По ее словам – ничего особенного. Но я чувствую, в первую очередь по глазам, что она неравнодушна ко мне и боится дальнейшего сближения, дабы не спровоцировать меня на какие-то компрометирующие ее шаги. Но, может, я преувеличиваю? Как знать…
Закрыл первую четверть довольно круто: поблажек никаких  не сделал никому, несмотря на ворчание директора и завуча, да пары-другой классруков. Иные “влиятельные дамы” попытались воздействовать на меня, чтобы я не обижал их любимчиков, не портил табель, но я решил “держать марку” и был тверд до конца. Кажется, кое-кто начал косо посматривать на меня. “Наживаю врагов? ”  Что ж, к этому надо быть готовым, тем более, что дети уже поняли – я не “божья коровка”… Пусть это поймет и школьное руководство… Директор как-то вызвал к себе в кабинет и “по-дружески” посоветовал не портить своими двойками и “игрой в принципиальность”, как выразился, лицо школы перед районным начальством (“у меня всегда был высокий процент успеваемости”).             Я промолчал – и он, по-моему, так и не усек, какие выводы сделаны мною. Видимо, убежден, что “молчание – знак согласия”. В чем я сам лично не уверен…

7 ноября. Эту запись решил сделать непременно, хотя уже дома, в Ереване, и планов и встреч намечено достаточно на эти каникулы. Итак, 5-го числа вечером мы с Ануш выехали из села к ночному поезду. Трагическая прямо-таки уязвимость  железнодорожных полустанков – в неизбежности быть в зависимости от нравов и настроений проводников проходящих составов. Как и следовало ожидать, промаявшись на станции до полуночи, мы не имели ни малейшего представления, как нам удастся добраться до Еревана, если учесть, что в билетной кассе, как это обычно бывает, не было “ни одного билета”, а до подхода ночного последнего поезда оставались считанные минуты. Я нервничал, не столько за себя, сколько за Ануш – ведь, чувствуя ответственность как более “старший товарищ”, должен был во что бы то ни стало “обеспечить” наш выезд - не ночевать же на вокзале! Да и просто по-мужски мне не хотелось оказаться “тюфяком”, не сумевшим “провернуть дело”. В глазах Ануш – уверенность в моих  “пробивных способностях”, и я не мог не оправдать ее надежд. “Разобьюсь, но мы уедем сейчас!” – настраивал я себя и в напряжении ходил взад-вперед по платформе. В ночной темноте эхом прокатился свисток подъезжающего электровоза; состав уже можно было различить по далеким, но все более приближающимся огням вагонов. Я весь собрался и двинулся навстречу ему. Ануш инстинктивно потянулась за мной, но я заставил ее остановиться пока у единственного яркого фонаря. Толпа таких же бедолаг-безбилетников ринулась то в одну, потом в другую сторону: видимо,  каждый уже наметил себе, в какой вагон легче пробиться. Мои первые две попытки устроиться в купейный вагон не увенчались успехом – видно, не произвел на проводника впечатления достаточно “платежеспособного” и “серьезного” пассажира. Тогда я пошел на отчаянный и неожиданный для самого себя шаг: подскочив к проводнику плацкартного вагона, показавшемуся мне более “человечным”, одним духом выпалил: “Помогите, пожалуйста, братец! У меня… беременная жена, вон – под фонарем, нам нельзя здесь оставаться  всю  ночь!” Проводник недоверчиво  посмотрел на фигурку Ануш, съежившуюся от холода и неопределенности ситуации, и, пробормотав, что “по фигуре не скажешь”, все же согласился нас взять, разумеется,  оценив свою доброту  достаточно весомо…
Уже подремывая в теплом, ярко освещенном вагоне, мерно покачиващемся  на стыках, Ануш спросила, как мне удалось устроить все это – ведь кое-кто так и остался на станции, не сумев сесть на поезд. Я промолчал – мне было неловко сказать. Но девушка не унималась, и пришлось выложить, безусловно, двусмысленную, неэтичную для нее правду. Ануш широко раскрыла глаза от удивления, в них я почувствовал немой укор, но это было секундное замешательство. Вдруг она прыснула со смеху, и с губ слетело единственное: “Нахал же ты, однако!”  Я с облегчением вздохнул: мне казалось, что она мне устроит сцену “оскверненной добропорядочности” – со всеми вытекающими последствиями. “Но у нас не было другого выхода… , - уже веселее резюмировал я, - да и сама знаешь поговорку про ложь во спасение…” “Да-да, знаю, - уже серьезнее сказала Ануш. – Впредь не увлекайся подобными оправданиями, если даже в твоей умной голове витают такие мысли… Договорились?”
Утром поезд подъезжал к Еревану, затянутому в пелену  серо-сизого тумана, и медленно приближающееся красивое, но скромное здание вокзала из анийского туфа казалось мне прекраснее всех величественных сооружений мира. Странно, что город в это время года оказался столь негостеприимным – обычно в начале ноября ярко светит солнце!

10 ноября. Сегодня утром приехал ночным поездом в деревню. Голова раскалывается – всю ночь в поезде не смог заснуть: вагон не отапливался, страшно дуло от тусклого окна с треснувшим стеклом, где-то по соседству верещал грудной младенец… В общем, было паршиво. Обнаружил, что кончилась картошка – наш основной с Ануш продукт питания. Брали мы ее по мешку в колхозе с помощью директора школы еще в самом начале учебного года. Придется снова идти нам, “молодым специалистам”, в сельсовет. Неприятно быть в роли просителя, хотя и заверяли нас, что мы здесь не будем испытывать ни в чем недостатка. Байки! Слов оказалось больше, чем реального дела…

12 ноября. Ура! Можно жить: председатель колхоза выписал нам ордера на получение 100 кг картошки на двоих, а также по 2 кг деревенского сливочного масла!

15 ноября. В школе время летит быстро. Тем более, что у меня полная нагрузка. Буквально с урока на урок.     С шестого в десятый, оттуда в восьмой или девятый – и так все дни недели. Да еще иногда приходится заменять заболевших учителей… Напряжение немалое. Утомляюсь. Если нет каких-либо дополнительных занятий с отстающими или собрания, сразу прихожу домой – и на кровать! Два-три часа дневного сна полностью снимают усталость. Вечером на свежую голову можно проверять тетради, почитать что-нибудь, посидеть с Ануш (правда, это удается все реже и реже).

21 ноября. День выдался чудесный. Небо чистое, голубое. Солнце заливает все вокруг. Пейзаж из моего окна изумительный. Снежные вершины гор искрятся под солнцем, а у подножий еще ярко зеленеет трава!
Сегодня еду с коллегами на профсоюзную конференцию в райцентр. Хотя и не жаждал этого, но избрали, ничего не поделаешь (“воля коллектива”!)
С моим восьмым дела обстоят неплохо. Вероятно, оттого, что в последнее время я их чаще “поднимаю на щит” от незаслуженных нападок других педагогов. Действительно, они не так уж плохи, как это принято считать в школе. Вот уж впору пословица “Лучше потерять глаз, чем имя”!  Класс давно потерял это “имя”, а восстановить его еще не хватает сил, самосознания, дисциплинированности. Моя задача не из легких – постараться сделать то, что не удавалось (или не хотелось?) сделать другим учителям до меня.

24 ноября. Анаит, школьная пионервожатая, сегодня отмечает свой день рождения. За прошедшее время мы успели поближе познакомиться,  и ныне я непременный участник всех ее затей и вечеров. Естественно, сегодняшнее событие, столь важное для нее,  не обойдется без нас, молодых учителей, или, как говорит она сама, “столичных жителей”. Кстати, это ее идея-фикс: стать когда-нибудь столичным жителем…
Вечер прошел неплохо. Стол был что надо: удачный шашлык, разнообразные закуски, коньяк, фрукты и т.д. Но, как говорится, не в еде счастье – было довольно скучно, все как-то скованны и немногословны. Может оттого, что присутствовали и родители именинницы. Я танцевал почти только с Ануш и почувствовал, что это не по сердцу хозяйке вечера. Пришлось уделить внимание и ей. Со мной Анаит была весела и кокетничала вовсю, словно хотела досадить кому-то. Точно! Я поймал недовольный взгляд ее деревенского воздыхателя – Самвела. Его лицо все более мрачнеет при каждом вольном движении Анаит в танце со мной… Анекдот! Как бы не влипнуть в историю – только   провинциального романа и “разбирательств” мне не хватало! Сославшись, что завтра рано вставать (у обоих первые часы в школе), мы с Ануш где-то около десяти покинули застолье. Нам не хотелось сразу же идти домой – свежий  горный чистый воздух взбодрил нас, и охвативший нас в гостях легкий хмель сошел в считанные минуты. Немножко погуляв по безмолвной сельской улице под изредка доносящийся из-за каменных оград лай дворовых собак, мы вошли в ставший для нас родным Дом учителя. У нас с Ануш отдельные входы в квартиры, причем с разных сторон здания, так что “случайно”  никогда  не попадем друг к другу, но сегодня я, буду откровенен, не без задней мысли, “спутал спьяна” двери и пошел в ее сторону. Ануш посмотрела на меня с укоризной и коротко сказала: ”Если не протрезвел, погуляем еще”.
- Нет уж! Наелись-напились, нагулялись, - отшутился я. – Если не впускаешь к себе, может тогда зайдем ко мне, выпьем настоящий ереванский кофе, мне мать недавно прислала, между прочим отменный… Да не тушуйся ты… Слушай, мы же не косные деревенщины… Что для нас пересуды провинциалов, а?
Ануш задумалась на миг, потом молча кивнула, и мы поднялись ко мне.

26 ноября. Провел родительское собрание – “подводить итоги первой четверти” и “привлечь внимание родителей” к неважной успеваемости их “чад”. Увы, присутствие нескольких пап и мам, дедушек и бабушек с апатичными и равнодушными лицами я бы не осмелился назвать собранием. Правда, и обвинять их грех – добрая половина моих учеников живет в трех соседних селах, обслуживаемых нашей школой-десятилеткой. Многие заняты на сельхозработах с раннего утра до поздней ночи, иные просто не в состоянии предолеть господствующую здесь инерцию никчемности образования и тщетных потуг “выбраться в люди” благодаря “просвещению”. (Где-то они правы: без блата или крупных взяток кому удавалось из глухих деревень попадать в престижные ереванские вузы?!) В основном же дети просто не сказали дома о предстоящем сегодня собрании – побоялись разноса учителей и, как следствие этого, домашней взбучки от крутых и недалеких своих отцов…
Как это обычно бывает, пришли родители тех учеников, которые успевают в школе и ведут себя хорошо. Но ведь не они мне нужны были!
Собрание провел “на должном педагогическом и идеологическом уровне”, как выразилась наша завуч после. Но в целом остался какой-то неприятный осадок – ведь так готовился к этому первому своему собранию, к встрече с родителями. Волновался, терзался… и фактически оно сорвано!

29 ноября. Сегодня – праздничный день. Проведение мероприятий по поводу установления Советской власти в Армении поручено мне, как “молодому и энергичному” учителю – “ты из столицы, тебе и карты в руки”… Ну что ж, мне не впервые приходится быть активистом: и в школьные, и в институтские годы “терзали” всякими делами “для галочки”.
Подготовил со своими “буйными головушками” из 8-б стенгазету-простыню чуть ли не на полстены класса (пришлось самому не только доставать материал, но и художественно оформлять, благо Господь наградил и этими способностями). Мои “помощники” следили за моей работой и ахали, как это у меня быстро и ловко получается, и лишь к концу дела разохотились сами… Одному из своих “безнадежных” поручил доклад на общешкольном вечере и все время волновался, как бы он не завалил его или, того хуже, просто не явился бы. Все это стоило мне немалого труда и нервов. Возраст у них, видите ли, переходный. Им подавай романтику и любовную лирику (большинство из них сочиняет стихи – опять же о любви!). Им все хочется знать поскорее (что, как и почему) и все – за счет уроков. Один из балбесов, великовозрастный второгодник  и неисправимый двоечник Герасим на днях прямо на уроке “в лоб”  вслух спросил, уж не “кручу ли любовь” с Ануш и насколько преуспел в этом…
Я, конечно, живу пресекаю подобные разговорчики, а его, хотя и выставил из класса “за наглость и хамство”, но понимаю, что это не метод борьбы. Все учителя бегут ко мне, жалуются на 8-б и требуют принять меры, поговорить с ними “по-мужски” (“ведь ты молодой парень, тебе легче найти с ними общий язык, влезть им в душу”). А эти “дети” (конечно не все, но многие старшеклассники) допоздна торчат в сельском клубе за бильярдом и обсуждают щекотливые сцены из заграничного фильма, идущего сейчас здесь или в райцентре… Не знаю, смеяться или плакать, но их больше интересует моя сексуальная жизнь и “возможные варианты” сублимации половой энергии, чем судьба Евгения Онегина или Тараса Бульбы… Такие дела…

8 декабря. Вечером пришел Самвел – мой местный приятель, школьный учитель математики и “поклонник” Анаит. Поговорили часик-другой, выпили по чашечке кофе, покурили из моего “запаса” американских сигарет. Чувствую, сильно робеет передо мной во всех отношениях и держится в строгих рамках приличия – никакого фамильярничанья или панибратства. Это мне импонирует… Самвел все о том же – о своей зазнобушке Анаит, школьной пионервожатой. Я, естественно, давно уловил цель его частых визитов ко мне, но не собираюсь, даже из чувства симпатии, быть в роли сводника, тем более что очевидно: девушка безразлична к нему и не собирается связывать себя каким-либо обещанием, а у него намерения самые серьезные – хочет жениться!

20 декабря. Сегодня у меня было ЧП. Мой 9-а, один из лучших классов, которым я всегда гордился, подложил мне свинью. Кого ни вызову – никто не готов! Даже мои отличники не смогли спасти положение. Правда, тема урока была саложной – “Война и мир” Льва Толстого. Но это не оправдывает их, так как на прошлом уроке я довольно подробно объяснял материал, анализировал образы и т.д. Обидно, когда выкладываешься, а отдачи никакой… Пришлось снова терпливо начинать все сначала, хотя сгоряча понаставил двоек, чем вызвал небывалый гнев классрука. Видите-ли, я испортил ей весь журнал!  Можно подумать, самое главное в школе – журнал. Конечно, я не остался в долгу… К счастью, прозвенел звонок на урок. Инцидент был исчерпан. Учителя, с интерсом наблюдавшие, чем же кончится “дуэль” новоиспеченного варжапета с маститым педагогом, разочарованно разбрелись по классам, комментируя каждый на свой лад случившееся.

25 декабря.  С утра валит снег. Великолепно! Вечером вышли компанией за околицу, порезвились малость. Попробовал поозорничать с Ануш – повалил в мягкий пушистый снег… Дистанция, чувствую, сокращается. На душе стало теплее. Неужели я способен на “служебный роман”? Или это что-то иное? Рождество Христово – это уж точно!

28 декабря. Как всегда, после работы решил немного отдохнуть. Лежу не раздевшись, слышу – стучат в дверь. Спустился вниз, открыл: какие-то старик со старухой. Влетели, юркнули без приглашения вверх по лестнице – в  неприбранную, с примятой постелью,  комнату. Опешил, спрашиваю, кто такие, что вам надо? Старушка всплакнула, стала причитать. Дед цыкнул на нее, сверкнув глазами, и стал объяснять. Оказывается,  родители моей ученицы из десятого класса.  Просят написать письмо комнадиру воинской части,  где служит их сын. Набедокурил там чего-то, дело серьезное, путаное, родиетлей вызывают в часть, на Украину! Чуть ли не трибуналом пахнет… Ясное дело, куда там старикам ехать. Написал от их имени письмо командиру части, “выложился” как мог, все честь по чести. Думаю,   подействует где надо и смягчит участь нашего незадачливого соотечественника… “За труды” принесли с собой целую кастрюлю отличного густого мацуна. Как ни  просил унести обратно – ни в какую! Поделился с Ануш – одному не осилить и за неделю, а без холодильника явно прокиснет даже в эту зимнюю стужу…

29 декабря. Закрываю вторую четверть. Пришлось кое-кому испортить Новый год, но ничего не поделаешь. Заслуживают двоек многие, но все же в этом вопросе чувствуется противодействие дирекции. Вновь намекнули, что из-за моих, как они выразились, “фокусов” школа может откатиться в число отстающих. И всюду эти пресловутые “проценты”… На производстве гонят план, проценты, и тут, как ни печально, то же самое! Куда идем? Не понимаю, зачем тянуть лодыря и тупицу за уши из класса в класс? Не хочет учиться, пусть идет копать землю (так еще моя бабушка говорила, когда в школе я ленился делать нелюбимые уроки), тем более, что уже и копать землю некому – все “образованные”, вернее недоучки…
Один из “неисправимых” недавно заявил мне во всеуслышанье: “Ставьте двойки, сколько влезет. Все равно директор заставит вас переправить на тройки, не захочет быть в роно на плохом счету. Кому неизвестно, что за плохую успеваемость по головке не покладят ни вас, ни директора!”  Вот так-то!
И ведь как в воду глядел, стервец! Сегодня директор вызвал к себе вновь. На этот раз, отбросив дипломатию, без обиняков, заявил мне, что если я хочу сохранитьц его расположение, да и всего коллектива, придется расстаться с иллюзиями об объективности, справедливости, непредвзятости и прочей шелухой и делать то, что он скажет. И все это было сказано тихим, ровным, медоточивым голосом, с едва уловимой улыбкой на губах. Будучи человеком глубоко провинциальным, косным, с оглядкой на вышестоящие инстанции, он тем не менее понимал, что в этот миг убивал во мне Учителя и Воспитателя, Педагога и Творца. Он пытался из меня лепить Урокодателя (“выучить от сих до сих!”). Я вскинул на него глаза, полные негодования и насмешки. Директор вмиг как-то съежился под моим уничтожающим взглядом и промямлил что-то невразумительное, вроде, мол, урок начался, и он не хочет больше меня задерживать. Почувствовав перемену в нем, ч осмелел и тихо, но четко сказал: ”Я могу, конечно, поступить так, как вы приказали (подчеркнул это слово интонацией), но в итоге пострадают дети. На мое место может прийти более податливый педагог, тем более, что я не собираюсь вековать в вашей школе, но не жалко ли молодые души, которым вы уготовили серую, посредственную жизнь – без подлинных знаний, без окрыляющих душу открытий?” Он молчал, и его лоб покрылся испариной. “Товарищ Ованесян” был, в сущности, неплохой человек. Мне стало жаль его, и я заставил себя не продолжать рвущиеся наружу слова. Извинившись, покинул кабинет с твердым намерением уехать из села.
Вышел от него расстроенным, однако в школьном коридоре ко мне кинулась стайка детей из раных классов – стали совать мне в руки поздравительные открытки с Новым годом, на их лицах светилась чистая улыбка, а в глазах их прочитал чувства любви и благодарности ко мне… Не это ли награда? Я привлек к себе самого маленького из моих подопечных, потрепал ему волосы и с улыбкой сказал: “А ну, что мне написал Гнэл?” Он широко раскрыл свои большие миндалевидные глазенки и попросил не строго судить его за возможные ошибки (“я сам писал, мне никто не помогал!”). Ошибок, конечно, на открытке хватало, но я их “не заметил” и похвалил за рвение. Прозвенел звонок на урок, и дети вмиг разбежались по классам, одарив меня своим теплом и сняв осадок с души, накипевшую злость от разговора с “шефом”…
День был сегодня сумасшедшим – до позднего вечера оставался в школе. В учительской страсти не утихали долго: классруки “отстивали” интересы своих подопечных, увы, не самых достойных, а тех, кто им был ближе, по родству или иным мотивам… Оказывается, в этой деревне целые  фамилии приходятся друг другу родней, и навредить кому-то означает вызвать неудовольствие всего “рода”. Вот те раз! А мы-то с Ануш тут уши развесили – об объективности и принципиальности рассуждаем… Разошлись почти к полуночи, пожелав друг другу счастливого Нового года. “Коллеги” подошли также ко мне и с самой очаровательной улыбкой пожелали “всех благ в жизни и педагогической работе” в наступающем году, но сколько фальши было в “добрых словах” иных из них…
Выходя из школы, почувствовал  на своем плече  тяжелую крестьянскую руку. Повернулся – смотрю, директор!
- Ты молодчина! Будешь настоящим педагогом… Извини меня за сегодняшнее… И забудь все, что я сказал…Ты прав!
Я опешил от такого поворота событий, и вмиг его личность неизмеримо выросла в моих глазах!
- И вы меня извините, если показался слишком резким… С Новым годом вас и ваших родных!

30 декабря. Сегодня день прошел в домашних хлопотах: готовлюсь к отъезду домой на зимние каникулы. Не люблю беспорядка – все прибрал в квартире, почистил, помыл! Настроение после вчерашнего последнего “общения” с директором улучшилось. Молодец, мужик! Переступил через себя, не стал твердолобо блюсти “честь мундира” и стоять на своем. Великое качество – признавать свою неправоту и иметь смелость об этом сказать вслух, да еще кому – новоиспеченному, малоопытному учителю, в сущности мальчишке перед ним, известным и авторитетным  в районе человеком. Было бы свинством с моей стороны не оценить подобный шаг. Буду работать еще лучше! Это все, чем я могу отплатить ему в здешних условиях…
 
11 января. Вот и наступил 1972-й… Первая запись нынешнего года! Новогодняя поездка  домой была не совсем удачной. Еще в поезде почувствовал себя неважно – вагон, как и в прошлую поездку, не отапливался, опять страшно дуло от окна, и я на ночь замотал голову казенным полотенцем. Но это не помогло: приехал домой и, кое-как отметив новогодние праздники, провалялся в постели несколько дней. Промчавшийся по миру гонконгский грипп ворвался в ущелья Армении и нашел именно меня! Было обидно, так как строил самые радужные планы на этот приезд в город. Валяясь в постели, обзванивал старых знакомых, оставшихся в городе однокурсников (не век же дуться на них только за то, что у них более влиятельная родня, чем у меня!), да и пару-другую подружек” вспомнил. Все были очень милы, все звали в гости и жаждали услышать что-то пикантное из моей сельской жизни. Увы, я не оправдал их надежд…
Одним из самых долгожданных и, надо сказать, в глубине души – желанных, был телефонный звонок Наири. У меня екнуло сердце, когда я услышал ее томный, когда она этого хотела, и в то же время игривый голосок. Удивилась, что вспомнил ее посреди зимней стужи и нет возможности “выбраться куда-нибудь на лоно природы”. На мой коварный вопрос, а хотела бы она “выбраться” со мной, она, кокетничая, отпарировала, что не отказалась бы от приятной прогулки “с любым из своих многочисленных друзей студенческих лет”. Так сказать, “понимай как хочешь”… Я вышел из щекотливой ситуации тем, что намекнул – при всем желании не могу выйти из-за болезни прогуляться “ни с кем из моих не менее многочисленных подруг”… Остается довольствоваться телефонным трепом и напомнить друг другу о взаимном существовании...
Да, чувствую, что очень трудно вырвать ее из сердца, хотя она года два-три назад и попортила мне немало крови! Время покажет, останемся ли мы добрыми друзьями, соединимся навек или разойдемся, как в море корабли. При наших гордых и самолюбивых натурах последнее наиболее вероятно…

5 февраля. Закончилась еще одна трудовая напряженная неделя. Она ознаменовалась тем, что наш директор был избран… председателем колхоза! Новость несколько ошарашила меня: как мог он променять свое благородное поприще ма кресло, как бы это помягче сказать, не слишком чистоплотное, хотя и, безулсовно, весьма доходное и сулящее кругленькое состояние в будущем (иначе, увы, не думаю!). Ну ему, конечно, виднее. Говорят, в районе его долго уговаривали, - он, вроде, не соглашался, но уломали.
Всегда трудно расставаться с человеком, с которым свыкся, - даже настроение испортилось. Пока что в школе “междуцарствие” и затаенное любопытство: а что будет дальше, кого и чего ждать? Эти вопросы в первую очередь волнуют местную “элиту”, а не меня с Ануш…

10 февраля. С уходом директора школы “в председатели” словно связан небывалый холод в Доме учителя. Два дня назад что-то случилось с трубами парового отопления – сижу и дрожу. Электроплитка дает не более 10 градусов, а достаточно бывает ее выключить хоть на полчаса – и температура падает до семи (моя большая, жилая комната не менее 18 кв.м ). В коридор не рискую выходить – там вообще держится на нуле! Хорошо еще, что в наш просвещенный век пользуемся шариковыми ручками: в старые добрые времена в таких случаях, наверное, чернила замерзали в чернильницах…
Юмор юмором, а сегодня третий день моего вынужденного “закаливания”, и любимый мною Джек Лондон как-то не мобилизует мои духовные и физические ресурсы. Сил нет! Промерз водопровод, затянуло тонким льдом унитаз (!), воду ношу от соседей через дорогу. Боюсь, что с усилением морозов трубы вообще лопнут. Февраль в Армении вообще мерзкий месяц, а уж в этом году зима выдалась суровой…
Ануш совсем скисла – все-таки молоденькая девчонка, и столько напастей. Полуголодное и полухолодное существование не для “слабого пола”. Уже дважды она порывалась уехать обратно в город, но общими усилиями – моими и коллектива школы – ее удавалось отговорить. Я приводил и другие доводы: как я понял, материально ее семья (мать и брат – чуть постарше, отец – в разводе) пострадает, ведь вряд ли в городе она сможет устроиться хорошо, а здесь платят неплохо, и ей удается, конечно, экономя на многом, что-то отсылать родным. Веские аргументы возымели действие. Не скрою, пустил в ход и другой козырь – личного плана, как бы невзначай сказав ей, что в таком случае я останусь здесь совсем один, бе единой “родственной души” среди этих “косных провинциалов”. Я, наверное, не слишком покривил душой, когда проронил вполголоса, но достаточно внятно: “мне тебя очень будет не хватать, если ты решишься на такой шаг”. Ануш вскинула на меня глаза, с благодарностью…
Сегодня вечером зашел к ней, купив в сельском захудалом магазинчике самого вкусного, что здесь оказалось, - ереванского зефира в шоколаде. Заставил ее заварить свежего чаю (кофе как-то приелся), который мне на днях прислала в посылке мама, – индийский не то цейлонский… Мне хотелось вновь вдохнуть в нее жизнь в этих действительно несносных условиях… Сидя за чашкой чая, при свечах (электричество в таких случаях я просто игнорировал и считал неромантичным), стал рассказывать о забавных случаях из моей мальчишеской и студенческой жизни. Она забылась, беззаботно смеялась. Так мы просидели  до позднего вечера и расстались с какой-то непонятной грустью и томлением сердца…

13 февраля. В школу заходил наш, теперь уже бывший, директор, - по делам. Я, как назло, задержался в 8-б. Увидел его в окно, когда он садился уже в председателевскую машину. По-моему, он всплакнул. Дети высыпали во двор и что-то наперебой говорили ему… Конечно, нелегко расставаться со всем тем, что создано было собственными усилиями. Говорят, еще несколько лет назад здешняя школа ютилась в жалком глинобитном сарае и топлько благодаря директору удалось выбить проект и средства на строительство нынешнего отличного школьного комплекса со своими спортзалом и Домом учителя. Ну что ж, сделано не для чужих. Все село благодарно ему за это, а людская память – вещь неоценимая!

25 февраля. Пришел с уроков уставший. Открываю дверь, слышу – журчит вода из нарочно неплотно прикрученного мною крана на кухне! Для меня эти звуки оказались дороже самой возвышенной музыки любимого Баха и Бетховена – холода ослабли и водопровод разморозился сам собой! Это, пожалуй, самое знаменательное событие  за последнюю неделю. Да уж, оказывается, в нашей стране можно радоваться и быть довольным жизнью и из-за такой бытовой малости…

1 марта. Первый день весны знаменателен тем, что приехала комиссия из роно. Моей работой остались довольны и даже предложили работу методиста  на будущий год, в райцентре. Однако такая перспектива не привела меня в “буйный восторг”, как предполагали, наверное, члены комиссии, хотя, не скрою, предложение польстило мне в какой-то степени: значит, мои труды не пропали даром. Все “мои классы” не ударили лицом в грязь – это самая большая награда для меня.

15 марта. На днях  в ответ на свое поздравление с      8 марта получил весточку от Наири. Правда, надеялся на более теплое письмецо, но и такое меня здорово обрадовало. Накатал в тот же день ответ – на семи страницах! (Ей всегда нравился мой стиль: эдакая мозаика из выразительных комплиментов, тонкого юмора и язвительных стрел “в самое сердце”…)
На время придется забросить дневник – еду (вернее, делегируют от школы и района) по “школьным делам” в Ереван.

*   *   *

Приехав на республиканский семинар преподавателей-словесников, Андрик нашел город каким-то чужим и неуютным. Пасмурно, дождливо, слякотно, грязно… Ведь привык видеть Араратскую долину в это время года уже залитой весенним солнцем, напоенной ароматом пробуждающейся природы. Что за метаморфозы преподносит климат?
Первым делом, прямо на вокзале, он позвонил Наири. В голосе ее не почувствовал особой радости и ему даже показалось, что она не одна и ей помешали. Но все же бывшая пассия не отказалась от встречи с ним. Решили посидеть вечером в кафе “Сквознячок”. Андрик не случайно выбрал его: когда-то, еще на первом курсе,  они впервые пришли сюда вместе, после лекций. У него, как всегда, было мало денег – взял лишь кофе и пирожные. Тогда девушка, слегка кокетничая (она это любила!), сказала: “Ты же знаешь, мой папа доктор-профессор, у меня всегда с собой много-много денег, закажи еще, пожалуйста, бутылочку лимонада… Я доплачу”.
- Ну раз твой папа профессор и у тебя всегда есть деньги, я лучше закажу коньяк!” – отшутился Андрик.
Но коньяка здесь не подавали и тогда выпили все же лимонаду. Это было давно, очень давно…
- Ну как ты здесь без меня? – спросил он Наири, не из любопытства, а скорее чтобы как-то начать разговор.
- Нормально… Хожу на  работу, приходится далеко ездить, в другой конец города.
- Что, папа профессор не мог устроить на преподавательскую работу в своем вузе или в какую-нибудь школу?
- Я работаю не по специальности. “Папу-профессора” я не впутываю в свои дела.
- Извини, что перебил. Ты рассказывай, рассказывай – мне все интересно!
- …По вечерам читаю или вяжу. Иногда встречаюсь с подругами по институту, некоторых ты знаешь лично…
- Только с подругами? – съязвил юноша, не удержавшись.
- Не только, с друзьями тоже, – отпарировала она, многозначительно глядя в глаза Андрику.
- Их так много? Я бы еще позволил тебе иметь одного, на всякий случай…
- Решать за меня, милый мой, у тебя нет никаких оснований.
- Никаких?
- Ровным счетом никаких…
- Да-а-с? А все что было у нас хорошего? Разве нам нечего вспомнить? – с укором сказал юноша, хотя и был сбит с толку такой категоричностью.
- Разве этого достаточно, чтобы манипулировать мною и моими чувствами? – усмехнулась Наири.
Парню показалось, что она хочет досказать что-то важное, по крайней мере для него. Но та молчала. Он решил ей помочь “раскрыться”.
- Арсен видел тебя несколько раз с Гагиком.
- Какой Арсен? – рассеянно спросила Наири.
- Мой приятель, он в городе устроился работать… в КГБ, то ли в МВД… Ты его знаешь.
- А-а, вспомнила… Ну и что?
- Ничего. Это у тебя серьезно с ним? – у Андрика все больше портилось настроение.
- Не знаю... Он хороший парень… Главное, мужчина – не филолог, - Наири улыбнулась и, чтобы спутник не обижался, сжала ему по-дружески руку. – В последние месяцы часто звонил, просил выйти с ним. Доставал билеты на концерты популярных гастролеров. Мне очень хотелось бывать на этих концертах, а он словно предугадывал мои желания…Это было приятно и весьма кстати!
- И это все? – Андрик слегка растянул губы в улыбке.
- Пожалуй, да, - тихо и серьезно ответила девушка, - если не считать того, что он сделал мне предложение и даже собирается сводить к родителям… на днях…
- И ты пойдешь? Ты согласилась? – парень был сражен.
- Не знаю… Я никому никогда не давала, и нынче не даю, повода слишком надеяться… Оставим, пожалуйста, эту тему. Мы встретились с тобой как старые институтские друзья, которым есть что вспомнить, к тому же приятного, и ничего более…, - запальчиво среагировала Наири и нервно затянулась  сигареткой.
- О кэй… Просто посидим… Я ведь соскучился не только по тебе и родным, но и по всему городскому, ереванскому. Прости провинциального “варжапета” – после деревни чувствую себя здесь как в Париже, в котором, увы, никогда не был и вряд ли буду на моих “учительских хлебах”… Ты знаешь, Най-джан, я даже улицу сейчас перехожу, боязливо озираясь по сторонам, настолько отвык от транспорта, - то ли дело на селе!
Наири удивленно вскинула брови и вдруг прыснула со смеху. Откинувшись на спинку стула, хохотала от души, обнажив, к досаде парня, ряд своих некрасивых, неровных зубов (это было, пожалуй, единственное, что портило ее женское обаяние!). Пока она была “во власти эмоций”, Андрик невольно вспомнил, как еще в первые месяцы знакомства бестактно сказал ей в аудитории, не без доли иронии и ехидства: “Если мы когда-нибудь поженимся, первым делом займусь твоими зубами!” Это было дерзко и страшно глупо с его стороны, но она, будучи весьма бойкой и острой на язычок, сама съязвила: “Выбьешь, что ли, своими кулачонками?!”. “Нет, заставлю вставить новые, как у американских кинозвезд!”. “Что же, посмотрим… А ждать долго?” – игриво  посмотрев на него, Наири растворилась в толпе подружек. Она явно “сыграла” безразличие… Впрочем, тогда были всего лишь только-только перезнакомившимися друг с другом первокурсниками и не очень-то придавали значения сорвавшимся с губ словам… Почти детьми были…
…Наири успокоилась, молча допила кофе и привычным движением перевернула чашечку.
- И давно ты стала гадать на кофейной гуще? – усмехнулся Андрик и глотнул немножко коньяку, задерживая его на кончике языка.
- Почему ты поморщился? Коньяк плохой? – перевела она разговор в другое русло, увильнув от ответа на вопрос.
- Да, пожалуй, смахивает на фальшивый, хотя я далеко не дока в выпивке…, - заметил юноша. – В этих кафе нередко всякую дрянь подсовывают… Позорят доброе имя нашего божественного напитка… И все же ты не ответила на мой вопрос…
- Ах да… извини… Я почему-то верю в гаданье на кофе, как и снам… Ты знаешь, мы с тобой еще были на втором курсе, подружка нагадала мне “печальное известие”… Представляешь, я вернулась домой и застала  маму в слезах – в Москве скончался мой дядя, ее брат.      У него случился инфаркт прямо на улице. Он упал на тротуаре, а прохожие подумали, что  пьяный, - экая невидаль в России! – и не подошли сразу. Потом было поздно…
- Брось, это просто совпадение…
- Не знаю, может быть. Но, кстати, сегодня утром мне снова гадали на работе.
- И что же нагадали твои старые девы?
- Размолвку с молодым интересным мужчиной… с черной, как смоль, бородкой. – Наири пристально и лукаво посмотрела на визави, - …который когда-то, кажется, мне не был безразличен…
- Когда-то? Кажется? – ему стало не по себе.
Наири нежно накрыла его руку своей мягкой ухоженной ладонью и решительно отчеканила: “Все, Андрик! Ты хороший, чистый парень, таких сейчас не часто встретишь. А я уже давно не та, кого ты так долго и верно любил, я твердо знаю, что ты любил меня и сейчас любишь! Но мне кажется, я никогда и не была такой, какой ты меня видел… Ты создал себе образ-идеал, которого не было! Я в сущности стерва и дрянь…
- Ты отдаешь себе отчет, что говоришь? Ты наговариваешь на себя… Почему?
- Нет и тысячу раз нет! Если бы я даже согласилась выйти за тебя, ты не был бы счастлив со мной. Я знаю себя… и тебя… У меня было за эти годы немало парней и они, уверяю тебя, были далеко не джентльмены и паиньки… Ты же однолюб и до сих пор, бьюсь об заклад, чист…Чист душой и телом! По тебе же видно, что ты до сих пор девственник: мужчины  смотрят на женщину иначе…Уважая и где-то глубоко внутри любя тебя, прошу: расстанемся друзьями! Ну, встали?
Андрик, несмотря на тягостную для него развязку,  взялся проводить ее до дому. Шли не торопясь, по любимым и не раз исхоженным вдоль и поперек улицам, - “их” улицам – Абовяна, Туманяна, Терьяна, Пушкина… По дороге наговорили друг другу еще пару неприятностей, припомнили все “грешки”. Расстались, пожалуй, без горечи и ожесточения. Юноша даже осмелился  поцеловать ее на прощанье, как-то неуклюже, куда-то под ушко. Или она ловко увернулась, чтобы не соприкоснуться губами?
- Будь счастлива, если сможешь… Но поверь, вряд ли еще в чьем сердце ты займешь места больше, чем в моем…
Наири нерешительно опустила голову, как-то неуверенно потоптавшись, простилась с ним.  Он повернулся спиной и медленно пошел в сторону Оперного сквера, а в ушах стоял торопливый стук ее удаляющихся каблучков-шпилек. Это уходила первая юношеская любовь? Впрочем, сегодня Андрик убедился, что продолжать что-либо бесполезно – это было бы неприятно уже не только ей, но и ему.
Еще один кусочек сердца больно сжался и так и остался в оцепенении на всю жизнь. Оборвалась еще одна ниточка, связывавшася парня с прошлой беззаботной студенческой жизнью…
Разрыв с Наири по существу выбил Андрика из колеи. Утром проснулся с головной болью. Вновь вспомнил вчерашнюю встречу, весь разговор до мелочей. Никак не мог смириться с мыслью, что она потеряна для него. Да, прекрасно сознавал, что девушка далеко не святая, видел ее не раз с другими, хорошо знакомыми по вузу ребятами, но… но все же Наири нужна была ему для душевного равновесия. В ее обществе юноша наполнялся какой-то неведомой энергией. С ней было легко и в то же время порою страшно хлопотно, трудно. Теперь покончено с этим двойственным состоянием. Вчерашний разговор дал ему полную свободу действий (Наири же всегда чувствовала себя свободной от каких-либо обязательств по отношению к нему).
“Пожалуй, надо выпить чашечку кофе с коньячком и побаловаться сигаретой”, - подумал  Андрик, не считавший себя заядлым курильщиком, а потому любивший держать дома исключительно дорогой табак. Не найдя пачки сигарет поблизости, стал шарить в глубине письменного стола. Вместо курева рука нащупала старую потрепанную записную книжку. “Боже, как давно это было!” – юноша имел привычку на первой страничке своих записных книжек ставить год. Этот – 1968 года! Какая древность, какие забытые имена: Анаит, Мара, Маня, Мариам, Элла… Элла? О, вот с ней он не прочь бы не только поболтать – современна, эмансипирована, начитанна, остроумна и, кажется, была неравнодушна к нему какое-то время… Хм-м… Если номер телефона тот же, не грех позвонить. Тем более, что на душе скребут кошки и надо как-то “раскрепоститься”…
В телефонной трубке Андрик услышал ее ровный, совершенно не изменившийся голос приятного тембра. Когда напомнил о себе, Элла, как ни странно, не особенно удивилась.
- Знала, что когда-нибудь ты объявишься и позвонишь, бирюк, - игриво сказала она. – А как ты оказался в городе? Слышала от подруг, что ты прозябаешь в какой-то богом забытой дыре за тридевять земель отсюда!
- Ну это уж слишком, тебе просто сгустили краски. Не дыра это вовсе, а славненькая, правда бедненькая, деревенька, взметнувшаяся в горы над Дзорагетом, река такая есть, слышала? – “варжапет” попытался заступиться за “свое” село, которое уже действительно успел полюбить.
- Я не знаю, где этот Дзорагет и знать не хочу, но, по-моему, мы зря теряем время на телефонный треп… Что ты сейчас делаешь, может зайдешь ко мне на чашечку кофе, я и сладкое вчера испекла, - предложила запросто подружка давних лет, словно расстались с ней лишь на днях.
- Добро! Идея мне понравилась, тем более, что она твоя! – не растерялся Андрик. - У меня, кстати, паршивое настроение, а послезавтра я уезжаю обратно, как ты выразилась, в свою “дыру”…
- Вот и славненько! Жду к полудню. Смотри, не подведи, а то к вечеру я должна выйти из дому на оч-чень важную встречу!
- Куда и с кем? – попытался полушутя выведать парень.
- Ты, как всегда, не в меру любопытен! – отрезала она. – Поспеши, если хочешь, чтобы мы встретились… Чао!
В трубке загудел отбой.
…Выбрав у уличной торговки самые пунцовые и пышные гвоздики, Андрик ровно в полдень “при всем параде” заявился к Эллочке.
Она открыла ему, светясь интеллигентной улыбкой, и в дверях уже успокоила тем, что дома одна и никого не ожидается до самого вечера: “можешь чувствовать себя вполне непринужденно!”
- Сколько лет, сколько зим! - не без кокетства покачала Элла головой с копной огненно-золотистых волос, когда оба “утонули” в массивных креслах у журнального столика.
- Ты похорошела с тех пор, как мы расстались, - оценивающе оглядев ее, подытожил Андрик.
- Спасибо за комплимент, но я всегда была хороша собой! – засмеялась она. – И ты это прекрасно знаешь!
- Ты тоже неисправима в своих “контр-доводах” – нашелся не менее остроумный юноша.
Элла вдруг засуетилась: “Да что же это я сижу тут!”. И побежала на кухню. Угощение было традиционно ереванским: ароматный черный кофе, апельсины, бонбоньерка шоколадных конфет, бутылочка коньячка и, конечно, лучшие армянские сигареты… Все это скрасило времяпровождение молодых – за воспоминаниями о недавнем прошлом, о беззаботных и взбалмошных студенческих годах, о друзьях-товарищах, об их сложившейся или неудавшейся судьбе… Часы пролетели незаметно, и Андрик вдруг поймал себя на том, что Элла стала как-то невнимательно слушать его.
- О, извини, разболтался, - среагировал юноша на взгляд, брошенный ею как бы невзначай на золотые часики на руке. -  Пора идти, “мы чудно время провели”, даже не ожидал, что ты захочешь меня принять… Ведь прошло лет пять, наверное?
- Да, пожалуй, пять…, - задумчиво сказала она и извинилась, что ей действительно уже пора собираться.
Андрик встал навстречу ей и по-дружески тепло приобнял. Не хотелось отрываться от ее мягких нежных белоснежных плеч… Эллочка чуть отодвинулась и многозначительно посмотрела ему в глаза – в ее взгляде было то ли удивление, то ли скрытая надежда… Она никогда не была ханжой и прямо спросила: “Уж не хочешь ли ты сказать, что любишь меня? Я ведь, сам знаешь, взбалмошная, могу и поверить…
- Не-ет, - от неожиданности вопроса у парня язык  прилип к нёбу. -  Но какое-то время я действительно был от тебя без ума, да и сейчас испытываю к тебе светлое, чистое чувство...
- Ну допустим, что с того? – ожидающе-вопросительно Элла томно вскинула на него свою бесподобно красивую головку с огненной гривой волос.
- Хотя бы то, что ты могла бы отложить свою сегодняшнюю встречу не знаю с кем и выйти прогуляться со мной, - осмелел Андрик. – Тем более, что скоро уезжаю обратно в свою, как ты окрестила, “дыру”, а он (или она) остается здесь…
- Резонно, - легко согласилась с ним Элла. – Ты меня почти убедил. Посмотрим, что из этого выйдет…
Она плюхнулась обратно в кресло и, взяв на тонкие коленки телефон, стала набирать чей-то номер. Андрик молча ждал стоя в дверях. Ему показалось, что она затеяла какой-то розыгрыш (это было бы в ее духе!).
- Ашот, здравствуй, дорогой! – между тем она в упор смотрела на Андрика. – Как ты думаешь, мы можем сегодня отказаться от встречи с твоими родителями?
Голос в трубке недовольно загремел и стал что-то чеканить…
Элла попыталась прервать поток слов, как уже стало ясно Андрику,  своего “крутого суженого”.
- Я пошутила, Ашик-джан, у тебя совсем нет чувства юмора! Конечно, я почти готова и через полчаса буду ждать тебя у филармонии… Хорошо-хорошо! Не надо за мной подъезжать на машине… Нет… Пройдусь…Я хочу подышать свежим воздухом… Уверяю, у твоих родителей не будет повода для недовольства! Все-все, целую…Жди!
В трубке раздались гудки. Элла торжествующе посмотрела в сторону своего гостя: “Как видишь, не получилось…Не обессудь!”
Андрик почувствовал себя круглым идиотом. Не потому, конечно, что легко, по первому зову, согласился прийти к ней, – это была вполне объяснимая встреча сокурсников. Он не мог себе простить последнего – предложения провести с ним вечер и чуть ли не невольного признания в любви… Как получилось, что за все время беседы не смог уловить, что здесь ему ничего “не светит” и вместо умиротворения, успокоения после вчерашеней встречи и разрыва с Наири он получил не менее ощутимый и болезненный щелчок в лоб! Неужели в своей забитой деревне совсем потерял чувство реальности и нюх на женщин, забыл об их коварстве?
Занятый этими мыслями, юноша, видимо выглядел со стороны весьма жалким…
У Эллы заскребли кошки на душе. Она, подойдя вплотную, мягко положила руку на плотное плечо Андрика.
- Ты не обижайся, ведь я тебя не собиралась разыгрывать… Мы действительно очень мило провели время и я действительно хотела увидеть тебя после стольких лет разлуки… Дур-р-рачок Андошка, я ведь тебя лю-ю-била… пять лет назад! Ты этого не заметил или сделал вид, что не заметил…Тогда я тебе показалась пустышкой, глупенькой, легкомысленной и недалекой кокеткой… Признайся,  угадала?! Ведь ты все искал “равных себе” – умных, начитанных, философствующих особ, “фонтанирующих” цитатами из Канта, Гегеля, Фрейда… Нашел такую? Как я понимаю, нет! Иначе не вспомнил бы обо мне и не позвонил… А теперь твой поезд ушел, дорогой…
Андрик, видно, изменился в лице, потому что она спросила тревожно: “Что с тобой?”
- Ты действительно “втюхалась” в этого Ашота? – уязвленный парень нарочно перешел на уличный жаргон.
- Не скажу, что схожу с ума по нему, но он… надежный мужчина, со связями, любит меня такой, какая есть, у него есть все, что обеспечит мне безбедную и достойную  жизнь… По нынешним временам это – главное! А чувства… как видишь, они имеют подлейшую способность остывать, улетучиваться…
- Но… тогда, годы назад, я не догадывался даже о твоих чувствах ко мне… Поверь! Да и ты этого не проявляла, насколько я помню, достаточно явно…
- Еще бы! Я не собиралась быть посмещищем в институте: все знали, что ты был поглощен этой… шлюшкой Наири! Наверное, только для тебя было секретом, что пока ты пишешь свои дурацкие рефераты и радуешься каждой фиговой пятерке в зачетке, грезишь какой-то эфемерной наукой, она гуляет на полную катушку с…
- Замолчи, все знаю! С ней покончено! – глухо прервал Андрик вскипевшую девушку. – Не порть нашу встречу, мне было так приятно сегодня видеть тебя, пообщаться, вспомнить былое…
- Да что это я в самом деле! – опомнилась Элла и закрыла лицо руками. – Наверное, коньяк в голову ударил… Извини ради бога!
Она потянула парня за рукав и вновь усадила к столику: “Давай выпьем на прощанье “по рюмашечке”, как говорится в одном славном фильме, и забудь все, что я сейчас налаяла…”
- Вроде тебя ждут… Опоздаешь ведь…, - нерешительно замямлил Андрик.
- А будь что будет, перебьются и он, и его родители! Садись…, – бесшабашно кинула она.
- Ну смотри, будь по-твоему, - примирительно улыбнулся Андрик и чокнулся. – Желаю тебе счастья  с твоим “надежным”, “богатым” и “пробивным” Ашотом…
- О-о! Неугомонный и ехидный, как всегда! Кстати, многие девчонки на курсе ненавидели тебя именно за твой едкий язык, за твое злорадство… Давай, иди уж, а то опять наговорим друг другу бог знает что! Ашот прибьет меня за опоздание!
- Ах даже такое возможно!? Браво, я поздравляю тебя с выбором! Ну-ну, прощай, моя “несостоявшаяся любовь”!
За юношей мягко закрылась еще одна дверь…
Милые когда-то сердцу девушки растворялись из его бытия одна за другой – вчера Наири, сегодня Элла…
…Ночным  поездом Андрик уехал из города, радуясь отъезду и стараясь поскорее забыть обе “романтические” встречи, но неприятный осадок еще долго терзал его постепенно черствеющее сердце…

*   *   *

5 апреля. Как давно я не открывал свою “исповедную книгу” – вот уже сколько времени рука не поднималась записывать что-либо в дневник. Настроения не было, да и в школе дел хватало. Все-таки рутинность школьного процесса порою просто убивает!
Сегодня провел родительское собрание. Прошло хорошо,  при “полном сборе” – не в пример тому злополучному собранию в начале учебного года. Родители относятся ко мне с большим уважением, прямо в рот смотрят, когда я изрекаю самому противные “прописные педагогические истины”…
Лорийская весна  набирает силу: кругом все “цветет и пахнет”, буйно пробуждающаяся природа воодушевляет и радует душу, прибавляет духовной энергии и физических сил. Все чаще выбираемся с Ануш “на пленэр”, разнообразим свой досуг велосипедными прогулками (“велеки” услужливо предоставляют наши старшеклассники, вечно катающиеся под нашими окнами)… Такие вылазки отлично освежают!

12 апреля. Весна, как говорят поэты, кружит головы. Не обошла она и нас с Ануш. После окончательного разрыва с Наири чувствую, что все сильнее привязываюсь к коллеге. Обычно по понедельникам у Ануш нет уроков в школе. Эти дни я называю “тяжелыми” и обязательно забегаю к ней вечерком - “увидеться” и “потрепаться”. Как и в первые дни нашего знакомства, засиживаемся допоздна. Но это уже не те беззаботно-наивные вечера… Мы здорово повзрослели за эту зиму. Трудности, неопытность в работе, неустроенный быт – все нам пришлось перенести вместе. Деревня, со всеми ее противоречиями, именно своей косностью породнила нас.

*   *   *

Впервые за время пребывания здесь Андрик не воспользовался возможностью поехать домой на праздники. Он решил встретить Первомай в деревне, как говорится, “на лоне природы”.
Дзорагет, обычно не отличающийся многоводностью, ныне разлился вовсю!  Вековые дубовые  и буковые рощицы по обеим берегам реки придают исключительную живописность ущелью, особенно в эти майские дни. Ануш с утра приготовила все необходимое для “пирушки”. Парню осталось лишь забежать в магазинчик и купить пару бутылок сухого вина и лимонада.
В ущелье, когда переходили по валунам через бурлящую, но неглубокую реку, Андрик подал девушке руку и невольно улыбнулся.
- Ты что-то вспомнил? – с любопытством посмотрела она на “коллегу”.
- Да! Помнишь, как-то еще осенью мы переходили реку именно в этом месте… Я протянул тебе руку… Тогда ты смутилась, отпрянула от меня и чуть не угодила в воду!
- Тебе показалось тогда. Я и не собиралась падать…, - попыталась оправдаться Ануш, но потом перешла на более игривый тон. – Это я нарочно, наверное. Ты же мне и тогда нравился!
- Знаю! – самоуверенно ляпнул Андрик и, испугавшись, что мог обидеть этим, рассмеялся и по-дружески обнял ее.
- “Зна-а-ю!” – передразнила Ануш. – Ты все у нас знаешь! Почему ты такой умный? Мне бы хотелось, чтоб был чуточку глупее…
- Неправда, ты бы не хотела иметь глупого мужа!
- Ах, ты уже прочишь себя в мужья! Не говори гоп, пока…
-…не перепрыгнешь! Как филолог, русские пословицы и поговорки я знаю неплохо! – отшутился Андрик. – А вдруг перепрыгну?!
Ануш недоуменно посмотрела на него.
…Устроились под большим, пышно и причудливо разросшимся дубом, вокруг которого уже пробилась молодая яркая травка, усыпанная кое-где прошлогодними желудями. Ануш аккуратно расстелила принесенное с собой покрывало, разложила на чистое полотенце нехитрую еду – нарезанные заранее еще дома овечий сыр, вареную колбасу, не очень свежее магазинное печенье…
Расправившись со съестным и выпивкой, юноша растянулся на чуть сыроватой траве. Голова его покоилась на мягких коленях Ануш. Над ними было ярко-синее небо с “ватными” весенними облаками, медленно сносимыми ветром куда-то за зубцы скал над ущельем. Вокруг благоухала проснувшаяся природа, в траве стрекотал кузнечик, одинокая ранняя бабочка трепетала желтыми крылышками, судорожно  перелетая с одного растеньица на другое, словно боясь не дожить до конца своей мимолетной жизни.
Андрик был в полном блаженстве…
Ануш, склонившись над ним, водила травинкой по его лицу. Вот она очертила овал лица, губы…
- Не делай, щекотно! – мягко попросил юноша, но девушка продолжала “рисовать”.
Травинка скользнула своим острым концом по подбородку, затем к шее…
- Ну перестань, - взмолился Андрик.
- Тебе действительно неприятно?  - удивилась она.
- Уже да… Предпочитаю  чувствовать на своем лице твои нежные, ухоженные наманикюренные пальчики…
-О-о, да ты у нас настоящий сердцеед! – шутливо щелкнула парня по носу Ануш и взъерошила ему волосы. – Какие они у тебя жесткие, я и не предполагала, что курчавая шевелюра может быть такой…
- Что, начиталась о мягких, шелковых кудрях Есенина? – усмехнулся Андрик.
Девушка промолчала и как-то странно посмотрела на него. Парень вскинул на нее глаза – она порозовела, то ли от выпитого вина, то ли от чистого горного воздуха, и была сейчас удивительно мила! Ее большие карие глаза на смугловатом  лице  светились радостью. Андрик почему-то был уверен (ему хотелось в это верить!), что виной тому были не воздух и не вино, а он сам! Эта уверенность придала ему смелости и, притянув Ануш обеими руками за шею, крепко и долго поцеловал ее в прямо в губы. Все существо его словно пробило электрическим током – такого он еще не испытывал… Сердце заколотилось в предчувствии чего-то важного в его жизни…
- Ты с ума сошел! Что ты делаешь?! Опомнись…, - почти вскричала Ануш и попыталась резко оттолкнуть парня.
Попытка оказалась тщетной – Андрик только сильнее сжал ее в объятиях…
Девушка инстинктивно все еще пыталась сопротивляться, но потом сама прильнула к нему, лишь причитая: “…я знала, что так будет…знала, что этим кончиться… еще тогда, когда мы в первый раз спустились в это проклятое ущелье…”
Голова юноши гудела, уши заложило, и слова ее летели куда-то мимо в бездонную Вселенную… Поток ее торопливых фраз потонул во взрыве страстных, не испытанных доселе чувств… Физическое и духовное потрясение было сильно и …неминуемо! Оба оказались в раю: здесь, в этом забытом богом и людьми уголке он стал мужчиной, она – женщиной! “Грехопадение” свершилось.
…Солнце медленно уходило за сказочные, багрово-лиловые горы. В ущелье начало смеркаться. Ануш стала поторапливаться, боясь наступающей темноты. Она все озиралась, когда пробирались по густой кое-где траве к тропинке вдоль реки, ведущей наверх, к селу. “Я боюсь змей, Андрик…Говорят, их здесь много…”, - шептала она, крепко ухватившись за парня. “Для змей еще время года холодное, - с видом знатока успокоил он ее, - они спят сейчас в норах! Но если ты не уверена в моих словах…”, - Андрик схватил ее в охапку и понес, как драгоценную ношу. Она вскрикнула, не ожидая такого оборота. Ануш была легкой, как пушинка… Сквозь тонкую ткань сорочки юноша чувствовал чуть потное, теплое тело девушки и ее грациозные ручки, крепко сплетенные за его головой…
- Опусти меня на землю, тяжело ведь! Не строй из себя Геракла…Я уже убедилась, что ты крепок – во всех отношениях! – со смехом сказала она, когда Андрик с нею на руках перепрыгивал через огромные камни, разбросанные по пути здесь и там.
… В село молодые учителя попали затемно, уставшие, но потрясенные пережитым. Андрик поднялся к Ануш, не заходя к себе. Они долго сидели еще за чашечкой кофе, выкурили по паре сигарет (парню не очень нравилось, что молодая девушка увлекается этим, но Ануш это “шло”). Говорить ни о чем не хотелось – каждый мысленно в этот миг, наверное, “прокручивал ленту” сегодняшнего незабываемого “синематографа”…Ущелье Дзорагета стало вехой их дальнейшей жизни…
Свеча на столике медленно, но верно догорала, шипя и потрескивая. Ануш хотела зажечь свет, но юноша удержал ее за руку: “Сейчас мне неприятен электрический свет… У тебя нет другой, более приличной свечки?”
- Кажется, есть.
- Зажги, если не трудно…Я, знаешь, всегда был романтиком, а сегодня – особенно…
Свеча мерно осветила уютную комнатку Ануш. “Коллега” не в первый раз заходил к ней, но никогда не обращал внимания на интерьер. В углу белела кровать, застланная дешевым покрывалом; рядом, на маленькой тумбочке, лежала потрепанная книжка (по обложке смахивала, кажется, на “Маленького принца” Сент-Экзюпери, очень полюбившегося всем романтичным девушкам Советского Союза) в соседстве со скромным керамическим кувшинчиком с тремя увядающими тюльпанами; стену напротив “украшали” несколько красивых пейзажей, вырезанных, судя по отменному качеству полиграфии, из какого-то иностранного иллюстрированного журнала.
- Ты так всматриваешься, словно впервые оказaлся в моей комнате, - удивилась Ануш.
- Кто тебе подарил тюльпаны? – неожиданно спросил Андрик таким тоном, словно хотел уличить ее в чем-то неблаговидном.
- Ученики, кто же еще мог! Ты-то в этом плане не очень сообразителен…, - скосила она на него взгляд.
Парень стушевался и затянулся сигареткой в очередной раз.
- Не замечала, чтобы ты так много курил…
- Открой форточку, пусть проветрится…
- Я не потому сказала… Кстати, я люблю сигаретный дым и не очень воспринимаю некурящих парней… От них должно пахнуть табаком, а не потом или джемом…
Андрик многозначительно посмотрел на нее: “Ты говоришь так, словно у тебя был целый табун знакомых мужчин!”
Ануш охнула от явной бестактности: “Как ты можешь так разговаривать со мной… после того, что было между нами…
- Извини, ради Бога! – спохватился юноша. – Не хотел ведь обидеть…
- Но обидел… Умудрился…Ты что, не веришь, что цветы подарили в школе? Почему ты так подозрительно смотришь на меня? Что вдруг случилось?
- Хочу угадать, какой ты была раньше, до того, как познакомилась со мной… Ведь ты говорила, что в годы учебы в педучилище жила в общежитии. А там та-а-кие нравы… Да и здесь  какое-то время за тобой увивались местные, помнишь? - как бы в полушутку-полувсерьез ерничал Андрик.
- Ах, вот в чем дело… Мое прошлое в тумане! - усмехнулась она. -  Все армянские мужчины неисправимы! Поверь, ничего такого, за что могла бы сейчас краснеть перед тобой, да и перед кем угодно, не было до сих пор, по крайней мере до сегодняшнего злополучного дня, не было и не могло быть! У тебя, видно, до сих пор никогда не было ни одной женщины… Ты не понял сегодня ничего? Неужели моя сегодняшняя слабость дала тебе повод для столь унизительных сомнений? Какая же дура!
  Ануш разрыдалась… Андрик кинулся к ней, обнял за плечи и извинился вновь, целуя в волосы, еще пахнущие травами ущелья.
- Ну давай выпьем еще разочек – в знак примирения!
- Ах, что со мной делает эта вонючая деревня! – успокоившись и придя в себя, уже с улыбкой сказала она. – Здесь поневоле надо или спиться, или спеться… По-моему, твоими усилиями мне суждено и то, и другое…
Юноша от души расхохотался, заметнв вслух, что она весьма остроумна и не далека от истины…
- Андрик, уже далеко за полночь, - наконец спохватилась Ануш, глянув на часы. – Ты что, не собираешься идти к себе?
Он удивленно посмотрел на нее: вопрос показался идиотским, после всего, что произошло в ущелье.
- А ты хочешь, чтобы я ушел?
- Не знаю…, - нерешительно сказала Ануш. – Завтра у меня первые уроки у чертенят-четвероклассников, надо бы выспаться… Да и что люди скажут, если заметили уже – зайти-то ты ко мне зашел, да не вышел… Ребус для всей округи!
Оба от души рассмеялись, и “полная гармония” между ними восстановилась.
Андрику не хотелось уходить, да он вовсе и не собирался делать этого …
 
…24 апреля – незаживающая рана нашего народа. В школе прошел утренник, посвященный жертвам Геноцида армян 1915 года. Конечно, после изветсных событий 1965-го, когда в Ереване многотысячная демонстрация впервые за все годы советской власти осмелилась во весь голос заявить миру о требованиях армянского народа осудить это преступление века и, растянув черные транспаранты и флаги,  скандировала “Земли! Земли!”, власти быстро прикрыли “националистическую” деятельность слишком опъяневшей от “хрущевской оттепели” студенческой молодежи, пересажав для острастки особенно рьяно радеющих “за свободу и независимость”. Дата эта стала полулегальной, и обычно в преддверии его в учреждениях и вузах проводились собрания, на которых рекомендовалось “не высовываться”… Однако народ, тем более студенчество, считало с тех пор своим святым долгом чтить память невинных жертв посещением мемориала, воздвигнутого в Цицернакаберде.  В этот день люди, а особенно молодежь, сбегали с работы или занятий и порою всей семьей шли и шли беспрерывной лентой, с алыми тюльпанами и пунцовыми гвоздиками, к ставшему заветным памятнику… Андрик, сам чувствуя зов крови дедов с отцовской стороны – выходцев из Западной Армении, всегда был в числе тех, кто свято чтил этот день. Здесь, в деревенской глуши, в меру своих сил и возможностей, также подбил дирекцию “по-человечески” отметить эту дату. Директор не особенно противился, но парторг заметила, что не грех посоветоваться в райкоме... Естественно, “молодой варжапет” не собирался ждать указаний “сверху” и подготовил со своим классом отличную театрализованную композицию, подобрая из старшеклассников хороших декламаторов – задал им поэтические отрывки из Даниэля Варужана, Сиаманто, Рубена Севака и других западноармянских поэтов, а также бесподобной “Несмолкающей колокольни” Паруйра Севака. Сам же оформил стенгазету и фотомонтаж к этому дню, стараясь привлечь активных детей из “своих” 8-9-х классов. Десятиклассников решил “не теребить” – у них и так хватает хлопот перед выпускными экзаменами, пусть лучше занимаются…
В школе буквально все – и педколлектив, и старшеклассники – положительно оценили энергичную деятельность Андрика.  Завуч и парторг (как видно, противодействия “свыше” не было!) после утренника, длившегося более двух часов, подошли и искренне поздравили с успехом. Андрик лишь пожалел, что не было бывшего директора школы - доброжелательного и мягкого человека, принимавшего его на работу, - хотя и говорили, что он придет. Как выяснилось позднее, его срочно вызвали утром в райцентр в связи с предстоящей посевной кампанией…
Прошел еще один день сельской жизни городского юноши, но это был необычный день – скорби и надежды. Надежды, что этот “черный апрель” никогда не повторится для народа, испившего горькую чашу страданий до дна, и тем не менее воспрявшего духом, как никогда.
Брызжущая через край активность в связи с 24 апреля сыграла злую шутку. Парторг, она же и.о директора школы, вызвала Андрика к себе после уроков и заявила: “Хотя ты и не партийный, мы с завучем решили поручить тебе одно важное дело. К нам в район на майские праздники приезжает делегация тружеников села, сельской интеллигенции и деятелей культуры одной из наших союзных республик – Казахстана, в рамках Недели дружбы братских народов в связи с 50-летием образования СССР. Районное руководство решило направить их и в наше село, как передовое, находящееся на хорошем счету в райцентре. Так что, давай, не подводи нас, ты человек молодой, столичный, язык у тебя подвешен хорошо, ты прекрасно провел утренник, лучшей кандидатуры, чем ты, в школе, да и на селе, не подыскать!”
- Выходит, ереванец представляет цвет лорийской деревни…, - смеясь заметил юноша.
- Ты давай не остри, а лучше представь мне к завтрашнему утру текст выступления, хотя бы в общих чертах, я как-никак парторг, - уже сдержанно и серьезно заключила беседу “деловая женщина”.  – Ты словесник, специалист русского языка, и никто лучше тебя не осилит русскую речь, не по-армянски же мы будем говорить с казахами!
“Логично”, - подумал Андрик, а вечером набросал на тетрадном листке речь “о дружбе, братстве и единстве  народов”, “ленинском интернационализме” народов-братьев… “Какая чушь, - думал  он, приправляя собственные “откровения мысли” цитатами из “Правды”, взятой днем из школьной библиотеки по совету парторгши. - Что общего может быть между русским и эстонцем, таджиком и молдаванином, казахом и армянином? Пожалуй, лишь то, что их в крепком своем кулаке “сплотила навеки Великая Русь”, как поется в гимне страны? Это верно – навязанное “разнокалиберным” народам политическое и экономическое единство явно есть, но за что же обезличивать их под ставшим модным в наши дни безликим клише - “советский  народ”? Это еще что за зверь, с чем его едят? Но, увы, всего этого не скажешь вслух ( а надо бы – и писать, и говорить!). Ясно, что гостей будут сопровождать, как понимал Андрик, “районные верхи” и,  может быть,  даже сам секретарь райкома… Да тут не то что лишнего не скажешь, но и подумать не посмеешь…
С грехом пополам Андрик дописал (скорее, почти списал) “фитюльку”, рассчитанную на “боссов от идеологии” районного масштаба, и плюхнулся в свежую, прохладную постель. “Утро вечера мудренее!”
 На майские праздники школа с утра готовилась к встрече “дорогих гостей”. Все было  чисто прибрано; туалеты, из которых вечно несло мочой, пахли хлоркой и блестели кафелем; сверкал паркет, натертый днем раньше мастикой… По стенам развесили гербы всех союзных республик, а в актовом зале  “алели-пестрели” флаги Советского Союза, Армении и Казахстана… Директриса была в строгом темно-синем костюмчике с белоснежным кружевым воротничком и смотрелась вполне мило и “цивильно”. Мужчины – все чисто выбритые и тоже “при костюмах и галстуках” (за год работы Андрик их такими почти не видел!). Дети в коридорах не бегали и не бесились – такова была строжайшая инструкция классруков, пионервожатой и комсорга. Школьники чинно теснились по стенкам или стайками стояли на лужайке перед школьным зданием.
Ровно в 11 часов утра к школе подкатили на двух “Волгах” руководство и в чистеньком “пазике” делегация “братьев”. Все стали широко и приторно улыбаться друг другу, и Андрику смешно было смотреть из окна учительской на это провинциальное “торжество”…
После официальной части, прошедшей весьма успешно не без помощи “блистательной” и “содержательной” речи учителя Берберяна (как выразились потом коллеги), приведшей гостей в изумление (их руководитель, тоже какой-то мелкий чинуша из райкома, сказал нашему парторгу, что не ожидал услышать в горах Армении такую ладную русскую речь), все двинулись в большую школьную столовую, где были накрыты поистине щедрые столы со всеми дарами природы, какие только были возможны в это время года.
Андрик, как один из “героев дня”, был посажен между гостями и районным руководством, видимо, “для поддержания достойного разговора” и в качестве толмача, так как сразу же выяснилось, что и та, и другая сторона весьма слабо владеют “языком межнационального общения”…
Один за другим вставали гости и наши; тосты становились все любвеобильнее и многословнее от каждой последующей выпитой рюмки, и этот “словесный онанизм” про “коммунизм – светлое будущее человечества” и “нерушимую дружбу народов-братьев, возрожденных к жизни социализмом”, казалось, не имел завершения…
После хорошей заправки армянским марочным коньяком райкомовец положил руку на плечо “учителю Берберяну” и заговорщически наклонился к нему: “Ты прекрасно выступил… Я даже не ожидал… Ты настоящий ереванец?”
В ответ на утвердительный кивок он недоверчиво замотал головой: “Не может быть! Значит, родители откуда-то…”
Андрик решил не томить подвыпившего чиновника, мнящего себя местным “царьком”, и признался, что его предки чистокровные армяне с берегов Вана и Дона, т.е. анийские армяне, переселившиеся в Крым и далее в донские степи по указу российской императрицы Екатерины Великой.
- О, да ты и историю хорошо знаешь! – удивился “всезнайству” Андрика райкомовец и вновь перешел в “атаку”: - Я и говорю, что-то нечисто! А то – ерева-а-нец! Я отродясь не встречал в столице таких толковых молодых учителей, как ты! Главное – корни-и, друг, ко-о-рни!
- И все-таки я ереванец, потому что открыл глаза на божий свет там и увидел Арарат! Это – моя родина!
Под воздействием алкогольных паров Андрик тоже осмелел и брякнул: ”А чем это вам не нравятся ереванцы? Они, что, насолили вам крупно?”
- Мне?! Ты, дружище, соображаешь, что говоришь и кому?! – райкомовец вмиг протрезвел и удивленно  посмотрел на прыткого юношу. – Если бы я хотел, сидел бы сейчас в Ереване в ЦК партии! Там ваш Кочинян – мой земляк и односельчанин! Знай меру, сосунок!
Андрик оробел и стушевался перед этим грозным и всесильным, видимо, человеком, годившимся ему чуть ли не в отцы, и попавшаяся на столе ближайшая бутылка водки спасла положение.
- Ну давайте выпьем за нашу маленькую, единственную, общую на всех любимую Армению, кто бы откуда ни был, все мы – армяне!
- Цавт танем! – чуть ли не взвопил от восторга амбициозный собутыльник и чмокнул Андрика куда-то в висок своими влажными толстыми губами, пахнущими хашламой. – Ты мне определенно нравишься! Хочешь в партию?
Юноша что-то пролепетал, мол, еще молод и считает пока недостойным себя членства в партии, обязывающего ко многому. “Царек” посмотрел на парня с изумлением и развел руками, толкая плечом сидящего рядом с ним исполкомовца: “Ты слышишь, Ерджо? Посмотри на это “чудо природы”! и перешел на шепот: “Мне весь район взятки подсовывает, лишь бы получить анкету, а он говорит ”считаю себя недостойным”… Ха-ха-ха!
Громкий смех привлек внимание сидящих за столами. Кажется, от выпитого “высокий представитель” из райкома уже терял контроль над собой, потому что исполкомовец нагнулся к нему и тихо сказал: “Выйдем, товарищ Мацак,  тебе надо проветриться…”
“Товарищ Мацак”, нехотя, покачиваясь, встал из-за стола, крепко опершись на плечо Андрика, которому ничего не оставалось, как встать и, поддерживая его за руку, выйти с ним на воздух.
Гости недоуменно посмотрели друг на друга и, что-то залопотав на своем родном, с улыбкой и понимающе закивали головами.
- Сердце пошаливает, - с улыбкой объяснил им на ломаном русском один из наших…
Застолье подходило к концу: все было съедено, выпито, испачкано за столами и под ногами…
“Руководство” стало подыматься из-за стола. Директриса-парторг засуетилась и попыталась достойно завершить встречу. Это ей, надо сказать, удалось: все подняли в последний раз бокалы “за вечную дружбу” и, закусывая уже на ходу подхваченными с тарелок оставшимися еще нежными ломтиками бастурмы и суджуха, встали с мест… “Пир” был закончен!
Все это Андрик видел в широко распахнутую дверь столовой, которая выходила прямо на пришкольную площадку, где он сидел с приходящим в себя райкомовцем (Отдельные “юморные штрихи” внесла своим рассказом зашедшая к неми вечером Ануш).
…Когда рассаживались по машинам, “товарищ Мацак” жестом подозвал “варжапета” к открытому окну своей серой “Волги”: “Как тебя звали, забыл… Ты хоть и не лориец, но мне очень понравился… Выберись на днях ко мне в райцентр… Партбилет у тебя будет – слово мужчины!”
- Но я и не заикался с вами об этом…, - огорошенно начал юноша, но машина рванула вперед, оставив Андрика в весьма двусмысленном положении: последние слова  “партбосса” были сказаны достаточно громко, и стоявшая близко группа “местных” обернулась на них.
“Еще чего доброго создастся впечатление, что я нарочно подсел к “руководству”, чтобы провернуть свои делишки… Еще прослыву здесь карьеристом…”
Подобное клеймо ничуть не приводило юношу в восторг, он ужаснулся при одной только этой мысли и терзался всю ночь! Снились пьяный “товарищ Мацак” и ухмыляющиеся желтолицые узкоглазые казахские “братья”…
9 мая – День Победы, и по инициативе школьных учителей-ветеранов войны коллектив решил отметить дату небольшим застольем после уроков. Решено – сделано! Скинулись быстренько по десятке (а кто и по четвертаку) – и получился неплохой стол: хашлама, закуски, горячая молодая картошка в мундире, неизменный “цицак”, зелень и, конечно же, довольно обильная выпивка. Разошлись к вечеру в приподнятом настроении, особенно старики, со вздохами вспоминавшие те трудные и в то же время счастливые дни, когда они были молоды!
Вечером же Андрик отметил этот праздник с Ануш у себя, по-домашнему: она быстренько сообразила на газовой плите что-то вкусненькое, он вытащил пару бутылок вина – сухого и сладкого, которое покупал чаще всего именно для нее (он предпочитал сухое). Выпили по чашечке традиционного черного кофе, побаловались пачкой “Астора” (Ануш любила выкурить пару-другую сигарет, особенно когда бывали американские).
Где-то за полночь она собралась уходить, но, уже навеселе от выпитого, юноша рукой легонько вжал ее за плечо в единственное имевшееся в комнате продавленное, старое кресло, когда-то, в начале учебного года, “щедро” презентованное ему завхозом школы как списанный инвентарь, и попросил остаться… Она покорно опустила глаза и вздохнула не без удовлетворения – девушка, видимо, ожидала такого “хэппиэнда”.
“День Победы – и мой победный день!”, - с юмором заметил Андрик и, по-хозяйски присев на кровать к Ануш, неспешно стал расстегивать сорочку…
- Ты знаешь, – проронила Ануш тихо, нежно гладя его пышную смоляную курчавую растительность на груди, когда они лежали, умиротворенные  в теплой и уже с некоторых пор грешной постели Андрика, - мне кажется, что ты обращаешься со мной, как с уже привычной сексуальной игрушкой… Ты ни разу, с тех пор, как мы, - она усмехнулась – “спелись”, не заикался о том, что любишь, что намерен жениться  на мне, ни разу не заговорил о нашем общем будущем, о детях… Кстати, мы ведем себя очень неосторожно в этом плане, можем влипнуть…
Тихая, медленная речь девушки погружала парня в дремоту, но, чтобы не обидеть ее, Андрик сказал, что все сказанное ею – “любовь, семья, дети” – подразумевается само собой в силу его исключительной порядочности и чистого отношения к ней. “Иначе не стал бы портить тебе жизнь, просто не посмел бы, не так воспитан”, - глубокомысленно заключил юноша и сильнее прижал ее к себе.
Это крепкое мужское движение, кажется, лучше всяких слов убедило Ануш в искренности всего сказанного: она благодарно прижалась щекой к груди “своего мужчины”: “Я никогда не сомневалась в твоей порядочности и верила тебе как себе самой в тот миг, когда впервые ощутила весь твой пыл и огонь… там, в ущелье Дзорагета…”
…Как-то ”директриса-парторг”  взглядом отозвала Берберяна в сторону, тихим, вкрадчивым голосом стала укорять:
- Андрик-джан, на днях товарищ Мацак, когда я была у него по делам, интересовался тобой и удивлялся, что ты так и не появился… Тебе судьба подкинула уникальный случай получить партбилет без всяких усилий, без нервотрепки, а ты что делаешь? Игнорируешь предложение! И чье!!!
- Но тикин Лусинэ, я действительно считаю, что еще молод, рано мне в партию… Там всякие серьезные и ответственные поручения дают, нагрузки… Куда мне, справлюсь ли? И мысли у меня не всегда “правильные” и “гладкие”…
Парторг нервно рассмеялась и, потянув Андрика за руку, завела в свой кабинет.
- Дурачок! – совсем по-матерински и по-домашнему она легонько хлопнула парня в лоб. – Что, всю жизнь хочешь прозябать рядовым варжапетом? Ты же мужчина, должен думать о будущем, заботиться о благополучии семьи, своей бедной одинокой матери. Мы все здесь убедились, что ты достоин лучшей участи, а без партбилета…, - она оглянулась по сторонам и уже тише сказала, - тебе не видать ни должностей, ни почестей. Тем более в Ереване!
Андрик смотрел на нее не мигая и весь одеревенел.
- Но если я хороший специалист и люблю свое дело, какое имеет значение, есть у меня за пазухой этот красный корешок или нет?!
Она вытаращила глаза и по-бабьи, по-простонародному, хлопнула себя по полным ляжкам: “Форменный недоумок!”
- Да ты далеко не ходи! Назначил бы меня кто-нибудь директором школы, пусть даже пока “и.о.”, если бы я не была партийной? Посмотри, сколько у нас толковых педагогов-мужиков, беспартийных, увы… Вот и соображай! Ты – мужчина, у тебя вся жизнь впереди. Появилась такая возможность – прямо счастье Кадж-Назара, само в руки идет…
- Да ладно, скажете тоже – велико “счастье”, - попытался  прервать поток ее слов Андрик.
- Именно “счастье” и именно “великое”! – кипела директриса. – Ты вроде из самого Еревана, а какой-то непрактичный, не от мира сего!
Вращая огромными серо-голубыми глазами, она перешла  чуть ли не на шипенье. – Да ты знаешь сколько стоит анкета?
- Сколько? - обнаглел Андрик.
Парторг заморгала от неожиданного вопроса в лоб.
- Ну не знаю... не я ж беру, - замямлила она, отводя глаза к окну.
- Да ладно уж, говорите, - ухмыльнулся парень, - хоть буду знать, какое “добро” делает мне начальство...
Директриса пошла пунцовыми пятнами и, озираясь на дверь, молча взметнула палец.
- Тысячу? - опешил молодой учитель. - Да у меня зарплата у вас всего 150 рублей в месяц. Не хило...
- А ты думал? - криво улыбнулась женщина. - Да у нас секретари райкомов торгуют этими анкетами на полную катушку, живут этим, а тебе товарищ Мацак  даром, ты понимаешь, да-а-ром, это дело устраивает – и исключительно из симпатии! Вот влез ты ему в тот день в душу на пьяную башку и все тут! Цени это!
- Ну не скажите, тикин Лусинэ, - не совсем на пьяную! Он меня оценил и похвалил еще на трезвую, когда я речь толкал, - полушутя поправил  юноша парторга.
Она рассмеялась от души и сказала: “Да, ты действительно особый ереванец!  Наш лориец-тугодум такое не сразу сообразит сказать…”
“Тикин идеолог” вздохнула и решительно встала:
- Я тебе, Андрик-джан, как сыну, говорю – я в этом деле ничего не имею… не упускай момент, как бы потом в жизни тебе не пришлось жалеть об утерянном шансе… В городе (а я уверена, что ты здесь не задержишься долго) уже никогда, может быть, не удастся вступить в партию: просто оттеснят – и завистники, и рвущиеся к креслу, - как оттесняют многих толковых и здесь… Ну это все между нами, сынок, - подмигнула она парню на ходу и плавно, не спеша вышла в коридор, гудящий беззаботными  детскими голосами…
Андрик остался в нерешительности: как быть? Женщина говорила очень откровенно, как с родным, - в этом ей не откажешь, хотя в школе за глаза кое-кто о ней говорил гадости… Но это их “местные” проблемы…
Вечером Андрик поделился с Ануш разговором с парторгом. “Коллега” ( и несколько “более”) в сущности очень далека, как понял сегодня парень, от подобных “высоких материй”. Тем не менее признала, что, судя по рассказу, “директриса” действительно откровенна, и даже слишком, привела все аргументы. И в этом плане импонирует им обоим: за чашкой свежезаваренного чая  “коллеги” пришли к единому мнению, что она “баба что надо” и симпатизирует Андрику вполне искренне, бескорыстно.
- Но вообще-то смотри сам, - подытожила Ануш, отодвигая уже остывший недопитый чай. – Я все-таки не верю, что у нас все так прогнило, что в партию принимают уже только за мзду…
- Мне бы тоже не хотелось так думать… Ведь столько преданных делу революции было! – юноша вспомнил великолепный образ коммуниста из одноименного фильма в исполнении Урбанского. – Такие действительно, наверное, были! Да и у меня перед глазами несколько “цекашников”, правда, “мелкого калибра”, производивших впечатление исключительно порядочных, высоконравственных и образованных, широко мыслящих людей, просто не способных, на мой взгляд, на взяточничество, подлость. Неужели это маска, камуфляж? Если так, то крах такого общества неминуем…
Ануш согласилась с Андриком вновь и повторила, чтобы решал сам, - она ему в таких делах не советчик…
- В конце концов, есть в жизни вещи поважнее, чем эта картонка, - твердо заключила она, уходя.
- Да, да, - усмехнулся Андрик. -  Помнишь фразу: “Сижу в президиуме, а счастья нет!”…
- Вот-вот, мне бы простого женского счастья, и больше – ни-и-че-е-го-ооо!!!
- Твоя женская беспроигрышная логика убеждает лучше всего! – подытожил юноша, целуя ее на прощанье и провожая к двери. - Спокойной ночи, малышка!
Ему хотелось этой ночью остаться одному, со своими путающимися и налезающими друг на дружку мыслями…

15 мая. Сегодня днем в школу звонила из Еревана мама. Сообщила, что мне пришла повестка из военкомата, и она в большом смятении – не знает, как быть! Успокоил ее и сказал, что освобожусь только после выпускных экзаменов в десятых классах, а в военкомат дирекция, как мне сказали, вышлет соответствующую официальную бумагу, чтобы не было недоразумений. Мама у меня большая “законница” и страшно боится властей (еще, видимо, со своей сталинской юности, когда оказалась молодой двадцатипятилетней женщиной одна, со мной на руках, без мужа – отец мой пострадал в годы культа личности, “неосторожно” попав в плен вместе со всей дивизией, окруженной немцами где-то в брянских лесах, что припомнили ему летом 1949-го ссылкой на Алтай на 25 лет!). Директриса-парторг, несколько прохладнее относящаяся ко мне после того памятного разговора со мной “по душам”, когда она “раскрылась” передо мной, а я не внял ее “железным” доводам и не ездил на поклон “к царьку”, тем не менее держится достойно и сегодня же сказала, что хотела бы удержать меня в школе на все полагающиеся по закону три года работы здесь, обеспечив как ценному кадру отсрочку от армии. Я поблагодарил, вновь оценив ее действительное благорасположение ко мне, но вежливо отказался (“если призывают, я не собираюсь увиливать”). По-моему, она больше не удивляется мне…

20 мая. Достал почту, и среди кипы газет и журналов, которые здесь выписываю и жадно читаю в течение недели, чтобы не сдохнуть со скуки, обнаружил конверт с незнакомым почерком и без обратного адреса. Странно! Повертел туда-сюда – штемпель ереванский. Разобрало любопытство. Вскрыл и удивился! Хм-м! На обороте вложенной в конверт красивой открытки  ( большая кремовая роза!) несколько строк, раздражающе пресных и добродетельных: мол, узнала, что работаешь в деревне и “очень беспокоилась, как ты там живешь”… И подпись – “Мариам”.
Я поднапрягся и, наконец, вспомнил эту девчушку. Познакомились через одну из наших сокурсниц в читальном зале университетской библиотеки, иногда обменивались конспектами лекций и учебниками – и все?! Нет, погоди, что-то еще было… Ах да, одно время меня привлекла ее бросающаяся в глаза скромность на фоне наших разбитных девиц и простота, прямо-таки неправдоподобная для городской девушки наивность и чистота взглядов… Раза два, в период размолвок с другими подружками, приглашал ее  в кино или на концерт, не помню уж… Ярких и тем более романтических впечатлений с ней, пожалуй,  не связано никаких… Чего это она так вдруг? И каким образом узнала, где я? И почему  нет обратного адреса? Боится, что отвечу, но не желает, чтобы знали домочадцы? Экая допотопность мышления – “ниже уровня табуретки”, как говорил один из моих любимых преподавателей, Лазарь Вартанович…
Вновь взяв в руки симпатичную открытку – она бы, безусловно,  украсила мой рабочий столик – я попытался  получше представить  маленькую, скромную, с вечно потупленным взором больших голубых глаз Мариам… “Прости, дорогуша, но ты сама лишила себя шанса наладить со мной контакт”, - подумал я, обшаривая  цепким взглядом конверт и открытку в надежде найти хоть где-то подобие обратного адреса. Но вместо него мною наконец была найдена мелкая приписка наискосок в углу открытки – “До востребования”… Ага, малышка Мариам, по логике вещей, рассчитывала, что если она что-то значит для меня, то я напишу пару строк “до востребования” и она поймет, нужна ли мне…
В первый момент захотелось принять ее правила игры и написать эдакое “пышное, любвеобильное письмецо” с благодарностью за то, что “вспомнила меня в сельской глуши, как вспоминали Пушкина в Михайловской ссылке его бесчисленные поклонницы” (именно так и хотел написать ей!), но потом, задав себе трезвый вопрос “а зачем мне это надо?”, отложил в сторону заготовленную для ответа ей не менее привлекательную открытку, чем присланная ею (замечу, я всегда имею под рукой красивые открытки, покупаю, где попадутся на глаза!) и свой вечный “Паркер”… К тому же Ануш встала перед глазами с осуждающим взглядом “Ты меня предал?”…
“Открытка, действительно, свидетельствует о ее тонком художественном вкусе – она всегда производила на меня впечатление романтической особы, - отметил я про себя, погружаясь в дремоту, - но этото недостаточно, чтобы овладеть моим сердцем и рассудком, всем моим существом…Уж прости, девочка…”
Сюрприз, преподнесенный далекой и эфемерной Мариам, не произвел должного для нее эффекта. Я представил бедняжку, которая через день бегает на почту за долгожданным письмом  “до востребования”…

25 мая. В учительской завуч колдовала над расписанием экзаменов, советовалась с учителями и “ублажала”  ветеранов более удобной для них сеткой (разумеется, с интересами и удобствами  молодых она не считалась!). Весь день был занят: нужно было подготовить тексты для диктантов в девятых классах, составить дополнительные билеты для трех “восьмых”. В общем, работы хватило до позднего вечера. Ануш помогает мне во всем, к тому же она мой ассистент на всех без исключения экзаменах. Однако в последние дни замечаю какую-то тревогу в ее глазах. Спросил, что произошло – молчит и уводит взгляд. Странно… Уж не стряслось ли того, чего больше всего боялся  все это время редкого “интима” – был так любвеобилен и невоздержан, а презерватив, эту воняющую резиной мерзость, просто не перевариваю и не применяю…
Наше сближение не прошло незамеченным на селе: для этого надо было бы быть слепым, тем более, что мы, как современные люди, особенно и не таились – помыслы у меня были чистые: если не неожиданный призыв в армию, на будущий год мы обязательно поженились бы. Таковы были наши общие планы. Конечно, деревенские кумушки, в том числе и школьные плебейки, стали сплетничать за глаза… А пионервожатая, еще недавно так гордившаяся перед “местными” своей дружбой с нами, “столичными”, демонстративно не здоровается с Ануш и старается не встречаться даже взглядом со мной… Смех да и только! Провинциалочка выпускает коготочки? Вспомнил брошенную ею как-то, в самом начале учебного года, фразу: “Ах, я бы согласилась быть даже уборщицей, лишь бы выйти замуж и жить в Ереване” и многозначительный, мечтательный взгляд в мою сторону. Тогда совершенно не придал значения этой вроде бы невзначай брошенной реплике, но сейчас прихожу к выводу: “дитя глухих лорийских  гор” явно метило себя в жены мне … Умора!

28 мая. Этот день для большинства “советских армян” ничего не значит, между тем это день провозглашения первой независимой Армянской Республики 1918 года!     О нем не принято вслух даже заикаться – можно крупно погореть и оказаться в лабиринтах всемогущего КГБ… Но что плохого хотя бы в простом упоминании и этой страницы нашей многовековой истории. Ведь было же – и не вырвать тех дней из памяти народа, который все помнит независимо от того, разрешают власти или нет “то-то и то-то”…
Разумеется, напоминать об этом знаменательном событии дирекции школы было бы непростительной наивностью, а уже тем более говорить о том, чтобы как-то отметить его, хотя бы фотомонтажем… Но я все-таки дал для общешкольной газеты небольшую заметку о Сардарапатской битве, о героизме народа, противостоявшего турецким захватчикам в те тяжелые дни и спасшем клочок армянской земли от окончательного порабощения и уничтожения. Радостно было ощущать, что хоть что-то смог сделать в связи с этой датой, тщательно завуалированной мною в филологических ухищрениях изложения фактов и событий… Понявший – понял!
Сегодня же был педсовет, затянувшийся чуть ли не до полуночи. Классруки рьяно защищали свои классы, я тоже постарался оградить свой 8-б от чрезмерного натиска недоброжелателей. “Групповщина” дает о себе знать особенно в такие критические моменты, когда решается судьба четвертных и годовых отметок учащихся. Вечная проблема “волков” и “овец” дает свои метастазы даже в провинциальной школе, где все знают друг друга наизусть и припоминают “грешки” чуть ли не своих дедов и прадедов, соответственно и мстя! Суета сует!

30 мая. Сегодня – “последний звонок” в восьмых и десятых… День выдался ясным, солнечным. Кончился год, ушли в прошлое и ежедневные, даже ежечасные школьные хлопоты. Впрочем, я несколько поспешил – хлопоты еще предстоят и немалые: впереди экзамены. Надо быть объективным, справедливым, в меру строгим и в то же время доброжелательным. Экзамены! Совсем недавно, год назад, сдавал их сам и отлично знаю, что результаты их – не всегда свидетельство подлинных знаний учащихся, их навыков и способностей… Увы! Досадные осечки  почти неизбежны: порою ленивый балбес удостаивается более высокой оценки благодаря удачно вытянутому билету и в то же время весьма способный и умный ученик еле дотягивает до “тройки” (не повезло с билетом!). Но это, по-моему, возможно только у недалекого и нечуткого педагога: он-то прекрасно знает, кто чего стоит на самом деле, и всегда “скорректирует” ситуацию, если, конечно, действительно справедлив и неподкупен душой. Вот здесь-то и вступает в силу “закон подлости”, когда те или иные силы заинтересованы в том, чтобы “подтопить” того или иного в угоду тому или иному… И здесь это тоже имеет место – мне уже пытались намекнуть, какие отметки должны быть у “Погоса” или “Петроса” на выпускных экзаменах. И просили те, кому я никак не могу отказать, а если и откажу, то они настолько всесильны, что запросто могут заново переписать и ведомость! Такие дела! Как я убеждаюсь, советская система образования – сплошная “потемкинская деревня”… И от осознания этого – разочарование в профессии, в благородной роли педагога.
Сегодня – день рождения мамы. Спохватился лишь к позднему вечеру и побежал на почту дать телеграмму – к утру, надеюсь, доставят.


*   *   *

Образовавшееся  затяжное – по милости завуча – “окно” между экзаменами в восьмых и старших классах Андрик решил использовать на поездку домой. Соскучился по родным, тем более, что видел плохой сон на бабушку, а здесь зарядили вновь дожди, да так, что раскисли дороги и не особенно прогуляешься, не испортив окончательно последнюю обувь. Пасмурно и сыро, а юноше хотелось араратского зноя и… чего-нибудь вкусненького, домашнего…
Андрика хорошо знают и любят в деревне. Попросил колхозного шофера – тот вмиг подбросил парня до станции, а там уже на проходящем днем московском поезде юноша приехал в Ереван, залитый, как и ожидал, солнцем и благоуханием раннего лета! 
Боже, как он все же любит свой родной город… Даже его наглые и вороватые продавцы в далеко не белоснежных халатах выглядят в магазинах уже не беспардонными хамами и жуликами, а эдакими агнцами с белыми крылышками… Вот что делает  долгая разлука с “рафинированными интеллигентами”! Андрик ходил по родным улицам, находил что-то новое в их облике, любуясь витринами на проспекте, все выискивая  такое, что еще более красит город. И находил! Находил в новых кафе, расположившихся в уютных подвальчиках центра или прямо на улицах и обставленных  с отменным вкусом, на “европейском уровне”. Находил в декоративной скульптуре, как бы невзначай оказавшейся в яркой зелени газонов на перекрестке Абовяна и Саят-Нова. Даже пара-другая новеньких  чехословацких троллейбусов, замеченных на шумных улицах города, вызывали в юноше непомерный восторг… Не странно ли это? Пожалуй, нет. Потому что это – его город, он растет и хорошеет с ним, и как радуется тому, что сам крепнет и мужает и у него впереди – вся жизнь, так и осознает, что вместе с ним расцветает и приобретает все более “столичный” лоск единственно надежное пристанище армян – Ереван! 
Широко образованный юноша, конечно же, не сомневался, что комфортнее и вольготнее живется его соплеменникам в Лос-Анджелесе и Париже, в Афинах и Бейруте, но все они там – гости, которым всегда могут “указать на дверь”, если невзначай начнут требовать, по мнению “гостеприимных  хозяев”, слишком многого…
…Приехал и нашел бабушку больной – а говорят, не верьте снам! Ее извечный недуг – атеросклероз – свалил на несколько дней в постель, и любимая бабушка, всегда такая живая и энергичная (в свои семьдесят с лишним она, очень любившая перестановки в доме, передвигала по комнатам трехстворчатый гардероб или сервант одна, в отсутствие домочадцев), нынче лежала сникшей и безвольной, с едва уловимой  виноватой улыбкой на лице. Вид у нее был плохой – за год отсутствия внука все таяла на глазах, желтела, плохо ела, хотя ни на что явно не жаловалась. Может скрывала подкрадывающуюся другую неизлечимую хворь?
В ответ на тревогу Андрика и предложение позвать толкового врача она махнула рукой: “Да что понимают эти намалеванные девчонки с купленными дипломами… Врачи были при царе!”
- Ах, как неудачно я слегла, - сокрушалась женщина, больше думая о внуке, - приготовила бы тебе что-нибудь вкусненькое, испекла бы твои любимые сдобные пирожки с вишней, по-моему они уже появились на базаре… Ну да ладно, на этот раз пусть мать твоя справиться…
Теплое чувство беспредельной любви к этой уже старенькой, иссохшей телом женщине, которую, предчувствовал, может скоро потерять, пронзило все существо юноши: он постеснялся, что может прослезиться при ней, и быстро вышел на балкон...
Перед глазами Андрика прошел ее жизненный путь, известный ему со слов матери. Бабушка Шушаник – из достойного и обеспеченного рода нор-нахичеванцев, предков анийских армян, обосновавшихся на берегах Дона после переселения их с Крыма императрицей Екатериной Великой – для  усиления новозавоеванных земель России. Жила в достатке (отец ее был ювелиром), в замужестве тоже была счастлива, хотя были и семейные драмы – в годы разгула большевизма потеряла в голодные тридцатые  двоих из своих четверых детей (малыши-близнецы задохнулись от дифтерии в одну ночь – сразу после весело и обильно отмеченного их дня рождения!). Любопытно, что спавшие в той же комнате и на той же кровати двое других детей не заразились и выжили! Муж, беззаветно любивший умершего старшенького – первенца Егорушку, уже не смог оправиться от горя (а был он намного старше бабушки – она была его второй женой), да к тому же, благодаря пролетарским “указам” советской власти, лишился состояния (был кустарем-одиночкой)  и ему ничего не оставалось делать, как, чтобы прокормить жену и детей,  пойти… в грузчики! Надорвавшись на непосильной работе, Карп Егорыч слег и уже не вставал… Бабушка, жившая всегда богато и с прислугой, оказалaсь вдовой и в страшной нужде. Родная сестра, ранее переехавшая с командированным в Армению мужем, упорно звала ее к себе, в Ереван – в надежде избавить ее от одиночества… Шушаник ничего не оставалось, как распродать  почти задармя  собственный дом  и имущество и с двумя девочками приехать на родину своих предков. Может, эти следовавшие друг за другом семейные трагедии наложили отпечаток на ее характер: Андрик никогда не видел бабушку особенно жизнерадостной,  веселой, многословной… Искренне и всей душой любя внука и ухаживая за ним с колыбели, она была сдержанна в излиянии чувств, но и ни разу не подняла на него руку, не оскорбила  грубым словом или окриком… Воспитывала она мальчика в строгости и послушании, за что, собственно,  внук ее винит сейчас:  в суматошной жизни эти “добродетельные качества” ох как мешали!
Опечаленный состоянием домашних (мать тоже все время была не в духе из-за финансовых проблем), Андрик не находил себе места и в какой-то миг пожалел, что приехал так некстати. От неприкаянности обзвонил нескольких  “второстепенных” приятелей, навестил пару не очень близких родственников...
Отлегло от сердца, когда поднялся в эти дни на Цицернакаберд, полный величавого молчания. Полюбовался оттуда чарующим, бесподобным Араратом, особенно четко, до последней горной складочки, видимым в это время года. Душа наполнилась острым чувством желания жить бесконечно – так долго, чтобы иметь возможность пешком, как великий Абовян, добраться до вершины самой сводящей с ума горы… Дано ли это нашему поколению армян? Вряд ли…
Медленно спускаясь с холма после посещения мемориала жертв Геноцида армян в сторону Разданского моста и любуясь яркой пышной зеленью деревьев, Андрик с удивлением, еще издали, заметил идущую навстречу маленькую фигурку, показавшуюся ему знакомой… “О боже, мир поистине тесен! Да ведь это та самая Мариам!”
Дорога пуста, свернуть некуда, – юноша мог бы исчезнуть, только бросившись в ущелье реки. Но это было бы слишком: он хотел еще долго жить… Расстояние между ними сокращалось, и Андрик не знал, как быть: сделать вид, что не узнал, как-то не по-джентльменски, а остановиться и заговорить с ней было выше его сил и нынешнего состояния духа. Ситуация развязалась сама собой: она признала бывшего сокурсника и подошла с улыбкой:
- Поистине, гора с горой не встретятся, а человек…
- Вот и встретились! Привет старой знакомой! – Андрик не желал вовсе долгого разговора и прервал ее на полуслове. – Ты не изменилась почти, по крайней мере глаза такие же большие и голубые (“браво, - подумал он про себя, - не теряю качеств, присущих джентльменам”).
- Ладно, брось издеваться, - смутилась она, покраснев от кончика носика до широких щек. – Ты не в деревне?
Андрик объяснил, почему оказался в городе в разгар школьных экзаменов и не без любопытства спросил, как она очутилась одна на пути к пустынному холму. Мариам, оказывается, приходила к подруге, живущей в Черемушках, но той не оказалось дома – “вот и решила забрести к вечному огню”.
- Вообще я люблю ходить к мемориалу, но, конечно, не одна, а с подругами или еще с кем-нибудь, - добавила она.
- А-а… И кто же этот “кто-нибудь”, если не секрет, - не удержался Андрик. – У тебя завелся парень?
Тон юноши не понравился  ей, и она с апломбом отпарировала: “разве я так дурна собой, что этот вариант исключен?!” Глаза ее загорелись негодованием и оттого стали еще выразительнее. В этот миг Андрик отметил про себя, что в ней есть “что-то эдакое”. Скорее всего – огонь! Говорят, такие женщины очень страстны равно в любви и ненависти…
- Твои глаза могут свести с ума кого угодно! – не без доли истины вырвалось у “галантного ловеласа”.
- Ну-ну, тебя-то они не свели…, -залилась она колокольчиком.
- Как знать…
- Кстати, если так, почему ты не ответил на мою открытку? Не получил ее или не захотел, поленился?
Андрик сдтрашно боялся именно этого вопроса, но фактичски сам спровоцировал его своей банальной игривостью.
- Слушай, я что это мы стоим у моста… День погожий, оба не спешим, давай спустимся к Зангу о пройдемся вдоль детской железной дороги и выйдем у Сурб Саркиса… Я люблю наше живописное ущелье… И вообще ущелья (невольно вспомнил Дзорагет и свое “мужское крещенье” там),.
- Что ты! – испугалась Мариам. – Отродясь там не бывала с парнями!
- Считай, что я не мужчина, - пошутил Андрик, - а старый, добрый, “безопасный” друг студенческой поры!
- Нет, нет! Это исключено, еще кто ненароком увидит, что скажут люди? – сработала армянская провинциальная психология.
- Понимаю и принимаю… Я тебе – никто… Тогда просто пройдемся по улице, провожу тебя до дому, если ты не против. А там, глядишь, и в дом пригласишь на чашечку кофе…, - многозначительно и игриво выматывал ей душу Андрик.
- До дому не надо! – нерешительно сказала Мариам.
- “Еще кто увидит…”, - передразнил ее юноша. – Не бойся, ты уже в том возрасте, когда даже надо, чтобы именно видели, что ты не одна!
Сказал, и тут же пожалел о своей явной бестактности.
- Что ты хочешь этим сказать… Я – старая? – вспылила она обиженно. – Между прочим, я, кажется, на два года моложе тебя, и у меня, так же, как и у тебя, все впереди!
Лицо ее поплыло красными пятнами, что ее ужасно портило всегда,  и она решительно остановилась на полдороге: “Никуда я с тобой не пойду, раз так!”
Андрику действительно стало очень жаль девушку, которую невольно обидел: не хотелось расставаться так глупо, и парень решил исправить свою оплошность.
- Опять двадцать пять! – охнул он, по-дружески обняв за плечи (она передернула плечиками). – Ты ведешь себя как последняя провинциалка! Даже в “моей” деревне девушки так не разговаривают… А небось мнишь себя “потомственной горожанкой”… Перестань ломаться, пошли!
Она вроде бы смирилась “с участью” идти рядом с парнем: “Ну хорошо, пройдемся пару кварталов…”
Сделав несколько шагов, она спросила вновь: “Так почему же ты не написал мне: ведь, согласись,  проявил элементарную неучтивость… Я писала от всей души, думала о тебе!”
- А почему не дала своего обратного адреса, - накинулся  на нее Андрик, - если действительно  жаждала моего ответа?! Я, между прочим, хотел написать пару благодарственных строк – как старой подружке, не забывшей меня… Честно!
Она виновато опустила голову.
-  Ты не знаешь мою семью! Отец и братья следят за каждым моим шагом, из-за них я потеряла стольких хороших парней… Если бы перехватили твое письмо, мне пришлось бы долго объясняться и опрадываться, кто ты, откуда взялся и почему, какие у тебя намерения. Ведь я не была уверена, что ты испытываешь ко мне какие-то серьезные чувства и наши отношения перерастут в не1что большее. Просто на меня нашла волна воспоминаний…
Андрик напрягся (“какие еще воспоминания?”), но промолчал. Девушка продолжала.
- Помнишь, как мы как-то гуляли после занятий по Абовяна, ты купил мороженое, и мы зашли в кино. Помню, это был американский фильм “Звуки музыки”, а я смотрела больше на твой гордый профиль, чем на экран, хотя там был герой во сто раз симпатичнее тебя… Так вот – семья у нас патриархальная. Логика братьев такова: если гуляешь – женись, а нет – так и нечего морочить девушке голову, “сбивать с пути”!
Юноша рассмеялся и взял ее за руку: простодушнте признания девушки тронули его.
- Да-а, тебе крупно не повезло, с такой родней тебе долго в девках быть! Глупышка, кто же заранее заявляет о том, что непременно женится, прежде чем не погуляет, не осмотрится, не познакомится поближе, “не раскусит”, так сказать, не распознает достоинств девушки? Это как замкнутый круг – одно вытекает из другого, и наоборот.  Как же иначе? Надо быть раскованнее, мы с тобой люди конца ХХ века! Я не сторонник распутства и вседозволенности, но напускное ханжество мне претит…
Видно, юноша опять сказал что-то лишнее, не понравившееся Мариам, потому что она замедлила шаги и, отодвинувшись от него, выдохнула: “Знаешь, я устала, мне расхотелось идти, да еще в гору, пешком… Сядем на трамвай, хочу быстрее домой, родители любят, когда мы обедаем все вместе”.
- Надеюсь, для меня у вас найдется лишняя тарелка борща? – постарался развеять ее грусть Андрик.
- Мы не едим борща, у нас чаще готовят чахохбили…, - гордо вздернув носик, отчеканила Мариам. – Да и потом ведь их взгляды сильно расходятся с высказанными тобой сейчас! Вам не о чем будет говорить…
Ее  несколько пренебрежительно-амбициозный ответ раззадорил юношу. Он в наивной надежде покончить с прозаической “кулинарной” темой и совершенно не думая о последствиях своего легкомыслия,  кинул реплику, оказавшуюся для Мариам по существу “на засыпку”:
- Слушай, кстати, как тебе удалось отвертеться от распределения в район? Ведь для этого нужны были крепкие связи в министерстве или даже выше… Ваша семья приезжая, у вас “блата” в Ереване, насколько я знаю, нет…
Мариам была в замешательстве от неожиданности вопроса – вся покрылась пунцом и, опустив голову, запинаясь пролепетала: “Я… оформила… фиктивный брак…”
Андрик от неожиданности присвистнул и простодушно развел руками:
- Ну и ну… Смотри, какая тихоня!... Уж чего-чего, а такого не ожидал от тебя… Ты же сыграла с огнем… А как же “запятнанная девичья честь”, молва? А вдруг твой будущий суженый не поверит в фиктивность брака?!
Лицо Мариам вмиг побелело, и она жестко отпарировала:
- Да, наверное, не надо было играть с именем, но старший брат заставил сделать это, с одним из своих близких холостых друзей… У меня не было выбора: родители не представляли свою “изнеженную доченьку” одну, в сельской глуши, неизвестно где, у черта на куличках…
- Резонно… Но твои родные подставили тебя – это  уж очень опасное решение проблемы… Не каждый парень, даже по-настоящему полюбивший тебя, способен поверить в фиктивность твоего брака и может попросту отступиться от тебя… А молва и соседи довершат дело – никто и не подойдет к вашему порогу свататься… И останешься ты в старых девах… Ха-ха-ха! Судьбоносный шаг, однако… У нас в институте только одна решилась на такое… Мэри Авакова, бакинская, которой, хм-м, нечего было терять…
Ляпнул и понял, что фактически оскорбил чистую девушку сравнением с известной институтской шлюшкой, которой всегда сторонилась и сама  Мариам…
- Ой, извини,  ради бога, я не хотел тебя обижать вконец своими мужицкими доводами… Язык мой – враг мой: это моя слабость – что на уме, то и на языке…
- Это уж точно…, - Мариам многозначительно и высокомерно посмотрела на  парня и, сухо попрощавшись, торопливо пошла какой-то странной, не замеченной им до сих пор  “утиной” походкой  в сторону остановки.
Он не попытался окликнуть ее – к чему? Случайная встреча, ни к чему не обязывающая…
“Кругла, красна лицом она, как эта глупая луна на этом глупом небосклоне…”, - вспомнил Андрик пушкинские строки и решил, что они точно про Мариам…
Юноша не спешил домой – настроение испортилось еще больше оттого, что, в сущности, обидел хорошую, чистую девушку, несомненно, неравнодушную к нему с университетских лет…”Да, мы, армянские мужчины, как ни верти, несмотря на все наши дипломы, настоящие азиаты, восточные, деспотичные люди, и как бы не тянулись к Европе, галантных французов из нас не выйдет… Уж в своем отношении к женщинам – точно! Ну что тебе стоило, черствый эгоист, быть поласковее с этой тонкой, нежной, романтичной малышкой? Ведь не убудет же тебя!” – думал он, медленно шагая по полупустой в знойный час улице, не зная, куда себя девать.
“Заглянуть в кино, что ли, - промелькнуло в голове, когда добрался до “Арагаца”. Подойдя поближе, обнаружил, что там идет какой-то индийский фильм, что уже само по себе исключало “культурное мероприятие” в силу органического неприятия им кинопродукции этой дружественной страны. (Андрик любил только мировой шедевр Раджа Капура “Бродяга”, – все  остальные фильмы вызывали нервный смех в силу нарочитой игры актеров и убогости коллизий). Юноша ценил индийский чай, но не кино, а потому с досадой прошел мимо кинотеатра…
Вдруг Андрика осенило: ведь совсем где-то рядом живет один из его родственников, Артавазд -  “светило и гордость” всего их рода! И хотя было всего лишь три часа пополудни, Андрик заявился к нему в уверенности, что застанет его или домочадцев.
Артавазд был научным работником. Всю жизнь его видели деловитым, спешащим со своим вечным черным портфелем или в библиотеку, или в архив, или в университет на лекции. С детских лет Андрик слышал с его уст мудреные тогда для него слова “нонсенс”, “сенсация”, “симпозиум”, “коллоквиум”, “раритет”, “паритет”, “прецедент” и все такое в том же духе. Юноша его очень любил: он был старше лет на десять, не более, и может быть именно общение с ним еще в школьные годы, когда иногда бегал старшеклассником к нему домой (до получения отдельной квартиры они жили близко от Берберянов, в центре) – то ли за нужной книгой из его богатой домашней библиотеки, то ли просто пообщаться с молодым мужчиной, с которым не стыдно обсуждать порою щекотливые “секс-проблемы” взрослеющего подростка – способствовали растущей тяге Андрика к знаниям, к высшему образованию, прививали вкус к науке. Он слышал от матери, что Артавазд в последние годы преуспел в карьере, защитил диссертацию и преподает в университете, доцент. Андрик его не видел “сотню лет”, и его визит вряд ли оказался бы нежеланным.  Прихватив по пути бутылочку трехзвездного коньяка и пару шоколадных батончиков для детей, воспрявший духом юноша поспешил к нему домой.
Артавазд Апресян, действительно, оказался дома, хотя юноше и пришлось немного потоптаться у дверей, пока хозяин открыл. “Родственничек”, взъерошенный, почти голый, в одних плавках, протер заспанные глаза и, признав парня сразу, притянул к себе и обнял с нескрываемой радостью.
- О-о, Андрик,  какими судьбами! Мы с тобой не виделись целую вечность, наверное, еще с похорон моей бабушки…
- Да, пожалуй… Сейчас пошли  такие родственники, что видятся “от похорон до похорон” – пошутил Андрик и не спеша прошел в жарковатую комнату.
Мужчины присели, устроились поудобнее.
- Виноват, конечно, я ведь моложе и должен первым навещать тебя, но согласись, ты был вечно занят своей наукой, потом женился, пошли дети, забот полон рот… Куда там еще мне было путаться у тебя под ногами!
- Ну не говори так, я всегда очень любил и ценил тебя с детства! – уверенно сказал Артавазд. – Ты посиди, я мигом приведу и себя, и дом в порядок!
Пока он возился в ванной и в спальне, Андрик огляделся по сторонам и удивился некоторой заброшенности, запущенности квартиры: пыль на стеллаже, серванте, паутинка, свесившаяся с люстры… Странно… В этом доме всегда все блестело чистотой, манило уютом…
- Да ты не очень суетись, Арто, я на полчасика! – прокричал юноша исчезнувшему в недрах квартиры троюродному брату. - Просто зашел, чтобы развеяться от одной не очень приятной, вернее досадной встречи… Выпьем по рюмочке, вспомним прошлое, я не займу остаток твоего времени – первую половину дня ты уже проспал…
- Действительно, вчера мы тут с друзьями по работе отмечали небольшое, но знаковое для меня событие: в московском издательстве вышла моя монография, вот и засиделись далеко за полночь, выпили немало! Так что ты, как мужчина, уже понял…
- Жаль, что меня ты не вспомнил, ведь мы почти ровесники, что такое десять лет между мужиками, а? – с чувством ущемленного достоинства среагировал Андрик.
- Прости, мы так редко общаемся в последние годы, что я даже не знал о твоем приезде… Слышал от своих, что где-то в деревне работаешь учителем – “варжапетом”. Ты тоже, между прочим, чересчур гордый – мог бы обратиться вовремя ко мне, может удалось бы через моих знакомых устроить тебя в городе, хотя бы для начала каким-нибудь лаборантом в одном из наших академических институтов или в вузе…
- “Каким-нибудь лаборантом” не хочется, а место получше ты и со своими друзьями не смог бы мне устроить без высоких связей, подкрепленных (юноша выразительно помусолил пальцами)… сам знаешь чем!
Родственничек настороженно посмотрел на парня.
- В деревне хорошо зарабатываю, - не заметив его взгляда продолжал Андрик. -  Даже немножко откладываю, правда, ограничивая себя кое в чем, с тем, чтобы мог высылать домой, матери… Нет, я не жалею о своем выборе, поверь. Мог переиграть, конечно, при распределении на более близкий к Еревану район, но и этого не стал делать! И опять-таки не жалею ни о чем…
- Верю, верю… Зная твое воспитание – школа бабушки и матери: не склонять головы ни перед кем! Похвально,  но ныне это не ценится. А победителей не спрашивают, как они добрались до вершины – ползком ли, по трупам  или во весь рост, гордо! Не так ли?
- Твоя правда, брат…
“Брат”, уже натянувший на себя пестрые легкие шорты, затянул шторы, зажег две свечи в антикварных подсвечниках и включил магнитофон. Мужчины “с кайфом” расположились на диванчике у журнального столика, накрытого к легкой приятной трапезе. Привычный ереванский интерьер – с неизменной импортной стенкой и холлом вишневого цвета – дополнялся у Артавазда стеллажем и полками с книгами от пола до потолка, а в оставшихся свободных проемах висело несколько написанных маслом картин-оригиналов.
- Библиотека у тебя все растет, братик! Скоро тебе самому с женой негде будет жить! А где, кстати, малыши? Я им батончики принес, ничего более свежего в магазине не нашлось в эту жару…
Артавазд отставил уже приподнятую для тоста рюмку с коньяком и, усмехнувшись, выдохнул: “Вот что значит редко видеться… Дети не здесь… Мы с Нарой почти в разводе…”
- Как это “почти”… Не понял…, - опешил Андрик, совершенно не ожидавший услышать такое о хваленой на весь род “добропорядочной” и “показательной” семейной жизни Апресянов.
- Ты знаешь, братишка, - видимо, раздумывая, стоит ли быть с парнем слишком откровенным, тянул слова родственничек. – Ты еще мал, не пробовал женщин…
- Пробовал уже, - не без гордости прервал его Андрик. – Можешь выкладываться…
- Так вот, мой “опытный” братец, -  усмехнулся Арто. - С тех пор, как я стал усердно работать над диссертацией, я почувствовал… как бы это тебе сказать… охлаждение со стороны жены… В самом прямом смысле, ты понимаешь?
- Еще бы не понять! Но ты сам, наверное, и виноват, - увлекся “научной работой”, позабыв, что и “половая работа” ох как важна! – Андрик со смехом толкнул Арто в обнаженную волосатую грудь. Алкоголь, видно, уже начинал действовать: он никогда раньше не фамильярничал со своим “именитым” родственником.
“Ученый брат” недоуменно посмотрел на Андрика – видно, тоже не ожидал столь панибратской реакции.
- Я об этом думал… - сосредоточенно глядя на бутылку, захмелевший Артавазд потянулся к ней и налил обоим до краев. – Ты хорошо сделал, что пришел и принес с собой это, а то вчера мы тут все вылакали… А напиться до чертиков хочется… Особенно, когда вспоминаю Ларочку и Эрика – я не могу без детей… Руки опускаются… Они были моей главной одухотворяющей силой во всех моих делах…Признаться, я ведь никогда не сходил с ума по Наре – меня  практически мать уговорила жениться на дочери своей подруги детства. Мол, славненькая, чистая девушка из интеллигентной семьи, дед ее, видите ли, был преподавателем в известной на весь Тифлис семинарии Нерсисян!… Скажите пожалуйста, можно подумать, там не могли учиться и отпетые чурбаны… Банальнейшие  доводы армянских мамаш! А настоящей-то любви не было…
Арто проглотил комок в горле, и глаза его наполнились слезами.
Андрику стало жаль его, и он укорил себя, что зашел так некстати, только разбередил душу брату (“что за поездка на этот раз злополучная – знал бы, сидел бы у себя в Качагане”). Но вслух сказал:
- Твоя жена вроде хорошая женщина… Как же так произошло? Не верю, что она могла завести кого-то, променять такого умницу, как ты… Не представляю!
- Я и не сказал, что у нее кто-то есть…, - серьезным тоном, однако, уже подвыпившего человека, стал объяснять Артавазд. – Но факт в том, милый Андрик, что она месяцами, ты понимаешь меня как мужчина, месяцами, извини за слово, не спала со мной! Но я ведь не монах… Уже на стенки лез…
Андрик не ожидал услышать с уст “ученого” таких откровений, но у того, ясно, накипело и, естественно, он вполне понял брата – именно “как мужчина мужчину”.
- Ты вот, например, у себя в деревне, как она там называется… Кагачан, ты сказал? – уже слегка заплетающимся языком промычал Арто.
- Качаган, - слегка улыбнувшись поправил Андрик.
- Вот-вот, так ты там монашествуешь? Или нет?
Андрик выжидающе промолчал.
- Если даже да, - не ожидая реакции визави, продолжал бедняга. – то это понятно, ты  еще пока молокосос (извини, конечно), да еще не хочешь связываться с деревенскими бабами: опасно – “местные” могут морду набить или, того хуже, прирезать… Азия как никак… Но зачем же мне, взрослому, женатому уже сколько лет мужчине, отцу двоих детей, без видимой на то причины, воздерживаться только потому, что у жены, видите ли, то настроения нет, то времени, то желания… Летом ей жарко, зимой – холодно, а весной и осенью – сыро!!! Ты можешь это понять рассудком?!
Гость молча смотрел ему в рот.
- Ты вот уже мужчина, как я понимаю по твоим далеко уже не детским глазам, ты можешь понять разумом, чтобы зрелая женщина, не имея другого мужчину, отказывалась от нормального секса с мужем – причем не импотентом и вовсе не стариком, а ровесником! Логика моя такова: или у нее кто-то завелся, или… я не знаю, не постигаю…
Уже пьяный Артавазд  в ожесточении сильно стукнул кулаком по столику.
- Ты не пробовал следить за ней? – нерешительно и робко выдавил юноша.
- Хм, представь себе, как-то прошлой осенью  меня угораздило опуститься до этого! Ну видел раза два с одним и тем же худосочным хлыщом, который мне и в подметки не годится…
- Ну и…
- Однажды даже лицом к лицу столкнулись на улице: моя жена под руку с ним!
- И что же? – взорвался тоже уже полупьяный Андрик: чувство мужской и родственной солидарности с Арто взяло верх над самообладанием.
- А ничего! Нара тогда невозмутимо посмотрела на меня с усмешкой и, повернувшись к своему спутнику, бросила: “Сейчас он и не поверит, что мы встретились случайно”… Более того – имела наглость познакомить нас, представив этого повесу как бывшего сотрудника, с которым работала когда-то в министерстве! Вот такие дела, брат…
- И ты не стал выяснять отношения с ним? – вскипел Андрик.
- За кого ты меня принимаешь? Не плебс же я какой-нибудь, пачкать руки! Да и причем тут он? В таких делах  главное – женщина… Ты знаешь, я не верю, когда говорят, что где-то кто-то изнасиловал женщину… Если женщина по-настоящему не захочет или не спровоцирует сама, ее невозможно изнасиловать! Вот мое мнение!
- Ну ты даешь, Арто! А если применена сила и есть угроза жизни?
- Это исключительный вариант, я говорю об ординарных бытовых случаях…
Воцарилось молчание. Лишь на магнитофоне родной низкий голос Азнавура терзался любовью – “Изабель, Изабель…”
- Ты не объяснился тогда же с Нарой? – Андрик решил все же закруглить тему.
- Я, естественно, не поверил в случайность встречи, устроил ей дома грандиозный скандал со сценой ревности… Чуть инфаркт не схватил… Да и она явно не ожидала такого оборота дела – божилась, молилась, клялась всеми святыми и родными, что у нее никого нет и не может быть… И тем не менее продолжала до самого последнего времени избегать меня как мужчину! Я старался уйти в работу, вылетал раза два в Москву в связи со своей книгой, как-то отключался на время,  в надежде, что все образуется, как-никак у нас двое чудесных детей, которые ни в чем не виноваты…
- Но ты ведь в самом деле не монах, - резюмировал Андрик. – Так долго продолжаться не может, это, сам знаешь, вредно для здоровья!
- Спасибо, брат, просветил! – усмехнулся Артавазд. – Месяц назад я ей так и сказал, вообще выложил все-все, мол, мне это надоело! Игра перед детьми мне осточертела, и я поставил условие: или ты живешь со мной нормальной супружеской жизнью, или катись ко всем чертям!
-  Резонно…, - кивнул Андрик. – И что же она?
- Возмутилась моим “мужланством”, достойным пастуха в горах, назвала “похотливым котом”, думающим только о сексе (это я-то думаю “только о сексе”!) и, забрав детей в мое отсутствие, укатила к родителям…
- Слушай, Арто, да не мучь ты себя так!  Забрось на время свою уже никому не нужную науку, займись женщинами… Заведи любовницу, у вас же в университете, да и в академии тоже, небось, куча старых дев или симпатичных женщин, не обременных ни семьей, ни детьми!
- Ты что! – возмутился “высоконравственный” родственник, - я еще фактически в браке! Нара просто взяла детей и уехала к своим… Не могу бездоказательно рвать окончательно отношения. Между нами – дети! Ты понимаешь, дружище, что это такое? Хотя вряд ли…Мальчишка…
- Все это верно! Но ее надо проучить! Чего телишься? Когда слух о том, что ты с кем-то связался, дойдет до нее (а он обязательно дойдет, будь спокоен, - ее родня сама и “доложит”!), Нарочка приползет к тебе на четвереньках… и не будет вылезать у тебя из постели, если, конечно, ты, действительно, не импотент! – с азартом подытожил Андрик, обнимая родственника за безвольно опущенные плечи. – Такими, как ты, не кидаются, поверь! Светлая, да несчастная ты головушка!
Артавазд тепло обнял брата и, потрепав за волосы, поцеловал.
- Нет, Андрик, ты еще все-таки мальчишка, хотя и намекаешь, что приобщился к женским прелестям… У меня несколько иной взгляд на такие вещи. Может это прозвучит наивно и глупо, “несовременно”, но пока я считаю себя женатым и семейным человеком, не стану идти наперекор своим нравственным принципам. Хочу быть чистым перед своими детьми, если даже моя жена виновата передо мной…
- Ну ты даешь, Арто, - искренне поразился его порядочности Андрик.
Брат не рисовался перед ним, - о его “чистоплотности” в их родне ходили легенды: все знали о его серьезности со студенческих лет и о том, что его жена была и его первой женщиной (Андрик почему-то вспомнил “свою” Ануш).
- Ну тогда крепче зажми между ног свое выпирающее сейчас весьма рельефно сквозь тонкие шорты “мужское достоинство” и жди, пока Нара соизволит вернуться к тебе, - пошловато, “по-мужлански” пошутил юноша и, совсем обнаглев, доконал брата: “неужели снова стал онанизмом заниматься, как все мы подростками?”
- Ох, елки-палки, Андрик! Ты спьяну наглеешь на глазах: ты что мелешь, дурачина… тебе такие выражения не к лицу, - попытался одернуть и ввести братца в рамки приличия вмиг побелевший “рафинированный ученый”. - Ты же, в самом деле, не с гор спустился…
- Во-первых, именно “с самых настоящих гор”: мое село  находится на высоченном плато над ущельем Дзорагета, слышал о такой реке, надеюсь… Во-вторых, если ты такой неисправимый семьянин, действуй, а не страдай: слетай к ней на денек, благо на самолете это, наверное,  минут сорок полета, и поставь вопрос ребром, мол, или туда, или сюда – мне нужна ясность и определенность! Хотя бы ради детей, которые лишены отцовского тепла и заботы. Баста!
Артавазад широко улыбнулся и не без иронии заметил: “Слушай, да тебе надо было не на филфак, а на юридический…”
- Пошел бы с удовольствием, да у матери денег таких не было и блата, а на филфак я своим умом допер, никому ничем не обязан! – отшутился Андрик со смехом.
- Ох уж эти языкастые филологи! Им пальца в рот не клади, - несколько развеселился “кинутый женой” бедолага.
У Андрика отлегло от сердца – убедился, что несколько разрядил  тягостную обстановку.
Брат оживился: “Бутылки больше нет? Тогда – чаю или кофе! Что тебе принести?”
- Знаешь, ни того, ни другого… приелось, в любом ереванском доме одно и то же предлагают…
Хозяин дома оценил непосредственность гостя и, убирая со столика хрустальную пепельницу с горкой окурков, рюмки и опорожненную бутылку, предложил: “Тогда будем есть черешню, у меня осталось со вчерашнего застолья”.
- От этого, пожалуй, не откажусь, – в этом году еще не пробовал!
- Вот и чудненько…
Войдя в комнату с блюдом крупной “шпанки”, хозяин, с откровенностью близкого человека, заметил: “Ты не представляешь, какое доброе дело сделал своим приходом – я так облегчил душу! Такие неожиданные встречи между родственниками порою нужны, как глоток чистого воздуха, как ключевая вода жаждущему в пустыне…
- Спасибо на добром слове! – Андрик был искренне растроган.
- Это тебе спасибо, брат! Заходи еще, я тебя толком не угостил сегодня… Попал ты на вчерашние остатки. Давай, загляни в воскресенье – соображу специально для тебя отменный шашлык! В деревне, небось, не больно лакомишься…
- Спасибо еще раз! Никак не могу – у меня уже обратный билет на пятницу…
- Как жаль! Ну тогда в следующий приезд обязательно дай знать о себе!
Родственники тепло обнялись, расцеловались и Андрик выразил надежду, что следующая встреча с ним уже будет вновь в кругу жены и детей: “Не страдай, все обойдется!”
В растерянных добрых глазах Артавазда он прочел затаенную надежду именно на такой исход.
“Брат, ах брат! И почему таким “правильным” людям выпадает так много незаслуженных страданий”, - думал Андрик, спускаясь с лестницы чуть пошатываясь от выпитого у Арто…

*   *   *

18 июня. Толстая общая тетрадь, отведенная под дневник, уже подходит к концу… Надо бы быть более кратким и лаконичным в изложении “прозы жизни”… Не стоит заводить новую – ведь осталось несколько дней пребывания в деревне.
Принял последние экзамены – в десятых классах. Было торжественно и деловито. Присутствовали даже из районо. Ребята не подкачали, молодцы!  Классы в целом оставили хорошее впечатление, 10-й “А”, как я и ожидал, оказался на высоте – многие получили четверки и пятерки. Как это ни звучит патетично, но душа “поет от счастья”,  когда видишь плоды собственного труда! Меня даже “верхи” поздравили (“за ощутимые сдвиги в знаниях учащихся”) и предложили на следующий учебный год часы в одной из школ райцентра и одновременно место методиста в районо. Подобный вариант мне предлагают уже в третий раз! Может, стоит учесть? Тогда как же с призывом в армию?

 *   *   *

С утра ярко светит солнце. Небо пронзительно голубое, бездонное, без единого облачка. В этих краях такое не часто бывает. И уже от этого дара природы настроение у Андрика приподнятое. Кроме того, спешить никуда не надо – со школьными хлопотами покончено еще вчера: завершил все рутинные “бумажные” дела в связи с эказменами, со стола уже убрал, подальше от глаз, все тетради, планы уроков и т.п.
Полная свобода действий – последние дни пребывания здесь Андрик предпочел посвятить только и только своему досугу! Привел себя в порядок и двинул к Ануш – в эти напряженные дни ему не удавалось побыть с ней наедине…
Ануш встретила юношу тепло и радушно, но с долей обиды и укоризны сказала: “Я думала, ты меня совсем забыл… Увлекся своими десятиклассницами…” Намек ее был понятен ему: в предэкзаменационной “горячке” пришлось дополнительно позаниматься с несколькими старшеклассницами – чтобы вытянуть их на экзамене хотя бы на тройку. Кстати, среди них были две-три весьма миленькие на лицо, но страшно ограниченные и тупые! Ануш в эти дни, видно, рисовала в своем воображении бог знает что, когда учитель и подопечные запирались чуть ли не на полтора-два часа у Андрика дома…
- Глупышка! Неужели ты думаешь, что я способен променять тебя на кого-то из здешних гусынь? Да они в свои семнадцать выглядят на все тридцать! Деревня ведь –быстро  созревают и быстро увядают…
- Пошляк! – самодовольно изрекла она, но не унималась: “Я видела, кое-кто из них сами лезли на тебя… Одна из них (Ануш назвала по имени ученицу), по слухам, весьма известная на селе своим легким нравом особа, уж она-то к тебе приходила явно не за знаниями…
- Ну, во-первых, если верить слухам, получается, что я за этот год переспал чуть ли не со всеми своими старшеклассницами, о тебе уж не говорю! – усмехнулся Андрик. – Во-вторых, ее намерений я не знал, конечно, но если бы даже почувствовал что-то, ее план был бы обречен на провал. Даже в самой страстной любви я не теряю рассудка, голова у меня, в отличие от горячего сердца, всегда холодная! И потом по натуре никогда не был распутен, и кончай распалять себя и меня всякими глупостями!
Ануш закусила губу и смолкла. Наконец, спустя некоторое время, она проронила: “Мне грустно, ничего не хочется делать… Хочется уехать отсюда, тем более, что тебя не будет рядом очень скоро! Ах, это твоя армия!”
- Слушай, а давай спустимся в ущелье Дзорагета. Смотри, какая чудная погода! Другой возможности в ближайшие дни может не оказаться, а так хочется в последний раз перед отъездом побывать там, облазить все скалы, камни, посидеть у клокочущей реки, полюбоваться  древними развалинами Гневанка…А? Будет ведь что запомнить!
- У меня и так есть что вспомнить в связи с ущельем…, - вздохнула  она, но лицо ее посветлело.
Андрик убедил Ануш.
…Ущелье, забытое уже за долгую зиму и дождливую весну, показалось земным раем. Впрочем, и в буквальном смысле (для обоих) оно было тем самым раем, в котором Адам и Ева вкусили запретный плод и были изгнаны Богом…
“Коллеги” долго спускались по каменистым склонам все ниже и ниже, хватаясь то за огромные валуны, то за колючие кусты, но не выпуская рук друг друга… Наконец, идя вдоль полноводной реки, добрались до той самой густой рощицы, где оба познали потрясащее чувство плотской любви… Они подошли, как-то благоговейно даже, к тому самому раскидистому, старому дубу, расстелили на роскошно пышной яркой траве скатерть и… замолкли. Длилось это молчание минуты две-три, но им они показались вечностью: каждый думал о том же, восстанавливая в памяти каждый миг, каждое слово, каждое движение… тогда!
- Ну-с, начнем-с пир! – нарушил Андрик молчание, энергично потирая руки в предвкушении славно закусить и выпить с любимой подружкой. – Давай, нарезай, что там у нас есть…
Ануш священнодействовала: не спеша, аккуратно выложила из вместительной дорожной сумки все принесенное – сыр, копченую колбасу, зелень, огурцы, вареные яйца, лаваш, разложила салфетки, вилки, нож, соль… Бутылка вина никак не хотела стоять на высокой, не подминающейся траве – пришлось “уложить” на скатерть рядом со стопками.
- Ну вот, она жаждет, чтобы ее скорее откупорили…, - сострил Андрик и привычным движением ножа открыл бутылку. Несколько капелек красного вина, выбрызнув, “разукрасили” белоснежную льняную ткань и расплылись на ней.
“Как тогда…”, – отметил юноша про себя и взглянул на Ануш. Она, видно, подумала то же самое, потому что лукаво и понимающе едва улыбнулась уголками губ.
…Анушик порозовела от крепкого десертного “Айгешата” и, качнувшись, припала к Андрику.
- Ой, голова пошла кругом! Ты всех девушек спаивал этим колдовским зельем перед тем, как их соблазнить? Или только я, дурочка, клюнула тогда на твою удочку? – она игриво смотрела на Андрика, и глаза ее подернулись влагой от выпитого залпом (“за счастливое будущее!”)…
После нескольких “обязательных” тостов (“за тебя”, “за родителей”, “за любовь”) Андрик, почувствовав “острое томление”, как потом окрестил свое состояние души и тела, обнял Ануш и жадно впился ей в губы, сладкие и липкие от вина. Она словно ждала этого и прильнула к нему всем своим трепетным телом. Андрик сам проникся дрожью ее тонких, нежных пальцев у себя на шее, потом скользнувших куда-то глубоко за воротник вдоль позвоночника. Она, скорее природным инстинктом женщины, чем осознанно, прошептала: “хочу, как тогда…” Того же страстно желал и юноша…
Слияние чувств было гармоничным в окружении божественной природы и вселенской тишины вокруг… Или молодым так показалось? Ведь еще минуту назад рядом грохотала река, в кущах деревьев щебетали лесные птахи, а в траве, где-то совсем рядом, стрекотал неугомонный кузнечик… В своем упоении страстью они ничего не слышали…
…Прислонившись к мощному стволу развесистого дерева, “любовники” полулежали, утомленные и умиротворенные счастьем, свалившимся на них так нежданно-негаданно в этом глубоком горном ущелье, далеко от родного дома. Рука Андрика, все еще не насытившегося прелестью женского тела, нежно ласкала смугловатую небольшую упругую грудь… Ануш наматывала на свой тонкий пальчик курчавые смоляные завитки сильно волосатой груди юноши, затем ее шаловливая ручка скользнула по крепкому мускулистому прессу, спускаясь все ниже и ниже…
-  Тебе хорошо? – с теплотой в голосе Андрик, наконец, нарушил, молчание.
- Да, очень… Но ты опять был чересчур горяч и неосторожен, - укоризненно, но с любовью во взгляде заметила девушка.  – Ты точно хочешь оставить меня матерью-одиночкой и сбежать в свою армию! Армия – хороший предлог для таких испорченных интеллигентных донжуанов, как ты!
- Дурочка…, - беззаботно рассмеялся  юноша. – Да, кстати, ты и в прошлый месяц паниковала, тревожилась из-за этого… Все обошлось…
- Мне просто повезло, но так может быть не всегда! Ты мужчина, ничего не понимаешь в тонкостях женского организма…
- Извини, - взмолился Андрик, - но пойми, органически, на дух  не перевариваю эту мерзкую резинку: напрочь отбивает у меня всякое желание… Я абсолютно не чувствую контакта, внутренний жар женщины!
- Согласна, - вздохнула Ануш понимающе, как “опытная жрица любви”, - женщине эта штучка тоже противна и не безвредна для здоровья, но, не будучи замужней, лежать в гинекологическом кресле тоже мало радости…
- Ладно, давай  “в сей роматический час” не говорить об обратной стороне медали, - скороговоркой кинул ей юноша, торопливо натягивая брюки и заправляя в них сорочку.
- Ты знаешь, Андрик, часы уединения с тобой в этом ущелье не забудуться до конца  моей жизни… если даже ты охладеешь ко мне, увлекшись в армии какой-нибудь белокурой северной красавицей… Ведь ты – мой первый мужчина, и ты это понял сам… А все первое в жизни ой как запоминается!
- Не мели чушь! – вдруг грубовато повысил голос Андрик и в нем проснулся “азиат”, “восточный деспот”, каким в сущности является любой армянский мужчина, способный после самого нежного и любвеобильного интима тем не менее уже через считанные минуты проявить жесткость к “своей” женщине. – Тебя послушать, так в армию идут не служить, а трахаться… И потом – ты заставляешь меня повторяться уже в который раз: я не собираюсь тебя бросать!  Армия не помеха, она лишь отодвигает на год, пойми – всего лишь на год, наш долгожданный и вечный союз! Тебе, что, каждый раз клясться всеми святыми?!
- Мы предполагаем, а Бог располагает…, - Ануш покачала головой с какой-то безысходностью в голосе.
- Не кликушествуй, ты этим напоминаешь  мне здешних толстозадых старух, - отрезал Андрик.
Девушка поняла, что может испортить настроение любимому и всю прелесть недавно пережитого здесь.
- Любимый мой, родной, единственный…, - она пылко чмокнула парня в шею и больно дернула клок пышной “шерсти” на его груди. – Ты ведь такой любвеобильный, горячий, энергии в тебе хоть отбавляй! Там, в русских лесах или степях, не знаю, ты не успеешь и глазом моргнуть, как тебя наженят на себе бойкие бабенки – они ведь любят “черненьких”… Так приголубят и заворожат, что ты забудешь мои ласки, как они любят говорить про нас -  ласки “черномазой армяшки” …
- А я не лыком шит, чай, “не первый раз замужем” – на русский лад отшутился Андрик и бойко встал, увлекая за собой свою ревнивицу, сомневающуюся во всем и вся… Пора идти, скоро будет смеркаться…
День был незабываемым и несколько неожиданным по своей  “сути”, с чувством удовлетворения констатировал без пяти минут солдат, укладываясь спать в своей уютной комнатке, вскоре остающейся без хозяина.

22 июня.  Итак, “финита ля комедия”… Все дела здесь закончены. Сделано немало, могло быть несколько больше, если бы не мешали порою чисто объективные причины. Прощаюсь со школой и селом, ставшими мне близкими, с теплой грустью. Все, что не успел или не смог сделать я, осуществят уже другие, возможно, более умные или более энергичные. Хотя, без ложной скромности признаюсь, не обделен ни умом, ни энергией…
Впереди у меня незнакомая, но манящая своей “неизведанностью” армейская жизнь. Знаю, что будет очень трудно, порою невыносимо трудно (о чем сужу по рассказам тех, кто демобилизовался недавно и вернулся в село). Новые люди, новые “порядки”, испытания физические и душевные…
Никогда не забудется этот трудный, прекрасный, неповтормый год в далекой сельской школе “разбойничьего” Качагана, вознесшегося над ущельем Дзорагета, как не забывается в жизни ничто Первое!
Вчера во второй половине дня в школе мне устроили своеобразные “проводы” – стол был обильным, достойным “завоевавшего авторитет”, “признание и любовь сельчан, учеников и педагогического коллектива” молодого “столичного кадра” (эти характеристики звучали с уст директора-парторга, завуча и маститых учителей!). Я растрогался, хотя никогда не считал себя сентиментальным малым (вновь вспомнил воспитание бабушки Шушаник!), тоже сказал пару-другую “ярких тостов”, поблагодарив всех присутствующих “за теплые слова”, “за заботу обо мне в течение всего года” и т.д. и т.п. (хотя и не всегда это было так!). Впрочем, в этот миг я был довольно искренен! Напротив меня за столом я видел страдающие и любящие глаза Ануш и чувствовал себя  “безвинно виноватым”: она остается в деревне “согласно распределению” на все положенных  по закону три года…Ей некуда спешить в Ереван даже на летние каникулы: брат женился и будет жить с матерью в тесной квартирке-“хрущевке” где-то в Норкском массиве и хроническое безденежье их семьи, как я понял,  вряд ли позволит брату вскоре нанять квартиру , чтобы отделиться.
Вчера же мы провели вместе последнюю жаркую, ненасытную и опять “неосторожную” ночь и вновь в остром предчувствии Ануш, что мы никогда больше не встретимся… Что это за мания у нее? Или действительно женское предчувствие? Я-то ее не бросаю, но, в самом деле,  в армии всякое случается – вдруг что-то случится по дороге или, типун мне на язык,  погибну в одном из учений, такое ведь бывает…
Нежась до утра в постели Ануш, обещал ей писать из армии как только немножко “приду в себя” от первого шока (об этом психологическом состоянии говорили мне все знакомые “образованные” парни, попавшие в армию после вуза).
По всей вероятности, меня отправят в Россию, как и обычно всех тех армян, у которых нет “влиятельных людей” за спиной, чтобы устроиться “вокруг Еревана”, но я даже рад этому: хочется познать и другой, не знакомый дотоле мир… Это магическое слово – Россия – зовущее и настораживающее, до сих пор мне было знакомо лишь по кратковременным наездам на курорты и в Москву. Российская же глубинка, да еще армейская несладкая “житуха” были мне, естественно, не знакомы! Предстоит шаг в неизвестное… Впрочем, да здравствует неведенье – загадочное, а оттого и манящее! Ведь острая жажда познания нового и есть приоритет молодости!

*   *   *

…Андрик Берберян посмотрел на часы. Ровно полдень. Сейчас по указанию бывшего директора школы подойдет “председателевский” уазик, чтобы подбросить парня со всеми его пожитками до железнодорожной станции. Они с Ануш в последний раз присели, как принято перед дальней дорогой, на внушительные чемоданы и баулы Андрика. За окном послышался шум подъезжающей машины – за ним!  Ануш судорожно сжала руку Андрика и торопливо, но чувственно и жадно поцеловала на прощанье: “Счастливого пути! Буду ждать весточки, когда бы ты ни надумал писать мне… Помни, я люблю тебя!”
- Непременно! И не сомневайся, малышка! – прильнул к ней щекой юноша.
… В три пополудни проходящий через полустанок скорый поезд вез Андрика в Ереван, чтобы через пару-другую недель “пересадить” уже “военнообязанного Берберяна” в воинский эшелон, мчащийся в северные просторы необъятной страны…

Ереван - Качаган - Ереван. 
1971-1972 гг.

* Фотоиллюстрация: Армения. Лорийское ущелье.


P.S. К сведению читателей. Представленный текст не отредактирован окончательно.