МОНЯ

Медициной у нас командовал высокий, стройный, рыжеватый капитан медицинской службы с чуть выпуклыми синими глазами. Нраву он был весёлого, хотя к жизни относился философски. После медицины, второй его страстью была музыка и, частенько его можно было застать перебирающим струны, видавшей виды, гитары.

Начальство иногда ворчало по этому поводу, но у него было неубиенное оправдание – он хирург, а игра на гитаре помогает ему тренировать пальцы. А хирург он был от Бога и со временем все смирились с его музыкальными занятиями, и оставили его в покое.

Начальство, сослуживцы и кадровики называли его Максим Иванович. Хотя кто-кто, а кадровики-то уж точно знали, что главу нашей медицины от рождения звали Менахем Израилевич –  это было чёрным по белому записано в его личном деле.

Винты нашего МИ-8, под басовитый с присвистом гул двигателей, глухо приговаривали таак…, таак…, таак и машина, едва касаясь колёсами земли, плавно покачивалась, переваливаясь с боку на бок. Бурая гористая пустошь, испещрена оврагами и ущельями. Редкие растения, больше похожие на клубки колючей проволоки, вокруг. Брызги мелкого острого каменистого песка, время от времени, взметаемые вихрями от винта.

Сноровисто и уверенно, слегка пригибаясь к земле, бойцы подносили носилки за носилками, подавая на борт раненых. Как то так получилось, что в этот раз в эвакуации участвовал и наш Менахем Израилевич. Осматривая перевязанных наспех рыжими, грязными бинтами солдатиков он сортировал их по каким-то, только одному ему ведомым, признакам. Некоторым из них он быстро делал какие-то уколы. 

Наконец, «душеприказчик», повинуясь сигналу из кабины пилотов, жестами показал, что перегруз и больше брать нельзя. Лейтенант и двое бойцов, сопровождавшие нас, посмотрели друг на друга. «Приказывать не могу!..» - прокричал лейтенант бойцам и, подхватив пару подсумков с магазинами, исчез в люке. Переглянувшись, бойцы последовали за ним. А на борт подняли ещё троих.

Был жаркий день. Два «крокодила», разбрызгивая искры ловушек, крутили над нами непрерывную карусель, точным огнём давя пулемёты и отгоняя надоедливых «духов». Где-то там шёл бой, а раненые ждали эвакуации. Грозная физиономия КВС, высунувшись из кабины, что-то прокричала и, погрозив «душеприказчику» кулаком, исчезла. В ответ тот только посмотрел на нас и растерянно развёл руками, а потом провёл ладонью над головой, показывая, что мы набрали слишком много.

Того, что произошло дальше не ожидал никто. Неловко прихватив за цевьё одной рукой чей-то автомат, а другой – подсумок с боезапасом и чемодан с «медициной» наш медик двинулся к люку. На секунду задержавшись у края, он глянул куда-то вверх и, обращаясь неизвестно к кому, громко сказал: «Ну, что Моня, пойдём, покажем этим поцам!» Через мгновенье он исчез в проёме люка. Видно было, что он вполне профессионально перекатился в сторону и, часто меняя направление, пригибаясь, двинулся туда, откуда продолжали подносить раненых.

Лязгнул и захлопнулся люк. Машина качнулась и пошла в набор высоты. Захлопали ловушки. «Крокодилы», сделав прощальный заход, двинулись за нами. Изредка, сквозь шум двигателей были слышны стоны раненых. Где-то на половине дороги до базы мимо нас быстро прошёл такой же  борт и тоже с эскортом двух «крокодилов». Позже мы узнали, что наши летуны убедили своё начальство и второй транспорт отправили к нам, буквально, выхватив его из под какого-то штабного.

К счастью все участники того рейда остались живы. Даже тяжелораненые вскоре вернулись в строй. Среди бойцов стал ходить упорный слух, что в этом заслуга нашего медика у которого, якобы, есть какой-то эликсир жизни. Буд-то бы он в том бою всем раненым делал какой-то чудесный укол, который и помог им выжить.
Многих наградили орденами, а кому не досталось орденов –  дали медали. И только наш Менахем Израилевич получил благодарность в приказе, да и то не перед строем, что вызвало всеобщее недоумение. Но «пятая» графа сделала своё дело.

Тогда, будто сговорившись, все и рядовые, и офицеры при всяком удобном случае стали называть нашего медика по имени отчеству, громко и чётко выговаривая трудно произносимые слова. А за глаза с того времени все стали его называть ласково уменьшительным –  Моня.

Начальство хмурилось, недовольно морщилось, скрипело, но терпело. Прошло почти полгода…. Начальство, поскрипев и перетерпев, как-то незаметно, тоже научилось выговаривать трудные слова, а потом всё же подписало представление и, наш Моня стал орденоносцем.  О чём и было объявлено однажды на общем построении.

А Моня, казалось, просто не замечал этого ничего. Всё такой же весёлый и по-философски спокойный, он делал своё трудное дело. Для него и простой солдатик, и генерал были только больными, которых надо лечить и, желательно, хорошо. А награды.… Ну, что награды, есть они – хорошо, нет – ну, и ладно.