Рассказы Тысячелистника. Рассказ 4. Преданность

На багрово-изумрудной траве валялся бордово-коричневый ослизлый комок в обрамлении грязно-белой шерсти. Судя по торчащим из комка четырем копытцам и витым рогам, минут пятнадцать назад эта истекающая кровью и калом масса, несомненно, была овцой.

Тысячелистник брезгливо поморщилась. Лимонная карамелька во рту почему-то стала отдавать горечью.

Хроникёрша медленно двинулась вперед, ступая почти на цыпочках.

Все пастбище было усеяно такими же сочащимися комками. Некоторые из них, лишенные копыт и шерсти, зато с руками и ногами, прежде были людьми.

Иногда комки в самый неподходящий момент начинали вдруг подергивать конечностями, отчего Тысячелистник тихо взвизгивала и хваталась за горло.

Путь ее лежал среди крови, трупов и одуванчиков.

Внезапно Тысячелистник замерла, как вкопанная. Невидящим взглядом вперившись в отрубленную руку, она напряженно прислушалась. Загустевший от крови воздух искажал звуки, заселяя пастбище фантомами недавно случившейся здесь бойни. И все же Тысячелистник готова была поклясться, что слышит звон и пение.

Петляя между трупами, она пошла на звук.

- е-е-э, — долетало отдаленное гудение под аккомпанемент шелестящего перезвона.

Преодолев небольшой подъем, Тысячелистник добралась до неглубокого оврага, на дне которого на огромном валуне восседал чародей Ксариус и распевал во все горло вирши собственного сочинения. Вокруг него с тамбурином в руках весело скакала Эвредика, слабоумная колдунья, сестра Ксариуса.

– Вдалеке, вдалеке

На лугу паслися БЭ-Э…,–
горланил Ксариус.

– Белки! – с энтузиазмом выкрикнула Эвредика.

– Нет, не белки! – мотнул головой Ксариус и снова затянул:

– Вдалеке, вдалеке
На лугу паслися «БЭ»…

– Баобабы!

– Нет, не баобабы!
Вдалеке, вдалеке
На лугу паслися «БЭ»…

На мгновение пространство распахнулось и тут же запечаталось обратно, а в овраге возник бог по имени Лилико: громко, четко и нецензурно он объявил, кто, по его мнению, пасся вдалеке.

– Лилико – дурак! – под серебристую трель тамбурина засмеялась Эвредика.

Ксариус высказал своим ботинкам все, что думает о Лилико, вскинул голову и неожиданно заорал, обращаясь к Тысячелистник:

– Э-гей! Хроникерша-а! Подь сюды! Хвать-там торчать!

Тысячелистник покорно сползла в овраг, оскользнувшись всего пару-тройку раз.

– А я-то думала, – недовольно сказала она, – вероятность встретить богов и чародеев равняется примерно нулю целым шести миллионным процента.

– «Шешти мильённым протента», — передразнил ее Ксариус. – Да вашему брату просто западло о нас рассказывать! Если бы не чародеи…

– Ты по-прежнему бобомж? – повысив голос, обратилась Тысячелистник к Лилико. Ксариус обиженно надулся.

– Иги, – лучезарно улыбнулся Лилико. – Бог без определенного места жительства. Свободный художник. Наблюдатель.

– Я те когда-нить наблюдаколку-то оторву, – грозно пообещал Ксариус. – Так. Короче. Чё за фигня тут ваще творится, кто-нить знает?

– Да просто…– начал было Лилико, но Ксариус демонстративно от него отвернулся и, в упор глядя на Тысячелистник, повторил: – Кто-нибудь знает? Ась?

– Ну…в этом мире регулярно наблюдается странная активность, – промямлила Тысячелистник, несколько растерявшись от такого напора. – Сегодня было зафиксировано начало э…узлового момента…И меня, в общем, направили сюда….хронографировать и….вот.

– Мы слышали ЗОВ! – вдруг замогильным голосом протянула Эвредика.

– Неопознанный, – вставил Ксариус.

– И мы явились, – столь же размеренно и торжественно продолжала чародейка. – И узрели стада агнцев. И отроков, их пасущих. Вдруг напали неведомо откуда пришедшие люди и поразили их острием меча…

– Ага, – словно бы опомнился Ксариус, – короче, налетели какие-то отморозки – и всех в момент порешили. Один парень только утек – куда-то туда удрал, – чародей махнул рукой в сторону крошечного поселка, притулившегося за холмами.

– Вот я и думаю, чё за лажа? – подытожил Ксариус.

–Да уж, видела я, как ты «думаешь», – мрачно усмехнулась Тысячелистник. У чародея вспыхнули уши, – Может, все-таки пусть Лилико расскажет. Он-то побольше твоего зна…

Тысячелистник осеклась.

Лилико парил метрах в двух над землей, скрестив руки на груди и сурово взирая на них:

– НЕДОСТОЙНЫЕ! – прогремел он голосом бога. – КАК ПОСМЕЛИ ВЫ ПРЕНЕБРЕЧЬ ЛЮБОВИЮ МОЕЮ?! ГРЕШНИКИ! НА КОЛЕНИ!!!

Шутил Лилико или нет, выглядело это устрашающе. Тысячелистник почувствовала, что колени ее сами собой подгибаются. Еще секунда – и она наверняка пала бы ниц. Но в этот момент гораздо менее впечатлительный Ксариус со словами: «Да пошел ты, гнида мелкая!» схватил бога за лодыжку и сдернул вниз.

Бог свалился на землю, хохоча до колик.

– Чертов псих, – буркнул Ксариус, и на сей раз Тысячелистник не могла с ним не согласиться.

– Ладно, так и быть, – отсмеявшись, заговорил Лилико. – Поведаю вам тайны, доверенные лишь богам. Кхм. Так. Внимайте же мне!

Сделав драматическую паузу, он вскинул голову и закатил глаза, то и дело косо поглядывая на чародеев и Тысячелистник.

– Да внимаем, внимаем, – отмахнулся от него Ксариус.

– Все дело в том, что…, – вкрадчиво прошептал Лилико и вдруг раскатисто прокричал: – ИГРА НАЧАЛАСЬ!!!

В траве стрекотали кузнечики.

На деревьях каркали вороны.

Где-то вдалеке журчал невидимый ручей.

– И чё??! – раздраженно вытаращился Ксариус.

Лилико сиял загадочной улыбкой, откровенно наслаждаясь их замешательством.

Решив, что уже достаточно потомил их ожиданием, Лилико соизволил продолжить:

– Представьте: живет на свете Человек. Всего у него в достатке. Стада. Семья. Дети.

– Ага, дом-полная чаша, – иронично вставил Ксариус.

– И вдруг, – монотонно тянул Лилико, – в один прекрасный день – БАЦ!!!

– Ой! – тихо вскрикнула Тысячелистник.

– …и вся эта идиллия обращается в прах! Прямо-таки рушится к чертовой матери! Как поведет себя Человек?

– Повесится, – припечатал Ксариус.

– Будет искать виноватых, – предположила Тысячелистник.

– Варианты хороши, – одобрил Лилико, лучась восторгом, – но не в нашем случае. Наш Человек – типус высокодуховный. Он пойдет…пойдет…пойдет, – затянул Лилико, после каждой паузы повышая тон, – пойдет…
– И уйдет! – гаркнул Ксариус.
– Тц-тц-тц, – поцокал языком Лилико. – Нет, Ксариус, друг мой приземленный. Наш Человек пойдет к тому, кому больше всего доверяет. Он попробует найти утешение у существа высшего порядка – у…у…у…

– Вот завел свое, угуколка! – взъерепенился чародей. – Ну не знаю я, куда этот перец попрется! Доволен?!

– Скорее разочарован. Слегка. Он пойдет к БО-ГУ.

– К тебе, что ль? – хохотнул Ксариус. – Тоже мне, существо высшего порядка!

– Погоди! – вскричала Тысячелистник. – Лилико! Только не говори мне, что все ЭТО устроил ты!

– Конечно, нет, – утомленно вздохнул бог. – Неужели не видно: это – не мой стиль. Меня пригласили просто…

– Наблюдать, – процедил Ксариус.

– Именно-именно! – обрадовался его догадливости Лилико.

– И?.. – осторожно начала Тысячелистник. – Причем тут игра?

– Вы когда-нибудь задумывались над тем, что происходит с игровым полем, когда на него швыряют кубики? Что происходит с ворсистой гладью стола, когда на нее обрушивается покрытая точками граненая громада?

– Ну понеслось! – возвел очи горе Ксариус.

– Нет! Вы обращали внимание лишь на передвижение фишек! Ибо важен результат. Вывод. Мораль. Страдания сукна никого не интересуют!

Тысячелистник уже второй раз за день почувствовала солидарность, практически душевное родство с Ксариусом (тревожный симптом!). Сейчас ей очень хотелось взять палку потяжелее и как следует треснуть говорливого бога по кумполу.

– Какое, – сдержанно выдавила хроникерша, – какое отношение эти горы мертвечины имеют к игровому сукну?

– О! – улыбка Лилико полыхала ярче солнца. – Самое прямое. Самое прямое!

Пространство вокруг них задрожало и на миг превратилось в частокол черно-белых штрихов…

И вот они уже стоят на заднем дворе сельского дома, а Ксариус с криком «Ах ты, трюкач недоделанный!» пытается задушить Лилико.

– Хватит! – рявкнула на них Тысячелистник, ошеломленная столь внезапной сменой декораций. Как ни странно, это подействовало. Бог и чародей прекратили перепалку.

Единственным островком спокойствия среди всего этого театра абсурда оставалась Эвредика. Она по-прежнему мечтательно позвякивала тамбурином, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг.

– Детский сад, – пробурчала разъяренная Тысячелистник. Ее все еще мутило после перемещения. Чтобы подавить приступ тошноты, Тысячелистник втянула носом воздух и слегка запрокинула голову.

На ветке старого дерева сидели две птицы: сова и какая-то маленькая пичужка. Тысячелистник была не сильна в орнитологии, так что наобум окрестила птаху сойкой.

В это время задняя дверь дома распахнулась, и во двор вышел бородатый человек с витым посохом в руках.

– Я сказал, стой!!! – вслед за ним из дома выскочил молодой мужчина, почти точная копия бородача, каким тот мог быть лет двадцать-тридцать назад. Молодой схватил бородача за рукав и рванул к себе. Ткань треснула. Молодой испуганно отдернул руку.

По лицу бородатого пробежала тень, но когда он заговорил, тон его был спокойным и доброжелательным:

– Всевышний предписывает нам почитать старших, сын мой.

– Всевышний, – голос сына надломился – предписывает нам оплакивать мертвых. Отец! я смиренно принимаю….уничтожение всех твоих стад… – было видно, что он пытается подражать манере речи отца, но дается это ему с трудом, – но…гибель всех работников…Отец…Несколько десятков человек за три дня!...И ты, вместо того чтобы искать виновных…ты идешь!...

– Время молитвы, сын мой! – тоном, не терпящим возражений, прервал его отец.

– Ну так иди! – взвился сын. – Иди и спроси своего Всевышнего, как он допустил все это!

Острие посоха впилось в сухую землю, подняв облачко пыли.

– Всевышнему не задают подобных вопросов! – прогремел бородатый. – Всевышний посылает нам испытания, дабы укрепить нашу душу!

– Да?! – саркастично вскричал молодой. – И как же это укрепит душу нашего старшего пастуха? У него осталось двое детей! А того паренька, который нанялся к тебе всего три дня назад? Сколько ему было? Четырнадцать? А …

– Замолчи!

– Они все – все погибли!!

– Всевышний взял их к себе!

– Им выворотили кишки!

– Смерть – лишь мгновение!..

– Сомневаюсь, – в спор вступил незнакомый женский голос, доносившийся, как показалось Тысячелистник, откуда-то сверху. Женщина говорила негромко, но голос ее без труда перекрыл вопли отца и сына, однако спорщиков это, кажется, ничуть не обескуражило. И Тысячелистник уже догадалась, почему. Время и пространство чуть заметно вздрогнули и застыли. Ход истории приостановился.

– В чем сомневаешься? – спросил другой женский голос, выше и мелодичнее первого.

– Сомневаюсь, что с вывороченными кишками смерть заняла мгновение. Насколько мне известно, такие раны наиболее болезненны, а летальный исход наступает только через…

– Ах, сестрица Сова! Не будь занудой! Это – детали. Плотские страдания вообще не важны для моей кон-цепции.

Последнее слово было произнесено с манерным прононсом.

– Разумеется, – сухо согласилась сестрица Сова. – До тех пор, пока это тебе выгодно. А стоит ветру перемениться, и ты по любому поводу начинаешь выпячивать «величие плотских страданий во имя великой миссии»

– Разумеется, – передразнила ее сестрица. – В этом и состоит мастерство игрока, милочка. А! Лилико! Что это за шваль ты сюда притащил?

Две птицы спорхнули с дерева, у самой земли обратившись девушками.

– Сестрица Сова, сестрица Жаворонок, – галантно раскланялся Лилико (Ксариус нарочито громко прыснул), – позвольте представить вам моих дру-зеей!

Последнее слово Лилико сопроводил многозначительным взглядом. Сестрички были как будто слегка раздосадованы.

– Это еще кто? – Ксариус бесцеремонно ткнул пальцем в сестер.

В чертах богинь проступило что-то птичье. Они чуть подались вперед. Тысячелистник даже показалось, будто она слышит тихий клекот.

Лицо Лилико омертвело. Улыбка, словно нарисованная, застыла на его губах, а на самом дне глаз, где обычно поблескивали озонные искорки, промелькнули злость и испуг.

От таких метаморфоз Тысячелистник стало не по себе.

– Это, – громко заговорил Лилико, – великие сестры-богини, творцы и создатели всего сущего в этом мире, пастыри агнцев мира сего…

Но Ксариус не унимался:

– Пастыри, значит. Вы бы, девчонки, профессию-то сменили. Пастухам в вашем мирке чёй-то сильно не фартит. Овцам, межу-прочим, тоже.

Переведя взгляд на богинь, Тысячелистник поняла: «девчонки» сейчас всего в шаге от того, чтобы наброситься на Ксариуса и разорвать его на куски.

Чародей же смотрел на них с вызовом. Было ясно: его слова – это вовсе не обычная грубость неотесанного мужлана. Он вполне отдает себе отчет в том, что делает.

– Сестры-богини, – с интонацией профессионального чтеца произнес Лилико, – испытывают своего самого верного служителя.

– Ага, – самодовольно ухмыльнулась сестрица Жаворонок, стреляя глазками в сторону бородача с посохом, – он самый преданный человечек.

– Преданный тобой? – зло прорычал Ксариус.

– Преданный мне!

Несколько секунд богини и чародей враждебно смотрели друг на друга. «Гляделки» прервала Тысячелистник, неожиданно для себя выпалив:

– Игра! Так вот о чем…Получается, это что, состязание богов?

Сестрицы-богини и Ксариус, встрепенулись, словно опомнившись.

– Состязание, милочка, это когда соперники выходят в чисто поле и мутузят друг друга кулачищами, – надменно произнесла сестрица Жаворонок. – Не думаешь же ты, что мы опустимся до того, чтобы устроить…махач?! Мы с сестрицей заключаем пари. Так то.

– И какова награда? – осторожно спросила Тысячелистник, слегка втягивая голову в плечи, будто ожидая удара.

Ей ответила сестрица Сова:

– Победителю достается звание Всевышнего. А проигравший…

– То есть ты, сестрица, – вставила Жаворонок.

– …становится Антивышним.

– И облетает круг вокруг мира!

– Угу, – мрачно кивнула Сова, – и облетает круг.

– Сколько кругов ты уже отмотала, а, сестренка? – ехидно прищурилась Жаворонок.

– Ничего-ничего, – процедила Сова. – Все равно, победа будет за мной.

– Ля-ля-ля-ля-ля!

– Он еще может передумать! Сынок еще может его убедить!

– Дааа! Солнце еще может взойти на западе!

– Кончай трепаться! Запускай ход истории!!

– Да запросто. Увидеть твой позор, да еще при посторонних! Хе, денек-то выдался удачный!

Время и пространство чуть качнулись и вновь плавно заскользили вперед.

– Неужели ты и дальше будешь славить Всевышнего, который допустил ТАКОЕ?! – завопил сын, с размаху ударяя себя кулаками по бедрам.

Тысячелистник была уверена: он с огромным удовольствием вмазал бы папаше.

Круто развернувшись, бородач размашистым шагом направился прочь. Острие посоха впивалось в землю в такт его шагам.

– Я скорблю, – бросил он через плечо. – Скорблю и славлю Всевышнего.

Сын сжал кулаки и заскрипел зубами, но промолчал. Яростным пинком распахнув дверь, он скрылся в доме.

– Та-дааам! – ликующе пропела сестрица Жаворонок. – Ой, а кто это у нас сейчас полетит мотать кружок?

– Нет! – резко крикнула Сова.

– Эй! – нахмурилась Жаворонок. – Что значит, нет? А уговор?

– Пари не окончено, – твердо сказала Сова. Глаза ее полыхали сумасшедшим пламенем азарта. – Я повышаю ставку. Овцы, работники – все это чушь! Семья! Близкие! Вот что должно его пронять! Отними у него детей – и он отречется от своего Всевышнего!

– Ля-ля-ля-ля-ля, – скучающе протянула Жаворонок. – Ты, милочка, рассуждаешь с позиции самки. Для самца потомство не столь ценно. Твоя любимая биология, между прочим.

– Мужчина видит в своих детях продолжение себя, – фанатично выпученные глаза Совы, казалось, вот-вот вывалятся на землю. – Твоя любимая психология.

– Ох, сестрица. Ничего-то ты в людях не понимаешь, – лицо Жаворонка выражало обреченную покорность судьбе. – Ладно. Так уж и быть. Принимаю ставку. Но в качестве бонуса требую, чтобы эти (она небрежно кивнула в сторону Тысячелистник и чародеев) тоже присутствовали. Знаешь, сестрица, а мне понравилось унижать тебя на глазах у других.

– Пошла ты! – Сова была слишком разъярена, чтобы придумать более остроумный и изящный ответ.

– Кстати, – сладко улыбнулась Жаворонок, – как раз сейчас детишки собираются на очередной междусобойчик. Вовремя, правда? Жаль, только, вечеринка будет не слишком радостной. Ну, хотя бы не долгой!

Тысячелистник почувствовала у себя на запястье пальцы Лилико.

Пространство вновь превратилось в череду штрихов. Однако на сей раз штрихи не скользили, а неслись бешеным обжигающим вихрем, вырывающим глаза, сбивающим с ног.

Миг спустя они оказались на незнакомом пригорке. В нескольких метрах от них стоял дом с небольшим двориком. У крыльца росло миндальное дерево.

Сестрицы-богини стояли чуть позади Тысячелистник и остальных. Ксариус валялся на земле вверх тормашками.

Лилико выпустил запястье Тысячелистник. Ее рука безвольно повисла, а вены еще гулко пульсировали от теплого прикосновения бога.

Эвредика, которую Лилико тоже удерживал во время перемещения, тихо плакала сквозь счастливую улыбку.

Ксариус, кое-как поднявшись, попытался отвесить Лилико подзатыльник, но промахнулся.

Очередной перепалке бога и чародея помешало появление девчонки лет двенадцати. Она выбежала откуда-то из глубины сада, в два прыжка достигла миндального дерева, шлепнулась перед ним на колени, маленьким желтым совочком вырыла неглубокую ямку, положила туда спичечный коробок, прикрыла его стеклышком, забросала ямку землей и несколько раз прихлопнула ладошкой вздыбившийся холмик.

– Такая большая девочка, а все еще закапывает секретики, – из двери выглянула девушка постарше, видимо, сестра девчушки с лопаткой. Она лукаво улыбалась, едва сдерживая смех.

Девочка вспыхнула:

– Это… Это самый-самый последний раз! Самый последний! – воскликнула она.

– Это точно, что самый последний, – жестко усмехнулась Жаворонок.

– А вот и опоздавшие! – меж тем оживилась старшая из сестер. К дому подбежал тот самый молодой мужчина, сын бородача с посохом. Запыхавшийся, он не мог вымолвить ни слова и лишь поднял ладонь вверх в знак приветствия.

– Э-эх! – шутливо побранила его сестра. – И это называется старший брат, пример для подражания…

– Пошли в дом, – нетерпеливо запрыгала девочка. – Готово ведь все уже!

– Эй, ну где вы там?! Остывает уже! – донесся из дома третий женский голос. Ее подержал целый хор мужских голосов.

– Идем-идем! – крикнула девочка, и все трое поспешили внутрь.

– Детки в клетке, – хищно скалясь, пропела Жаворонок.

– Они точно там ВСЕ? – нервно теребя воротник, спросила Сова.

– Точно-точно. Три сестренки, семь братишек, и-то-го десять штук. Все точно, как в аптеке. Мда, расплодился мой преданный старичок, размножился. Ну что, готова?

– Да!

– Эй, Лилико, – шепотом позвала Тысячелистник. Где-то глубоко внутри нее тонкий голосок панически визжал, требуя, чтобы они немедленно, сию же секунду убрались из этого места – куда угодно, хоть на край Небытия. Этот голосок уже знал ответ, но Тысячелистник все же спросила: – Лилико, а что сейчас будет?

Лилико стоял, замерев. Лицо его было непроницаемым. Только сейчас Тысячелистник впервые за все время их знакомства подумала, что богу в балетных тапках на самом деле очень много лет. Миллионы. Миллиарды.

Ксариус сосредоточенно вглядывался в торчавший у его ботинка одуванчик, будто хотел запомнить каждый из тонюсеньких желтых лепестков.

Прямо за домом вдруг возникла вращающаяся воронка гигантского серого смерча.

Тамбурин гулко звякнул, ударившись о землю.

А дальше – Тысячелистник показалось, что она падает спиной назад в беспросветную пустоту, но при этом отчетливо видит все происходящее вокруг.

Эвредика пронзительно закричала. Из ее ладоней вырвался всполох рыжего пламени и, обратившись в огромного лиса, понеся прямо к дому. Секунду-другую казалось, что огненный зверь с белой звездой во лбу сдержит неистовый смерч.

Сестры-богини злобно взвизгнули, обратив искаженные гневом лица к чародейке.

Тысячелистник увидела, как Лилико метнулся к Эвредике, широко раскинув руки, заслоняя ее собой.

Что-то колоссальное, невидимое сотрясло самые основы этого мира. Неистовая сила абсолютного уничтожения, сила, доступная лишь богам.

Лилико пошатнулся, отступил на шаг, но устоял.

Крик Эвредики оборвался.

Рыжий лис исчез.

Смерч, чавкнув, сомкнулся над домом и тут же рассеялся.

Потрясенная Тысячелистник смотрела на сюрреалистическую композицию из балок, перекрытий, кирпичей, ковров, мебели и человеческих тел.

Миндальное дерево уцелело и теперь возвышалось над руинами, беспечно шелестя листвой. Молчаливый хранитель спичечного коробка – последнего секретика маленькой девочки. Самого последнего.

Сестры-богини уже потеряли интерес и к стертому с лица земли домику, и (о, счастье!) к Эвредике. Обернувшись птицами, они устремились за каким-то человеком, еще одним свидетелем произошедшего, который со всех ног бежал к поселку. Видимо, подумалось Тысячелистник, спешил сообщить осиротевшему отцу скорбное известие.

Ксариус обнимал Эвредику. Апельсиново-медовая чародейка билась в беззвучных рыданиях.

Лилико сидел на траве. Одуванчику сегодня посчастливилось. Он удостоился внимания не только чародея, но даже бога.

– Эй, – тихо позвала Тысячелистник, – ребята, пойдем проверим, может, там еще живой кто-нибудь остался, а?

– Не остался, – спокойно сказал Лилико. – Это я тебе как бог говорю.

Он подошел к чародеям, плечом отстранил Ксариуса, принимая Эвредику в свои объятия. Чародейка обмякла, повиснув у него на руках безвольной тряпичной куклой.

На мгновение Тысячелистник даже показалось, что Сила уничтожения, посланная сестрицами-богинями, все же настигла чародейку. Но потом Тысячелистник поняла: Эвредика просто спит. Веки ее подрагивали, а губы слегка шевелились.

Лилико положил ладонь ей на лоб.

Шелестели травы.

– Спи, дитя, спи. Если бы я только мог изгладить из твоей памяти то, что ты здесь увидела, я создал бы тысячу миров, я заставил бы петь для тебя тысячу Вселенных. Но я могу подарить тебе только сон. Спи. Завтра, когда ты проснешься, над Бытием уже взойдет новое солнце... Ксариус.

– А? – глухо отозвался чародей, чуть вздрогнув.

– Забирай ее и уходи. И больше не возвращайтесь в этот мир. Отсюда всегда слышен Зов, но откликаться на него бесполезно. Таков здешний Порядок Вещей.

– Угу, – кивнул Ксариус, бережно принимая спящую Эвредику.

Он хотел что-то сказать напоследок, но передумал. Пространство разверзлось, выпуская чародеев из плена Порядка Вещей этого мира на свободу неопределенности Бытия.

Тысячелистник задумчиво подняла с земли оброненный Эвредикой тамбурин и осторожно потрясла им. Приглушенный звон нежно пощекотал ей ухо.

– Хочешь узнать, чем все закончится? – бодро спросил Лилико. Блеклая тень его привычной улыбки смогла лишь отчасти прикрыть сотни миллиардов лет, так некстати проступивших на лице бога.

Тысячелистник чуть заметно кивнула. Тамбурин тихо звякнул.

– Внимание-внимание! Перемещаемся! – мелодично объявил Лилико.

Тысячелистник безучастно ждала, пока распавшееся на штрихи пространство вновь соберется воедино. На сей раз штрихи сложились в маленькую каменную комнатку, видимо, молельню.

Бородатый служитель Всевышнего, стоя на коленях, воздевал руки к потолку, восклицая, как заведенный:
 
– О горе мне, горе! Славлю тебя, Всевышний! О горе мне, горе! Славлю тебя, Всевышний!

На пороге, уже готовый уйти, стоял тот самый человек, за которым последовали сестры-богини. Лицо вестника искажала гримаса отвращения, ужаса и гнева.

Сестрицы-богини стояли за спиной бородатого. Жаворонок сияла злорадным торжеством. Сова совсем спала с лица. Похоже, очередной проигрыш буквально раздавил ее.

Вестник, потоптавшись в дверях, мотнул головой, словно отгоняя назойливую муху, и ушел.

– О горе мне, горе! Славлю тебя, Всевышний! О горе мне, горе! Славлю тебя, Все!...

Богини остановили Ход истории.

–А, Лилико, – пренебрежительно протянула Жаворонок. – Все-таки не утерпел, явился? А твоя свита, смотрю, поубавилась.

– Не может быть, – похоже, уже в сотый раз повторила Сова. – Этого просто не может быть.

– Отрицание, – деловито констатировала Жаворонок. – Типичная защитная реакция на неприятное известие.

– Ублюдок!!! – рявкнула Сова, изо всех сил пнув коленопреклоненного бородача. Тот мешком брякнулся на пол.

– Ну! – осадила ее Жаворонок. – Это уже просто неприлично!

Небрежным взмахом руки она вернула бородача в прежнее положение.

– Ты проиграла, милочка. Просто признай это.

– Нет!

– Смирись!

– Ни за что!!! Если этот эгоистичный сукин сын…если ему даже на своих детей наплевать…если…то за свою задницу он уж точно…Да! Пари не завершено! Я повышаю ставку!

– Ох, мамочки мои! – закатила глаза Жаворонок. – Ну что на этот раз?

– Шкура!

– Не поняла?

– Его шкура! Его собственная шкура! Нашлем на него болезнь!

– ОРЗ? Чтобы соплями изошел?

– Дура! Туберкулез! Нет, сифилис! Нет, бубонную чуму! Нет, проказу! Да! Точно, проказу! И вот тогда!..

– Ага-ага, – нетерпеливо закивала Жаворонок. – Но только учти: это – последний раз, когда я позволяю тебе повышать ставку. Больше никаких поблажек! Проиграешь – изволь отмотать кружок вокруг мира. И никаких мне отмазок! Вон Лилико с этой – свидетели.

Тысячелистник, пропустив мимо ушей оскорбительную «эту», решилась подать голос:

– Простите, а когда спор закончится, вы всё…вы всё обнулите?

– Что?! – прыснули сестры-богини. – Еще чего! Нам что, по-твоему, заняться больше нечем?

– Хотя я, пожалуй, – мечтательно начала Жаворонок, – дам ему новых детей. Он ведь такой милый, такой преданный. Несправедливо будет оставлять его без подарка.

– Купи ему кофеварку, – огрызнулась Сова.

– Женушка его, конечно, старовата, – гнула свое Жаворонок, – да и сам он уже далеко не…Ну да ладно, мы же боги, в самом деле, так что можем себе позволить небольшую вольность.

– А… – Тысячелистник почувствовала, что голос ее дрожит и ломается, – а как же погибшие дети, и работники, и…и овцы?..

– А что? – на лицах сестер было написано такое искреннее непонимание, что Тысячелистник неожиданно для себя рассмеялась:

– Они все, – сквозь хохот выдавила хроникерша, – они все – смятое сукно на игровом поле, да?

– Смятое сукно? – заинтересовалась Жаворонок. – Хороший образ. Сама придумала?

– Нет, – Тысячелистник больше не смеялась. Она спокойно и даже почти равнодушно смотрела прямо на богинь. – Нет, один друг подсказал. Один преданный…нет, один очень хороший друг.