Беседы с мудрецами Никола де Шамфор

Сегодня на мысленный зов нашего неутомимого медиума явился дух  замечательного французского мыслителя, писателя и общественного деятеля Никола-Себастьена де Шамфор (1740 – 1794)  и дал эксклюзивное интервью. Не без некоторого трепета наш друг отважился вступить в беседу с духом этого человека ярчайших дарований и фантастической судьбы.
Представляем запись этого диалога:

М. – Уважаемый господин де Шамфор, великий философ Артур Шопенгауэр эпиграфом к своей знаменитой книге “Афоризмы житейской мудрости” взял Ваше гениальное изречение: “Счастье – вещь нелегкая: его очень трудно найти внутри себя и невозможно найти где-либо в другом месте”. Возможно ли человеку все-таки обрести и сохранить свое нелегкое счастье?

Ш. – Со счастьем дело обстоит так же, как с часами: чем проще механизм, тем реже он портится.

М. – Все античные философы сходились в том, что дружба может дать человеку счастье. Как Вы считаете, достойный человек может найти свое счастье в истинной дружбе?

Ш. – Мало на свете пороков, которые больше мешают человеку обрести многочисленных друзей, чем слишком большие достоинства.

М. – Как это странно! Разве не за лучшие наши качества люди нас любят и уважают?

Ш. – Слишком большие достоинства подчас делают человека непригодным для общества: на рынок не ходят с золотыми слитками – там нужна разменная монета, в особенности мелочь.

М. – Пожалуй, это правда! Однако человеку умеренных достоинств доступна дружба?

Ш. – Людская дружба в большинстве случаев порастает множеством колючих “если” и “но” и, в конце концов, переходит в обыкновенные приятельские отношения, которые держатся только благодаря недомолвкам.

 М. – Совершенно верно! Тем не менее, Вы, человек блестящего ума и обаяния, вероятно, имели и приятелей, и друзей?

Ш. – У меня есть три сорта друзей: друзья, которые меня любят, друзья, которые обо мне нисколько не заботятся, и друзья, которые меня терпеть не могут.

М. – Да, если подумать, многие могли бы сказать это и о себе. Просто страшно в этом себе признаться. Возможно, любовь приносит человеку то счастье, которое не всегда дает дружба?

Ш. – Любовь – это рискованное предприятие, которое неизменно кончается банкротством; кто им разорен, тот вдобавок еще и опозорен.

М. – У Вас, наверное, был печальный опыт – отсюда и такой пессимизм?

Ш. – Наблюдая или испытывая страдания, причиняемые глубоким чувством, например любовью или дружбой, утратой близкого человека или иными обстоятельствами, невольно начинаешь думать, что беспутство и ветреность не так уж бессмысленны и что светские люди правильно относятся к жизни – другого отношения она и не стоит.

М. – Но бывает же истинная любовь, которая длится всю жизнь?

Ш. – Любовь в таком виде, в каком она принята в нашем обществе, – это всего лишь игра двух прихотей и соприкасание двух эпидерм.

М. – Возможно, брак делает любовь более крепкой и менее подверженной случайным прихотям?

Ш. – Брак – слишком совершенное состояние для несовершенного человека.

М. – Значит, Вы – противник брака?

Ш. – И в браке, и в безбрачии есть свои недостатки; из этих двух состояний предпочтительней то, которое еще возможно исправить.

М. – Теперь понятно, почему многие мои современники всю жизнь то женятся, то разводятся, пытаясь всё исправить. Однако другие вовсе не женятся, предпочитая свободную любовь.

Ш. – Любовь приятнее брака по той причине, по какой романы занимательнее исторических сочинений.

М. – Значит, Вы тоже за свободную любовь?

Ш. – Любовь, даже самая возвышенная, отдает вас во власть собственным страстишкам, а брак – во власть страстишкам вашей жены: честолюбию, тщеславию и всему прочему.

М. – Видно, Вы не любите женщин.

Ш. – Нужно выбирать – либо знать женщин, либо любить их. Середины не существует.

М. – Вы, кажется, не слишком высокого мнения о слабом поле?

Ш. – Как бы плохо мужчины ни думали о женщинах, любая женщина думает о них еще хуже.

М. – Увы, возможно, не без основания. Значит, имеет место война полов?

Ш. – В войне женщин с мужчинами последние обладают немалым перевесом: у них в запасе девки.

М. – Но это сомнительный перевес – ведь подобные связи могут скомпрометировать человека и держатся в тайне.

Ш. – Прежде любовные интриги были увлекательно таинственны, теперь они увлекательно скандальны.

М. – Вы говорите просто про наше время: сегодня многие известные люди готовы признаться в несуществующих грехах, лишь бы о них написали в глянцевых журналах. Впрочем, публику это чтение развлекает, как развлекают и книги самого невысокого качества – они имеют наибольший успех.

Ш. – Немало литературных произведений обязано своим успехом убожеству мыслей автора, ибо они сродни убожеству мыслей публики.

М. – Как Вы правы! У нас сегодня книжки пекут, как блины, особенно в детективном жанре, самом успешном в наше непростое время.

Ш. – Большинство произведений, написанных в наше время, наводит на мысль, что они были склеены за один день из книг, прочитанных накануне.

М. – Значит, за более чем два века ничего не изменилось. Как Вы думаете, литераторов подводит вкус? Или дело в невоспитанности публики?

Ш. – Хороший вкус, такт и воспитанность связаны между собой куда теснее, чем желательно считать литературной братии. Такт – это хороший вкус в поведении и манере держать себя, а воспитанность – хороший вкус в беседе и речах.

 М. – К сожалению, в наши трудные времена эти качества встречаются крайне редко. Люди жаждут денег и успеха, а воспитанным и тактичным трудно на них рассчитывать. Успех ведь не часто приходит к людям достойным, не так ли?

Ш. – Успех порождает успех, как деньги идут к деньгам.

М. – Возможно, успех и известность приносят людям заслуженное счастье?

Ш. – Известность – удовольствие быть знакомым тем, кто с тобой незнаком.

М. – Да, удовольствие не большое. Значит, слава может быть обременительна?

Ш. – Человек, утомленный славой, удивляет меня не больше, чем человек, который недоволен шумом у себя в передней.

М. – Однако, всеобщее уважение может доставить человеку если не счастье, то законное удовлетворение?

Ш. – Порядочному человеку не подобает гнаться за всеобщим уважением; пусть оно придет к нему само собой и, так сказать, помимо его воли.

М. – Конечно, пусть. Но может и не прийти, и человека могут не оценить как его ближние, так – и тем более – прочие люди.

Ш. – По-настоящему мы знаем лишь тех, кого хорошо изучили; людей же, достойных изучения, очень мало. Отсюда следует, что человеку подлинно выдающемуся не стоит, в общем, стремиться к тому, чтобы его узнали. Он понимает, что оценить его могут лишь немногие и что у каждого из этих немногих есть свои пристрастия, самолюбие, расчеты, мешающие им уделять его дарованиям столько внимания, сколько они заслуживают.

М. – То же самое писал и А.Шопенгауэр. Теперь я вижу, что он основательно познакомился с Вашими книгами. Говорят, он был мизантропом, но мне кажется, что он, подобно Вам, просто обобщал свой опыт, и только ли его вина, если опыт был неутешителен?

Ш. – Философ или, скажем, поэт не может не быть мизантропом; во-первых, потому, что склонности и талант побуждают его пристально наблюдать за жизнью общества, а это занятие лишь омрачает душу; во-вторых, потому, что общество редко вознаграждает такого человека за талант (хорошо еще, если не наказывает!), и этот вечный повод для огорчений удваивает и без того свойственную ему меланхолию.

М. – Да, быть философом непросто во все времена.

Ш. – Философ – это человек, который знает цену каждому: стоит ли удивляться, что его суждения не нравятся никому?

М. – Естественно, если у него не хватит мудрости держать свои суждения при себе. Однако благодаря пониманию жизни только философ может обрести “покой и волю”, не правда ли?

Ш. – Светский человек, баловень счастья и даже любимец славы – словом, всякий, кто дружен с фортуной, как бы идет по прямой, ведущей к неизвестному пределу. Философ, дружный лишь с собственной мудростью, движется по окружности, неизменно возвращающей его к самому себе.

М. – Конечно, философу хорошо. А как быть несчастному поэту? Что Вы ему посоветуете?

Ш. – Поэт, да обычно и всякий литератор, редко когда наживается на своем труде; что же до публики, то ее отношение к автору можно определить как нечто среднее между “Благодарю вас!” и “Пошел вон!”. Таким образом, ему остается одно: наслаждаться самим собою и каждой минутой своей жизни.

М. – Спасибо! Я передам Ваш совет своим знакомым поэтам. Жить таким образом – значит быть самодостаточным и свободным.

Ш. – Людей, которые ни к чему не подлаживаются, живут, как им велит сердце, поступают согласно своим правилам и чувствам, – вот кого мне почти не приходилось встречать.

М. – Да, таких людей мало во все времена. Но почему – ведь никто не рождается отпетым злодеем?

Ш. – Люди извращают свою душу, совесть, разум точно так же, как портят себе желудок.

М. – Видимо, так и происходит. Что Вы чувствовали, встречаясь с дурными свойствами человеческой натуры?

Ш. – Как не пожелать, чтобы негодяй был ленивцем, а глупец – молчальником!

М. – Да, хотелось бы. А глупец может причинить вред умному человеку – из зависти, например?

Ш. – Глупость не была бы подлинной глупостью, если бы не боялась ума. Порок не был бы подлинным пороком, если бы не питал ненависти к добродетели.

М. – А что Вы думаете о людях, которые всегда могут вас подвести не со зла, а по слабости характера? Ведь таких довольно много.

Ш. – Человек бесхарактерный – это не человек, а неодушевленный предмет.

М. – Значит, это порок?

Ш. – Слабовольные люди – это легкая кавалерия армии дурных людей; они приносят больше вреда, чем сама армия, потому что все разоряют и опустошают.

М. – Можно ли как-то исправить дурных людей, совершающих преступления, а подчас и злодеяния?

Ш. – Стоит ли исправлять человека, чьи пороки невыносимы для общества? Не проще ли излечить от слабодушия тех, кто его терпит?

М. – Как отличить слабодушие от великодушия? Ведь жертве преступления, наверное, утешительно думать, что к преступнику проявили милосердие?

Ш. – Сперва нужно быть справедливым, а уже потом великодушным: сперва нужно обзавестись рубашками, а уже потом кружевами.

М. – А как быть с терпимостью, нашей главной ценностью?

Ш. – Иной раз терпимость доходит до такого предела, что ее скорее назовешь глупостью, нежели добротой или великодушием. У человека должно хватать ума на то, чтобы ненавидеть своих врагов.

М. – Боюсь, в наши либеральные времена не все с Вами согласятся – на словах, по крайней мере. Потому что ненависти к врагам, и не только к ним, у нас во все времена было предостаточно. А Вы, видимо, не слишком высокого мнения о людях вообще?

Ш. – Если Господь не насылает на нас второй всемирный потоп, то лишь потому, что первый не принес результатов.

М. – Вы считаете, что у Бога есть основания быть недовольным своим творением?

Ш. – Физический мир кажется творением некоего могучего и благого существа, которому пришлось часть своего замысла препоручить другому, злонамеренному существу. Зато мир нравственный – тот уж, несомненно, плод забав самого настоящего и к тому же рехнувшегося дьявола.

М. – Действительно, иногда так кажется. Однако картина пугающая – как с этим жить?

Ш. – Постигая зло, заложенное в природе, преисполняешься презрения к смерти; постигая пороки общества, научаешься презирать жизнь.

М. – Но ведь отдельных людей Вы уважаете?

Ш. – Если взять любого человека в отдельности, он никогда не будет столь достоин презрения, как какая-нибудь корпорация; но ни одна корпорация не будет столь достойна презрения, как общество в целом.

М. – Возможно, всё дело в несправедливом социальном устройстве? В наше смутное время, когда на обломках социализма был построен некий строй, о названии которого до сих пор спорят ученые, государство объявило о решительной борьбе с коррупцией на всех уровнях. А как было при Вашей жизни?

Ш. – Когда мы видим, как плутуют маленькие люди и разбойничают сановные особы, нас так и подмывает сравнить общество с лесом, который кишит грабителями, причем самые опасные из них – это стражники, облеченные правом ловить остальных.

 М. – Картина, знакомая до боли. У Вас во Франции это привело к революции. Но ведь общество можно постепенно реформировать и улучшать, разве нет?

Ш. – Труд и умственные усилия людей на протяжении тридцати – сорока веков привели только к тому, что триста миллионов душ, рассеянных по всему земному шару, отданы во власть трем десяткам деспотов, причем большинство их невежественны и глупы, а каждым в отдельности вертят несколько негодяев, которые к тому же подчас еще и дураки. Вспомним об этом и спросим себя, что же думать нам о человечестве и чего ждать от него в будущем?

М. – Да, прошло более двух веков, условия жизни изменились коренным образом, но счастливей люди почему-то не стали. Или дело в чем-то другом, например, самой природе человека?

Ш. – Природа не говорит мне: “Будь беден” – и уж подавно: “Будь богат”, но она взывает: “Будь независим!”

М. – Где пролегает граница между бедностью и богатством?

Ш. – Богаче всех человек бережливый, беднее всех – скряга.

М. – Понятно, нужна золотая середина. Независимость, конечно, вещь хорошая, но ведь все мы зависим от многих людей – как быть?

Ш. – Умение произносить слово “нет” и умение жить уединенно – вот способы, какими только и можно отстоять свою независимость и свою личность.

М. – Но к уединению стремятся только люди, необщительные от природы.

Ш. – О людях, живущих уединенно, порой говорят: “Они не любят общества”. Во многих случаях это всё равно, что сказать о ком-нибудь: “Он не любит гулять”, – на том основании, что человек не склонен бродить ночью по разбойничьим вертепам.

М. – Замечательно сказано. Конечно, хочется общаться только с людьми, которые нас любят и понимают, но где же их взять? Вот и общаешься с теми, с кем сводят обстоятельства.

Ш. – Не следует избегать общения с теми, кто неспособен оценить нас по достоинству: такое стремление свидетельствовало бы о чрезмерном и болезненном самолюбии. Однако свою частную жизнь следует проводить только с теми, кто знает нам истинную цену. Самолюбие подобного рода не осудит даже философ.

М. – Да, хорошо, если Вы нашли таких людей. Значит, независимость и уединение могут многое дать человеку?

Ш. – Отказавшись от света и житейских благ, я обрел счастье, спокойствие, здоровье, даже богатство, и вот я прихожу к выводу, что выигрывает игру тот, кто из нее выходит.

М. – Почему иногда люди косо смотрят на таких отшельников, не желающих играть по общим правилам?

Ш. – Каждый, чьи потребности скромны, представляет собой как бы угрозу для богачей – он может ускользнуть от них, и тираны потеряют раба. Это наблюдение нетрудно применить к любой из страстей. По той же причине никто не станет помогать философу выдвинуться: он чужд всему, чем живет общество, и люди, видя, что почти ничем не могут способствовать его счастью, оставляют его в покое.

М. – Видимо, это происходит потому, что большинство людей живет во власти своих иллюзий, а мудрый видит мир таким, каков он есть.

Ш. – Природа устроила так, что питать иллюзии свойственно не только безумцам, но и мудрецам: в противном случае последние слишком страдали бы от собственной мудрости.

М. – Как сказал наш русский классик: “Горе от ума”?

Ш. – Чтобы простить разуму все горести, которые он приносит большинству людей, достаточно только представить себе, чем стал бы человек, будь он его лишен. Разум – зло, но зло необходимое.

М. – Возможно, просто надо уметь им пользоваться, и зло превратится во благо?

Ш. – Мысль всегда утешает и от всего целит. Если порой она причиняет вам боль, требуйте у нее лекарство от этой боли, и она даст вам его.

М. – Какое же лекарство давала чаще всего Ваша мысль – что говорила?

Ш. – Чтобы жизнь не казалась невыносимой, надо приучить себя к двум вещам: к ранам, которые наносит время, и к несправедливостям, которые чинят люди.

М. – Как точно сформулировано! Однако надо быть философом, чтобы обрести такие привычки!

Ш. – Правильнее всего применять к нашему миру мерило той жизненной философии, которая взирает на него с веселой насмешкой и снисходительным презрением.

М. – Такого же взгляда придерживался и замечательный писатель С.Моэм, который покинул нас в прошлом веке. Но при Вашем пессимистическом взгляде на жизнь и людей откуда взяться веселью? Как сказал мой любимый поэт Б.Окуджава, “хватило бы улыбки, когда под ребра бьют”.

Ш. – Глядя на то, что творится в свете, развеселится даже самый мрачный мизантроп, Гераклит – и тот лопнет со смеху.

М. – Как, живя на этом свете, столь далеком от совершенства, прожить порядочным человеком?

Ш. – Наслаждайся и дари наслаждение, не причиняя зла ни себе, ни другим, – в этом, на мой взгляд, заключена суть нравственности.

М. – Замечательно! На этой оптимистической ноте разрешите подвести итог нашей беседе, поблагодарить Вас, уважаемый мэтр, за Ваши искренние и исполненные мудрости и остроумия ответы. Что бы Вы хотели сказать на прощание нам, далеким потомкам?

Ш. – Наименее полезно прожит тот день, который мы провели, ни разу не засмеявшись.