Четвертый ледниковый период

   В южный город Заднепроходск пришла зима. Необычно ранняя и от того еще более лютая. Снег выпал в первой половине ноября, да так и лежал, постепенно чернея от городской пыли и выхлопных газов автомобилей. Не отцветшие положенного срока корейские хризантемы — по-местному, дубки — скорбно склонили под тяжестью снега когда-то ярко-желтые, бордовые, красные, а теперь одинаково почерневшие головки со сморщенными лепестками. Вконец иззябшие воробьи всерьез подумывали о том, чтобы замерзнуть насмерть прямо на лету и рухнуть вниз, брызнув по асфальту мелкой крошкой мороженых тел. Однако, надежда на приход когда-нибудь весны, на то, что рано или поздно «саду цвесть», отбрасывала прочь суицидальные мысли и птахи принимались усиленно работать крылышками — активное движение согревало.
 
   Пенсионер Волозов стоял на пятачке расчищенного дворником Михеичем двора, как герой-челюскинец на льдине посреди Северного Ледовитого океана — модная во времена строительства коммунизма болоньевая куртка на рыбьем меху практически не грела, и пенсионер стоял, съежившись, пытаясь сохранить остатки тепла, вынесенного организмом из дома. Будь его воля, сидел бы сейчас в квартире, смотрел передачи про жаркие страны и тихо завидовал до неприличия голым смуглым аборигенам. Но, как говаривали во времена задорной молодости пенсионера: «Партия сказала — надо! Комсомол ответил — есть!» Проклятый долг вынудил отыскать в углу стенного шкафа полузабытую «болонью» и внутренне постанывая от жалости к себе, отправиться во двор кормить голодных птичек.

   На плече кормильца пернатых, поджимая то одну, то другую зябнущую лапу, переминался ворон Борис. Уж кому-кому, а Борису совсем необязательно было выходить на мороз. Можно было дождаться хозяина дома, у горячей батареи, но чувство солидарности не позволило ворону смалодушничать. И теперь Борис, грея в перьях подбрюшья пальцы поджатой лапы, с неодобрением поглядывал на стайку снующих у ног пенсионера воробьев. Особого порицания, безусловно, заслуживала парочка дворовых птах, вздумавшая, подкрепившись, целоваться. Тот, что в коричневой шапочке — явно самец — что-то чирикая, нежно трогал серую подругу ороговевшими губами. И та благосклонно отзывалась на ласки. «Такой колотун, что поклевал зерна и — под стреху греться (Борис вылупился в деревне и знал, что такое стреха), а не любви прилюдно предаваться», — подумал Борис, а вслух произнес:

   — Каррр-шмар! Карр-рачун! — и встопорщил перья.

   — Холодно, конечно, Боря, — откликнулся пенсионер Волозов. — Да ты бы дома остался, чо хвост зря морозить?

   — Карр-еша, — лаконично отозвался ворон. В том смысле, что он ради друга готов и померзнуть.

   — Ну, уж потерпи теперь. Вот голуби с соседнего двора прилетят, сыпану им зерна, и пойдем греться.

   Однако надеждам Бориса на обещанный скорый уют не суждено было сбыться: к хозяину подошел председатель домового комитета, тов.Бататов. В отличие от пенсионера Волозова на нем была добротная кожаная куртка с теплой подстежкой. «Дуся из Турции обнову привезла», — хвалился он всем, бывало, запамятовав,  повторяясь.

   — Петрович, и вот это охота тебе задницу морозить? Тоже — мать Тереза выискался. Сыпанул бы им пшена из форточки и все дела.

   — Через форточку нельзя, — покачал головой друг. — Кошки тоже голодные. Они мой график изучили. Вишь, в сторонке уже сидят терпеливо? Охотницы. Только отойди, как они воробушка — цоп! И — одни перышки по ветру. Не, вот постолуются птички, разлетятся, тогда уж и мы домой. Верно, Борис?

   — Карр-мёжка, — важно кивнул черной головой спутник пенсионера.

   — Ну, коли так, постою и я с вами. За компанию. А скажи, Петрович, — потоптавшись, спросил председатель домкома, — с чего бы так холодно? Я, так и не припомню что-то, чтобы снег на ноябрьские выпадал. На Старый новый год на пару-тройку дней — это обычно. А вот, чтобы на 7 ноября… Я думаю, мы стоим на пороге нового оледенения. Ледниковый период надвигается. Четвертый по счету. Мамонтов нам, конечно, не видать — вымерли, но и многие другие южные виды, думаю, тоже окочурятся. Полагаю, до Египта льды доберутся. Пирамида Хеопса будет в ледовую броню закована, а на экваторе наши родные березки вместо лиан шелестеть листиками станут. В свете этого, надо бы загодя подсуетиться и где-нибудь в Зимбабве место уже сейчас застолбить. Россия вон какая большая, а ну как все в Африку кинутся спасаться? А мы уже там. На ПМЖ. Я и с дусей уже на эту тему переговорил. Говорю, съездила бы ты в Экваториальную Африку. Как бы за товаром, а сама — на разведку: как и что. Так она мне знаешь, Петрович, что ответила? Смысла, мол, не видит. Из этой Африки, говорит, и везти на продажу нечего. Одно матерное ****овое дерево, да ананасы. Еще СПИД. Он же оттуда, говорят, пошел. А в Турции у нее наработано. Партнер тамошний хороший. Главное, надежный, без подстав. Товаром ходовым снабжает. Вот, гляди-ка, — счастливый обладатель выделанной шкуры козла на меховой подстежке повертел тазом, демонстрируя куртку, — оттуда, из Стамбула. И теплая, и модная.

   — Тов.Бататов, ты мне этой курткой еще в первый день хвалился. Видел я ее.

   — Ну, так мало ли, — неопределенно протянул председатель домкома. — Я же не знаю, может, запамятовал ты. Про куртку. А вот как считаешь, отчего климат меняется? Я лично так полагаю: все от бездумной деятельности человечества. Определенной ее части. То дыр озоновых в небе набурили — никаких заплат не хватит. А тут еще эксперименты с этим… с эквалайзером.

   — С колайдером, ты хотел сказать? — уточнил пенсионер Волозов.

   — Да, какая разница?! — отмахнулся друг. — Колайдер, эквалайзер — один черт.

   — Ну, не скажи. Колайдер — это одно, сам толком не знаю для чего она, эта установка. А эквалайзер — устройство для изменения голоса или звука инструмента. Рок-группы всякие его используют.

   — Вот то-то и оно, Петрович, что «используют». Ручки подкрутят, ползунки передвинут и пожалуйста — новый Карузо или Русланова. Нет, вот что бы ни говорили, а нет сегодня у нас исполнителей с голосом. Одна, пожалуй, Пьеха, но и та из-за возраста уже не выступает. Остальные, все эти блестящие виагры и стрелки только рты под картонку, как они это называют, раскрывают. И вот чего никак еще не пойму, Петрович. Ну, поешь ты под эту картонку и пой себе в своих Верхних Низинках. Нет же, обязательно все в Москву съезжаются. Похоже, у москвичей совсем вкус отсутствует, если они всю эту бесталанную шушеру привечают. Ты только посмотри, стоит, к примеру, через этот эквалайзер промурчать «уси-пуси, моя джага» и — все! Ты уже звезда эстрады на всю оставшуюся жизнь. Звезда одной строчки. Людмила Зыкина была женщиной, конечно, на любителя, но зато голос какой! А тут — одни ноги. Ну и шла бы в молчаливые манекенщицы. Или взять этих, политических рупоров. Доверили тебе трибуну в Думе и будь доволен. Нет же, как тот волк из сказки: «Щас спою!» А что он спеть может?

   — Ты чего разбурчался, тов.Бататов?

   — Да холодно. Мерзнуть уже стал, воробьев с тобой от кошаков охраняючи. Ты потом куда, домой?

   — Домой, — мечтательно откликнулся заледеневший товарищ. — Большую кружку горячего чая хлопну.

   — Так, а может мы, чем другим туловище изнутри разотрем? — подмигнул друг-искуситель.

   — Да у нас в загашнике вроде все закончилось?

   — Не волнуйся, мне дуся на карманные расходы субсидировала. Сейчас дворника Петровича в гастроном зашлем и все в лучшем виде будет.

   — Да уж, в лучшем, — с сомнением покачал головой пенсионер Волозов. — Ты, тов.Бататов, заметил, что водка нынче не та стала? Раньше ведь как было? Пятьдесят грамм хлопнешь и так тепло станет, душа внутренним радостным светом озаряется. А теперь? Высидим с тобой бутылку на двоих, а тепла в организме никакого, только грусть накатит вместо веселья.

   — Тут с тобой, Петрович, не поспоришь. И правда нынешняя водка хуже стала. Все потому, что без души ее делать стали, сплошная коммерция. Так мы Петровичу скажем, чтобы одну с запасом купил. Посидим, поговорим. Можно и попеть при желании. По нашему, душевно. Не под картонку с эквалайзером.

   — Карр-рузо! — с ехидцей каркнул Борис, но возражать против похода в теплый подвал не стал.